13. Люди, которые не танцуют

Предположим, вы идете по улице в Италии, и что же отличает ее от улиц в других странах? Очевидно, фасады магазинов и указатели, характерные для Италии. Но есть и кое-что: здесь гораздо больше, чем даже в других средиземноморских странах, людей в темных очках. Сейчас середина зимы, но многие прохожие и люди, сидящие за столиками уличного кафе, будут в них.

Почему?

Большую часть года солнце в Италии действительно светит очень ярко. И доктора скажут вам, что лучше носить темные очки, чтобы защитить глаза от ультрафиолетового излучения. Но на нашей гипотетической улице без них вполне можно обойтись. Допустим, кто-то надел темные очки, чтобы скрыть мешки под глазами, потому что слишком рано встал или поздно лег. Для кого-то очки – просто модный аксессуар. Но все-таки это не объясняет, почему людей в солнцезащитных очках в Италии больше, чем, скажем, в Испании, где солнечный свет еще ярче. Может ли быть, что некоторым итальянцам темные очки нравятся по той же самой причине, что и игрокам в покер? Может ли быть, что они хотят все видеть сами и при этом скрывать пол-лица от глаз посторонних?

«Ut imago est animi voltus sic indices oculi» («Ибо как лицо есть изображение души, так глаза – ее выражение»), – написал Цицерон. И конечно любой, кто может скрыть выражение своих глаз, получает преимущество в непростых социальных взаимодействиях, которые в Италии жизненно важны.

Неудивительно, что крупнейший в мире производитель темных очков – итальянец. Казалось бы, что может быть более американским, чем очки Ray Ban. Но на самом деле этот бренд принадлежит компании, созданной в 1961 году в Агордо, небольшом городке у подножия Доломитовых Альп. Ее основатель, Леонардо Дель Веккио, провел большую часть своего детства в приюте. Его компания, Luxottica, головной офис которой находится теперь в Милане, также владеет компанией Oakely и производит солнцезащитные очки, которые носят имена самых знаменитых модных домов в мире: Versace, Dolce & Gabbana, Chanel, Prada, Ralph Lauren и Donna Karan.

Итальянцы любят, когда их представляют страстным, добросердечным, улыбчивым народом, который идет по жизни смеясь и беззаботно насвистывая. Это Италия шутника-официанта, который неистово флиртует с обедающими женщинами. Это Италия, образ которой часто создавал Роберто Бениньи, быстро набравший популярность комик из Тосканы, чей фильм о холокосте «Жизнь прекрасна» (La vita è bella) принес ему в 1999 году «Оскар» за лучшую актерскую игру. И это правда. Одна из наиболее привлекательных черт итальянцев – это их оптимизм, за которым стоит решимость показывать себя в лучшем свете даже при самых отчаянных обстоятельствах. Это важная и вызывающая восхищение часть того, что представляет собой Италия.

Однако прежде чем делать вывод, что это все, что представляет собой Италия, хорошо бы узнать о двух почти непереводимых итальянских словах. Одно из них – garbo, которое словари переводят как «изящество» или «любезность». Но это только намекает на его коннотации. Конечно, мужчина или женщина с garbo – тот, кто ведет себя изящно. Но это также качество, важное для любого человека в Италии, принимающего решения: это то, что необходимо, чтобы не торопиться с решением и не казаться при этом нерешительным; сообщать неприятные новости и при этом не сильно задевать собеседника; но также и то, что нужно, чтобы не потерять лицо, когда вы едва заметно меняете свою позицию.

Другое типично итальянское существительное – sprezzatura, которое было введено в обиход Бальдассаре Кастильоне, автором трактата «О придворном» («Il cortegiano»), руководстве начала XVI века. Его книга ясно дает понять, что жизнь при дворе вовсе не была легкой. Придворные эпохи Возрождения должны были красноречиво говорить, ясно думать и быть не только всесторонне образованными людьми, но и блистать воинскими доблестями. То, как все это должно было представляться окружающим, и есть sprezzatura: с хорошо отработанной беззаботностью, как будто все это пришло само собой, а не как результат долгих ночей, проведенных за чтением при свечах, и дней, посвященных изнурительным занятиям фехтованием.

Если теперь мы вернемся на нашу гипотетическую улицу и внимательно посмотрим вокруг, то увидим духовных последователей придворных Кастильоне, тех изящных молодых людей, которых заговорщически шепчутся в углах шедевров эпохи Возрождения. Вон он, в кабриолете напротив бара, пристально смотрит на враждебный мир через стекла темных очков. Его волосы кажутся взъерошенными. Но на самом деле, чтобы так выглядеть, они были тщательно уложены: это столь же рукотворный шедевр, как и его кроссовки и ремень. Наш современный придворный, вероятно, ожидает красивую молодую женщину, которая так же изящна, как и он. А может, он ждет встречи с кем-то, кто может организовать appalto, контракт, или сказать ему, на кого он должен произвести хорошее впечатление, если хочет добраться до списка кандидатов на предстоящие выборы в местные органы власти. Он живет в мире элегантности и махинаций, но, если не считать его семьи и, возможно, горстки школьных или университетских друзей, это, скорей всего, мир одиночества. Того одиночества, которое так ярко воплотил актер Марчелло Мастроянни в персонажах из некоторых фильмов Федерико Феллини. Но его также можно заметить и в холодном пристальном взгляде и странно расслабленной позе маленького Джованни Медичи, стоящего рядом с матерью на знаменитом портрете Аньоло Бронзино. Становится ясно: даже малыши, если они происходят из рода Медичи, наделены пугающей способностью полностью владеть собой.

Возможно, самая парадоксальная черта итальянцев – их кажущаяся импульсивность, которая обманывает окружающих. Оживленное выражение лица, энергичные движения руками и, казалось бы, яркие эмоциональные вспышки сосуществуют с глубокой, составляющей основу их натуры осторожностью и осмотрительностью. Полная перипетий история и хитрые соотечественники научили итальянцев быть очень осторожными.

Первое, что поражает любого иностранного корреспондента, прибывшего в Италию, – это нежелание обычных людей называть свои имена, не говоря уж о профессии, возрасте или родном городе. Они могут громко разговаривать по мобильному телефону, так что все окружающие слышат о самых интимных подробностях их частной жизни – например, проблемах с шурином или результатах медицинского обследования, – но, если вы подойдете к ним и спросите, как они собираются голосовать, многие откажутся отвечать. Или ответят, но не захотят ничего сообщить о себе. По моим наблюдениям, то же самое происходит, когда их спрашивают о чем угодно – начиная с несчастного случая, свидетелем которого они стали, и заканчивая тем, кто, по их мнению, может выиграть субботний матч. Даже если пообещать им, что их высказывания не будут опубликованы в Италии, они зачастую просто отворачиваются, покачав поднятым указательным пальцем и бормоча слово, заимствованное из английского языка: privacy.

Возможно, самый яркий случай столкновения с итальянской осмотрительностью приключился со мной однажды вечером, после того как мне позвонил коллега из Лондона. Для статьи нужна была таблица, в которой сравнивались бы цены на аналогичные товары в различных европейских столицах. Одним из них был «Биг Мак» из «Макдоналдса». Я попросил, чтобы моя ассистентка позвонила в ближайший ресторан в Риме.

Когда она это сделала, в ответ ее тут же спросили:

– Кто хочет это узнать?

Моя ассистентка сказала, что это для британской газеты.

– В таком случае я ничего не могу сказать.

Моя ассистентка сказала, что ей не нужны комментарии, не говоря уж об имени, только цена. И обратила внимание собеседника на то, что, если бы она вышла на улицу и зашла в «Макдоналдс», то увидела бы стоимость «Биг Мака» над кассой. Все, что она хотела, это чтобы человек на другом конце провода назвал цифру, украшающую световое табло прямо у него над головой. Без шансов. В итоге моей ассистентке пришлось выйти из офиса и пройти четверть мили по Риму, чтобы выяснить информацию, с которой мало что может сравниться по публичности и общедоступности.

Больше того, подобная скрытность встречается даже в СМИ, весь смысл существования которых – как вы могли бы подумать – в предоставлении информации. Теле– и радионовости могут быть предвзятыми, однако обычно их сообщают в ясной и понятной форме. Но итальянские журналы и в еще большей степени газеты часто приходится скорее расшифровывать, чем читать. В особенности политические репортажи. И после прочтения статьи зачастую остается впечатление, что репортер был достаточно нескромен, чтобы приподнять краешек завесы тайны и раскрыть вам кое-какие секреты, но, конечно, не все, в которые посвящен он сам.

Чтобы быть справедливым к моим итальянским коллегам-журналистам, скажу, что по большей части это делается, чтобы защитить источники. Но иногда к околичностям прибегают – обычно по распоряжению сверху, – чтобы «не огорчить» заинтересованных политических деятелей. Едва ли нужно говорить, что очень долго политическим деятелем, обладающим огромной властью над СМИ, был Сильвио Берлускони. И пока он был премьер-министром, итальянские СМИ зачастую обходили эту проблему, перепечатывая критику, которая появлялась в иностранных публикациях и которую они сами не решались озвучивать в таких смелых выражениях.

«Веками мы призывали иностранные армии, чтобы они сражались за нас, – сказал мне один из министров Берлускони за ужином на званом вечере. – Теперь вместо этого мы зовем иностранных корреспондентов».

«Страх, – писал Луиджи Барзини в своем исследовании собственного народа, – научил итальянцев "идти по жизни осторожно, как идут через лес опытные бойскауты, глядя вперед и назад, направо и налево, прислушиваясь даже к самым тихим шорохам и ощупывая почву перед собой в поиске скрытых ловушек"».

«Пиноккио» – не только нравоучительная сказка о том, как опасно вранье. Это также назидательная история о том, чем грозит наивность. Когда деревянный человечек сталкивается с Лисой и Котом, они убеждают его отнести свои золотые монеты на Поле чудес и посадить их в землю. Деньги, по их словам, скоро превратятся в дерево, сгибающееся под тяжестью новых монет. Что произошло затем, едва ли нужно рассказывать.

Одна из самых распространенных ошибок, которую совершают иностранцы, приезжающие в Италию и думающие, что оказались среди беззаботных, приветливых людей, это начать говорить Ciao всем подряд. Но Ciao это эквивалент Hi в английском, и в то время как в Америке вы могли бы сказать Hi кому-то, кого знаете не очень хорошо, в Италии это не так. Ciao соответствует фамильярному tu. Но, если вы используете формальное Lei, тогда подходящим приветствием будет Buongiorno («Доброе утро») или Buonasera («Добрый день / вечер») – в зависимости от времени суток. И в разных регионах время, когда вы переходите от одного к другому, может варьироваться – это один из многих признаков, по которым итальянцы опознают чужаков. А в некоторых частях Италии приветствие «Добрый день» звучит как Buon pomeriggio. Где-то между Ciao и более формальными приветствиями находится Salve, которое может пригодиться, когда вы не совсем уверены, на tu вы или на Lei с собеседником. Будете слишком свободно пользоваться Ciao, и рано или поздно вас остановят резким Salve или даже ледяным Buongiorno или Buonasera. Используемые таким образом, это лингвистические эквиваленты ушата холодной воды. Они говорят: «Вы перегибаете палку. Я вам не друг. Так что не обращайтесь ко мне так, будто мы друзья».

В других культурах, конечно, тоже есть свои способы обозначить границы общения. В Европе используются tu и vous, du и Sie, tú и Usted. Но в Италии, как и в Германии, увлекаются еще и расстановкой дополнительных указателей вдоль этих границ в форме титулов.

Они используются не только на визитных карточках. Ingegnere, avvocato или architetto будут ожидать, что вы обратитесь к ним именно так, все без исключения. Но то же самое верно для и для ragioniere («бухгалтеров») или geometra, даже при том что ни для одной из этих профессий не требуется университетский диплом. Любой, у кого есть степень, имеет право на то, чтобы к нему обращались Dottore – именно так называют журналистов, врачей и, что удивительно, старших полицейских чинов.

Если вы не выпускник, не ragioniere и не geometra, то можете надеяться, что в один прекрасный день вас станут называть Presidente. Множество итальянцев чем-нибудь руководят, будь то транснациональная компания или местный теннисный клуб, и все они упиваются титулом Presidente и наслаждаются, слыша это обращение.

Так что если вы считаете, что принадлежите к специалистам, возглавьте родительский комитет или по крайней мере заведите привычку носить галстук и начните чувствовать себя немного оскорбленными, если после нескольких посещений работники местного бара будут продолжать обращаться к вам просто как к Signore или Signora (хотя первоначально это означало «лорд» и «леди»). А утвердившись в звании dottore или dottoressa, можете ожидать следующего прыжка вверх. Время от времени, когда нужно будет польстить вам, вас могут называть professore или professoressa.

Само собой, к людям, которые действительно читают лекции студентам, обращаться нужно подобающе. После того как французы решили покончить с обращением Mademoiselle, превратившимся, как и Miss, в слово, которым можно перебить слишком уж настойчивую молодую продавщицу, в Италии начались дебаты о том, не поступить ли так же с Signorina. La Repubblica заказала на эту тему статью незамужней женщине-ученому.

«Signora или signorina? – начиналась статья. – Я не знаю. Смотря по обстоятельствам. Иногда это просто вопрос контекста, и все же в целом мне не очень нравится, когда ко мне так обращаются. Для моих друзей я просто Микела. А для других людей я всегда хотела бы быть только professoressa Марцано».

В мире образования есть и другие ловушки для неосмотрительных. Слова professore и professoressa вовсе не обозначают того, что слово «профессор» значит в англоязычном мире. Так обращаются и к университетским лекторам, и к учителям средней школы. Об учителях начальной школы говорят как о maestro / a. Но к ним никто так не обращается, кроме их учеников, которые называют их Signor (a) maestro / a. В качестве формы обращения Maestro (я не могу вспомнить, чтобы в этом контексте звучало Maestra) используется также для выдающихся музыкантов, особенно дирижеров, и – в меньшей степени – для других известных деятелей искусства.

На вершине почетной пирамиды находится фактически недосягаемый титул Commendatore. Формально он используется для командоров ордена «За заслуги перед Итальянской республикой» и некоторых других династических и понтификальных орденов.

Отчасти то значение, которое итальянцы придают титулам, я думаю, связано с потребностью оценить положение конкретного человека и, таким образом, понять, сколькими рычагами влияния он обладает. В наибольшей мере это относится к римлянам, благополучие которых в течение многих столетий зависело от способности точно определить статус – и степень влиятельности – сановников, принадлежащих к папскому двору.

После смерти Иоанна Павла II Guardian отправила в Италию корреспондента по религиозным вопросам, чтобы он разделил со мной огромную работу над репортажами о похоронах и выборах преемника папы. Однажды утром в такси по дороге в Ватикан я понял, что мой коллега должен будет попасть в Corriere della Sera, где у Guardian было свое отделение. Поэтому я позвонил по мобильному в Милан, где находится головной офис Corriere, чтобы узнать номер службы безопасности, которая охраняет вход в римский офис, и затем позвонил туда, чтобы попросить их впустить моего коллегу. Закончив разговор, я заметил, что таксист внимательно и с восхищением разглядывает меня в зеркало заднего вида.

«Dunque, – сказал он. – Lei è un qualcuno». («Значит, вы важная персона».)

Классификация иностранцев представляет для итальянцев определенные трудности. Их акценты не содержат подсказок, и римляне уже успели усвоить, что даже если чужаки одеты немного потрепанно, это необязательно означает, что они бедны или невлиятельны. В баре, куда я ходил завтракать, когда впервые жил в Италии как корреспондент, меня начали называть Signore. Но после того как они увидели, что у меня есть костюмы и галстуки, меня повысили до Dottore. Затем мне начали задавать невинные, на первый взгляд, вопросы, ответы на которые могли бы подсказать, почему я живу в той части Рима, где, кроме меня и моей жены, почти нет иностранцев. Я находил злорадное удовольствие в том, чтобы давать уклончивые ответы. Неподалеку располагался один из факультетов университета Ла Сапиенца, поэтому однажды бармен попробовал обратиться ко мне Professore. Но я сказал, что я не преподаватель и не ученый. На его лице отчетливо отразилось разочарование, смешанное с досадой. Лето сменилось зимой, и однажды утром я вышел погулять с собакой – грозного вида стаффордширским бультерьером. Начался проливной дождь, и я спрятался в баре, чтобы выпить согревающего капучино. На мне был длинный плащ в стиле милитари.

– A domani, – сказал владелец, беря деньги.

– Нет, – возразил я. – Завтра меня не будет. Я буду в Неаполе.

– Не на этой ли конференции по организованной преступности?

Вся Италия знала, что там намечалась большая международная встреча.

– Да, – ответил я. – Туда я и еду.

– Значит, – сказал владелец бара, щелкнув каблуками и в шутку отдав мне честь, – A presto, Comandante.

Наконец он раскрыл тайну. С того момента в quartiere я был il Carabiniere inglese, возможно приписанный к британскому посольству или прикомандированный к i servizi. Но явно кто-то, кого стоит опасаться.

Другой смысл использования официальных титулов заключается в том, что они позволяют держать людей на расстоянии. «Buongiorno, Ragionere», произнесенного с точно выверенной смесью уважения и снисходительности, достаточно, чтобы быть уверенным, что собеседник не начнет фамильярно расспрашивать вас о ваших связях или – самое ужасное – о финансах.

У итальянцев, как и у всех остальных людей в мире, есть друзья, и иногда дружба бывает настолько крепкой, что дружеские отношения могут быть такими же близкими, если не ближе, как внутри семьи. Но если верить данным Всемирного обзора ценностей, этого кладезя социальной информации, такое встречается нечасто. Респондентов, среди прочего, спрашивали, насколько они доверяют людям, которых знают лично. В Великобритании тех, кто ответил «полностью» или «достаточно», оказалось целых 97 %. В США – 94 %. В Испании это число упало до 86 %. Но в Италии оно не достигло даже 69 %. Более того, тех, кто сказал, что полностью доверяет своим друзьям и знакомым, оказалось меньше 7 % – самый низкий показатель в мире после Румынии. Возможно, это выдающееся открытие объясняет аморальный фамилизм, упомянутый в главе 12: причиной антиобщественных установок, обнаруженных Банфилдом, является не исключительная степень верности семье, а скорее, необычно высокий уровень недоверия, который, возможно, мало или вообще никак не связан с семьей.

Это недоверие хорошо согласуется с отсутствием в итальянском языке выражения, которое означало бы «расслабься». Выражению «lasciarsi andare» (аналогу to let yourself go – «перестать себя сдерживать») недостает отчетливо положительных коннотаций английской фразы. Кроме того, в Италии куда реже, чем в любой другой средиземноморской стране из тех, что я знаю, можно увидеть, как люди спонтанно начинают танцевать.

В североафриканских отелях в конце Рамадана я видел, как местные посетители вскакивали и начинали кружиться в танце ради чистой радости жизни. Я был в ресторане на Босфоре в Стамбуле, когда после бутылки вина и рюмки ракии пара встала из-за стола, и женщина, подняв руки, принялась вращать бедрами, источая ликование и чувственность. В Греции людям надо совсем немного, чтобы взяться за руки в танце, который очень быстро превращается в настоящее неистовство. В Испании часто можно увидеть, как группа молодых гуляк выходит из бара в субботу поздно ночью (или, точнее, утром в воскресенье) и вдруг начинает исполнять palmas – эти гипнотические быстрые хлопки, которые заставляют одну из женщин закружиться, грациозно поводя руками, в танце, вдохновленном фламенко и известном как sevillanas. Но за все годы, что я провел в Италии, я никогда не видел ничего подобного. Молодежь здесь, как и повсюду, ходит в клубы и на дискотеки. Но Италия – возможно, единственная страна в Средиземноморье, у которой нет своего характерного танца.

Существуют некоторые региональные народные танцы. Но это обычно жесткие, дисциплинированные упражнения, мало чем отличающиеся от шотландского танца «Хайланд» или «Сквэр данс». Есть традиционные пьемонтские танцы с мечами. Сардинский ballu tundu регламентируется строгими правилами относительно того, кто чью руку может держать – и как именно. Единственный танец, который можно сравнить с исступленным физическим выражением радости, существующим в других краях Средиземноморья, это, пожалуй, тарантелла из Пулии (хотя ее танцуют и в других местах на юге). Но стоит отметить, что тарантелла, как и некоторые виды фламенко, традиционно служила совсем другой цели: не выражению счастья, но спасению от страданий. Танцоры вводили себя в транс – состояние, позволявшее им убежать от жестокой реальности сельского юга, от бедности и угнетения.

В других местах, похоже, никто не стремился снять напряжение. Итальянцы, вообще говоря, очень умеренно пьют. Посмотрите на стол, где группа итальянцев – возможно, большая семья – наслаждается обедом. Скорее всего, на нем будет не больше одной бутылки вина на четверых взрослых, и можно поспорить, что к концу основного блюда некоторые из бутылок будут опустошены всего на три четверти или даже на половину. В итальянском языке нет слова, обозначающего похмелье. И ни в одной другой стране, из тех, где мне доводилось бывать, я не видел, чтобы так много людей отклоняли предложение налить немного вина в их бокал, обычно с вежливым Grazie. No. Sono astemio («Нет, спасибо. Я не пью»).

Многие итальянцы скажут вам, что им просто не нужно пить, чтобы расслабиться, и я думаю, что во многом это правда. Но расслабление – одно, а утрата контроля, даже незначительная, – совсем другое. В обществе, где нужно быть начеку, люди, вполне понятно, отказываются сделать этот шаг.

В 2008 году (именно по этому году у ОЭСР были соответствующие данные на момент написания книги) итальянцы старше 15 лет выпивали в среднем чуть больше 8 л алкоголя на человека. Это меньше, чем в Германии и Соединенном Королевстве (чуть меньше 10 и 11 л соответственно). Но, что более удивительно, это также намного меньше, чем в Испании и Португалии, где показатель колеблется между 11 и 12 л.

Я только раз видел по-настоящему пьяного итальянца. И всего однажды обедал с итальянцем, который выпил чуть больше, чем ему было нужно. В обоих случаях это произошло на северо-востоке страны, и, по статистике, именно там отмечается самый высокий уровень потребления алкоголя. Именно там улицы Венеции и сырые, плоские пространства Венето продуваются пронизывающими ветрами с Адриатики. А за Венецией и Венето простираются Альпы, где глоток граппы зимой никогда не бывает лишним.

В других местах, особенно на вечеринках, на выпивку делается куда меньший упор, чем на еду, которая неизменно бывает восхитительна. Одна из первых итальянок, с которой я познакомился после прибытия в Рим, была воспитана в Великобритании. Когда она окончила школу, ее родители решили, что ей нужно вернуться на родину и поступить в университет в Италии. Очень скоро ее пригласили на студенческую вечеринку, где, к ее разочарованию, были только безалкогольные напитки. Это происходило несколько лет назад. С тех пор молодые итальянцы стали относиться к алкоголю более расслабленно. Но до опьянения все еще доходит редко.

Совсем другое дело – наркотики. Об этом удивительно мало говорят и пишут в СМИ, но в Италии уровень их употребления довольно высок. Согласно двум недавним обзорам на эту тему, по такому показателю, как употребление взрослыми конопли в какой-либо форме за последние 12 месяцев, страна вышла на первое и второе места в Евросоюзе (что значительно выше, чем Испания, в которой существует долгая традиция употребления конопли из-за близости к Марокко). Употребление синтетических наркотиков менее распространено. Но подтвержденное потребление кокаина много выше среднеевропейского (хотя и не столь высоко, как в Испании).

Однако в 2005 году, когда исследователи применили другой подход, в оценках потребления кокаина появились сомнения. Вместо того чтобы заставлять опросчиков задавать людям вопросы, они взяли образцы воды из реки По. Ученые искали вещество, известное под названием бензоилэкгонин, основной побочный продукт кокаина в моче. Обнаруженное его количество позволило предположить, что на севере Италии потребление этого наркотика было почти в три раза выше официального, среднего по стране показателя.

В следующем году сатирическое телешоу попробовало совсем другой метод. Репортеры Le Iene («Гиены») обманом заставили 50 политических деятелей пройти тест на наркотики. Как выяснилось, четверо за прошедшие полтора дня употребляли кокаин. Но их личности не были раскрыты, и репортаж не показали. Почему? Privacy.