Четверг
38
Омолаживающая сила сна в который раз сотворила чудо, вытащив Ватсона из зияющей бездны отчаяния, в которой он пребывал, опуская голову на подушку. Еще больше он воспрянул, обнаружив в ногах кровати пару толстых носков. Ручной вязки. Ему вспомнились слова Черчилля: чистые носки – верный способ завоевать солдатские умы и сердца.
Он уже оделся и занялся отчетом о событиях двух последних дней, когда Бриндл принес чай. Ватсон надеялся, что логическое изложение случившегося приведет к разгадке, однако новых озарений не случилось. Связь, если связь имелась, проявлялась в том, что все жертвы были из одной части, даже из одной роты, хотя Хорнби – из другого взвода. За чаем майор задумался о том, какими посулами миссис Грегсон добилась сведений о Хорнби. Ватсон сознавал, что его мораль формировалась в ином столетии, но все же ему было не по себе. Правда, этикет для вдов не столь строг, как для незамужних женщин, – ему не так хотелось опекать миссис Грегсон, как сестру Дженнигс или мисс Пиппери, – и все же он надеялся, что женщина не скомпрометировала себя ради него. Или даже ради расследования.
Кто уполномочил вас вести расследование?
На сей раз в его мысли вторгся зычный глас майора Торранса. И ведь майор был прав. После сбора фактов следовало обратиться в военную полицию. Он и собирался сегодня же это сделать. И сказать миссис Грегсон, чтобы даже не думала об эксгумации тела Хорнби без официального разрешения… «Потребуется ли согласие родственников?» – задался вопросом Ватсон. Но прежде надо было уладить кое-какие мелочи.
Взяв ящик с кольтом, Ватсон отправился к комнате Каспара Майлса. На стук тот не ответил. Майор поколебался, но все же повернул ручку, заменявшую замок – монастырские нравы не предполагали ключей и права на уединение, – и вошел в комнату. Шторы были еще задвинуты. Он развел их, впустив в комнату пасмурное утро.
И тут, вроде бы ни с того ни с сего, всплыла фраза: «А я сказала доктору Майлсу, что нынче вечером и думать не стану об ужине без дуэньи». Вот оно. «Нынче вечером». Тогда он не обратил внимания на время или его немолодой ум был слишком занят, чтобы обдумать сказанное.
Майлс накануне приглашал сестру на ужин, она выбрала спутником Ватсона и пришла за ним в палатку для переливаний. Он, конечно, не мог никуда идти. И тогда она… что?
Ватсон выскочил из комнаты, хлопнув дверью, и поспешил в палатку, где застал де Гриффона сидящим на кровати с улыбкой на лице и чашкой чая в руке. Они с миссис Грегсон смеялись чему-то, но сдержали смех при виде озабоченного Ватсона.
– Доброе утро, капитан, – поздоровался тот. – Вам лучше?
– Честно говоря, я вовсе не надеялся, что жив останусь. Я перед вами в долгу, майор. Миссис Грегсон как раз объяснила…
– Миссис Грегсон и мисс Пиппери тоже внесли свой вклад. Я хотел бы задать вам несколько вопросов, если вы в состоянии разговаривать, капитан. – Де Гриффон кивнул. – А вас, миссис Грегсон, хотел бы попросить о небольшой услуге. Как вы думаете, сумеете отыскать младшую сестру Дженнингс?
Миссис Грегсон помедлила, заподозрив в его просьбе предлог удалить ее из палатки. Она не меньше майора хотела услышать ответы и заслужила это право.
– Очень нужно, – добавил Ватсон так серьезно, что она поверила – это не просто уловка.
– Хорошо.
– И кстати, моим ногам так прекрасно в тепле, – заметил Ватсон, чтобы развеять напряжение.
– Рада слышать.
– В новых носках, – пояснил он.
– Поздравляю, – в голосе миссис Грегсон слышалось недоумение.
Ящик с кольтом, который так и держал в руках, Ватсон отложил на свободную койку. Прежде чем начать расспросы, он проверил капитану температуру и пульс. Все, кажется, вернулось в норму.
– Вам повезло.
– Повезло с вами и миссис Грегсон, – уточнил де Гриффон.
– Миссис Грегсон, по-видимому, настроена против вас и вашей семьи.
– На самом деле, майор, мы, капиталисты, не так уж плохи, когда познакомишься с нами поближе. Думаю, она напрасно переносит нашу семейную историю на новое поколение. Мой отец умер, брат тоже. Я живу рядом с людьми из Ли. Я вижу, какой это в большинстве хороший народ. Грубоваты, пожалуй, и резковаты, но это соль земли. Возьмем Платта – моего сержанта. В семье было двенадцать детей, из которых выжили четверо. Вы знаете, когда умирают дети, они не могут оплатить похороны. В гробах оставляют немного свободного места и ребенка хоронят вместе со взрослым – с любым взрослым, чтобы дешевле обходилось.
Ватсон покивал. Он в свое время повидал много детских смертей: от скарлатины, дифтерии, чахотки, полиомиелита. Он знал, как разоряют похороны семью, которая по бедности питается раз в день.
– Его мать скончалась от туберкулеза, когда Платту стукнуло двенадцать, и тогда он начал после школы подрабатывать на фабрике. Отец, все говорят, был пьяницей, так что растить братьев пришлось мальчику. С четырнадцати он работал на фабрике полный день. Мы вынуждаем большинство вести такую жизнь… скажу вам, если Бог даст мне пережить войну, я буду хозяином совсем иного толка.
– Рад это слышать. Но прежде нам надо выяснить, кто и что именно сделал с вами. Возможно, кое-кто из вашей «соли земли» не столь добродушен, как вы считаете. Вас, видите ли, отравили. Как и Шипоботтома.
Де Гриффон помрачнел:
– Я сам уже понял, майор. Но не могу представить, чтобы кто-то из моих людей хотел меня убить. Имейте в виду, майор Ватсон, я не имел никакого отношения к Ли. Дела фабрики вели мой отец и брат. Меня воспитывали как помещика. Хотя теперь, когда их обоих нет, кое-что изменится.
– В частности, теперь вы – лорд Стэнвуд?
– Да, только кричать об этом не стану. Хватит и этой приставки «де». Если объявить о новом титуле, люди станут гадать, называть меня капитаном, сэром или светлостью. Кланяться ли мне, снимать ли шапку… Нет, с этим разберемся потом, когда война кончится. А если меня не станет, наследником будет мой юный кузен. Так что, прошу вас, без титулов.
– Конечно. Но вы продолжите фамильное дело? Хлопок?
– Там видно будет. Майор, я и не бывал даже на чертовой фабрике, кроме как один раз, мальчиком. Прошествовал по цеху как… стыдно вспомнить. Как принц какой-нибудь. Помню только, как стальные набойки женских башмаков выбивали искры из мостовой. Меня это завораживало. Но их город мне не родной. Например, историю Платта знаю только из разговоров с ним и по слухам. Не из первых рук.
– Не мог ли кто-то затаить зло против всей семьи? Вот как миссис Грегсон не может слышать самого имени де Гриффонов.
– Допускаю. Хотя, поверьте мне, де Гриффоны были далеко не худшими из хозяев. Кое-кто в последние десятилетия даже назвал бы нас просвещенными.
– Только не профсоюзы.
– В этом отношении, насколько я знаю, наша фабрика не отличается от других. Теперь это кажется нелепым, но вы не представляете, какую угрозу ощущали владельцы со стороны рабочих организаций. Они боялись потерять все. Теперь другое дело. Профсоюзы есть почти на всех фабриках. На наших в том числе. Послушайте, если это – месть моей семье, при чем тут Шипоботтом?
– Шипоботтом работал на вашей фабрике?
– Да. На одной из. И его отец. Но работал ткачом. Простой народ, можно сказать. Не начальство, даже не из мастеров.
– А Хорнби?
– Эдди Хорнби? Да, кажется, он из блэкстоунских. Но не из моего взвода. И он, сколько я помню, умер от газов, а не от яда.
– Не уверен. Миссис Грегсон лицо несчастного Шипоботтома напомнило лицо Хорнби после смерти. И она проверила: в Байоле нет записей о других жертвах газовой атаки в то время на том участке. Каким образом он пострадал?
Капитан прикусил губу.
– Что такое?
– Дело в том, майор, что третью роту переподчинили подполковнику Чарльзу Фолксу. Вам известно, что это значит?
– Боюсь, что нет, – покачал головой Ватсон.
Де Гриффон почесал лоб.
– Это непросто объяснить. Фолкс собирает особые отряды на каждом участке фронта.
– Что значит – особые?
Капитан смущено хмыкнул.
– Я не вправе рассказывать. Официально они называются Б.О.Г.О., но слово на «Г» вслух произносить не положено.
– Газ?
– Я этого не говорил. Рядовой, произнесший это слово, попадет на лафет.
Полевое наказание номер один… Провинившегося привязывали к колесу лафета и оставляли без пищи и воды, зачастую на холоде…
– Поэтому вслух чаще говорится «особые меры» или «вспомогательные части» и используются прочие подобные эвфемизмы.
– Но мы уже применяли газ, – возразил Ватсон. – При Лоосе.
– Да, в качестве так называемого удара возмездия. Но власти предпочитают не оглашать масштаб нашей готовности к подобным атакам. Как обвинять гуннов в варварской жестокости, если сам готовишься сделать то же самое? Если не хуже.
Ватсон потер лоб – как лампу с джинном. Ни джинна, ни озарения не явилось.
– Значит, эти симптомы могли быть вызваны случайным отравлением газами?
– В случае с Хорнби – безусловно. Он был приписан к особому отряду в «Горелом доме», как мы его называем. Это следующая за Суффолком ферма. Другое дело, как могли отравиться Шипоботтом и я.
Ватсон, размышляя, налил себе воды. Может быть, он облаивает не то дерево? Выставляет себя дураком, настаивая, что произошло убийство – или, в случае де Гриффона, покушение? Известно, что обе стороны изобретают все более жуткие способы убивать и калечить людей. По всей Европе таинственные личности заняты совершенствованием способов смерти в самых разных обличьях. Германия, несомненно, использовала соединения цианида, вызывающие сердечные приступы. Однако, напомнил себе майор, еще не изобрели газа, который выцарапывал бы на коже отравленных римские цифры. Если он прав насчет этих меток и не вычитал слишком много смысла в случайных царапинах.
Он помнил Горелый дом. Башенки за пастбищем мулов, он заметил там часовых. Значит, так бдительно охраняли газы.
– Вы пили из колодца на ферме?
– Нет. Немцы набросали туда падали. Я понимаю, о чем вы думаете: заражение, а не газ.
Ватсон уже отбросил эту мысль.
– Капитан, оставив меня у тела Шипоботтома, вы сразу вернулись на ферму Суффолк?
– Да. Почему вы спрашиваете?
– Я должен установить, что вы ели, пили, с чем контактировали перед приступом.
– Ну я собирался вернуться сразу – я приехал на своем лучшем коне, Лорде Локки, – но меня перехватил Каспар Майлс. Пригласил выпить.
– Почему?
Капитан пожал плечами – мол, обычное дело.
– Мы с ним прежде не встречались, но он друг семьи.
– Майлс? – Ватсон не сумел скрыть удивления. – Друг де Гриффонов?
– Да. Я понимаю, по выговору он не южанин, но его семья занимает видное место в американской хлопковой промышленности. Честно говоря, подозреваю, что он из янки-саквояжников, тех, что после Гражданской войны урвали себе хорошенькую плантацию. Так вот, Майлсы и де Гриффоны ведут дела уже… скажем, полвека.
– И вы с ним выпили?..
– Порядочно. Нам было о чем поболтать. Послушайте, не думаете же вы…
Ватсон вскинул ладонь, предупреждая догадки.
– Я пока еще не знаю, что думать.
Вернулась миссис Грегсон, одна.
– Я не нашла сестры Дженнингс, майор. Разыскала сестру Спенс. Она немного удивилась, увидев, что я, гм, вернулась. Пожалуй, вернее сказать – разъярилась. Однако процедила сквозь поджатые губы, что младшая сестра Дженнингс со вчерашнего вечера взяла несколько дней отгула. Сестра Спенс не скрывает недовольства.
Ватсон огорчился. Одновременное отсутствие американца и Дженнингс наводило на мысли, которые ему совсем не нравились. Майор снова обратился к де Гриффону:
– А на фабриках Майлс бывал?
– В Ли? Собственно говоря, да, несколько лет назад, пока не занялся медициной. Майор Ватсон, вы меня пугаете. Хотите сказать, что моя выпивка с Каспаром Майлсом?..
– Майлс не говорил, где сегодня собирается быть?
Де Гриффон наморщил лоб, вспоминая.
– Нет, но он много плакался насчет британцев. Такие уж мы чопорные, совсем не умеем веселиться. Сказал, что соскучился по обществу американцев и хочет повидать старых приятелей из Гарвардского добровольческого.
– Миссис Грегсон, пожалуйста, запишите все передвижения капитана де Гриффона после того, как он расстался с Майлсом. А мне нужно кое-что проверить.
– Как насчет сестры Спенс? Мне велено никогда больше не застить свет в ее отделении.
Ватсон уже готовился к столкновению с врагами более серьезными, чем злоязыкая сестра.
– Предоставьте ее мне.
Адъютанта Торранса, капитана Саймондса, Ватсон нашел в главном здании, в маленькой приемной перед кабинетом майора. Ворвавшись туда, он шумно захлопнул за собой дверь. Саймондс поднял взгляд и застыл с пером в руке, остолбенев от такого нарушения порядка.
– Боюсь, майор Торранс сегодня очень занят, майор, – начал адъютант, чуть оправившись от потрясения.
– Мне нужен не майор, Саймондс, а вы.
– Я?
– Чем обесчестил себя доктор Майлс? – в упор спросил Ватсон.
– Простите…
– При нашей первой встрече вы старательно уводили разговор от Майлса и того факта, что он попал сюда неспроста.
– Он прекрасный врач…
Ватсон ударил кулаком по столу так, что чернильница, подпрыгнув, пролила на бумаги иссиня-черную лужицу. Саймондс, выбранившись, вскочил на ноги и принялся промокать пятно.
– Майор, что вы себе позволяете! Это важные документы…
Ватсон резким движением руки смахнул бумаги со стола. Саймондс обомлел. По правде сказать, похоже, он готов был вызвать расстрельную команду.
– Это возмутительно! Майор Торранс говорил, что ваш рассудок потрясен…
– Потрясен, – подтвердил Ватсон, – вашим спокойствием. Значит, он хороший врач? Я слышал, что пациенты доктора Криппена тоже достойно о нем отзывались. И уверен, что кто-то считает Джека-потрошителя первоклассным хирургом. Если бы не его маленькое хобби… Так что натворил Майлс?
– Ох, ради бога, случилась маленькая неприятность личного характера.
Ватсон бросился на уклончивое словцо, как лев на спину газели:
– Неприятность? Неприятность! Извольте объяснить, что это означает!
– Не знаю. Мы не интересовались подробностями. Он во что-то вляпался. Его командир спросил, возьмем ли мы врача, не задавая вопросов. Ну пришлось проверить, не в некомпетентности ли дело. Оказалось, случай с сиделкой. Но вы же знаете, как эти девушки вертятся вокруг докторов. Нет, в вашем возрасте можете и не знать. А я-то видел их за работой. Подцепила доктора, значит, война была не зря. Нет доктора, сгодится любой офицер.
Ватсону очень хотелось применить удар левой в челюсть из Холмсова руководства по кулачному бою, однако он сдержался, заставил себя успокоиться. Потеря крови еще давала о себе знать, в висках бился пульс. Только не хватало ему оказаться на больничной койке после обморока или припадка.
– Где базируются гарвардцы?
– Майор Ватсон, если вы намерены мутить воду…
– Вода и без меня достаточно мутная. Вчера чуть не умер человек, отравленный неизвестным, а двоих мы уже потеряли, и еще пропала сестра и американский врач с «прошлым», как выражаются в Скотланд-Ярде. И все указывает на связь между ними. Я всего лишь хочу знать, где находятся американцы, которые сплавили вам Майлса.
Саймондс глубоко вдохнул, раздумывая, стоит ли отвечать этому сумасшедшему. В конце концов решил, что так будет проще от него избавиться.
– Гарвардский приписан к базовому госпиталю французов, юго-западнее Армантьера. Деревушка сразу за границей, называется Ньеп.
– Ясно. Благодарю.
– Я должен буду доложить майору Торрнасу, – заявил Саймондс уже в спину Ватсону. Тот через плечо бросил на адъютанта гневный взгляд. И с удивлением отметил, что наслаждается этим минутным безумием. Хорошо бы взрываться так почаще.
Относительно Торранса он не беспокоился – хватало других забот. Прежде всего, послать телеграмму в Египет старому другу доктору Анвару. Затем забрать из палатки для переливаний две вещи. Во-первых, образцы крови де Гриффона. Во французском базовом госпитале прекрасная гематологическая лаборатория – в этой стране увлекаются анализом телесных жидкостей разного рода. Во-вторых, кольт 45-го калибра, подаренный Майлсом, разумеется, без мысли, что оружие обратится против него же.
39
Блох сидел на главной площади. Красота зданий не укладывалась у него в голове. Средневековые фасады со сложной резьбой и причудливой скульптурой, инкрустация драгоценными камнями, позолота – и все это цело. Ни единой пулевой пробоины. Ни щербины от осколков. Уши, носы, пальцы – все на месте. Война не коснулась каменных херувимов и святых, не потревожила их.
С людьми было то же самое. Он привык к лицам, обезображенным страхом, осунувшимся от усталости, с запекшейся грязью. Здесь и мужчины, и женщины выглядели чистыми, собранными и спокойными. Правда, некоторые из штатских, кто похрабрее, подозрительно и враждебно косились из-под зонтиков на него и других немцев, спешили скорее пройти мимо кафе, где он сидел за большим окном. Но в остальном – на лицах не было и следа напряжения, люди вели себя прямо-таки беззаботно, одевались опрятно, в чистое, отглаженное платье, и заботы у них были обычные, будничные. Его это невольно раздражало. Блох явился сюда из распадающегося мира – мира, где бастионы цивилизации мало того что смели, так еще и обгадили. Может быть, напрасно он так скоро приехал в Брюссель. Он еще не здоров, тишина выводит его из себя. Странно признаться, но ему недоставало грохота орудий.
Блох заказал к кофе шнапс: истрепанные нервы заставили забыть о решении встретить Хильду с ясной головой. Конечно, она могла и не приехать. Не получила телеграмму или не сумела попасть на поезд. Хотя те, кто едет к раненым родственникам и любимым на фронт и в прифронтовую полосу, нынче получают привилегии от железной дороги. «Пожалуйста, пусть приедет! – умолял он неизвестно кого. – Пожалуйста!»
Он обвел взглядом зал кафе. Все здесь были старше его чином, но Блоха это не волновало. Люкс достал ему мундир элитной штурмовой части, возвышавший его над всеми этими местными лейтенантами и капитанами, копившими жирок на задницах за конторскими столами. С повязкой на лице – мало кто из здешних офицериков был ранен в бою, – в новенькой форме, он произвел впечатление даже на бельгийца-официанта.
Один из офицеров – риттмейстер транспортного корпуса – перехватил его взгляд на компанию штабных писарей и ответил вызывающим взором. У риттмейстера было худое надменное лицо и дуэльный шрам на скуле – Блох всегда подозревал, что такие шрамы остаются скорее от дрогнувшей при бритье руки, чем от поединка чести. Блох выдержал взгляд транспортника и недрогнувшей рукой опрокинул в рот рюмку шнапса. Риттмейстер поморщился и повернулся к своим штабным приятелям. За пивом он бросил какое-то замечание, вызвавшее в компании смешки. Блох представил его в перекрестье прицела обещанного маузера и подумал, во что превратят этот череп новые патроны Spitzgeschoss mit Stahlkern.
– Эрнст?
Оклик застал его врасплох, он чуть не опрокинул столик, вскакивая на ноги. Хильда немного похудела, побледнела и одета была в черное, как вдова.
Он потянулся к ее щеке, бережно погладил мозолистыми пальцами. Ничего мягче ему не приходилось касаться. В груди встал ком, подступили слезы. Красота площади накрыла его, а хрупкая, как дрезденская статуэтка, фигурка Хильды едва не сломала. Почудилось, будто девушка пришла на его похороны.
– Садись, пожалуйста, – выговорил он, махнув, чтобы принесли еще кофе.
– Эрнст… лицо… Что с тобой? В телеграмме ты не писал, что ранен.
Он потрогал забытую повязку.
– Это ничего. То есть заживет. Пока выглядит нехорошо. Доктора беспокоились, как бы ты не сбежала от меня с визгом.
Она коснулась его руки, и он придержал ее пальцы другой, чтобы не спешила убрать.
– И не подумаю. Ты прекрасно выглядишь. – Она набрала в грудь воздуха и слишком торопливо забормотала: – Мать не хотела меня отпускать. Карл погиб. Только на прошлой неделе похоронили. В него стреляли. Он выжил, но рана… аэроплан загорелся при падении, уже за линией фронта. Солдаты бежали к нему, но… – Она закрыла глаза не в силах продолжать.
– Жаль. Хороший был мальчик.
– Мальчик, да… мы еще в трауре. Мать сказала, что мне ехать неприлично. А отец – что отказаться от тебя, героя войны, было бы бесчестьем.
Блох невесело хохотнул:
– Твой отец на моей стороне?
– Да.
– И это он называл меня раньше деревенщиной? – Блох тогда только познакомился с Хильдой – два клуба туристов разбили лагеря на соседних пригорках прекрасным, бесконечным летом 1911 года. – Я потрясен!
– Война все изменила, – с болью сказала она. – Даже отца.
Блох кивнул.
– Как там, дома?
– Ну беднее, конечно. Нам не так плохо, потому что…
«Потому что твоя семья владеет большим магазином», – едва не договорил за нее Блох.
– А ты? Там ужасно, да? Я каждую неделю смотрю хронику.
«Какую хронику?» – удивился Блох. Он никогда не видел операторов государственных киностудий на передовой. Ходили слухи, что для них где-то разыгрывают сражения нанятые актеры: изображают чистенький, девственный цвет германского мужества, одерживающий победы над грязными французскими крысами и трусливыми британцами. Хроники, которые им показывали в резерве, мало походили на знакомую жизнь: на часы под обстрелом на нейтральной полосе и дни в бетонных бункерах, похожих на пещеры троглодитов.
– Эрнст?
– Извини.
Он опомнился, рывком вернувшись к действительности.
– Я спросила, как там? У тебя есть друзья? Товарищи?
Он помешал ложечкой в новой чашке кофе.
– Мой навод… – не хотелось объяснять ей, что такое наводчик. – Есть… трудно сказать.
– Ты побывал в бою? В письмах ничего не рассказывал.
– Не то чтобы в бою. Стычки бывали. Письма, ты же знаешь, просматривает цензура. Для безопасности.
– Я даже не знаю, где служил Карл. Он все описывал, как восхитителен полет. Какая радость парить в чистом небе. И еще атаки на аэростаты заграждения, волнение и ужасы схваток…
– Это другое дело, – перебил ее Блох.
Глядя из окопной грязи, трудно было не завидовать летчикам. Те не располагали тактическими сведениями, которые могли бы выдать в письмах. Зато им было что описывать – возвышенное, заслуживающее восхищения. В своем уголке войны Блох ничего возвышенного не видел.
Он вспомнил слова снайпера, вернувшегося с побывки: «Дома не понимают. Не могут понять. Кто не был в окопах, не поймет, каково это. Не стоит тратить слов».
– Я про войну на земле. Давай пройдемся. – Он вдруг встал, оставив на столике больше, чем следовало. – Подышим воздухом?
– Дождь идет, Эрнст.
– Маленький. У тебя зонт, у меня плащ.
– Если надо…
Риттмейстер взглянул на Блоха, потом на Хильду, и девушка, почувствовав его взгляд, оправила платье. Глаза офицера медленно, вбирая каждый дюйм, обводили ее фигуру. Траурный наряд не остудил его похоти.
Блох шагнул было к наглецу, но почувствовал на своем локте руку Хильды:
– Эрнст, прошу тебя! Что случилось?
Они быстро вышли из кафе и через площадь направились к ратуше.
– Эрнст, помедленнее, пожалуйста. Все ведь хорошо? Ты так напрягся. Как натянутая проволока.
«Какое же – хорошо? – чуть не вырвалось у него. – Ничего и никогда уже не будет хорошо».
– Конечно, все хорошо, раз ты здесь. Извини меня. Просто тот человек так на тебя посмотрел… я отвык от женщин, а теперь, когда ты здесь, не хочу тебя делить. Ни с кем.
– И не надо.
Он не удержался, выпалил то, о чем думал:
– Ты сможешь остаться? На ночь? Поужинали бы. Вместе. – Он сообразил, как это звучит. – То есть ты могла бы переночевать в женском общежитии, если такое найдется.
Она чуть заметно качнула головой.
– Я обещала вернуться. Им и так нелегко было отпустить меня одну. Я чуть ли не на Библии клялась, что не… мне так жаль…
– Понимаю. Я не должен был и спрашивать.
Он с трудом сдержал несправедливый гнев. А чего он ждал? Это ведь Хильда, а не шлюха из-под красного фонаря.
– Должен. Всегда говори то, что думаешь. Чего бы тебе сейчас хотелось, Эрнст?
Он поразмыслил немного, вытер брызги дождя с лица.
– Пройтись. Молча. Без вопросов. Потом поужинать, просто глядя на тебя. И посадить на поезд. А потом можешь, если хочешь, забыть обо мне.
– Эрнст?..
Он приложил палец к ее губам.
– Без вопросов.
– С одним условием.
– С каким?
– Иди ко мне под зонтик.
Он посадил ее на девятичасовой поезд. Она настояла, чтобы никаких слезливых прощаний в паровозном дыму, никаких потерянных взглядов вслед вагону. Они коротко поцеловались, и он ушел с вокзала, не оглядываясь, вернулся в свой estaminet-pension с удивительно легким сердцем. Торопливо выпил в маленьком баре на первом этаже, хотя за ужином уже порядочно опьянел. Улыбнулся девушке за стойкой и поболтал с соседом-капралом. Оба сошлись на том, что в мире все странно перевернулось. Что этот город, бар, отель – вроде сновидения. Окопы – грязные, мокрые, кишащие крысами окопы выглядят теперь настоящей реальностью. И легче будет вернуться туда, подальше от этого театра, к людям, которые понимают.
Прежде чем подняться наверх, он попросил прислать в комнату горячей воды, потом прошел к себе и медленно разделся, без раздражения слушая доносящийся снизу шум веселья. Они молчали почти весь вечер, но это было уютное молчание, полное красноречивых жестов. Она не торопила его, и Блох любил ее за это. Его душе так было лучше. Хотя бы тем, что он вспомнил: у него есть душа. Хотя и капрал прав – все это короткий утешительный сон.
Когда постучали, он накинул дешевый халат, купленный на рынке, и приготовил для принесшей воду девушки несколько монет. Сначала он увидел кувшин. Потом державшую его Хильду.
Звук, который он выдавил, едва ли мог считаться голосом.
– Поезда столкнулись, – сказала она.
– Что? Господи, когда? Ты цела?
– Или сошли с рельсов. Или поезд задержали, пропуская войсковой эшелон. Или бельгийские железнодорожники начали забастовку. Или кондукторы. Божьей волей все поезда встали.
От ее улыбки сердце у него пустилось вскачь.
– Не тревожься, Эрнст. Утром я что-нибудь придумаю.
Она толкнула его в комнату.
Она покинула поезд, как только Блох отвернулся. Шла за ним со станции, наверное, следила с улицы, подкупила горничную, чтобы все это устроить. Его Хильда. Девушка, от которой он отмахнулся, как от мимолетного сна.
