20
Другая жизнь
У них стало традицией пить кофе-чай в баре или кафешке, но это между делом, а дело – координировать действия, чтобы работать сообща в одном направлении. Из добряка Богдаша превратился в вечно хмурого и задумчивого Богдана Петровича, этим утром даже Артем, возмужавший за считаные недели, видно, роль окольцованного мужа ему понравилась, деликатно начал выяснять:
– Дядя Богдан, ты какой-то не такой… Может, мы с Эллой тебе мешаем, ты устал от нас, а?
– Дурак, – не скупился крестный на выражения. – Как посмел такое про меня подумать? Я расстроен, потому что вы уедете. Ты меня обидел. Марш в комнату искать фотки Сорокина и Маковца! И не надоедай больше с глупостями.
Соврал. Органично, как истинный артист соврал. А суть плохого настроения вот в чем: всякий новый шаг в расследовании приносит разочарования, сопоставимые с катастрофой! Ну не случайно туфли Эллы очутились в ночь убийства в квартире Инны. У Богдана Петровича остатки волос шевелились от ужаса, когда он в фантазиях видел Эллочку с опасной бритвой в руках, которой она режет шею… Так он мучился до тех пор, пока Чекин не подбросил мысль: а если и у Сати есть такие же туфли?
– Стоп, стоп! – рассуждал вслух Ярослав и находил новые утешительные слова для Богдана Петровича: – Таких туфель наверняка тысячи!
– Наверняка, – согласился тот, взирая на адвоката из-под нахмуренных бровей. – Но почему-то из тысяч обладательниц подобных туфель всего две девочки попали в семью, которая успешно развалилась. Одна девочка стала любовницей Валерки, вторая – женой Артемки. А до этого надоевшую любовницу кто-то банально прирезал. И вдруг туфельки Эллы! Марьяна их видела в час убийства у Инны! Я не верю в такие совпадения, в случайности и прочую нечаянную хрень.
Вот что отравляло жизнь – подозрения. Это яд, кислота, выедающая мозг, удушающая петля. Отсюда и дикая депрессия грянула – нелегко видеть в близких людях преступников, а в себе – обманутого дурака.
И вдруг сегодня Чекин еще издали, стоило зайти ему в кафе, подметил отличное настроение у Богдана Петровича. Садясь за столик, он пошутил:
– Что вижу! У вас задорный глаз, улыбка сытого кота… Вы меня пугаете. Неужели убийца Лопатиной пойман?
О, боже, сколько счастья выдал тот в одном монологе:
– Нет. Просто я выяснил: у Сати точно такие же туфли есть! Она купила две пары! Себе и Элле! Но у Сати размер 38. И ростом она – как Инна, а Элла ниже! Наша Эллочка не могла бороться с Инной на равных, она слабенькая девочка, воздушная, как эфир. И последнее! Девочке было двенадцать лет, когда убили Сорокина и Маковца, а Сати двадцать шесть тогда стукнуло! Фу-х, гора с плеч…
– То есть теперь у нас очередь Сати перейти в разряд убийц?
– Мне плевать на Сати, пусть хоть все преступления в стране на нее повесят, – радостно сообщил Богдан Петрович. – Лишь бы это была не Элла! Каково думать, что ты подсунул мальчику, которого нянчил с пеленок и считал сыном, исчадье ада? Эдак рехнуться можно.
Его счастье было так велико, что Ярослав не удержался от улыбки, завидуя детскости в этом большом человеке, да и любуясь им. Правда, Чекин, человек практичный во всех отношениях, поинтересовался:
– А вы спросили у Эллы, где они жили восемь лет назад?
Непонятно, что его рассмешило, но Богдан Петрович неожиданно расхохотался, махнул рукой и снова расхохотался, после этого сказал:
– Нет! Я как услышал, что у Сати есть такие же туфли… так от радости сюда побежал отметить. И вам позвонил.
Вон почему его неописуемое счастье накрыло – к рюмке приложился старый доктор. Да, на столе стояла длинная рюмочка, которую Богдан Петрович взял, а там – ни капли. Он подозвал официанта, тот принес еще.
– Ну-с… – поднял рюмку с водкой Богдан Петрович, став в одночасье серьезным. – Честно скажу, я устал. Ей-богу. В сущности, я свое дело сделал: Надю вытащил, Артемку женил и отправляю в самостоятельное плавание, они завтра уезжают, больше не могут тянуть с отъездом. Марьяну спрятал. Костя сам спрятался, а Валера… Валера идиот, но это уже его проблемы. Короче, вы там сами… Сати, Болотов, еще кто… сами решайте. Ага?
– Сдаетесь?
– Угу, сдаюсь. А что? Нельзя? Очень плохое внутреннее состояние от этого расследования, прямо душа горит.
– Ладно. Но вы узнайте у Эллы, где они жили восемь лет назад.
– Хорошо, хорошо! Обязательно.
Домой шел Богдан Петрович, напевая. Раньше он постоянно напевал, от пения только польза: настроение улучшается, положительные вибрации способствуют восстановлению организма. Однако холодно – осень шагает к зиме, хотя солнечно, но солнце совсем не греет. Он ускорил шаг, вскоре был дома. В прихожей стояли коробки, которые Артем обклеивал скотчем.
– Дядя Богдан, а я тебя жду. Дашь ключи от тачки? Мне нужно коробки отправить багажом.
– Извини, ключи утащил. Держи…
Артемка на лету поймал ключи, а Богдан Петрович отправился на кухню, которую украсила собой Эллочка, ей тоже понравилось быть женой. Смешные дети, он все равно видел их детьми, которые начали играть во взрослые игры. В сущности, пусть это будет игра – какая разница? Лишь бы она стала длиною в жизнь, ведь и так случается. Элла переворачивала на сковороде оладьи, улыбнулась ему. Богдан Петрович, принявший с утра на грудь, оказывается, страшно проголодался, он уселся на стул и потянулся за готовым оладушком. Элла сразу поставила перед ним тарелку и сметану. Уминая новый вид блюда, освоенного девушкой, он спросил, чтобы опять не забыть об обещании, данном Чекину:
– Детка, а где вы жили восемь лет назад?
– Восемь лет? – задумалась она. – Мне было двенадцать… На Урале. Тогда был еще жив дедушка.
– Дедушка? Помню… что-то Сати рассказывала про дедушку…
– Он нас воспитывал. Я его страшно боялась.
– Боялась? – изумился Богдан Петрович. Ему трудно представить, что внучка боялась своего деда. – Почему боялась?
– Не знаю… Но когда я слышала его шаги, забивалась в дальний угол, чтобы он не нашел меня. У нас был большой дом – больше, чем сейчас у Сати, его охраняли, но мы с сестрой не общались с этими людьми. Там имелось много мест, где можно спрятаться. Например, под крышей… под лестницей… в нишах…
– И все же мне непонятно, почему ты боялась его.
– Он не любил меня.
– Детка, ты не ошибаешься?
– Нет-нет, не ошибаюсь. Не любил. Он был похож на коршуна – такой же кривой тонкий нос, такие же глаза-колючки… губы у него были всегда с опущенными вниз уголками. Никогда не улыбался, никогда. Для меня была мука сидеть с ним за одним столом, я старалась всячески избегать застолий. К нам никогда не приходили гости, никогда… Только иногда какие-то мужчины заезжали к дедушке, он уходил с ними в свое крыло, куда нам с сестрой запрещалось заходить.
– Понял, твоя жизнь состояла из «никогда», – пошутил он.
Элла очень серьезно на него посмотрела безупречно прекрасными темными глазами, которые подернул туман воспоминаний, оттого грустными, и тихо сказала:
– Да. Моя жизнь там состояла из слова «никогда». Я даже в общую школу не ходила, ко мне привозили учителей.
– Домашнее обучение дорого стоит. И при всем при том дед не любил тебя?
– Не любил.
– А Сати?
– С ней он проводил много времени, но любил ее… не знаю. Мне кажется, дедушка никого не любил.
– Ну и что с ним случилось?
– Он умер почти семь лет назад. Онкология. Все имущество завещал Сати, я же идиотка…
– Не говори так. Никакая ты не идиотка, тебе неправильно поставили диагноз. Опять не веришь мне? Мне, величайшему доктору из всех докторов?!
Богдан Петрович рассердился не на шутку, хотя именно шутил, но девочка не умела отличать шутки от серьеза. Он отодвинул от себя тарелку, отвернулся, уложил локти на стол и пыхтел. Элла присела на вторую табуретку, положила свою ладошку на его запястье и поспешила заверить:
– Я вам верю, верю. Вы самый хороший, добрый, честный человек, мне такие замечательные люди не попадались.
– Потому что ты сидела дома. Изоляция прекрасная почва для неврозов, поэтому тебя накрывало, как ты говоришь. Тебе нужны были люди, общение, знание внешнего мира.
– Да, мне трудно сейчас все переиначивать… трудно привыкнуть ко всему-всему новому… Но мне эта другая жизнь нравится. Только Сати я обидела, а она такая хорошая… я очень люблю ее.
– Нет, милая, ты не обидела ее, не запускай вину в свою красивую головку. Просто ты выросла, Сати должна это понять и принять.
В кухню ворвался Артемка в куртке, схватил оладушек, засунул в рот, жуя, предупредил:
– Я поехал. Вернусь к обеду, если успею.
– А позавтракать? – расстроилась Элла.
Юный муж вытер тыльной стороной ладони губы, чмокнул жену в щечку и ринулся на выход, до них долетел его голос:
– Потом! У вас горит сковородка…
Хлопнула входная дверь, а Элла подхватилась: точно – сгорела партия оладий. Богдан Петрович оставил девочку бороться с дымом, а сам ушел в кабинет и позвонил Чекину:
– Девочки жили там восемь лет назад.
– На Урале?! Это уже очень интересно, очень. Но какой мотив подложить под наши подозрения?
– А я знаю? – вскипел Богдан Петрович. – Какой-нибудь. Вы адвокат, вы и ищите. А я простой детский доктор, не моя это сфера.
– Да ладно вам прибедняться. К сожалению, мотивы на сегодняшний день, Богдан Петрович, у двух фигурантов существенные – у Надежды Болотовой и ее мужа.
– Так загляните в завтрашний день!
На этом диалог закончился. Он улегся на диван, долго думал, в конце концов, с неудовольствием признал, что ему придется копаться в убийстве Инны и дальше. Не получится отойти, нет, не получится.
* * *
Сати лежала на животе, сунув под подушку руки. Нет, не спала. Она отдыхала. Валерий Витальевич слегка касался губами ее идеальной спинки. Что за секс был… Сати и отдается не как все женщины, всякий раз привносит некую новизну. Болотов и от нее в восторге, и от себя в восторге, от секса, само собой, в восторге. Не жизнь пошла, а сплошной восторг. Он сейчас на таком подъеме – горы свернет, реки вспять повернет, моря вычерпает одними ладонями! Вот что значит – настоящая страсть и слияние двух любящих людей. Суббота, никуда не надо бежать, не надо расставаться с Сати, только любовь… Ах, какая жалость, ей позвонили, когда он намерен был перевернуть ее на спину и целовать, целовать великолепное тело, губы…
– Да? – сонно промямлила она в трубку.
– Это Надежда Алексеевна.
– Что вы хотите?
– Хочу послушать вашу историю дальше.
– Я почти все рассказала…
– Почти – это не все. У меня здесь сторожей нет, а возле нашего дома кафе, я могу туда прийти. И вы приходите. Сейчас. Я буду ждать вас там.
– Как минимум я смогу подъехать через полчаса, если не будет пробок.
– Я подожду.
Сати перевернулась на спину, глядя в осоловевшие глаза Болотова, наполненные одним желанием – заняться любовью, и срочно, огорчила его:
– Прости, мне надо ехать на деловую встречу.
– Ммм! – застонал он, упав на подушки. – Какие дела в субботу?
– У бизнеса нет выходных, ты это знаешь не хуже меня. Дело на первом месте.
Он положил руку ей на грудь, начал ласкать и потянулся губами… Сати не расслабилась, она откинула одеяло, встала и направилась к выходу из спальни, поражая его воображение обнаженной фигурой. Да, эта женщина умеет управлять своими страстями и желаниями, Болотов тоже был когда-то таким, а сейчас переродился в ее послушного раба. Рабу предстояло мечтать о своей госпоже, он крикнул ей вдогонку:
– Я жду тебя здесь!
– Жди, жди, – тихо проговорила она, идя в гардеробную.
* * *
Кафе в полуподвале крохотное, но здесь чисто и даже уютно. Сати вошла, пронеслась взглядом по залу. Надежда Алексеевна сидела в углу, у неоштукатуренной кирпичной кладки, она тоже заметила девушку, но никаких знаков ей не подала. Сати шла к ней – красивая, уверенная, в шикарных шмотках, как инородное тело в маргинальном анклаве, потому обращала на себя внимание и редких посетителей и официантов. Не снимая пальто, она присела на стул, положила плоскую сумочку на стол и начала снимать лайковые перчатки, пристально глядя на женщину, которую жизнь немножко потрепала. Сати не извинилась, не объяснила, почему задержалась вместо получаса, как обещала, на час сорок, но это не столь важно.
– Что будете пить? – спросила Надежда Алексеевна, тем самым намекнув, что оплатит она.
– Ну… кофе, наверное. И воду минеральную.
Надежда Алексеевна подозвала официанта, он принял заказ. Заметив, как подрагивают руки у нее, Сати полюбопытствовала, попав в точку:
– Почему вы так волнуетесь?
Да, она волновалась. Очень. Но причину выставила другую:
– О… Это последствия заключения, не могу отойти. Я слушаю.
– Не понимаю, почему вас так зацепила история Лизы, вы же совсем не сентиментальны…
– Я тоже собираю нетривиальные истории.
– Хорошо, не буду спорить, – сдалась Сати. – Итак… мать и дочь… я имею в виду Кирочку и Лизу, в общем, жили прекрасно, как в сказке. Но в каждой сказке есть зло, их сказку испортила болезнь Киры. Когда Лизе исполнилось… кажется, тринадцать лет, ее мама сильно сдала. Знаете, о чем Кира больше всего волновалась?
– О чем же?
– Как без нее будет жить дочь.
– То есть Лиза?
– У Киры Игоревны не было других детей. Чувствуя свой близкий конец, она обращалась за помощью к родителям. Но они не в восторге были с самого начала от приемной дочери, считали, девочка разрушает и без того слабое здоровье Киры. И ничем не помогали ей. Бедные люди. Не понимали, что именно они подтачивают здоровье Кирочки, сокращая ей жизнь. Она просила, если с ней что-то случится, забрать Лизу к себе. Завещание написала, свое имущество она оставляла дочери. И однажды… отдала Лизе тряпичную куклу, просила сохранить ее. Кира полагала, что именно эта кустарщина когда-то станет доказательством происхождения девочки. В те времена генетический анализ виделся простым смертным фантастикой, потому мама Лизы надеялась на игрушку, что однажды родная мать по этой кукле узнает свою дочь.
– И она умерла?
– Через три месяца. К сожалению, люди уходят, а хорошие уходят почему-то рано. Родители и братья похоронили Киру, а Лизу вернули в детский дом. Разумеется, захватили квартиру, тогда это было несложно, кругом царил беспредел по принципу: кто сильнее, тот и прав. Для девочки началась другая сказка – тягучая и бессмысленная тоска, которая продлилась год. Но однажды… а было это ровно двадцать лет назад…
Высокий мужчина с профилем тевтонского рыцаря, гордо посаженной головой, худой и статный, в длинном пальто из тонкой кожи сидел напротив директрисы. Признаться, она робела перед этим человеком с глубокими полосами морщин на ввалившихся щеках, придававших суровый вид. Ему было не меньше пятидесяти, но казалось, живет он вечно, уж тысячу лет точно есть на его счету. Халилов излучал власть. Безраздельную и абсолютную. Из его небольших зорких глаз лился фантастический холод, отчего у Марии Павловны пробегал мороз по спине, она цепенела перед ним, что было не столь уж и глупо. Время настало сложное, бесы полезли из всех щелей, многие тянули корявые лапы к детям. Между тем этот человек вызывал почтение и уважение – вот такой парадокс.
– Выбрали? – спросила она, стараясь не глядеть в его лицо.
– Да, – коротко сказал он. Ткнул пальцем в альбом и придвинул его одним жестом к директору.
– Девочку зовут Лиза. Но ей же четырнадцать лет, могут возникнуть проблемы, к тому же девочка проблемная…
– Мне нужна эта девочка. Она очень красивая, умная, здоровая физически, стойкая.
К тому времени получила распространение болезненная страсть к нимфеткам. Если раньше эти люди оставались в глубоком подполье, боясь наказания, потому о них мало кто знал, то с переменами в государстве свобода взламывала все двери. И Мария Павловна, человек вполне себе порядочный, безусловно, не без ошибок и заблуждений, не могла отдать в руки извращенца девочку, которой и так досталось пережить немало. Директриса набралась мужества, опустив глаза, чтобы Кощей Бессмертный напротив не заколдовал ее, выпалила:
– Поставим вопрос иначе. Для чего вам Лиза? Что вы хотите с ней делать? Вы… любите девочек вместо женщин?
Он молчал. И ей пришлось поднять на него глаза и выдержать немой гнев. Только после паузы он отчетливо произнес:
– Разве я произвожу впечатление развратника?
А ведь действительно на развратника не походил.
– Простите, – сказала Мария Павловна. – И все же ответьте.
– Лиза – копия моей дочери. Она погибла вместе с моей женой и сыном. Это было давно. Сейчас я хочу, чтобы вы представили меня девочке как ее родного дедушку, который долго искал свою внучку. Ваша услуга будет хорошо оплачена…
– Я взяток не беру.
– А это не взятка. Это помощь вашему дому. Деньги можете раздать сотрудникам, потратить на питание детей, ведь сейчас большие трудности.
Он говорил правду, трудности были, и серьезные, зарплаты не выплачивали месяцами, но и на снабжение детских домов деньги постоянно задерживали. Как будто детям можно объяснить, что сегодня не из чего готовить еду, а вот через неделю или две вы, может быть, наедитесь. Если б не педагоги, водители, нянечки и все, кто работал в этом детском доме, детвора стала бы пухнуть от голода. Работники тащили из дома все, что у них было, порой отрывая от собственных детей, потому что иначе нельзя. Некоторые нувориши тоже оказались не без сострадания, они подкидывали продукты, одежду, деньги. В этом смысле даже один пристроенный ребенок, которого будут кормить и воспитывать, – большая удача и для детдома, и для самого ребенка. Но гарантировать счастливую жизнь ребенку никто не рискнул бы, так как вскрывались и аморальные стороны усыновлений.
Мария Павловна вряд ли решилась бы на сомнительный шаг, но ее уговаривали со всех сторон: мол, деньги господина Халилова станут огромной поддержкой, ведь детям нужно что-то есть, кстати, каждый день и хотя бы три раза. Одна почти взрослая девочка против голодной оравы, живущей на трех этажах… И директриса продала Лизу. Потому не вышла проводить ее – понимала, что сделка (пусть ради детей) подлая.
А Лиза села в шикарный черный автомобиль с водителем, радуясь переменам. Ехала она рядом с дедушкой на заднем сиденье, потом летели самолетом. Она думала, как же ей повезло, и с грустью расставалась с теми, кому не повезло и, скорей всего, никогда не повезет. Ее привезли в роскошный дом за высоким кованым забором, показали комнату. Сказка началась? Нет…
Начались каждодневные тренировки. В обычную школу она не ходила, там, считал дедушка, набираются всякой дряни, а не учатся. Некоторые предметы преподавал он – литературу, алгебру и геометрию, остальные предметы – нанятые учителя. Лиза два раза в год сдавала экзамены в общеобразовательной школе, причем дедушка требовал от экзаменаторов, чтобы те спрашивали с девочки строже, чем с обычных учеников. Ее возили на танцы, учили играть на гитаре и пианино, петь, этикету, подавать себя…
Лиза взрослела и чаще задавала себе вопрос, не решаясь задать его дедушке: ЗАЧЕМ ВСЕ ЭТО ЕЙ?
Она была умной девочкой, поняла, что он преследует какую-то СВОЮ цель, которую хочет осуществить через нее. Также она догадалась, что этот человек ей не родной дед. Когда он уезжал, она пробиралась в его кабинет, пробовала открыть ящики стола, шкафы, чтобы найти подтверждения своим догадкам. Случалось, ее накрывала строптивость, тогда она оставалась без ужина, а то и проводила пару дней в подвале, завернувшись в тонкое верблюжье одеяло. Сбежать не могла, дом охраняли, а сбежать тянуло все чаще и чаще.
Дедушка занимался каким-то бизнесом, кстати, не в одном направлении работал, Лизу не посвящал в свои дела. Его, как и многих толстосумов, пытались привлечь к благотворительности. И он иногда помогал. Однажды его пригласили в детский дом, он туда поехал вместе с красавицей семнадцатилетней внучкой.
И там Лиза увидела в окне хорошенькую маленькую девочку, она стояла на подоконнике, поставив ладошки на стекло, и неотрывно смотрела во двор, на входную калитку в заборе. Внезапно проснулась память, Лиза вспомнила себя, как точно так же, сидя на подоконнике каждый день, ждала маму, вспомнила и ту, которая подарила ей много любви – Кирочку, а потом страшный день – похороны, снова детдом. Весь день Лиза не поднимала головы, потому что тихо плакала, а когда сели в машину, дедушка строго спросил:
– В чем дело? Почему ты раскисла?
– Я видела девочку в окне… она такая несчастная. Я тоже сидела, как она… Мне было так плохо… Вы богатый человек, у нас много места… Возьмите ее к нам… пожалуйста.
– Хорошо, я подумаю.
Откуда ей было знать, что весь спектакль с походом в детдом и девочкой в окне организовал дедушка, чутко уловивший строптивость внучки? Строптивость непредсказуема, а он поставил цель, ему нужна была Лиза. На нее ушло много средств и времени, рисковать он не хотел, а потому придумал способ подчинить внучку полностью. Дед изучил Лизу до тонкостей, знал, на какие струнки надавить, чтобы получить результат. Только умирая, признается, что он первоклассный манипулятор, а тогда…
Тогда Лиза потеряла покой, девочка в окне с маленькими ладошками на стекле и несчастными глазенками виделась ей даже во снах. Изредка она напоминала о ней деду, тот кивал и – больше ничего. Но однажды он привез малышку и разрешил Лизе побыть с ней. Она занималась девочкой и день, и два, и три, как занималась ею мама Кира. А в начале четвертого дня дедушка позвал ее, в кресле сидела малышка, увидев Лизу, заулыбалась, залепетала, он сказал:
– Прощайся с ней, ее сейчас отвезут назад.
– Как! Почему? Вы же обещали…
– Я обещал подумать. Ты забросила учебу, занялась живой игрушкой, как какая-то нянька! А у тебя есть обязанности передо мной. Я не люблю попрекать, но разреши напомнить. Содержат здесь тебя, как принцессу, ты ни в чем не нуждаешься. У тебя есть своя комната, все необходимое для учебы, о тебе заботятся, ты не знаешь даже, что значит подмести пол, постирать одежду, приготовить еду. Кто еще из детдомовцев живет так? Вряд ли найдешь.
Да, все правильно, у нее есть все. Только нет друзей, не с кем поболтать о пустяках, обсудить прочитанную книгу или кино, не с кем посоветоваться чисто по-дружески.
– Прошу вас… – И по щекам Лизы потекли слезы.
– Нет! – Через минуту, понаблюдав за мучениями внучки, он произнес фразу, выделив каждое слово: – Ты плохо просишь.
За эти дни она настолько привязалась к малышке, что отказаться от нее было равносильно катастрофе. Когда-то директриса уничтожила ее несколькими словами: «Она тебя бросила». И все – мир рухнул, умер, стерся. Также могло и сейчас случиться, только теперь бросила бы она маленькое существо, которое уже все понимает и с надеждой смотрит на нее. Почему столько переживаний возникло? Просто Лиза видела в ней себя, жалела в ней себя, любила в ней себя! И наивно хотела отплатить за то добро, которое получила от Киры. Да, Лиза решила стать Кирой для девочки, а вовсе не с живой куклой играть. Немаловажна еще одна тонкость – ей было жутко в этом доме, она чувствовала себя здесь одинокой, слабой, беззащитной, здесь никогда не проходило чувство опасности. Но если будет кого защищать и о ком заботиться, то и ее силы удвоятся – так она думала и не ошиблась.
Дедушка не любил повторять дважды, поэтому Лиза каждую его фразу пропускала через себя несколько раз, гадая, что он хотел сказать между словами. «Ты плохо просишь» – разве это не намек, что она может выиграть битву за малышку?
И тогда Лиза стала на колени. Да, она стала на колени, тем самым умоляя тяжелого и сурового, неласкового и неразговорчивого, а иногда и жестокого человека оставить ребенка. А как еще попросить?
Дедушка вышел из-за стола, подошел к ней. Он стоял перед Лизой на широко поставленных ногах победителя, заложив руки за спину, стоял, словно скала. Как же стало страшно в тот миг Лизе, казалось, он готовился съесть ее. Но не съел, к счастью, а поставил условия, он имел право ставить условия:
– Обещаешь подчиняться мне беспрекословно?
Она часто закивала головой: да, обещаю.
– Хорошенько подумай, сможешь ли ты выполнить наш договор, ведь будет нелегко. Итак, обещаешь ли ты делать все, как скажу я, терпеть и стараться? (Конечно, она снова закивала.) Ни капризов, ни слов «не хочу» я не услышу от тебя? Учти, если хоть раз нарушишь наш договор, я выкину твою живую игрушку в реку – зачем ей жить среди убожества? Если же ты обещаешь выполнять мои условия, я найму няньку для девочки тебе в помощь.
– Я обещаю, вы никогда не пожалеете…
– Встань.
Она поднялась на ноги, понимая, что с этой минуты начинается выполнение пунктов договора. Их немного, но они станут тяжелым испытанием. Тем временем дедушка, подойдя еще ближе, внушительно сказал:
– Запомни на всю жизнь: никогда (!) не стой на коленях. Что бы ни случилось, а на колени не становись. Ты должна ставить людей на колени.
– Я запомнила.
– Но чтобы ставить людей на колени, нужно многое уметь.
– Я научусь.
– Начнем с имени. Мне не нравится твое имя. Помнишь – как вы яхту назовете, так она и поплывет? Это действительно так. Твое имя слабое, оно делает тебя уязвимой. Я дам тебе другое имя…
Он задумался, неспешно прохаживался мимо малышки, грызущей печенье, от которого летели во все стороны крошки. Девочка его не занимала вообще, он даже мимоходом взгляда на нее не кинул. Лиза догадалась: сейчас дедушка не разыгрывал перед ней сиюминутный поиск, имя найдено давно, возможно, он думал, насколько соответствует новое имя Лизе. Что ж, идея неплохая, она не прочь избавиться и от имени и от всего, что напоминало ей о прошлом.
