19
Главная ошибка

Чекин был срочно вызван Богданом Петровичем, на этот раз Ярослав уселся в кресло перед монитором, хозяин сидел рядом, а умник Артем стоял за их спинами. Иногда юноша наклонялся к столу, щелкал мышью, чтобы открыть новую страницу.

– Артем, распечатай, пожалуйста, этот текст, – попросил Чекин, развернувшись в кресле к парню лицом. – Покажу Комиссарову. Представляю его рожу… пардон, лицо.

– Нет проблем, – сказал тот. – Ну, как я вам кинул инфу?

– Блестяще! – Чекин поцеловал кончики пальцев, сложенные в щепоть. – Это называется – почерк, то есть характер преступлений идентичен. Здорово, нет слов. Дело за малым – найти того, кто работал бритвой.

– Предлагаю перейти в кабинет, – засуетился Богдан Петрович, – там обсудим. А то Эллочка из-за нас не может зайти в комнату.

– Согласен, – поднялся Чекин. – Артем, а ты поищи фото этих мужчин и, если удастся, более подробную информацию об убийствах.

– Искал, но… – парень развел руками и пересел в свое кресло.

– Ищи, ищи, гений, – хлопнул его по плечу Чекин. – Должны быть фотки, должны. Народ у нас любит себя и родственников выставлять напоказ. А тут крутые мужики. Были.

Он и Богдан Петрович перешли в кабинет, расселись в креслах у передвижного столика. Тут же постучалась к ним и заглянула Элла:

– Принести чаю?

– Детка, отдыхай, – отказался дядя Богдаша, но у Чекина было другое желание:

– Мне бы кофе, а? Умеешь варить?

– Да. Я научилась. Пойду варить.

– Очаровашка, как из другого века, – выразил восторг Чекин по поводу Эллы и перешел к главному, потирая руки: – Информация Артема не просто кое-что, это переворот в нашем деле. Только связь между преступлениями восьмилетней давности и убийством Инны пока не просматривается…

– Пока! – обнадеживающе поднял указательный палец Богдан Петрович. – Убийца использует некую ситуацию, неизвестную нам. Мне давно пришла эта мысль, но слишком много улик собралось и отвлекающих моментов.

– Итак! – прищелкнул пальцами Чекин. – Повод для серьезных размышлений есть, и очень большой. Что нам стало известно? Восемь лет назад совершены два убийства в одном и том же городе. Бизнесмена по фамилии Маковец нашли в его загородном доме на мраморной лестнице, залитой кровью… Круто парень жил, раз по мрамору ходил. Нашли с рассеченной сонной артерией. Через полгода бизнесмена Сорокина обнаружили в собственной бане с тем же смертельным ранением. Оба были дружны, но последний год перед первым убийством не общались, не ладили, что навлекло в начале следствия на ложный след, то есть подозревали Сорокина. Оба преступления остались нераскрытыми. Я все перечислил?

– Все, – поднял плечи Богдан Петрович, будто сомневаясь.

Элла принесла на подносе кофе и чай, Богдан Петрович по вечерам пил только чай с лимоном. Мужчины сделали по глотку и замерли с чашками в руках.

– Давайте перечислим теперь сходные факты, – поступило предложение от Чекина. – Там обоим мужчинам нанесен один удар уверенной рукой остро заточенным предметом, предположительно бритвой. У нас та же история с Инной. В результате удара во всех трех случаях рассечена сонная артерия… Поразительное сходство данных преступлений дает нам право подозревать, что все три убийства совершены одним человеком…

И Чекин выпятил нижнюю губу, что означало ступор. Неожиданно, надо сказать! Только что руки потирал, не прошло и получаса – попал в затруднение. Зато Богдан Петрович торжествовал, потому что прошлые версии Ярослава, немножко самоуверенного молодого человека (но не без способностей), рассыпались в прах. Не без видимого удовольствия он перечислил:

– Восемь лет назад Косте было двадцать два года, он учился в институте, а убийства совершены осенью и весной. Да и какая причина могла подвигнуть мальчика поехать в далекий городок, чтобы убить взрослых дядек? Марьяне исполнилось только семнадцать лет, о ее причастности говорить глупо. Артем… он и сейчас ни при чем, алиби у него – позавидовать может любой преступник. Остаются Валера и Надя… Теперь скажу с уверенностью: оба не виноваты.

А как приятно осознавать, что не ошибся, считая Болотовых непричастными к убийству Инны! Перед собой приятно, не перед ними. Все, что случилось в их семье, – на совести Валеры, ну и немножко Нади, потому что один не бывает виноват во всем. Тем временем Чекин начал второй подсчет:

– А каковы различия? Там – два бизнесмена, здесь – девушка, любовница бизнесмена…

– Наемник? Киллер? – И Богдан Петрович состроил кислую мину, тем самым выражая свое отношение к данной версии.

– Но предположить-то мы можем? – не унимался Чекин. – Тем более удары наносились твердой, уверенной рукой, как в нашем случае, так и в случаях восьмилетней давности.

– Не стоит тратить время на пустые предположения, – отмахнулся Богдан Петрович. – Если уж брать за основу версию «бизнес-конкуренция-враги», то пришить должны были бы Валеру, а не его любовницу.

– Короче, у нас в связи с новыми фактами только усложнилась ситуация, – сделал вывод Чекин. – Как вы сказали? «Убийца использует некую ситуацию, неизвестную нам». Может быть, в этом и есть смысл.

Богдан Петрович хотел что-то дополнить, да тут же и забыл, потому что позвонил Прохор, а у друга семьи Болотовых сразу паника:

– Да, Прохор? Что-нибудь с Марьяной?

– Нет, со мной, – сказал молодой человек. – Мы тут спорим… То есть спорю я, а Марьяна скандалит и выносит мне мозг. Я решил наш спор перекинуть вам.

– Ну, давай, я слушаю.

– Помните, Марьяна видела пару обуви у моей сестры?

– Конечно! И что?

– Я говорю, что размер 37–38 женский. Она утверждает, что у мужчин тоже бывают такие размеры, а убийство человека свойственно мужскому менталитету. Не лилипут же мою сестру лишил жизни!

– А ты считаешь, Инну убила женщина?

– Я пока ничего не считаю, но… А почему нет?

– Действительно – почему нет? Понял. Подумаю над этим вопросом. Но тебе сразу скажу: это не Марьяна. У нас новые данные, которые исключают ее со стопроцентной гарантией.

– А я знаю, что это не она, – порадовал его Прохор. А то ведь всякое может случиться, Марьяша там одна и без защиты. – Я понял почти с самого начала.

– Да? И как же?

– Интуиция. Короче, понял, и все. Разве важно – как?

Ого, кажется, парень влип по самые уши. Богдан Петрович, если б был молодым, не позавидовал ему, ведь Марьяночка не фунт изюма, и потому лично он никогда не рискнул бы построить с ней свое будущее. Однако Прохор вовремя позвонил.

– Ярослав, у вас какой размер ноги?

– Сорок один.

Богдан Петрович подошел к двери, распахнул ее и позвал:

– Элла! Элла, подойди ко мне!

Девушка прибежала вместе с юным мужем, они пока, как сиамские близнецы – куда одна, туда и второй. Дядю Богдашу интересовал тот же вопрос: какой размер у девочки.

– Тридцать семь, – сказала она.

– Отлично! Неси туфельку.

– У меня только осенние, нарядные и летние я упаковала.

– Прекрасно! – прищелкнул пальцами Богдан Петрович. – Мне нужны именно осенние… желательно на низком каблуке.

Спустя минуту он вертел в руке аккуратную туфельку темно-коричневого цвета, закрытую, с тупым носком и на небольшой танкетке. Подумав, он встал с кресла и отправился в прихожую, где стояла вторая туфелька. Туфли гостя он отыскал сразу же, выставил на середину прихожей…

– Что вы хотите сделать? – заинтересовался Чекин.

– Провести… типа следственного эксперимента, – ответил Богдан Петрович, ставя рядом обе туфли Эллы.

Он сфотографировал обе пары обуви с разных ракурсов, потом протянул трубку Артему:

– Отправь фотки Прохору.

– Дядя Богдан, если хочешь качественных фоток, нужно снимать фотоаппаратом и отправлять по Интернету на почту. А в телефоне изображение будет маленьким, невыгодным. Принести фотик?

– Да? Неси.

Еще раз сфотографировали обе пары обуви, затем Артем двинул к компьютеру, а Богдан Петрович позвонил Прохору:

– Скажи Марьяне, пусть войдет в свою почту, мы прислали несколько фотографий с обувью. Это похоже по размерам на то, что она видела у Инны, или те туфли смотрелись как-то иначе на фоне большого размера Инны? Может, не так бросались в глаза… Ну, я не знаю, что еще могло показаться. К сожалению, женских сорокового размера нет, только мужские и сорок первого, но впечатление… оно должно быть. Какое-то.

Ждали недолго. Богдан Петрович отказывался объяснить, что он хочет получить в результате эксперимента, отговаривался элементарно: мол, пока это просто сравнение, а выводы… какие могут быть выводы на данном этапе? И вот поступил звонок от Прохора, а голос был Марьяны:

– Дядя Богдан, не знаю, где вы их достали, но это те туфли.

– То есть? Я не понял, что ты имеешь в виду?

– У Инны стояли эти туфли, снимки которых прислал мне на почту Артем, – старалась разъяснить как можно понятней Марьяна. – Мне трудно судить о размерах, мужская обувь сильно отличается, но туфли поменьше… Да, дядя Богдан, это та же модель, тот же цвет, та же высота танкетки. Эти туфли стояли у Инны в прихожей, эти. Кожаные, добротные, качественные, дорогие. Где ты их взял?

– Да так… Спасибо. – Он опустил руку с телефоном на колено, поднял глаза на ребят, улыбнулся. – Ну? Чего стоите? Эксперимент не удался. Марш к себе!

Ребята ушли, ничего не заподозрив, но Чекин из другой породы. Он дождался, когда смолкнет смех и шаги в коридоре, и повернулся к хозяину с вопросом:

– Что не так? Что вам сказала Марьяна?

– Туфли, которые мы сфотографировали, стояли в квартире Инны, когда ее убили. Их видела Марьяна и запомнила.

У Чекина брови поползли вверх, он обалдел:

– Туфли Эллы?!

– Д-да. И второе… Помните, на теле Инны зафиксировали старые кровоподтеки?

– Помню, на девушку напали, поранили, но не убили.

– Анатом из морга сказал, цитирую: «Сложно убить, если силы равны и жертва оказывает сопротивление. В борьбе Лопатиной и убийцы силы были равные». И вот теперь туфли…

– То есть Инну убила женщина?..

– Принести вам воды? – обеспокоилась Сати.

Действительно, Надежде Алексеевне стало жарко, выступил пот на лбу, губы пересохли и хотелось пить. Но она отрицательно качнула головой, подошла к заповедному бару мужа, который Вера Ефимовна называла алкомаркетом, взяла первую попавшуюся бутылку и два бокала. Это оказалась бутылка бренди, очень, кстати, крепкий напиток. Надежда Алексеевна налила в оба бокала, один поставила на столик возле Сати, со вторым села в кресло напротив молодой женщины, к которой теперь пристально присматривалась.

– Благодарю, но я не пью крепких напитков, – сказала Сати.

– Там, – небрежным жестом указала Надежда Алексеевна на бар, – есть вино, выбирайте.

– Не хочу, спасибо.

– Жду продолжения.

– Вам интересна судьба чужой девочки? Вы очень добры. Знаете, Надежда Алексеевна, я много вижу детей в детских домах, многие из них, попадая туда, сидят на подоконниках и смотрят на вход, они ждут чуда…

Наступила зима, падал мокрый снег. Кира закрыла за собой кованую калитку, повернулась к детскому дому и сразу увидела в залепленном снегом окне кудрявую куклу. Идя по аллее, она не сводила глаз с Лизы, а та – с калитки. И так каждый день. Без выходных. Кира последнее время проводила и выходные с детьми, собственно, зачем ей выходной, какая радость торчать дома в одиночестве?

В холле она сняла шапку, стряхнула с нее снег и перевела взгляд на окно. Из этого окна виден вход на территорию детского дома, Лиза ждала свою маму. Она вставала раньше всех, бежала сюда, садилась на подоконник и смотрела на вход. Когда девочку просили уйти в группу, малышка безропотно уходила, а стоило няне или воспитателю зазеваться – она снова на подоконнике.

– Сидит, сидит, – успокоила Киру уборщица, хотя в этом не было надобности. – Уж четыре месяца прошло, а она все не привыкнет. Ох-хо-хо…

Удивительное упорство и… надежда с верой. Вера в то, что никогда не сбудется. Какое страшное разочарование ждет девочку, когда она, повзрослев, поймет и примет слово «никогда».

– Лизонька… – подошла к окну Кира и осеклась.

Осеклась потому, что девочка оглянулась и ждала следующую ритуальную фразу, готовая исполнить приказ воспитательницы. В ее ясных глазах уже не было надежды, в них обозначилось смирение со своим несчастьем, поэтому у Киры не повернулся язык сказать, как говорила она много раз: «Иди в группу».

– Иди ко мне, малышка, – протянула Кира к ребенку руки.

Две крупных слезы скатились по щекам девочки и повисли на скулах похудевшего личика. Две слезы застряли в сердце Киры, как колючки, она физически ощутила страдания этой крохи, теряющей не только надежду, но и интерес к жизни. Кира взяла на руки Лизу, целуя ее, ласково шептала:

– Не плачь, родная, я с тобой. И все время буду с тобой, хочешь?

Лиза ничего не сказала, не кивнула. Одной рукой она держалась за шею Киры Игоревны, кулачком второй руки растирала слезы. Четырехлетний ребенок понимал, что это всего лишь обещания, здесь она наравне со всеми, а для взрослых – никто.

Бог не наделил Кирочку красивыми чертами, кроме глаз – на бледном лице с заостренным подбородком они казались двумя окошками в безбрежный и богатый мир. Но кому он нужен? Из ее черных глаз просто струился поток нерастраченной любви, только вот на кого ее тратить? Мужчины предпочитали разбитных, красивых и не столь умных. Да, к серенькой внешности Кира получила от Всевышнего компенсацию: ум, но для многих это не явилось достоинством. Кирочка рано поняла: не видать ей семейного счастья. На судьбу сетовать глупо, ждать манны с неба еще глупее, надо жить. Однако для чего? Или для кого? Если б имелся ребенок… да где ж его взять? Искусственное оплодотворение не было распространено, да и принципы не позволили бы Кире заиметь ребенка таким экзотическим способом, ведь дети должны рождаться от любви и у здоровых родителей. Здоровых! К сожалению, Кира не могла похвастать здоровьем, первый крик ребенка мог оказаться последним звуком в ее жизни. А как бы она любила малыша! Лучшей матери не знала бы Вселенная, однако… Сердце Кирочки билось слишком слабо, чтобы выдержать роды. Тем не менее выход она нашла: раз не дано любить своих детей, Кира пришла в детский дом любить чужих. Так она приобрела сразу пятнадцать человечков до десяти лет, которые нуждались в ней. Кира ходила на работу, как на праздник, даже похорошела.

Директриса Мария Павловна, когда готовилась к серьезному разговору, малоприятному для нее, всегда держала опущенными глаза. Вот и в тот день она говорила, не поднимая глаз на Киру, словно стеснялась своих слов:

– Лиза красивый ребенок, притягивающий глаз… Но мы не имеем права уделять ей больше внимания, чем остальным детям, мы не должны ее выделять.

– Я знаю. Но Лиза очень страдает.

– Все поначалу страдают. Потом привыкают. Не привязывайте ее к себе, Кира Игоревна. Вдруг вы решите что-то изменить в своей жизни, а ребенку не найдется в вашем новом плане места. Вы нанесете ей еще одну травму. Непоправимую.

– Изменений в моей жизни не предвидится.

– Нам не дано знать будущее. Ну хорошо. Допустим, у вас не будет изменений. А если найдется семья, которая захочет Лизу взять?

– Нет! – испуганно бросила Кира и смутилась. – Усыновляют младенцев.

Да, в то время предпочитали брать деток прямо из роддома – отказников, чтобы не иметь проблем с памятью ребенка, чтобы он с пеленок знал родителей, любил их, а не привыкал к ним трудно и болезненно.

– Всякое случается, – не унималась Мария Павловна. Она подняла бесцветные уставшие глаза на Киру, но это были глаза не начальницы, а человека, исполняющего свою миссию и несущего свой нелегкий крест. – Лизу могут забрать, у этого ребенка есть перспективы обрести семью, а если она к вам привяжется – ее же отдирать от вас будут. Подумайте о крохе, которая и так перенесла предательство, испытала горе, ужас. Для вас тоже процесс будет болезненным. Не надо… ладно?

Кира не знала, что ответить, слова директрисы запали в душу и пугали. В сущности, она уже привязалась к девочке, потому с трепетом встречала новое лицо в детдоме, думая, что это пришли за Лизой.

Растаял снег. Дети учили стишки про весну, подснежники и ласточек, а Лиза сидела на подоконнике. Упорство и вера девочки поражали всех работников детского дома, даже тех, кто не питал к брошенным детям особой любви, а ведь таких людей тоже немало, это не лучшая часть человечества. Но и они немножко проникались состраданием к упорной малышке. И только Марию Павловну не умилял ребенок на подоконнике, она считала, что психика девочки находится в опасности. Многие дети сидят вот так и ждут мам, но не столько же времени! И тогда она на свой страх и риск решила применить шокотерапию в некотором роде. Однажды она подошла к подоконнику и твердо сказала:

– Лиза, ты уже большая, поэтому буду говорить с тобой, как с большой девочкой. Мама не придет. Никогда. Не жди ее больше, она тебя бросила.

Наступила пауза, Лиза еще долго смотрела на калитку, а за ее спиной стояла Мария Павловна, чуть дальше – у лестницы – Кира Игоревна. Вдруг Лиза, без просьб и уговоров, слезла с подоконника и поплелась к лестнице. Девочка поднялась в группу, больше она не сидела на подоконнике, однако очень изменилась. Если раньше у нее была цель, она стремилась выполнить задание и сбежать на подоконник, то сейчас малышка все делала автоматически, как зомби.

– Вы ее сломали, – упрекнула Кирочка директрису, это был смелый поступок с ее стороны, она же дерзила начальству. – Лиза потеряна, безразлична, она тает на глазах.

Но Мария Павловна была мудрой женщиной, чтобы обижаться, к тому же она любила свою работу, а в работе обязательно появляются и ошибки. Как их исправить – вот в чем вопрос.

– Что вы предлагаете? – сняв очки и глядя в сторону, спросила она. – Думаете, на подоконнике Лиза обрела бы здоровье?

– Я думаю, лучше жить с надеждой.

– Это всеобщее заблуждение. Вы не знаете, что происходит с людьми, когда они теряют надежду. Вот тогда-то и приходит страшное заболевание – ненависть, о последствиях этого заболевания не будем говорить, они слишком хорошо известны. Так что же вы предлагаете, Кира Игоревна?

Щеки Кирочки покрылись красными и белыми пятнами, эти пятна выдавали волнение, а волноваться девушке нельзя было. Мария Павловна налила из графина воды в стакан и молча придвинула его к педагогу-воспитателю, когда та выпила половину стакана, указала на стул. Кирочка присела и взахлеб, опустив глаза, выпалила, чуть не плача:

– Я очень люблю Лизу, мне бы хотелось забрать ее отсюда. У меня есть квартира и небольшие сбережения, все досталось от деда. Мама с папой живут за сто километров отсюда, в небольшом городке, если нужно, я перееду туда. И мне предлагают удобную работу – разбирать архивы, я могу делать это дома, значит, моя дочка будет всегда со мной.

– А ваше здоровье? Оно позволит вырастить девочку?

– Я буду счастлива, а счастливые люди живут долго.

Директриса долго думала, в конце концов согласилась, главное – как поведет себя Лиза. Кира отправилась в группу, девочка сидела на кровати, обхватив коленки руками, она о чем-то думала, судя по ней, думы были невеселыми. Воспитательница предложила ей погулять во дворе, Лиза ничего не сказала, она просто слезла с кровати и пошла к двери. Эта молчаливая покорность, ставшая основой поведения малышки, и апатия ко всему, что ее окружало, выдавали моральный слом. Что-то нужно было менять в ее жизни, что могло бы оживить девочку.

К детскому дому прилегал симпатичный сад, где трудились старшие дети, имелся и огород, и живой уголок, и цветник. Они пришли в сад, собирали упавшие яблоки под деревьями, Лиза в подол платья, Кира в корзинку. И когда в очередной раз девочка высыпала яблоки в корзинку, Кира взяла ее за ручки и спросила:

– Лизонька, хочешь, я стану твоей мамой?

Малышка смотрела в глаза Киры, как смотрят взрослые люди, словно проверяя – не пошутила ли воспитательница? А потом подошла ближе и обняла Кирочку за шею, положив на плечо голову, это и было согласием.

С радостью девочку провожали взрослые, но при этом детей не было поблизости – нельзя. Когда Кира складывала вещи Лизы в чемодан, няня принесла тряпичную куколку, при этом высказала опасения:

– Не знаю, отдавать вам или оставить здесь?

– А что такое? – заинтересовалась Кира.

– С этой куклой она поступила к нам. Однажды я дала ее Лизе. Она смотрела на нее, смотрела, а потом как кинет в стену. И отвернулась. Ну, я забрала и спрятала.

– Я возьму. Мало ли? Вдруг кукла когда-то пригодится Лизе.

Свой пятый день рождения малышка встретила дома с мамой Кирой. Был торт, были новые друзья – две девочки и один мальчик, было весело. В их доме поселилось живое существо «весело». И Лиза смеялась, как не смеялась никогда в своей короткой жизни. Лиза почти не отходила от новой мамы, даже гулять на улицу выходила неохотно. Собственно, и Кира любила общество дочки, поручала ей мелкую работу по дому, читала книжки, ходила с ней на детские сеансы в кино. В общем, у них все шло как у людей. Потом Лиза пошла в первый класс с огромным букетом, училась на отлично, потому что это радовало маму. А еще летом они ездили в лагерь на Черное море и целое лето совмещали полезное с приятным – мама работала, а Лиза отдыхала и помогала ей.

– Что за кукла? – заострила внимание Надежда Алексеевна. – Тряпичная? Сшитая кустарно? Платье в горошек, да?..

– Не знаю, – подняла плечи Сати. – Я лишь передаю историю такой, какой мне ее рассказали.

Не поверила ей Надежда Алексеевна и кинулась в коридор, распахнула дверцы шкафов, нашла пакеты с вещами матери, которые она получила в больнице, и при этом бубнила:

– Кукла… Кукла… Где же она?.. Неужели это та кукла?..

Но старой тряпичной куклы не нашла. О, как жаль. Сейчас Надежде Алексеевне ошибочно чудилось: старая кукла способна многое приоткрыть, если бы нашлась. В миг раздумий и разочарования щелкнул замок, вошел Болотов, кинул ключи на столик и:

– Сати!.. Любимая!.. Я вернулся!..

А тут из-за угла вырулила нелюбимая Надя! У Болотова шок, беднягу так перекосило, что он вызвал своим жалким видом улыбку у родной жены. По прихожей проплыла «любимая» мужа, Надежда Алексеевна проводила ее насмешливым взглядом, перевела глаза снова на Валеру. Сцена в лучших традициях комедийного жанра.

– Пожалуй, я подожду тебя в машине, – сказала Сати Болотову, взяла ключи со столика, сняла свое пальто с вешалки и ушла. Жена не преминула поддеть мужа:

– Что же ты пальтишко не надел на свою «любимую»?

– Ты? – выдавил он. – Почему ты здесь?

– Как интересно, мой муж спрашивает, почему я – его жена – здесь, в своем доме. Он даже не в курсе, что его жену сегодня отпустили из следственного изолятора. Ба, да ты не рад, как я вижу? Извини, что помешала твоей идиллии.

В отличие от нее, измученной и резко постаревшей, он выглядел помолодевшим, посвежевшим, просто огурец с грядки. Валера попался, ему очень не кайфово, как выражается Артемка. Не так-то просто выбросить тридцать один год на помойку, троих детей, кучу нажитого добра. Нагадил-то Валера, оттого и зол, по прихожей ходит, ходит.

– Только не надо на меня так смотреть! – зарычал, видимо, оскорбленный освобождением жены блудливый муж.

Нет, Надежда Алексеевна не опустится до его уровня, пусть Валера бесится, а она будет хладнокровна.

– А как мне смотреть на подонка, мерзавца, негодяя и последнюю сволочь? Или считаешь, я как-то иначе должна рефлексировать на тебя? Ладно, мне гадил всю жизнь, но ты умудрился украсть у собственного сына девушку. Я не в восторге от твоей распутной Сати, но ты-то… папа! Ты потерял сына, Костю – это хоть понимаешь? Насколько мне известно, потерял и Артема.

Болотов прекрасно отдавал отчет, что жена права, и он стоит тех мерзких слов, которыми она щедро наградила его, но признать ее правоту… И подписаться под вердиктом жены? Ни за что!

– Остановись! – огрызнулся Валерий Витальевич. А в следующий миг он взял пример с жены и заговорил сдержанно: – Мне надоело слушать оскорбления. Я понимаю, тебе обидно, но что же делать, дорогая? Извини, я полюбил другую. Ну так случилось. Это Константину нужно подумать, почему от него – молодого и красивого – Сати ушла к его отцу, который старше на двадцать лет.

– Ой… Ой… – рассмеялась пока еще жена. – Сейчас начнешь распевать, что в постели ты – священный бык. У тебя главная сексуальная привлекательность – твои деньги…

– А вот тут ты, дорогая, ошибаешься! Потому что Сати по деньгам выше меня уровнем.

– Значит, она извращенка.

– Хватит! Хватит, я сказал!

– Действительно, хватит, наш скандал становится пародией на драму. Убирайся. И пока я здесь буду некоторое время жить, сделай так, чтобы я тебя не видела. Позже поговорим, как нам быть.

– Я решил развестись с тобой.

– Конечно, милый, конечно.

Она отправилась в ванную комнату, открутила краны и принялась сдирать с себя вещи, пахнущие несчастьем, болью, отчаяньем, все это вместе называется – тюрьмой. Входная дверь хлопнула? Наконец-то Валера убрался. Надежда Алексеевна все же проверила – да, прихожая пуста. Она закрыла дверь на все защелки, теперь снаружи в квартиру никому не проникнуть, больше ей сюрпризы не нужны. После она погрузилась в очень теплую воду и… заревела. Нюша ревела белугой, корчась, как от жуткой боли, она выла и рыдала, как никогда в жизни не приходилось ей реветь. И плевать, что слышат соседи. Она заболела ненавистью. И не знала, что с этим делать. А также Надежда Алексеевна ревела, расставаясь с прошлым, но не имела она настоящего и боялась заглянуть в будущее.