Понедельник – вторник

56

Леди Стэнвуд, стоя у окна, выходившего на подъездную дорожку Флитчема, с нетерпением высматривала гостя. Видная ей часть сада выглядела лучше, чем при жизни покойного мужа. Да, смерть старого Томми Тернера стала ударом. Говорили, что старику-садовнику не стоило возвращаться к работе, после того как почти все слуги ушли добровольцами. Что его доконали холод, и сырость, и неумелые помощники. Леди же полагала, что кончину старика ускорила весть о гибели внуков: оба погибли на Ипре почти друг за другом.

О, как она ждала конца войны. Тогда она возьмется за все, что замыслила. А теперь она словно застыла. Наверное, думалось ей, так окаменели теперь все матери в этой стране – в страхе пред маленькими красными чертенятами на красных велосипедах, мешками развозящими горе. Сколько еще это может продолжаться?

Между тем объявили призыв, а это означало, что ждать скорой победы над Германией не приходится. И ее попросили предоставить часть поместья канадцам для реабилитации раненых. Леди не видела причин отказывать. Дом был слишком велик для нее одной, тем более когда слуг не осталось.

«Альбион» осторожно завернул на дорожку, едва не задев ворота, и стал медленно приближаться, двигаясь странными рывками. Она надеялась, что вместе с машиной к ней явится Провидение.

Леди отошла от окна, не желая, чтобы гость ее заметил. Голос по телефону старчески дребезжал, но в словах был молодой напор. Он читал некролог ее мужа в «Таймс», он говорил с доктором Кибблом – каковой, подчеркнул ее собеседник, был сама скромность – и убежден, что смерть лорда Стэнвуда не была, как он выразился, «естественной».

В золоченой раме зеркала мелькнуло ее отражение. Возраст и беспокойство прошлись кистью по лицу. Годы хлопот с бедным Бимми, как она звала мужа, скатывавшегося в ужасный маразм. И постоянная гложущая тревога за Робинсона, нового лорда Стэнвуда. Займет ли он когда-нибудь место в палате лордов? Станет ли хоть вполовину таким, каким был его отец?

«Неестественная смерть». Иначе не назовешь. Потому она и согласилась на эту встречу.

Она видела, как шофер вылезает из машины и, прихрамывая, идет открывать дверь пассажиру. Дорожная авария, повредившая Леджу ноги и покрывшая шрамами лицо, была даром Божьим. Теперь никто не спросит, почему он не в армии. Несчастье спасло ему жизнь. Леди ждала, когда же покажется из машины визитер. И с изумлением увидела мальчика.

Ах нет, следом с трудом выбирался другой человек. Первой появилась крепкая трость, за ней по-паучьи длинные пальцы другой руки, которую тут же подхватил мальчик. Старик сдвинулся на край сиденья, и Ледж помог ему выпрямиться.

Стоять прямо было для него непросто.

Он оказался еще старше, чем ей подумалось при телефонном разговоре. Сутулый, ветхий старик. Кто же в его возрасте разъезжает по стране на такси и поездах? Однако, коль скоро этот человек пошел на такие труды, он считает предстоящий разговор достаточно важным.

Леди Стэнвуд смотрела, как он, опираясь на трость и на мальчишеское плечо, медленно и торжественно шествует к дому. У него больная спина – она поняла это по семенящей походке. Сделав несколько шагов, старик задержался и концом трости указал на олеандры. Мальчик кивнул, отвечая на неслышный ей вопрос.

Старик осторожно склонился и шепнул ему что-то на ухо, после чего странная процессия двинулась дальше. Леди поручила встречу гостей миссис Талбот и дворецкому, мистеру Стину. Сама она будет ждать в библиотеке. Пора занять позицию.

Ее охватило недоброе предчувствие. Не напрасно ли она согласилась? Смерть Бимми была ужасна, но никакие слова этого старого калеки не вернут мужа назад. Надо его вежливо выслушать и отослать. В конце концов, теперь для нее главное – единственно важное – позаботиться, чтобы Робинсон де Гриффон, лорд Стэнвуд, пережил войну и вступил в права наследства.

57

Заслышав скрежет двигателя «мерседеса», Эрнст Блох поднял голову. Двухместные «Альбатросы» вырвались из-за деревьев, почти задевая вершины подвеской шасси. Машины взмыли с летного поля к востоку от лагеря снайперов. Качаясь и заныривая на потоках бокового ветра, они прошли над головой, и он разглядел штабель бомб рядом с наблюдателем. Летчики шли с двойным заданием: разведка и ручной сброс снарядов на вражеские позиции.

Когда «Альбатросы» по спирали пошли вверх, Блох вернулся к установленному на козлах столу, где лежала захваченная у британцев винтовка SMLE. Ее называли винтовкой-перископом. Блох и ему подобные точной стрельбой вынудили британцев изобретать дальнобойное оружие.

Винтовка была в целом стандартная. Не такая точная, как маузер, зато высокое качество механизма давало скорострельность, недостижимую для германского оружия. К тому же ее усовершенствовали, установив длинную латунную трубу телескопического прицела, соединенного с призматическим устройством, передававшим изображение на окуляр, расположенный пятьюдесятью сантиметрами ниже ствола. Таким образом, томми мог выставить ствол над парапетом и навести на цель, не показываясь сам. Имелся даже рычажок для удаленного спуска курка.

Люкс попросил Блоха оценить это оружие. Тот видел подобные прицелы работы Калеса. Надпись на этой модели назвала изготовителем Э. Р. Уоттса и сына с Камбервелл-роуд в Лондоне.

Что ж, Блох сказал Люксу, что не стал бы заказывать прицелов у мистера Уоттса. Задумано хитро, но страшно представить, как калибровать его для точной стрельбы. Даже стандартный телескопический прицел не так просто настроить как следует. А этот настолько сложен, что годится лишь для стрельбы наугад более или менее в направлении врага. Все же он собирался поручить молодому Лотару опробовать винтовку на стрельбище. Пусть работает целый день и не возвращается, пока не добьется шести попаданий в яблочко подряд. Чтобы не путался под ногами.

Закурив, Блох проводил взглядом кружащие вдали точки бипланов. Построившись в три звена, они удалялись на запад.

Лотар донимал его целыми днями. Вел себя как бойкий щенок или, скажем, как мальчик, сделавший кумира из старшего брата. Избавиться от него было невозможно. Даже в нужнике Лотар устраивался рядом и принимался за расспросы. Какой прицел предпочитает Блох: Герца или Калеса? А почему? Насколько важно учитывать боковой ветер? Как часто надо калибровать прицел? Как обустраивают стрелковые ячейки в британских траншеях? Как он оценивает проникающую способность боеприпасов Круппа в сравнении с S.m.K.?

Этому не было конца. И хотя Блох с удовольствием помогал Лёвенхарту выстраивать учебную программу, ему уже мечталось о ничейной полосе, где волей-неволей предписывалось молчание. Пожалуй, Лотар, если заткнуть ему рот, взорвется, как пехотная мина. Скоро проверим.

Парень опять шел к нему, улыбаясь до ушей, одной рукой придерживал фуражку, чтобы не сорвало ветром, а в другой нес лист бумаги. Блох затянулся и согнал с лица всякое выражение.

– Унтер-офицер Блох!

Он бесстрастно смотрел на вихрь энтузиазма, летящий в его сторону.

Паренек, раскрасневшись и запыхавшись, остановился перед ним.

– Приказ Люкса! Британцы перевели на наш участок фронта необстрелянную часть.

«Наш» участок. Ему это понравилось. Малыш еще не видел передовой.

– Как называется?

– Лан… – Лотар заглянул в листок. – Ланкаширские фузилеры. Друзья из Ли.

Блох, кивнув, бросил и втоптал в землю сигарету. Точнее было бы перевести «ребята». Ну что ж, как бы они себя ни называли, ребячиться им осталось недолго. И жить тоже.

58

Едва Ватсон прочел телеграмму из Египта и задумался над ее содержанием, к нему явился лейтенант Тобиас Грегсон. Майор ждал его все утро. Младшая сестра Дженнингс намекнула, что полицейский может иметь отношение к миссис Грегсон, но Ватсон, уточнив имя, заверил ее, что это маловероятно. Он в старину знавал Тобиаса Грегсона. Тот был почти его ровесником, не более чем десятью годами моложе – в те времена это казалось огромным разрывом в возрасте и жизненном опыте.

Мисс Пиппери провела лейтенанта в палатку, где, пока не шло наступления и не случалось серьезных обстрелов, Ватсон был единственным пациентом.

– Майор Ватсон, сэр, – приветствовал его Грегсон, снимая красную фуражку.

Ватсон растерялся. Этот человек был лет на тридцать моложе того, кого он ожидал. Гладкое молодое лицо, щегольские черные усы. Ясный незамутненный взгляд, темные волосы зачесаны назад из-за ранних залысин. Определенно, это был не тот Тобиас Грегсон.

– Лейтенант Тобиас Грегсон из пешей военной полиции, отдел расследований. Вы хорошо себя чувствуете, сэр? – Лейтенант покосился на девушку в форме волонтерской помощи. – Я мог бы зайти позже.

– Нет-нет. Мисс Пиппери, дайте, пожалуйста, воды. – Майор принял стакан и сделал глоток. – Чаю, лейтенант?

– Спасибо, с удовольствием. – Следователь подождал, пока они останутся одни. – Как вы, сэр?

– Прекрасно, – улыбнулся майор. – Мне сказали, что с этих пор я каждый день могу считать подарком. Выживший получает все. Я выжил. Повезло.

– Мы очень этому рады, майор. – Расстегнув верхний карман, полицейский достал блокнот и перешел на более официальный тон: – Я должен расследовать обстоятельства, которые привели к смерти солдата на ферме Суффолк.

– Какого солдата?

– И, боюсь, установить вашу роль в случившемся.

– Почему «боитесь»?

Лейтенант Грегсон вздохнул.

– Мое начальство считает, что вам следовало раньше связаться с КВП¹.

– Да? Чтобы сделать из себя посмешище?

Полицейский покачал головой.

– Мы принимаем это с полной серьезностью.

– Только теперь, когда новые потери уже не спишешь на переливание крови.

– О чем речь? – удивился лейтенант.

– Возьмите тот стул.

Когда Грегсон сел, Ватсон вкратце рассказал о смерти Хорнби и Шипоботтома, о том, как едва не погиб де Гриффон.

– Понятно, – протянул следователь, который явно слышал об этом впервые.

– Так вот, предположи я, что среди общей бойни кто-то тратит время на то, чтобы убивать своих, меня бы и слушать не стали. Насколько я понимаю, военная полиция больше занимается самострелами, дезертирством и регулировкой движения, чем уголовными преступлениями.

– Это все конная, – обиделся Грегсон. – А нас, двадцать человек, перевели в 1915 году из Скотланд-Ярда…

– Вы из Ярда?

– Да, сэр.

Теперь Ватсон совсем запутался:

– Я знавал одного Тобиаса Грегсона из Скотланд-Ярда.

– Знаю, сэр, он мне о вас рассказывал. Мой отец.

– Правда? – От напоминания о прошлом в груди у Ватсона потеплело. – Холмс всегда считал его лучшим из них.

Грегсон кивнул и заметил, блеснув глазами:

– И еще он говорил, что это не слишком высокая оценка.

Ватсон, узнав фразу собственного авторства, чуть смутился.

– Чепуха. Он всегда нам нравился. Как он поживает?

– Скончался до войны.

– Печальное известие.

– Да. Хотя в каком-то смысле так лучше для него. Он бы возненавидел… – Грегсон обвел блокнотом палатку, – все это. Что называется: «благородное самопожертвование». Он бы и меня не хотел здесь видеть. Но я должен вернуться к делу.

– Для начала назовите имя рядового, застреленного капитаном де Гриффоном.

Лейтенант полистал страницы блокнота:

– Он был сержант. Сержант Платт.

– Платт? – чуть не выкрикнул Ватсон.

– Вы, как я вижу, знакомы?

– Да, он помогал мне заседлать беднягу Локи. Лошадь, которую пришлось пристрелить. Чего ради?..

– Мы полагаем, что он убил сержанта Шипоботтома, чтобы занять его место. Ради повышения.

– Ради повышения? А де Гриффона, который его повысил, за что?

– Возможно, он боялся, что капитан передумает. Или раскроет убийство. К тому же он получил у де Гриффона письменное обязательство дать ему после окончания военных действий место обходчика на фабрике. Это, как все говорят, что-то вроде начальника.

– Начальника над станками, – выразительно хмыкнул Ватсон.

– Так вот, я не сомневаюсь, что после смерти капитана его родные сочли бы делом чести исполнить обязательство.

Ватсон не ощущал волнения, какое у него обычно предвещало разгадку тайны. Скорее ему слышалось бульканье замутившейся воды.

– А меня? Меня зачем он хотел убить?

– Возможно, вы подобрались близко к истине.

Вот уж нет. Ничего подобного.

– Не к этой истине, лейтенант. Этой версии у меня и в мыслях не было.

Принесли чай. Ватсон обрадовался предлогу отвлечься. Он не находил смысла во всем этом деле. Ни строгой линии, ни изящества, ни точного истолкования ряда событий. Все это он видел не раз – золотой нитью, пронизывающей гордиев узел ошибочных и тупиковых версий. Но не здесь.

– Вы говорили с де Гриффоном?

– Да. В нем что-то надломилось, сэр, – заметил Грегсон.

– После убийства Платта. Оно и понятно.

Лейтенант шевельнул бровью.

– Мне кажется, после убийства лошади, сэр.

– Ах, вот оно что… конечно, – кивнул Ватсон. – А военная полиция намерена что-то предпринимать против де Гриффона? За убийство солдата, а не лошади.

Впрочем, в британской армии никогда не знаешь наверняка. Иной раз по мертвому пони прольют больше слез, чем над тысячей убитых людей.

Грегсон покачал головой.

– Хороших офицеров не хватает. Он стрелял, обороняясь. И спасая вас. Мы полагаем, что сержант Платт был не в своем уме.

Ватсон взял со столика и протянул лейтенанту телеграмму:

– Прочтите.

– Сахара? – спросила мисс Пиппери.

– Два куска, пожалуйста, – отозвался Грегсон, читая. – Не понял…

– Это от моего друга Анвара из Египта. Он врач, помогал мне в опытах с переливанием. Я просил его заняться смертью одного капитана. Левертона. Тот умер в Египте после моего отъезда.

– Цианоз, – вслух прочел лейтенант.

– Синеватый оттенок кожи.

– Благодарю. Ужасная усмешка… Спазм конечностей…

– И?

– И римская цифра, вырезанная на плече. После смерти.

– Какая цифра? – подстегнул его Ватсон.

– Цифра два.

– Два. Что наводит на мысль, что капитан стал второй жертвой. Если убийца – Платт, он начал увлекаться этим еще в Египте. Если не раньше. Мы пока не знаем, кто стал номером первым. Каким мотивом вы все это объясните? Повышение до сержантского звания и обещанное место на фабрике не подходят.

– А вы не догадываетесь, кто мог быть первым?

– Нет. И до сих пор нет уверенности, что Хорнби – третий.

– А относительно метки на теле Шипоботтома вы не могли ошибиться?

– Я много в чем могу ошибаться. Но уверен, что на нем была цифра четыре, а не случайные царапины.

– А капитан де Гриффон… несостоявшаяся жертва?

– Ему предстояло стать пятым, с римским «V». Но не забывайте, Шипоботтома отметили после смерти. Отравитель, вероятно, рассчитывал и де Гриффона пометить, когда яд сделает свое дело.

– Понятно, – задумчиво протянул Грегсон. – Не значит ли это, что убийца среди тех, кто имел доступ к телу?

– Например?

– Врачи, сестры…

– Санитары, носильщики, могильщики… – продолжил Ватсон. И вспомнил: где-то сейчас Бриндл? – Возможно. Мы не слишком усердно сторожим своих покойников.

– Благодарю, – обратился полицейский к мисс Пиппери, когда та подала ему чай, и, попробовав, похвалил: – Превосходно.

– Сэр, не хотелось бы вас прерывать, но у нас тут есть некая миссис Грегори. Или была до недавнего времени, – сказала мисс Пиппери.

– Я ее опросил. В Байоле.

Мисс Пиппери бросила взгляд на Ватсона. Щеки ее алели от смущения.

– Мы думали, не родственница ли она. Вам.

– «Мы» думали? – мягко упрекнул ее Ватсон. – Боюсь, мисс Пиппери, это не подходящая…

– Вполне подходящая, – успокоил Грегсон. – Но нет, строго говоря, не родственница.

– О, – закивала мисс Пиппери. – Тогда не буду больше вам мешать.

Между тем Ватсон подметил уклончивость ответа.

– Строго говоря? Кто же она вам?

Полицейский с трудом сглотнул и заерзал на складном стуле.

– Жена. Если совсем начистоту – бывшая жена. Мы несколько лет как развелись.

Глаза у мисс Пиппери стали как блюдца, ладонь взлетела ко рту, сдерживая вскрик.

– А мне она говорила…

Грегсон подождал и не дождался конца фразы. Выговорить: «Развелись? С Джордж?!» – мисс Пиппери не сумела.

– Да, с Джорджиной. Боюсь, что так, – подтвердил лейтенант.

Развернувшись, мисс Пиппери выбежала из палатки, оставив за собой слабое эхо рыданий.

– Развод – непростая тема, – заметил Ватсон. – Миссис Грегсон и мне говорила, что она вдова.

Как там она сказала? «Как я заметила, никто особо не озабочен честью пожилых вдов». Он, естественно, решил, что она намекает на себя. И не стал уточнять, чтобы не бередить старые раны.

– Я ее не виню. – Грегсон пригладил волосы ладонью. – Это и в наше время клеймо. – Он покосился на дверь, за которой скрылась мисс Пиппери. – Кажется, это известие выбило из колеи вашу помощницу.

– Мисс Пиппери – католичка. Насколько я могу судить по ее кресту, – объяснил Ватсон. – Она, может быть, в чем-то и современна, только не в вопросе развода.

– Я этого не хотел, майор. Мне не оставили выбора. Джорджина очень упряма.

– Ее упрямство спасло мне жизнь. Если бы она не подвезла де Гриффона на ферму, где он собирался забрать Лорда Локи…

– Вот именно… – Лейтенант помолчал. – Джорджина стала суфражисткой в конце 1906-го, может быть в 1907 году. Я как раз начинал карьеру в Скотланд-Ярде. Я виню только себя. Не мог уделять ей больше внимания. Служба полицейского отнимает столько времени… и вот ее настигли неприятности. Она не понимала, насколько это сложно для меня. Ее то и дело задерживали, обвиняли в гражданском неповиновении и прочем. А потом этот суд. Он стал последней соломинкой. Мне напрямик сказали, что я должен отмежеваться от нее, если хочу остаться в полиции. Что я и сделал.

– Суд?

– В Олд-Бейли. Вы, возможно, помните. Покушение в Саттон Кортни.

Фраза отозвалась в памяти зловещим эхом, хотя Ватсон в то время был так оглушен гибелью Эмили, что почти не заглядывал в газеты. Это походило скорее на ощущение, чем на отчетливое воспоминание – так, мурашки по коже.

– За что же ее судили? – спросил Ватсон, с ужасом предчувствуя ответ.

– За покушение на убийство.

– Кого?

– Премьер-министра.

59

«Пэлл-Мэлл газетт»

Покушение в Саттон Кортни, вердикт

В центральном уголовном суде перед судьей Бэнксом и присяжными вчера предстала миссис Джорджина Грегсон, тридцати лет, обвиняемая в том, что подожгла летний павильон (с помощью изготовленной для этой цели зажигательной бомбы, иначе – «бомбы Орсини») на причале Саттон Кортни, будучи осведомлена о том, что премьер-министр, достопочтенный Г. Г. Асквит, находился внутри. На этом основании подсудимая обвиняется в покушении на убийство. От обвинения выступали мистер Бодкин и мистер Тарвел Хэмфри; защиту представляли мистер Лэнгдон (королевский адвокат) и мистер Э. Д. Мюир. Несмотря на положительные характеристики, представленные свидетелями: миссис Картер-Тэйт и супругом миссис Грегсон, инспектором Тобиасом Грегсоном, служащим уголовного отдела Скотланд-Ярда, – миссис Грегсон была признана виновной. Судья Бэнкс в заключительном слове подчеркнул, что «еще недавно представлялось немыслимым, чтобы образованная, благовоспитанная женщина могла совершить подобное преступление. Еще недавно ему пришлось бы просить жюри оправдать ее на том основании, что обвинение невероятно. Но, к сожалению, женщины как класс лишили себя презумпции такого рода. Следовательно, невозможно подходить к подобным делам с той позиции, с какой они рассматривались еще несколько лет назад. Обвиняемой представлялась возможность дать объяснения, но она ее отвергла, а просьба защиты признать ее невиновной, при том, что на ее платье и в ее доме были обнаружены следы гремучей ртути, были справедливо отвергнуты присяжными». Далее судья назвал алиби обвиняемой в ночь поджога «смехотворно зыбким» и похвалил анонимного осведомителя, который «навел» на нее полицию, назвав миссис Грегсон в числе злоумышленников. Затем обвиняемая зачитала длинное заявление, в котором отрицала юрисдикцию жюри на том основании, что среди присяжных нет женщин. Судья: «Я выслушал все, что вы имели сказать, и мой долг теперь – вынести вам приговор. Я не имею намерения поучать вас, однако на ваше заявление должен ответить одно, и только одно: из него следует, что вы не представляете последствий вашей деятельности. Вы не сознаете, какой вред, несправедливость и разрушения несут подобные действия всем классам общества – не только богатым, но и беднякам, борющимся за выживание; не только мужчинам, но и женщинам. Вы говорите о законах, составленных мужчинами, как будто только эти законы управляют поступками людей. Но вы должны были слышать об ином законе, который гласит: „Поступай с другими так, как хочешь, чтобы они поступали с тобой“. Вот закон, который вы нарушаете». Судья добавил также, что ее нежелание выдать сообщников будет зачтено против нее. Миссис Грегсон была приговорена к десяти годам каторжных работ. Она немедленно объявила, что начинает голодовку.

60

Ватсон дослушал рассказ о деле и его освещении в газетах.

– Да, смутно припоминаю. Нехорошее дело. Оно скорее повредило женскому движению.

– Джорджине, – продолжал Грегсон, – низкопробные газетенки прозвали ее Красной дьяволицей – плохо пришлось в Холловэе. Вспоминайте об этом, когда она становится… колючей. Принудительное кормление, унизительные обыски, побои – все это на ней сказалось.

– Побои?

– Жена полицейского в тюрьме… я в том числе и поэтому с ней развелся. Чтобы она могла отрицать, что муж у нее полицейский. Она, конечно, из упрямства не стала менять фамилию.

– Только поэтому? – мягко спросил Ватсон.

– Не судите меня слишком строго, майор. – Полицейский достал из глубин бумажника маленькую вырезку. – Этого вы, наверное, не видели.

Всего два абзаца. В них писалось о «новых фактах», в свете которых осуждение миссис Грегсон оказывалось несправедливым. Ее освободили после апелляции. После освобождения она заявила, что рада торжеству справедливости и будет продолжать борьбу за права женщин мирными средствами. Что ее больше всего радует в будущем? Возможность принимать ванну в одиночестве и гонять на мотоцикле.

– О суде и приговоре трубили во все трубы, – пояснил Грегсон, – а о пересмотре дела промолчали. Я до сих пор встречаю людей, которые помнят «дьяволицу», но не знают о ее оправдании. Потому и ношу с собой эту заметку.

– Должен признаться, что совершенно не заметил второго акта этой драмы, – сказал Ватсон. – Но если она не…

– Ее подставили, майор. Лига свободы женщин, которую поддерживала Джорджина, признавала гражданское неповиновение и протесты, но не доходила до таких анархических крайностей, как «Союз социальных и политических свобод» и тому подобные. Те занимались преследованием политиков вплоть до физических нападений.

Ватсон кивнул. Он помнил, как суфражистка Тереза Гарнет бросалась на Черчилля с хлыстом. Политик не стал подавать в суд, заметил только, что, близко познакомившись с хлыстом, впредь клянется мягче обращаться с лошадьми.

– Так вот, воинственный «Союз» терял влияние на Лигу и потому решил замазать ее грязью. Они подложили бомбу, заманили Джорджину под предлогом какой-то встречи и оставили у нас в чулане подложные улики. Мне пришлось долго разыскивать доказательства, что она заходила в пустое здание ради несостоявшейся встречи, а не подкладывать бомбу.

– Вы продолжили расследование?

– Она была моей женой, – тихо сказал Грегсон.

«Но ты дал ей развод, – подумал Ватсон. – Что ж, ты по крайней мере не пожалел сил, чтобы очистить ее имя. Это достойно».

– А теперь какие у вас отношения с миссис Грегсон?

– Любезные, – с горечью ответил лейтенант. – Даже чуть более того. После освобождения она уехала из Лондона, чтобы спрятаться от шумихи.

– Но имени и тогда не переменила.

– Нет. Говорила, что она невиновна и ей нечего скрывать.

«Кроме мужа», – отметил Ватсон.

– Любопытно, однако, что в здешних событиях оказалась замешана воинствующая суфражистка.

Грегсон вскинулся, словно от пощечины:

– Не думаете ли вы?..

– Нет, – решительно мотнул головой Ватсон. – Нет. Разве что миссис Грегсон побывала в прошлом году в Египте.

– Насколько я знаю, нет.

– Мне не дает покоя еще кое-что. Какая-то мелкая неправильность… – Ватсон откинулся на подушки. Рассуждения, попытки нашарить в темноте тонкие связующие нити отняли много сил. – Я не в лучшей форме, инспектор.

– Лейтенант, – поправил Грегсон.

– Простите. Я, знаете ли, вижу в вас вашего отца. Мы бывали жестоки к полицейским. Не только к вашему отцу. К бедняге Лестрейду. И к инспектору Грегсону. Я сожалею об этом. Это была своего рода игра…

– Позвольте сказать, майор Ватсон, что отец, как бы ни пыхтел и ни фырчал, втайне был ужасно рад, что попал в ваши рассказы. Даже гордился. А теперь я оставлю вас отдыхать. Позже мы продолжим нашу беседу.

– Благодарю. Не пришлете ли вы мисс Пиппери? Если она в состоянии.

Вернувшись, мисс Пиппери застала майора дремлющим и хотела выйти на цыпочках, когда он заговорил:

– Не подумайте о ней плохого.

Рука мисс Пиппери потянулась к крестику за воротником.

– Я стараюсь не думать, но развод! – Таким тоном говорят «таракан» или «паук» и так же содрогаются при этих словах. – Я могла бы догадаться. Моим родителям она сразу не понравилась.

– Ну а мне, уж извините, она нравится.

Ее лицо выразило отвращение:

– Однако…

– Тридцать лет назад и я мог бы рассуждать, как вы. Надеюсь, что не стал бы, но взгляды мои тогда были другими. Однако здесь сыграли роль разнообразные обстоятельства. Непреодолимые. Я бы посоветовал вам написать ей и объясниться.

– Не могу.

– Напишите ей в госпиталь.

– Уже написала. Что мы больше никогда не будем подругами.

– Так сразу? Вы не отослали письмо?

– Один человек ехал в Байоль. Я набросала записку…

– Нет! – Он так отчаянно выкрикнул это слово, что зашелся в припадке кашля. Схватил стакан, глотнул. – Глупая девочка. Поверьте мне хотя бы в этом. Если вы не исправите сделанного, оглянувшись на сегодняшний день с другого конца жизни, будете жалеть, и только жалеть. Она – ваш друг, этим так легко не разбрасываются. Свяжитесь с ней. – Майор нашел в себе силы погрозить девушке пальцем. – Бог, если он хоть отчасти таков, каким мы его представляем, вас простит.

– А ее? Думаете, ее он простил бы?

– Да. Бог ее простит. Но простит ли он вас, если вы разорвете узы дружбы?

– О чем вы говорите?

– Мы рождаемся в одиночестве и в одиночестве умираем. В промежутке нам даруются несколько связей с другими, мужчинами и женщинами. Человек должен найти кого-то – друга или любимого, ради кого он готов жертвовать и принимать жертвы. Посмотрите на солдат в окопах. Боевое товарищество для них, быть может, важнее всего, что они знали в жизни. Потому что когда-нибудь потом их сможет понять только тот, кто сам прошел через это.

Он выпил еще воды.

– Жизнь бывает такой запутанной. Мужья и жены разводятся, друзья становятся врагами, любовь остывает. Но мы пытаемся снова и снова. Вам больно, потому что миссис Грегсон вам лгала. Мне тоже. Вы чувствуете себя обманутой, преданной. Отстраните на время эти чувства. Расскажите мне о миссис Грегсон.

Миссис Пипери, достав крестик из-за ворота, все трогала его пальцами.

– Ну дайте подумать…

– Уберите крест. Не о разведенной женщине. О той миссис Грегсон, которую вы любите.

– Люблю? – повторила она, словно впервые услышала это слово.

– Разве не любите?

– Я… – Она сжала крест в кулаке и спрятала его под платье. – Люблю за то, что ее ничем не проймешь. Что она всегда готова попробовать новое. Что ее не запугаешь авторитетами. Что она меня защищает.

– Вам приятно, что вы можете назвать ее подругой. Что она выбрала подругой вас, – подсказал он, вспомнив, что говорил ему Грегсон о своем отце. – Верно?

Мисс Пиппери кивнула, вдруг почувствовав себя глупой и обнаженной перед этим мужчиной.

– Верно. Мне такой, как она, никогда не быть, но она научила меня ценить себя, какая я есть. И какой могла бы стать. Но откуда вы знаете?..

– Просто знаю. Будем считать, стариковская мудрость. Только не высчитывайте, сколько мне лет. А теперь идите. Напишите подруге новое письмо. Напишите, что подумали и поняли, что это ничего не меняет.

Уже выбегая из палатки, волонтерка улыбнулась ему.

– Спасибо вам, доктор Ватсон.

«Майор», – поправил он про себя. Хотя ему приято было услышать старое уважительное: «доктор». Это звучало надежно. Как в старые времена.

Он снова сомкнул веки и уже соскальзывал в сон, когда наплывающую уютную темноту разорвал свист падающей бомбы.

61

Уинстон Черчилль не спал сутки. Не выспались и стоявшие перед ним шестеро, хотя держались они на удивление прямо, учитывая, как должны были вымотаться. Одетые в темное, с вычерненными лицами, только круги под глазами они получили от природы – или от усталости. Строй стоял на опушке леса Плаг-стрит, где двенадцать часов шли изнурительные маневры.

Черчилль прохаживался перед строем, топча липкую пленку грязи, покрывшую поле. «Скоро пойдет дождь, – думал он. – Эти люди заслужили горячее питье, теплую еду и добрый крепкий бренди. Надо короче».

– Мои поздравления, джентльмены. – Голос его хрипел больше обычного. – Вы заслужили восхищение своих офицеров. И скоро завоюете признательность целой нации.

Полковник прокашлялся.

– У нас разное происхождение… – Об этом можно было и промолчать. Он происходил из слоя, невероятно избалованного привилегиями, а эти люди в большинстве – немытое отродье работяг или деревенские дикари. – И род войск у нас разный, как вы сразу заметили.

Кто-то фыркнул. Черчилль в первый день после прибытия хотел провести учения, но никто не понимал загадочных кавалерийских команд, применявшихся в Южной Африке. После того фиаско полковнику не сразу удалось завоевать их доверие, но сейчас он в нем не сомневался.

– Тем не менее все мы в одной лодке. Перед нами враг, который знает о нас больше, чем мы о нем. Это надо исправить. Наше дело…

Он оглянулся на свою свиту. Двое молодых адъютантов заспешили к нему по кочкам, волоча на веревочных ручках большой деревянный ящик.

– Наша задача, – продолжал Черчилль, – качнуть весы в обратную сторону. Захватить как можно больше врагов и доставить их для допроса нашим лучшим умам. И выполоть всех шпионов в округе. Займитесь этим со всем усердием… – Он перевел дыхание. Пора прибавить громкости. – Каждый из нас терял друзей и товарищей. Я потерял двоих офицеров из пяти. Но сейчас важнее смотреть вперед. Не оглядываться в прошлое. Укрепить сердца и дух всей энергией юности. Приложить все силы и сделать все возможное в ближайшие недели. Времена нынче тяжелые – трудные времена, мукам Британской империи не видно конца. – Он перешел на бульдожий рык: – Но мощь Британии несокрушима! Она победит! Мы – авангард союзных войск, и мы двинемся вперед как один человек.

Он с немалым удовольствием отметил, что шестеро, слушая его, подтянулись больше прежнего. Его начальник, генерал-майор Ферс, упрекал Черчилля в мягкости обращения. С тех пор как тот принял командование, не было ни жестоких «полевых наказаний», ни казней. Однако полковник считал, что воодушевлять людей можно не только строгостью. Личный пример действует лучше.

Молоденький адъютант, оскорбленный ролью носильщика при рядовых, почти уронил ящик рядом с Черчиллем.

– Сэр!

Тот оглянулся на юнцов. Еще до его приезда, под Лоосом, батальон понес страшные потери. Две трети офицеров здесь были новичками. Шотландские мальчики из хороших семей – часто едва дотягивавшие до положенного роста – и далеко не такие воинственные, как их легендарные земляки. Уильям Уоллес не знал бы, что с ними делать. Задачей Черчилля было превратить их в бойцов.

– Поднимите крышку.

При помощи карманных ножей адъютанты оторвали верхнюю планку и заглянули внутрь.

– Отойдите назад, джентльмены, – посоветовал им Черчилль. – Это не для таких, как вы.

Запустив руку внутрь, он извлек футовую палку из тяжелого твердого дерева.

– Дубинка бобби, – пояснил он, бросив ее на землю. – Подозреваю, что полиция пользуется такими издавна. – Следом он достал дубинку покороче, с утолщением на конце. – Лучший образчик из Скотланд-Ярда. – Черчилль отбросил и ее. – А вот «латхи», для драки на палках. Для нас легковата. А это из джунглей. – Он держал в руках уплощенную, как весло, палку. – Бирма, кажется.

Он сделал шаг назад.

– Джентльмены, я попросил друзей и знакомых в министерстве собрать все, что может пригодиться в ближнем бою. Любые сувениры, которые могли бы подойти для наших целей.

Еще он просил прислать приличной говядины, шампанского и риохи, но об этом упоминать не собирался.

– Здесь найдутся и топорики, и кастеты. Уверен, каждый подберет что-то себе по вкусу. Прошу!

Черчилль подобрал с земли короткую полицейскую дубинку. Выщербленную, узловатую – ей довелось немало поработать на своем веку. Рукоять удобно легла в ладонь.

– Я выбрал, – заявил он шестерым, перебиравшим оружие, и со свистом нанес удар в пустоту, словно оглушал застигнутого врасплох фрица.

– Вы-то с нами не собираетесь? – удивился субалтерн – пухлощекий паренек лет девятнадцати. – В рейд?

Черчилль нацелил на него толстый конец дубинки и прищурил глаз.

– Ни слова, парень! Никому. И особенно – чтоб не дошло до генерал-майора Ферса. Если прознает Клемми, виноваты будете вы, и висеть вам тогда на этом дереве.

Паренек так перепугался, что Черчилль расхохотался вслух.

– Сэр… Полковник…

Капрал из штаба запыхался после бега по липкой земле.

– Да, что такое?

Хорошее настроение Черчилля продержалось недолго.

– Телефонограмма, сэр.

Звонить могли из главной штаб-квартиры в Сент-Омере по поводу надвигающейся инспекции Хейга, под которую угодил и батальон Черчилля. Хейг, ожидая повышения, напоследок объезжал войска. Черчилль не придавал особого значения этому визиту. Хейг принял его во Франции любезно, но не более того, поскольку полковник, по общему мнению, принадлежал к партии сэра Джона Френча, чья звезда быстро катилась с небосклона.

– Кто звонил?

Капрал заглянул в записку.

– Мне было велено сказать, что звонит мистер Шерлок Холмс, сэр.

62

Поспешно набросив халат поверх пижамы, Ватсон выбежал наружу, в смятение и грохот. Над ним металась стая германских бипланов – на нижней стороне плоскостей четко выделялись черные кресты. Они разворачивались и ныряли, как пчелы у летка Холмсовых ульев. Метили, несомненно, в парк грузовых машин к востоку от госпиталя, и оттуда уже поднимался маслянистый дым – толстые столбы сливались в круглое черное облако. Казалось, по земле шагает гигантское членистоногое, созданное воображением Г. Уэллса.

Вокруг хлопали выстрелы. Дверь деревянного домика, где хранилось оружие раненых солдат, сорвали с петель. По-видимому, все ходячие раненые расхватали винтовки и теперь целили в «Альбатросы». Частота выстрелов напомнила Ватсону, что при первых столкновениях во Франции немцы принимали винтовочный огонь британцев за пулеметный. Над линией крон виднелись верхние окна монастырского здания – тоже распахнутые. Люди, высовываясь из окон, бесполезно, но героически палили в небо из револьверов. Кое-кто выбрался на шиферную крышу и тоже стрелял вверх.

Ватсона охватила гордость за этих людей: разбросанные по госпиталю, в бинтах, на костылях, едва встававшие с постели, они решительно не желали позволить разбойникам хозяйничать на своей территории.

У него на глазах один из агрессоров запнулся в полете и начал снижаться. Ватсон хрипло завопил от восторга.

Однако машина перевернулась в небе, и тогда майор понял, что она не подбита. Пилот заметил булавочные уколы, нацеленные в него снизу. Так большой пес замечает блох. Теперь он собирался почесаться.

Завершив кувырок, который, по мнению Ватсона, должен был закончиться отломанными крыльями, биплан выровнялся и пошел прямо на госпиталь. Звук его мотора – жужжание шершня – выделился на фоне общего грохота. За пропеллером семафорными сигналами мигали огоньки: бил пулемет, синхронизированный с вращением лопастей. Ватсон, остолбенев, следил, как пыльные вихри бегут по площадке перед госпиталем, рассекая группу пациентов и оставляя после себя лежащие тела.

Уцелевшие продолжали стрельбу, и злобная машина легла на крыло, развернулась и пошла на второй заход. Нос ее снова замигал огоньками, сердитая песня мотора звенела в ушах.

– Ради бога, сэр, ложитесь!

Его шофер Бриндл метнулся к майору, растопырив длинные конечности, и вместе с ним рухнул ничком за миг до того, как земля вокруг взорвалась.

Удар вышиб воздух из легких, в боку резко закололо. Ребро сломано, догадался Ватсон. Биплан пронесся над ними, щелчки очереди перекрыли визг мотора. Сбитые с деревьев мокрые листья дождем накрыли сцепившихся людей. Цистерна с бензином, стоявшая у въезда в госпиталь, рванула, и машина с переломленным хребтом рухнула на землю двумя кусками.

По неразличимому снизу сигналу пилоты в одно мгновение прекратили атаку. Грохнула последняя сброшенная ими бомба, а бипланы, перестроившись, уже уходили со сцены, издевательски покачивая крыльями. Слабым утешением оставшимся послужило то, что один из них терял высоту, оставляя за собой дымный след. Рядом взорвался еще один топливный бак, воздух наполнился черными хлопьями и едкой резиновой вонью. Ватсон не без труда столкнул с себя Бриндла.

– Вы целы?

– Нога, – промычал тот.

Ватсон поднялся на колени. Пуля серьезно повредила шоферу бедро – кровь била из раны, как кларет из откупоренного бочонка.

В глазах Бриндла при виде лужи крови мелькнула паника. Щеки лишись краски, стали серыми.

– Я умру.

– Непременно, – отозвался Ватсон, снимая шнур пояса с халата. – Но не сегодня.

Он тщательно наложил турникет и туго затягивал, пока поток не превратился в тонкую струйку.

– Чего у нас хватает, старина, – хладнокровно напомнил майор, – так это крови.

Тень упала на его лицо, и Ватсон поднялся, ощутив, как что-то хрустнуло в ребрах. Наверняка сломал. Сестра Спенс стояла в нескольких шагах от доктора и с тревогой рассматривала его пропитавшуюся кровью пижаму.

– Кровь не моя, – успокоил ее Ватсон, кивнув на шофера.

Сестра подозвала двух санитаров с носилками, указала им на Бриндла.

– Ему требуется переливание, – сказал Ватсон. – Я подготовлю палату. Вы не видели мисс Пиппери?

– Пойдемте, – с окаменевшим лицом ответила сестра.

Она лежала на койке в одной из шатровых палаток. Кто-то – наверное, кто-то из сиделок, собравшихся вокруг, – разорвал ей на груди форменное платье. Под ним открылась гора розовой пены. Пенящаяся масса походила на взбитое бланманже, но в сочетании с исходящим из груди свистом подтверждала, что мисс Пиппери умирает.

Сиделки расступились, и Ватсон, не замечая протестов грудной клетки, опустился на колени. Он взял девушку за левую руку – в правой она держала крестик.

– Я не боюсь, – шепнула она.

– Ну, конечно, нет.

– Вы мне верите? – умоляюще выговорила она.

– Верю.

– За падре послали?

Ватсон оглянулся через плечо. Сестра Спенс с лицом белым, как маска, кивнула в ответ.

– Морфин? – одними губами спросил он.

Такой же кивок.

– Он идет, – заверил девушку Ватсон.

Она хотела вздохнуть, но пена запузырилась еще сильнее, страшно зашипел выходящий воздух.

– Я подготовлю путь, – сказала она.

– Какой?

– Для миссис Грегсон. Скажу Господу, что она хорошая. Ее надо судить по тому, что она делала здесь. А не… по другому…

Ватсон крепче сжал ее руку:

– Уверен, она будет вам благодарна.

– Не смейтесь надо мной.

Он склонился ближе:

– Ни за что!

– Вы ей скажете?

Ватсон мучительно ощутил, что во рту не осталось ни капли слюны. Он постарался, чтобы голос звучал как обычно:

– Конечно.

– Простите меня.

– За что? – опешил он. – Вы ни в чем не виноваты!

– За ложь.

Верно ли он расслышал? Ватсон погладил ей лоб.

– Это ничего.

– Я сказала, что не оставляла сержанта одного. Но я выходила. Всего на секунду. Ну… на несколько минут. Я заболталась с лейтенантом Меткалфом. Про…

Ватсон ждал, давая девушке собрать остаток сил. Кровь уже выступила у нее на губах. Он рукавом промокнул розовые пузырьки.

– Про фокстрот.

За спиной у него зашевелились люди. Пришел священник. Ватсон уступил ему место. И наклонился, ловя слова, когда ее губы снова зашевелились:

– Очень настаивал. Лейтенант. И капитан де Гриффон. Обаятельный. Такой милый. Для благородного. Не думала, что они умеют быть такими… нормальными. Простите. Что оставила сержанта. Я боялась, что станут ругать. Отошлют…

– Все это ничего, Элис.

Боль помутила ее черты. Шок быстро проходил. Оглушенные ударом пули нервы оживали. Даже химическая пелена морфия не могла сдержать боли. Она тоже поняла, что ее ждет.

– Теперь вы уйдете, майор? Оставите меня с падре?

– Конечно.

Ватсон напоследок пожал ей руку, отвернулся и вышел под мелкий дождь, обратив лицо к небу. Капли кололи лицо, смешивались со слезами бессильного гнева на небеса и на свое чудовищное ремесло.

Ватсону досталась роскошь – огромный пивной чан на него одного. Он сидел на опущенной в бадью колоде, по грудь в горячей мыльной воде. Он был не в лучшей форме. Будь он беговой лошадью, его бы отстранили от забега, а то и пристрелили, как несчастного Лорда Локи. Все тело ныло, колено дергало, грудная клетка слева наливалась пурпурным кровоподтеком и отзывалась на каждое прикосновение. Ребра надо будет стянуть потуже.

После мисс Пиппери он сделал переливание Бриндлу, потом помогал с другими, пока Торранс не приказал ему уйти. К тому времени и пижама, и халат насквозь промокли от крови, дождя, солевого раствора и новой крови. Ватсон отдал одежду санитарам, чтобы сожгли.

Только теперь, в полутемном погребе пивоварни, он задумался о мисс Пиппери. Сейчас с ней была безутешная миссис Грегсон. Станет ли она винить Ватсона в смерти подруги? Что ни говори, он тоже убийца среди убийц. Из-за него мисс Пиппери оказалась на линии огня. Боль вины, физически уколовшая под ложечкой, вырвала у него стон, заглушив голос логики.

Это не его вина…

Нет?

Нет. Виновата проклятая война.

Он обернулся к открывшейся двери. Вошел майор Торранс. Ему, судя по виду, тоже не помешала бы медицинская помощь. Белый халат, надетый поверх мундира, был так же грязен, как пижама Ватсона. Лицо вытянулось и побледнело.

– Простите, что помешал, майор Ватсон.

– Места здесь хватит.

Майор с улыбкой покачал головой.

– Я не за тем. Из-за этого налета у нас нарушена телефонная связь. У меня для вас сообщение. Помечено: «Сверхсрочно».

– От кого?

Торранс, стараясь не выдать изумления, показал конверт:

– От Уинстона Черчилля.

– Подайте мне, пожалуйста, полотенце.

Майор подал его вместе с конвертом. Вытерев руки, Ватсон вскрыл заклеенный клапан. Внутри был один листок бумаги. С сообщением, что Черчиллю звонил мистер Шерлок Холмс.

– Что там?

– Сам еще не понял, – ответил Ватсон и, отдав листок Торрансу, стал следить, как тот читает и делает выводы.

– Это многое объясняет, – сказал он.

– Но не все. Заканчивайте вытираться и пойдемте со мной в морг.

Молодого врача-американца порвало на куски. Одной ноги вовсе не было, так же как и куска таза, из отверстия торчали внутренности. Левую руку ампутировало по локоть. Правая уцелела, хотя была вывернута в запястье. Из-под лопнувшей кожи электрическими проводами выступали сухожилия. Лицо тоже было повреждено взрывом, но от него осталось достаточно, чтобы Ватсон заметил выкаченный глаз и мучительную улыбку.

Оценив все это, Ватсон попросил служителя опустить на место простыню, покрывавшую останки Каспара Майлса. До боли хотелось закурить, разогнать запах смерти.

– Ну? – обратился к нему Торранс.

– Все эти повреждения нанесены посмертно, – кивнул Ватсон.

– Верно. Бомба разнесла одну из общих могил. Его выбросило на поверхность. По крайней мере, бо€льшую часть. И одеяло, в которое он был завернут, съехало. Санитар опознал тело.

– Значит, он вовсе не покидал госпиталя, – сказал Ватсон.

– Похоже на то.

Секунду Ватсон размышлял.

– Его убили и похоронили вскоре после того, как он ушел от тела Шипоботтома.

Хороший способ скрыть труп: среди множества таких же завернутых в одеяла тел.

– И на лице, кажется, Risus sardonicus, – заметил Торранс.

– О, несомненно.

– Простите, но что же это значит?

– Это значит, что мы знаем убийцу, – сказал Ватсон.

63

Лейтенант Меткалф пробирался по траншее, по скользким мосткам мимо наблюдательных постов, готовых поднять тревогу при первых признаках газовой атаки, мимо наблюдателей с перископами и пулеметчиков, укрытых за толстыми брустверами. Голову лейтенант держал низко, не поднимая над мешками. Вода здесь стояла высоко, и окопы, соответственно, стали мельче. Деревянные опалубки и мешки с песком обеспечивали дополнительную защиту, но все же не так просто было укрыться от вражеского огня.

Тагман, Фаррер и Моултон сидели, как всегда, вместе, в грязной норе. Все трое уныло жевали твердые галеты.

– Не вставайте, – сказал Меткалф, хотя рядовые и не думали шевелиться.

– Сегодня мы без горячего завтрака, сэр, – заметил юный Моултон.

– Да, я слышал, – ответил Меткалф, которому вестовой в их довольно просторном блиндаже сварил кашу. – Снабженцы еще не подтянулись. Будут к вечеру.

– Удивительно, как патроны-то подвозят. – Тагман кивнул на новые патронные ящики.

– Тагман, на два слова, – отозвал его в сторону Меткалф.

Капрал неохотно поднялся и вышел из ниши в стене окопа. Меткалф знаком предложил ему отойти подальше, чтобы не слышали остальные. Свернув за изгиб траншеи, они остановились у маленького редута, от которого начинался подкоп к наблюдательному посту на нейтральной полосе. На том конце торчал на вертикальной жерди перископ, но наблюдателя не было.

Меткалф угостил капрала сигаретой.

– Тагман, я знаю, мы не всегда ладим, хотя, признаться, не представляю почему бы.

Тагман, закуривая, воздержался от ответа.

– Так вот, мы с капитаном де Гриффоном поговорили и решили, что все равно вы старший и самый толковый из наших.

Старший… Что ж, капралу исполнилось тридцать пять – старик среди Парней из Ли.

– Я слушаю…

– Так вот, мы остались без Шипоботтома и Платта.

Тагман захохотал, но смех перешел в лающий кашель.

– Вы нездоровы, капрал?

– Чтоб меня! Уж не предлагаете ли вы мне лишнюю нашивку, лейтенант?

Его тон совсем не понравился Меткалфу.

– Собственно говоря, да.

– Рехнуться можно, – буркнул Тагман.

– Прошу прощения, капрал?

– Говорю, это меня огорчает, сэр.

– Отчего же?

Тагман выпустил клуб дыма:

– Оттого, что придется вам отказать.

Меткалф поставил ногу на приступку для стрелка:

– Почему же это?

– Потому что двое, получивших такие нашивки, уже покойники, вот почему. Позвольте говорить свободно, сэр?

– Разрешаю.

– Людям страшно. Они не дураки, вовсе нет. Кто-то убил Шиппи, потом Платт попытался убить этого сраного майора и получил пулю. Как капитан де Гриффон катался по земле в агонии, все видели – думаю, ему повезло, что жив остался.

Капрал махнул рукой в сторону ничейной земли:

– Там мы знаем, кто наш враг. По ту строну фрицы. Гунны. А здесь кто враг? Раньше, целясь через бруствер, мы хоть знали, что спина прикрыта. А теперь иначе. Враг может быть рядом с тобой, подавать тебе чай. Да хоть вы, лейтенант.

– Без глупостей!

Оба вслушались в рваные отзвуки ружейного огня. Тагман пожал плечами.

– Я ничего не говорю. Только вы были с капитаном, когда ему поплохело. Объясните, что это творится?

– Я понимаю не больше вас. Но военная полиция ведет следствие.

При упоминании презренных «вишневых околышей» Тагман скривился.

– Значит, ваш окончательный ответ – нет?

Тагман кивнул, но слова его утонули в грохоте неисправного мотора. Подбитый германский аэроплан прошел низко над головами, отчаянно дымя в усилии удержать высоту и дотянуть до своих. Вот, значит, откуда стреляли. С тыловых позиций.

Меткалф, не раздумывая, расстегнул кобуру и поднял револьвер, чтобы пустить пулю вдогонку удаляющемуся биплану. Он поднялся на приступку, и в тот же миг Тагман услышал легкий металлический щелчок.

Лейтенант шагнул назад, обернулся, глянул на Тагмана стеклянными глазами.

– Черт…

Струйка крови показалась из-под края каски, колени подогнулись. Револьвер со стуком упал на приступку и отлетел в лужу на дне окопа. Когда молодой офицер рухнул на мостки, Тагман отступил, глядя на аккуратную дырочку в «шлеме Броуди», указывающую место, где в череп лейтенанта Меткалфа вошла снайперская пуля.

64

После прощания с мисс Пиппери, когда тело перенесли в мертвецкую, сестра Спенс пригласила всех на свой особый шоколад с ромом.

Миссис Грегсон, сомневаясь в надежности установившегося перемирия, больше молчала, а Ватсон, которому, несмотря на грустный повод, пришлось обратиться к собравшимся, рассказал, как объясняет события, свидетелями которых они стали.

– Миссис Грегсон обнаружила на гробе Хорнби цифру три, – сообщил он, сделав глоток бодрящего напитка.

– Не стану спрашивать, каким образом, – вставила сестра Спенс, обхватив ладонями кружку.

– Спасибо, – поблагодарила ее миссис Грегсон голосом, еще слабым после рыданий над бедной Элис.

– Это значит, что убийца, не сумев добраться до тела, сделал что мог – пометил ящик, в котором похоронили этого Хорнби.

– Зачем? – спросила сестра Спенс. – Зачем помечать тела?

– Не знаю, – признался Ватсон. – Не все сразу. Это будет следующим шагом.

Он дал сестре Спенс прочесть часть послания от Холмса, а сестра, в свою очередь, передала его миссис Грегсон.

– «Первой жертвой в ряду был лорд Стэнвуд», – прочитала она вслух.

– Стэнвуд, Левертон, Хорнби, Шипоботтом – номера от первого до четвертого, – добавил Ватсон.

– А капитан де Гриффон чуть не стал пятым, – кивнула сестра Спенс.

– Нет, – возразил Ватсон, передавая ей вторую страницу телефонограммы.

«Капитан де Гриффон – самозванец».

– Господи! – отозвалась сестра, показывая записку миссис Грегсон. – Как же так?

– Убийцей был – и остается – де Гриффон, вернее, кто-то, выдающий себя за него. Прямо у меня под носом!

Ватсон сжал кулак и ударил по воздуху, как по невидимому столу.

– У нас под носом, – поправила миссис Грегсон. – Нас всех одурачили. – Она немного поразмыслила. – Но вас он спас. От газа.

– Я об этом думал. Спасал он мою жизнь или пытался спасти своего коня?

– Коня? – повторила миссис Грегсон. – Коня он пристрелил, вы не забыли?

– Или заставить молчать сержанта Платта, – продолжал Ватсон. – Он мог подставить Платта, чтобы мы решили, будто все кончилось. Что убийца обнаружен.

Сержант явно был не из светлых умов: Ватсон не сомневался, что с обаянием де Гриффона подчинить его оказалось несложно.

– Но де Гриффон сам едва не умер. Я видела. И вы видели. Припадки…

– Миссис Грегсон, я думаю, мы имеем дело с очень разносторонним человеком. Что, если он знал, какая доза яда смертельна, и принял меньше?

– Но у него была лихорадка. И пульс.

– Ба, – спохватился Ватсон, – как я мог быть так слеп? Бледность, сердцебиение. Для этого достаточно пожевать кордит. Смесь яда со взрывчаткой смазала симптомы. А припадки легко подделать, для этого необязательно быть Эдмундом Кином.

– Рискованная стратегия, – заметила сестра.

– А убивать своих солдат не рискованно? Кто сказал, что мы имеем дело с рациональным умом?

– Хмм. – Сестра Спенс приняла его аргумент, но все еще сомневалась. – А как он исхитрился подстроить газовую атаку? Он ведь оставался здесь, в госпитале.

Об этом Ватсон уже думал.

– Сэсил.

– Сэсил?

– Его пес. Бьюсь об заклад, что в его ошейнике найдется чехол или кармашек для записок. Так он поддерживал связь с Платтом. И, оставаясь здесь, приказал Платту убрать меня со сцены. – Припомнив, майор добавил: – Собственно, седлая Лорда Локи, Платт хотел угостить меня ромом. – Подумав, что он мог бы согласиться, Ватсон вздрогнул. – Газ был, пожалуй, вторым покушением на мою жизнь.

– А все эти погибшие? – спросила миссис Грегсон. – Что их связывает? И зачем было убивать Майлса? Он в вашем списочке не числится.

У Ватсона и на этот счет имелась теория, но он не спешил ее выкладывать. Доверие слушателей не беспредельно.

– Об этом надо спросить де Гриффона.

– Парней из Ли вывели с фермы Суффолк, – напомнила сестра Спенс, – так что он на передовой.

Ватсон ущипнул себя за переносицу. Отравленный газом, раненный пулей, с треснувшим ребром – он должен был найти в себе новые силы. Довести дело до конца. В кои-то веки самостоятельно.

– Туда я и собираюсь.

65

Когда взорвалась мина, старик дремал. Он по опыту знал, что взрыв не столько слышится, сколько ощущается. Заряд динамита под позициями британских или германских войск (он не взялся бы сказать, чья мина сработала) был столь велик, что по земле прошла рябь. Волна прокатилась через Бельгию, пересекла Пролив и заставила звенеть окна его домика в Южном Даунсе. И тело отозвалось ей страхом. Где-то там был его друг – там, где целые поля со всем живым проваливаются в огромные воронки. Люди в мгновение ока обращаются в прах. При этой мысли его затошнило.

Он отдыхал в кресле перед гаснущими углями камина. Путешествие во Флитчем подорвало его невеликие силы. Старик второй день хлюпал носом. Но тревога, разбуженная взрывом, наверняка лишит его сна на день-другой. Он взглянул на часы. Время выпить горячего шоколада. И, пожалуй, немного бренди. Наливать придется самому – Берта он на несколько дней отпустил. Едва ли он раньше соберется с силами для следующей поездки: на дальний север, в Ли.

Под ногами вновь прошла дрожь – вторичная волна.

Странно, отметил старик. Обычно мины подрывали с раннего утра. Перед рассветом чаще всего. Конечно, бывают случайности. Имея дело со взрывчатыми веществами, без случайностей не обойтись. Старик взглянул на книгу, над которой задремал. «Гражданская война в Америке». В те времена и отточили технику подкопов под вражеские позиции и закладки огромных подземных зарядов.

Да, там было еще кое-что, важное для загадки Ватсона. В некоторых штатах Конфедерации рекрут имел право послать вместо себя добровольца. Такие доппельгангеры должны были в общих чертах соответствовать возрасту и физическим возможностям призывника. Многие богатые плантаторы оплачивали замену, чтобы избавить от боевой службы своих сыновей. Так короли в старину выдвигали единоборца сражаться вместо себя. Выжив, такой герой вернулся бы домой с деньгами и получил бы землю. Если бы, конечно, южане победили. Риск был двойным – для выигрыша требовалось остаться живым и на стороне победителя, – но многие соглашались, считая, что рано или поздно их все равно призовут.

Холмс не сомневался, что нечто подобное произошло в поместье Флитчем. Он почуял неладное, когда Ледж встретил его на станции. Для опытного шофера этот молодой человек оказался никудышным водителем. И речь его была странной, почти ребяческой. Но серьезные подозрения возникли, когда он увидел Леджа рядом с леди Стэнвуд. То, что французский нейробиолог и психолог Анри Реклерк называл «немым языком», криком кричало об этом, когда они оказывались вместе. Реклерк изучал, как проявляются отношения между людьми в жестах и мимике. Его находки оказались очень полезными в работе детектива: Холмс не раз, анализируя манеру держаться, распознавал в мнимых брате и сестре любовников.

Метод Реклерка явно указывал, что отношения между этими двоими – не те, какие бывают между хозяйкой и слугой. В их манерах ощущалась неявная близость. «Любовники? – задумался Холмс. – Не потому ли убрали лорда Стэнвуда?» Он разыскал доктора Киббла и услышал от него описание долгого, медленного умирания Стэнвуда. Во многом картина совпадала с симптомами из телеграммы Ватсона. Киббл подтвердил, что под конец наблюдал у умирающего синюшность, а о выражении лица и говорить не хотел. Отец семейства был отравлен. Возможно ли, что заговор был составлен леди Стэнвуд и этим простоватым шофером?

Нет, не любовники – поправил он тогда себя. Связь между ними иная. В глазах леди Холмс видел теплоту и самоотверженную заботу. А в шофере – желание угодить, порадовать. Подобные чувства не рождаются на столь низком, преходящем основании, как секс. Это была связь между матерью и ребенком. Шофер Гарри Ледж являлся сыном леди Стэнвуд. Тем самым Робинсоном де Гриффоном. Новым лордом Стэнвудом, решившим пересидеть войну в роли семейного шофера. А значит, человек, за которым охотился во Франции Ватсон, был самозванцем.

66

После долгих поисков майор Ватсон нашел младшую сестру Дженнингс в часовенке за Большим домом. В ней и теперь велись службы, участвовать в которых должны были по воскресеньям ходячие раненые всех чинов. Места часто не хватало, и причастие с благословениями раздавали в соседнем шатре.

Дженнингс зажигала свечи.

– Будет поминальная служба, – объяснила она, увидев Ватсона.

Восточно-английский госпиталь лишился в этот день не одной мисс Пиппери. Погибли двое санитаров, а сиделка из корпуса королевы Александры витала на грани мира сего и вряд ли дожила бы до завтра. И еще нужно было помянуть несчастного Каспара Майлса.

– Надконфесиональная, – добавила сестра.

– Это хорошо. Сестра Дженнингс, я зашел попрощаться и поблагодарить вас.

Она замерла, развернулась к нему:

– Вы уезжаете?

– На время. Я должен оказать помощь в аресте человека, убившего Шипоботтома и остальных. Пожалуй, над формулировкой обвинения придется поломать голову.

На ее лице смешались робость и любопытство.

– Речь идет о капитане де Гриффоне.

Этого сестра никак не ожидала.

– Лорд Стэнвуд? Он же…

– Он не лорд Стэнвуд. Вас всех ввели в заблуждение.

– Вы уверены?

– Насколько это возможно на данный момент.

Сестра покачала головой:

– Я было думала, что это лейтенант Меткалф. Потом – что миссис Грегсон. У нее, знаете ли, есть прошлое.

– Знаю. Мне рассказал ее бывший муж.

– Прости меня, Боже, я отчасти надеялась, что это она, – призналась Дженнингс.

– Почему же это? – поразился Ватсон.

Она отошла к скамье для молящихся, села, понурив голову. Ватсон встал над ней.

– Некрасиво так говорить.

Она подняла голову – глаза блестели.

– Некрасиво? О, майор, это дурно! Очень дурно. Но женщины вроде миссис Грегсон… не знаю… рядом с ними мы, остальные, выглядим так бледно, так жалко.

Майор присел рядом с ней.

– Я знавал мужчин вроде нее.

Она бессильно опустила голову ему на плечо.

– Простите, что заставила вас беспокоиться, когда уезжала к брату. Мне казалось, вы меня опекаете, как ребенка.

– Так и было, черт меня побери. Но я не слишком жалею. Это говорит человек, который до конца жизни будет помнить вас как друга. Хотя мне до конца осталось не так уж долго…

Он имел в виду пошутить насчет своего возраста, но в церкви, казалось, стало очень холодно.

– Не говорите так! Пожалуйста!

– Мне пора. До отъезда еще надо кое-что сделать.

Дженнингс села прямо и оправила платье.

– Скажите честно, куда вы едете?

– Я и сказал. На фронт. Мне надо разобраться, почему человек обзаводится новым именем и начинает среди войны убивать своих.

– Вы не знаете?

– Знаю, что ответ наверняка кроется в Ли. На фабриках. Владелец мертв, рабочие мертвы. Подозреваю, что там произошло нечто ужасное. И это нечто, чем бы оно ни было, настигло нас здесь.

67

Две сестрички жили-жили
В Ланкашире-Ланкашире,
У станка весь день сновали,
А свое не получали…

Сестры с братьями должны
Наравне получать.
А коль платы не дадут,
Будем мы бастовать!

Будем мы бастовать-бастовать.
Мы свои права готовы отстоять,

Коль встанет хоть один станок,
Обходчик им твердил,

Узнает Стэнвуд, добрый лорд,
Заставит вас платить.

Спешил он до заката
Все лорду донести,
Бежал он, не жалея ног,
Одежу замочил.

Когда же солнышко взошло,
Молчали все станки,
А женщины кричали:
«Всем поровну плати!»

Никто от Стэнвуда не ждал,
Добра, добра,
Но вот под вечер от него
Весточка пришла.
Чтобы зачинщиц удалить,
Сулит их лорд озолотить.

Но как оставим мы сестер,
Как нам сестер предать?
Нет, имя честное свое
Не станем мы пятнать!

Еще четыре дня прошло,
Опять хозяин шлет письмо,

Зовет их в лес – без лишних глаз
О мире толковать,
И Энни с Бесс вдвоем идут,
Ведь лорд не станет лгать!

Да только лорд как есть солгал,
Своих наймитов в лес послал
И, чтоб смутьянок проучить,
Велел по кругу их пустить.

Взмолилась старшая сестра, молила и клялась:
Не трогайте малютку Бесс, я за нее для вас!
Малютке Бесс заткнули рот, безумными глазами
Она смотрела, как сестру семь мужиков терзали.

Бандиты к воплям их глухи,
Угрозы слушал лес:
«Коль здесь покажетесь опять,
не пощадим и Бесс!»

И чтобы сестрам не забыть,
Как платит Стэнвуд-лорд,
Насильник каждый, уходя,
Пометил Энн ножом.

Так сестрички жили-жили
В Ланкашире-Ланкашире,
У станка они старались,
Честной платы добивались,
А потом они пропали,
Но вернуться обещали.
Будет проклят подлый лорд
И насильники его…

Капитан, допев, прокашлялся, скрывая душившие его чувства.

– Слыхали эту песню, капрал Тагман? – обратился он к новому вестовому, начищавшему ему сапоги.

Прежний слуга, Сандерленд, приболел, и капитан предложил Тагману на время заменить его за те же пятнадцать шиллингов в неделю. Впрочем, служба денщика не освобождала Тагмана от обычных обязанностей, а о сержантском звании речи больше не заходило.

– У нас пелось иначе, сэр, – угрюмо отозвался капрал.

Офицерский блиндаж был обложен мешками с песком и досками, потолок подпирали четыре внушительных столба. Сменявшиеся здесь жильцы старались создать уют, вопреки распоряжениям сверху, утверждавшим, что комфорт более положенного подрывает «боевой дух».

Здесь был граммофон с двумя уцелевшими пластинками, а середину блиндажа занимал бильярд, сооруженный из распиленной двери. Стены украшали театральные афиши, стихи в рамках, салфеточка с вышитым на ней «милым домом» и указывающей влево стрелкой, картинки со «Старым Биллом» и дорожные указатели, похищенные в соседних деревушках и городках. Гордостью дома был скрупулезно вырисованный герб «Школы Аппингема» – творение старого выпускника, вероятно уже убитого. На низком самодельном столике лежала пачка затрепанных журналов – большей частью «Посторонний» и «Панч». Были и книги – засаленные, а местами и заплесневелые томики Гомера и Горация, Хенти и Киплинга.

В блиндаже пахло лампой и печкой, сигаретами и трубочным табаком, сырыми носками и хлорной известью из нужника, зато было сравнительно сухо и, если не замечать шмыгающих крыс, уютно. Дом на неделю, только с завтрашнего дня его придется делить с офицерами из пополнения – у короткой стены стояли четыре койки.

Что ж, его люди проводили ночи в выстланных резиной ямах или стоя по щиколотку в грязной воде окопов. А бедняга Меткалф лежал в деревянном ящике, дожидаясь могильщиков.

– Вам не нравится эта песня?

– Не нравится, сэр. Нет. – Капрал не поднимал взгляда от сапог, которые полировал. – В таком виде не нравится. Извиняюсь.

– А у вас как она пелась?

– Там леди спала с ткачом. И лорда, помнится, звали Дарнеллом, а не Стэнвудом, сэр. – Капрал покачал головой. – Это ведь ваш брат.

– Да, маленькая семейная шутка.

– Так точно, сэр, – без улыбки отозвался капрал.

– Знаете, они ведь не выдуманные.

– Кто?

– Сестры из песни. Передайте мне, пожалуйста, сигареты. Спасибо. Энн и Бесс Трулав. Она родила, Энн. Но помешалась. Ее пометили, помните? Вырезали на коже цифры на память о том, сколько их было. Конечно, она этого не перенесла. Видеть такое каждый день… Ребенка вырастила Бесс. В Италии, где никто не знал ее истории.

– Вот. – Не особо вслушиваясь в слова капитана, Тагман поднял начищенные до блеска сапоги. – Просто стыдно ходить в таких по грязи.

– Просто стыдно убивать в неначищенных сапогах, капрал. Это не годится.

– Сэр? Не годится вести подобные разговоры.

– Ждете не дождетесь вечера? Когда будет настоящее дело, а не только поплевать да надраить? Хотите расквитаться за лейтенанта?

– Жду, – без особой убежденности согласился Тагман. Ему не хотелось думать о случайной и потому еще более страшной смерти Меткалфа. – Хорошо, что вы выбрали меня, сэр.

Де Гриффон взглянул на наручные часы. Еще час или около того.

– Что ж, хорошо поработали, Тагман. Думаю, вам полагается выпивка.

Тагман с сомнением оглянулся. Пайковый ром выдавали сразу после подъема или перед тем, как лезть за бруствер.

– Ну-ну, знаю, что утро прошло, но ром разгонит холод. Там, на земле мертвецов, будет зябко.

Тагман заерзал. Он не понимал, что творится с капитаном. Непохоже на него – так плакаться. Впрочем, предчувствие близкого конца пронимало любого. Кое-кто даже предугадывал собственную смерть в кошмарных подробностях. И погибал так, как описывал. Может, у капитана был сон или видение? Предчувствие, как у бедолаги Шиппи.

– Вы про ничейную полосу, сэр?

– Ну конечно.

Де Гриффон достал свою фляжку, налил и протянул рюмку Тагману.

– А вы, сэр?

– Позже, капрал, – сказал де Гриффон и улыбнулся, когда Тагман опрокинул рюмку в рот. – Позже.

68

Добираясь до бетонной платформы, Ватсон успел вскипеть. Ночная армия с закатом ожила, выплеснула на дороги батальоны марширующих солдат, повозки с драгоценной водой для окопников, полевые кухни, грузовики и телеги, доставляющие людей в резерв и из резерва. Все они словно сговорились его задержать. Чтобы пробиться сквозь эти потоки, требовались упорство и выносливость поднимающейся по реке форели.

Ватсон злился на идиотов, умудрившихся запутать целый полк, который в поисках нужной деревни напрочь забил дорогу.

Он сердился на германских летчиков, отнявших невинные жизни. Мисс Пиппери заслуживала кончины в старости, в окружении горюющих внуков.

Он дулся на Тобиаса Грегсона, который должен был на рассвете присутствовать при расстреле и потому до утра не мог помочь с арестом.

И на майора Тайлера, который, правда, согласился взять де Гриффона под арест, но даже сквозь треск в телефонной трубке сумел выказать свое недоверие. Да, он задержит капитана, но не выдаст постронним, пока ему внятно не объяснят, что происходит.

А больше всего Ватсон ярился на самого себя за то, что не сумел до конца разгадать загадку де Гриффона. Ведь все факты были у него под рукой, знать бы только, какие из них важны, а чем можно пренебречь.

Он почти сполз с мотоцикла и уставился в небо. Дождь, слава богу, не лил, но обрезанная слева луна играла в прятки за архипелагом облаков. В окопах, вероятно, ветра почти не чувствовалось, зато в этих подземных переходах стоял промозглый холод и сырость, так что майор сменил свой «акваскутум» на теплое пальто.

– Вы справитесь, майор? – спросила миссис Грегсон, разворачивая машину.

– Да. Я посижу с ним, пока ваш… пока лейтенант Грегсон не явится, чтобы официально взять его под арест. Может быть, тем временем получу от него несколько ответов.

– У вас хватит оснований для ареста? Чтобы военная полиция могла предъявить обвинение?

Хороший вопрос. Косвенных доказательств убийства у Ватсона хватало, но надежных, пригодных для суда, не было. Де Гриффон от самой Англии оставлял за собой след из мертвецов – тут сомненеваться не приходилось. Но как привязать этот хвост к фалдам де Гриффона?

– Надеюсь. Во всяком случае, картина складывается. Мне, наверное, пора.

Эта подвесная дорога тянулась к перевязочному пункту, откуда по ней доставляли носилки с ранеными. Канат, наматываясь на гигантский барабан, тянул на себе подвесные вагонетки. Носилки загружали с платформ – на пути движения их стояло несколько. Бо€льшая часть линии была углублена в траншею, чтобы защитить раненых от осколков. Иногда такие дороги работали на мускульной силе, другие двигала сила тяжести или пар, а вот эту – электричество. По словам Торранса, это было нечто вроде римской дороги на новый лад: самый прямой и быстрый способ, каким одинокий офицер мог попасть на передовую, – без утомительных расспросов на постах, минуя дорожные пробки и сотни ярдов извилистых траншей.

На станции работали двое саперов, им составляли компанию шоферы грузовиков, готовых загрузить носилки, когда те прибудут. Большей частью водители спали в кабинах, примостив головы на баранки. Двое, пользуясь тем, что снайперские пули сюда не долетали, беззаботно курили.

– Вот… – Миссис Грегсон дала ему нарукавную повязку. – Наденьте.

Ватсон натянул белую ленту с красным крестом на рукав пальто.

– Это быстрее слов объяснит, кто вы такой. Вам обязательно нужно туда?

– Попробуйте меня удержать!

Он чуть не ахнул, когда женщина шагнула вперед и крепко обняла его. Возмутилось сломанное ребро, но майор не дрогнул.

– Знаете, я бы могла. Задержать вас. Если бы захотела. Мы уже лишились Элис…

Она задрожала всем телом, и он сжал руками ее плечи, обтянутые скрипучей данхилловской кожей. Она горячо дышала ему в шею. И плакала.

– Падре мне сказал, что Элис знала. Про развод. Мне… трудно принять, что она умерла с ненавистью ко мне.

– Нет. – Ватсон с нарочитой медлительностью разнял объятия. И напомнил себе, что надо перехватить необдуманную записку мисс Элис. Миссис Грегсон ее увидеть не должна. – Это не так. После первого потрясения, когда она узнала…

– Я ей лгала.

– Вынужденная ложь. Мне самому несколько раз приходилось так лгать. Она не сердилась на вас, умирая, миссис Грегсон. Не надо так думать. Мы с ней поговорили, она поняла, даю вам слово. А теперь мне надо ехать, пока де Гриффон не уговорил майора Тайлера его выпустить. И пока вы не сломали мне еще одно ребро.

– Извините! – Миссис Грегсон громко всхлипнула. – Пора мне снова стать взрослой.

Сняв перчатку, она утерла слезы и улыбнулась самой храброй улыбкой. Пар от дыхания застывал в холодном воздухе. Ватсон чувствовал на себе взгляды саперов. Они видели расставание любовников. Смешно сказать, но эта мысль его ободрила. Склонившись, он поцеловал ее в лоб самым чистым поцелуем, на какой был способен.

– Я завтра вернусь.

Где-то на юге, в той стороне, где располагался штаб Черчилля, застрекотал пулемет. Одинокой искрой фейерверка взлетела по дуге осветительная ракета. Несколько отрывочных выстрелов – и снова темнота и тишина.

Великая тьма лежала впереди, скрывая три огромные армии – людей, съехавшихся со всего земного шара, чтобы убивать и калечить друг друга. Тоскливым предупреждением прозвучал гудок локомотива – Ватсон не сумел определить, с какой стороны фронта он донесся. Да и неважно – одинокий испуганный вскрик подходил любой из армий. Он был осязаемым выражением отчаяния. И, словно отвечая голосу войны, запел соловей – соперничая с грохотом орудий, напоминая каждому, кто его слышал, что мир природы еще жив и сопротивляется усилиям человека окончательно стереть его с лица земли.

– Берегите себя, майор.

– Если что, я оставил несколько писем…

Она закрыла ему рот пальцем. Каким теплым он показался его озябшим губам!

– Тсс… они дождутся вашего возвращения.

Когда она отняла палец, в губах остались звенящие мурашки.

– Они у меня в комнате на умывальнике. Всего два.

– Кому одно – догадываюсь.

– Догадаться нетрудно, – признал Ватсон. Холмсу будет интересно узнать, что он почти сумел раскрыть дело.

– Порвете, когда вернетесь. Сами ему расскажете. А второе?

– Вам.

– Мне? Зачем…

– Тсс, теперь ваша очередь помалкивать. Мне нужны кое-какие услуги, миссис Грегсон. Просить о них я могу только вас.

Миссис Грегсон беззвучно пошевелила губами. Что за услуги? И это все? Она разрывалась между разочарованием – такое будничное объяснение! – и радостью, что под ним может скрываться что-то большее, пусть даже немногое. В конечном счете, она просто растрогалась. Коснулась ладонью его щеки. Он не отстранился.

– Тогда окажите мне ответную услугу?

– Какую же?

– Назовите меня Джорджиной.

Он хотел ответить, но палец опять закрыл ему рот.

– При следующей встрече, майор. А теперь идите.

Она проводила его взглядом до будки, где сидели саперы. Майор показал нарукавную повязку и махнул рукой на восток, в сторону фронта. После короткого спора сапер пожал плечами и взялся за работу. Они пристегнули носилки к свисающей с каната подвеске в виде перевернутой «Г» и отступили, давая ему взобраться. Ватсон залезал неуклюже, хотя она заметила, как он старается держаться прямо. Один из саперов повернул рубильник, мотор взвизгнул, и канат дернулся, преодолел инерцию и пошел, унося лежащего Ватсона навстречу бою.

Когда одинокий ездок со скрипом и лязгом скрылся в темноте, миссис Грегсон вздрогнула. Как говорится: будто кто-то наступил на ее могилу. Оседлав мотоцикл, она завела мотор резким ударом ноги, тщетно пытаясь отогнать недоброе предчувствие.

69

В первой попавшейся им воронке стояла зеленая гнилая вода. Пузыри газа были виды даже в слабом лунном свете – что-то там разлагалось в глубине. Человек или животное – неизвестно. Крыса, большая и толстая, как мяч для регби, шмыгала по краю зловонной лужи.

– Дальше, – спокойно приказал де Гриффон.

Рядовой Фаррер тоскливо оглянулся на витки проволоки у своих окопов.

– Ну-ну, Фаррер, – утешил его капитан, – думайте об отпуске, который полагается за языка.

– Да, сэр. – Голос, доносившийся от вычерненого лица, был слабым и безрадостным.

Уговор, на котором они недавно сошлись, здесь, на ничьей земле, представлялся уже не таким соблазнительным. В любую секунду небо могло вспыхнуть разоблачительным светом, а пулемет – плюнуть в них очередью. Ощущение беззащитности сжимало сфинктеры и расслабляло мочевые пузыри. Фаррер боялся, что его вырвет.

– Ну! – Де Гриффон пригрозил ему револьвером. – Идем!

Они проползли по ледяной жиже до следующей ямы и скатились в нее. Тогда-то у Тагмана и случился первый припадок.

– Гос… – вскрикнул было он, но рука де Гриффона зажала ему рот.

– Ради бога, парень, – прошипел де Гриффон. – Хочешь, чтобы нас всех перебили?

Но Тагман уже бился, вскинув сведенные когтями руки. Судорога, как видно, была мучительной. Круглые от страха глаза в сочетании с вымазанным ваксой лицом придавали ему сходство с мюзик-холльным менестрелем.

– Что за хрень с ним творится?

Моултон, которому только-только исполнилось восемнадцать, от испуга едва шептал. Тагман застонал, задергал ногами, словно вращал педали велосипеда. Де Гриффон придержал его за лодыжки.

– Слушайте, вы двое. Отправляйтесь дальше, до… – Сняв фуражку, он рискнул высунуть голову из воронки. Стальных касок старались не носить – звякнув, они могли навлечь вражеский огонь. – До того поваленного дерева. Видите? Хорошее укрытие. Только остерегайтесь растяжек и ловушек, ясно? Я заберу Тагмана обратно и скоро к вам вернусь.

– А нельзя всем вернуться?

– Без разговоров. Вперед, вы оба!

Молодые солдаты с сомнением переглянулись. Де Гриффон навел на них револьвер:

– Ну! Если вернемся с пустыми руками, рассвет встретите на пушечном лафете.

Рядовые знали, что капитану полевое наказание номер один в любом случае не грозит. Виноватыми в неудаче будут они, низшие из низших.

– Как же вы его дотащите, сэр?

– А ты как думаешь? На плечах. И вернусь, оглянуться не успеете. А теперь ступайте.

Он проводил взглядом двоих, метнувшихся к новому укрытию, словно сам сатана пнул их в зад. И рассмеялся этой мысли. Сатана и есть, только они не знают.

Потом де Гриффон занялся Тагманом. Вытащил из кармашка портупеи прихваченный в блиндаже бильярдный шар, рукой в перчатке разжал капралу зубы и затолкал шар в рот. Свой шарф использовал вместо кляпа: обвязал вокруг головы, затянув рот и подбородок. И пнул солдата, когда тот забился.

Склонившись к самому уху Тагмана, горячо выдохнул:

– Проверим, как держит.

Достав из ножен короткий штык-нож, капитан по рукоять вонзил его Тагману в бедро. Тот выгнулся всем телом от боли, но изо рта не вылетело ни звука, только слезы хлынули из глаз, соскальзывая по сапожной смазке на щеках.

– Вот и хорошо.

Пулеметная очередь на юге, в отдалении. Так-так-так. Там тоже какие-то бедолаги…

– Это, конечно, ром. Яд обычно начинает действовать примерно через час. Дозу ты получил порядочную, так что времени не так уж много. Я хочу тебе кое-что рассказать. Готов? – Де Гриффон провернул нож в ране, и Тагман дернулся. – Готов? Хорошо. Я начинаю.

– Что значит – ушел? – возмутился Ватсон.

Майор Тайлер пожал плечами. Они стояли в блиндаже, недавно покинутом де Гриффоном. Ватсон взял из самодельной пепельницы окурок. Еще теплый.

– Он ушел только что. Почему вы его не задержали?

– Получив ваше сообщение, я сразу попытался связаться с первой линией, – объяснил Тайлер. Он был на удивление молод для своего чина, а ланкаширский выговор в его речи почти не прослушивался. – Но немцы перерезали провод. Ни черта не вышло. Телефонисты сейчас пытаются восстановить связь. Тогда я послал за ним молодого Ферли. – Майор кивнул на юного субалтерна в модной полушинели «Йелтра» и высоких сапогах от «Харрода». Армейское предписание не касаться бритвой верхней губы было не для него – пушок под носом едва ли заслуживал названия усов. – Но де Гриффон уже ушел за языком.

– За чем? – не понял Ватсон.

– Захватить хоть одного врага живым. Если получится, больше одного. Нам неообходимо узнать, откуда у них столь точные сведения о наших перемещениях. Такие группы высылают довольно часто. Из добровольцев. Которых вечно не хватает, поэтому, когда де Гриффон вызвался…

Он замолчал – неподалеку разорвалась мина, с потолка посыпалась пыль и солома.

– Только спать мешают, – оценил Тайлер. – Не дают прийти в себя. Так вот, вероятно, капитан де Гриффон вернется к рассвету.

«Нет, не вероятно», – подумал Ватсон и сказал:

– Он не де Гриффон

– Если вам верить. Право, майор Ватсон, вы рассказали странную историю.

Спорить не приходилось:

– Да, странную. Как я понимаю, он пошел не один?

– Нет, конечно. Лейтенант Ферли, вам известен состав группы?

– Сэр… – звонко отозвался субалтерн. У мальчика еще не сломался голос. – Группа маленькая, всего четверо. Капитан, капрал Тагман, рядовые Фаррер и Моултон.

Ватсон застонал.

– Что такое? Вы их знаете?

– Нет-нет, лично не знаю. Но вот что я вам скажу: когда он вернется – если вернется, – он будет один.

– Как вас понимать?

Ватсон больше не слушал майора.

– Лейтенант Ферли, как они пробирались на нейтральную полосу?

– Через свежий подкоп, сэр. Саперы прорыли мину, как только стемнело. Подкоп под проволокой – это только на день или два, потом фрицы разнюхают и забьют в него концентрированный заряд. То есть связку из шести ручных гранат. Мы с их минами поступаем так же, только используем разрывные Миллса. На том конце лесенка – выскакиваешь наверх, и ты на месте. Пресловутая ничья земля. Если вам туда надо. Я побывал несколько раз, и с меня, скажу вам, хватит.

Субалтерн хихикнул и опасливо покосился на Тайлера, но его признание не заинтересовало командира.

– Можете показать мне?

– Думаю, да, сэр.

Ферли уже отодвинул газовый занавес, когда Тайлера ударила запоздалая мысль:

– Майор Ватсон?

– Да?

– Еще одно…

Земля содрогнулась, качнулась под ними, и у Ватсона на миг закружилась голова. В ушах хлопнуло – хорошо, что он открыл рот, отвечая.

– Подрыв мины, – объяснил Тайлер, стряхивая просыпавшийся с потолка мусор. – Кажется, что близко, но до нее может быть сотня миль.

Ватсон слышал, что британские минеры подрывают германские позиции – и наоборот, без предупреждения отправляя друг друга прямо в Царствие Небесное.

– Вы хотели о чем-то спросить?

– Ах да, – кивнул Тайлер. – Если его зовут не де Гриффон, то как?

70

– У меня было много имен. Довольно долго пробыл Гарри Леджем. Мне это имя нравилось. С ним я хорошо жил: машины, от девчонок отбоя нет… Я даже за кухарку работал, лишь бы старая курица была довольна. Гарри Ледж всем нравился. Штука в том, что я туда попал, чтобы убрать Стэнвуда. Артура де Гриффона. Бимми, как его называли. Ну, сначала собирался быстро сделать дело и удрать. А потом решил: пусть он помучается. Моя мать, что ни говори, мучилась годами. Я хорошо повеселился у них в доме. Очень хорошо. Травил его медленно и верно. Если давать яд постепенно, он той жуткой ухмылки не вызывает. Это получается, только когда спешишь. Как здесь. Знаешь, что это за яд? Рецепт вызнала моя тетя, когда жила в Италии. В Сардинии его применяли для ритуального убийства ставших бесполезными стариков. Ты меня слушаешь, Тагман?

Он качнул рукоять штыка, и Тагман, распахнув глаза, кивнул.

– Это экстракт водяного сельдерея. Oenanthe crocata. Хотя тетушка Бесс добавила кое-что от себя. Олеандр, такой красивый цветок и такой смертоносный. А для судорог она подмешивала экстракт рвотного ореха, nux vomica. Смесь трех алкалоидов… Ну что тебе объяснять? Ага, обделался. Ну и вонь! Это от олеандра. Я его добавил в микстуру чуть больше. Так вот, когда старик умер… он тоже был среди семерых в том лесу, верно? Хотя, по словам тетушки Бесс, песня лжет. Это случилось в ткацком цеху. Какая разница? Семеро в масках насилуют молодую перепуганную женщину, а другую заставляют смотреть. А закончив, они оставили у нее на груди семь порезов, по одному за каждого. Так вот, старик наконец умер. Мне кажется, перенапрягся, пытаясь объяснить доктору, что я с ним сделал. Я, как и с тобой, дождался, пока он обессилеет, а уж потом прошептал на ухо, кто я такой. Это важно. Ты должен знать, за что умираешь, иначе какая же это справедливость? Какое же удовлетворение?

Де Гриффон открутил колпачок своей фляжки и сделал глоток.

– Не волнуйся, с этим все в порядке. Две фляжки, понимаешь ли. Надо только не перепутать, которая где. Так на чем я остановился? Да, так старик испустил дух в мучениях, и тут мне подвернулся шанс. Его сын, Чарльз, к которому у меня не имелось претензий, погиб в этих местах. Леди Стэнвуд очень горевала. Следующим должны были прийти за Робинсоном. Пришли бы, не будь он слаб на голову. Только этого никто не знал. Такой позор – слабоумный в семье – скрывали от всех, кроме ближайшей родни и верных слуг. Он был безобидный, но, как говорится, глуп как пробка. Вот Гарри Ледж и придумал выход. У де Гриффонов на севере большие связи. Гарри предложил завербоваться к Парням из Ли под именем Робинсона де Гриффона. Два года учился вести себя как джентльмен. Проще простого.

Ну тут он приврал. Ему не сразу удалось натянуть крепкий панцирь из привилегий, который члены подобных семейств носили с рождения.

– А парни ведь почти все фабричные. У меня были хорошие шансы добраться еще до нескольких из тех, в масках. Имена я к тому времени уже знал. Кое-кто из них похвалялся тем делом. Не так уж трудно было вызнать, чьи лица прятались под холщовыми мешками.

Так вот, леди Стэнвуд пустила слух, что Гарри пострадал в автомобильной аварии и страшно изуродован шрамами. А Робинсон отправился добровольцем на север, где его никто не знал в лицо. Он там бывал только раз, ребенком. После войны мы должны были снова поменяться местами, и Гарри получил бы за труды большой жирный кусок наличными. И хорошенький домик в поместье. Все вышло лучше не надо. Жаль только Каспара Майлса. Старый друг семьи. Я стал слишком самоуверен. Хотя играть роль было забавно. Но он, поболтав со мной, что-то заподозрил. Где-то я допустил ошибку. Я заметил, как он озадачен, и пригласил его выпить. Виски с водяным сельдереем. Ну, время не стоит на месте, пора мне заканчивать.

В горле у Тагмана забулькало, хрип пробился сквозь кляп из бильярдного шара и повязки. Спина его выгнулась в первой судороге агонии.

– Тебе, капрал, верно, было лет пятнадцать-шестнадцать, когда тебя позвали преподать урок этим Трулав? Вместе с шестью другими изнасиловать несчастную Энн только за то, что она добивалась равной с мужчинами платы? Она, знаешь ли, сошла с ума. Разучилась говорить. Но ребенка выносила. Об этом позаботилась Бесс. Бесс, которую Энн спасла от такой же судьбы. «Крошке Бесс заткнули рот…» Она столько раз рассказывала мне эту историю, повторяла снова и снова. Она уже умерла. Но я ей обещал, что найду всех семерых и заставлю их страдать. Знаю, ты думаешь, что Моултона и Фаррера там не было. Зато были их отцы, верно? Одного уже нет, а у второго понедельничная лихорадка, бурое легкое…¹ Зато вообрази, каково будет матери Моултона и родителям Фаррера получить мое письмо с описанием позорной смерти их сыновей. Весь город будет знать, как их детки праздновали труса перед смертью. Я сделаю посмешищем их имена. Не волнуйся, я и Моултону с Фаррером все объясню перед смертью. Кстати, у них уже должны появиться первые симптомы. Надо идти.

Он с усилием выдернул клинок, не обращая внимания на хлынувшую следом кровь. Взял ладонь Тагмана и острием выцарапал римскую цифру. Пять. Еще двое – и можно успокоиться. Порывшись у Тагмана в верхнем кармане, он нашел то, что искал.

– Сигарету?

Прикрыв огонек, он закурил и сунул «Вудбайн» Тагману в уголок рта. Капрал замотал головой, попытался выплюнуть, но Джонни Трулав, ухватив его за запястье и прижимаясь к земле, приподнял голову раненого над краем воронки.

Пуля прилетела спустя две секунды. Она с тихим стуком вошла в череп, и Тагман обмяк.

– Совсем как лейтенант Меткалф. Передавай ему привет.

Потушив сигарету и выждав несколько минут, Трулав выбрался из воронки и на животе пополз к упавшему дереву, за которым укрывались двое рядовых.

Эрнст Блох еле слышно выругался и выполз из укрытия. Он перебрался к сетке, под которой лежали наводчик Шеффер с Лотаром.

– Чертовы придурки!

– Почему? – удивился Лотар. – Чистый выстрел.

Блох сунулся к самому лицу юноши.

– Это была приманка. Или еще что. Кто же курит на ничейной земле? Только самоубийцы. Ладно, уходим.

– Зачем?

– Пока нам на головы не прилетела граната. Легким выстрелам доверять нельзя. Может, и голова эта поддельная. А если и нет… бьюсь об заклад, там был не офицер.

Лотар бурчал себе под нос. Может, и не офицер, но снял он его чисто. И вовсе это было не просто – не всякий видит в темноте как Блох. Снайпер, подумал юноша, просто завидует. Правда, в школе снайперов Блох предупреждал, что на ничейной земле подкладывают чучела и устраивают разные ловушки, чтобы заставить стрелков выдать себя. «Хочешь бить – будь осторожен», – говорил Блох.

– Так что, мы возвращаемся или меняем позицию?

Блох глянул на закрывшую луну плотное облако. Ночь только начиналась. А рядом, наживка или не наживка, что-то происходило.

– На новую позицию.

71

Ватсон уже рассматривал нейтральную полосу с грязной деревянной лесенки, когда в темноте мелькнула вспышка выстрела. Секунду он считал себя покойником, решив, что высунулся слишком далеко. Отшатнувшись в мокрую яму свежего подкопа, он поскользнулся на мостках. Рука глубоко ушла в желтую глину, покрывавшую все вокруг. Под пальцами майор ощутил что-то твердое. Кости. Они были здесь повсюду: поблескивая, торчали из стены. Не траншея, а оссуарий с сорванной крышкой.

Ватсон с трудом высвободил руку из перчатки, затем вытащил и саму перчатку, стряхнул с нее липкие комки.

– Вы целы, сэр? – шепнул Ферли, подсветив сзади фонариком с узкой прорезью.

– Да, все хорошо, – ответил Ватсон, которому было как угодно, только не хорошо.

Под ногами булькнуло. В подкоп сочилась ледяная вода. Скоро жижа поднимется до щиколоток. И про окопную вонь ему не врали, и про размер здешних крыс. Он бы поклялся, что на тех, шмыгавших по доскам у лужи, можно кататься верхом.

– Снайпер, – хмуро пояснил Ферли. – По-моему, из маузера. Кажется, у них там что-то неладно.

Ватсон с трудом выпрямился и отряхнулся:

– Вы даже не представляете насколько.

– Я многое могу представить, – возразил субалтерн с легкой дрожью в голосе. Только по этому голосу Ватсон распознал, насколько молод его спутник. – Армия всему научит, но вот к страху день и ночь привыкнуть невозможно.

В словах юноши не было жалости к себе. Ватсон знал: тот говорит чистую правду – страх вечно и почти неосязаемо присутствует на передовой. Майора растрогало доверие, сказавшееся в этом признании.

– Из Рагби, лейтенант? – наугад предположил он.

– Винчестер, сэр.

– Это хорошо. Поддержка винчестерца – это обнадеживает.

Парень просиял. Комплимент его колледжу был верным способом завоевать доверие.

Холод в траншее пронимал до костей, и все же Ватсон скинул и отдал лейтенанту пальто. Там ему понадобится свобода движений.

Ферли ответил удивленным взглядом:

– Что вы делаете, сэр?

Расстегнув кобуру, Ватсон вынул подаренный злосчастным Каспаром Майлсом автоматический кольт сорок пятого калибра. Нажав кнопку, проверил магазин. Полон. Но запасных у него не было. Семи патронов должно бы хватить.

– Попробую ему помешать, лейтенант.

– Капитану? В чем помешать?

– Убивать.

Ферли опешил:

– Вы шутите, сэр?

Ватсон понимал, каким нелепым должен выглядеть в глазах юноши. Старик лезет «за бруствер» на самые смертоносные ярды планеты. Мышцы живота задрожали от страха, словно внутри забилась мелкая птица.

– Ничуть.

– Ладно… – Лейтенант перекинул пальто через левую руку. – Если иначе нельзя, сэр…

– Нельзя.

Свободной рукой Ферли зачерпнул горсть мокрой земли с края раскопа и размазал ее по лицу Ватсона.

– За отсутствием балаклавы. – Отступив, он полюбовался своей работой. – Так у вас будет шанс.

– Спасибо, лейтенант.

– И перчатки наденьте, руки тоже выдают. И… погодите!

На секунду Ферли скрылся, оставив Ватсона дрожать в промозглых испарениях разрытой земли и подступающей к лодыжкам воды. По крайней мере Ватсон надеялся, что дрожит от холода.

Ферли вернулся с ракетницей «Вери».

– Нет, что вы! – испугался Ватсон при виде толстого ствола.

Лейтенант расстегнул ему китель и сунул ракетницу за пазуху.

– Поверьте человеку, которому довелось провести там сутки. Прятался среди мертвецов. Там красная ракета, а не белая. На нашем участке сигнал означает: «Ранен, заберите меня». Выстрелите – кто-нибудь попытается вас вытащить. Хотя бы знать будем, что вы там живы.

– Спасибо, Ферли. – Майор пожал ему руку. – Постараюсь больше не доставлять хлопот.

Ферли ответил на рукопожатие:

– Хорошо бы, сэр. Жаль, у меня глоточка выпивки для вас нету. Здорово помогает.

Меньше всего Ватсону сейчас хотелось спиртного.

– Обойдусь.

Лейтенант оглянулся через плечо.

– Давайте, сэр, а то там кто-то идет. Наверное, разведчики удивились, кто это залез в их кладовку. Как бы они не поскаредничали насчет ракетницы. Решат, что вы из ума выжили…

Ватсон, поставив ногу на первую ступень трапа, ждал, пока скроется за тучей луна. Трепещущая в животе птаха угомонилась, на него снизошло странное спокойствие.

– Может, и выжил, юный Ферли, может, и выжил.

И будто подтверждая его слова, темнота за спиной раскололась. Открыли огонь британские батареи.

72

Де Гриффон едва не споткнулся о ползущего назад Моултона. Грохот обстрела заглушил хлюпанье грязи под ладонями, позволив обоим привстать на четвереньки.

– Сэр, – выдохнул Моултон, разглядев в темноте капитана. – Слава Богу! У Фаррера то же самое.

– Что?

– Что у других было. И у вас. Он… – Парень ткнул пальцем назад. – Я за помощью.

– Хорошо, – капитан схватил его за руку. – Но погоди секунду. Ты-то как? Здоров?

– Да, меня миновало. – Парень двинулся дальше.

Де Гриффон отвел руку и ударил его по горлу штык-ножом. Булькающий звук потерялся в громе британской артиллерии и свисте снарядов.

– Начинаю подозревать, что ты не пил ром. Выплюнул? Ты уж не трезвенник ли? Ну что ж. – Он, задев кость, потянул на себя клинок, вскрыв солдату горло. В глазах умирающего не было ничего, кроме боли и недоумения. Ни на йоту понимания. Жаль. Он наслаждался, объясняя им, за что умирает.

Больше всего удовлетворения принес ему лорд Стэнвуд, потому что его смерть затянулась надолго. И Левертон тоже. А с этими, кроме Тагмана, пришлось спешить. Может быть, с Фаррером удастся растянуть удовольствие.

– Я это сделал из-за твоего отца. Сын мстит за грехи отцов. В аду передай отцу привет. Скажи, что это сделал сын Энн Трулав.

Он дождался, пока глаза Моултона погаснут, и перевернул мертвеца на спину. Кончиком ножа выцарапал на чистом мальчишеском лбу следующий номер. Шестой. Остался один.

Де Гриффон помнил, что весь пропитался грязью и теплой кровью. Пятна крови были и на лице. Ничего, это укладывается в историю о жестокой рукопашной здесь, на земле мертвецов. После Фаррера ему предстоит убрать еще одного. Убрать со сцены Робинсона де Гриффона – самый хитрый трюк.

73

Ватсон не мог определить, сколько орудий стреляют. Дюжина? Двадцать? Сто? Их грохот сливался в единый непрестанный рев, словно выл, надрываясь на полной тяге, гигантский мотор. Брюхо тучи за его спиной мерцало, отражая дульные выхлопы; над головой визжали, гудели и свистели снаряды. Впереди полыхнул голубой сталью разрыв, светился сгорающий лиддит и вставали на дыбы «мохнатые медведи» шрапнельных.

Звук внедрялся в мозг и метался по нему, забираясь во все углы. Кроме него, в черепе ничему не осталось места – только надрывно куковала чудовищная кукушка. Ничто иное не могло там выжить. Звук забивал голос рассудка, сковывал члены, заставлял искать нору, чтобы забиться в нее и свернуться клубком. Но у Ватсона такой возможности не было. Он полз дальше.

Холмс мог бы им гордиться. В нескольких ярдах от подкопа он нашел свежие зигзаги следов – здесь по-пластунски проползли четверо. Кое-где они приподнимались на четвереньки, а в одном месте решились на короткую перебежку. Когда глаза привыкли, не так уж трудно было идти по следу этой четверки. Изрытая, истоптанная земля была палимпсестом, ожидающим читателя: главное было – замечать только самую свежую запись. Через несколько минут Ватсон добрался до первой воронки, но следы в нее не спускались. Отпечатки сапог, коленей и локтей огибали яму. Зловоние, ударившее ему в ноздри, объяснило причину такого решения.

Дальше он, словно в наказание за самоуверенность, потерял след. Грохот все нарастал – двести пушек? – и глушил все чувства, так что Ватсон с отчаянием понимал, что уже не различает направлений в смоляной тьме. Он сделал несколько шагов, вернулся по своим следам, попробовал в другую сторону. «Не лезь наобум», – твердил он себе. Проще простого было напороться на проволоку. А дальше – грязная яма могилы или лагерь военнопленных. Скорее, первое.

Скорчившись в грязи, Ватсон ждал подсказки, которая помогла бы сориентироваться.

Далеко не сразу он заметил руку мертвеца, белеющую в луче вынырнувшей из-за тучи луны, и понял, что снова напал на след. Беззащитный в предательском белом свете, он червем сполз по стенке воронки, уйдя ногами в ледяную лужу на дне. Высокие офицерские сапоги помогли сохранить носки сухими, и все равно пальцы на ногах мгновенно заледенели.

Ватсон тщательно, насколько позволяли обстоятельства, осмотрел труп, сдвинул импровизированный кляп. Он различил на лице ужас и кошмарную усмешку, но в бледном свете не сумел бы распознать синюшность. Причина смерти – пуля в черепе. И еще проникающее ранение бедра, по-видимому задевшее бедренную артерию. Этот человек был трижды мертвецом.

Тяжелый снаряд прогудел над головой и разорвался неподалеку, осыпав его землей. Артиллеристы разносят в пыль проволоку и траншеи на той стороне. Подготовка к большому наступлению? Или это блеф? Ватсон не видел, чтобы в окопах готовились к «выходу за бруствер». Майор Тайлер был слишком спокоен, да и лейтенант Ферли тоже. Перед атакой, по всем рассказам, атмосферу можно резать тупым штыком. Вероятно, Черчилль добился своего и начинает атаку, но не на том участке фронта, где британцы обозначили намерение.

Движение, если и начнется, начнется с рассветом. До него еще несколько часов. Дым от разрывов начал затенять луну, свет снова померк. Ватсон чуял едкие запахи аммиака, пикриновой кислоты и летучего толуола от вражеских траншей. Кто-то из артиллеристов запустил осветительные снаряды, обжигавшие глаза резкими красным, белыми и зелеными лучами.

Рядом грохнуло, тяжелая дрожь отдалась в теле. Червяк, зарывшийся в землю… Ватсон старался не терять самообладания, не поддаться зреющему в голове воплю. Другие терпели такое целыми днями, а то и неделями.

И сходили с ума, – вспомнил он.

Если бы можно было вжаться в землю, заткнуть уши пальцами, пока все не кончится. Так бы он продержался. Но что-то подсказывало Ватсону, что, закопавшись рядом с мертвецом, он уже не встанет.

Вложив пистолет в кобуру, он приподнялся на четвереньки и, выбравшись из ямы, бросился бегом. Взлетела осветительная ракета – в нескольких милях от него, но ее капризная переливчатая краса отбрасывала случайные отблески во все стороны. У доктора появилась тень – недобрый спутник. Потом она снова пропала, слилась с темнотой. В глазах остались блики. Не надо было смотреть на ракету. «Пригибайся ниже, – велел он себе. – Мне бы еще воронку – там я и засяду. Слишком я стар для…»

Ноги выбило из-под него, и Ватсон растянулся плашмя. От удара о землю досталось больному ребру – ему даже послышался треск. В бок ударило горячее копье боли. Он не сдержал брани, но сумел остаться на месте, приходя в себя.

Ранен? Нет, боль настигла его после падения. Обо что он споткнулся? Чуть повернув голову, Ватсон всматривался в темные тени позади. И снова бледная кожа выдала то, что он искал. Под ноги подвернулся еще один мертвец – этот глядел в небо, распялив два рта. Де Гриффон убил двоих. Должен быть еще один. Или уже поздно? Думай, доктор, думай. Как бы ты поступил, если бы задумал убить своих? У первого лицо искажено действием алкалоидного яда. У этого, насколько он видит, нет. Их отравили прежде, чем привести сюда? Возможно, яд действует не сразу. Конечно, капитан мог предложить им по глоточку перед выходом. А этот? Или устойчив к яду, или трезвенник. Ох, бога ради, выключите этот адский…

Орудия замолчали. В ушах еще гудело – внезапная тишина оглушала не меньше пушек и гаубиц.

Потом сквозь гул в контуженых барабанных перепонках пробился другой звук. Голос долетал, как дым по ветру. Напрягаясь, Ватсон разбирал отдельные слова:

– …Твой отец был среди них… Семеро в масках… И вот я, как видишь, вернулся отомстить за малютку Энн Трулав. Я Джонни… называется… сельдерей. И олеандр. Почти кончено… улыбка. Сардоническая улыбка. В старину в Сардинии…

Даже в этих обрывках слышна была глубокая, разъедающая душу ненависть. Вглядываясь в темноту, чуть разбавленную лунным светом, доктор различил говорящего. Чернильный силуэт на фоне темной земли, словно его тело поглощало любой свет. Человек скорчился, кажется, у поваленного дерева, к стволу которого прислонялась последняя жертва. Судя по тому, что удалось услышать, солдат уже был отравлен. Сардоническая улыбка, последняя судорога смерти. Здесь его не спасти никакими средствами.

Ватсон потянулся к кобуре и чуть не вскрикнул вслух. Ребро горело огнем. Как будто его пропитали фосфором и подожгли. Крепко зажмурившись, он выжал слезы из глаз. Глубоко вдохнуть не мог – пыхтел, как собака. Попытка наполнить легкие заканчивалась колющей болью в груди и сердце. Он снова потянулся к кобуре, нащупал пальцами пистолет. Металл был обжигающе холодным, а на лбу у Ватсона проступили капельки пота.

Он доставал оружие целую вечность. А когда поднял глаза, темный силуэт де Гриффона зашевелился. Второй обмяк. Умер. «Мерзавец ты, де Гриффон», – подумал Ватсон. Сумеет ли он поднять пистолет? У него вырвался стон, и де Гриффон застыл, мгновенно припал к земле. Стон был громче, чем Ватсону показалось.

Крикнуть? Приказать де Гриффону сдаваться? Сказать, что игра окончена? Нет, это безумие. С Ватсоном сейчас справился бы и ребенок. Нет, казнь будет безмолвной. Но выстрел выдаст и его. Где-то там засел снайпер. Однако дело надо сделать. Выстрелить и метнуться в укрытие под стволом.

Метнуться? Кого он морочит?

Убийца был уже в нескольких ярдах от него. Все его внимание сосредоточилось на возвращении к своим позициям. Ватсон сдвинул ползунок, загоняя патрон в ствол. Щелчок прозвучал громче грома. Тень замерла. Де Гриффон обернулся, как легавая, учуявшая ускользающий след.

Пистолет оттягивал руку, ствол водило. Боль высушила горло. Нажимай, этот человек убил семерых! Нет, восьмерых. Майлс, вспомни Майлса! Ватсону придется быть и судьей, и присяжными.

Вы не судья. И не присяжные.

Это правда. Он не мог выстрелить. Вот так, без предупреждения. И руку не удержать. Дергающаяся мушка проводила ускользающий силуэт. Когда ночь поглотила его, Ватсон повалился на спину и позволил себе еще один стон. В нем билась вина и стыд. Не хватило ему моральной твердости для такого дела.

Убийца заметил его и приближался. Ватсон выставил перед собой револьвер.

– Выстрел убьет обоих, – шепнул де Гриффон.

– Вы пойдете со мной.

Де Гриффон был уже рядом. Он слышал боль в рваном дыхании Ватсона. Силы кончились.

– Никуда ты не пойдешь, старик.

С быстротой змеи он выхватил у Ватсона пистолет, выщелкнул и далеко отбросил обойму. В стороне плеснуло. Ватсон представил, как чей-то настороженный взгляд обратился на этот звук. Де Гриффон уронил бесполезный теперь кольт на землю.

– Зачем? – спросил Ватсон. – Зачем эти убийства?

Де Гриффон покачал головой. Он не собирался повторять всю историю ни в стихах, ни в прозе. Дело сделано. И какое ему дело до наглого докторишки? Который поднял такой шум из-за Шипоботтома, вынудил его к мучительному спектаклю с припадками на ферме, выкачал у него кровь, заставил скомкать последний акт драмы. Нет, он ничем не обязан доктору. Разве что быстрой смертью. Де Гриффон надвинулся на Ватсона так, что тот видел сумасшедший блеск его глаз.

– Умрешь и не узнаешь.

Он нашаривал нож, когда оба услышали щелчок выстрела. Капитан вывернул голову. Свиста пули не было – как и уверенности, что целят не в них – и не на их голоса. Де Гриффон отвернулся, снова припал к земле и, виляя, пополз к британским окопам. Едва он сделал первые шаги, Ватсон дотянулся до своего кольта. Движение криком отозвалось в голове, одно ребро щелкнуло.

Но оружие было у него в руках, и не совсем бесполезное: в стволе остался патрон. Ему хватит и одного. Надо только поймать в прицел мечущийся по-звериному силуэт. Он мог бы прямо сейчас сбить де Гриффона. Выстрелить ему в спину. Ватсон на секунду закрыл глаза – задумался. А когда открыл, темнота уже снова поглотила убийцу.

Не дергайтесь. Хладнокровного убийцы из вас не выйдет, Ватсон. Но есть еще один вариант.

Какой же, Холмс? – спросил он, сознавая, что теряет связь с реальностью. Может быть, ребро проткнуло легкое и он истекает кровью? Его бросало из жара в холод – земля вытягивала тепло из тела. Он дрожал. Здесь не место старому человеку. Здесь вообще не место живым.

О чем вы говорите?

Пусть решают боги войны. Вы дадите ему больше шансов, чем он давал своим жертвам.

Боги войны? Ради всего святого, о чем вы? – спросил он.

Ответа не было – только стук собственных зубов.

Лежа в мутящей сознание лихорадке, Ватсон вновь и вновь повторял эту фразу. Боги войны. Смешно. Или нет? Пожалуй, он догадывается, что имел в виду призрачный друг. Просто гонит от себя эту мысль.

Он стал расстегивать китель, но для этого пришлось перевернуться, и земля качнулась под ним медлительной волной. Забившись, он только еще глубже ушел в безжалостную грязь. Вспомнилась Гримпенская трясина. Вспышка паники пронизала тело; его засосет: зальет, залепит рот и нос густой кашей. И на этой полоске смерти появится еще один труп. Пища для крыс и стервятников. Ватсон забарахтался, и отравленная земля под ним зловеще зачмокала, словно жадно предвкушала новую добычу.

Мучительно сдерживая крик, он чувствовал уколы просачившегося сквозь одежду холода. Одна нога совсем ушла в землю, сапог наполнился текучей смесью глины с ледяной водой. Как видно, там, где он лежал, на поверхность пробивался родник, размывая и без того размокшую землю. Ногу можно было бы высвободить, но только пожертвовав сапогом и носком. На больное ребро словно наложили холодный компресс, прижавший его к земле. Ничья земля не желала его отпускать. Ватсон замер, поняв, что, барахтаясь, только ускоряет погружение.

Прижав кулак ко рту, Ватсон спрятал в нем крик. Не так он представлял свою кончину. Он ведь шел сюда спасти погибающих, а не присоединиться к ним.

Позвоночник первым ощутил опору. Что-то твердое, неподатливое. Под холодной жижей скрывалось… что? Валун, оставленный здесь ледником миллионы лет назад? Труп – лощади или человека? Утонувшая гаубица или скромный трактор? Просто выход твердой породы? Не зная, что дало опору его ягодицам, Ватсон с благодарностью понял, что, наполовину уйдя в землю, перестал тонуть.

Руки и ноги он сумел высвободить. Да, брюхо фландрских полей на сей раз останется голодным. Приободрившись, Ватсон зубами стянул перчатку с левой руки, зажал в зубах и прикусил что было мочи. Он сжимал зубы, пока боль в челюстях не сравнялась с болью в ребре. Сломался зуб.

Правой рукой он до конца расстегнул китель и достал из-за пазухи ракетницу – твердый предмет, который добил его ребро при падении. Перчатка глушила стоны боли. «Потише, – предостерег он сам себя. – Береги силы для последнего дела».

Обдуманно сосредоточившись на работающих мускулах, Ватсон поднял ствол к небу. Бок горел, непрошеные слезы лились из глаз. Закрыв их, он спустил курок. Отдача толкнула его на подземную опору, но та, чем бы ни была, держала крепко. Уронив ракетницу, доктор открыл глаза. Огненный след потянулся от него к позициям друзей. Достигнув верхней точки дуги, ракета замерла и стала снижаться, распустившись ярким красным шаром.

Марс, подумал Ватсон. Бог войны.

В адском свечении на несколько мгновений мелькнула фигура де Гриффона, в ужасе уставившегося на ракету. Ее свет, как небесный суд, нашел виновного.

Слева, совсем недалеко, Ватсон различил даже не один, а два щелчка винтовок. Де Гриффон выпрямился в полный рост, словно хотел бежать, но за миг до того, как свет погас, его шаг перешел в падение. Вместе с догорающим, умирающим в грязи красным шаром умер на ничейной земле Джонни Трулав.

74

Эрнст Блох понимал, что вспышка призывает томми спасти подбитого солдата. Не сомневаясь, что его пуля вошла в голову неудачнику, попавшему в свет ракеты, он великодушно уступил попадание Лотару. Правда, для Блоха оно закруглило бы заветную тридцатку, но теперь, когда он покидал эту странную жизнь, считать очки не было смысла.

От вспышки пострадало ночное зрение, поэтому даже в новый прицел Блох не различал запустившего ракету человека. Видел несколько подходящих бугров на земле, но ни один из них не пошевелился, а тратить пулю на неодушевленный предмет было жаль. Тот человек, скорее всего, и без того теперь испускает дух. Красный сигнал дают только в отчаянном положении.

Шли минуты, где-то там медленно вытекала жизнь.

– Вижу движение, – сообщил Шеффлер. – Прямо впереди.

– Только по приказу, – предупредил Лотара Блох.

– Есть.

Через ночной прицел Блох просматривал участок перед заграждением противника. Дым от разрывов отчасти рассеялся, лунный свет стал ярче. Да, там что-то есть. А вот уже нет. Надо выждать. Хорошо бы, ему подсветили, но связи со своими позициями у них не было. Возможно, пора наладить.

А вот опять. Очень необычный силуэт.

– Вижу цель, – сказал Лотар.

Господи, какие же у него глаза!

– Без приказа не стрелять, – повторил Блох. – Этот мой.

Теперь он ясно различал очертания. Офицер? Нет, фуражки не видно. А это что?.. Не может быть!

– Я выстрелю.

– Нет! – громче, чем хотелось, отозвался он и толкнул Лотара в плечо.

Винтовка щелкнула, но пуля ушла в небо.

– Какого черта?..

– Это женщина.

– Кто? – не поверил Лотар.

– Эту косынку я всегда узнаю.

– Ш-ш, – предостерег Шеффер.

– Ну, если и женщина, так тоже чертова британская сучка, нет, что ли?

– Мы договорились в них не стрелять. Женщины Первиза. Джентльменское соглашение.

Мальчишка расхохотался. На ничейной земле не бывает джентльменов.

– Какого черта понадобилось здесь женщине?

– Я там видел одну недавно, – вспомнил Блох.

Между прочим, она помогала старику-доктору его латать.

Лотар снова прицелился.

– Договаривались вы, а участок здесь теперь мой.

– Прекратить. Это приказ!

– Женщина? Здесь? Вы не в своем уме. – Лотар поправил прицел и глубоко вздохнул. – Цель вижу.

– Пусть его, Эрнст, – тихо посоветовал Шеффер. – Ты мог и ошибиться. А участок, тут он прав, теперь наш.

Чуть выждав, мальчишка перевел прицел несколькими сантиметрами правее. Поймал.

– Я стреляю.

Блох понимал, что должен его остановить – любыми средствами. Он потянулся к ножнам. И тут краем глаза поймал движение черного призрака.

Дубинка из твердого дерева со звоном опустилась на череп Лотара, и Блох, не успев опомниться, получил такой же удар. В глазах вспыхнула целая галактика звезд, члены налились свинцом. Он бессильно ощущал, как ему поспешно связывают руки, как в рот пихают какую-то тряпку.

Блох замотал головой, силясь разогнать туман и понять, что происходит. Пятеро или шестеро, с ног до головы в черном, окружили трех немцев. Шеффер и Лотар лежали пластом – вырубились. Один из англичан поднял и повесил на плечо обе винтовки.

«Захватили новый прибор ночного видения! – сообразил Блох. – Люкс меня убьет».

– Так, возвращаемся той же дорогой, – невнятно протянул низкий голос. – Только вот нужен-то нам один, а оставь эту парочку здесь, завтра же возьмутся за старое.

Крик, вырвавшийся у Блоха, заглох в кляпе, когда призрак в черном шагнул вперед и одного за другим проткнул штыком двух лежачих – как свиней колол. Когда пленного вздернули на ноги и поволокли к британской передовой, Блох крепко зажмурился.

Новая мобильная группа Черчилля взяла первого языка.

Назад: Суббота – понедельник

Дальше: Эпилог