Среда
30
Столь яркое воспоминание о том, как разошлись их дороги, не помешало Ватсону восстановить силы. Он поднялся, полный энергии. Затуманенный, отупевший ум за ночь обострился. Рассосался ватный комок, торчавший вчера за лобной костью. Бриндл, по-видимому совладавший с горем от потери Ловата, принес горячий чай, теплую воду, свежую форму и два белых медицинских халата.
Ватсон, поблагодарив, попросил завтрак в комнату. Он еще не готов был выйти в общую столовую, где наверняка уже все настроены против него и его методики. Не хотелось пока и встречаться с Каспаром Майлсом. Позже, когда он будет во всеоружии.
Дожидаясь яичницы и тостов – он надеялся еще на малость грудинки и пару помидоров, – Ватсон делал заметки в блокноте. Предстояло опросить разных лиц, сталкивавшихся с несчастным Шипботтомом на той или иной стадии его лечения. Составить хронологическую таблицу. И отметить всех, кто на какое-то время оставался с раненым. Затем Ватсон описал все, что произошло с его прибытия в госпиталь. Не для потомства, как в старые времена, а в уверенности, что рано или поздно от него потребуют отчета во всех действиях, и, как говорил Хо… как известно, значение могут иметь самые мелкие детали.
Особенно мелкие детали, – подсказал дружеский голос. Но Ватсон не желал слушать голос призрака. Сегодня – не хотел.
Когда принесли завтрак и еще одну чашку чая, Ватсон поймал себя на том, что напевает из Третьей Чайковского. Под эту же мелодию он поспешил к палатке для переливания. Погода установилась унылая. Над Северной Францией и Бенилюксом нависла серая, как шифер, крыша, а дождь, хоть и не такой пронизывающий, как накануне, был назойливым и промозглым.
Завернувшись в свой «акваскутум», Ватсон, оскальзываясь, шел по дорожкам, уже покрывшимся коварной грязью. Все вокруг было коричневым, как жженый сахар, и таким же тягучим и липким. Дальше по дороге глина желтела. Повсюду растекалась зеленоватая жижа, вязкая, как рисовый пудинг, и лишь редкие лужи чернели гнилыми болотцами, обещая, засохнув, покрыться твердой ломкой коркой.
Слово «грязь» было слишком мягким названием для этой субстанции. Ватсон припомнил рассказ капитана Скотта о том, сколько обличий может принимать снег и лед. Для жидкой почвы Фландрии потребовался бы столь же богатый словарь.
В палатке он снял шинель и китель и огляделся. Труп, милосердно прикрыв стеганым одеялом, оставили на прежнем месте. Но сейчас Ватсона интересовал не покойный.
Он проверял стены палатки, отыскивая разрезы или вентиляционные щели. Ему ли было не знать, в каких разных обличьях проникает в помещение смерть: через фальшивый потолок, через вентилятор, через люк в полу. Но здесь не было ничего подобного. Правда, кто-то мог бы войти, приподняв борт палатки, но, если так, дождь постарался смыть все следы. Все же Ватсон обошел вокруг, отыскивая улики. Перевернуть каждый камень, напомнил он себе.
Когда заныла согнутая спина, он присел на пустовавшую койку. Глупо надеяться, что готовый ответ подадут ему на блюдечке. Но одну версию исключить было проще простого.
Встав, он подошел к разборному столу, на котором стоял ящик со льдом. Повернул ключи двух замочков и открыл его. И облегченно вздохнул, когда в лицо ударил холод. Лед почти весь растаял, но совсем недавно, температура поднялась не выше… Он взглянул на круглый термометр. Тридцать девять градусов. Чуть-чуть не достигла предельной. Скоро надо будет заменить лед.
Он достал из холодного ящика стеклянный флакон и опустил крышку на место. Кровь универсального донора Ватсона – первой группы – можно было без особого риска переливать почти всем, зато ему годилась только та же группа. К счастью, она была распространенной, и в запасе имелось два флакона по 500 кубических сантиметров. Быстро отыскав стерильную канюлю, он закатал рукав и только тогда почувствовал на себе чужой взгляд.
– Чем это вы занимаетесь?
Сестра Дженнингс стояла в дверях, на подол ее длинного серого пальто налипла свежая грязь. На ногах ее были резиновые сапоги несколькими размерами больше нужного, а собственные башмачки она держала в руке.
Не дождавшись ответа, она продолжала:
– Я слышала про несчастье с сержантом. Какой смысл проверять кровь на себе, майор?
– Смысл есть.
– Испорчена могла быть только одна порция.
– Вся кровь обрабатывалась одинаково, младшая сестра Дженнингс.
Она сняла пальто и сапоги.
– А если?.. – Взгляд ее метнулся на труп под покрывалом. – Если с вами будет то же? Начнутся припадки?
Он равнодушно пожал плечами:
– У меня в кармане армейский пистолет.
– Майор!
Он постарался успокоить ее улыбкой:
– Шучу. Я совершенно уверен, что мне ничто не грозит. Посмотрите карманы – нет там револьвера.
Сестра немного успокоилась.
– Зачем вы пришли, сестра?
– Миссис Грегсон попросила вас найти. Отдать вот это.
Она вручила ему конверт из серой папиросной бумаги «Регия». На конверте было красиво выведено его имя.
– Где же она сама?
– Уехала в Байоль.
– Глупая женщина, – фыркнул Ватсон. – Она нужнее мне здесь. А мисс Пиппери? Тоже сбежала?
– Нет, она у сестры Спенс. Боюсь, что у нее сдали нервы.
– Хорошо-хорошо. То есть что она здесь, я не о нервах. Мне потом надо будет ее расспросить.
Он запихнул конверт в карман брюк. От миссис Грегсон Ватсон не ожидал такого эгоизма.
– Ну, сестра, я собирался произвести процедуру для собственного успокоения, однако удачно, что вы будете свидетельницей.
– Я не совсем уверена…
– Сестра, – развернулся к ней Ватсон, – я проделаю это в вашем присутствии или без вас. Вы всегда можете выйти. Я попрошу только никому не говорить о том, что происходит. Но, если вы будете присутствовать при венесекции, прошу вас сделать двухдюймовый надрез, чтобы открыть срединную локтевую вену.
Ватсон сам немного удивился властности своего тона. В нем был отзвук совершенно чуждой ему решительности. Вероятно, подумал он, это потому, что сейчас ему не приходится следовать за лидером. Он больше не тень, не наблюдатель и летописец, не фон для героя. Хватит с него риторических вопросов: «Как поступил бы Холмс?» Пора стоять на своих ногах. И радоваться этому, мысленно добавил он.
– Вы доверите мне операцию? – неподдельно удивилась сестра. Неслыханное дело, чтобы врач вручал скальпель младшему персоналу.
– Я вам доверяю.
Серьезно кивнув, сестра поправила косынку.
– Раз уж вы мой пациент, сядьте, пожалуйста, на эту кровать. Нам надо подогреть кровь? Она ведь со льда.
Вопрос был наивен, но Ватсон помнил, что для нее все это внове.
– Нет, ее воздействие на внутреннюю температуру пренебрежимо мало.
– И сколько потребуется?..
– Пятисот кубиков вполне достаточно.
– Местная анестезия?
– У нас есть эвгенол. Там, в шкафу. Но бутылка бренди, что в глубине, будет уместнее.
Смазав ему руку раствором и налив рюмку бренди, сестра приготовила на подносе шовный материал, скальпели, шприцы, йодоформ и трубки. Ватсон восхитился точности и аккуратности ее действий.
– Давно вы на этой службе, сестра?
– Скоро шесть лет. Задолго до объявления войны. У меня в Сент-Киттсе умер старший брат, и мы вернулись в Англию. От продажи дома остались деньги, отец вложил их в дело. После Карибов Англия меня потрясла. Прежде была хоть какая-то свобода от условностей. Вы не представляете, майор, как строго расписана жизнь девушки из состоятельной семьи в Дидкоте. Все известно заранее, от колыбели до могилы. Служба дала мне возможность хоть на несколько недель в году сбегать от матери и отца, то и дело знакомивших меня с подходящими молодыми людьми. Мой мятеж был очень умеренным. Меня не хватило стать суфражисткой, как ваша миссис Грегсон. Думаю, от трусости.
– Миссис Грегсон говорила вам, что она суфражистка?
Сестра загадочно улыбнулась:
– Нет, это ясно без слов.
– Да, кажется, у нее это на лбу написано.
– Думаю, наше с ней знакомство неудачно началось.
– У всех бывают неудачные минуты. А она не ищет гладких дорог.
Дженнингс хотела еще что-то добавить, но, кажется, передумала и сосредоточилась на работе.
– А подходящего молодого человека не нашлось? – спросил Ватсон.
Она замерла с неоткрытым флаконом лизола в руках, задумалась над ответом.
– Раз уж вы спросили – был. Да. Есть. Но он не потребует у меня ответа до конца войны.
– Очень достойный подход. Многие молодые люди добивались помолвки до отправки на фронт. А то и венчания.
Сестра подняла бровь:
– Чего моя матушка не допустит, так это поспешного венчания. Она готовилась к великому дню больше двух десятилетий. По-моему, все готово, майор.
– А что мистер Майлс?
– А что он?
– Вы, кажется, произвели на него большое впечатление.
– Правда? Я не замечала.
Сестра принялась наугад перекладывать предметы на подносе.
– Простите мне этот вопрос. Он не дает мне покоя. Он не делал предложений, которые могли бы скомпрометировать вас по службе? – настаивал Ватсон.
Сестра преувеличенно, напоказ захлопала ресницами:
– Каких же это предложений, майор Ватсон?
– Вы отлично понимаете, о чем я говорю. Неприличных предложений.
В нос ему ударил гвоздичный запах эвгенола. Ватсон сделал глоток бренди и закашлялся, когда напиток обжег горло. Бренди оказался не из лучших.
– Теперь не шевелитесь. Руку над этим тазиком. Будет кровь.
– Я на это рассчитываю.
Она занесла руку над его локтем. Майор заметил, что кончик скальпеля дрожит.
– Не робейте!
Он вздрогнул, когда лезвие вошло в кожу и на ней выступили первые темно-красные капли крови.
– Неприличные по меркам сестры Спенс, майор? – спросила сестра, скорее всего, чтобы отвлечь его.
– По любым. Ох… думаю, длины разреза достаточно. Теперь углубляйте.
Несколько мгновений она работала молча, внимательно нахмурившись, высунув кончик языка от усердия.
– Ну вот, майор, вена открыта. Не хочу показаться невежливой, но, по-моему, доктор Майлс – не ваша забота. Кроме как в вопросах медицины. Не забывайте, я поступила в территориальный, чтобы сбежать от удушающей заботы родителей. Мир, знаете ли, меняется.
Ватсон вдруг почувствовал себя неумеренно заботливым дедушкой.
– Вы правы. Извините. Но прошлое привило мне нестерпимое любопытство. И я не хотел ничего… – Он опять прокашлялся. – Хорошо, вернемся к делу. Приготовьте стягивающий пластырь, чтобы закрыть потом вену.
Руки у нее перестали дрожать. Сестра выполнила указание.
– Я готова вводить первый шприц. Вы не передумали?
– Это единственный способ убедить всех, что Шипоботтома убило не мое переливание.
– Никто этого на самом деле и не думает.
– Все предпочитают эту версию другой.
– Какой?
Ватсон ответил не сразу. Не дело – разбрасывать подозрения, как зерно на вспаханное поле. Но он доверил этой женщине переливание, потому что подсознательно верил в ее непричастность к случившемуся.
– Что среди нас есть убийца. Человек, который не только заставил жертву страдать, но и позаботился оставить свою метку, словно счет вел. Кому-то мало тех молодых людей, кого убивает война.
– Боже мой… Германский шпион? – спросила сестра.
– Я тоже первым делом подумал об этом. Но нет. Что выиграл бы этим шпион? Разве что Шипоботтом был источником важных сведений? Подозреваю, он мог бы выдать врагу расположение запасов рома и сколько его осталось в каждой бочке. Но не больше того… нет, это сделал кто-то на нашей стороне. И по причинам, о которых нам остается лишь гадать.
– Господи… – только и прошептала сестра.
– Так что давайте исключим воздействие цитратной крови, а?
Эвгенол – слабый анальгетик, и руку, как и ожидал майор, дергало болью, но он сжал зубы и терпел. Сестра ввела канюлю в блестящую трубочку вены и медленно нажала на рычаг шприца. Стенки сосуда пугающе вздулись, когда в него пошла кровь.
– Бояться нечего.
– Доктор Майлс приглашал меня. На танцы. Но, боюсь, мне пришлось его разочаровать. Сестру Спенс корчит при одном этом слове. Тогда он пригласил меня поужинать в городе. В Армантьере, представляете? Он сказал, что запрет на братание с нижними чинами на него не распространяется, потому что он не служит в армии.
– И что вы ответили?
– Теперь второй шприц. Вам удобно, майор?
Он бы так не сказал. Майор смотрел на ее юное, еще не тронутое морщинами лицо, в голубые сияющие глаза. Мэри, когда он впервые ее увидел, была много старше. Понятно, что солдаты влюбляются в этих девушек. После гнусных ужасов окопов, после унижений и смертей, воплей, проклятий и мелких склок, газов и постоянных, сводящих с ума обстрелов такое воплощение чистой женственности должно представляться ангельским видением, явившимся служить людям и утолять их земные скорби. Ватсон помотал головой. Может быть, сознание мутится от запаха гвоздики.
– Еще немного бренди между вливаниями.
– Непременно. А я сказала доктору Майлсу, что нынче вечером и думать не стану об ужине без дуэньи.
– Хороший ответ, сестра Дженнингс. И кого же вы выбрали своей дуэньей?
– Вас, майор Ватсон.
Через двадцать минут, стерилизуя использованный материал, Ватсон ощутил первые признаки лихорадки.
31
Блох смутно помнил, как добирался до немецких окопов и как его эвакуировали с передовой. Помнил, что свои в него не попали. И как упал на руки офицера. Как в рот вливали крепкое. Потом уличное кафе, от которого снаряды оставили одну стену. Кровь на полу присыпана соломой. Потом санитарная машина до места, где он находился теперь, – почти настоящий госпиталь. Недалеко от железной дороги. Он всю ночь слышал лязг и пыхтение паровозов. Говорили, что раненых отправляют в Германию всегда в темное время суток, чтобы вид калек не подрывал дух гражданского населения.
Рядом с Блохом лежали легкораненые – только сосед-пехотинец оказался из «пфайферов»-свистунов. У него была пробита грудь. С таким ранением, скорее всего, отправят на родину. Блох на это надеялся. В окопе парень пяти минут не протянет. Доведет людей этим свистом, и кто-нибудь закончит начатое томми.
Блох перевернулся на кровати, чтобы лучше видеть окружающий мир. Прямоугольная палата была рассечена деревянными перегородками, отделявшими то ли легко раненных от тяжелых, то ли офицеров от нижних чинов. Огромное, во всю стену, окно крест-накрест пересекали полоски бумаги. На обоях темнели квадраты и овалы – призрачные следы украшавших когда-то комнату портретов и пейзажей. Огромные люстры, почти целые, остались на месте. Их, вероятно, не так просто было бы снять и убрать в безопасное место. Блох решил, что прежде здесь находилась столовая. От торжественных обедов к сборищу изуродованных калек – какое падение для столь элегантной залы.
Блох провел рукой по лицу, поморщился, нащупав опухоль под повязкой на носу. Язык ощущал непривычные пустоты в безупречных прежде зубах. Огромные провалы, ущелья. Левый мизинец, как видно, сломан и притянут к безымянному пальцу. Но, слава богу, слух вернулся, хотя порой ему слышался пронзительный свист – такой же, как издавала грудь «свистуна», но, похоже, зарождавшийся в его собственном черепе.
Фронтшвестер, одна из фронтовых сестер, проходила мимо. Блох окликнул ее. Взглядом сестра показала на фарфоровый сосуд, который держала в руках, и, наморщив нос, пошла его выливать.
Блох проводил ее глазами: высокая плечистая девушка, под сестринской шапочкой пшеничные кудри. Feldpuffordnung – ходивший по рукам полуофициальный путеводитель по фронтовым борделям – намекал, что в таких заведениях вообще нет нужды, когда рядом имеются госпитали с сестрами Красного Креста. В душе Блох считал это ужасным скотством. С другой стороны, он слышал окопные байки о красавицах-сестрах, прибегавших к необычным средствам лечения или поднятия духа раненых.
От этой мысли кое-что зашевелилось у него между ног, и Блох неловко заерзал, когда вернулась сестра, – словно та могла увидеть сквозь одеяло. Заглянув в прикрепленную к кровати карточку, она спросила:
– Что вам, унтер-офицер Блох?
В резком швабском выговоре тоже было что-то эротичное. Он начал понимать, откуда брались те сплетни о сестрах.
– Вас что-то насмешило?
– Нет, простите. Просто подумал… вы мне напомнили мою девушку, Хильду.
– Странно, – серьезно заметила сестра.
– Что странно?
– Я сегодня слышу это, помнится, сотый раз. – От улыбки щеки у нее превратились в румяные яблочки. – Очевидно, я похожа на Ольгу, Хайди, Карин и Эрну…
– Простите. Конечно, вы нам, солдатам, напоминаете всех девушек….
– Просто тем, что я женщина. Любая немка напомнит вам, мальчикам, о доме. Я не виню вас. Эта война… – Она не закончила фразы. – И вы, солдаты, доставляете не так уж много хлопот.
– Как вас зовут?
– Зовите меня сестрой, – довольно дружелюбно посоветовала она. – Так что вы хотели?
– Где я, собственно говоря?
– Это замок севернее Менина. Теперь полевой госпиталь номер 19. Что-то еще?
– Зеркало.
Она покачала головой, словно он попросил луну с неба.
– Зачем бы это вам понадобилось зеркало?
– Посмотреть, что со мной сделали. – Он коснулся своего лица.
– Вы ничего не увидите – там повязка. И синяки. И отек. Подождите несколько дней – будет не так уж плохо.
– Я бы сказал, уже лучше.
Из-за плеча сестры выдвинулся капитан Люкс, нарядный, словно на парад по случаю дня рождения кайзера. Сняв с плеча полотняный мешок, он поставил его в ногах кровати.
– Вы не возражаете, сестра?
Она ответила книксеном и отошла. Люкс минуту рассматривал Блоха, прежде чем заговорить:
– Ну видал я и похуже, Блох. – Сняв перчатку, он наклонился и раздвинул раненому губы, словно выбирая лошадь. – Я распорядился прислать полкового дантиста. В этой области у нас преимущество над противником. Они дантистов на фронт не посылают. Вы видели их зубы? Лучше и не видать.
Блоху трудно было поддержать шутку. Лучше бы поменьше дантистов и побольше снайперов, подумал он.
– Сил на рапорт у вас хватит?
Блох прикинул, сможет ли писать, но быстро сообразил, что Люксу нужен устный отчет.
– Конечно, капитан. – Глотнув воды, он без лишних слов, но со всеми подробностями изложил свои приключения с выхода на нейтральную полосу до возвращения через двадцать четыре часа. Люкс слушал молча, перебил только, когда Блох упомянул о Черчилле, и еще выругался, когда узнал, как обстрел сначала испортил выстрел, а потом повалил башню.
– Поразительно. Я должен извиниться перед вами, Блох.
– Капитан?
– Я не знал о предстоящем обстреле участка. Никто не знал. Иначе бы я вас туда не отправил. Вот в чем беда армии. Правая рука не знает, что делает левая, и обе понятия не имеют, чем занимаются воздушные силы. Слышали – недавно какие-то идиоты разбомбили британский полевой госпиталь? Насколько понимаю, на крышах были большие красные кресты. – Люкс с отчаянием покачал головой. Подобные глупости оборачивались налетами «зуб за зуб» – оглянуться не успеешь, как красный крест потеряет смысл. – Но вы молодец. И еще сержант, которого вы уничтожили, чтобы добыть форму. Будем считать его за полпопадания. Двадцать девять с половиной очков. Боюсь, на Железный крест не хватит, но как насчет отпуска, когда вы встанете на ноги? Сорок восемь часов, а?
Мало, подумал Блох. Первой очередью идут перевозки военного назначения. За это время добраться только до Дюссельдорфа.
– Это щедро, капитан.
Может быть, Хильда выберется встретить его на полпути? Тогда получится. Он напишет ей, как только уйдет этот, накрахмаленный.
– О чем тут говорить! И еще, я вам кое-что принес. – Потянувшись к мешку, капитан вытащил сверток из мягкой материи и подал его Блоху. Тот развернул. Телескопический прицел с огромным дальним концом – размером с блюдце.
– Что это?
– Новый прибор ночного видения Фойгтлендера, – объявил Люкс с такой гордостью, словно сам его создал. – Нам разрешили провести полевые испытания. С использованием атропина для расширения зрачка.
Атропиновые глазные капли – вытяжка ядовитого паслена – использовались, чтобы в расширенный зрачок снайпера попадало больше света. Оборотной стороной медали была повышенная чувствительность к вспышкам и полная потеря естественного ночного зрения. Кроме того, при неумеренном применении в глазах расплывалось, а сердце начинало частить. Блох не принадлежал к поклонникам этого средства.
Заглянув в прицел, он навел перекрестье на лицо офицера.
– Тяжелый…
– Он того стоит, поверьте.
– Мне понадобится новая винтовка, капитан.
– Конечно. И патроны. Хватит с вас домашнего ремесла, Блох. Новые Spitzgeschoss mit Stahlkern 1, бронебойные. И новая винтовка «маузер». Уверен, с этими патронами, прицелом и винтовкой вам недолго ждать Железного креста.
– Жаль, что не вышло с Черчиллем, сэр.
– А, не думайте об этом. Вы доказали, что способны проникнуть в тыл врага – и вернуться, при правильной подготовке! В этот раз вы его не достали – будет другой. А, Блох? В следующий раз он окажется наш.
Блох не ответил. Он внимательно разглядывал изуродованное, незнакомое лицо в беспощадном зеркале телескопического прицела.
32
– Убийство? – Торранс покатал слово на языке, будто оценивал хороший кларет. – Убийство? Вы в своем уме?
Ватсон поерзал на стуле. Сидели они в кабинете Торранса, прежней келье аббата. Три стены были скрыты книжными полками, теперь опустевшими, если не считать нескольких справочников по военному делу, а четвертую почти целиком занимало сдвоенное окно, выходившее на госпитальные палатки. Все они, кроме ближайших, скрывались за пеленой дождя.
– Да, именно так.
– Как вы себя чувствуете, Ватсон? Выглядите нелучшим образом.
– Небольшая реакция на переливание. Проходит с каждой минутой. – Он утер лоб. – В пределах нормы. Подозреваю, что наша методика подбора крови недостаточно тонка и наши тела об этом иногда напоминают.
– Переливание? Зачем это вам понадобилось переливание?
– Для доказательства, что причина смерти Шипоботтома не связана с кровью. Я обдумал все обстоятельства дела и не нахожу другого объяснения, кроме убийства.
Торранс затрясся всем телом, плечи его вздернулись, из груди вырвался хохот.
– Кому же это надо – убивать покойников? Каждый, кого возвращают на передовую, гибнет через несколько недель или месяцев. На Монсе мы лишились полутора тысяч, на Марне, месяц спустя, восьмидесяти тысяч. Совокупные потери союзников на Ипре? Около ста пятидесяти тысяч. Только британцы утратили при Лоосе пятьдесят. А сколько погибнет при новом большом наступлении? Пять тысяч в день? Десять? Двадцать? Убийств здесь, Ватсон, столько, сколько еще не бывало, но происходят они не в забытом тыловом лазарете.
Побагровевший майор принялся чистить карманным ножом свою трубку.
Ватсон и бровью не повел.
– Разве вы не видите, что здесь – идеальное место для убийства? Телам, мертвым телам, потерян счет. Они ломаного гроша не стоят. Заколотые, застреленные, отравленные газами, разорванные снарядами, сгнившие от гангрены – здесь столько способов лишиться жизни, что она потеряла всякую цену. Я здесь всего несколько дней, но уже ощутил на себе. Забота, жалость, какую чувствуешь к одной потерянной душе, уходит. Нам, врачам, всегда грозила опасность стать безразличными к страданию. Но здесь бесчувственность – единственный способ выжить и сохранить рассудок. И среди этих потерь, этого равнодушия так легко совершить убийство.
Торранса он убедить не сумел.
– Еще раз спрошу: зачем? Зачем трудиться, если, как мы оба согласились, война так или иначе заберет жертву?
Это был существенный вопрос. Кому выгодно? Ответа Ватсон пока не видел.
– Возможно, убийца хотел быть уверен в смерти жертвы. Господи боже, кто-то из наших молодых должен же пережить войну: ни в чьей кончине нельзя быть уверенным на сто процентов. А может, ему хочется, необходимо, увидеть эту смерть своими глазами. Ему или ей. Возможно, что преступнику важно, чтобы убитый знал, кто и за что его убивает.
Торранс выбил трубку на блюдце, оставив на нем горку пепла.
– Ватсон, это пахнет мелодрамой, а не фактами. Я слышал, что вы подвизались на этом поприще. Сам вас не читал. Но, на мой взгляд, это столбняк. Непроизвольные сокращения мышц, сведенные челюсти. Признаю, что симптомы выражены сильнее обычного, но я здесь повидал много странного. Необъяснимого. Как знать, может быть, это отсроченная реакция на газ? Или на укус крысы? Они здесь жрут мертвецов и чудовищно растут. А может, это чертовы вши – тут все завшивели. Так вот, если вы скажете, что следует обратить внимание на сходные случаи, я с вами соглашусь. Но убийство? Вы что, хотите, чтобы я вызвал военную полицию?
Ватсон ответил уже спокойнее, но с прежней убежденностью:
– Это не столбняк. Об этом нам говорит цианоз. На коже нет следов крысиных укусов. Я видел крысиные укусы – укусы животных, необыкновенно крупных даже для траншей, но обычных на Суматре. Их ни с чем не спутаешь. Симптомы, которые мы наблюдали, майор, – это Risus sardonicus, сардонический смех. Правда, в чрезвычайно сильном проявлении. Это результат отравления алкалоидами. Я уже сталкивался с такими ядами. И надеялся никогда больше не встречаться. – Ватсону не хотелось вдаваться в подробности дела, известного как «Знак четырех». С ними вернулись бы воспоминания о Мэри, а ему нужно было думать о деле, а не о прошлом.
– Если… подчеркиваю, если это убийство, кого вы подозреваете? – спросил Торранс.
– Мне еще нужно расспросить мисс Пиппери, установить, кто и в каком порядке заходил в палатку. Хотя, конечно, яд могли дать ему и до перевода на переливание. Он мог быть замедленного действия. Я еще тем утром заметил в глазу Шипоботтома голубые пятнышки. Возможно, они стали первым симптомом.
– Другими словами, вы понятия не имеете.
Ватсон снова утер лоб. Как бы ему хотелось сейчас со свойственной Холмсу уверенностью заявить, что все кусочки головоломки у него в руках и нужно только несколько часов, чтобы сложить их в картину. Но это была бы откровенная ложь.
– Да, но я уверен…
– А мотивы вам известны?
– Пока нет.
– У Шипоботтома были враги?
– Кажется, его любили. Надо мне будет спросить во взводе.
– Вам надо будет? – возмутился Торранс. – А по какому праву?
Вопрос в точку. С Холмсом они считали себя в полном праве вести следствие в интересах клиента. В армии другое дело. Кто здесь клиент? Шипоботтом уже не поручит им расследования.
– Что ж, тогда, пожалуй, лучше вызвать военную полицию.
Торранс яростно вбивал табак в трубу.
– Мой дорогой Ватсон, я не сомневаюсь, что жизнь армейского врача скучна в сравнении с вашими прежними приключениями. Боюсь, что мы имеем дело с воспаленным воображением. Не все, что не удалось объяснить, – преступление. А вы не полицейский и не сыщик. Вы – врач медицинской службы королевской армии.
– И в этом качестве я обязан очистить репутацию процедуры переливания цитратной крови. Я не ищу лишних приключений, майор Торранс. Много ли, по-вашему, найдется добровольцев на донорство и на лечение, если разлетятся слухи о том, как умер Шипоботтом?
– Тем больше причин не устраивать вокруг его смерти песен и плясок, подчеркивая ее загадочность. – Майор указал на Ватсона черенком трубки. – Я требую как можно скорее избавиться от тела.
– Вы не намерены связываться с военной полицией?
– На столь зыбких основаниях?
– Вас беспокоит визит фельдмаршала Хейга?
Торранс дернулся, словно наступил на растяжку мины, и Ватсон убедился, что попал в больное место. Майора не радовала перспектива наполнить госпиталь полицейскими и тенью загадки без ответа – с кошмарным трупом вдобавок.
– Меня больше беспокоит мысль выставить себя дураком.
Но Ватсон расстрелял еще не все патроны.
– В этом деле есть еще одно любопытное обстоятельство. На его груди имеются небольшие надрезы. Крошечные, почти незаметные невооруженным глазом, но в лупу они отлично видны. Я подозреваю, что надрезы нанесены после смерти – на них почти не проступила кровь. – Потянувшись к столу, Ватсон взял карандаш, изобразил метки на обратной стороне рапорта и поднял лист. – Вот. Ничего не напоминает?
Iv
– Знак?
– Да, римская цифра. Цифра четыре. Видите? Римское обозначение четверки, только прямая черта получилась длиннее, чем V.
– И что это должно означать? – протянул Торранс, зажигая трубку и окутываясь голубоватым облаком дыма.
– Думаю, майор Торранс, что мы имеем дело с четвертым убийством.
– То есть? – нахмурился майор.
– То есть отсюда вытекает вопрос: где жертвы номер один, два и три?
33
Миссис Грегсон как нельзя лучше понимала, что, если доложиться старшей сестре или матроне, ее немедленно приставят к делу. Поэтому она держалась подальше от прежнего начальства. Было это нетрудно: госпиталь Байоля служил прежде санаторием, собравшим туберкулезников со всей Бельгии. Помимо внушительной готической громады главного здания, здесь имелась дюжина отдельных коттеджей, а также гимнастический и реабилитационный центры. В одно из этих одноэтажных зданий, называвшееся ныне «отделом регистрации и хранения», она и направилась.
Основные дела ОРХ велись в большой комнате, заставленной множеством рядов открытых металлических стеллажей с коробками. Здесь хранились вещи пациентов. Команда санитаров сортировала и паковала на низких деревянных скамьях имущество, которое следовало вернуть в часть или родственникам. Великое множество документов, сопровождавших эту процедуру, помещалось в старом гимнастическом зале по соседству. Где-то в бюрократических залежах этих двух комнат скрывалось искомое доказательство, что Шипоботтом был не единственным солдатом, скончавшимся с такой ужасной ухмылкой на лице. Над ОРХ властвовал цербер – уорент-офицер Артур Ланг, своим письменным столом почти загородивший проем бывшей двойной двери – единственный вход в главный зал.
Миссис Грегсон знала мнение Ланга о женщинах: их надо держать на поводке, от кухни до кровати, и не дальше того. Его изогнутые усы вместе изображали букву W, а бусинки подозрительных глазок имели цвет угольной смолы. Им уже приходилось сцепляться прежде, когда Ланг проведал о ее прошлом. Он явно читал популярные газеты, поскольку запомнил ее кличку: Красная дьяволица. Миссис Грегсон думала, что с войной все забылось. Как видно, нет.
– Ну, миссис Грегсон, – поднял бровь Ланг, – давненько вас здесь не видели. Да еще с пустыми руками. У вас больше никто не умирает?
Волонтерки обычно приносили ему на регистрацию картонные коробки с имуществом.
– Боюсь, что умирают. Смерть не берет выходных. Просто меня на несколько дней переводили в другое место.
– И вы по мне соскучились?
– Разве что по вашему остроумию и привлекательной наружности.
Он просиял:
– Это не единственные мои достоинства.
– От миссис Ланг я слышала другое.
Начальник поморщился:
– Ну а мне вас не хватало, миссис Грегсон. Сам не знаю почему. Чем могу служить?
– Мне нужно посмотреть одну историю болезни. И копию свидетельства о смерти. Они хранятся у вас.
Ланг в ответ прищелкнул пальцами.
– Что такое?
– У вас есть запрос от врача?
– Нет, это же совсем простое дело…
– Как и запрос. Подписанный врачом. Тут речь о конфиденциальности.
– Мне не нужно ничего конфиденциального, – возразила миссис Грегон. – Только открытые источники.
Ланг подался к ней и понизил голос:
– Здесь, миссис Грегсон, все конфиденциально. Мы должны обеспечить им хоть какое-то посмертное достоинство. Чтоб не каждый Том, Дик и Дьяволица рылись в их документах. Откуда мне знать, не работаете ли вы на какую-нибудь помоечную газетенку, выясняя, что случилось с лордом имярек?
Миссис Грегсон заглянула в комнату через его голову. Представила, как ночью вламывается в зал и, добыв нужное, исчезает без следа. «Как в романе Анжелы Брэзил, – заключила она, – и столь же правдоподобно».
Встретив взгляд Ланга, она задумалась, хватит ли ей духа разбить ему голову пепельницей, после чего заставить остальных выдать ей документы. Впрочем, угроза тяжелой пепельницей выглядела нелучшей стратегией.
– Пожалуйста? – попробовала миссис Грегсон.
– Нет.
– Всего один раз.
– Вы не уполномочены.
– А как же непристойные открытки?
Он подозрительно прищурился:
– Что-что?
– Грязные картинки. За шесть пенсов. Такова ведь расхожая цена? И два шиллинга за настоящую грязь.
Он дернул усами, на скулах загорелись красные пятна.
– Не понимаю, о чем речь.
– В отделении Спойон есть санитар, Гордон. У него их полны карманы. Пойдем, спросим, где он их берет?
Офицер оглянулся через плечо, проверяя, не слышат ли подчиненные, но те, скучая над работой, не заметили ее обвинений.
– Миссис Грегсон, уверяю вас…
– О, бросьте это, мистер Ланг. Я провожу ночные обходы. У вас, мужчин, одно на языке. Что вытворяет Фифиор Трикси с вашим маленьким джентльменом. Какие штучки у француженок, какие у бельгиек… да уж, они могли бы научить английскую розочку, как обращаться с сучком. Я только об этом и слышу. В том числе – где купить сладкие французские картинки. Никто не спрашивает, откуда они берутся. Но мы с вами знаем, верно?
Ланг с трудом сглотнул. Она улыбнулась его замешательству.
– Спорим, миссис Ланг об этом ничего не знает?
– Миссис Ланг сюда не впутывайте, – прошипел он и снова оглянулся через плечо. – Так вот, среди имущества покойных и вправду часто попадается то, что вы назвали непристойными изображениями. И что я должен делать? Посылать карточки с этой Трикси, у которой панталоны видно, если не хуже, матерям, сестрам, женам и невестам? С записочкой: «Смотрите, что носил в солдатском ранце ваш Альберт»?
– Нет, вы очень предусмотрительно изымаете их из имущества. После чего обязаны сжигать. А не перепродавать пациентам.
– Вы блефуете. Вы ничего не докажете, – гнусно ухмыльнулся Ланг. – Так что можете облизать моего жирного петушка.
Если он думал запугать или смутить ее, то напрасно.
Миссис Грегсон задумалась. Она, как-никак, побывала замужем и санитаркой на передовой.
– Зато я могу раз и навсегда прихлопнуть вашу торговлю. И – ваше предложение очень заманчиво, но мне некогда.
Он невольно рассмеялся, видя, как хладнокровно она ответила на обдуманное оскорбление. Других сиделок он доводил до слез меньшим.
– Или я иду прямо к матроне и жалуюсь, что ваши волшебные открытки снова гуляют по палатам.
Матрона Элизабет Челленджер, подобно большинству матрон, посланных воевать в Европе, заставляла с собой считаться.
Ланг глубоко, прерывисто вздохнул и решился:
– Хорошо. Но если вы после этого меня заложите…
– С какой стати? Даже у дьяволиц есть понятия о чести. Слово есть слово. Так вот, тот рядовой умер десять дней назад. Он посинел. И лицо было такое… ужасное…
– Это не облегчает поиски. Почти в каждом есть что-то ужасное. Еще что-то?
В его голосе мелькнуло раздражение.
Она порылась в памяти. Суета в отделении, всем требуется внимание, умерших сразу выносят. Только странный цвет кожи и искаженные черты заставили ее помедлить, и то всего на миг. Потому что ей еще надо было… да, представление!
– Это случилось в ночь «Противогазов». Помните, они выступали…
«Противогазами» назвалась мужская труппа певцов, танцоров и мимов, многие из которых переодевались соблазнительными женщинами. Они разъезжали со своим захудалым мюзик-холлом по госпиталям и тыловым частям.
– Он умер как раз перед выступлением.
– Счастливчик. А мне пришлось отсидеть до конца. Могу посмотреть смерти за этот час в журнале отделения. Вы ведь его записали?
– Сестра записывала.
– Как?
Она снова насупилась. Как же они классифицировали эту смерть?
– Кажется, отказ почек.
– А какое отделение?
– Я тогда работала в Нельсона.
– Подождите здесь.
Оттолкнув стул от стола, Ланг встал и вышел в гимнастический зал. Только тогда миссис Грегсон позволила себе задрожать. То, что он ей предложил, почему-то застряло в памяти. За последние полтора года она нарастила толстый панцирь и обзавелась словарем, который позволял живо дать отпор даже самым наглым. Но это ее не радовало. Каждый раз, опустившись до их уровня, она мечтала отмыться с лизолом.
Ланг вернулся. Его щеки уже приняли обычный мучнистый оттенок. Он бросил на стол толстую папку:
– У вас одна минута.
Миссис Грегсон твердо встретила его взгляд. Она понимала, что рискует. Ланг не любил уступать. Она подозревала, что рано или поздно он найдет способ отомстить ей за сегодняшнюю маленькую победу. Но пока верх был ее.
Ланг хрюкнул и отправился проверять писарей и сортировщиков, оставив ее листать документы. Так и есть, вот он. Эдуард Хорнби. Девятнадцать лет, отказ почек.
«Писано левой ногой», – думала она, просматривая симптомы. Синюшность упомянута, а сведенные когтями пальцы – нет. А она отметила и то и другое. Точно ли? И тут она увидела – вот она, несомненная связь между Шипоботтомом и Хорнби.
Миссис Грегсон закрыла папку и тут же открыла снова. Коротким взглядом проверила, не видит ли Ланг, и оторвала верхнюю часть второго листа, а потом и нижнюю половину третьего. Сложила обрывки и спрятала их в карман.
– Эй! – окликнул ее Ланг, когда она накидывала плащ на голову, собираясь выйти под дождь. Она приказала щекам не гореть от стыда. – Закончили, а?
– Да, закончила.
– И собирались удрать, не попрощавшись?
– Ничего подобного. Благодарю вас, – возразила она, толкнув к нему папку. Ланг взял ее в руки.
Не открывай! Пожалуйста, не открывай!
Ланг рассматривал журнал, водя большим пальцем по корешку.
– Извините, – выпалила она, – за резкость. Я была очень невежлива.
Он с полминуты упивался извинением, прежде чем ответить:
– Надеюсь, вы старались не зря.
Она сквозь одежду чувствовала свернутые листки в кармане. Тяжелые, как мешок со стальными умывальниками.
И я надеюсь.
– Возможно, вы помогли в раскрытии преступления. Я расскажу, когда все буду знать. Но если так, это в большой мере благодаря вам, Артур.
Лесть была фальшивой, как девятипенсовая монета, однако Ланг этого не заметил.
– Преступление? Ну-ну… Поставлю-ка я ее на место, а?
Глупая ты женщина, теперь он наверняка заглянет. И заметит потерю. Надо скорей убираться отсюда.
– Будьте добры. И, Артур?..
– Да?
– Не знаете, у кого найдется свободный мотоцикл?
34
Небо, кажется, вылило всю влагу, и к утру тучи стали таять. Отмытая, мокрая земля блестела каплями. Ватсон с Бриндлом на каталке перевезли тело Шипоботтома в монастырский погреб, после чего майор послал Торрансу записку, в которой уклончиво сообщал, что тело убрали. В сводчатом подвале было достаточно прохладно, чтобы на время предотвратить разложение.
Двадцать минут Ватсон провел за мучительным разговором с мисс Пиппери, которая, вероятно от пережитого потрясения, путалась во времени. Все же он более или менее составил представление о том, как протекал последний день сержанта Шипоботтома. Следовало бы еще исключить возможность, что тот был отравлен до переливания – на эту мысль наводили голубые пятнышки в глазу. И еще требовалось поразмыслить над мотивом убийства.
Одолжив у санитара велосипед, Ватсон поехал на ферму Суффолк. Дорога далась нелегко. Подъезд к госпиталю превратился в трясину, поверх которой проложили дощатые мостки для санитарных машин, но и доски, покрытые скользкой грязью, давали плохую опору. Поэтому к повороту налево по шоссе подъехал сильно измотанный Ватсон.
Низкое солнце распугало облака, и ему скоро стало жарко в рубашке и пальто. На дороге было оживленное движение, кроме того, он проехал три стоянки грузовиков, откуда машины рассылались по всей долине Ипра, перевозя людей и грузы ближе к фронту, чтобы под покровом темноты доставить на передовую. И все же становым хребтом транспортной системы оставались лошади, о чем свидетельствовали кучки навоза, которые то и дело приходилось огибать Ватсону.
Он проехал табунок вьючных мулов на заслуженном отдыхе и увидел за лугом руины маленького сельского замка. Животные стояли как в ступоре, как будто не понимая, чем заняться без тяготившего спины груза. У каждого мула на боку был выбрит номер. Мулам, в отличие от их благородных сородичей, лошадей, редко давали имена.
Ватсон почувствовал на себе взгляды. На уцелевшей среди развалин башенке стояли двое рядовых с «Ли Энфилдами» наготове.
Ферму Суффолк он услышал раньше, чем увидел. Из-за живой изгороди раздавалась песня с присвистом. Ватсон узнал хоровой напев: «Тук-тук, бедняга, тук-тук, весь день мой станок стучит. Тук-тук, бедняга, тук-тук, доходяга, денег не жди. Тук-тук, бедняга, тук-тук, когда же смене конец? Тук-тук, бедняга, тук-тук, челнок мне мать и отец…» Песня фабричных рабочих разносилась над сельской местностью, густо пахнущей мокрой землей, навозом и соломой, стадом и немытыми солдатскими телами. Ватсон явно попал куда нужно. Он пошел к ферме – на запах.
Дому из красного кирпича тоже досталось от войны: снесенный кусок крыши затянули брезентом. Ветер приподнимал его, показывая ребра стропил. Два крепких хлева на удивление хорошо сохранились и вместе с жилым домом огораживали мощеный двор с круглым каменным колодцем посередине.
Четыре десятка рядовых девятого взвода первой роты Парней из Ли, добровольцев новой армии Китченера, влившейся в 25-й (пехотный) батальон ланкаширских фузилеров, собрались у водопоя. Многие, раздевшись до пояса, подставляли тела скудным солнечным лучам. У тех, кто стоял на ногах, заметна была характерная сутулость: опытному наблюдателю это говорило, что солдаты только что с передовой – лишь через день-другой люди привыкали, что можно поднять голову без риска получить пулю.
Под песню солдаты перебирали швы одежды, выхватывая и давя ногтями вшей. В движениях сквозило удовольствие от возможности хоть немного отомстить мучителям. Борьба со вшами не мешала песне и даже партии в наполеон.
– Глядите-ка, какая жирная! – выкрикнул кто-то, и тут они заметили офицера. Один за другим рядовые стали подниматься на ноги – белые тела солдат напомнили Ватсону больших слизней.
– Вольно! – гаркнул он. – Ради бога, занимайтесь своими делами, ребята.
– Майор Ватсон! – радостно узнал кто-то. – Что привело вас в нашу дыру, сэр?
– Я сейчас в соседнем эвакогоспитале. Том самом, куда попал сержант Шипоботтом. Вы, конечно, уже знаете, что он заразился и, как это ни грустно, умер. Я хотел бы переговорить с теми, кто лучше его знал.
Прислонив велосипед к стене, Ватсон повернулся к солдатам. Многие уже снова давили вшей.
– Что ж вы его забыли, как сыр на солнцепеке, – натягивая штаны, укорил товарищей здоровенный верзила. – Я Платт, сэр. Капрал Платт, если по-старому. Получил вот третью нашивку. Взводный сержант теперь.
Ватсон вспомнил Платта. Его размеры, так же как нос Шипоботтома, врезались в память.
– Поздравляю, сержант, – кивнул он, скрывая удивление за энтузиазмом. Платт был жизнерадостным увальнем, сильным и, надо думать, беззаветно преданным, но Ватсон сомневался, что из него выйдет дельный сержант.
– Пивка, майор?
– Нет, мне и так хорошо.
Платт направился к нему, по дороге продевая ручищи-окорока в рукава рубашки.
– Точь-в-точь как нам сейчас. Мы тут баню на колесах ждем.
Красный Крест и волонтерский отряд организовали для отходящих в резерв частей передвижные бани. Солдаты, избавившись от вшей, получат еще горячий душ или ванну, а если повезет, то и чистое белье.
Ватсон отметил их сероватую, покрытую мурашками кожу.
– Вы, верно, замерзли тут.
Парень засмеялся:
– Не, это вы у нас неженка-южанин, майор.
Шагнув вперед, Ватсон внимательно осмотрел торсы двух солдат.
– Вы двое, после бани явитесь к фельдшеру. Покажете ему эти расчесы.
– Есть, сэр, – пробормотали оба, поднимая руки, чтобы ему виднее была красная, воспаленная кожа.
– Чесотка, – определил Ватсон. Это означало неделю на серной мази. Он снова повернулся к сержанту: – Я, как уже говорил, приехал из-за Шипоботтома.
Платт кивнул. Его круглое, как луна, лицо помрачнело.
– Да, что жаль, то жаль. Шиппи все любили.
– Надо думать. Врагов не было?
– Врагов? – Платт расхохотался. – Какой же сержант без врагов? Недовольные всегда найдутся. А вы почему спрашиваете?
Ватсон, пропустив вопрос мимо ушей, с нарастающим подозрением всматривался в лицо Платта.
– А друзья? Друзья у сержантов бывают?
– Рядовой Фаррер вон. С одной фабрики. Эй, Альберт, шевели пятками, валяй сюда. И ты, Мэйсон. Еще был один паренек, Хорнби, из третьей роты. Он тоже помер. Газы.
– А с капитаном де Гриффоном вы как? Ладите?
– А, мы его все сперва считали за задери-нос. Барон Ротшильд… Но он ничего так.
– А лейтенант Меткалф?
– Ах, этот… – Сержант прикусил язык.
– Послушайте, Платт, это может быть важно.
Меткалф… он околачивался в госпитале, зазывал сестер на танцы. Или у него были там и другие дела?
– Ну просто он сам из наших. Вон с Говардом в одну школу ходил. А потом набрался всякого в Манчестере, так теперь смотрит на нас вроде как сверху вниз. Забыл, откуда вышел, вот что.
– А сейчас он где?
Платт ткнул пальцем в сторону дома:
– На офицерской квартире. С капитаном. У них, везунчиков, собственная ванна. – Сержант подался ближе к Ватсону и шепнул: – Поговаривают, Шиппи-то в госпитале убили, майор. В вашем отделении. Я-то скажу, все это бабьи толки…
Иными словами, полная чепуха.
– Спасибо за доверие, сержант.
– Только не нравится мне, что вы здесь расспрашиваете про Шиппи.
– Так положено, сержант, так положено, – повторил Ватсон фразу, которую не раз и не два слышал от сотрудников Скотланд-Ярда. – Следует установить причину убившей его болезни. У нас, врачей, это называется «эпидемиология».
Неловко было морочить сержанту голову звучными терминами, но следовало как-то заставить его отцепиться. Как и ожидал Ватсон, сержант наморщил лоб.
– Вот оно как…
– Чтобы предотвратить рецидивы, мы должны определить сопутствующие обстоятельства…
– На случай, если там вроде как тиф?
– Именно так. А теперь, если мне позволят спокойно переговорить с вашими…
Его прервал шум мотоцикла, завернувшего с дороги к ферме. Это приехала миссис Грегсон в забрызганных грязью «данхиллах». Остановив машину, она сняла очки и выдохнула:
– Майор Ватсон, вторая жертва…
Люди зашевелились, опознав в мотоциклисте женщину. Кое-кто прикрыл наготу, другие стали подниматься, решив, что прибыла автобаня.
– Хорнби. Он из Ли. Из той же части. Из этой части.
– Жертва? – переспросил Платт. – Как понимать: жертва? Это что, заразно?
– Нет, просто фигура речи, – объяснил Ватсон, желая успокоить солдат. Кое-кто, уловив перемену настроения, уже подступил ближе
– Покойный, – поправилась миссис Грегсон, – был из Ли.
– Уверены? – спросил Ватсон.
Миссис Грегсон, достав из кармана листки, передала ему.
Двое из Парней Ли умерли. Не было ли в этой роте и других, неизвестных жертв?
– В таком случае, я думаю, нам следует поговорить с капитаном де Гриффоном и лейтенантом Меткалфом.
В этот самый момент распахнулась дверь дома. Во двор с лаем выскочил песик Сэсил. За ним показался перепуганный Меткалф. Он шевелил губами, но слова застревали в глотке. Наконец он выдавил:
– Скорее! Там…
Он не договорил: капитан де Гриффон, оттолкнув его в сторону, вывалился во двор. Лицо его было ужасно, распростертое на камнях тело свела и не отпускала жестокая судорога.
35
Зарево было видно за сотню миль, в восьми графствах Англии. Солдаты и врачи, сестры и гражданские стояли длинной извилистой линией на береговых утесах Франции, глядя на огонь, пылающий, как маяк саксов во времена викингов. Никто не знал, что это, – не мог знать, что видит агонию цеппелина императорского флота Германии, недавно бомбившего Лондон. К рассвету от воздушного левиафана, выброшенного на холмы Сассекса, остался тлеющий дюралевый скелет. К рассвету подтянулись первые любопытствующие.
Среди них был Герберт Картрайт, бойскаут, назначивший сам себя сторожем южного побережья от вторжения. Никто не знал, как и почему упал цеппелин. Если бы его перехватили британские аэропланы, дирижабль взорвался бы над столицей. Да и не поднимались британские бипланы на ту высоту, с какой действовали над Лондоном вражеские дирижабли.
Возможно, причина была в механической неисправности или в ошибке штурмана. Может, его шкуру пробил заградительный огонь с земли. Так или иначе, зверь охромел, его пятнадцать газовых камер источали драгоценный водород, и он, теряя высоту, отчаянно рвался к спасению за Проливом.
К тому времени, как подоспел Берт Картрайт, у раскаленных обломков крушения уже стояли посты. Охотники за сувенирами успели растащить все, кроме металлических распорок скелета. Берт беспокоился, потому что летательный аппарат упал рядом с лощиной, где он обычно запускал змея.
Проталкиваясь среди зевак, Берт подхватывал обрывки слухов. Толковали, что цеппелин упал целехоньким. Что тел не обнаружено. Что команда сама подожгла корабль – водород и «блау газ» загорались легче легкого, – чтобы не сдавать врагу. Команда разбежалась, но в чужой форме, не знающие языка враги скоро будут задержаны.
Берт достал из ранца блокнот и стал зарисовывать гигантскую сигару дирижабля. Напишет доклад для скаутского отряда. Ему вспомнились фотографии с разбросанными обломками Большого Ярмутского павильона – зал на набережной сгорел в 1914-м, когда суфражисткам отказали в разрешении устроить там собрание. «Бешеные ведьмы», – сказал о них папа Берта.
Рисуя, он поглядывал по сторонам и скоро заметил в толпе знакомого. Твидовый дядька. Берт впервые увидел его больше года назад, пуская змея. Тогда этот дылда спорил с другим мужчиной, пониже ростом – военным, судя по фуражке и эполетам на плаще. С тех пор высокий часто прогуливался в Даунсе в любую погоду – и одевался обычно причудливо, чаще в тот же потертый твидовый костюм, что был на нем сегодня. За время после ссоры с офицером Твидовый постарел. Сильнее сутулился, двигался будто со скрипом и шагал не так широко, как раньше. Он наравне со всеми разглядывал обломки крушения, но, кроме того, обходя вокруг, внимательно присматривался к земле.
Берт видел, как Твидовый заметил под ногами что-то интересное. Его будто током ударило. Выронив трость – простую клюку, – старикан достал что-то из кармана и упал на четвереньки, не заботясь, что станется с его костюмом на грязной вытоптанной траве. Пригибаясь к самой земле, он разглядывал ее через лупу, потом перебирался шагом дальше и что-то соскребал.
Выпрямившись, он вернул себе прежнюю гордую осанку. Осмотрелся, словно искал союзника или свидетеля, и поймал взгляд мальчишки. Берт поспешно вернулся к рисованию. Впрочем, краем глаза он видел, что Твидовый направляется к нему.
На удивление мягко и ласково он извинился, что помешал. Однако ему нужна помощь. Он видит, сказал старик, что Берт – бойскаут, что его мать работает на снарядной фабрике (потом он объяснил, что скаута выдал матерчатый браслет, а о фабрике рассказало желтое пятнышко на воротнике рубашки – отпечаток пальца, выпачканного лиддитом) и отец, конечно, тоже вносит свой вклад. «Еще бы!» – ответил Берт. Отец был квартирмейстером во Франции. Так вот, не согласится ли Берт помочь правительству его величества? «Соглашусь», – ответил он, хоть и без особой уверенности. «Отлично», – сказал Твидовый, спросил, как его зовут, и попросил одолжить блокнот. На чистом листе он начертил какие-то зигзаги со странной буквой «Р» в центре. Буква получилась у него перевернутой.
Ну вот, сказал Твидовый, бойскауты, конечно, отличаются наблюдательностью, а кроме того, Берт ближе других к земле. Он попросил мальчика пройтись вокруг, высматривая такой узор под ногами, там, где трава выжжена или вытоптана. Справишься? Он достал шиллинг.
Берт понимал, что опаздывает в школу, но еще лучше понимал, сколько можно накупить на целый шиллинг. Он двинулся против часовой стрелки, а Твидовый пошел в обратную сторону, сгибаясь пополам и иногда опираясь на клюку, чтобы присесть и снова выпрямиться.
Берту земля представлялась просто истоптанной подошвами грязью. Мешал поискам и поток зевак, рвавшихся к дирижаблю, чтобы сделать снимок «карманным Кодаком». Приходилось вилять между ними, и, давая крюка, Берт едва не пропустил тот самый отпечаток.
Мальчик звонко свистнул, и Твидовый, услышав сигнал, поспешил к нему. Берт стоял над самым отпечатком, чтобы его не затоптали. Твидовый запыхался, пока спешил к нему, но, увидев след, обрадовался. Стал озираться, осматривать местность, потом махнул куда-то своей палкой и быстро пошел от места крушения. Берт, хотя в нем, кажется, больше не нуждались, потащился следом.
Через тридцать ярдов Твидовый встал как вкопанный. Секунду старикан поворачивал голову, как гончая, потерявшая след, потом присел, достал лупу, и то, что увидел, снова погнало его вперед.
Они перевалили за каменистый пригорок и вышли на крутой спуск к буковому лесу. Старик, пыхтя и отдуваясь, снова присел на корточки, растер что-то между большим и указательным пальцами. Взгляд его был прикован к гнувшимся под ветром кустам под гребнем. Знаком приказав мальчику ждать, он на цыпочках подкрался к кустарнику. Палку он теперь держал как посох. Берт невольно отметил, как пугающе блеснули его глаза, когда старик, обернувшись, приложил палец к губам.
С тихим криком он ринулся вперед и раздвинул тонкие ветки, скрывавшие неглубокую яму. На секунду ветки сомкнулись за его спиной, но Твидовый тотчас вылез обратно. Почувствовав, что тревожиться больше не о чем, Берт приблизился к преступным кустам. Твидовый отвел ветки палкой, и мальчик увидел.
На меловой почве среди темных корней лежал человек в одежде, в которой Берт – эксперт по армии вторжения – сразу узнал темно-синюю форму германского флота. На ногах у него были отличные высокие ботинки на шнуровке. Узор следа с вывернутым «Р» красовался на подошвах. Даже Берту было ясно, что человек мертвее мертвого. Лицо у него сильно обгорело, на одежде запеклась кровь. Берт впервые видел покойника и решил, что нужно будет описать этот случай.
Твидовый терпеливо объяснил, что буква «Р» и зигзаги молний изображаются на обуви, изготовленной в немецком городе Pirmasens – Пирмазенс, в центре обувного производства, компанией Pessen. Потом он послал мальчика за солдатами.
Когда тот вернулся, Твидовый вынырнул из кустов, отряхнул грязь с колен и рассказал солдатам, что погибший – помощник командира цеппелина, что призван он из Бремена, что, судя по дорогим ботинкам, по неформенным ремню и портупее, он из состоятельной семьи. Ожоги и следы на руках говорят о том, что именно он поджег застрявший дирижабль.
Раненный взрывом, он, не желая задерживать товарищей, спасавшихся от плена, отошел, волоча ногу, сколько мог от пожара, потом на четвереньках прополз еще семьсот ярдов, оставляя на земле капли крови и клочья обожженной кожи, и около полуночи забился в эту дыру.
Уверившись, что все это улеглось в голове у обомлевших солдат, Твидовый поблагодарил Берта, объяснил, как узнал в нем бойскаута, и оставил на прощание шиллинг и странную фразу:
– Как видно, Берт, одних пчел человеку все же мало.
С этими словам он зашагал прочь быстрой упругой походкой, запомнившейся Берту по первой встрече с этим странным человеком.
36
Они вели бой в темноте – сражались с призраком, не имеющим ни вида, ни формы, и не знали, откуда ждать опасности. Ватсону казалось, будто он перенесся в Средние века, где против болезни и эпидемий у него были только примитивные снадобья из трав да заклинания суеверных.
Де Гриффон свесился с койки. Его шумно рвало в стальное ведро. Когда капитан качнулся обратно на подушку, миссис Грегсон утерла ему рот и приложила к лицу резиновую кислородную маску. Припадки повторялись, но уже реже. Они очистили больному желудок сиропом ипекакуаны, чтобы вызвать рвоту, и порошком лакрицы с сегнетовой солью в качестве слабительного в надежде вывести яд из тела. Жар сбили гваяколом. Синюшности пока не было – бледность, скорее, отдавала в серый цвет, – но пульс бешено частил, давал перебои, а приступы сводили мышцы лица в ту самую жуткую усмешку.
Ватсон не знал что и делать.
– Я хочу заменить ему кровь, – сказал он, когда пациенту стало полегче.
– Заменить?
– Провести полное переливание.
– Боже мой! А это не опасно?
Ватсон ей не ответил. Ответ был один: «Да, опасно». Но опасно и бездействие.
Они сумели доставить де Гриффона в госпиталь на грузовике, который привез на буксире передвижную баню. Был момент, когда Парни из Ли, решив, что врач претендует и на прицеп, едва не взбунтовались. Но Ватсон велел Платту отцепить баню, а миссис Грегсон, сев за руль «денниса», очертя голову погнала его к палатке для переливаний.
Сейчас Ватсон взял у де Гриффона кровь из уха и размазал ее по фарфоровому блюдцу. Кое-кому из королевского семейства эту процедуру приходилось повторять регулярно. Больная кровь.
– Это долго?
Ватсон улыбнулся – вопрос был вполне уместен.
– Не меньше суток.
– А сколько времени у нас есть?
– Боюсь, меньше. – Он пожал плечами.
– Это не вызовет шока?
– В таком ослабленном состоянии острое сердцебиение может поразить миокард. Чем больше мы вольем ему крови, тем сильнее будет нагрузка на сердце. Поэтому придется не только вливать, но и выпускать понемногу.
Ватсон ждал возражений, но не услышал. По правде сказать, он приблизился к границе своих познаний. Гемотрансфузия была молодой наукой, выковывавшейся, и очень быстро, в горниле сражений.
Он уколол себе палец и капнул крови в пробирку с суспензией натрия цитрата, потом хорошенько встряхнул пробирку.
– Вы хотите дать ему свою кровь?
– Пару пинт могу уделить. Не дадите ли образец вашей?
Миссис Грегсон подставила палец, и он ланцетом добыл несколько капель ее крови для раствора цитрата.
– У меня вторая группа, – сказала она. – О, подождите…
Сняв с лица капитана кислородную маску, она отступила, позволила ему вытошнить струйку зеленоватой слизи и снова утерла рот.
– Кажется, желудок мы ему вычистили.
Капитан что-то неразборчиво пробормотал и упал на кровать. Лоб его еще блестел от лихорадки. Миссис Грегсон воспользовалась спокойной минутой, чтобы вынести ведро. Когда она вернулась, Ватсон уже закончил тест на агглютинацию.
– Похоже, он у нас универсальный реципиент.
Миссис Грегсон закатала рукав.
– В таком случае… а потом я схожу за миссис Пиппери.
– Благодарю. – Майор разматывал повязку у себя на руке. – Можно использовать старый надрез. Да, и спасибо за сведения о Хорнби. Как вы решились?
– Разве вы не получили моей записки?
Он машинально потянулся к брючному карману, достал помятый конверт, который принесла утром сестра Дженнингс.
– Простите.
Майор хотел вскрыть конверт, но миссис Грегсон остановила его:
– Не трудитесь. Там сказано только, что я уступаю сестре Спенс и возвращаюсь в Байоль. И заодно попробую достать историю болезни человека, у которого видела те же симптомы.
– Трудно было ее достать?
– Не слишком. – Мелькнувшая на ее лице тень говорила иное. – Пожалуй, я немножко нагнула инструкцию. А значит, рискую нажить неприятности, если доведется туда вернуться. Кое-кто наверняка захочет свести со мной счеты.
– Миссис Грегсон, я и подумать не мог…
– О, ничего страшного я не сделала. Никому себя не обещала, ничего такого. – При этих словах она беспокойно усмехнулась, будто мысль такая была. – Просто наступила кое-кому на мозоль. Придумаю, как вывернуться.
Капитан застонал и выгнулся всем телом, сбрасывая с себя одеяло. Миссис Грегсон положила ему на лоб холодный компресс, и возбуждение спало.
– Вы искали метки на его теле?
Она кивнула.
– Ничего необычного. Он грызет ногти.
Это прозвучало так абсурдно, что оба засмеялись.
– А о метках на теле Хорнби записей нет?
– Нет. А с другой стороны, царапины объяснимы при таких спазмах лица и рук.
– И если никто не искал цифр…
– Потому-то я и выкрала из дела этот листок.
Ватсон не понял ее:
– Доказательство, что он служил вместе с Шипоботтомом…
– Не тот. Другой. Я оторвала часть второго листа. Номер захоронения на кладбище при байольском госпитале.
– Миссис Грегсон, вы предлагаете то, что я думаю?..
– Наверное, так. – Она говорила ровно и не изменилась в лице, словно дело было самым обыкновенным. – Нам придется выкопать рядового Эдуарда Хорнби.
Лейтенанта Меткалфа сестра Дженнингс нашла вышагивающим у госпитальной палатки. Он был без шинели, рубаха на спине промокла.
– Лейтенант, вы яму в земле протопчете. И не потейте так, а то отпаивать придется. Капитана навестить хотели?
– Да, но майор Ватсон наговорил мне такого, что до сих пор в ухе колет, – пожаловался юноша. – И велел записать свои передвижения за последние два дня. Наверное, просто хотел занять меня чем-нибудь, чтобы я отвязался.
– Вы хоть знаете, кто такой майор Ватсон?
– Нет, – покачал головой Меткалф. – А должен знать?
– Может, и не должны. Но поверьте: он знает, что делает. Идемте со мной. – Она ухватила лейтенанта за локоть и повела в Большой дом. По пути им встретилась сестра Спенс, наградившая подчиненную подозрительным взглядом.
– Младшая сестра Дженнингс!
Та кивнула на Меткалфа:
– Шок, сестра. Сладкого чая…
– Разумеется. Однако вам незачем оставаться и смотреть, как он пьет.
– Верно, сестра. Через пятнадцать минут мне надо быть в хирургии.
– Отлично. Вам пришло письмо. В кабинете у сестры Камминс.
– Спасибо.
Сестра довела Меткалфа до пункта поддержки – открытой палатки, в которой двое санитаров день и ночь кипятили два больших бачка с чаем, на ее вкус, слишком крепким. Усадив лейтенанта, она принесла ему кружку с тройной порцией сахара.
– У меня всего несколько минут, я сестре Спенс не голову морочила.
Он сделал глоток.
– Спасибо, вы очень добры.
– Капитан в хороших руках. – Сестра Дженнингс вкратце описала историю Ватсона, насколько знала ее сама. – Как видите, майор Ватсон на многое способен.
Кажется, Меткалфа ей пронять не удалось. Афганская война была очень давно, а на чтение детективных рассказов у него не хватало времени.
– Способности ему понадобятся. Если с капитаном де Гриффоном что случится, представляю, какой ад начнется.
– О, это почему же?
– Ну, он ведь недавно… – Меткалф замялся, соображая, не говорит ли лишнего, – недавно узнал, что он – новый лорд Стэнвуд.
– А это все меняет, не так ли? – спросила Дженнингс.
– Я бы сказал, да. Семья захочет узнать, что здесь произошло.
– По-моему, мы тоже хотим знать. Было время, лейтенант Меткалф, когда мы все бы млели, узнав, что среди нас лорд Стэнвуд. Мало кто видел своими глазами графа, герцога, да хоть простого сэра. – Она покачала головой. – Но, когда ты повидал графа Кротфорда с кишками наружу или сэра Уильяма Тенанта, которому жить без ног выше коленей, уже не верится, что они из другого теста. – Сестра вздохнула. – Господи, послушать меня – прямо как миссис Грегсон.
– А что миссис Грегсон? – заинтересовался лейтенант, хотя после вчерашней беседы сам неплохо представлял.
– Ну она… у нее довольно смелые взгляды на такие вещи. Вроде наследственных привилегий.
Достаточно смелые, чтобы защищать анархию, а один раз и убийство, – припомнилось ей. Только ли один раз? Возможно, сестра должна рассказать доктору Ватсону, что ей известно о прошлом его помощницы. Только не примет ли он это за наветы? Надо подумать. Ей надо еще забрать письмо и заняться пациентами, а доктор может счесть ее сплетницей. И решить, что дело в обычной среди сестер вражде с волонтерским корпусом.
– Сделайте, что просил доктор Ватсон. Запишите все свои действия с тех пор, как встали вчера с постели, до минуты, когда заболел капитан.
– Да зачем же? Что толку писать?
– Вы здесь были вчера, верно? – напомнила она.
– Да. С миссис Грегсон и мисс Пиппери. И раненых навещал, конечно.
– Конечно… И к Шипоботтому заходили?
– Заходил. Я его первым навестил, его еще при мне забрали на переливание.
– А сегодня вы были с капитаном де Грифоном, когда у него появились те же симптомы.
Он со стуком поставил кружку на стол:
– Слушайте, вы это к чему клоните?
К тому самому, о чем подумает майор Ватсон, ответила она про себя. И встала.
– Ни к чему. Но на вашем месте, лейтенант, я взялась бы за перо. У вас, похоже, завелась привычка оказываться в неподходящее время в неподходящем месте.
37
Ватсон проснулся внезапно, плохо соображая, где он и который час. Он лежал, наполовину одетый, на больничной койке. Лампа освещала сидящую на другой койке миссис Грегсон и свернувшуюся рядом с ней мисс Пиппери. Женщина медленно и нежно гладила спящую девушку по волосам. Заметив, что Ватсон проснулся, она улыбнулась.
Он достал воды напиться и взглянул на часы. Почти полночь. Последнее, что ему запомнилось: визит Торранса и напряженный разговор с майором. Потом от нового кровопускания у него закружилась голова. Он еще помнил, что пришла сестра Дженнингс, но давала ли она кровь, не знал. От напряжения памяти стены палатки поплыли в глазах.
– Извините… – начал он.
Миссис Грегсон покачала головой:
– Я бы вас разбудила, если что. Вид у вас был совсем никуда.
Он тяжело, чувствуя все свои годы, зашаркал к де Гриффону. Тот теперь лежал без кислородной маски, лицо было безмятежно, дыхание ровно. Ватсон осторожно пощупал пульс. Достаточно насыщенный.
– Думаю, вы его спасли, – сказала миссис Грегсон.
– А я думаю, его спасли мы. Когда достаточно окрепнет, надо будет расспросить его, с чего это началось. И отдать его кровь в лабораторию.
Часть взятой у капитана крови Ватсон сохранил для анализа.
– Все это подождет. У вас ужасный вид. Слишком много отдали крови.
Наверное, она была права. Он обессилел, и комната качалась, как океанский лайнер на пологой волне.
– Вы тоже.
Ее взгляд без слов напомнил Ватсону, что она моложе и крепче.
– Я чуть погодя разбужу Элис… мисс Пиппери и сама немного посплю. А вы теперь возвращайтесь к себе. Это распоряжение волонтерского корпуса. Все остальное подождет.
– Остальное? – полусонно спросил он.
Она молча изобразила, будто работает лопатой.
– Миссис Грегсон, – покачал головой Ватсон, – я что угодно, только не грабитель могил. Это надо будет сделать по официальным каналам.
Подняв бровь, она дала понять, что об этом думает.
– Ступайте в постель. Сейчас же. Кыш!
Слишком усталый, чтобы спорить, Ватсон поблагодарил ее, заправил рубаху и вышел в сырую ночь.
Хорошая работа, Ватсон, – произнес самозванец у него в голове.
Хоть он и понимал, что это – игра воображения, но голос приносил ему некоторое утешение. Волоча свинцовые ноги вверх по холму, подняв воротник от ветра, Ватсон гадал, как бы обернулась его жизнь, не случись той судьбоносной встречи в лаборатории Сент-Барса. Такие развилки определяют жизненный путь. Его путь определил случайный разговор с бывшим коллегой Стэмфордом в баре «Критерион». Что, если бы их дороги не пересеклись, если бы Стэмфорд не вздумал познакомить его с «поклонником определенных и точных знаний»? И если бы этот поклонник не снимал уже квартиру на Бейкер-стрит?
Надо полагать, он стал бы заурядным семейным врачом вроде тех, у кого не раз за эти годы выкупал практику: на пальцах следы нитрата серебра от выжигания бородавок, пятна йода после смазывания порезов и ожогов, табачная желтизна от бесконечных сигарет во время долгих дежурств, плечи ссутулены от бесконечных обходов, от часов над постелями умирающих и рожениц.
Нет, уж лучше тот путь, которым он шел уже не первый десяток лет. Пусть даже финала он не предвидел. «Да и кто, – подумал Ватсон, вслушиваясь в жалобные стоны и бред солдата из палатки, – мог бы предвидеть такое?»
Ответом ему было глухое ворчание орудий с юга.