Глава 19
По законам военного времени

Ночи в Восточной Пруссии вроде бы и напоминали родные советские, но все же чем-то неуловимым отличались. Казалось бы, и тишина та же, и темень, изредка стрекочут насекомые и переговариваются лесные птички, земля отдыхает от праведных и грязных делишек разномастного люда, природа засыпает или делает вид, что отдыхает… Но разведчики, засланные Судоплатовым в глубокий тыл врага, считали все здесь чужим. Потому и относились к местной флоре и обычаям аборигенов по-особому. Жестковато. Может быть, следуя законам военного времени? Так думали они, в это пытался уверовать и Сергачев, бывший гражданский, а теперь боец РДГ, промышляющей за линией фронта в целях выполнения секретной операции. Поэтому, когда товарищи без зазрения совести и со спокойствием на лицах начали мучить офицера младшего комсостава вермахта, предварительно раздев его и несколько раз жестко ударив, Сергачев скривился, хотел было отвернуться, но все же переборол свои сумбурные чувства гуманности к пленному и ненависти к нему же, к врагу. Он молчаливо созерцал сцену пыток «языка», больше поглядывая в сторону поля и петлявшей по нему дороги, где недавно Селезень напал один сразу на трех велосипедистов. Бойцы, видимо, замели следы схватки, спрятали двухколесный транспорт в густую траву или под стог сена, тела двух убитых гитлеровцев тоже «прибрали».

А теперь живой фриц мог позавидовать своим мертвым товарищам. Машков по очереди с Селезнем наносили болезненные удары в уязвимые точки офицера, на что даже радистка реагировала спокойно, пытаясь переводить всхлипы и междометия пленного.

Рядом лежал ворох одежды всех трех немцев: два солдатских набора, один из которых носил следы крови от ножа, и форма унтер-офицера.

– Лизок, последний раз спрашиваю его, так и скажи этому чучелу… Последний раз! Мне нужны данные по дислокации и передвижке частей вермахта и СС в этой местности, от Ауловенена до Инстербурга. Какие задачи поставлены перед ними по поимке диверсантов, какие еще силы привлекли, кроме местного населения, какие есть «белые пятна», где можно пробраться? Слышали ли они о партизанах поблизости? Может, в Литве за Тильзитом есть горячие точки, где действуют партизаны? Пусть говорит правду, потому что пойдет с нами, и если мы встрянем – он умрет так больно, что сам будет проситься в ад. Мать его… Переводи, чего смотришь на меня?!

– Он не знает про части СС, только про резерв вермахта и штурмовиков, рыскающих повсюду. Еще волонтеры из поселений, в основном охотники и молодежь. А партизаны…

Лиза задала вопрос про партизан, пленный испуганно озирался на беснующихся мужчин, отвешивающих ему тумаки, с нескрываемой надеждой и страданием смотрел на девушку, будто она могла прекратить всю эту канитель. Он начал бурчать что-то под нос, схлопотал от Машкова увесистую оплеуху, получил пинок в бок.

– Громче и ясно… Язык проглотил, гаденыш?

Офицер рассказал все, что знал. Известия были неутешительные: никаких партизан поблизости, сплошь и рядом прочесывания местности подразделениями СС, СД и вермахта, добровольцами из селений, собаки, гестапо, жандармерия, воздушная разведка.

Сержант стоял в раздумьях минуту, потом пнул немца по коленке:

– Что он слышал про литерный, про сверхтяжелый танк «Крыса»?

Пешкова перевела. Унтер часто заморгал, сконфузился, пуская кровавые пузыри разбитыми губами, начал что-то невнятно шептать.

– Он толком не знает, – сказала Лиза, вслушиваясь в бормотания фрица, – якобы спецсостав находится сейчас в районе Хельберга… Или находился недавно. Он сильно охраняется, все засекречено и на контроле у самого Гиммлера…

– Все?

– Думаю, да.

– Невелики новости, елы-палы! – Машков закусил губу, посмотрел на Сергачева. – Степаныч, а не могли мы протаранить своим паровозом на станции Хельберга их литерный? Может, он как раз там и стоял? Ничего не заметил такого?

– Нет. Его там не было. Точно. Да и не мог он там быть! Колея не та и…

– …Ну, на хрен… Ты мне ща будешь опять задвигать про свои доводы и жаргонами крыть?! Может, стоит вернуться и разузнать все про литерный? А как вдруг окажется, стоит он там и чинится… или выходит сейчас на промысел снова покататься? Мы бы его вскрыли как консервную банку, а?

– Сержант, отставить! – строго произнес Сергачев. – Чего ты дергаешься? Забудь ты уже про этот литерный, там пустышка под чехлом катается, приманка фальшивая, мы доказали это, доложили в Центр. У меня были четкие ЦУ – в случае подтверждения бутафории эшелона сообщить по рации и забыть про него навсегда. Мы так и сделали. Успели доложить нашим. Что еще? Будем рисковать оставшимися жизнями и уходящим временем, чтобы ловить и ликвидировать деревянный макет большой игрушки Гитлера? Вы и так положили кучу своих ребят ради этого. Давайте продолжать задуманное и загонять фамилию шпиона для Центра, дай бог, они там разгадают этот ребус, ешкин кот.

– Я согласен со Степанычем, – оповестил Селезень.

– Я тоже, сержант! – отозвалась Пешкова. – Он прав на все сто. Не нужно путать задачи, бегать зайцами зазря и срочно следует довыполнить поставленную цель.

– Красиво все поете! Ишь… – Машков со злости пнул пленного и стал разбирать ворох серой формы. – Серега, ты… и ты, Лизка, одевайтесь. Степаныч… наш мудрец, елы-палы, останется в прикиде пруссака-железнодорожника. Правда, ты уже весь грязный и раненый. Но окромя этого, больше и нет ничего. Все, рассосались по кустам, Сергачев, сторожи пленного. Только не так, как прошлого… этого рыжика.

– Есть, – сухо сказал ветеран и, тряхнув винтовкой, подошел ближе к офицеру, лежавшему у березы, – лежи, фриц, и не рыпайся, не хочу брать грех на душу.

– Мда уж-ж! – ехидно скривился сержант и ушел за куст переодеваться.

Чуть позже группа вышла в рейд. Нужно было за ночь преодолеть десяток километров на север, навести шорох в Ауловенене, затем снова обойти Шлиссенгард и почти вернуться в бывалые места, в район Радшена. Что делать, если ключевое слово кроссворда носило именно такие буквы – немцы же не могли специально настроить городков и сел для дерзких живучих русских диверсантов!

Ночью за отрядом увязалась какая-то бродячая собака, жалобно скуля и никак не отставая от людей, крадущихся мимо мелких деревень и обходивших посты немцев. Пришлось Селезню прикончить пса, сначала заманив его сухарем. Пленный, тащивший заряды для гранатомета, запасные магазины для автоматов и вещмешки, старался во всем угодить разведчикам, даже подсказывал, как лучше пройти в том или ином направлении. От этого и Сергачеву, и Пешковой становилось на душе более тягостно и грустно от мысли, что этому молодому курносому блондину скоро придется перерезать горло, отправив в мир иной как ненужного свидетеля, врага и лишний балласт. Так паршиво Семену Степановичу давно не было.

Они продолжали шагать дальше, держась темных лощин, низких обводненных логов и полосок леса вдоль полей. Местность за Шлиссенгардом совсем не подходила для пряток от противника своим редколесьем и обширными лугами, но темнота способствовала скрытному продвижению.

В полночь достигли окраин Ауловенена. Сделали привал. Перед боем нужно было отдохнуть, набраться сил и задора, попрощаться с пленным, выработать план умелых действий. Машков сделал знак Селезню, и тот вяло поднялся с травы. Сергачев бросил взгляд на Пешкову, пытаясь найти в ее глазах сочувствие и поддержку своим гуманным мыслям, но девушка, казалось, не обращала внимания на происходящее.

– Сержант, прости… гм… А нельзя как-то иначе, не устраивать резню, взбрыкивания, не выглядеть злобными псами? – не вытерпел и выпалил ветеран.

– Псами? Степаныч, ты че, в натуре? Из церкви вышел, целый день молясь? Или в этом фрице признал своего племяшку? Ты посмотри на него, твою мать! Он сейчас тебе пятки лижет, а вчера и завтра вон у того стога расстреливает. Их послали нас найти и уничтожить. Если доведется – то пленить, а потом все равно расстрелять голыми за амбаром и скормить червям в выгребной яме. Ты пока там у себя на Урале таскал железо на горбу, мы каждый божий день сталкивались с такими, как эта гнида, нос к носу, бились и будем биться, пока победа не настанет. Пока ты в тылу робил, они жгли, стреляли пачками народ наш, деревни и города стирали с лица земли, пленных наших из пулеметов мочили, детей пополам рвали и стариков наших в сараях жарили. Ты че, отец?! Бес попутал?

– Ну… не так же… как они… как того пса бродячего… Сережка, ты же сам сын чей-то… – Сергачев заблеял, потерялся, развел руки в стороны, крякнул.

– Отставить тут нытье всякое! – прикрикнул Машков, вскочил, заходил между бойцами, сжимая кулаки. – Мне в отряде не нужно гуманистов. Мне воины нужны! Солдаты. Безжалостные, хитрые и с одной лишь целью в башке – мочить этих гадов. Мочить! Как можно больше и дольше. Чтобы аукалось и в Берлине ихнем, и в Москве слышали.

– Вон оно как!

– Да, так. Именно так. А мы сюда, думаешь, для чего засланы? Да, найти литерный, доказать его фальшивость или реальность, а в случае последней уничтожить всеми силами. Так? Та-ак! А дальше что? А дальше наш долг – выбираться поскорее отсюда мышками или продолжить партизанскую войну, диверсионные вылазки и гадить, гадить, гадить этим уродам, мать их…

– Я понял тебя, Василий, понял! И все же можно просто казнить гитлеровца, а не потрошить его и не истязать.

– Сергачев!..

– Сержант, он верно говорит, – Лиза встала, достала фляжку с последним глотком воды, – мы не твари, подобные им, и не нужно уподобляться им. Просто убейте этого фрица и все! Могу я это сделать, если вы спокойно не умеете расстрелять пленного.

– Че-е?!

– Вась, да сделаю я, сделаю, – бросил Селезень, жестом показав немцу вставать.

Пленный, видимо, понял намерения русских, задрожал, застонал, физиономия стала удрученной и жалкой.

– Пошли, пошли, герр офицер. Грибы поищем. Обещаю, что все будет быстро и тихо, почти не больно.

– Справишься один? А то, боюсь, немец прыткость запредельную покажет в последний момент. – Машков искоса посмотрел на товарища.

– Обижаешь, сержант! Сам я. Степаныч, – Селезень поднял обессиленного пленного под локоть, – обещаю сделать все тип-топ, без крови и агоний.

Сергачев только смог молчаливо кивнуть и опустил голову, кусая ус. Пешкова прикрыла ладонью повязку на ране и сидела, закрыв глаза.

Снайпер увел немца прочь, минуту стоял и прислушивался к лесной тишине и тяжелому частому дыханию обреченного. Потом незаметным движением вынул «Вишню» и резко вогнал нож точно в сердце офицера. Бедняга открыл рот, закатил глаза, вытянулся струной, но тут же с помощью палача медленно осел на землю, руки Селезня заботливо, будто ребенка укрывали одеялом, уложили немца возле маленькой березки.

Вернулся рядовой хмурым и замкнутым, от его былых шуток и озорного блеска в глазах не осталось и следа. Все бойцы сделали вид, что ничего не произошло, но тяжелая аура, повисшая над ними, давила невидимым прессом на плечи и мозги. Затем Машков рассеял угрюмые флюиды товарищей, распорядившись о начале мини-операции.

В Ауловенене находилось подразделение резервной армии вермахта, тыловое обеспечение фронта: военные строители, саперы, автомобилисты, связисты, медики и интенданты. Расквартированные по домам местных жителей солдаты и инженеры улеглись спать, кое-где еще продолжались пьянки и ухлестывания за сельскими фрау, жандармы вместе с полицией несли охрану населенного пункта и так называемых вояк Великой Империи.

Внимательно изучив обстановку в селении, разведчики распределились по периметру, четко уяснив задачи каждого и отведенное на их выполнение время. И начали диверсии.

Сначала в трех местах Ауловенена вспыхнули грузовые машины, причем у одной бензобак рванул так, что осветил полгородка и перекинул пламя на соседний дом. Три по-тихому снятых часовых покоились мертвым сном в придорожном кювете, еще одного, наиболее ретивого, Пешкова застрелила из пистолета. Поселок начал просыпаться, не успев заснуть, неразбериха и темнота шла в угоду диверсантам, продолжившим уничтожать живые ресурсы вермахта и его матчасть.

Сергачеву отводилась самая простая часть операции – поджечь стоявший загруженным какими-то ящиками «Опель Блитц», ликвидировать прикорнувший у дома бургомистра мотоцикл «БМВ», последовательно забросить в окно гранату и чесать на соседнюю улицу, завести грузовой фургон и выехать на нем за пределы селения, ожидая там остальных. Это, казалось бы, простое для разведчиков задание ветеран выполнил с трудом, потому как дикое волнение и нерасторопность пожилого железнодорожника тормозили его действия, придавали ногам и движениям ватность. Грузовик все никак не хотел загораться с первого и даже с третьего раза. Пальцы дрожали, руки тряслись, спички ломались, брезент не зажигался. Мелькнувшая здравая мысль в лопавшейся от страха голове подсказала попробовать воспламенить то место машины, где виднелись подтеки масла или горючки. Сработало. Автомобиль стал разгораться, и вскоре его охватил всепожирающий огонь, тогда как на других улицах уже пылали машины, подожженные товарищами.

Отбежав пару десятков метров и вспомнив короткие наставления Машкова, Сергачев принялся пробивать штык-ножом бак и колеса мотоцикла. Лезвие застревало в металле и резине, спина вспотела, будто он пробежал два километра по лесу, выскочивший из сеней сонный часовой залепетал что-то нечленораздельное, от испуга и вида диверсанта никак не мог передернуть затвор винтовки, стуча по нему трясущимся кулаком. Вместо того чтобы вскинуть свое оружие и выстрелить в немца, Сергачев выдернул «маузер», снабженный штык-ножом, из брюха изувеченного транспорта и бросился за угол здания. Он напрочь забыл про уничтожение фрицев в доме и гранату, про опасность на крыльце в виде очумелого охранника, бранившего заевшее оружие, а лишь, спотыкаясь и ударяясь обо все препятствия, побежал вокруг дома.

На соседней улице раздались выстрелы, гулким эхом прозвучал взрыв. В окне появилось лицо заспанного гитлеровца, встревоженного звуками пальбы, и только тут Сергачев вспомнил про отдельную деталь своего задания. На глазах ошарашенного немца в нижнем белье ветеран вынул из-за ремня трофейную гранату и стал крутить колпачок на ее рукоятке. Сонливость с физиономии фашиста как рукой сняло, он что-то заверещал за окном и метнулся в глубь комнаты. Сергачев дернул шнур, постучал набалдашником гранаты в стекло, разбил его и закинул «колотушку» внутрь, да так аккуратно и легонько, словно боялся кого-то задеть ею и сделать больно.

Взрыв в здании раздался уже за спиной бегущего диверсанта, он запнулся и растянулся во весь рост на клумбе с яркими цветами. «Кажется, астры!» – подумалось вдруг мужику, но когда позади него грянул выстрел совладавшего с оружием часового, а пуля просвистела рядом с ухом, ветеран помчался строптивым бегуном прочь.

Испуганный охранник не стал преследовать диверсанта, бросившись спасать из дома начальство, кругом стреляли и ухали взрывы, кричали и гудели клаксонами.

Обезумевший Сергачев выскочил не на ту улицу, где стоял запланированный для побега фургон, винтовка в его руках тряслась в такт шагам и прыжкам, перед ним очутились «Хорьх» и фигура гитлеровца в серой униформе. Ветеран на бегу нечаянно всадил штык в живот фрица, вскрикнул вместе с ним, брезгливо выдернул оружие из тела скорчившегося врага и отшатнулся. Немец с искаженным от боли и удивления лицом завалился возле машины и засучил ногой. До ума железнодорожника вдруг дошло, что длинная легковая офицерская машина тоже годится для заключительной стадии операции, а нужные ему грузовик и улица находятся где-то очень далеко, в темных уголках Вселенной или его мышления.

Сергачев с трудом втиснулся вместе с винтовкой в автомобиль, стал лихорадочно искать ключ, но не увидел его. Вместо этого через боковое стекло увидел белые силуэты, появившиеся из здания напротив. Это офицеры в подштанниках и сорочках выскакивали на крыльцо с пистолетами в руках. Сергачев выругался и вывалился из машины наружу, стал обшаривать умершего немца, догадываясь воспаленным мозгом, что это был водитель «Хорьха». Связка ключей нашлась, но нужный он никак не мог вставить в систему зажигания, бренчал и охал, изредка матерясь.

Снаружи гитлеровцы не заметили копошащегося в их машине диверсанта и труп водителя возле колеса, благо автомобиль стоял к ним другой стороной. Да и некогда обезумевшим офицерам было бросаться к авто, когда кругом началась паника, звуки боя приближались, зарево пожара осветило середину Ауловенена.

Пенсионер завел машину, облизнул пересохшие губы и надавил акселератор. «Хорьх» взревел и устремился по булыжной мостовой.

Сбор бойцов прошел удачно, хотя и с задержкой во времени, потому что опоздала Лиза, тащившая мешок с тряпьем. Удивленные товарищи недоумевали, зачем она занималась мародерством, когда нужно было наносить максимальный вред противнику другими способами. Оказалось, что радистка успела уничтожить двух гестаповцев, бегавших в неглиже по двору одного из домов, а их форму, сложенную на комоде, она прихватила с собой. Искала рацию, нашла только телефон, но ее потревожили и пришлось ретироваться, потому как на международную связь необходимо было потратить уйму времени.

Машков сначала отругал Сергачева за транспорт, захваченный им вместо нужного и более вместительного грузовика, но друзья заверили, что и этот офицерский лимузин подойдет с лихвой. Они спешно закинули в авто свои пожитки и трофеи, набились в него сами и поспешили скрыться с окраины Ауловенена. Один из мотоциклов увязался было за ними, но выскочивший на повороте Селезень ловко снял из снайперской винтовки водителя. Серебристый «Хорьх» продолжил путь и вскоре скрылся в кукурузных полях.

– Пока они не опомнились и не стянули в этот район дополнительные силы, пока не закупорили дороги, нужно чесать отсюда на Шлиссенгард, через него на Радшен, – предложил Машков, зажимая окровавленной ладонью бок, но в темноте салона машины никто не заметил его раны.

– Через городишко нельзя, там придется шухер устраивать, а нам лишняя буква в ребусе не нужна, – заметила Пешкова, – лучше в обход, по полям и мимо населенных пунктов.

– Точно. Правильно, Лизок! – Селезень на очередном ухабе нечаянно толкнул раненого товарища, отчего тот застонал и грязно выругался.

Теперь все узнали, что сержант схлопотал пулевое в область левого нижнего ребра и теряет много крови. Остановились, принялись оказывать ему медпомощь, Сергачев тем временем выполз на карачках из машины, и его начало рвать.

– Ничего, отец, это только начало! – постарался приободрить ветерана Селезень, разбиравший оружие и укладывавший его в салоне удобнее. – Вижу, пришлось тебе пободаться с фрицем?!

– Животину… ему… вспорол… Кишки все… – блеял сквозь тошноту ветеран, громко рыгая и бранясь.

– Ну вот. А говорил, что не приемлешь резню этих собак, что непутево кромсать их!

– Так я ж… я не специально… Случайно я… Вышло так.

Бойцы недоуменно переглянулись, бледный Машков утер пот со лба, поблагодарил Лизу за перевязку, отпил глоток шнапса из офицерской фляжки, подумал и выпил еще.

– Все, харэ тут слюни и сопли жевать! Все в машину.

Селезень сменил ослабевшего Сергачева за рулем, и «Хорьх» снова стал набирать скорость. Пешкова подсвечивала фонариком карту в руках сержанта, а тот внимательно смотрел топографию и изучал все окольные дороги вокруг Шлиссенгарда.

– Радшен – это промежуточная станция на маршруте между Тильзитом и Инстербургом, – пробурчал вдруг Сергачев, утиравший взмокшее лицо, – можно будет повредить их эшелоны и пути, стрелочные переводы искорежить. Я помогу.

– Серега, сколько у нас взрывчатки осталось?

– Ну… Пару локомотивов попортить точно хватит. Есть же еще гранатомет, сколько его можно таскать?!

– Сколько надо, столько и будем таскать! Все, слушаем меня, – сержант уселся удобнее, морщась от боли, – из меня маленько не боец сейчас, очухаюсь, встану в строй. Пока я буду водилой на этом лимузине. Достигнем Радшена, Степаныч занимается ликвидацией стрелок, семафоров, прочей железнодорожной атрибутики. На все полчаса. Лизка ищет связь, по пути устраняя солдат и обслугу. Селезень, тебе шумнуть порядком нужно. Взорвать все, что можно. Чтобы завтра газеты немецкие орали на всю их Германию о налете и ущербе от советских партизан. Ясно?

– Так точно.

– Есть.

– Вот и все. Потом сливаем машину, уходим лесом на Инстербург. И нужно жить, братцы-кролики! Жить. Иначе нам не довести дело до конца. Если кто погибнет, оставшиеся должны… обязаны завершить операцию. Вы слышите?

– Да все ясно, Вась! Понимаем.

Машков вытянулся по диагонали между задними сиденьями, снова отхлебнул из фляжки и закрыл глаза. Лиза сжала его кулак в своих ладонях и пустила слезу. Сергачев уставился в окно и всматривался в темень мелькавших кустов. Все прекрасно понимали, что судьбы их короткие, а дело важное. Что операцию нужно закончить во что бы то ни стало, любой ценой. Ценою своих жизней!