Тимощук Б. А. Восточнославянская община VI–X вв. н. э. С. 121.

См.: Зеленин Д. К. О происхождении северновеликорусов Великого Новгорода // Институт языкознания: Доклады и сообщения. VI. М., 1954.

По наблюдениям Е. А. Рыдзевской, топонимические названия, производные от смерд, «отличаются большим разнообразием форм: простейшие из них Смерди, Смерда, Smiord (название ручья в районе Витебска и польском документе XVI в.). Далее – наиболее простые производные, как Смердов, Смердово, Смердий, и, наконец, – такие формы, как Смердовичи, Смердомка, Смердомля, Смердынь, Смерделицы и мн. др.» (Рыдзевская Е. А. Слово «смерд» в топонимике // Проблемы источниковедения. Сб. 2. М.; Л., 1936. С. 13). И. Я. Фроянов замечает, что если бы термин «смерд» обозначал крестьян в целом, то подобные названия не могли бы появиться: «Только определенная локальность смердов вызвала потребность привязать их к тому или иному пункту» (Фроянов И. Я. Начала русской истории. С. 447).

Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства и формирование древнерусской народности. М., 1971. С. 68–70.

Ср. с летописными известиями: «Имаху дань варязи из заморья на чюди и на словенах, на мери и на веси, кривичех. А козари имаху на полянех, и на северех, и на вятичех, имаху по беле и веверице от дыма»; «Поча Олег воевати деревляны, и примучив их, имаше на них дань по черне куне» и т. д.

В Повести временных лет имеется сходное выражение «вся русь» (в легенде о призвании Рюрика: «И избрашася 3 братья с роды своими, пояша по собе всю русь», и в договорах русов с греками). Новгородская I летопись заменяет «всю русь» на «дружина многа».

Вероятно, князь с дружиной передвигались по установившимся путям на санях (вспомним «Ольгины сани», хранившиеся в Пскове).

Греческое слово пактон имеет двоякое значение договора и дани (см.: Константин Багрянородный. Об управлении империей. С. 316. Примеч. 18 к гл. 9). Судя по тому, что город Витичев назван Константином в этой же главе (9-й) «крепостью-пактиотом росов», император придавал термину «пактиот» преимущественно значение «союзник», а не «данник». Правда, в другом месте (гл. 37) земли угличей, древлян, ледзян и «прочих славян» именуются у него «подплатежными стране Росии местностями». Но «подплатежность» в данном случае – это состояние политической зависимости, а не самый факт выплаты дани. Обычай полюдья не имел аналогии в византийской политической практике. Зависимые от Византии земли и народы в знак своего подчинения вносили в имперскую казну ежегодную подать. Поэтому и политическую зависимость «внешней Росии» от Киева Константин выразил через отношения «платежа».

См.: Рыбаков Б. А. Мир истории. С. 75, 76.

Фроянов И. Я. Рабство и данничество у восточных славян. С. 483.

См.: Меи, А. Мусульманский Ренессанс. М., 1973. С. 140.

Вид, устройство и грузоподъемность древнерусских морских ладей IX–X вв. изучены недостаточно. Ни письменные источники, ни археологические материалы не позволяют сделать подробное их описание. Две полностью сохранившиеся славянские лодки-однодеревки (8,33 и 9,8 м длиной), вытянутой обтекаемой формы, быстроходные и маневренные, были обнаружены в Микульчице (Чехия) (см.: Сорокин П. Е. О некоторых тактических приемах борьбы на воде в Древней Руси // Раннесредневековые древности Северной Руси и ее соседей. СПб., 1999. С. 211). Но это, очевидно, речные суда. В «Тактике» Льва VI Мудрого (890-е гг.) говорится, что «северные скифы» используют «более быстроходные, легкие и меньшие по размерам» суда, чем арабы, «потому что, спускаясь к Черному морю по течению рек, они не могут использовать более крупные суда». Г. В. Вернадский предположил, что древнерусская морская ладья была схожа по типу с казацкой морской чайкой. Для этого судна ствол дерева служил лишь основанием, на котором из тяжелых дубовых досок воздвигалась сама лодка – борта, нос, корма и т. д. Длина сорокавесельной чайки достигала двадцати метров, высота мачты – почти семи метров (см.: Вернадский Г. В. Киевская Русь. С. 38–39).

См.: Толочко П. П. Киевская земля // Древнерусские княжества X–XIII вв. М., 1975. С. 26.

См.: Литаврин Г. Г. Древняя Русь, Болгария и Византия в IX–X вв. С. 63–68.

См.: Литаврин Г. Г. О юридическом статусе древних русов в Византии в X столетии. С. 78–82.

См.: Вернадский Г. В. Киевская Русь. С. 39.

Сажень = 2,1336 м.

Ключевский В. О. Сочинения: В 9 т. Т. I. С. 171.

Здесь обнаружено древнерусское поселение X–XI вв., арабские монеты, а с днепровского дна подняты четыре «франкских» меча и один клинок без рукояти (см.: Кирпичников A.M. Древнерусское оружие. С. 29, 48–49, 78; Сокулъский Α.Λ. Раскопки славянского поселения на острове Хортица // Археологические открытия, 1976 г. М., 1977. С. 373–374). Своим христианским именем остров, скорее всего, обязан не русским христианам, а херсонесцам (см.: Константин Багрянородный. Об управлении империей. С. 327. Примеч. 51). Константин Багрянородный засвидетельствовал, что они совершали торговые поездки на Русь, следовательно, поднимались по Днепру гораздо выше Хортицы. Древнерусское название Хортицы даже в более позднюю, христианскую эпоху было Варяжский остров (см.: Воскресенская летопись под 1223 г.).

См.: Иванов В.В, Топоров В. И. Исследования в области славянских древностей. М, 1974. С. 31–32.

См.: Каргер М. К. Древний Киев. М; Л., 1958. Т. 1. С. 159–160; Ивакин Г. Ю. Священный дуб языческих славян // Советская этнография. 1979. № 2. С. 106–115.

См.: Константин Багрянородный. Об управлении империей. С. 328. Примеч. 52.

Среднее из трех наиболее крупных гирл Дуная (современное Сулинское гирло).

См.: История на България. София, 1981. Т. 2. С. 349–350.

См.: Кропоткин В. В. Экономические связи Восточной Европы в I тысячелетии нашей эры. М., 1967. С. 117.

См.: Янин Β.Λ., Рыбина Е. А., Хорошев A.C., Гайдуков П. Г., Сорокин А. Н. Археологические исследования в Людином конце Новгорода в 1993 г. (Троицкий раскоп) // Новгород и Новгородская земля. История и археология. Вып. 8. Новгород, 1994. С. 7.

Дубов И. В. Новые источники по истории Древней Руси. Л., 1990. С. 40, 54–55.

См.: Даркевич В. П. К истории торговых связей Древней Руси // Краткие сообщения Института археологии, 1974. Вып. 138. С. 93 –103.

См.: Даркевич В. П. Международные связи // Древняя Русь. Город, замок, село. М, 1985. С. 394; Каргер М. К. Древний Киев. С. 161, 210–211.

На редкость вина в Древней Руси указывает между прочим археология: в культурных слоях Киева X в. найдена всего одна византийская ам-

фора (см.: Франклин С, Шепард Д. Начало Руси: 750–1200. СПб., 2000. С. 150).

См.: Фехнер М. В. Шелковые ткани как источник для изучения экономических связей Древней Руси // История и культура Восточной Европы по археологическим данным. М., 1971. С. 223.

См.: Литаврин Г. Г. Как жили византийцы. М., 1974. С. 158–159.

«Торговая» теория происхождения древнерусской государственности была предложена В. О. Ключевским (см.: Ключевский В. О. Сочинения: В 9 т. Т. VI. С. 254–255).

Цит. по: Шмурло Е. Ф. Курс русской истории. С. 397.

См.: Франклин С, Шепард Д. Начало Руси. С. 192.

Описанное Ибн Фадланом плавание русов на Волгу произошло в начале правления Олега П. «Купцы ар-рус», скорее всего, принадлежали ко двору «светлого князя», однако русская торговля с Поволжьем во времена Игоря, несомненно, осуществлялась подобным же образом.

См.: Фомин A.B. Древнерусские денежно-монетные рынки в 70– 80-х годах X в. // Древнейшие государства Восточной Европы. М., 1995. С. 74.

См.: История крестьянства в Европе. С. 43.

«По сути своей охота в сознании язычников представляла собой своеобразный сакральный акт, сопровождаемый жертвоприношением, а преследование зверя по следу представлялось как стремление к Высшему Началу…» (Кобищанов Ю. М. Полюдье: явление отечественной и всемирной истории цивилизации. М., 1995. С. 47).

Былины Пудожского края. Петрозаводск, 1941. № 8.

См.: История крестьянства в Европе. С. 47.

См.: Рыбаков Б. А. Торговля и торговые пути // История культуры Древней Руси: Домонгольский период / Под ред. Н. И. Воронина и др. М; Л., 1948. Вып. 1. С. 351.

Своеобразие закона русского было замечено еще В. О. Ключевским, который писал: «Русь, торговавшая с Византией, была у себя дома господствующим классом, который обособлялся от туземного славянства сначала иноплеменным происхождением, а потом, ославянившись, сословными привилегиями. Древнейшие русские письменные памятники воспроизводят преимущественно право этой привилегированной Руси и только отчасти, по соприкосновению, туземный, народный правовой обычай, которого нельзя смешивать с этим правом… Итак, в законе русском, насколько он служил источником для Русской Правды, надобно видеть не первобытный юридический обычай восточных славян, а право городовой Руси, сложившееся из довольно разнообразных элементов в IX–XI вв.» (Ключевский В. О. Сочинения: В 9 т. Т. I. С. 170, 228–229). Здесь все верно, за исключением слова «городовой»: историк поторопился представить русъ X в. городским сословием. Но источники того времени вкладывают в слово русъ если и не исключительно, то, во всяком случае, преимущественно этнографический смысл. В договорах 911 и 944 гг. русин противополагается греку, а в Русской Правде – словенину. Летопись помнит, что поляне/русь как племя выделялись среди других восточнославянских племен своим «обычаем» и «законом отец своих». Наконец, примем во внимание, что во второй половине XI в. Ярославичи распространили сферу действия Русской Правды на восточнославянские земли, лежавшие за пределами Русской земли в старинном (узком) значении этого термина.

Никитин A.A. Основания русской истории. С. 319.

Верное понимание этой статьи напрямую зависит от правильной расстановки в ней знаков препинания. В предложенной мною редакции статья делится на три части: «1) Убьеть муж мужа, то мьстить брату брата, или сынови отца, любо отцю сына, или братучаду, любо сестрину сынови;

2) аще не будеть кто мьстя, то 40 гривен за голову, аще ли [если это] будеть русин, любо гридин, любо купчина, любо ябетник, любо мечник;

3) аще изгои будеть, любо Словении, то 40 гривен положити за нь [него]». Но многие исследователи читают ее по-другому: «1) Убьеть муж мужа, то мьстить брату брата, или сынови отца, любо отцю сына, или братучаду, любо сестрину сынови; аще не будеть кто мьстя, то 40 гривен за голову; 2) аще ли будеть русин, любо гридин, любо купчина, любо ябетник, любо мечник, аще изгои будеть, любо Словении, то 40 гривен положити за нь». Расхождение, таким образом, заключается в том, что: 1) статья делится не на три, а на две части; 2) требование «40 гривен за голову» связывается с «мужем», а не с «русином» и следующими за ним социальными категориями лиц; 3) изгой и Словении причисляются к этому ряду лиц, убийство которых возмещается одним денежным штрафом, без кровомщенья. Но ведь тогда все они противопоставляются означенному убитому «мужу», который немедленно превращается в этносоциальную загадку: в самом деле, он не должен быть ни русином, ни славянином, ни дружинником, ни купцом, ни княжим слугой (ябетником и мечником), ни изгоем. О ком же в таком случае идет речь? Остается только предположить, что под «мужем» скрывается финский крестьянин. Трехчастное деление статьи позволяет избежать этого абсурда.

См.: Эклога. Византийский законодательный свод VIII в. М., 1965. С. 69.

Основными источниками для изучения закона русского служат известия иностранных (главным образом арабских) писателей, договоры руси с греками и ст. 1–18 краткой редакции Русской Правды (см.: Свердлов М. Б. От Закона Русского к Русской Правде. М., 1988. С. 4 и след.).

Безглагольная конструкция некоторых фраз Русской Правды (напр., ст. 8 краткой редакции: «а в усе 12 гривне, а в бороде 12 гривне») характерна именно для устной речи (см.: Ларин Б. А. Лекции по истории русского литературного языка (X – середина XVIII в.). М., 1975. С. 93).

По свидетельству Тацита, все, что закон взимал с преступника у древних германцев, поступало в распоряжение вождя и племенного собрания.

См.: Ключевский В. О. Сочинения: В 9 т. Т. I. С. 246.

Сага об Олаве Трюггвасоне приписывает славянам обычай казни убийцы. Рассказывается, что во время пребывания мальчика Олава в Новгороде некий Клеркон убил его воспитателя. В отместку Олав поразил убийцу мечом прямо на новгородском торгу. Затем ему пришлось искать убежища в доме княгини, ибо «в Холъмгарде [Новгороде] был такой великий мир, что по законам следовало убить всякого, кто убьет неосужденного человека; бросились все люди по обычаю своему и закону искать, куда скрылся мальчик. Говорили, что он во дворе княгини и что там отряд людей в полном вооружении; тогда сказали конунгу [князю Владимиру]. Он пошел туда со своей дружиной и не хотел, чтобы они дрались; он устроил мир, а затем соглашение; назначил конунг виру, и княгиня заплатила». Но, говоря об «обычае и законе» новгородцев, сага на самом деле воспроизводит скандинавский правовой обычай. Так, закон норвежского короля Олава Святого (1014–1028) гласит: «…кто бы ни убил человека без причины, он должен быть лишен мира и собственности, и где бы он ни был обнаружен, его следует считать вне закона, от него никакое возмещение не может быть принято ни королем, ни родственниками». Зато в описании действий «конунга» Владимира историческая правда полностью соблюдена. Чужеземец Клеркон был в Новгороде изгоем, почему Владимир и обязал княгиню, взявшую под свою опеку Олава, заплатить продажу: «аще [убитый будет] изгои… то 40 гривен положити за нь», как того требует статья 1 краткой редакции Русской Правды.

Предание о мести Ольги «древлянам» содержит еще одну, по-видимому универсальную для всего раннесредневекового общества, формулу отказа от мести: «уже мне мужа своего не кресити [не воскресить]», которая почти дословно воспроизведена в «Песне о Роланде»: «Roland est mort. Jamais vous ne le revenez…» («Роланд мертв. Вам уже не воскресить его…») Сторонники предателя Ганелона дважды приводят этот довод во время судебного разбирательства, добиваясь от своих противников его признания, каковое, вероятно, освободило бы Ганелона от ответственности (см.: Гребенщиков В. «Деньница предъ солнцемь» (Вещая Ольга). С. 62).

Герой одной саги, отец убитого юноши, выразил свое отвращение к откупу в следующих словах: «Я не хочу носить моего убитого сына в денежном кошельке» (Соловьев СМ. Сочинения. С. 229).

Ключевский В. О. Сочинения: В 9 т. Т. VI. С. 171–172.

«Это слово, – полагал В. О. Ключевский, – всего вероятнее, надо производить не от „искать", а от древнерусского „исто". „Исто" – любопытное слово в истории нашего языка; я не умею объяснить этимологически происхождение значения этого слова, каким оно является, например, в Святославовом сборнике XI в.: „исто" – во множ. „истеса" – почки, а также testicula (мошонка. – С. Ц.), потом „исто" – капитал, позже – истина;

отсюда истовый, или истинный – настоящий, коренной, капитал; „да увемы истовааго Бога" – в Святославовом сборнике 1073 г.; „Дух истинный"… – „Дух истовый". Итак, „исто" – капитал, истец – владелец капитала, а потом – человек, имеющий притязание на известный капитал, следовательно, как тот, кто отстаивает капитал, подвергшийся спору со стороны, так и тот, кто ищет этого капитала; отсюда выражение „обои истцы". С таким двояким значением слово „истец" является уже в Русской Правде; там истец значит и тот, кто ищет на другом, и ответчик» (Ключевский В. О. Сочинения: В 9 т. Т. VI. С. 170).

О божьем суде у западных и южных славян источники сообщают следующие подробности. В средневековой Чехии «подсудимый обязан был простоять известное время на раскаленном железе либо держать на нем два пальца до тех пор, пока совершит предписанную присягу. У сербов обвиненный должен был опустить руку в раскаленный котел либо, выхватив железо из огня при дверях храма, отнести его к алтарю. Подвергавшийся испытанию водою должен был сделать несколько шагов в глубину реки; если он при этом робел и мешался, то проигрывал дело. Здесь начало пытки» (Соловьев СМ. Сочинения. С. 231).

Полное название этого сочинения звучит так: «Слово святого Григория (Богословца) изобретено в толцех о том, како първое погани суще языци кланялися идолом и требы им клали; то и ныне творят».

См.: Ветухов А. Заговоры, заклинания, обереги и другие виды народного врачевания, основанные на вере в силу слова // Русский филологический вестник. СПб., 1902. Вып. 1/2. С. 188.

Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М., 1994. С. 450.

См.: История Древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. М., 1988. Ч. 2. С. 153.

Как отмечает В. Н. Топоров, в перечне богов, поставленных князем Владимиром в Киеве «вне двора теремного» («Перуна… и Хърса, Дажьбога, и Стрибога и Симаргла, и Мокошь»), «имена Хорса и Дажьбога… единственные среди всех соединены (или разъединены) «нулевым» способом: между ними нет ни союза и ни точки» (Топоров В. Н. Святость и святые в русской духовной культуре. М., 1995. С. 526).

H.M. Гальковский считал Макошь общеславянским божеством. Чехи, по его словам, «почитали Мокошь божеством дождя и сырости, и к нему прибегали с молитвами и жертвоприношениями во время большой засухи» (Гальковский Н. М. Борьба христианства с остатками язычества в древней Руси. М., 1913. Т. 1. С. 33). Но чех Л. Нидерле указал только некоторые топонимические признаки Макоши в Польше (объясняя их русским влиянием) и добавил, что «нигде более она не известна» (Нидерле Л. Славянские древности. Т. I–IV. М, 1956. Т. П. С. 122).

См.: Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. С. 608.

См.: Топоров В.H. Боги древних славян // Очерки истории культуры славян. М, 1996. С. 169, 173–174.

Подобное представление о душе сохранялось еще многие столетия после крещения Руси. Когда в 1533 г. умирал московский государь Василий III (отец Ивана Грозного), окружающие увидели, как с последним вздохом «дух его отошед, аки дымец малый». То есть они успели заметить некое облачко, отлетевшее от уст умирающего Василия. Им не померещилось – просто москвичи XVI в. все еще были уверены, что так оно и должно быть.

Крада – погребальный костер, «громада дров велия», как перевел этот термин переяславско-залесский летописец начала XIII в.

См.: Шмурло Е. Ф. Курс русской истории. С. 89–90.

Обычай похищения девиц сохранился в России до XIX в. В Витебской губернии молодые парни и девицы из раскольничьих семей, заранее сговорившиеся о брачном союзе, на Масленице собирались в питейный дом на обрядное гулянье – кирмаш. Оттуда жених с невестой, севши в сани, отправлялись в лес к заветному дубу и объезжали его три раза – на этом обряд венчания заканчивался. В Люценском уезде пары с той же целью трижды объезжали огромное озеро. На древность этого обряда указывает известие о Степане Разине, который на Дону венчал пары, водя их вокруг деревьев, а также слова митрополита Кирилла (XIII в.): «В пределах новгородских невесты водят к воде и ныне не велим тому тако быти или то проклинати повелеваем».

«От этих двух форм брака, хождения жениха и привода невесты, идут, по-видимому, выражения брать замуж и выдавать замуж…» (Ключевский В. О. Сочинения: В 9 т. Т. I. С. 136).