12. Семейный вопрос

Я уже писал о том, что итальянцы в целом не спешат осваивать новые технологии. Но есть важное исключение. В одном отношении они оказались чуть не «впереди планеты всей». Когда с введением в начале 1990-х цифрового стандарта GSM мобильные телефоны стали становиться доступными (и удобными), итальянцы начали скупать их при первой возможности. Даже при том, что поставщики услуг в Италии отказались предоставлять потребителям упрощенные способы оплаты и клиенты вынуждены были приобретать телефоны сразу по полной стоимости, вскоре они распространились там шире, чем в Британии или Соединенных Штатах. К концу десятилетия в пропорции к количеству населения абонентов в Италии было больше, чем в любой другой стране Европейского союза.

Нельзя было пройти по улице или проехать в автобусе, не услышав, как кто-нибудь кричит в трубку одного из тех ранних, громоздких телефонов: «Pronto!». Но особенно любопытным было то, что за этим следовало. Часто это было: «Ma, dove sei?» («Где ты?»), – что казалось странным. Весь смысл мобильных телефонов как раз в том, что можно позвонить откуда угодно куда угодно, поэтому непонятно, почему звонящему важно знать, где находится собеседник? Я не слышал, чтобы в других странах люди задавали такие вопросы.

Это был первый намек на главную причину того, почему в стране, в остальном очень недоверчивой к технологическим новшествам, сотовые телефоны распространялись с такой удивительной скоростью: многие итальянцы использовали их, чтобы поддерживать контакт с членами семьи (и следить за ними). Согласно исследованию Istat, опубликованному в 2006 году, больше чем три четверти итальянцев купили мобильный телефон для «семейных нужд». В списке других возможных причин «работа» шла пятым пунктом.

Сотовые телефоны успокоили множество заботливых итальянских mamme и, без сомнения, расстроили огромное количество юношеских авантюр, не говоря уже о свиданиях. Не давая людям вырваться из крепких уз семейной жизни, в Италии мобильный телефон позволил семьям оставаться в тесном контакте, даже когда их члены находятся далеко друг от друга.

Я живо вспоминаю интервью, которое однажды брал у прокурора, надзиравшего за расследованиями преступлений самой опасной мафии Италии – калабрийской Ндрангеты. Прежде чем я попал к нему, меня обыскали, затем провели через лабиринт коридоров, посадили в лифт, на котором я проехал вверх сколько-то этажей, затем мне пришлось спуститься на несколько лестничных пролетов вниз, и наконец меня провели еще вдоль нескольких коридоров: это была явная попытка скрыть местоположение кабинета прокурора. В середине нашего разговора его сотовый телефон зазвонил, и он прервал интервью:

«Pronto! Sì… Sì… Sì…»

Отворачиваясь от меня, он прикрыл ладонью нижнюю часть своего мобильного телефона и понизил голос. Я подумал, что, возможно, ему звонит капитан карабинеров со свежей наводкой или напуганный человек, требующий, чтобы его защитили, если он даст свидетельские показания. «Да» превращалось во все более и более безоговорочное «нет». Я показал ему, что могу выйти из комнаты, если он хочет. Но было уже поздно. Он взорвался: «Да! Но не сейчас, мама!»

Прочность итальянской семьи и ее значимость в жизни итальянцев, казалось бы, не вызывает ни малейших сомнений. Она всегда была убежищем, в котором итальянцы находили защиту от бурь и превратностей жизни. Семья стала настолько важной частью национального самосознания, что это отразилось даже в итальянской грамматике. Если вы хотите сказать «моя книга» или «моя ручка», то говорите il mio libro или la mia penna. Но говоря о члене своей семьи, вы опускаете артикль перед притяжательным прилагательным, и, таким образом, «моя жена» – это mia moglie, так же как «мой брат» – это mio fratello. Однако, как только вы лингвистически выходите за рамки семьи, артикль появляется снова, даже когда речь идет о близких друзьях и любимых людях. Ваш лучший друг – il mio / la mia migliore amico / a, а жених / невеста (или молодой человек / девушка) – il mio / la mia fidanzato / a.

Семью восхваляют и чтят на каждом шагу. Ни одна предвыборная речь не обходится без рассказа о том, что кандидат намеревается сделать для la famiglia. В сообщениях СМИ и официальных документах о famiglie говорят в тех случаях, когда в английском языке употребили бы выражение «домашнее хозяйство», таким образом, подсознательно имеется в виду, что все домашние хозяйства должны состоять из семейств. Прелаты говорят о la famiglia, как о чем-то, дарованном свыше, неизменном и неприкосновенном.

Однако, как и рекламные ролики на итальянском телевидении, – многие из которых все еще изображают большие семьи, собравшиеся вокруг обеденного стола и восхищающиеся любой едой массового производства или замороженными продуктами, которые рекламодатели пытаются продвинуть, – они впадают в ностальгию. Потому что, если преданность семье в Италии действительно остается чрезвычайно сильной (и, возможно, даже становится сильнее), то традиционная семья быстро приходит в упадок. Возник огромный разрыв между тем, что происходит на словах и на деле, и, возможно, недалек тот день, когда традиционная итальянская семья станет легендой, хотя в нее все еще будут охотно верить многие итальянцы.

Начнем, пожалуй, с того, что вернемся к последнему Всемирному обзору ценностей. У респондентов спросили, какую роль в их жизни играет семья. Целых 93,3 % итальянцев ответили, что семья «очень важна», и это на 4 % больше, чем в Испании, и на 7 % больше, чем во Франции. Пока что ничего удивительного: ответы показывают, что итальянцы придают семье даже больше значения, чем их романские соседи. Но доля британцев, ответивших так же, была еще выше, хотя и всего на 0,3 %.

Идея семьи, и правда, воздействует на все стороны итальянской жизни. Как мы увидим в следующих главах, она оказывает огромное влияние на такие масштабные проблемы, как положение иммигрантов и размер государственного дефицита бюджета. Она влияет на преступность и коррупцию. И пока итальянцы будут верить в нее столь неистово, она продолжит играть исключительно значимую роль.

И все же семья как институт претерпела в последние десятилетия огромные изменения. Наибольшие споры вызвало узаконивание развода. Его легализация в то время, когда Италия все еще находилась под властью христианских демократов, произошла во многом благодаря распространению идей феминизма после студенческих восстаний 1968 года. Несмотря на неистовое сопротивление со стороны католической церкви, законопроект, разрешивший разводы, был принят обеими палатами парламента в конце 1970 года. Сражение, однако, на этом не закончилось. Мирские католические организации собрали подписи, необходимые для референдума, который был, в конце концов, проведен в 1974 году. Как показали его результаты, итальянцы явно одобрили новый закон и ярко продемонстрировали ту разницу, которую они видят между своей принадлежностью к католичеству и повиновением церковным иерархам. Из тех, кто участвовал в референдуме, 59 % проголосовали за развод.

Как это ни парадоксально, но, несмотря на этот огромный шаг к модернизации итальянского общества, другие явно устаревшие аспекты семейного права оставались неизменными. Они были пересмотрены только год спустя. Исчезло правило, согласно которому домашним хозяйством управлял муж. Женам дали новые свободы. Дети, рожденные вне брака, получили равные права с рожденными в браке. Матерям предоставили равное с отцами право решать, как воспитывать детей. Приданое было отменено. И, наконец, закон гарантировал, что женщины остаются собственницами всего имущества, которым они владели на момент вступления в брак, – реформа первостепенной важности, если учесть, что теперь они могли расторгнуть его в любой момент.

Хотя введение развода приветствовалось (или оплакивалось) как поворотный момент в истории Италии, в течение многих лет это новшество мало влияло на жизнь итальянцев. Даже в 1995 году так называемый общий коэффициент разводимости (число разводов на 1000 человек) был здесь самым низким в Европе, после бывшей Югославии, у которой в то время были другие заботы. С тех пор этот показатель вырос почти вдвое, но он все еще остается очень низким по меркам остальной части Европейского союза. Если судить по тому же коэффициенту, крест на своем браке ставят в два с лишним раза больше британцев и в три с лишним раза больше американцев.

Но при этом итальянцы не только все чаще расторгают брак, но и все реже заключают его. Уже в конце 1990-х Италия отстала по этому показателю от Великобритании, страны, которую часто критикуют – не в последнюю очередь сами британцы – за недостаточную приверженность идее семьи. К 2009 году количество свадеб на 1000 человек в Италии сократилось от 5 до 3,8. В Великобритании их тоже стало меньше, но все-таки там брак оставался значительно популярнее, чем в Италии.

В последние годы также отмечается быстрый рост числа домашних хозяйств без традиционной семьи. Имеются в виду неполные семьи, неовдовевшие одиночки без детей, однополые союзы и т. д. К 2010 году в Италии было приблизительно 7 млн таких домашних хозяйств, и они составляли 20 % от общего числа, хотя их продолжали называть famiglie. Одной из главных причин этой настоящей революции в итальянской жизни стало резкое увеличение количества мужчин и женщин, которые намеревались пожениться, но решили сначала пожить вместе. К концу десятилетия 38 % браков заключались после периода сожительства.

Даже несмотря на это, итальянское законодательство остается ориентированным почти исключительно на защиту прав и выполнение обязательств в рамках традиционной семьи. Партнеры в однополых гражданских союзах не имеют даже самых основных прав. Например, они не могут находиться со своим умирающим партнером в больнице. Если партнер был женат, но не разведен, как это часто бывает в Италии, самое большее, что он или она сможет получить, это малая часть всего имущества умершего. По закону, когда мужчина или женщина умирает, четверть его или ее состояния должна отойти законному супругу вместе с домом, в котором супруг живет. Половина наследства отходит детям, и только оставшуюся четверть можно завещать кому-то еще.

Правительство Романо Проди, пребывавшее у власти с 2006 по 2008 год, попыталось узаконить однополые браки. Но столкнулось с жестоким и в конечном итоге успешным противодействием со стороны католической церкви, и именно этот спорный вопрос в значительной степени предопределил судьбу правительства.

Почти все достижения Италии связаны с традиционной семьей. Семейные предприятия были в основе экономического преобразования страны в 1950-х и 1960-х. Братья с сестрами, отцы с сыновьями и матери с дочерьми были готовы работать друг на друга больше, дольше и добросовестнее, чем на любого начальника.

И, разумеется, так все и осталось. Италия, в экономике которой преобладает малый бизнес, все еще остается оплотом семейных предприятий: это царство небольших магазинчиков и крошечных мастерских, где papà трудится плечом к плечу с сыновьями, в то время как mamma ведет бухгалтерию. Или нет? Опять же, если обращать внимание только на то, что говорят политики и прелаты, то можно подумать именно так. Но цифры говорят об обратном. В 2007 году международная некоммерческая организация Family Business Network провела исследование в восьми западноевропейских странах. Оказалось, что в Италии доля семейного бизнеса – 73 % от общего количества предприятий – меньше, чем во всех остальных странах, кроме двух. Истинным оплотом семейного бизнеса оказалась Финляндия, где семьи владели и управляли 91 % предприятий.

Впрочем, в двух отношениях Италия действительно выделялась. Прежде всего, тем, что значительная доля владельцев семейного бизнеса в Италии заявила: они не собираются передавать кому-либо право собственности на свои компании в будущем. Больше таких владельцев оказалось только в Испании. А среди тех, кто сказал, что обдумывает передачу, большинство – и по этому показателю Италию можно сравнить только с Германией – ответили, что планируют передать компанию члену своей семьи. Возможно, неслучайно Италия оказалась также страной с самым высоким процентом крупных семейных фирм (с годовым оборотом больше 2 млн евро). Другими словами, итальянцы активно стремятся сохранить все внутри семейства, и многим из тех, кто преуспел в расширении своего бизнеса, удалось сделать это без участия банков и внешних акционеров.

Действительно, многие из крупнейших корпораций Италии, включая несколько таких, которые котируются на фондовой бирже, остаются, по сути, семейным бизнесом. Семья Аньелли до сих пор владеет самым крупным пакетом акций в FCA, автомобильной промышленной группе, которая появилась в результате поглощения в 2009 году компании Chrysler компанией Fiat. Ferrero, производитель Nutella, является частной компанией, принадлежащей Микеле Ферреро, сыну основателя и отцу генерального директора. Компанией Luxottica, производящей большую часть всех дизайнерских солнцезащитных очков в мире, до сих пор управляет ее основатель Леонардо Дель Веккио, и он предпринял все необходимые шаги, чтобы после его смерти управление гарантированно перешло к его шести детям. Бизнес-империя Сильвио Берлускони также останется семейным делом: его дочь от первого брака управляет холдинговой компанией Fininvest; ее брат – заместитель председателя телевизионной группы Берлускони, Mediaset. Italmobiliare – вотчина семьи Пезенти. И так далее. Большинство крупных итальянских модных империй также образовались вокруг семейств: Benetton, Ferragamo, Gucci, Versace, Fendi и Missoni.

Поскольку нуклеарная семья играет в итальянском обществе такую важную роль, ее упадок может иметь множество последствий. Но обсуждаются они редко. Мало кто из политиков или комментаторов готов признать тот факт, что вклад самого значительного источника благосостояния в Италии начинает уменьшаться, в то время как итальянское правительство, как и правительства в остальной части Южной Европы, вынуждено сокращать траты на медицинское обслуживание и социальное обеспечение, чтобы сократить государственные расходы.

Одна из причин, почему в итальянских больницах меньше медсестер, чем это принято в других странах, заключается в том, что здесь принято считать: о пациентах в стационарах должны заботиться родственники. Кроме того, до сих пор итальянскому правительству приходилось гораздо меньше, чем другим странам, тратить на дома престарелых. Первоначально так было потому, что пожилые родители продолжали жить в одном доме вместе со своими детьми, внуками и в некоторых случаях правнуками либо рядом с ними. Но поскольку эта система уже не работает, особенно в городах, была разработана другая – позволяющая пожилым оставаться дома и одновременно снимающая бремя ухода за ними с государства. Вы можете увидеть ее в действии на самых оживленных городских улицах: где-нибудь в толпе прохожих часто можно заметить седовласого мужчину или пожилую женщину, прогуливающихся под руку с филиппинкой, или латиноамериканкой, или приезжим из Восточной Европы. Иммигрант в данном случае работает badante – сиделкой, нанятой семейством, чтобы женщины, которые в Италии традиционно заботились о пожилых, могли продолжить свою карьеру. Что было бы, если бы в Италию не прибывал такой поток иммигрантов, и что будет, если этот способ решения проблемы изживет себя, – такими вопросами редко задаются публично, и их старательно избегают правые, избиратели которых происходят из среднего класса и имеют достаточные доходы, чтобы оплачивать услуги badante.

Итальянская семья вносит в общественную жизнь и еще один очень важный вклад, но его трудно отразить в фактах и цифрах. Я думаю, что благодаря ей общество в Италии менее разобщено, чем во многих других европейских странах. Возможно, Италию заполонили синдикаты организованной преступности (которые в известной степени отражают этику семьи), но большинство центральных районов в городах – относительно безопасные места, и, как мы увидим позже, тяжких преступлений здесь совершается гораздо – действительно гораздо – меньше, чем в других развитых странах.

Если пойти в любом крупном городе Италии на железнодорожный вокзал, то, конечно, там можно увидеть готовящихся расположиться на ночлег одного-двух сбежавших из дома молодых людей и стандартный набор бродяг, алкоголиков и наркоманов. Но их будет явно не так много, как, скажем, в Лондоне или Нью-Йорке.

Проблема, если она есть, заключается не в «блудных» сыновьях и дочерях, а в детях-домоседах, которые продолжают жить с родителями, когда их ровесники во всем остальном мире уже давно успевают начать самостоятельную жизнь. В этом отношении итальянская семья становится крепче, а не слабее. Это явление распространилось в Италии и других южноевропейских странах в конце 1980-х. К 2005 году 82 % итальянских мужчин в возрасте от 18 до 30 лет все еще жили с родителями. В Соединенных Штатах этот показатель составлял 43 %, и ни в одной из трех самых крупных европейских стран – Франции, Великобритании и Германии – не превышал 53 %.

Чем больше выросших детей остаются жить дома, тем меньше заключается браков, хотя молодые итальянцы могут рассчитывать на такую поддержку родителей, о какой в других странах просто не может быть и речи. Например, родители молодоженов очень часто совместно покупают им первое жилье. Согласно исследованию, опубликованному в 2012 году, две трети итальянских пар помогают детям таким способом.

Это означает, что тем не приходится откладывать деньги, чтобы накопить на первый взнос для ипотеки, идти на болезненные жертвы, чтобы выплачивать ее, и не нужно задаваться вопросом, как это делают многие британские и американские молодые люди, где же взять деньги, чтобы завести собственную семью. Для многих супружеских пар среднего класса в Великобритании этот тернистый путь осложняется еще и тем, что они чувствуют себя обязанными отправить своих детей в частную школу. В Италии, как и в большинстве других континентальных стран Европы, для детей из всех слоев общества считается нормой учиться в местной государственной школе. Только те родители, которые хотят, чтобы их дети были воспитаны в определенной религии или согласно определенной философии, выбирают частное образование.

Что касается няни, ее, скорее всего, тоже не придется искать. Если бабушка с дедушкой купили жилье для молодых родителей, то – можно поставить евро против centesimo – оно находится прямо за углом их дома. Таким образом, бабушка с дедушкой – Nonna и Nonno – всегда под рукой, чтобы присмотреть за внуками, пока Mamma и Papà бегают в кино или наслаждаются вечером с друзьями. В ряде случаев роль бабушек и дедушек еще существеннее: 30 % из них ухаживают по крайней мере за одним внуком и в дневное время. В этом вопросе сила семейных связей также избавляет правительство от забот.

Хотя в СМИ их часто называют уничижительным словом bamboccioni, к взрослым детям-домоседам в Италии относятся очень терпимо. Когда покойный Томмазо Падоа-Скьоппа, министр финансов в правительстве Проди 2006–2008 годов, который популяризировал это слово, посмел сказать, что родителям следовало бы выгнать их из дома, он столкнулся со вспышкой общественного негодования. Расхожее мнение в Италии таково: взрослые дети живут с родителями только из-за сложной ситуации на рынке труда. Финансовая неопределенность, возникшая из-за распространения краткосрочных контрактов, почти лишила молодых людей возможности самостоятельно пробиться в жизни. У детей просто нет иного выбора, кроме как оставаться в родительском доме, а старшему поколению приходится мириться с этим.

В этих аргументах, бесспорно, есть доля истины. Но в 2005 году два итальянских ученых, Марко Манакорда и Энрико Моретти, опубликовали исследование, которое ставит под сомнение это распространенное представление. Оказалось, что для итальянцев старшего возраста по большей части никакой особой жертвы в том, чтобы жить под одной крышей со взрослыми детьми, нет. «Итальянские родители сообщают, что они чувствуют себя счастливее, живя со своими выросшими детьми, – сообщают ученые. – Это противоположно тому, что происходит в Великобритании и Соединенных Штатах».

И если родители счастливы жить со своим потомством, большинство детей счастливы жить с отцом и матерью. Опросы равным образом показывают хорошие отношения между подростками и их родителями. Но, возможно, самые поразительные результаты были получены в ходе опроса, проведенного среди 33–37-летних и опубликованного в 2005 году под говорящим названием «Inizio dell'età adulta» («Начало взрослой жизни»). Он показал, что среди итальянцев в возрасте за 30 приблизительно 12 % женщин и 17 % мужчин все еще жили c родителями. Остальные стали жить отдельно. Когда их спросили почему, некоторые объяснили это женитьбой или совместным проживанием с партнером; другие назвали в качестве причины работу или учебу. Однако менее 10 % от общего числа сказали, что они съехали, потому что хотели независимости. Более взрослые, но все еще молодые итальянцы часто скажут вам с немного виноватым видом, что это довольно удобно, когда есть mamma, которая занимается стиркой. И в наши дни многие родители согласятся позволить подруге сына или другу дочери остаться на ночь.

Главная же причина существования легиона bamboccioni в Италии, по заключению Манакорда и Моретти, заключается в том, что родители «подкупают» детей, чтобы те оставались дома. Увеличение родительских доходов сопровождается ростом количества взрослых чад, проживающих в отчем доме, так как старшее поколение отдает им часть своих средств, достаточную для того, чтобы младшие не стремились к независимости.

И стоит ли говорить, что такой подход лишает молодых итальянцев чувства ответственности за собственную жизнь. Итальянский язык одновременно и отражает, и закрепляет это. Слово, означающее «мальчик / девочка» – ragazzo / a, – продолжает применяться и в отношении тех, кто в других обществах давно назывался бы мужчиной или женщиной. Возраст, в котором итальянцев перестают называть ragazzi (и прекращают обращаться к ним в фамильярной форме tu), строго не определен, но примерно составляет 27 лет.

Хладнокровие (или энтузиазм), с которым итальянские родители смотрят на перспективу того, что их дети останутся дома, поднимает интересный вопрос о том, не является ли это одной из причин распространения геронтократии в Италии. Удерживая детей дома – и, во многих случаях, вне рынка труда, – родители сознательно или подсознательно снижают то естественное давление, которое иначе оказывало бы на них младшее поколение, заставляя подвинуться и уступить дорогу молодым.

Bamboccioni молоды, но не голодны. А так как им не нужно искать деньги, чтобы заплатить за аренду квартиры или прокормить себя, у них меньше стимулов устраиваться на работу, которая не соответствует их квалификации – или стремлениям. Манакорда и Моретти пришли к заключению, что на самом деле не столько высокий показатель безработицы среди молодежи приводит к появлению bamboccioni, сколько, наоборот, bamboccioni, по крайней мере отчасти, приводят к росту этого показателя. Кроме того, у получивших работу молодых мужчин и женщин, которые живут в родительском доме, меньше причин стремиться к высокой зарплате, и это, в свою очередь, означает, что у них мало стимулов брать на себя ответственность и больше работать. И, что особенно важно, они также не склонны соглашаться на работу вдали от дома. Все это подрывает экономическую конкурентоспособность Италии.

По моему мнению, сосуществование представителей разных поколений под одной крышей имеет и еще один эффект, который также мешает стране развиваться. Исследование 2005 года показало, что для родителей главное преимущество жизни детей в отчем дома заключается в «возможности заставить их соответствовать родительским ожиданиям». Живущие согласно представлениям предыдущего поколения bamboccioni менее склонны проявлять инициативу, будь то запуск интернет-стартапа, создание фирмы по доставке сэндвичей или организация любительской музыкальной группы.

Близость между детьми и родителями объясняет, почему на улицах итальянских городов так мало угрюмых, обиженных маргиналов. Но это также объясняет, почему в Италии не рождаются инновационные молодежные движения. Панк, хип-хоп и готический рок – все это возникло в других местах. А появившись, наконец, в Италии, они превратились в бледные тени оригиналов. Некоторые молодые итальянцы, правда, попадают в так называемые – centri sociali, которые часто начинаются со сквоттинга и у которых, обычно, крайне левая или крайне правая направленность. Время от времени случаются вспышки уличных протестов, неизменно с участием бунтовщиков из centri sociali. Но в целом молодые итальянцы к этому не склонны. Я помню подпись под фотографией в журнале, которая гласила «Sporca, ruvida anima rock» («Грязная, грубая душа рока»). На фотографии был изображен молодой человек в безупречном пиджаке и со стильно «поношенным» шарфом на шее.

Два исследователя, процитированных выше, – не единственные итальянцы, кто в последние годы стал задаваться вопросом, всегда ли крепость семейных связей идет на пользу обществу. Возможно, благодаря семейным предприятиям Италия догнала некоторые из преуспевающих европейских стран, но в них же кроется причина того, почему с тех пор она так сильно отстала.

Наследование – не всегда лучший способ гарантировать динамичное управление. Кроме того, семейные фирмы не склонны инвестировать в научные исследования, что в XXI веке становится жизненно важно. Одно дело – придумать новый элегантный дизайн обуви или свитера. И совсем другое – разработать инновационный цифровой или электронный продукт. Возможно, когда-то малое в промышленности и было прекрасно. Но теперь это не так.

Но наиболее серьезное обвинение в адрес итальянской семьи выдвигается по совсем другим основаниям. И возникло оно гораздо раньше, чем сомнения относительно влияния семьи на процветание. В 1958 году американский социолог Эдуард Банфилд опубликовал исследование, проведенное среди крестьян в южном регионе Базиликата. Он назвал его «Моральные основы отсталого общества». Звучит довольно обидно, как и многое из того, что написано в книге. Так, Банфилд утверждал, что сельские жители, которых он изучал, были неспособны к развитию, потому что не могли действовать сообща ради общественной пользы. Они находились во власти, как он назвал это, «аморального фамилизма»: их преданность ближайшим родственникам была выше любых других соображений. И так как они предполагали – совершенно справедливо, – что члены других семейств придерживаются таких же взглядов, они предпочитали действовать против них, а не пытаться найти основу для взаимовыгодных действий. Преданность семейству вытеснила преданность любой более широкой группе, будь то деревня, область, регион или страна.

Взаимосвязь между крепкими семейными узами и антиобщественным поведением, которую предположил Банфилд, с тех пор была поставлена под сомнение. В 2011 году датский ученый Мартин Льюнге опубликовал исследование, основанное на данных из более чем 80 стран. Он пришел к заключению, что сильная преданность семейству, напротив, с большей вероятностью связана с такими гражданскими ценностями, как неодобрение коррупции, уклонения от налогов и махинаций с пособиями по безработице.

В целом это действительно может быть справедливо. Но, должен сказать, у меня есть сомнения относительно применимости этого вывода к Италии. Любой, кто был свидетелем взаимодействия современных итальянских семей в condominio (ассоциация арендаторов, которая должна одобрять решения, влияющие на весь многоквартирный дом или жилой комплекс), знает, что я имею в виду. Мы с женой когда-то жили в Риме и арендовали квартиру в старом палаццо прямо за стенами Старого города. Из года в год владельцы разных квартир встречались, чтобы обсудить плачевное состояние общих помещений, которые, казалось, не видели ни мазка кистью с 1940-х. И из года в год они не могли прийти к согласию, и решение проблемы откладывалось.

Наконец, незадолго до того, как мы съехали, по всему дому поползли слухи о том, что принципиальное согласие перекрасить вестибюль и лестницу достигнуто. Несколько дней спустя я столкнулся с самым решительным из владельцев квартир. Я спросил его о встрече condominio, которая, как я знал, состоялась накануне. Поменяют ли, наконец, мрачные, желтовато-серые стены общих помещений свой цвет?

«Нет! – простонал он. – Они хотели, – тут он закатил глаза, с ужасом вспомнив о расточительности своих соседей, – разных цветов!»

После Банфилда были и другие ученые, которые придерживались взглядов, противоположных Льюнге, и утверждали, что аморальный фамилизм характерен не только для сельской Базиликаты, но и для Италии в целом и существовал в течение многих столетий. Семья и верность клану были причиной столкновений между конкурирующими группировками, которые в Средневековье заливали кровью улицы итальянских городов. Об отношениях, идентичных описанным Банфилдом, можно прочитать в записях XV века флорентийского ученого Леона Баттиста Альберти, известного интеллектуала, который часто упоминается как образец «человека эпохи Возрождения». Редакторы издания 1974 года его работы «Книга о семье» (I, libri della famiglia) отмечают, что во всем тексте Леона Баттисты нет ни слова о группе семейств, которые объединились бы и преуспели в формировании civitas, общества.

Тем не менее было бы неверно считать, что аморальный фамилизм был непременной характеристикой итальянской жизни. В середине XX века сельская местность где-нибудь на юге, возможно, и напоминала Тоскану XV века, но в наши дни Тоскана имеет очень мало общего с Меццоджорно 400 или 500 лет назад. За многие века фермеры Центральной Италии разработали сложную систему взаимопомощи, приходя на выручку друг другу, когда они нуждаются в дополнительных работниках. Они также развили традицию, известную как veglia, когда целые семьи приходят в гости к другим семьям зимними вечерами, чтобы скоротать время, играя в карты и рассказывая истории. Все это даже в большей степени, чем века папского правления, объясняет, почему после Второй мировой войны жители Тосканы, Умбрии, Эмилии и Марке так восприняли идеи коммунизма.

Да и в Меццоджорно не всегда царило одно лишь взаимное недоверие. Время от времени группы крестьян организовывались, чтобы бороться с землевладельцами, которые огораживали участки, прежде бывшие общинными землями. В конце 1940-х на Сицилии, в Калабрии, Базиликате и Абруццо десятки тысяч людей объединялись, чтобы занимать земли крупных хозяйств в поддержку земельной реформы.

С тех пор в действие вступили разнонаправленные силы. С одной стороны, можно утверждать, что борьба за лучшую, более обеспеченную жизнь привела к итальянскому «экономическому чуду», которое стало возможно благодаря обновленному, ориентированному на семью подходу. С другой стороны, индустриализация и урбанизация заставили итальянцев вступать в профсоюзы и расширять привычный круг отношений, знакомый им по деревням или городкам, из которых они приехали. Люди, которые раньше испытывали привязанность только к своим ближайшим родственникам, вступали в спортивные и досуговые клубы, иногда – в благотворительные организации. Одновременно католическая церковь смещала акцент от исключительной значимости семьи к тому, чтобы признать и важность общества в целом.

Эти силы хорошо уравновешивали друг друга до начала 1990-х и появления Сильвио Берлускони. Он в самом прямом смысле слова стал рыцарем нового вида аморального фамилизма. Его речи – в которых то и дело упоминалась семья – с самого начала несли скрытый смысл: его слушатели имеют полное право продвигать интересы своей семьи, уделяя потребностям общества лишь ограниченное внимание.

Поскольку итальянская семья идет к упадку, есть риск, что аморальный фамилизм превратится в простой эгоизм, распространяя и усиливая то, что итальянцы называют menefreghismo (от me ne frego, или «мне наплевать»). Menefreghismo – это бармен, который пихает вам ваш кофе, глядя в другую сторону; это кассирша, которая смотрит сквозь вас, беря ваши деньги. Это водитель, который несется на вас с бешеной скоростью, когда вы вступаете на пешеходный переход, и вам приходится сделать шаг назад, чтобы он не сбил вас. Сам по себе menefreghismo обычно просто раздражает. Но вместе с furbizia он образует ядовитую смесь, которая порождает явление, влияющее на очень многое в итальянской жизни, – высокий уровень недоверия.