15. Ограничение конкуренции

После смерти мужа у Клаудии осталось несколько домов. Она сдавала их отдыхающим, которые хотели провести время в сельской местности в Италии. Мы договорились встретиться с ней в доме нашего общего друга. Клаудия должна была подхватить нескольких гостей – гостей, которые жили у нее бесплатно и были, как это водится, старыми друзьями, – на железнодорожной станции. Она сказала, что догонит нас, как только высадит их у своего дома. Когда она выходила из здания вокзала, к ней подошла группа местных таксистов.

«Они сказали, что, подвозя своих гостей от станции, я отбираю у них бизнес», – рассказывала позднее Клаудия. Она явно была потрясена их угрожающим поведением и обеспокоена тем, что могло бы случиться, проигнорируй она их выпад. Это произошло не в Сицилии и даже не в Апулии. Речь идет о станции, которая находится в Тоскане.

У меня есть знакомая, которая живет на одном из итальянских островов. Ей был нужен стол. Она видела именно такой, какой ей хотелось купить, в другой части острова. Но рядом с ней был один мебельный магазин, принадлежавший человеку, которого она знала с детства, но который ни в коей мере не был ее другом. Однако купить стол где-либо еще считалось бы не законным выбором потребителя, а беспардонным предательством. Она и ее партнер были его клиентами. И он, скорей всего, никогда не заговорил бы с ними снова, если бы они пошли в другой магазин. В итоге они купили стол в магазине на другой стороне острова и несли его вдвоем всю дорогу к себе домой окольными путями, чтобы ни стол, ни автофургон доставки конкурирующего магазина не заметил человек, который считал себя их поставщиком мебели.

Любой, кто жил в Италии, без сомнения, может рассказать не одну подобную историю. Если вы регулярно ходите в магазин, бар или ресторан, то рискуете пробудить у его владельцев собственнические инстинкты (и особенно, если вы приняли – а возможности отказаться в общем-то и нет – предложенную ими sconto, то есть скидку). Для меня это было особой проблемой из-за моей работы. Я часто уезжаю, и по возвращении в заведениях, где я регулярно бываю, меня нередко приветствовали слегка сардоническим «Ben tornado» («Добро пожаловать обратно»). Если я объясню извиняющимся тоном, что вынужден был уехать за границу, все будет прекрасно. Но если я ограничусь обычным – труднопереводимым – ответом «Ben trovato», есть опасность, что мой кофе будет подан с чуть меньшим вниманием и владелец бара удалится к другому концу стойки, чтобы с преувеличенным энтузиазмом поболтать с кем-то, кого он считает настоящим постоянным клиентом.

Это желание сохранить монополию – или, как в случае с рассерженными таксистами Клаудии, картельный сговор – еле заметной ниточкой проходит через всю итальянскую жизнь. И у него есть долгая история. Устойчивость и влияние итальянских ремесленных гильдий привели к тому, что в XVII веке итальянская экономика пошла на спад. Одним из тех, кто особо ревностно защищал свою монополию, был картель стеклодувов венецианского острова Мурано: любому, кто пытался делать то же, что и они, в другом месте, грозило суровое наказание или даже смерть.

Сегодня дух гильдий продолжает жить в по-прежнему могущественных итальянских профсоюзах, а также в ordini и collegi – профессиональных организациях, членство в которых важно для любого, кто стремится работать по профессии. Их существует больше 30, и они регулируют доступ к намного более широкому спектру профессий, чем в других странах Европейского союза. Есть ordini для нотариусов и архитекторов, но также и для социальных работников и консультантов по занятости. Существует collegio для медсестер, но есть и collegio для лаборантов радиологического отделения, и collegio для тренеров в лыжном спорте.

Профессиональные организации – часть обширной паутины, ограничивающей свободу конкуренции. Одним из самых смехотворных примеров, который обнаружился в последние годы, стала ситуация с венецианскими уличными художниками. Оказалось, что их лицензии передавались по наследству. Так что даже если бы у кого-то не было никакого таланта к рисованию или живописи, он или она могли бы занять место, которое иначе перешло бы кому-то обладающему настоящим художественным талантом.

Спорный вопрос, почему католическая церковь придерживается столь антилиберальных взглядов – из-за своего монополистического мировоззрения или потому, что до недавнего времени она управлялась в основном итальянцами. Во всяком случае, «Список заблуждений» («Syllabus Errorum») папы Пия IX, выпущенный в 1864 году, предал либерализм анафеме наряду с целым перечнем других систем мировоззрения и убеждений. Его позиция только увеличила разрыв между Ватиканом и новым итальянским государством, в котором либерализм стал доминирующей идеологией. На начальных стадиях свободная рыночная экономика, особенно в том виде, в каком ее строило правительство под руководством Джованни Джолитти в период до Первой мировой войны, обеспечила Италии процветание. Страна промышленно развивалась, и экономика росла. Но потом либералы стали безнадежно – и совершенно оправданно – ассоциироваться с чиновничьей коррупцией.

Фашисты принесли с собой иной подход к организации экономики, который лучше сочетался с итальянскими традициями. В то время как Джолитти хотел, чтобы заработная плата определялась свободной игрой рыночных сил, Муссолини и его соратники приступили к созданию корпоративного государства, в котором работодатели и работники принуждались к сотрудничеству.

Падение Муссолини могло бы вновь передать инициативу в руки либералов. Но к концу Второй мировой войны они были не только запятнаны прошлым взяточничеством, они стали партией ограниченного слоя общества, состоящего из землевладельцев юга, крупных промышленников и финансистов. Когда дело дошло до привлечения избирателей, они не шли ни в какое сравнение с христианскими демократами. Приход Христианско-демократической партии во власть возвестил начало периода, продлившегося больше 40 лет, когда власть была разделена между пятью партиями, в большей или меньшей степени противостоявшими коммунистам. Изначально смысл был в том, чтобы не дать самой крупной Коммунистической партии Западной Европы получить представительство в правительстве. Ради этого итальянские политики послевоенного времени создали систему lottizzazione, упомянутую в главе 8.

Одним из многих наследий фашизма был гигантский государственный сектор. Каждая его часть делилась в соответствии с влиянием, которым обладали партии, входившие в pentapartito (общее название, присвоенное пяти антикоммунистическим группам). Со временем в эту удобную систему разделения власти, влияния и финансовых «пряников» приняли и коммунистов. Если, например, христианский демократ становился главой органа, регулирующего деятельность гражданской авиации, то какой-нибудь социалист «получал» службу авиадиспетчеров. Принцип lottizzazione распространялся далеко за пределы государственной промышленности и финансов. Даже региональные полномочия внутри министерства иностранных дел делились согласно приверженностям партий. Христианские демократы царили в Латинской Америке. Социалисты получили большую часть Ближнего Востока и Северной Африки. Телевизионные каналы RAI поделили таким же образом. Первый отошел христианским демократам, второй – социалистам, а третий – коммунистам. Последствия этого можно наблюдать и по сей день. Если вы встречаете старого журналиста или даже техника, который работает, скажем, на Rai1, то весьма вероятно, что у него есть родственник в Христианско-демократической партии. В 2000-е, когда у власти был Сильвио Берлускони, Rai3 оставался оплотом критики репортажей и анализа (хотя под влиянием медиамагната и он становился все более и более смирным).

Либеральная партия была одной из пяти, входивших в pentapartito, как и республиканская, которая также пришла к одобрению экономического либерализма. Так с годами католический идеализм христианских демократов уступил место мирному сосуществованию с рыночной экономикой. Однако, уверенно заняв политический центр, они, тем не менее, поддерживали более коллаборативную форму капитализма, чем та его разновидность, что развилась в США и в 1980-х, при Маргарет Тэтчер, появилась в Великобритании.

В то время как христианская демократия процветала, социал-демократия так и не добилась такого успеха, как в Германии, где Вилли Брандт и Хельмут Шмидт лидировали в политике с конца 1960-х до начала 1980-х. Партия социал-демократов входила в pentapartito, но она прославилась тем, что была самой продажной из пяти. При Беттино Кракси, в середине 1980-х, социалисты, наконец, сумели возглавить правительство. Но к тому времени они уже глубоко погрязли в кумовстве и коррупции, которые поразили итальянскую политику послевоенного времени, и еще больше замарали себя у власти. Кракси стал самой громкой жертвой операции «Чистые руки». В 1993 году произошло происшествие, которое стало легендой политики, когда Кракси, выходившего из гостиницы, где он и его закадычные друзья проводили невероятно экстравагантные вечеринки, забросали монетами. Вскоре после того он бежал в Тунис и семь лет спустя умер в изгнании и позоре.

Следовательно, в послевоенный период избирателям почти постоянно приходилось выбирать между двумя антиконкурентными по своей сути идеологиями: между христианской демократией, с одной стороны, и коммунизмом, с другой. Это оставило свой след.

Падение так называемой Первой республики в начале 1990-х стало предвестником недавнего экономического спада в Италии (даже при том, что лишь в начале 2000-х он был признан структурным, а не циклическим). Основная проблема Италии – это снижение ее конкурентоспособности. Многие интеллектуалы ломали головы в попытках объяснить и проанализировать это явление. Однако мало кто обращает внимание на то, что в Италии установилась форма капитализма, исключительно неблагоприятная для конкуренции.

Сильвио Берлускони, который был протеже Кракси, вошел в политику в 1993 году как рыцарь свободного предпринимательства (даже при том, что, хотя это почти забыто, до начала 1990-х он принадлежал к лево-, а не к правоцентристам). Несколько политиков, журналистов и интеллектуалов, сплотившихся вокруг него, такие люди, как феноменально яркий Джулиано Феррара, представитель Кабинета министров в его первом правительстве, были истинными, убежденными либералами. Но хотя сам Берлускони долго приписывал себя к либералам, в действительности он не имел с ними ничего общего: его подходом, если у него вообще есть какая-либо определенная идеология, всегда был своего рода «национальный капитализм», дающий свободу закоренелому протекционизму. В 2008 году он успешно строил избирательную кампанию вокруг спасения Alitalia от попадания в руки французов. Однако протекционизм на уровне инстинкта не является в Италии прерогативой правых. Всего за год до того прежний левоцентристский премьер-министр Романо Проди сорвал продажу компании Telecom Italia американскому телекоммуникационному гиганту AT&T.

В значительной степени Проди и Берлускони просто отражали взгляды общества. В СМИ о поглощении итальянских фирм иностранными неизменно сообщают как о поражении. Мысль о том, что заграничные компании смогли бы привнести новые технологии или что прямые иностранные инвестиции (то есть инвестиции в компании, а не в акции) помогают подстегнуть рост, почти не допускается. Результаты можно видеть в показателях по капитализации ввозимых прямых иностранных инвестиций (ПИИ), представленных ОЭСР. К концу 2012 года количество ПИИ в Италии относительно размера экономики было самым низким среди всех стран в ЕС, кроме Греции. В Португалии и Испании, которые открыли свою экономику внешнему миру позже Италии, соответствующие показатели были от двух с половиной до трех раз выше. В Швеции и Нидерландах – странах, которые, как можно предположить, меньше нуждались в иностранных технологиях, чем Италия – показатели были выше приблизительно в четыре раза.

Чтобы поддерживать трансграничные инвестиции, ОЭСР разработала специальную таблицу, что-то вроде «черного списка». Она называется Индексом регуляторных ограничений для ПИИ и определяет, какие законодательные ограничения устанавливаются странами на пути иностранных инвесторов. Интрига заключается в том, что Италия в этом рейтинге выглядит совсем неплохо: лучше, чем Швеция, Дания или Великобритания. Так что или итальянцы создают препятствия чужакам не такими очевидными способами, или же иностранцы отказываются вкладывать деньги в страну, где, с точки зрения потенциального инвестора, есть существенные минусы.

Год за годом Италия скатывалась вниз в составляемом Всемирным банком рейтинге легкости ведения бизнеса. К 2012 году она опустилась на73-е место в списке из 185 стран: на одну позицию ниже Румынии и на шесть – ниже Азербайджана. Заключить контракт в Италии оказалось сложнее, чем в Того (отчасти, из-за медлительности правлений организаций), а провести электричество труднее, чем в Индии. Кроме того, там широко распространена коррупция и существует опасность перейти дорогу одному из нескольких синдикатов организованной преступности.

Несколько лет назад я сидел в офисе итальянского адвоката, когда зазвонил телефон. Он взял трубку и слегка раздраженно сказал, что, кажется, он просил, чтобы его не беспокоили. На другом конце линии слышен был взволнованный женский голос. Лицо адвоката постепенно омрачалось, и наконец он сказал, что ответит на звонок из другой комнаты. Примерно через пять минут он вернулся.

Не давая намеков на название или национальную принадлежность фирмы, он рассказал, что одним из его клиентов была иностранная компания, которая открыла небольшую фабрику в Меццоджорно. Руководитель оповестил всех, что, если кто-то из его новых работников хочет обсудить свое будущее в компании, им достаточно переступить порог его кабинета. Вскоре один из его сотрудников – чернорабочий – так и поступил. Он заявил, что хочет повышения. Иностранный начальник ответил, что целиком за то, чтобы поощрять честолюбивые устремления, но какую должность его молодой сотрудник имеет в виду?

«Вашу», – последовал ответ.

На этом молодой человек встал и покинул комнату, не добавив ни слова.

Пораженный случившимся руководитель расспросил своих сотрудников, и ему рассказали, что тот рабочий – зять главаря местной мафии. Сообщение в конечном счете прояснилось: он был согласен покинуть фирму, если она даст ему щедрое – или скорее, непомерное – выходное пособие. Какими могут быть последствия, если они не договорятся о сумме, молодой человек предоставил компании додумывать самостоятельно. Предложение было сделано через адвоката и после торговли принято. Но теперь молодой человек передумал и позвонил, чтобы сказать, что он хочет в полтора раза больше.

Для инвесторов, которые стремятся поучаствовать в итальянской экономике, но, скорее, воздержались бы от прямых инвестиций, есть, конечно, фондовый рынок. Но если вас интересует ощутимая доля, то вы вынуждены будете вплотную соприкоснуться с тем, что The Financial Times однажды назвала «едва ли не самой странной и запутанной культурой бизнеса среди всех крупных западных экономик».

В основе этой культуры лежит исключительно итальянское понятие: акционерное соглашение. Группы крупных итальянских инвесторов – обычно банки или другие компании – собираются, чтобы назначить руководство зарегистрированной на бирже компании. Редко когда им нужен контрольный пакет. Трети или даже четверти акций, как правило, достаточно: маловероятно, что какая-нибудь группа инвесторов с большей долей собственного капитала станет голосовать в унисон. Достоинство системы в том, что она может обеспечить некоторую устойчивость, которая необходима руководителям для проведения долгосрочной стратегии. Но если между членами соглашения возникнет конфликт интересов, это может привести к параличу управления.

Последнее особенно справедливо, если рассматриваемая фирма входит в сеть перекрестного владения акциями – когда одна публично котируемая компания держит акции другой. Такие сети также характерны для итальянского капитализма. Многие годы миланский инвестиционный банк Mediobanca и его избегавший гласности президент Энрико Куччиа находились в центре паутины таких перекрестных владений. Влияние скрытного Куччиа достигало каждого закоулка открытого только для своих мира итальянского капитализма, который можно охарактеризовать непереводимой фразой: «il salotto buono». Она предполагает существование изысканно обставленной гостиной, где гиганты промышленности встречаются с титанами финансов, чтобы заключать сделки, оставляя непосвященных впустую топтаться в прихожей. В реальности такого места нет, но если бы нити управления итальянской промышленностью и финансами сходились в каком-то одном месте, это были бы офисы Mediobanca.

Куччиа умер в 2000 году, но только 13 лет спустя его преемники из-за кризиса еврозоны решили, что их сотрудничество с корпоративной Италией оказалось слишком тесным для комфортного существования. Банк объявил, что будет медленно сокращать некоторые из своих ключевых пакетов акций. Это, возможно, обозначило начало конца практики перекрестного владения в итальянском бизнесе. Но потребуется время, чтобы распутать этот клубок, и акционерные соглашения, несомненно, все еще будут в ходу даже после того, как это случится. Число фирм, зарегистрированных на Миланской фондовой бирже, которыми управляют таким способом, снижается, но медленно.

Еще один пример «мафиозных» взаимоотношений можно увидеть, если от мира финансов и промышленности обратиться к сфере высшего образования. Университеты Италии – последние крупные оплоты кумовства в итальянском обществе (и значительного числа нарушений свободы конкуренции). Возьмите случай lettori. Когда в 1994 году я впервые приехал в Италию как корреспондент, это уже была давняя история. Но и 20 лет спустя она все еще не окончилась.

Lettori – это не граждане Италии, которые преподают в университетах иностранный язык, то есть свой родной. Еще в 1980-х lettori начали бороться за оплату труда и условия работы, сопоставимые с теми, что имеют итальянские преподаватели. Но это означало бы, что с ними нужно заключать бессрочные контракты. Те, кто проводил кампанию от их имени, уверены: последнее, что большинство так называемых baroni – профессоров с бессрочным контрактом – хотели бы сделать, это дать гарантию занятости кучке иностранцев, которые могли бы поставить под сомнение существующий в итальянских университетах порядок вещей.

В 1995 году под растущим давлением Европейской комиссии итальянское правительство того времени внесло в закон изменения. Теперь lettori считались не преподавателями, а лаборантами. Тех, кто отказался признать новый статус, уволили (хотя большинство было впоследствии по решению судов восстановлено на работе). Среди прочего, изменение классификации lettori означало, что они больше не могут проводить экзамены и ставить экзаменационные отметки. Теперь это должны были делать итальянцы, которые, за редчайшим исключением, не владели языком так же хорошо, как lettori. И именно последние, пусть и не по закону, но фактически обучали экзаменуемых студентов.

Начиная с середины 1990-х те, кто был уволен (или принял условия 1995 года, оставив за собой право оспаривать их), требуют выплатить им задолженность по зарплате за тот период, в который – и это признается всеми сторонами – они были преподавателями, а не лаборантами. За эти годы Европейский суд шесть раз выносил решение в их пользу, классифицируя действия итальянского правительства как дискриминацию по национальному признаку. И несколько раз правительство вносило изменения в закон, демонстрируя некое подобие попытки удовлетворить требования Европейского суда. Но мало кто из lettori получил компенсацию. А в 2010 году был принят закон, по которому все иски lettori к университетам по поводу компенсации просто объявлялись недействительными. В результате примерно половине из них сократили зарплату – в самых тяжелых случаях на целых 60 %.

Все это позволяет лучше понять, почему итальянцы иногда говорят, пожимая плечами: «Siamo tutti un po' Mafiosi» («Все мы немножко мафиози»). Сын Бернардо Провенцано, последнего безусловного capo di tutti capi (главаря из главарей) сицилийской мафии, произнес нечто подобное после того, как в 2006 году его отца арестовали после 43 лет, проведенных в бегах. Репортер La Repubblica взял интервью у Анджело Провенцано, которому в то время было 30 лет. «Мафия, – сказал он, – происходит от mafiosità, что встречается далеко не только у сицилийцев».

Сказать, что mafiosità (мафиозность) широко распространена в Италии (и что элементы mafiosità можно, в действительности, найти в любом обществе) – это одно. Но заявить, как это часто делали апологеты Коза ностры, что сама мафия – это не более чем состояние ума, – совсем другое. Анджело Провенцано назвал это «установкой» и «жидкой магмой без определенных границ». Говоря это, он сознательно или подсознательно вторил аргументу, с помощью которого много лет удавалось дурачить политиков, следователей и общественное мнение. Но факт в том, что сицилийская мафия и другие синдикаты организованной преступности Италии – нечто значительно большее, чем просто установка. И их границы нисколько не размыты.