ГЛАВА 11

Мать встретила санитарный поезд, который привез обоих ее детей, а затем почти месяц разрывалась между госпиталем и клиникой, куда положили Наташу. Хорошо, что у меня оставались еще кое — какие деньги, так как за содержание сестры и специфические лекарства для ее лечения нужно было платить.

Выписавшись из госпиталя, я вышел на улицу. Вдохнул свежий морозный воздух. Хорошо! Некоторое время постоял, потом неторопливо двинулся в сторону дома. Я специально попросил мать, чтобы не приезжала, а ждала меня дома вместе с Наташей, которую выписали еще неделю тому назад. Сестра вместе с матерью встретила меня в прихожей, но близко не подошла, поздоровавшись со мной издали. Она изменилась не только внутренне, но и внешне. Настороженно — пугливый взгляд, запавшие глаза, бросающаяся в глаза худоба. На ней было надето глухое черное платье с высоким стоячим воротничком. За столом она сидела, молча, не поднимая глаз, а на вопросы отвечала сухо и однозначно. В конце обеда, отказавшись от чая и десерта, вдруг неожиданно поднялась и сказала, что идет в церковь. Я проводил ее удивленным взглядом, и только когда хлопнула дверь, спросил у матери, что ей там понадобилось. Тут я неожиданно узнал, что сестра с первого дня выписки целые дни проводит в церкви, а еще спустя неделю она заявила, что уходит в монастырь. Мать на этот раз не плакала, а только сказала ей тихим, сухим, безжизненным голосом: — Видно бог так решил за тебя, моя деточка.

Прощание вышло напряженным и скомканным. Мы с сестрой расстались, словно два чужих человека. Она даже не захотела, чтобы я ее провожал до монастыря, и уехала с матерью. На следующий день я проводил мать на вокзал, после чего переехал в опустевшую квартиру.

Японец встретил меня обычным, непроницаемым выражением лица, но после моего короткого рассказа о поездке на фронт заставил обнажиться до пояса. Какое-то время осматривал рану, потом категорическим тоном заявил, что завтра мы начинаем тренироваться, а стоило мне заикнуться о врачебном запрете на физические нагрузки на ближайшие три недели, мастер снова, но теперь медленно и отчетливо повторил, что с завтрашнего дня начинаются тренировки. Правда, порядок и проведение занятий Окато изменил. Во — первых, сократил время до двух часов и уменьшил нагрузки, а во — вторых, теперь наши занятия начинались с того, что японец мазал входное и выходное отверстия раны какой-то вонючей и жгучей мазью. В первую неделю было адски трудно, но потом все же постепенно втянулся и к исходу третьей недели мы вернулись к прежнему графику тренировок.

Степан Петрович, в отличие от Окато, встретил меня радушно, а когда узнал, где я пропадал, то два часа, положенные на стрельбу, ушли у нас на разговор о войне.

Все как бы вернулось на свои места, только с деньгами было плохо. Все что у меня было отложено на черный день ушло на лечение сестры, поэтому я сейчас жил на пенсию, которую получил за три последних месяца.

В конце ноября мне пришла бумага, предлагавшая явиться в наградной отдел. Я рассчитывал получить солдатский георгиевский крест, но неожиданно узнал, что награжден офицерским орденом Георгия 4–й степени. Когда попытался выяснить, не закралась ли здесь ошибка, мне показали бумаги, согласно которых поручик Богуславский был награжден за героизм, проявленный и т. д…

"Поручик? Хм! Выходит,… что мое прошение в качестве добровольца благополучно похоронили, и у них осталось, то, что лежало на поверхности. Поручик в отставке, который совершил подвиг. Поручик Богуславский. Что ж, орден, так орден. Я его честно заслужил".

Прикрепив орден, надел мундир, встал перед зеркалом, но уже спустя минуту понял, что не испытываю ни малейшей радости, снял китель и повесил его обратно в шкаф. Только собрался сесть в кресло, как раздался звонок в дверь. Подошел, открыл. На пороге стоял солидный мужчина в хорошо пошитом пальто и начищенных ботинках. Неужели… Пашутин?!

— Гостей принимаете, Сергей Александрович?!

— Михаил Антонович! Рад видеть вас живым и здоровым!

— Благодаря вам, мой друг! Только благодаря вам! Вы не считаете, Сергей Александрович, что это дело надо отметить?! Кстати, у меня все с собой! — и он сделал шаг в сторону. За ним я увидел переминающегося с ноги на ногу знакомого приказчика из магазина, расположенного напротив нашего дома. Тот в обеих руках держал большие свертки с продуктами.

— Здорово, Федор! — поздоровался я с ним.

— Здравствуйте, Сергей Александрович! Всегда рады услужить!

— Заноси, братец! — скомандовал ему прапорщик.

После того, как приказчик ушел, мы стали накрывать стол, потом уселись друг против друга.

— Хорошо живете, Сергей Александрович. В самом центре. Дорого, небось, такая квартира стоила?

— Это подарок. От одного хорошего человека.

— О как! Кто бы мне такой подарок сделал!

— Какими судьбами оказались в Петербурге? — вежливо поинтересовался я.

— Чуть позже. Хорошо?

— Как скажете.

— Как рана? — в свою очередь проявил вежливость Пашутин.

— Все хорошо. А вы как?

— Гм. Знаете, у нас с вами какой-то не такой разговор идет. Словно два чужих человека встретились и не знают о чем им говорить. Предлагаю разлить водочку по рюмкам, выпить, потом еще раз выпить и начать разговор заново! Вы как?!

— Спасибо, но я лучше обойдусь клюквенным морсом. У меня завтра тренировка.

— Та японская борьба? Удары у вас… — он покрутил головой, словно от избытка чувств, — …что надо! Так о чем это я? А! С вашего разрешения, я сам буду исполнять намеченный мною план. Вы не против?

— Нет.

Пашутин быстро опрокинул пару рюмок, закусил, потом поинтересовался состоянием сестры, затем мы перескочили на воспоминания о вылазке в германский тыл, после чего тот стал расспрашивать о моей жизни. Кивал головой, поддакивал, уточнял и снова спрашивал, пока, наконец, я его не прервал:

— Что это, Михаил Антонович, мы все время говорим обо мне. Вы как-то сами? Как здоровье?

— Сам? Да все нормально. Месяц в госпитале и сейчас как огурчик!

— Неловко спрашивать, но все же: как обстоят дела с вашей семьей?

— Хм! Все так же.

Небрежность ответа меня несколько обескуражила. Он явно не подходил человеку, который отправился на германский фронт для того, чтобы мстить за свою семью.

"Собственно, что ты о нем знаешь? Только то, что о нем говорили другие люди. Преподаватель немецкого языка. И в тоже время профессиональные навыки работы с ножом и пистолетом. Хм. Думаю, что подобную практику вряд ли ведут на кафедре иностранных языков".

— Скажите, Михаил Антонович, вы ведь не случайно ко мне зашли?

— Почему вы так решили? Ведь вы мне как-никак жизнь спасли! Если это не повод для встречи, то мне тогда вообще не понятно, для чего существует у людей чувство благодарности!

— Повод. Не спорю. Но судя по вашим действиям там, за линией фронта, сдается мне, что вы свои профессиональные навыки явно не на кафедре иностранных языков оттачивали. Да и вопросы ваши больше на допрос смахивают. Чем-то я вам интересен. Ведь так?

Пашутин с минуту смотрел на меня с непроницаемым лицом, потом сказал: — Знаете, я еще на фронте подметил вашу цепкость к деталям, умение подмечать мелочи и делать правильные выводы. Ваша способность далеко не рядовая даже для нормального человека, а уж для того, кто после тяжелого ранения потерял память, совсем запредельная. Читал я ваше медицинское заключение. Вас ждал приют для душевнобольных, а вы вместо этого сейчас сидите за столом, здоровый, вполне нормальный человек и при этом проявляете такие умственные способности, что даны далеко не каждому. Так как насчет вашей маски?

— Вы поинтересуйтесь у доктора Плотникова. Николая Никандровича. Он делал доклад на каком-то медицинском собрании о моем феномене. Там как раз и говориться об остаточной памяти, которая может проявиться у больных, подобных мне. Очевидно, именно она помогла мне восстановить функциональные основы моей памяти, — я специально ввернул специфическую фразу из тех заметок, по которым Плотников готовил свою речь и дал мне в свое время почитать. — Кстати, я кое-что почитал из медицинской литературы о работе мозга. Так там прямо сказано, что науке неизвестно как он функционирует.

Пашутин усмехнулся: — Считайте, что вы меня убедили. Правда, есть еще кое-что. Ваш высокий болевой порог и необычайная сила. Еще у меня создалось такое впечатление, что у вас полностью отсутствует понятие страха. И мыслите вы совсем по — другому, чем обычный человек.

— Вы, похоже, собирали обо мне сведения.

— Даже сейчас вы этому не удивились. Нет в вас ни напряжения, ни испуга. Не засыпаете меня вопросами, — Пашутин сделал паузу, потом продолжил. — Я ведь говорил о вас со многими людьми. Для многих из них вы человек — загадка. Кстати, для меня тоже. Мне очень хочется понять, что вы за человек. Может вы сами, Сергей Александрович, мне это скажете?

— Думаю, что вы подошли к своей работе настолько добросовестно, что я вряд ли смогу добавить что-либо новое.

— Шутить изволите.

— Какие тут шутки. Готов понести заслуженное наказание. Конвой за дверью ждет?

Секунду Пашутин смотрел на меня, потом заразительно рассмеялся. Не натужно, а весело и звонко.

— Ха — ха — ха! Ну, непонятный… вы человек. При этом почему-то верю вам, как никому другому. Почему так, Сергей Александрович?

— Кому как не вам это знать. Это же вы меня изучали.

— Ха — ха — ха! Господи, да перестаньте меня смешить. Уже живот болит. Ладно. Вы тот, кто вы есть. Теперь разрешите мне представиться. Бывший жандармский ротмистр Пашутин Михаил Антонович, который ныне связал свою судьбу с разведкой. Шесть раз ходил в тыл врага. В последний раз — с вами, Сергей Александрович. Имею три награды. Свою подробную биографию расскажу вам как-нибудь в другой раз. Теперь, насчет моей семьи. У меня она была, но не в том изложении, в котором вам пришлось слышать. И я никогда не преподавал на кафедре, но при этом владею в совершенстве тремя языками.

— Вы меня не сильно удивили своей исповедью. Значит, вы разведчик, — я помолчал. — Похоже, своей наградой я, видимо, обязан вам?

— Только отчасти, потому как вы ее честно заслужили.

— Теперь после официального представления, вы можете перейти к делу, ради которого ко мне пришли.

— Несколько официально звучит, но суть отражает.

— Надо идти в тыл к немцу?

— Почти.

— Дайте-ка, я поразмышляю вслух. Вы меня сейчас вербуете на работу в разведку. Сразу возникает вопрос. Почему я? Вы меня не только не знаете, но также у вас есть сомнения на мой счет. Конечно, вы можете сказать, что видели меня в деле. Но это отдельный эпизод, длиной в неделю. При этом мне кажется, что вы не тот человек, который способен доверять первому встречному государственные тайны. Или я что-то упускаю?

— Как вы уже изволили выразиться, я действительно видел вас в деле. Поверьте на слово, такого сочетания хладнокровия и смертельных ударов мне еще в жизни не приходилось видеть. Если к этому добавить рассудительность и умение замечать детали, то вам цены нет. Вот только иностранными языками вы не владеете. Да?

— Увы! Не владею.

— Скажу сразу, что никаких государственных тайн никто вам доверять не будет. Насчет веры, скажу так. Вы, как и я, в свое время, принесли присягу верности государю и Российской державе. Этого мне вполне хватит. Теперь перейдем к делу. Для одной миссии за границей нам срочно понадобился человек, обладающий вашими выдающимися физическими данными.

— Вы меня заинтриговали.

— Нас поджимает время, поэтому ответ мне хотелось бы получить прямо сейчас, но так как я человек широкой души, то дам вам пару часов на раздумье.

— Пару часов?!

— Вы думайте, Сергей Александрович, думайте, а я пока выпью за победу нашего оружия.

— Пейте на здоровье, — сказал я, а сам подумал: — "Может это начало нового пути? Да и Пашутин вроде ничего мужик. Мне почему-то кажется, что мы с ним сработаемся".

— Нельзя ли поподробнее, Михаил Антонович?

— Я так понимаю, вы согласны?

— Да.

Только я собрался услышать о переходе линии фронта и диверсиях в тылу врага, как первые же слова ротмистра все поставили с ног на голову. Во — первых, ехать надо было в Швейцарию, а во — вторых, в качестве циркового атлета, выступающего на сцене самого крупного театра — варьете Берна! Но хуже всего было другое! Помимо всего прочего, мне предлагалась роль влюбленного, в какую-то там певицу, идиота.

— Вы это серьезно?

— Более чем, Сергей Александрович. Согласно новым документам, я, по национальности австриец, работаю помощником импресарио. Моя работа заключается в том, чтобы найти для представления артистов, достойных выступить на сцене и мой приезд в Россию был вызван заключением контракта с вами, русским богатырем Богуславским. Завтра днем я выезжаю в Берн. Вы поедете следом за мной через три дня. За это время вам сошьют костюм для выступления, помогут придумать сценическое имя, напечатают афиши. Так же вы освоите пару — тройку силовых трюков,…ну и тому подобное. О задании и вашем участии в операции мы будем говорить уже на месте, а завтра, с самого утра, я сведу вас с нужным человеком, который все устроит.

Человеком оказался молодой, веселый парень, лет девятнадцати. Звали его Дмитрий Сухоруков, но также легко он отзывался и на прозвище Студент. Его он получил за то, что год проучился в технологическом университете, после чего связался с бомбистами и чуть не угодил на каторгу. Только благодаря Пашутину он остался на свободе. Чувство благодарности оказалось не чуждо бывшему студенту, который, потеряв своих родителей в детстве, неожиданно привязался к своему благодетелю. Пашутин, стал ему вроде опекуна, при этом доверяя несложные дела. У молодого человека, как я узнал позже, оказались хорошие способности к языкам и слежке. На следующее утро, Пашутин, познакомив нас, тут же распрощался, сказав, что у него поезд уходит в час дня.

Несмотря на свой легкий характер и молодость, Дмитрий оказался дельным организатором. Сначала он отвез меня к портному, который шил для цирковых артистов, после чего мы оказались на окраине города, где в одном из грязных и обшарпанных доходных домов он представил хозяину, одной из сдаваемых комнат. Кем тот был ранее, нетрудно было догадаться по обилию афиш, висевших на стенах, где был нарисован богатырь, демонстрирующий свою силу. Сейчас, заплывший жиром человек, стоящий передо мной, мало чем походил на силача, изображенного на афишах. Если только пышными и длинными усами.

Бывший цирковой силач, обошел вокруг меня, потом несколько раз провел пальцами по усам, приглаживая их, после чего сказал: — Вот стать, так стать! Просто богатырская стать! Ну-ка парень, давай на руках сразимся! Посмотрим, на что ты способен!

Подойдя к столу, стоявшему у окна, мы сели по обе его стороны на табуретки. Потом поставили локти на стол и сцепили ладони. Без особого труда я уложил его руку три раза. Бывший атлет раскраснелся. На его лбу выступили бисеринки пота. Помяв кисть после третьего поражения, он с восхищением посмотрел на меня и сказал: — Первый раз вижу такую силищу. Ты меня как ребенка… Хм! Как тебя звать, мне знать не положено, а ты меня зови Васильевич. Я покажу тебе, как надо вести себя на арене, так же освоим несколько простых силовых номеров, которые всегда имели успех в цирке. Для начала возьми этот двухпудовик и покажи, как ты умеешь креститься.

Следующие трое суток я только и делал, что рвал цепи, ломал подковы и завязывал металлические пруты узлом. На четвертые сутки утром приехал Дмитрий с моими новыми документами и билетом на поезд. Я уже начал прощаться с ним, как вдруг он сообщил, что мы едем вместе, чему мне уже в очередной раз пришлось удивиться.

"Недоделанный цирковой силач плюс недоучившийся студент — бомбист. Отличная команда. Пусть трепещут все иностранные разведки. Мы идем!".

Поездка в Швейцарию вылилось в самое настоящее путешествие, которое длилось целых десять дней. По прибытии в Берн, который мне не дали толком осмотреть, я был официально приглашен помощником импресарио для уточнения расписания моих выступлений, но на самом деле Пашутин подробно рассказал о моей роли в предстоящей операции. Оказалось, что певица Закревская, имевшая шумный успех в Берне в течение двух сезонов, является русской разведчицей. Около месяца назад ей предложили выкупить планы германского командования зиму — весну 1916 года. Чтобы показать подлинность сведений ей передали несколько листов этого документа. После их проверки было решено встретиться с человеком, который собирался продавать эти бумаги. Ставки были высоки, поэтому для усиления был прислан Пашутин, опытный разведчик, который был не известен ни немецкой, ни австрийской разведке, закрепившейся в Берне. Он тоже решил подстраховаться и взял под свою ответственность меня и Дмитрия Сухорукова. Система безопасности строилась следующим образом. Я должен был изображать здорового, туповатого любовника, который таскается за Закревской, изображая всем своим видом любовное томление. Уже на третий день, после моего приезда в Берн, мы с Закревской сыграли сцену за кулисами, где я признался ей в своей внезапно вспыхнувшей любви, а та меня отвергла. Сжав кулаки, я громогласно заявил, что раз так, то она никому не достанется. Свидетелей нашего разговора было немного, но и их хватило, чтобы на следующий день в газетах промелькнула новость: отвергнутая любовь русского атлета, что дало мне возможность открыто ходить за ней следом. Когда я был занят на выступлениях или репетициях, за ней ходил Студент. Пашутин являлся координатором наших действий, оставаясь пока в тени.

Прошла неделя и до назначенной встречи оставалось два дня, когда утром ко мне в номер громко и уверенно постучали.

"Явно не прислуга. Тогда кто?".

Открыв дверь, я увидел трех человек, стоящих в коридоре. Один из них был полицейский в форме.

— Полиция. Разрешите войти, господин Богуславский? — спросил меня на ломаном русском языке полный мужчина в твидовом пальто.

"Что-то не так. Слишком много полицейских для столь раннего утреннего визита, — подумал я, отходя от двери, а затем жестом приглашая их войти.

Моя тревога усилилась, когда полицейский переводчик представил мне второго типа в гражданской одежде как полицейского комиссара. Приятные черты лица вкупе с пышными усами придавали ему облик обаятельного мужчины, но жесткость и подозрительность, сквозившие во взгляде его серых глаз, он не смог от меня спрятать.

Причиной визита оказалась смерть певицы Закревской, что оказалось для меня неожиданностью, что наверняка подметил комиссар. Да и сам допрос ограничился десятком стандартных вопросов и как сказал в конце нашего разговора полицейский комиссар, был чистой воды формальностью, так как певица была убита поздно вечером, во время моего выступления на сцене в театре — варьете. После того как полицейские ушли, а я остался стоять у двери и пытался понять, что произошло.

"Ее вчера должен был охранять Сухоруков! Но о нем комиссар ничего не сказал! Не знал или… Если его взяли немцы… — думать о таком раскладе мне очень не хотелось. — Телефонировать Пашутину? Нет, нельзя. Если бы он что-то знал, то сам бы нашел способ связаться со мной за ночь. Хм. Закревская убита, значит,… операция сворачивается и первым делом надо убраться из номера, а там видно будет".

Я уже стоял с пальто в руках, как в дверь снова постучали.

"Опять полиция?! Или ко мне, как к Закревской…".

Оружия у меня не было, а номер находился на третьем этаже, поэтому сбежать из отеля у меня не было никакой возможности. Быстро оббежал глазами номер. Укрыться в нем, за исключением одежного шкафа, вделанного в стену, и находящегося у самой двери, было просто негде. Взгляд снова упал на пальто, которое я до сих пор держал в руках.

"Будь что будет!".

Подойдя к двери, стал сбоку и только затем щелкнул задвижкой замка, после чего громко сказал: — Заходите! Я сейчас, только в ватерклозет заскочу!

Мне было неизвестно, знали люди за дверью русский язык или нет, но уже то, что человек открывает на стук дверь и громко произносит знакомое им слово "туалет", должно было сказать им о беспечности. В следующую секунду я уже стоял в одежном шкафу, прикрыв дверцу. Дверь скрипнула, и я услышал осторожные шаги двух человек. Из-за прикрытой дверцы шкафа я видеть их не мог, но определить по звукам, доносящимся из комнаты, было несложно, что один сейчас осматривает балкон, а второй стоит у двери в закрытую туалетную комнату. Сомнений не осталось, это были убийцы. Резко распахнув дверцу одежного шкафа, я прыгнул на стоящего вполоборота ко мне наемника. Мой кулак смял кадык наемника, отбросив его тело к кровати, а уже в следующее мгновение тяжелое пальто из твида летело в сторону второго наемника. Он показал себя настоящим профессионалом. Ему хватило времени инстинктивно отклониться в сторону от летящего в него пальто и даже выхватить пистолет из кармана кожаного пальто, вот только выстрелить не успел, получив таранный удар в грудь. Отлетев к стене, он какие-то секунды стоял, открывая и закрывая рот, словно в поисках воздуха, а затем, наподобие тряпичной куклы, мягко завалился на бок. Вырвав из руки мертвеца пистолет, я бросил быстрый взгляд в сторону выхода.

"Может за дверью еще один стоит? — вместе с этой мыслью рука автоматически направила ствол оружия в сторону выхода. Выждав несколько секунд, я медленно, крадучись, подошел к двери. Она была прикрыта. Резко рванув ее на себя, я выглянул в коридор, но там не было ни души. Закрыв дверь на ключ, я тщательно обыскал мертвецов. У обоих нашел практически одинаковый набор вещей. Кастет, визитка отеля, где они остановились, пакетик с презервативами и деньги. Исключениями стала удавка и ампула с прозрачной жидкостью. Когда все эти вещи, за исключением удавки, кастетов и презервативов перекочевали ко мне в карманы, я надел пальто, затем кинул пистолеты в раскрытый дорожный саквояж, сверху положил смену белья и пару рубашек, после чего вышел, закрыв дверь на ключ. Возвращаться сюда я больше не собирался и что делать дальше пока, честно говоря, тоже не знал, за исключением осознания того факта, что я остался один в чужой стране, преследуемый немецкой разведкой. Первым делом, выйдя из отеля, я некоторое время петлял по улицам, пытаясь сбить возможный хвост, но потом решил, то это просто глупо. Какая может быть слежка, раз по мою душу пришли наемные убийцы? Замедлив шаг, я принялся обдумывать создавшееся положение.

"Сдал меня, скорее всего, Сухоруков. По логике это его прихватили вместе с Закревской, так как он вчера за ней хвостом ходил. Закревскую убили, а его взяли в оборот. Впрочем, чего я гадаю? Ведь мне абсолютно ничего неизвестно! Пусть так, но почему ко мне пришли только утром, а не ночью? Неувязка. И Пашутин… Хватит гадать! Надо уходить. Паспорт в кармане, деньги есть. Что еще надо?".

Мне было уже известно, что немецкая разведка чувствовала себя в Швейцарии как у себя дома. У нее были хорошие связи, как в городской верхушке, так и в полиции. Именно поэтому, пока они не узнали, что случилось и не начали поиски, у меня был шанс скрыться незамеченным.

"Логично, просто и на данный момент вполне реально. Второй вариант,…глупый и почти смертельный. Попробовать узнать, что случилось с Пашутиным и Студентом. Ну, предположим, узнаю. Взяли их немцы. И что дальше? Возвращаемся к первому варианту? Впрочем, кое-что Пашутин мне все-таки оставил".

Дело в том, что ротмистр в свое время, дал мне указания на подобный случай. Причем предупредил, что пользоваться этой связью, можно лишь в самом крайнем случае, после чего со смешком добавил, что если нечто подобное все же случится, плюнуть на все и бежать в сторону границы. Суть аварийного плана заключалась в следующем: спустя сутки после появления явной угрозы жизни мне предписывалось находиться с двенадцати до пяти минут первого недалеко от входа второразрядного артистического кафе под названием "Грустный арлекин". Там я должен ожидать встречи с Пашутиным или со Студентом в течение двух дней. Если никто не придет, выбираться из Швейцарии своими силами.

"Значит, я должен появиться там завтра. Вот только кто придет? И придет ли один? Две обоймы. Маловато будет, если навалится немчура. Погоди! А если…".

Я залез в карман, достал карточку отеля, которую вытащил из кармана трупа, затем секунду смотрел на нее, после чего остановил первого попавшегося прохожего.

— Где… отель? — спросил я на ломанном немецком языке, а затем показал ему визитку.

Горожанин сначала начал мне подробно объяснять, а когда понял, что его не понимают, просто махнул рукой, указывая направление. Спустя двадцать минут, еще раз уточнив дорогу, я вошел в фойе гостиницы, где остановились наемные убийцы. С момента их смерти прошло не больше часа, так что меня не должны были ждать в номере неприятные сюрпризы. Полчаса у меня ушло на обыск. Ни паспортов, ни каких других бумаг я не нашел, зато обнаружил пачку швейцарских марок и несколько любопытных вещей. Наиболее интересным из них был металлический футляр, в котором лежали две обоймы и пара аккуратно сложенных резиновых перчаток. Конусовидные головки патронов были смазаны какой-то серой мазью. Я быстро закрыл крышку, а после минуты раздумья положил железную коробку в свой саквояж, туда же спрятал оригинальную аптечку, в которой было дюжина ампул с надписями на немецком языке, два шприца и набор игл. Найдя две оружейных сбруи для ношения пистолетов под мышкой, а к ним четыре запасных обоймы, я обрадовался им как родным, сразу надев и подогнав под себя. Забрав заметно потяжелевший саквояж, вышел из гостиницы и, отойдя от нее на как можно большее расстояние, зашел в первое, попавшееся мне на глаза, кафе. Заказав чай, я принялся думать о том, что можно предпринять в моем положении, но уже спустя десять минут понял, что ничего в этих шпионских играх я не понимаю, и придется мне, как истинному русскому человеку, положиться на "авось". После чего, расплатившись, вышел на улицу и направился в сторону окраин, надеясь там снять номер в дешевой гостинице, а еще лучше комнату. Правда, с моим знанием немецкого языка на такое везение мне не приходилось сильно рассчитывать.

Всю ночь моросил мелкий, нудный дождь и сейчас воздух, казалось, насквозь пропитался влагой. Уныло обвисли ветви деревьев, а пожухлая трава аккуратных газонов стелилась по мокрой земле. Редкие прохожие, подняв воротники теплых пальто, торопливо спешили по своим делам. Дойдя до очередного перекрестка, я вдруг услышал громкие крики и повернул голову в их сторону. Кричала какая-то старуха, стоя на пороге дома. Ее голос был хриплый и каркающий, словно одна из здешних мокрых ворон неожиданно обрела человеческую речь. По другую сторону маленького заборчика, который окружал лужайку перед домом, стояла молодая женщина, в окружении двух обшарпанных чемоданов и большой корзины, глядя куда-то в пространство с выражением тупого, безнадежного отчаяния. Рядом с ней, одной рукой держась за ручку корзины, стояла маленькая девочка, а другой она прижимала к себе куклу. Я ничего не понял из речи старухи, но то, что она выставила из своего дома эту женщину и ребенка, понять было несложно. Сцена, что ни говори, как-то выпадала из общей картины степенной, чуть сонной столицы европейских банкиров. Думал я недолго. Подойдя к женщине, я остановился напротив нее, но она никак не отреагировала на мое присутствие в отличие от дочери, которая тут же спряталась за ее спину.

— Эй! Фрау! Что с тобой?! — спросил я ее, мешая русские и немецкие слова.

Женщина вздрогнула, и уставилась на меня. В ее взгляде сквозила боль и отчаяние.

— Фрау,… Блин! Как же с тобой говорить?!

Она что-то быстро заговорила по — немецки. В ответ я развел руками и сказал: — Нихт ферштеен.

— Русски?

— Я! — ответил ей по — немецки, а затем добавил. — Русский.

Стоило ей понять, что перед ней иностранец, как она растерянно замолчала, не понимая, что тому надо от нее. Пришлось мне снова продолжить разговор. Я сначала показал на нее пальцем, потом на себя, после чего сказал: — Отель.

Я хотел этим сказать, что заселю ее в отеле, но она поняла по — другому. Это было видно по ее залившемуся красной краской лицу. Какое-то время она молчала, потом решилась, кивнула головой в знак согласие и повторила сказанное мною слово: — Отель.

Мне было понятно, что она хотела сказать: расплачусь с тобой телом за деньги.

"Дура швейцарская! — подумал я, а вслух сказал по — немецки: — Идем. Отель. Где?

Женщина с минуту думала, потом взяв за руку дочку, а в другую руку — корзину, посмотрела на меня, а потом на чемоданы. Я взял ее багаж, и мы пошли, петляя по улочкам. Спустя десять минут она вывела меня к маленькому отелю. Вошли. За стойкой сидел пожилой портье и читал газету. При виде нас поднял глаза, как бы спрашивая: чего надо? Женщина растерянно оглянулась на меня. Подойдя к стойке, я сказал ему на ломаном немецком: — Цвай номер, — и сразу поймал два удивленных взгляда. Портье и женщины.

Швейцарец уже понял, что я иностранец, поэтому снова переспросил: — Нужно два номера?

— Цвай! — подтвердил я и достал деньги.

При виде пачки денег губы у портье сразу растянулись в холодно — вежливой улыбке.

Выложив ключи на стойку, он показал в сторону лестницы, ведущей на второй этаж.

Поднявшись по лестнице, я поставил чемоданы перед номером женщины, а затем, под ее удивленным взглядом, пошел к своей двери. Закрывшись на ключ, я поставил саквояж под кровать, потом скинул пальто и уселся на кровать.

"Пока совсем не стемнело, надо сходить к этому кафе и присмотреться к местности. Пока это все. Будет информация, будем анализировать".

Встав, только успел надеть сырое и холодное пальто, как в дверь неожиданно постучали. Тело напряглось, а рука автоматически скользнув под пальто, потянулась к пистолету под мышкой. Секунду помедлив, подойдя к двери, я спросил: — Кто?! — и тут же мысленно выругал себя за то, что вопрос задал по — русски.

Правда, повода для волнения не оказалось, так как из-за двери раздался голос молодой женщины. Открыв дверь, отошел в сторону. Она быстро вошла, закрыла за собой дверь, потом быстро скинула с плеч пальто и осталась в одной ночной рубашке. Я несколько опешил, так как не ожидал от нее столь решительных действий, но при этом мой взгляд невольно остановился на низком вырезе, из которого виднелась ложбинка меж двух высоко стоящих упругих грудей. Неожиданно мне захотелось их потрогать, почувствовать их упругость. Увидев мой жадный взгляд, женщина напряглась и снова, как девочка, покраснела, но переломив себя, слабо улыбнулась и резко подняла руки, чтобы положить их мне на плечи. В этот самый миг ночная рубашка натянулась, и под облепившей тело тканью стал хорошо виден выступающий животик беременной женщины. Желание взять ее не исчезло, но при этом животная страсть, обычно являющаяся фаворитом в скачках подобного рода, неожиданно сбилась с ноги и уступила место лидера.

"Это она дошла до крайности, а ты?".

Я сделал шаг назад. Она видела в моих глазах желание, и вдруг мужчина отступает. На какое-то мгновение у нее в глазах появилось недоумение, она невольно кидает взгляд на себя и понимает, что это из-за ее беременности. Внезапно вспыхнувший испуг в ее глазах дал мне понять, что она до смерти боится оказаться снова на мокрой и сумрачной улице.

— Не надо секса, фрау! Как это? А! Найн!

Это слово она восприняла это как подтверждение своих самых худших мыслей. Он ее выкидывает за дверь! В ее глазах появилось отчаянное выражение, которое нередко заставляет идти людей на самые отчаянные поступки — резко опустив руки, она схватила за подол ночной рубашки, и резко задрала ее, желая снять. Не знаю, насколько она сознавала красоту своего тела, но задранный подол обнажил отлично сложенное, а от этого соблазнительное, женское тело с бесстыдно торчащими грудями. Даже выпирающий животик не портил ее обнаженной красоты. С трудом отведя глаза в сторону, я прикрикнул на нее:

— Вот же, дура неуемная! Закройся!

Злые нотки в моем голосе заставили ее опустить подол рубашки, и замереть, глядя на меня со страхом и непониманием, полными слез, глазами. Чем он еще недоволен?! И тут мне в голову пришла светлая мысль.

— Айн момент, фрау!

Залез в карман пальто, достал несколько банкнот, затем сунул их в ладошку женщине и сказал: — Вам на еду, — но уже в следующий миг, уяснив, что она ничего не поняла, показал жестом, что ем. Она кивнула головой, дескать, поняла, но продолжала стоять, и ее в глазах читалось полное непонимание происходящего. Видя, что та не уходит, я поднял ее пальто и накинул ей на плечи со словами: — Ауфвидерзеен, фрау.

Она автоматически попрощалась со мной и с тем же полным недоумения взглядом вышла из моего номера. Образ точеной женской фигурки исчез из памяти не сразу, так же как и чувство сожаления об упущенной возможности.

Кафе "Грустный Арлекин" стояло в центре переплетения узких улочек, находясь в двадцати минутах ходьбы от центра города. В свое время Пашутин охарактеризовал его, как излюбленное место общения художников и артистов, которые звезд с неба не хватают. Впрочем, об этом было нетрудно догадаться, стоило увидеть пестро одетую группку подвыпивших завсегдатаев, стоявших в паре метров от входа. Выкрики, смех, жесты.

Следующим подтверждением артистических наклонностей завсегдатаев этого заведения стало появление на пороге кафе еще двух явно нетрезвых личностей. Они сделали несколько шагов, как вдруг один из них неожиданно остановился, затем сдернул с головы шляпу и, подняв лицо к темно — серым тучам, висящим над головой, затянул замогильным голосом какой-то заунывно — погребальный монолог. Приятель несколько минут слушал его, но стоило раздаться возмущенным крикам, как он схватил декламатора за рукав, чуть ли не волоком потащил его за собой.

Напротив "Грустного Арлекина" находилось несколько лавок, где торговали зеленью, мясом и мелкой бакалеей. Покупателей в них было немного. Несколько женщин и пожилая семейная пара. Идя по улице, я старательно изображал идущего по своим делам горожанина, но незаметным у меня получалось быть плохо, из-за роста и ширины плеч.

"Завтра меня вычислят в пять секунд. Надо что-то срочно придумать".

Пройдя до конца улочки, я решил заняться поисками удобных мест, как для укрытия, так и для наблюдения. Ходил до полной темноты, но так ничего и не нашел.

"Само кафе и перекресток отпадают. Вывод: спрятаться за углом и наблюдать".

Перед тем как уйти, решил сделать еще один круг вокруг кафе. Вдруг на что-то наткнусь, чего раньше не заметил или светлая мысль посетит. Так оно и случилось, стоило мне подойти к "Грустному Арлекину" с другой стороны улицы. Здесь находились магазины другого рода, рангом повыше, в какой-то мере так же были причастны к миру искусства. Первым из них шла букинистическая лавка, за ней антикварная, а ближе всех к кафе расположился ювелирный магазин. Все они были неудобны для наблюдения, за что были исключены из списка нужных мне мест, но подсвеченная витрина с драгоценностями навела меня на одну мысль. Остановившись у витрины и делая заинтересованный вид, я стал наблюдать за тем, что происходит внутри магазина. Один продавец, льстиво улыбаясь, в это время показывал колье супружеской паре, другой, стоя в глубине зала, со скучающим взглядом, наблюдал за ними.

"У них должен быть вариант простейшей сигнализации. Или нет? Хм. Телефон у них точно есть. Если перед встречей разбить витрину и выстрелить пару раз в воздух с криком "Ограбление", то по вызову должна приехать полиция. Но тогда может сорваться встреча. Как разыграть без шума и суеты этот спектакль? Гм. Надо подумать".

На обдумывание плана, а так же на подготовку к завтрашней встрече, у меня ушел весь вечер. Ближе к десяти часам в дверь осторожно постучали. Сначала один раз, потом другой, но зная, кто это пришел, я не стал открывать дверь. Утром, выйдя из номера, я столкнулся с поджидавшей меня женщиной. Она попыталась мне что-то сказать, но я быстро достал из кармана деньги и сунул ей со словами: — Бери и не лезь ко мне больше, — после чего обойдя ее, быстро спустился по лестнице.

Подойдя к месту встречи около одиннадцати часов, быстро оглядел улицу из-за угла дома, находящегося в конце улочки. Несмотря на большое расстояние, перекресток перед кафе просматривался довольно хорошо. Не обнаружив ничего подозрительного, вернулся на место наблюдения уже спустя полчаса. Снова чисто. Обойдя "Грустного Арлекина" по параллельным улочкам, я медленно подошел к нему с противоположной стороны и остановился у витрины ювелирного магазина. Достал часы, посмотрел. Без трех двенадцать. Сейчас я словно раздвоился. Одна половина сознания убеждала меня, что надо уходить, пока не поздно, другая половина внимательно и цепко отслеживала ситуацию на улице. Причем это был не страх, а с элементарное чувство самосохранения. Неторопливо спрятал часы, потом застегнул пальто и неторопливой, прогулочной походкой пошел мимо кафе, но уже в следующую секунду почувствовал на себе чужой взгляд. Пристальный и цепкий. Он заставил меня сунуть руки в карманы пальто и сжать рукояти пистолетов. Пройдя мимо бакалейных лавочек, я как бы невзначай обернулся и сразу наткнулся на внимательный взгляд плотного мужчины, вышедшего из бакалейного магазина. В левой руке у него был пакет. На противоположной стороне улицы, в мою сторону, шла молодая семейная пара. Казалось, их не интересует никто на свете, кроме них двоих, но что-то мне в них не понравилось. Я резко прибавил шагу и как только добрался до ближайшего угла, резко свернул, затем два часа блуждал по городу, меняя направление, проходя под арками проходных дворов, пытаясь таким образом сбросить со следа возможных преследователей. В этом мне старательно помогала погода. Час назад пошел мелкий, секущий дождик, разогнав основную массу народа, и теперь встречались только редкие прохожие, да и те, торопливо шагали, подняв воротники и прячась под зонтиками. К себе я вернулся, когда зимний вечер полностью окутал город. Скинув насквозь промокшее пальто и ботинки, улегся поверх одеяла на кровать и стал обдумывать свои действия на завтрашней встрече. В общих чертах план у меня уже сложился, теперь осталось обдумать кое — какие детали. Немцы получили возможность убедиться, что русский агент пришел на место встречи в назначенное время, а затем, увидев, что нужного ему человека нет, сразу ушел. В том, что тот кружил по городу, не было ничего необычного, так как это стандартное поведение любого разведчика, чтобы сбить со следа возможных преследователей. Мне, конечно, не было известно, что мои догадки оказались правильными, о чем подтвердила разборка сегодняшней операции у резидента немецкой разведки. В докладе было сказано, что русский агент без особых опасений покинул место встречи, а в итоговой рекомендации предлагалось поставить ему ловушку и взять живым.

На следующий день, без пятнадцати двенадцать я стоял у входа в ювелирный магазин. Бросив быстрый взгляд по сторонам, затем толкнул дверь и вошел. Аккуратно закрыв за собой дверь, я для начала повернул табличку на двери на "Закрыто", после чего выхватил пистолет и загнал за прилавок четырех покупателей и одного продавца, где поставил их на колени и положить руки на затылок. Второго продавца подтащил к висевшему на стене массивному телефонному аппарату, украшенному завитушками, после чего сунул ему в руку трубку и медленно, дважды, тщательно выговаривая слова, сказал по — немецки: — Звони. Говори. Ограбление. Полиция. Свой адрес.

Продавец, с выпученными от страха и удивления глазами, дрожащими руками набрал номер, потом стал повторять как попугай, с испугом глядя на меня: — Ограбление! Полиция! — потом еще с минуту отвечал на вопросы дежурного полицейского. Стоило ему продиктовать адрес, как я вырвал из его руки трубку и бросил ее на рычаг, затем отвел его к остальным заложникам. Сунул в карман пистолет и достал часы. На них было без шести минут двенадцать. Положив их перед собой на прилавок, стал ждать. Ровно в двенадцать вышел из магазина. Вокруг было тихо и спокойно. Со словами: — С богом, Сергей Александрович, — медленно пошел навстречу своей судьбе. Пашутина я увидел сразу. Он стоял недалеко от входа в кафе. Увидев меня, он тут же отвел глаза, делая вид, что не знает. Остановился на перекрестке. Эта была невидимая никому, кроме меня, граница между жизнью и смертью. И я добровольно собирался ее переступить. У меня не было плана, но при этом мысли не метались. Они были собраны и подчинены одной цели.

Выжить. Любой ценой. Играя роль тупого боевика, я принял настороженный вид и оглянулся по сторонам, затем резко сунул руки в карманы пальто, всем своим видом показывая, что при первой опасности готов развернуться и бежать. Я рассчитывал, что агенты попадутся на мою уловку и тем самым выдадут себя. Мне нужны были цели. Я должен был убить как можно больше охранников Пашутина, тем самым дав возможность ему убежать. И результат не заставил себя ждать. Уже спустя минуту, из овощной лавки вышла молодая женщина и, делая вид, что ищет что-то сумочке, направилась ко мне. Я сразу узнал ее — это она вчера шла по улице вместе с молодым человеком, изображая семейную пару. Спустя еще одну минуту из кафе вышли двое молодых людей в кожаных куртках. Остановившись у входной двери, они принялись о чем-то спорить. Все шло так, как я и предполагал, но было еще что-то. Моя интуиция давала мне сигнал, но я не сразу смог его расшифровать. И вдруг понял. На меня смотрел чужой взгляд, и не украдкой, а прямо, цепко и внимательно. Мой план необходимо был резко менять, не дожидаясь приезда полиции. Выхватив пистолеты, я неожиданно для всех бросился бежать по улице, при этом кидаясь из стороны в сторону. Не знаю, что чувствовали обычные горожане при виде здоровенного мужика, несущегося по улице с оружием в руках, но снайпер явно не ожидал подобной выходки. Сначала раздался отдаленный звук выстрела, а затем у меня за спиной противно взвизгнула, ударившись о брусчатку, пуля снайпера, уходя в рикошет. Мой рывок стал неожиданным не только для стрелка, но и для немецких агентов. Их цель, неожиданно сорвавшись с места, вдруг неожиданно помчалась по улице, громко стуча ботинками. Причем бежала прямо в капкан, расставленный специально для нее. Вышколенные агенты, отлично знавшие отведенные им роли в операции захвата, на какие-то секунды замешкались, когда сценарий захвата неожиданно дал сбой.

Я уже давно научился стрелять, не целясь, в движении, поэтому подаренные мне секунды растерянности использовал, чтобы начать стрелять на опережение. Первой на мушку попала женщина — агент, уже выхватившая из сумочки пистолет. Я не видел, куда попали пули, но боковое зрение отметило, что ее резко развернуло и отбросило к стене. В следующее мгновение, выбросив вторую руку в направлении "кожаных курток", как раздались хлопки выстрелов, а затем два сильных тупых удара в спину и резкая, опалившая огнем, боль в плече, сбили меня с шага, заставив метнуться несколько раз из стороны в сторону. Они должны были видеть, что попали в меня, но при этом даже не ранили, значит, должны были испытать определенный шок, так как на это у меня тоже был свой расчет. Продолжая бежать, я услышал топот ног за спиной — агенты кинулись за мной вдогонку. Не успели те набрать скорость, как их цель, резко остановившись, вдруг развернулась к ним лицом и принялась стрелять.

Один из двух агентов, не успел даже остановиться, резко дернул головой, словно пытаясь вытряхнуть попавшую в ухо воду, и рухнул на мостовую. Второй боевик успел среагировать, вильнув в сторону, но поймав пулю в грудь, захрипел и упал навзничь. В этот момент из дверей овощного магазинчика выскочило еще два человека, которые сходу открыли по мне огонь. Новый тупой и сильный удар в грудь заставил меня пошатнуться и скривиться от боли, но только я хотел открыть ответный огонь, как на перекресток выскочили, ревя двигателями, две полицейских машины. Немцы никак не ожидали их, поэтому на какое-то время растерялись и прекратили стрелять. Этим воспользовался Пашутин. Мгновенно оценив ситуацию, петляя, он со всех ног, кинулся в мою сторону. Один из немецких агентов, видно от отчаяния выстрелил в него, как высыпавшие из машин полицейские открыли огонь, заставив немцев юркнуть обратно в магазин. Последовав их примеру, я развернулся и кинулся бежать. Уже свернув на соседнюю улицу, услышал за своей спиной топот. Оглянувшись, увидел нагоняющего меня ротмистра, после чего какое-то время мы бежали вместе, петляя по узким, кривым улочкам Берна, не обращая внимания на шарахающихся в разные стороны горожан.

— Сергей! Все! Остановись! — вдруг прохрипел он, остановившись. Несколько минут мы стояли, тяжело дыша, пока Пашутин неожиданно не ткнул меня пальцем в грудь и не спросил: — Эй, а это что?!

Опустив глаза, я увидел дырку в пальто, пробитую пулей.

— Черт! Я и забыл совсем! — сняв с себя пальто, я продемонстрировал ему два чуть согнутых противня с ручками, связанные между собой ремнями и заменившие мне бронежилет. Увидев конструкцию, он засмеялся, но с таким выражением лица, что можно было подумать, смеется не он, а кто-то другой, находящийся внутри него.

— Хватит! — оборвал я его. — Лучше помоги освободиться!

Подавив очередной смешок, ротмистр сказал: — Извини. Нервы. Повернись боком.

Когда противни оказались на земле, а я надел пальто, мы двинулись дальше по улице. По пути, видя, что с его лица не сходит напряженно — каменное выражение, решил поинтересоваться его состоянием: — Как ты?

— Даже не знаю, — бросил он на ходу, даже не посмотрев на меня.

Мы продолжили путь в молчании какое-то время, пока ротмистр не спросил у меня: — Ты где остановился?

— На окраине.

— Надежно?!

— Да.

— Тогда идем к тебе.

По пути мы зашли в магазин за продуктами и пивом. Придя в гостиницу и запершись в номере, стали есть. Когда утолили первый голод, Пашутин откинулся на стуле и неожиданно сказал: — Ждал тебя и в то время боялся, что придешь. Ты был моей последней надеждой, Сергей. Для себя я уже решил, что если ты не явишься, попытаюсь сбежать. Получилось бы — хорошо, не получилось… В моей ситуации, скажем так, смерть, была не самым худшим выходом.

Я пожал плечами в ответ. Подобные слова для волевого и сильного человека, каким был Пашутин, были сродни выплескиванию исступленной радости, которые испытывает обычный человек, чудом спасшийся от смерти.

— Чего ты молчишь?! В тебе хоть какая-то капелька радости есть?! Ведь другой бы на твоем месте светился от счастья, что остался живой, а ты просто сидишь, как каменный истукан.

— У тебя тоже на лице радости не написано.

— Я радуюсь! Просто еще толком не отошел! Внутри что-то сжалось и до сих пор не отпускает. А ты… Даже не знаю, как сказать. Как ты решился на такой риск?! Ума не приложу! В тебе нет ни страха, ни ярости! Вообще ничего! Знаешь, твое холодное равнодушие больше всего и пугает!

— Странно, а мне почему-то казалось, что я очень веселый и жизнерадостный человек.

— Да пошел ты! Знаешь, что я тебе еще скажу… — какое-то время он молчал, потом продолжил. — Точно не скажу, но думаю,… что сам не пошел бы на такую встречу. Пусть мои слова и звучат как предательство… А! Да чего там говорить! Возьми любого нормального человека! Кто из них пойдет на заведомую смерть?! Кто?! Только самоубийца! Гм! Или… ты.

— Ты к чему это говоришь?

— Не знаю. Наверно пытаюсь убедить себя, что ты живой и нормальный человек.

— Странный разговор, тебе не кажется?

— Может да, а может, и нет, — несколько секунд он молчал, потом вдруг резко поменял тему. — Вчера ночью я только под утро забылся. Сон мне приснился. Короткий, но яркий, четкий, будто наяву все происходило. Это был Митька. Живой и веселый, он мне какую-то очередную байку рассказывал.

— Его убили?

— Сначала зверски пытали, а потом убили. Меня взяли под утро, я даже толком не успел понять, что происходит, как получил порцию хлороформа. Очнулся уже спустя несколько часов, в подвале, рядом с его изуродованным телом. Стоило мне оглядеться по сторонам, как страх взял меня за горло. Взяли бы меня в схватке, раненого… А тут… Ощущение какой-то детской беспомощности. Со мной никогда подобного не было. Кто-то другой во мне, стал доказывать, что глупо умирать, а уж тем более в неизвестности. Не будет ни человека, ни могилы, а значит, после него даже памяти не останется. Зачем тебе такая пустая и бесполезная смерть? Где-то в глубине моего сознания голос совести пытался докричаться: "не делай этого, не смей!", но его забивали страх и отчаяние. Если бы в тот момент немцы начали меня допрашивать, я бы наверно… стал предателем. Даже не знаю, зачем я тебе все это рассказываю. С другой стороны, кому мне все это рассказывать?! Ведь ты спас не просто меня, а мою душу, там, в подвале! Немцы не стали меня сразу допрашивать только потому, что ждали посланных за тобой убийц, а стоило им узнать об их смерти, как они сразу заинтересовались тобой. И это был непростой интерес. Оказывается, эта парочка работала в немецкой разведке три года, и за это время у них не было ни одного промаха.

— Теперь ты мне, может, объяснишь, почему они не собирались брать меня живым?

— Это легко объясняется. Где-то ближе к обеду ко мне в камеру пришел глава немецкой разведки в Берн Генрих фон Крауф. Считая меня без пяти минут покойником, он ничего не стал скрывать и даже представился своим полным именем. Оказывается, наша певица попала в поле зрения немецкой разведки сравнительно недавно, поэтому они только начали разрабатывать ее связи. Почему они решили ее взять прямо сейчас, Крауф не сказал. Слежку за ней смог отследить Сухоруков, хотя ему было строго приказано ничего не предпринимать, но молодой и горячий парень решил спасти Закревскую и предупредил ее, а затем сделал попытку задержать немецких агентов. Его они взяли, а когда ворвались в номер певицы, та уже была мертва, приняв яд.

— Погоди, ведь полиция мне сказала, что ее нашли убитой.

— Да, это так. Они свернули ей шею, когда она уже была мертвой. Сделано это было для того, чтобы запутать следствие, а заодно и тех, кто, возможно, работал с ней. Пусть паникуют и делают ошибки. По приезде, уже поздно ночью, они начали допрашивать Студента. Немец, когда рассказывал о нем, даже похвалил стойкость Студента, сказав, что на начальном этапе тот выдержал пытки и рассказал своим палачам выдуманное им наспех вранье. Агенты выехали по адресам, но спустя пару часов вернулись ни с чем. Тогда за Сухорукова взялись всерьез, он… не выдержал. Именно поэтому меня взяли только под утро,… и с тобой, как видно, сильно запоздали.

— Ты так и не ответил на мой вопрос.

— Дмитрий рассказал им, что ты отправлен с нашей группой в качестве силовой поддержки и в планы не посвящен. Мне только осталось подтвердить его слова. Это было сделано для того, чтобы не обрекать тебя на мучительную смерть, когда возьмут, но стоило им потерять двух проверенных агентов, как они заинтересовались тобой всерьез. Твой вчерашний приход на место встречи почему-то привел их к мысли, что ты не простой боевик, и они решили устроить ловушку. Честно говоря, я не рассчитывал, что ты вообще придешь. Неужели ты еще в первый день не понял, что это засада?

— Понял.

— И все равно пришел? Тебя не женщина родила, Сергей! Тебя из куска льда вырезали!

— Все это лирика. Лучше скажи: что дальше делать будем?

Пашутин вместо ответа несколько долгих минут смотрел куда-то мимо меня, и лицо его постепенно менялось вслед мыслям, становясь хищно — злым. Потом он перевел взгляд на меня. Тот был тяжелым, злым, давящим.

— Сидя у тела Дмитрия, я поклялся себе, что если останусь жив, приду и убью этих тварей. Всех до одного! Глотки порву!

— Тогда чего мы сидим?

В этот самый миг в дверь робко постучали. Пашутин схватил со стола пистолет и вскочил из-за стола. Я успокаивающе махнул рукой: — Это женщина. Из соседнего номера.

У ротмистра глаза чуть ли не квадратными стали от удивления: — Ты что успел себе за эти два дня любовницу завести?!

— Не торопись! Потом все объясню. Оружие спрячь!

Подойдя, я открыл дверь. На пороге стояла молодая женщина. Сейчас она была одета в светло — коричневое платье, которое не шло ей, так как купленное на какой-то дешевой распродаже, сидело на ней бесформенной грудой, скрывая все то, что дала ей природа. Жестом я пригласил пройти ее в номер. Войдя следом за мной и увидев второго мужчину, резко остановилась, а потом стала пятиться, бросая то на меня, то на Пашутина, полные страха взгляды.

— Михаил, скажи этой дуре, что она в безопасности.

Пашутин быстро заговорил по — немецки, успокаивая женщину. Та замерла у двери, и какое-то время слушала ротмистра, потом заговорила сама. Когда она замолчала, Пашутин повернулся ко мне и сказал: — Зовут ее Магда. Родом она из небольшого селения на севере Швейцарии. Шесть лет тому назад вышла замуж за Карла Бруннера. Жили они все эти годы в доме мужа, пока в один прекрасный день он не заявил, что любит другую женщину, и не ушел из дома. Со свекровью у нее всегда были натянутые отношения, а после ухода сына, та прямо заявила, что виновата во всем Магда и выставила их с дочкой на улицу. Тут появился ты. Естественно она решила, что незнакомец хочет с ней в отеле побарахтаться. Ей позарез были деньги на еду и хоть какая-то крыша над головой. Хотя бы на пару ночей. Преодолев страх и смущение, она дала тебе согласие. Сейчас, она хочет понять, что ты хочешь за свою помощь? Похоже, ее этот вопрос сильно мучает.

— Спроси ее: сколько ей нужно денег на первое время?

Пашутин окинул меня удивленным взглядом, затем обратился к Магде по — немецки. Та сначала бросила на меня не менее удивленный взгляд, покраснела, опустила глаза и что-то тихо пробормотала.

— Она все равно никак не может понять, почему чужой человек ей помогает. И ей нужно сто франков.

— Насколько ей этой суммы хватит?

— Если по ресторанам не будет ходить, то на полтора месяца сможет растянуть.

Я достал из кармана деньги, отсчитал триста франков, а затем протянул женщине. Она осторожно подошла ко мне, взяла деньги. Несколько секунд стояла неподвижно, глядя на меня, потом встала на цыпочки, поцеловала меня в щеку и сказала: — Большое спасибо.

Ее слова я понял и без перевода.

— До свиданья, фрау Магда.

— Ауфвидерзеен, господин Сергей.

Открыв дверь, она повернулась к нам, затем что-то быстро сказала и скрылась за дверью.

Пашутин закрыл за ней дверь и, вернувшись к столу, сказал, хитро усмехаясь: — Передайте господину Сергею, что еще несколько дней я буду здесь жить.

— Хватит скалить зубы. Ты лучше посмотри на мой арсенал, — и я стал все добытое в номере убийц выкладывать из саквояжа.

Пашутин, открыл аптечку, затем, перебрав набор ампул, довольно хмыкнул.

— Если мы доберемся до их логова, эти ублюдки запоют у меня как соловьи весной.

По вечерам публичный дом мадам д`Оранже был похож праздничную елку из-за обилия цветных лампочек, развешанных гирляндами на фасаде здания. Пройдя мимо здания, Пашутин свернул за угол, после чего провел меня к арке проходного двора, расположенного наискосок черного входа, ведущего в бордель. До него было не более десяти метров. Две ступеньки, освещаемые лампой в жестяном абажуре, висевшей на козырьке над дверью. Сама дверь даже в полумраке казалась тяжелой, массивной и гладкой, без малейшего намека на ручку. Была мысль прикинуться пьяными, постучать, а когда откроют, действовать по обстоятельствам, но стоило нам разглядеть маленькое смотровое окошечко, проделанное в двери на уровне головы, стало понятно, что наши шансы попасть туда подобным образом равны нулю. Оставался только один шанс — дождаться момента, когда кто-то будет выходить.

Как мне рассказал по дороге ротмистр, публичный дом является штаб — квартирой немецкой разведки. Это был наилучший вариант для встречи с агентами, которые приходили сюда под видом клиентов. Здание почти целиком было отдано под бордель, за исключением небольшой его части, откуда брала начало лестница, ведущая в большой и глубокий подвал, расположенный под домом. В подвал можно было попасть двумя способами. Через бордель или через черный ход. Первый вариант мы даже не рассматривали, так как Пашутина немцы хорошо знали, а со мной наоборот — я там никого и ничего не знал, и поэтому мог запросто схлопотать пулю, поэтому мы и стояли на сыром, холодном и пронизывающем ветре.

— Как ты? — спросил я его.

— Даже не знаю. Наверно, замерз, но мысли о Димке…

— Тихо. Смотри.

В двери сначала появился яркий прямоугольник света, затем его на три четверти заслонила темное пятно головы. Охранник, перед тем как открыть дверь, оглядывал через смотровое окошечко близлежащее пространство. Стоило ему захлопнуться, как мы сразу кинулись к черному ходу, подбежав в тот самый момент, когда дверь стала приоткрываться. Пашутин ухватился за ее край и с силой рванул на себя, пропуская меня вперед. Сходу, нанеся мощный удар в лицо, стоящему передо мной мужчине, я с короткого разворота нанес удар ребром ладони по горлу охраннику, попытавшемуся выхватить из-под пиджака пистолет. Хрипя, тот упал на пол. Сделав несколько быстрых шагов, я подошел ко второй двери, ведущей в бордель. Прислушался. Никаких признаков тревоги, только где-то вдалеке играла легкая музыка. Повернувшись, осмотрелся. Короткий и широкий коридор — тамбур, соединяющий две двери. У одной из стен стоял потертый диван, а в углу у двери — урна. Пол закрывала грязная, затоптанная дорожка. Пашутин, закрыв дверь на ключ, теперь всматривался в залитое кровью лицо, лежащего без сознания, мужчины, одетого в дорогой, подбитый мехом, кожаный плащ.

— Знакомый? — спросил я, подойдя к нему.

— Встречались в здешнем подвале, — резко и зло ответил мне Пашутин, а затем неожиданно размахнулся и нанес сильный удар рукоятью пистолета по горлу лежащего человека. Тот захрипел. Тело выгнулось дугой. Ротмистр какое-то время смотрел на изгибающееся в предсмертной агонии тело, потом резко отвернулся и посмотрел на меня.

Лицо твердое, застывшее, а в глубине глаз плясал, по — другому не назовешь, дьявольский огонь. Сейчас передо мной стоял совсем другой человек. Палач.

— За той дверью вход в подвал. Идем, — с этими словами Пашутин подошел к двери, ведущей в общие помещения, и открыл ее. Я автоматически поднял руку с пистолетом, но оказалось, что дверь снаружи замаскирована тяжелыми шторами. Ротмистр осторожно их раздвинул и посмотрел в щелку, потом чуть обернулся и мотнул головой: подойди!

Сквозь щель был виден стоящий, перед стеной, задрапированной плотными и тяжелыми шторами, охранник. Его могучую фигуру обтягивал темно — синий с отливом костюм. Пробежавшись по нему еще раз взглядом, я заметил с левой стороны пиджака выпуклость. Пистолет. Что делать? Я посмотрел на Пашутина. По его сосредоточенному взгляду было видно, что он судорожно пытается придумать, каким образом бесшумно убрать охранника.

"Кинуться на него? По любому успеет крикнуть. Нужно что-то простое. Гм. А если? Почему бы и нет!".

Подойдя к дивану, я скинул на него свое пальто, оставшись в костюме. Пашутин с недоумением смотрел за моими действиями, но при этом не проронил ни слова. Так же молча, он проводил меня взглядом, когда я, раздвинув тяжелые бархатные занавеси, вышел к охраннику.

Фридрих Пфайфер, увидев незнакомого человека, насторожился, но уверенность, с которой шел незнакомец, удержала его от резкого окрика, к тому же, тот никак не мог пройти мимо охранника, дежурившего у черного входа. Он только открыл рот, чтобы спросить господина, кто он и что здесь делает, как вальяжная неторопливость незнакомца в одно мгновение сменилась на стремительность движений. Охранник умер прежде, чем понял, что его жизни пришел конец. За моей спиной раздались легкие шаги, затем раздался голос ротмистра: — Изображай охранника, а я пока этого уберу.

Оттащив тело к остальным мертвецам, он прикрыл дверь, аккуратно поправил занавеси и будничным голосом сказал: — Я спущусь вниз, а ты стой здесь и изображай охранника. Если услышу звуки стрельбы, то пойму что мне надо выбираться наверх.

Стоять мне пришлось долго, не менее получаса, пока за шторой, закрывающей вход в подвал, послышался легкий шум. Рука сама нырнула за обшлаг пиджака. Резко шагнув в сторону, я развернулся, готовый выхватить пистолет. Штора пошла в сторону и в проеме показалась фигура ротмистра. Глаза блестящие, дикие, налившиеся кровью. Он посмотрел на меня, потом поставил на пол, основательно набитый саквояж, судя по его раздувшимся бокам, и глухим голосом сказал: — Еще минут двадцать, — и снова исчез. Когда Пашутин появился во второй раз, то внешне он никак не изменился, за исключением того, что чисто автоматическими движениями, раз за разом, вытирал руки платком, заляпанным кровью.

— Идем, — и пошел к двери, ведущей в тамбур.

Подхватив саквояж, я пошел вслед за ним. Я надел пальто, и мы вышли на улицу, какое-то время шли, молча, потом он вдруг остановился, и не глядя на меня, заговорил звенящим от возбуждения голосом:

— Митька на моего сына был очень похож. Такой же чернявый, худой, долговязый. Мечтал из сына настоящего мужчину сделать! Так нет же! Ушел от нас… Совсем ушел. Последние три дня в горячке метался… Меня не узнавал. Только просил: мама, пить!

Попьет и снова забудется. Так он и умер, не придя в себя. И Митька ушел. Мальчишку-то, зачем пытали, твари?! Зачем?! Но я вам не господь, прощать не буду! Я вас, суки, убивал и…!

— Все! Идем, Михаил! Об этом потом можно поговорить!

Он посмотрел на меня, словно увидел впервые, потом бросил взгляд на платок, который все это время держал в руке, и с явным отвращением отбросил его в сторону.

— Нет! Об этом мы больше никогда говорить не будем!

Почти две недели мы добирались домой. По возвращении, пока я отъедался и отсыпался, Пашутин ходил по начальству и писал отчеты. Увиделись мы с ним только вечером третьего дня. Открыв дверь, я увидел хмурого ротмистра, держащего в руках большой пакет.

— Что все так плохо? — спросил я его вместо приветствия.

— Противно и тошно. Обычное состояние после посещения присутственных мест, вроде нашего Военного министерства.

— Заходи! Расскажешь, чем тебе чиновники не приглянулись, — я посторонился, давая ему пройти.

Пока накрывали стол, Пашутин крыл военных чиновников всеми непечатными словами. Немного успокоился он только после того, как влил в себя одну за другой, две стограммовые стопки водки. После чего кратко изложил, что ему сказали после прочтения его доклада.

— Вы, они мне так и сказали, задание провалили. Насколько серьезны мои прегрешения мне скажут через три — четыре недели, пока они не получат сведения из Берна и не сверят с моими отчетами. Вот так-то, Сергей! Так мы и служим! Я им документы немецкой разведки вместе с раскладом их агентуры в Берне даю, а они мне говорят: это хорошо, но мы вас не за этим в Швейцарию посылали! Вы агента должны были прикрыть, а он погиб! Как тебе!

— Значит, денег за свою работу не получу, — сделал я свой вывод из слов ротмистра.

— Вот если выпьешь со мной водки, то я подумаю, как можно наполнить твои пустые карманы!

— Без этого никак?

— Никак! Пей! — и он налил мне водки. — Честное слово, не пожалеешь!

Мы выпили, затем он залез во внутренний карман пиджака и, вытащив толстую пачку денег, небрежным жестом бросил ее на стол. Это были швейцарские франки. Затем залез в другой карман — и на столешницу шлепнулась вторая пачка. Я посмотрел на Пашутина. У того на лице плавала довольная и чуть снисходительная ухмылка. Вот мол, я какой!

— Сколько здесь? — поинтересовался я.

— Год хорошей и привольной жизни, мой друг! — самодовольным голосом ответил ротмистр, наполняя очередную стопочку.

— Не много? — спросил я.

— Да ты, Сережа, в сто раз больше заслужил, просто у меня столько нет! Ты по простоте своей не понимаешь, что не просто жизнь мне спас, а мою бессмертную душу! Мне там, — и он ткнул пальцем в потолок, — в райских кущах, без нее никак нельзя! О! У меня новый тост родился! За наших ангелов — хранителей!

Он опрокинул в рот стопку, после чего с аппетитом захрустел наколотым на вилку огурцом. Я взял одну из пачек в руку: — Из подвала?

Пашутин криво усмехнулся: — Как ты сам понимаешь, покойникам деньги ни к чему.

— Что дальше?

— Не знаю. Если меня не выкинут со службы, буду просить о зачислении тебя к нам. Пойдешь?

— Бесплатно только мотыльки крылышками машут.

В ответ на мои слова Пашутин весело и пьяно расхохотался.