Глава 46
Больница Честебрук представляла собой огромный современный комплекс, состоящий из нескольких квадратных зданий с оранжевыми черепичными крышами: медицинские корпуса, станция переливания крови, корпус реабилитации, а также парковки и гаражи. Кристина оставила машину и присоединилась к толпе, идущей на службу. Она приехала поздно, потому что попала в пробку, поэтому ей пришлось припарковаться на парковочных местах для «скорой помощи», которые были ближе всего к тому месту, где проводилась служба – позади больницы, на Южной лужайке.
Небо затянуло тучами, и это казалось весьма уместным для такого печального события, ради которого все собрались. Кристина вместе с толпой вышла на Южную лужайку, где один из сотрудников больницы протянул ей бутылку воды, белую программку и белую траурную ленту, прикреплять которую к платью уже не было времени. Впрочем, она бы не стала этого делать, даже будь у нее время. Гораздо больше ей хотелось посетить голубой мобильный туалет за углом – но от него сильно воняло, да и времени действительно не было.
Она вышла на Южную лужайку – на пышной траве газона соорудили временный деревянный помост, затянутый зеленой тканью с логотипом больницы, вокруг подиума собралось несколько сотен человек. В центре постамента был подиум с микрофоном, несколько складных стульев, на которых сидели мужчины и женщины в костюмах, несколько полицейских стояли в почетном карауле у американского флага и темно-зеленого флага больницы.
Кристина затесалась в толпу, озираясь по сторонам. Она пришла сюда в надежде узнать побольше о Робинбрайт, а на панихиду пришло столько сотрудников больницы, что все вместе они напоминали целую армию в своих белых халатах, голубых, зеленых и розовых униформах, с зелеными шнурками от бейджиков и в шлепанцах. У каждого была белая траурная лента, и на лицах у всех была написана искренняя печаль. Некоторые плакали – видимо, те, кто знал Гейл ближе, кто-то держал в руках зеленые шарики и самодельные плакаты с фотографиями Гейл и надписями: «Гейл, мы скучаем по тебе! Навсегда в наших сердцах! Вечная память! Мы не забудем Гейл!»
До Кристины доносились обрывки фраз: говорили о Гейл – «такая отзывчивая», «очень милая», «не могу поверить», «кажется нереальным», а еще – о Закари, который был, судя по всему, объектом всеобщей ненависти и ярости, – «бессердечный ублюдок», «больной извращенец», «пусть его поджарят», «он больше никого не сможет убить»… Она чувствовала себя среди них чужаком, сжимая белую ленту в руке и зная, что внутри нее живет ребенок того человека, которого они так дружно ненавидят.
Через некоторое время на подиуме появился средних лет мужчина в сером костюме. Часть толпы стеклась к центру прямо перед сценой, а другая часть подалась вправо, и Кристина была в этой другой части. Здесь она заметила группу опечаленных медсестер, которые держались за руки – среди них Кристина узнала тех двух медсестер, с которыми разговаривала около дома Гейл, и догадалась, что эта группка, должно быть, медсестры ортопедической хирургии, где работала Робинбрайт. Рядом с ними была огороженная зеленой лентой отдельная секция, в которой сидела убитая горем пожилая пара – родители Гейл и другие родственники и ближайшие друзья. Они подняли блестящие от слез глаза на сцену, когда человек, вышедший туда минуту назад, взялся за микрофон.
– Приветствую вас, дамы и господа, – начал он мягко и торжественно. Он носил очки в тонкой металлической оправе, а голова у него была бритая налысо, что придавало ему весьма брутальный вид. – Меня зовут доктор Адам Вербена, я генеральный директор больницы Честербрук, и я приглашаю вас принять участие в программе, во время которой мы отдадим дань памяти нашей дорогой коллеге, медицинской сестре Гейл Робинбрайт. Гейл работала здесь девять лет в нашем отделении ортопедической хирургии, и ее все любили, и мы, и пациенты. Сегодня мы будем говорить о ее жизни и о том, что она успела всем нам дать – потому что она была медсестрой по призванию, и все, кто знал ее, с этим согласятся.
Кристина покосилась на сестер из отделения ортопедии, которые согласно закивали. В толпе раздались всхлипывания и сморкания. Все стояли неподвижно, кроме кучки детей, которые, конечно, не очень понимали, где находятся и как надо себя вести, и Кристина поняла, что на службу пришло много людей, не связанных с работой в больнице. Пожилые гости сидели на складных стульях, которые стояли чуть в стороне от основной массы людей, там же Кристина увидела глубоко беременную женщину и невольно посочувствовала ей. Среди толпы она заметила соседей Гейл, они держались вместе: Кимберли и Лейни, их соседи Дом, Рейчел, брюнетка-любительница лошадей с мужем, Джерри – индианочка, которая видела Закари в кухне Гейл, держала под руку мужа, и симпатичный студент Фил в наушниках сидел рядом со своей девушкой и соседями по квартире.
На сцене доктор Вербена продолжал говорить:
– Сегодня у нас будет только три выступающих. Но они выступят после минуты молчания, которую проведет для нас отец Липински. А потом мы услышим доктора Милтона Коэна, СЕО городской системы здравоохранения, доктора Гранта Холлстеда, заведующего отделением ортопедии, и миссис Риту Каплан, старшую медсестру, которая поделится воспоминаниями о том дне, когда приняла на работу юную Гейл Робинбрайт. – Доктор Вербена сделал шаг назад. – Отец Липински, вы проведете минуту молчания перед тем, как выступить с речью?
Кристина сделала глоток воды и, когда ее желудок недовольно заурчал, невольно подумала, что программа службы, похоже, рассчитана довольно надолго. Она начала жалеть, что все-таки не посетила туалет по дороге, оглянулась по сторонам в поисках другого туалета, но в поле зрения был только один и на приличном расстоянии, пройти к нему, не привлекая к себе излишнего внимания, ей бы не удалось.
Отец Липински в черной сутане взошел на сцену и взял микрофон:
– Леди и джентльмены, друзья и соседи, прошу вас присоединиться ко мне и почтить минутой молчания память Гейл Робинбрайт.
Все склонили головы, и Кристина тоже опустила голову – и вдруг поразилась тому, как распухли у нее лодыжки. Наверно, это случилось потому, что она слишком много ходила и бегала – хотя раньше она такого ни разу не замечала. Да и не должно было пока этого быть – она читала в книгах по беременности, что отеки у беременных появляются не раньше восьмого или даже девятого месяца.
Минута молчания закончилась, и отец Липински продолжил:
– Благодарю вас, леди и джентльмены. В такие моменты, как этот, трудно продолжать доверять Господу и верить в его мудрость, потому что у нас забрали один из самых ярких лучиков нашего света. В такие моменты, как этот, мы можем возроптать на Господа и усомниться в воле его…
Кристина слушала речь пастора рассеянно, мысли ее все время возвращались к уликам против Закари и к видеозаписям его разговоров с Аллен-Боген и МакЛин, а ведь он утверждал, что не был с ними знаком. Как-то многовато было улик для совпадения или недоразумения, как бы ни хотелось Кристине верить в его невиновность. Она переступила с ноги на ногу – лодыжки начинали ныть.
Отец Липински уступил место на сцене доктору Милтону Коэну, высокому и привлекательному мужчине с темными волосами, слегка посеребренными на висках сединой. Он начал говорить, и Кристина невольно отметила, что в его речи звучала более глубокая печаль, чем в предыдущих: «прекрасная медсестра», «всегда с улыбкой», «приподнятое настроение», «к каждому пациенту могла найти подход»…
Кристина начала нетерпеливо озираться в поисках туалета – терпеть становилось все труднее. Напротив парковки она увидела отделение реабилитации – это было недалеко. Его квадратный вестибюль был стеклянный, и Кристина могла видеть, что внутри ходят работники больницы и люди в обычной одежде. На первом этаже наверняка должен был быть туалет, но Кристина сомневалась, что ей удастся незаметно проскользнуть туда, и боялась показаться невежливой, нарушив течение панихиды. Поэтому она приняла мужественное решение терпеть дальше и постаралась сосредоточиться на происходящем.
Следующий выступающий, доктор Грант Холлстед, был моложе, чем она ожидала, судя по его положению. Его легкие рыжеватые волосы были аккуратно пострижены прядями, а глаза были ярко-синими и просто нереально огромными. Он говорил с элегантным акцентом, слегка тянул гласные, и в общем-то повторял то, что сказали до него: «великолепная медсестра», «всегда приносила в наше отделение радость и веселье», «всегда любезна», «готова была прийти на помощь еще до того, как ее успевали попросить», «у нее было блестящее будущее, которое у нее так жестоко украли…»
Все, мочевой пузырь Кристины больше не мог терпеть. Ей надо было в туалет, а ближайший туалет был в отделении реабилитации. Протолкнувшись сквозь толпу, она прокралась мимо сцены и заметила, что за сценой стоят еще люди, мужчины и женщины, негромко переговариваясь.
Она буквально побежала по траве, выскочила на дорожку и рванула к зданию реабилитационного отделения. Взлетев по ступенькам крыльца, она распахнула стеклянную дверь и на ходу бросила охраннику: «Женский туалет?!» – «Направо», – ответил он, указывая ей дорогу. Кристина пробежала мимо него по холлу и увидела знак, ведущий к туалетам. Мужской был ближе, а вот женский находился в самом конце довольно длинного коридора. Она помчалась туда, рывком открыла дверь женского туалета и врезалась в трех женщин в костюмах, которые стояли около двери и что-то искали в программке поминальной службы.
– О, простите! – выкрикнула Кристина, расталкивая их.
– Это вы нас простите, – сказала одна из женщин, давая ей дорогу, – нам не стоило вставать так близко к двери.
– Нет-нет, это моя вина. – Кристина побежала к дальней кабинке, чтобы создать для себя хотя бы какую-то иллюзию уединения, раз уж эти дамы выбрали женский туалет для своего собрания. Захлопнув дверь, она торопливо повесила сумку на крючок на двери кабинки, а затем стянула трусики и с облегчением опустилась на сиденье унитаза.
Женщины снаружи продолжали беседу как ни в чем не бывало:
– Скажите Рите, что там присутствуют мать и отец Гейл. Они сидят в первом ряду справа, с краю, – сказала одна из них.
– Она знает, – ответила другая.
– Как их зовут, кстати, напомни?
– Джон и Хильда Робинбрайт.
– Хильда? Серьезно?
– Да, ладно, пойдемте, – произнесла третья, и Кристина услышала, как женщины, стуча каблучками, выходят из туалета и закрывают дверь. Наконец она была одна.
Кристина расслабилась на сиденье унитаза, ей не хотелось выходить отсюда, потому что было очень приятно наконец присесть. Она взглянула на свои щиколотки, все такие же отекшие, и подняла ноги кверху, чтобы дать им отдохнуть, и в этот момент услышала, как дверь туалета с грохотом открывается, кто-то влетает внутрь, стуча каблучками, и начинает громко рыдать.
– Какой же ублюдок! – плакала какая-то женщина, выкрикивая отрывистые фразы между рыданиями. – …и ведь хватает наглости… поистине у этого урода совести совсем нет…
– Успокойся, милая, успокойся, – отвечала ей другая женщина мягко, – все хорошо.
– Нет, не хорошо! Я сейчас пойду туда и дам ему по морде… стоять вот так перед всеми… такой весь из себя самодовольный… Всем нужно рассказать, какой он мерзавец и притворщик и как он обманывает свою жену!
Кристина продолжала держать ноги на весу, поэтому вошедшие не подозревали о том, что в кабинке кто-то есть. Ей было не очень-то легко, но слишком неловко было бы сейчас обнаружить себя. Судя по тому, что она услышала, кто-то имел отношения с женатым мужчиной. И ей не хотелось ставить в неловкое положение ни себя, ни ту, которая сейчас плакала.
– Милая, тебе нужно успокоиться и высморкаться. Нам надо вернуться туда. Люди могут заметить твое отсутствие.
– Так они же понимают, что я ее лучшая подруга… так что мне можно плакать… он не достоин того, чтобы говорить речи на ее панихиде! Он вообще был ее не достоин! Я знаю, она его действительно любила… но я ей говорила: «Он использует тебя, он никогда не уйдет от жены, никогда…»
Сидя в кабинке, Кристина не верила своим ушам.
«Ее панихида»? Так, значит, женщины говорили о Гейл! Это у Гейл была интрижка с женатым мужчиной – и этот женатый мужчина выступал с речью на панихиде.
Кристина вспомнила тех двух медсестер у дома Гейл – они говорили, что лучшей подругой Гейл была девушка со смешной кличкой. Видимо, эта самая Динк и рыдала сейчас в женском туалете.
– Так несправедливо, что она умерла именно сейчас… когда собиралась бросить его… она даже пыталась встречаться с другими… она поняла, что я была права…
– Умойся и пойдем. Нам нужно вернуться. Постарайся успокоиться и держи себя в руках, Динк. Сделай это ради Гейл, она бы хотела, чтобы ты это сделала.
Точно, Динк. Кристина не ошиблась. Теперь ей не терпелось услышать больше. Если Гейл состояла в любовных отношениях с женатым мужчиной и хотела с ним порвать – тогда у этого женатого мужчины вполне мог бы быть мотив для ее убийства. Это было вполне возможно.
Кристина старательно задирала ноги повыше, чтобы они не догадались, что она здесь.
Рыдания Динк стали тише.
– Он никогда не отпустил бы ее… и никогда не бросил бы жену… он хотел их обеих… эго этого ублюдка… он просто нарцисс! Я всем расскажу, что он просто самовлюбленный лгун…
– Нет, этого нельзя делать. Этим уже никому не помочь, это только расстроит ее родителей. Ну вот, давай, высморкайся. Пойдем.
Кристина в кабинке лихорадочно соображала. Значит, один из говоривших сегодня речь мог быть убийцей Гейл – но кто именно? Они все занимали руководящие должности в администрации больницы, все были примерно одного возраста и все выглядели привлекательно. Вот только она не могла вспомнить их имена. Она даже подумала о том, чтобы достать программку из сумки – но решила не рисковать. Все так же держа ноги кверху, она услышала, как включился кран, потом кто-то оторвал бумажное полотенце с характерным треском.
– Милая, поторопись, нам и правда уже надо идти. Там все ждут.
– Ублюдок! – прорыдала Динк напоследок. – Он не заслуживает ее слез… и даже моих – не заслуживает. Ты права, Эми. На хрен его!
– Вот это правильно. Не обращай на него внимания! Так будет правильно, ты не пожалеешь.
Кристина вдруг подумала, что существование женатого кавалера объясняет, почему Гейл не встречалась ни с кем постоянно. Может быть, Гейл и пыталась когда-то пережить потерю погибшего в Ираке возлюбленного, но в результате она влюбилась в женатого мужчину, и это обрекло ее на одиночество.
Кристина услышала, как кто-то сморкается, затем дверь открылась и послышался стук каблучков – женщины вышли из туалета.
Кристина вскочила, тут же залезла в сумку и вытащила программку панихиды, сложенную пополам. Справа был список выступающих – всего три мужских имени: доктор Адам Вербена, доктор Грант Холлстед и доктор Милтон Коэн. И один из них мог быть убийцей Гейл.
Кристина достала телефон и торопливо вышла из туалета.
