Глава 11

Наверное, даже мать, волхва Чернава, не ждала возвращения Ярко с таким нетерпением, как его двоюродный брат Доброслав. Честолюбивый и упорный, сын покойного Святомера не собирался уступать двоюродному брату власть над вятичами и знал, что многие из рода и округи его поддержат. У обоих молодых наследников были свои сторонники: Ярко был сыном старшего брата, Доброслав – младшего; но Ярко моложе и до сих пор числился в отроках, а Доброслав – уже зрелый муж, отец пятерых детей. Но все сходились в одном: жить без князя более невозможно. Не позднее окончания жатвы тот должен быть провозглашен.

Если сейчас Ярко привезет жену – угрянскую княжну, то их права уравняются. Доброслав не собирался отказываться от борьбы, но понимал, что она станет труднее. Поэтому, едва заслышав, что на Упе видны лодьи и это, должно быть, Ярко воротился, он чуть не бегом кинулся к реке.

Близился вечер, над рекой ягодным румянцем горел закат, бросая такие же красноватые отблески на синюю воду Упы. «Словно огонь под водой», – мимоходом подумал Доброслав.

Да, это они. Доброслав напряженно оглядывал лодьи, выискивая женщин. Но не нашел ни одной. В поездку Ярко брал свою сестру Гордяну, чтобы обменять, как водится, одну невесту на другую. Гордяны с ним больше не было, а значит, хотя бы в одном посольство достигло цели: князь угрян согласился принять ее в род. А стало быть, должен был дать другую невесту взамен. Но где же она?

Купала уже осталась позади, настала горячая пора сенокоса, а вечерами старики обходили делянки ржи, проверяя: не поспела ли где? Приближалась жатва, и лишнего времени ни у кого не было. Тем не менее Ярко привез новости столь важные – в чем бы они ни состояли, – что в тот же вечер, когда начало темнеть, народ потянулся к площадке городца.

Закат отгорел, небо налилось густой синевой, на которой лишь кое-где лежали белые мазки облаков, освещенных последними каплями света; отражаясь в реке, небо принимало черничный оттенок. Вернувшись с лугов, ополоснувшись, переменив рубаху и наскоро поев, жители Гостилова собирались на мысу перед обчинами. Все хотели услышать, как Ярко съездил. После целого дня работы люди устали, но никто не мог потратить на разговоры день сенокоса. Посередине развели костер и говорили при свете огня.

Среди женщин стояла и молодая Святкина вдова, Семислава, одетая в белую «горевую сряду». Поверх убруса она еще набросила большой белый платок, будто хотела отгородиться от мира живых. Доброслав сам послал жену зайти к ней по пути к городцу. Теперь она редко показывалась на людях, хотя и продолжала жить на богатом Святкином дворе. С ней там хозяйничала Божехна – младшая жена Святомера, но куда старше Семиславы по годам, мать троих почти взрослых сыновей, каждому из которых теперь что-то причиталось из отцова наследства. Семислава же, не имея детей, могла распоряжаться только своим приданым, а все остальное принадлежало Доброславу, который был обязан выделить долю младшим братьям. Но кому достанется главное наследство Святомера – жена и княжий стол?

Доброслав не спешил делить отцово добро и не рушил налаженное хозяйство Семиславы. Сам часто навещал ее, осведомлялся, все ли благополучно. Он знал: среди людей ходят разговоры. Не было смысла и пытаться сохранить в тайне его влечение к молодой мачехе, и он следил лишь за тем, чтобы не дать повода упрекнуть его поступки. Он всегда был с Семиславой вежлив, приветлив и почтителен. Даже жена, Борилада, лишь вздыхала порой, но и сама думала: не так уж плохо, если они с сестрой в конце концов окажутся в одном доме…

Но нынешний случай был так важен и для Семиславы тоже, что ей нельзя было отсиживаться у себя. Смерть мужа и неизвестность будущего изменили ее: если раньше она держалась уверенно и даже задорно, то теперь была тиха, молчалива и говорила только со своей сестрой. Серебряные заушницы с лучами зерни, стеклянные бусы она спрятала в укладки и ходила лишь с одним проволочным колечком на правом виске. Раньше она не боялась Чернавы и могла посматривать на нее свысока, но гибель Святомера переменила и это. Теперь они обе стали вдовами, но Чернава была старше и годами, и положением в роду. Семислава знала: у старухи хватило бы влияния отправить ее в Навь с покойным мужем. И если та этого не сделала, то лишь потому, что думала о сыне…

Стоя среди мужчин и с нетерпением притоптывая, Доброслав часто посматривал на отцову вдову. Сейчас решится судьба их обоих. Если Ярко высватал себе угрянскую княжну, то Семислава ему уже не понадобится: нельзя иметь двух столь знатных жен. И по прошествии «печального» года сам он, Доброслав, сможет взять Семиславу за себя. Он – другое дело: брак с ее сестрой давал ему преимущественное право перед всеми прочими женихами. То, что много лет было пустой мечтой, теперь могло стать явью.

А ведь Семислава должна была с самого начала достаться ему! Даже семь лет спустя обида и досада прорывались сквозь привычную сыновнюю почтительность. Сестры были очень схожи, но Борилада казалась тенью сестры. То же миловидное лицо, голубые глаза, золотистые брови. Но не было того огня, живости, силы духа, ощущаемой даже на расстоянии.

Зато теперь, когда Семислава овдовела и погасла, сходство между сестрами усилилось.

Наконец появился Ярко в сопровождении матери и родичей, которые ездили с ним. Взглянув на их замкнутые лица, Доброслав не удержался и вновь посмотрел на Семиславу: она тревожно теребила кисть пояса.

– Будьте живы, родичи! – первым приветствовал приехавших Доброслав. – Хорош ли был ваш путь, не стряслось ли какой беды?

Ярко вышел к костру. Доброслав видел, что тот не спешит начать свою речь, и это рождало в нем надежду.

– Спасибо за привет! – Живорад, брат Чернавы, первым поклонился. – Съездили мы без беды и новости привезли важные.

– Так будьте милостивы, не томите народ! – искренне попросил Доброслав. – Люди и от работы к вечернему времени устали, и новостей ваших заждались. Что, будем мы с Вершиславом угрянским сватами? Отдают вам его дочь?

– Вершислава угрянского деды призвали! – Начеслав значительно показал в землю. – Теперь сидит у них сын его старший, Лютомер.

По толпе пробежало оживление, послышались возгласы. Лютомера Вершиславича здесь знали: многие видели его прошлым летом на Зуше, где собиралась вятичская рать для похода.

А Семислава, стоявшая с опущенным лицом, полуприкрытым краями белого вдовьего платка, вдруг вскинула глаза и впилась взглядом в говорившего. Дрожащие отсветы пламени не давали как следует разглядеть ее, но Доброслав видел, что она взволнована. Сорвать бы этот черно-багровый покров тьмы, заглянуть ей в глаза: что в них? Испуг? Ненависть?

Она тоже знала, о ком идет речь. Прошлым летом Лютомер ее саму взял в заложницы и после отпустил, хотя мало кто верил, что он на это решится.

Опомнившись и взяв себя в руки, Семислава вновь опустила лицо, заслонила краем платка. Но Доброслав видел: это имя и сейчас, через год, взволновало ее. Вспомнились ходившие тогда разговоры: много дней молодая княгиня находилась в руках угрянского оборотня, злые языки болтали, что-де родит княгиня теперь волчонка… Князь Святомер тогда света белого не видел, дожидаясь ее возвращения, задержал выступление рати в поход. Многие говорили, что из-за этой задержки поход и сложился неудачно. И самому Святомеру принес смерть.

– Ведаете вы, люди, что ездили мы с князем молодым, Ярогневом Рудомеровичем, на Угру, где князь угрянский нам дочь свою в жены отдать обещал, – заговорил Живорад.

Доброслав отметил, что обещание было более чем условное. Это он, будучи на Угре, похитил двух дочерей князя Вершины и привез сюда, надеясь выдать за своих братьев. Но Лютомер исхитрился забрать назад обеих. И его обещание выдать сестру Молинку за Ярко оказалось ложью. Помня об этом, Доброслав надеялся, что Ярко и в этот год останется с пустыми руками.

Но случившегося на самом деле он никак предвидеть не мог. Девушка, с которой Ярко обручился прошлым летом, исчезла: угряне уверяли, что ее унес Летучий Змей. Но здесь никто в это не верил: вятичи лишь хмыкали, переглядывались, крутили головой. Видать, угряне сватов получше нас нашли, вот и рассказывают басни…

Однако Лютава, старшая из сестер Лютомера, все еще находилась при нем. И он отказался отдать ее в жены Ярко.

– Другого жениха нам угряне предпочли, – рассказывал Живорад. – Воеводу смолянского. Прислан тот воевода Зимобором строить городец на нижней Угре, сажать там засаду. А зачем городец, зачем засада – вы уж сами думайте, вятичи.

Люди загудели, послышались возгласы.

– А где же сестра твоя, Ярко? – крикнул старый Берисвет. – Ты ж ее увез за Лютомера отдавать. Взял он ее?

– Взял для своего брата меньшого, – ответил Начеслав. – Себе вдову Святкину просил, да мы не так глупы! Вдову князя нашего – волку угрянскому!

– Тише, гостиловцы! – Доброслав поднял руку и вышел вперед. – Дайте я скажу!

Люди притихли.

– Угряне – смолянского князя данники, ибо они – от корня Крива, кривичского рода. Буде задумают зло – мы себя защитить сумеем. Но у них есть князья, что городцы ставят и полки собирают. А у вятичей нет. Так что же, Ярко, остался ты без жены?

Он прямо взглянул на своего соперника, и тот вспыхнул.

– Не надо мне жены угрянского рода, волчьей крови. Веры Лютомеру – что волку лесному. Я другую жену возьму.

– Какую же?

– Вдову стрыя моего, – Ярко показал на Семиславу.

Еще весной мать предлагала ему это. Тогда он отказался, мечтая о Молинке. Но мечты обманули – его прежняя любовь теперь недостижима. Осталось ему одно утешение: на утренней заре вглядываться в золотой багрянец неба, пытаясь угадать там ее сияющее лицо.

А самому придется жить на земле. И последовать совету мудрой матери.

Доброслав ожидал этого, но все же слегка переменился в лице.

Семислава медленно подняла голову и устремила на Ярко долгий взгляд. Но он смотрел не на нее, а на Доброслава, хорошо понимая, с кем ему придется побороться за свое право.

– Уж слишком уверенно ты распоряжаешься чужой вдовой, когда у покойного остались родные сыновья. – Доброслав покачал головой и выдавил усмешку. – Семислава Будогостевна – вдова моего отца и к тому же сестра моей жены. Если у нее и будет новый муж, то это буду я. Или тот, кто высватает ее у меня.

– Зачем ей у тебя совета просить – она сама над собой вольна! – возразил Живорад. – Она не полонянка какая – жена рода знатного, взята честно, с уговором и приданым. Сама себе госпожа теперь.

– Давайте-ка у нее самой спросим, люди добрые, – подала голос Чернава, – за кого ей идти угодно. За сына моего, князя вятичей законного, или за пасынка своего, что от ее меньшой сестры уже пятерых детей имеет.

Все повернулись и посмотрели на Семиславу. Она лишь крепче сжала края верхнего платка, будто хотела спрятаться от этой сотни глаз.

– Добра твоя судьба, Будогостевна! – усмехнулся старик Берисвет. – Едва овдоветь успела, а уже два таких жениха, один другого краше! И молоды, и удалы, и родом знатны, и с мужем покойным в близком родстве. Будь я бабой, прям и не знал бы, на кого глянуть!

Гостиловцы засмеялись, давая Семиславе небольшую передышку. Берисвет был прав: мало какой вдове достаются два таких жениха. Но на лице Семиславы не отражалось ни капли радости.

– Выбирай, что разум подскажет! – продолжала Чернава. – Только подумай: не опозоришь ли ты мужа покойного, если на его место его же сына возьмешь?

– А чем братанич лучше? – возразил Доброслав. – Мне наследство отца, мне и жена его. Он ведь, когда сватать ехал, для меня ее и назначил.

– У тебя уже есть дети. Если родятся у Будогостевны чада от тебя – они будут у тебя младшими. А пошлют ей удельницы сына от Ярко – это будет старший сын князя вятичей.

– Не томи народ, Будогостевна! – крикнул Берисвет. – Кого выбираешь?

Семислава глубоко вздохнула и склонила голову перед Доброславом:

– Прости… сынок. Мать Чернава правду сказала. Если родятся у меня дети от тебя, это будут твои младшие дети. А меня отпускал отец за князя вятичей. Хотел, чтобы его внуки вятичами правили. И коли приходится мне выбирать… я пойду за того, у кого мой сын будет старшим.

Она повернулась к Ярко и поклонилась ему. Склонила голову, выражая покорность, но никто бы не подумал, что она рада своей участи.

Народ загомонил. Доброслав побледнел и шагнул ближе к ней.

– Ты пойдешь замуж за… отрока! – с досадой и гневом воскликнул он. – Ведь Ярко моложе тебя!

– Годами молод, да разумом стар! – заговорила родня Чернавы.

– Ты возьмешь в мужья парня, от которого сбежали уже две знатные невесты! – в негодовании продолжал Доброслав.

– Видать, не понравилось что! – захохотали теперь уже его родичи с материнской стороны.

– Плохо плясал на Купалу!

– Маловатый, видать, у него… венок оказался!

– Да ладно вам, баба не девка – сама молодца и научит… венки плести.

– Всяк своим родом силен! – крикнула Чернава. – Мой муж Рудомер был старше Святомера, а стало быть, и сын мой – старше братьев. Князь – всему роду отец, и ты, – она гневно взглянула на Доброслава, – брату еще поклонишься!

– Недоброй долей ты, мать, его наделила! – ответил Доброслав. – Одну невесту у него Огненный Змей унес. Того гляди, другую Кощей унесет. А вместе с нею – и всего рода вятичей счастье!

– Я уж свое счастье удержать сумею! – бросил ему Ярко и пошел прочь с горы.

На свою невесту он даже не глянул. Семислава стояла, как белая береза, среди расходящихся гостиловцев, обеими руками сжимая края покрывала. Сестра Боряша приобняла ее и повела домой. Семислава не плакала, но, глядя на ее лицо, всякий скорее подумал бы, что она сейчас дала согласие не на свадьбу, а собралась вслед за покойным мужем на тот свет.

Люди разошлись, но огней нигде не зажигали – сразу улеглись спать, хотя, наверное, не в одной и не в двух избах в темноте еще долго не смолкали разговоры. Доброслав вошел к себе и присел в темноте у стола. Жены не было: она провожала Семиславу, и Доброслав не звал ее с собой, надеясь потом узнать, что молодая вдова думает обо всем этом на самом деле.

Дети уже были уложены, челядины посапывали на полатях, а кое-кто и на дощатом полу возле холодной печки-каменки, но хозяин даже не думал спать. В первой схватке Доброслав потерпел поражение, но не собирался с ним мириться. Это еще не свадьба и даже не обручение. Не может быть, чтобы Семислава хотела выйти за Ярко, и никто из видевших ее этим вечером так бы не подумал. Когда восемь лет назад ее привезли, Ярко не было еще и двенадцати! Едва порточки надел и носился с мальчишками босиком по берегу, когда она, Семислава, стала молодухой и княгиней.

Доброслав и сейчас уже знал: младшему брату он не уступит. Ни Семиславу, ни княжий стол. Старший сын Святомера был храбр и честолюбив, но не безрассуден и знал: за оружие надо хвататься, только если все другие пути ни к чему не привели. Он не побоялся бы пойти на открытую схватку с двоюродным братом – своей родни и дружины хватит, – но понимал: за раздор в роду чуры его не похвалят и удачи не дадут. Если не сейчас, то после придется за все платить – детьми и внуками своими.

Даже и не будь Семислава так дорога ему, он все равно бился бы за вдову отца, потому что ее рука – средство мирно взойти на отцов стол. А Ярко ничем не заслужил ни того ни другого.

Если бы никакой Семиславы тут вовсе не было, если бы княгиня Святомера пожелала уйти в Закрадье вместе с ним, то Доброслав принял бы рог прямо на поминальном пиру. Старшинство возраста и своя семья дали бы ему полное преимущество перед двоюродным братом. На миг Доброслав пожалел, что Семислава не легла со Святомером на ту же краду. Тогда он уже был бы князем, и ему было бы легче вспоминать ее как мертвую, чем видеть женой Ярко. А вот если она вновь станет княгиней, но с кем-то другим, то для Доброслава и его детей все будет кончено: от Ярко у нее родятся дети, которые и унаследуют стол вятичей. А он по-прежнему будет видеть ее каждый день, вновь – принадлежащей другому, и уже навсегда.

Да разве Ярко ее достоин? В негодовании Доброслав ударил кулаком по столу. Мальчишка! Умный оборотень, угрянский князь Лютомер, не пожелал взять его в зятья. У Доброслава не было причин любить Лютомера, но он верил, что тому многое открыто. И если тот не пожелал родниться с Ярко, обманом увез свою сестру и не стал брать в жены Гордяну – для этого есть причины.

О чем это обмолвился толстяк Начеслав? Что Лютомер сам сватался к Семиславе?

В первый миг Доброслав был так поражен этой мыслью, что невольно поднялся на ноги, будто с высоты было лучше видно. Уж не потому ли Лютомер от Гордяны отказался: и год назад, и сейчас?

А как Семислава взволновалась, когда упомянули имя Лютомера! Только слепой не понял бы: сын Велеса значил для нее больше обоих здешних женихов. Боялась она его или… наоборот? Как и год назад, Доброслав ощущал возмущение и ревность при мысли о том, что угрянский волк тоже зарится на гостиловскую лебедь, но сейчас впервые подумал, что она… может быть, и сама не прочь. Раньше он не мог думать так дурно о жене своего отца. Но теперь, когда Семислава невестой Ярко, охотно допускал, что она глядит в другую сторону. Если окажется, что красивая вдова высокого рода предпочитает угрянского князя, чего тут удивительного? Тем более что Семислава и сама ходит в Навь…

Нет, это невозможно! Доброслав снова сел, пытаясь успокоиться. И в то же время где-то в глубине души затеплилась некая мысль, еще неясная. Лютомер хочет получить Семиславу, а значит, не хочет, чтобы она досталась Ярко. Он, Доброслав, тоже этого не хочет… вот уже основания для некоего соглашения… В Лютомере он может найти союзника для борьбы если не за Семиславу, то за власть над вятичами. И если в обмен угрянский оборотень захочет эту женщину…

Доброслав еще не знал, сможет ли заплатить такую цену. Но мысль об этом была как искра далекого костра в темном лесу. Если уж он не может получить ее сам, пусть бы лучше она вовсе исчезла, чем стала женой Ярко. А исчезнуть Семислава может по-разному…

За два-три дня Доброслав привел мысли в порядок, но не сразу выбрал случай поговорить с Семиславой. Весь день гостиловцы проводили на покосе, и там Доброслав часто видел молодую вдову, но подойти не мог: кругом были люди. А родичи Чернавы и Ярко теперь куда пристальнее следили, чтобы пасынок держался от мачехи подальше. Пока Семислава оставалась свободной, никто не мог запретить ей разговаривать с мужем родной сестры, но Доброслав стремился к осторожности. Чернава умна и проницательна, к тому же ворожит: если дать ей хоть один повод заподозрить, что он не смирился с выбором Семиславы, то все дело может пропасть.

Через день он хотел вечером наведаться к ней, но на Святкином дворе перед избой столкнулся с Ярко и Живорадом.

– Невесту зашел проведать? – осведомился Доброслав.

– Я-то – невесту. А ты чего здесь ищешь? – Ярко встал, загораживая от него дверь, и упер руки в бока.

Он был ниже ростом, и ему стоило труда не смотреть на долговязого, к тому же старшего брата снизу вверх. Но теперь, когда Семислава приняла его сватовство и родичи признали ее выбор, он стал чувствовать себя куда увереннее.

– А я – жену… мою, – Доброслав кивнул на избу.

Вошли они вместе. Семислава сидела с сестрой Боряшей и двумя ее детьми: четырехлетним Годиной и самой младшей, годовалой Светлашкой, которую особенно любила. Спустившись по ступенькам, Доброслав поклонился и встал у двери. Ярко прошел к женщинам и тоже поклонился.

– Прислала меня матушка. – Он с неудовольствием обернулся к Доброславу, вовсе не желая, чтобы тот слушал разговор, но не имея права его выгнать. – Спрашивает о здоровье и желает знать, когда обручение готовить.

– Матушке Чернаве от меня спасибо, что заботится. – Семислава встала и поклонилась в ответ, держа на руках племянницу. – А обручение – на следующий год, на Купалу. Как минет год моего вдовства, тогда буду обручаться. Как же раньше?

– Род вятичей не может еще год быть без князя, – возразил Живорад. – А князь не может быть в отроках. Сама должна понимать. Свадьбу на дожиночных пирах нужно справить, не позднее.

– Огневается муж мой на том свете, если я так скоро забуду его! – Семислава нахмурилась.

– Ты с мертвым мужем разлучена по обычаю. – Живорад покосился на Доброслава, который и исполнил тот обряд. – Он не придет за тобой. На зажинках сделаем обручение, на дожинках – свадьбу. Такова воля княгини Чернавы и князя молодого Ярогнева.

И Ярко важно кивнул.

Было ясно, что откладывать больше нельзя. Доброслав понимал: если он не хочет уступить, нужно что-то делать, и немедленно. Мелькали безумные мысли: похитить ее… увезти отсюда подальше… Но если он похитит вдову отца, назначенную в жены другому, то рассорится не менее чем с половиной родни. Племя вятичей окажется расколото на две части, брат пойдет с топором на брата… И это сейчас, когда с юга напирают хазары и Русский каганат, а на западе смолянский князь уже ставит городец с засадой прямо на межах! О них сложат длинные сказы, но имя его будет проклято навеки.

На другой день Доброслав послал вечером жену к Семиславе, велев не возвращаться домой, пока не позовет. А когда совсем стемнело, пошел за ней сам.

Когда он тихо отворил дверь и спустился в темноту, обе женщины уже дремали.

– Ну что – нет тут жениха какого? – вполголоса осведомился Доброслав.

– Никого нет. – Боряша встала. – Пойдем домой? Как дети – угомонились?

Младшая дочь, которую она опять принесла с собой, спала на лежанке Семиславы.

– Погоди.

Доброслав подошел к Семиславе. Она встала и посмотрела на него.

– Прости, – сказала она, понимая, о чем он на самом деле хочет с ней поговорить. – Хоть право свояка за тобой, но мне о моих детях думать нужно.

– Неужели хочется тебе за Ярко идти? – Доброслав плохо различал ее лицо в полутьме, но знал его настолько хорошо, что лишь от одного ощущения, что она так близко, почти забыл свои замыслы. – За отрока? Ты ж его мальчишкой помнишь, от горшка два вершка!

Семислава невольно улыбнулась. Когда ее привезли, она была уже статной пятнадцатилетней девушкой, а Ярко, и так невысокий, в одиннадцать лет был совсем мал и едва доставал ей до плеча. Они и сейчас были одного роста.

– Хочется? Кто спрашивает, чего мне хочется? Раз уж такова моя доля – вдовой горькой остаться…

– Я спрашиваю! – Доброслав подался к ней и наклонился, пытаясь заглянуть в глаза.

Семислава невольно отстранилась, но не могла отойти: позади нее была лавка со спящей девочкой.

– Чего тебе хочется? – повторил он. – Чего тебе-то для счастья надобно?

– Для счастья? – Семислава усмехнулась, будто не верила, что эта птица существует на белом свете. – Улететь!

Она обогнула свояка, вышла на середину избы и развела руки. В полутьме она, в белой вдовьей одежде, так походила на лебедя, что у Доброслава захватило дух.

Обычно вдова обрезает волосы, срезая с ними память о прошлом, и выходит опять замуж не ранее, чем косы отрастут, чтобы напитать ее силой для новой жизни. Но стричь Святкину вдову Чернава не стала – поберегла ее силу для сына. И сейчас Доброслав увидел в полутьме легкий проблеск этой силы – будто лунный луч за тучей. Лада не умерла в ней, только заснула…

– Улететь в Занебесье, от земли подальше, к солнышку поближе, – проговорила Семислава, будто пропела. – Отдал меня отец за мужа старого – моего желания не спросил. Теперь вот отдают за отрока юного – а куда мне деваться? Нету мне на свете ровнюшки, не будет и счастья.

Семислава опустила руки.

– Есть для тебя еще один жених, – помолчав, напомнил Доброслав.

Борьба его была жестокой, но короткой. Почему-то ему пришла на память собственная мать, княгиня Доброслава. Она умерла до женитьбы Святомера на Семиславе и никогда ее не видела, но сейчас Доброслав откуда-то хорошо знал, что сказала бы его мать, мудрая и справедливая женщина, обо всех этих делах. Нет, она не должна умереть со старым мужем, эта лебединая дева, в которой нашла себе земной приют сама богиня Лада. Богиня не допустит, чтобы эта красота была приневолена к нежеланному браку, угасла в тоске. Пусть летит в поднебесье, куда ей Лада путь укажет.

– Еще один? – Семислава обернулась.

– Видали мы тебе ровнюшку. Того, кто за тобой, лебедью, в небо чистое ясным соколом взмыл. Неужели забыла?

Семислава сделала несколько шагов и отвернулась, прикоснулась к убрусу, будто хотела натянуть пониже на лицо.

– Князь угрянский, Лютомер, сватался за тебя, – продолжал Доброслав. За эти дни он успел поговорить с Живорадом и Начеславом и выяснил все подробности о неудачных переговорах с угрянами. – Он тебе по всему пара: и родом, и годами, и хитростью волховной. И у него нет жены. С ним ты станешь княгиней, и дети твои у отца будут старшими. Хочешь за него идти?

– Ты потешаешься надо мной, что ли? – Семислава наконец обернулась, в голосе ее звенел сдерживаемый гнев. – За Лютомера мне идти?

– Боишься оборотня? – не поверил Доброслав. – Или нехорош?

– Да кто же меня отдаст за него?

– Я отдам. Если кто сейчас и вправе тебя замуж отдавать, то я. Да только ты решила сама собой распорядиться, недоросточка выбрала…

Семислава вернулась к нему и подошла почти вплотную. Теперь она жалела, что в избе так темно и она не видит его глаз. Она не верила пасынку. Не могла поверить, что он и впрямь готов отдать ее, самому столь желанную, сопернику-оборотню.

– Это правда, что Лютомер сватался за меня?

– Правда. Предлагал обменять тебя на свою младшую сестру. Но младшую Ярко не пожелал, а старшую не отдали ему. Вот и не сладилось дело. Но если бы… Ты-то хочешь идти за Лютомера? Если хочешь, я это устрою. Сговорюсь с ним, чтобы ждал, дам людей, чтобы отвезли тебя на Угру, а после и приданое пришлю. Только взамен пусть Лютомер мне пообещает быть верным другом и братом.

– Я тебе не верю, – прошептала Семислава, слегка покачав головой.

– А напрасно. Без тебя Ярко князем вятичей не станет. Даже если он на первой встречной полудянке женится, лишь бы до дожинок успеть, ни с какой другой женой, кроме тебя, ему меня не одолеть. За меня ты идти не хочешь. Что ж, я неволить не стану. Лишь бы за него ты не пошла. Клянусь Ладой и Перуном: если пойдешь за Лютомера, я тебе помогу.

– Но я же… – Семислава оглянулась на молчащую сестру, будто взывая о помощи. – Я же обещала… на горе… при всех людях…

– Это так важно? – Доброслав помолчал, но ответа не дождался. – Одно мне скажи: ты согласна?

Семислава села на лавку. Она не могла выдавить ни звука, в голове повисла пустота, а в душе трепетало отчаяние, смешанное с лихорадочной надеждой. Если бы только она могла поверить, что Доброслав и впрямь готов устроить это дело!

Прошел год с тех пор, как она впервые увидела Лютомера – светлой Купальской ночью, в глубине рощи. Уже семь лет как молодуха, она тогда ощутила себя юной девушкой, впервые увидевшей мужчину, – так не похож он был на всех прочих и так близок к ней. Не сказать чтобы он был красив: ни золотых кудрей, ни голубых очей, ни румянца. Рослый, мощный, с густыми бровями и глубоко посаженными глазами, он дышал силой леса, и звериная природа оборотня в ту священную ночь рвалась наружу, покоряя Семиславу и увлекая за собой: ведь и в ней самой жила эта сила. Потрясенная, она едва не забыла, зачем искала его, зачем пошла в рощу по его следу. «Ты – Лада. Твое время настало, никто на свете тебе не указ…» – сказал он ей тогда. И она ясно слышала его низкий голос, произносящий эти слова: сказанные год назад, сейчас они стали правдой. Настало ее время, и никто ей больше не указ…

Тогда она вырвалась из плена. В Купалу Велес вынужден уступить своему небесному сопернику, что находится в расцвете, и Лютомер вернул Семиславу ее законному мужу. Тогда он не мог поступить иначе, чтобы не нарушить весь ход кологода и лад всемирья.

Но сейчас… Она овдовела. Перун покинул жену, оставил вдову во власти Нави. Побелев, как снег, она стала молодой Мареной. И теперь для нее не было в мире иного супруга, кроме Велеса. Ни молодой Перун – сам Доброслав, ни Ярила – его младший брат не смогли бы встать с нею рядом. Только тот, кто даже в разгар лета носит в себе силу Подземного Владыки. Он терпеливо ждал ее, и вот его пора настала.

Через пару дней Семислава сама пришла к Чернаве.

– Я согласна справить обручение на зажинках, – сказала она. – Но до того не хочу в Гостилове оставаться: пойду в Маренину пущу, поживу в Навьем ельнике, буду жертвы приносить мужу покойному, чтобы не гневался на такую раннюю измену мою.

– Ну, ступай, – помедлив, согласилась Чернава.

Она догадывалась, что Доброслав едва ли уступит так просто, и посчитала удачным то, что молодая вдова до самой свадьбы исчезнет с глаз. Уж в Навьем ельнике Доброслав не сможет к ней в гости захаживать, как сейчас! Навий ельник – который в народе уважительно и боязливо порой называли просто Навь – лежал за полдня пешего пути. Туда никто не ходил, кроме родных недавнего покойника: там располагался Пекельный Круг, где складывали краду и сжигали мертвые тела. Руководила этим сама Чернава, а помогали ей несколько самых старых старух. Там имелась избушка, где жили одна-две жрицы, и клеть, где хранились дрова, а порой и тела в ожидании огненного погребения.

Очень редко бывало, чтобы туда отправлялась столь молодая женщина – и живая. Когда весной привезли тело Святомера, его сопровождала сама Чернава. Теперь той же тропой пустилась Семислава – в одиночестве, с коробом за плечами, где лежали самые простые пожитки. Она, обладательница богатого княжеского приданого и хозяйка изобильного добром, скотиной и челядью двора, теперь была одета в простую сорочку, синюю «печальную» поневу, убрус и большой платок, а с собой принесла пару сменных рубах, теплую шерстяную свиту, гребешок, рушник, миску, ложку – да и все.

Семислава отправилась в путь на заре, и люди, собравшиеся на покос, вышли раньше обычного, желая проводить ее. Она уходила на тот свет, чтобы, пройдя через Навь, переродиться и вновь стать княгиней. Бабы, наряженные в красные покосные рубахи, даже всплакнули, глядя, как удаляется по тропке вдоль реки эта статная женщина, самая красивая из них и притом единственная без единой красной нитки в одежде.

– Она воротится, – сказала Божехна, которая теперь оставалась хозяйкой княжьего двора. – Как уберем урожай – с последним снопом и княгиня наша домой воротится.

Молодую Святкину княгиню в роду любили: ее достоинства не внушали зависти, потому что она со всяким была так приветлива, что каждый рядом с ней начинал куда больше уважать себя. И теперь всякий, глядя ей вслед, чувствовал с грустью, что мир вокруг поблек, да и сам он как-то потускнел… И вопреки словам Божехны каждый ощущал тоску, будто Семислава уходит навсегда.

Но вот белая фигура молодой вдовы скрылась за опушкой рощи, народ потянулся на луг. Божехна окликнула Доброслава:

– Слышишь, Святомерович!

– Что, мать? – Он обернулся, и женщина заметила, какой печалью налиты его глаза.

– Чичера-то… Улетел куда-то, неслух, вчера еще. Ни его, ни Селяшки нету.

– Может, на лов наладились? – явно думая о другом, отозвался Доброслав, знавший непоседливость двух младших братьев.

– А у тебя отпрашивались?

– Кто бы их пустил, когда покос?

– Ох, сладу нет! – Божехна всплеснула руками. – Разбаловались, без отца-то…

– Ничего. Вернутся – я их вздую, – пообещал Доброслав, заменявший отца всем младшим неженатым братьям. – Ну, пойдем, мать.

На делянках близ Щедроводья поспевала рожь. По вечерам Твердома и прочие старики обходили посевы, срывали пыльные колоски, терли в коричневых ладонях: не сыплется ли? Пробовали раскусить, положив зернышко на одинокий уцелевший зуб: твердое или мягкое? Но вот сочли, что пара делянок уже готова и пора зажинать. В полдень женщины с Озаркой во главе отправились на ржаное поле. Теперь, когда ее пропавшая дочь объявилась, она вновь могла считаться «счастливой» и вернула себе почетную обязанность начинать жатву.

пели веселые бабы, разодетые в красные поневы и рогатые уборы.

Начало жатвы – большой праздник. Перед бабами лежало в обрамлении еще зеленой летней травы золотистое поле, будто огромный пирог, коим щедроводцам питаться весь предстоящий год. Подмигивало синими глазами велес-травы, будто приглашало подойти, поклониться.

Первый захваченный серпом пучок колосьев Озарка обернула цветочным венком и отложила в сторону. И началась работа. Как и на покос, выходили целыми семьями: женщины жали, старшие дети следили за младшими; иной малец спал в тени на краю делянки, а где близко не было тени, там мать делала шалашик из пяти жердей и накрывала куском полотна, чтобы уберечь дитя от солнца. Подоткнув повыше яркие праздничные поневы, бабы то и дело кланялись ниве, поднимали над собой новый пучок колосьев, будто желтое крыло, продвигались вперед, оставляя за собой ровный ряд сжатой ржи. Девочки выбирали из гущи колосьев белые нивяницы и синюю велес-траву, плели венки.

В полдень воткнули серпы в связанный девками сноп, прилегли отдохнуть: работать в самый жар нельзя, полудянка на шею сядет. Вечером все вместе отправились к Перунову дубу и повесили цветы и колосья на нижнюю ветвь. Женщины и молодежь были особенно веселы: пройдет жатва, а после нее – и свадьбы. По пути назад в Щедроводье пели:

Красовитовы отроки тоже работали не покладая рук. Целыми днями они трудились на старом голядском городище: подрезали склон, чтобы сделать его более крутым и неприступным, поднимали оплывший вал. Жили там же на берегу, в шатрах. Осенью им предстояло вернуться домой, в Смолянск, чтобы потом, к концу зимы, возвратиться и рубить бревна для своих будущих изб, клетей и частокола. Красовит намеревался возвести городец надежный, чтобы триста лет простоял, поэтому не брал летние бревна, которые быстро начнут гнить.

Лютомер с бойниками время проводил в основном на охоте, снабжая дичью и рыбой себя и Красовита. Жили они тоже в шалашах, на опушке. Вечерами те и другие отроки сходились вместе и до полуночи сидели на бревнах вокруг костра, развлекались как умели. Красовит и Лютава продолжали свое состязание – у кого деды удалее. Оба прошли уже колен по десять, но пока еще у обоих находилось что рассказать. «С косынькой русой прощайся, подруга! – поддразнивал Лютаву Красовит. – Моя скоро будет эта косынька!»

– А дед того Станияра, про которого я в прошлый раз рассказывал, жил в стране придунайской, и был он могучий витязь, – начинал Красовит, и отроки умолкали, прислушиваясь. – Звали его Будимир. Сидел он в Божич-городце, и воевал с ним хан обринский по прозванью Белый Обрин. Стар уже стал Будимир, три года лежал, все хворал: топора поднять не может, лука натянуть не может, в стремя встать ему не по силам. Вот приходит к Божич-городцу Белый Обрин с войском несметным и говорит: пусть выйдет ко мне супротивник, поединщик, буду с ним насмерть биться. Тут больший хоронится за среднего, средний за меньшего, а меньшего мамка на бой не пускает.

Отроки тихонько засмеялись.

– Так бы меня и не пустила! – с задором бросил кто-то.

Лютава улыбалась, глядя в лицо Красовиту. Сейчас, когда она к нему попривыкла, он уже не казался ей ни молчаливым, ни угрюмым. Он не был болтлив и говорил только по делу; он не сиял улыбками и не сыпал прибаутками, но сердце у него было доброе. С отроков своих он строго спрашивал и не терпел никакого непорядка, но не требовал непосильного и следил, чтобы все были накормлены, одеты и довольны. Слушая, как он рассказывает о своих дедах и прадедах, Лютава представляла его самого на месте всех этих витязей, воевавших то с лесными вилами, то с голядинами, то с хазарами и обрами… И Красовит выглядел вполне достойным потомком своих предков, что веками брели от самой реки Дунай на северо-восток и добрались уже до середины земли между Греческим морем и Полуночным. А в этих вечерних сказаниях рассказчики двигались, наоборот, на юго-запад, к родине предков, и Лютава уже мысленно видела берега Дуная, откуда вышли все славянские роды. Это движение против времени, против солнца, – день за днем, поколение за поколением, все глубже и глубже в прошлое, – было настоящим погружением в Навь. Лютава отмечала в себе желание задать Красовиту вопрос: а понимает ли он, что ежевечерне спускается по мысленну древу в Кощное и всю дружину водит за собою?

Глядя, как отблески огня перебегают по его лицу, Лютава вдруг поймала себя на том, что ей нравится на него смотреть и она будет скучать по нему, когда уедет. А пускаться в путь было уже пора: ведь ее ждала мертвая ведунья Лесава, обещавшая указать путь к облачному колодцу вещих вил…

…Никто не вышел с Белым Обрином сражаться, и обложил он Божич-городок данью: с каждого двора по черной кунице и по красной девице. Делать нечего, стали божичи дань платить. Со всех дворов собрали красных девиц, молодых молодиц. Осталась одна только сестра Будимирова – Ведислава. И вот сидит она над братом больным, горькими слезами заливается. Он и спрашивает: что это капает, неужели кровля такая худая стала? Отвечает она: не кровля худая, а доля моя горькая – приходится мне идти к Белому Обрину в полонянки…

Честиша тоже сидела возле Лютавы, слушая и уносясь мыслями в дальние дали. После возвращения из леса она изменилась. По-прежнему была малоразговорчива, но привычка смотреть перед собой и шептать осталась в прошлом.

– Чего ж ты там видела? – спрашивали ее родичи.

– Я Навь видела, только сама того не понимала.

– А почему не говорила?

– Слов таких не было. Захочу сказать – враз онемею.

– А теперь видишь Навь?

– Теперь нет.

Однако родители по-прежнему сомневались, что ей удастся найти жениха.

– Лесом отмеченные не живут замужем, – толковали бабки. – И году не пройдет – помирают.

– Честиша будет замужем жить, – заверила их Лютава. – Долго жить и счастливо. У нее защитница в Нави есть сильная. Только здесь ей жениха нет. Я ее с собой заберу и сама судьбу ее найду.

– Что ж, – баба Твердома развела руками, – ты ее из леса вывела, в люди воротила, теперь твоя она. Верю, не обидишь – мы же родня… А время ей давно пришло…

– Пришло наше время… – согласилась Лютава. Надеясь, что это и ее самой касается.

– …Поднялся Будимир на резвы ноги. Послал жену к брату своему, чтобы топор его наточил: не согласился брат, попросил любви от жены Будимировой. Послал к другому, чтобы стрелы ему изострил – и тот того же захотел. Сел Будимир на коня, взял топор, какой был, взял стрелы, и пока ехал через Божич-городец, дивились люди: не узнали его. Не бывало, говорили, такого витязя статного да могучего с тех пор, как захворал наш старый Будимир…

Лютава покосилась на брата. Лютомер тоже вроде бы слушал, но она чувствовала, что его мысли далеко. Между Красовитом и щедроводцами все было уряжено, Лютомер спокойно мог возвращаться в Ратиславль, но отчего-то медлил. Только Лютава знала – отчего. Они ни разу не говорили об этом, но она знала: ему не дают покоя мысли о смерти князя Святомера. Вернее, о его молодой вдове, которая теперь получила свободу. Но ненадолго. Если к дожинкам сама она, Лютава, не приедет к Ярко, чтобы стать его женой, то он возьмет за себя Семиславу. А память о деве-лебеди не покидала Лютомера весь этот долгий год.

Ведь Лютаве совсем нетрудно было бы дать брату это счастье. Выйти за Ярко, стать княгиней вятичей, из которых происходит ее мать… Разве худая доля? А Лютомер тогда получил бы Семиславу. Ту, с которой так неохотно расстался прошлым летом, но в мыслях не расставался никогда. Может быть, в том и есть ее, Лютавы, доля?

…Как увидел Белый Обрин, что за витязь навстречу ему едет, так задрожал весь, начал мира просить. Верну, говорит, всех черных куниц за двенадцать лет! Не послушал его Будимир, на бой зовет. Верну, говорит Белый Обрин, всех красных девиц, молодых молодиц! Опять не послушал Будимир. Кинулся тогда прятаться Белый Обрин, в шатер свой забился. Как метнул стрелу Будимир – слетел шатер, в клочки разорвался. Глядь – а под шатром сидят тридцать девиц, тридцать молодиц, и сам Белый Обрин меж ними укрывается, как лист дрожит…

Ярко гостиловский – княжеского рода. Он может быть потомком Радомира, а значит, ее суженым. Но чтобы узнать, он это или не он, ей нужно добраться до облачного колодца.

А может ли Ярко каждый вечер рассказывать о своих предках? Если Лютава поедет к нему и заставит делать это, поставив условием свадьбы, из этого выйдет еще одно сказание. Только это, похоже, будет сказание из тех, где боевитая девица одерживает победу над неудалым добрым молодцем. Лютава улыбнулась про себя: не очень-то ей хотелось попасть в такое! Но разве сказания наших судеб дают нам выбор? Не мы их рассказываем, мы лишь следуем от начала к концу, не ведая, что будет дальше.

– Что задумалась? – вдруг услышала Лютава и вздрогнула.

Умчавшись к облачному колодцу, она пропустила, как витязь Будимир вернулся в Божич-городец, привел назад тридцать красных девиц и тридцать молодых молодиц, привез отрезанную голову Белого Обрина и, метнув эту голову, убил на месте двоих своих неверных братьев. А после того, избавив народ об беды, лег и помер.

– Что, кончились твои пращуры? – продолжал Красовит. – Проиграла заклад?

– Не дождешься, – миролюбиво и даже ласково отозвалась Лютава, с сожалением думая, что, видимо, последний вечер их состязания, потому что пора им с Честишей в дорогу. – Случалось и нашим дедам с обрами переведаться. Жил на Бояне-реке витязь, и звали его Буремир, Радославов сын…

Вдруг она заметила, что Лютомер не слушает ее, а заострившимся взором глядит куда-то позади нее во тьму. Она обернулась: из мрака вышел Бережан. По своему обыкновению, в чужом месте Лютомер на ночь окружал стан дозорами, и Бережан с Худотой сторожили во тьме у реки, за перестрел до отмели, выводившей к стану.

Все обернулись к пришедшему. Бережан кивнул Лютомеру; тот поднялся.

– Что там?

– Трое парней. Вятичи. К тебе, говорят.

Лютомер глянул на сидевшего поблизости Хортомила:

– Приведи. А вы возвращайтесь.

Хортомил исчез в темноте вслед за Бережаном и вскоре появился снова, ведя за собой троих незнакомых отроков. Они вышли в свет пламени, и Лютава тихо ахнула: их лица показались ей знакомыми. Особенно того, что шел первым: парень лет шестнадцати был высок ростом, темноволос, а тонкими чертами лица так ясно напомнил ей Доброслава, что она вытаращила глаза.

– Будь жив, князь Лютомер! – Парень поклонился. – Не признал меня?

– И ты будь здоров, – кивнул тот. – Вижу, что из Святкиного ты рода… Доброслава меньшой брат?

– Точно так. Селимер меня зовут, и брат Доброслав меня к тебе прислал с поклоном… и даром дорогим.

– Садись. – Лютомер снова кивнул, и пришедшим освободили место на бревнах ближе к огню, где было светлее. – Долго в пути? Голодны?

– В пути долго – приказал мне брат поспешать, три дня гребли по Оке без роздыха от самой Дугны. Велишь угостить – будем благодарны.

Отроки быстро нашли гостям три миски, положили каши от ужина, остатки вареной рыбы. Лютомер спокойно ждал, пока они поедят. О сказании Лютавы все забыли, в том числе и она сама: было ясно, что им привезли очень важные и какие-то совершенно неожиданные вести. Само то, что Доброслав прислал младших братьев, а не уважаемых бородатых старцев, говорило о том, что дело его – тайное.

– Ну, как дела у вас, на Упе? – спросил Лютомер, когда гости наелись. – Здоров ли Доброслав Святомерович? Как брат его Ярогнев – добрался уже до дому?

– Добрался.

– Нас, видно, недобрым словом поминает? – угадала Лютава.

– Еще бы! Братец наш Ярко думал жену знатную взять и князем сесть, а вы не дали ему невесту. Приходится ему отцову вдову брать за себя. Уговорили ее: на зажинки – сговор, на дожинки – свадьба.

Что все так и будет, Лютомер знал и сам. И едва ли Доброслав прислал к нему младших братьев рассказать то, что он и так уже знает.

– Да только сердце ее не лежит к Ярко, – продолжал Селимер. – И годами он молод, и не заслужил пока такой знатной и мудрой жены. Князь Доброслав, как свояк ее, предлагает тебе Семиславу в жены взять. Ты ей и годами, и родом, и хитростью равен. Отдает ее с прежним приданым, что она из отцовского дома принесла, а взамен выкупа хочет твоей только дружбы. Что скажешь? Угодно ли тебе такое сватовство?

– Ярко ведь передавал вам, что я просил Семиславу себе?

Лютомер оставался спокоен, но на самом деле с трудом верил своим ушам. Он медлил идти в устье Угры, обдумывая путешествие на Оку, и вдруг оказалось, что ему готовы поднести эту невесту, как пирог на блюде.

– Да, и еще что обещал ты отдать Ярко сестру… – Селимер посмотрел на Лютаву, – младшую, если тебе привезут Семиславу.

– А Доброслав моей меньшой сестры не хочет?

– У Доброслава есть жена знатная. Вот если мне предложишь… – Селимер слегка смутился, поскольку сватать самого себя неприлично, – это Доброслав говорит… То мы бы за честь и радость почли.

– Не эту? – Лютомер на всякий случай указал на сидевшую рядом Лютаву, а Красовит подался вперед, будто собирался грудью заслонить ее от посягательств.

– Эта лучше всех, да ты ведь ее не отдаешь?

– Эта моя! – сурово подал голос Красовит. – Вон у нее на руке и колечко мое!

Лютава вытянула вперед руку, показывая парням колечко.

– Ну… у тебя, говорят, еще сестры есть. – Селимер не стремился к Лютаве, которая была уже на три года его старше.

– Тогда с тобой бы мы сговорились, – кивнул Лютомер.

– Приезжай с дружиной к устью Дугны. Мы туда Семиславу от Гостилова привезем по реке. Отсюда вместе тронемся, там ты с твоими на Оке обождете. Хочешь – поезжай сам за нами вслед, но чтобы тебе поскорее на месте быть. Мы ведь ее увезем тайком, а как бы Чернава не выследила. Передадим, а дальше уж ты сам.

Лютомер старался разом охватить мыслью все услышанное. Обещая передать Семиславу, ему предлагали ехать с дружиной на Оку, во владения вятичей. Это выглядело как ловушка: простейшая ловушка на глупого глухаря, который тянет шею, пытаясь добраться до ярких ягод рябины, и сам просовывает голову в петлю.

– А Доброславу в этом какая корысть? – прямо задал он тот вопрос, который первым пришел на ум.

– В том, чтобы Ярко до Семиславы не добрался, – ухмыльнулся Селимер. – С ней он станет князем вятичей. Без нее – нет. И тогда им станет мой брат Доброслав. А после него, может быть, и я когда-нибудь…

«Чтобы ваши дети вновь делили стол, как сейчас Доброслав делит его с Ярко», – мысленно продолжил Лютомер, но это была уже не его печаль.

– А что же Доброслав сам ее за себя не возьмет? – спросила Лютава, которая по прошлому году помнила, какими глазами Доброслав смотрел на жену своего тогда еще живого отца.

– Семислава не хочет идти за мужа, у которого уже есть пятеро детей. Она хочет, чтобы ее сын у отца был старшим. У тебя ведь нет княгини?

Лютомер смотрел в лицо юному посланцу, пытаясь угадать, насколько честны его речи. Но в то же время понимал: он поедет на Оку. Даже если это ловушка – ради такой награды можно рискнуть. Тот, кто выходит на хищного зверя, никогда не знает заранее, придется ли ему быть в этот раз ловцом или добычей. И если кто-то вообразил, будто ему по плечу охотиться на Белого Князя Волков – пусть пеняет на себя.