Двое последних патриархов (Иоаким, 1674-1690 и Адриан, 1690-1700) не оставили значительного следа в российской истории, но все же они были последним - не слишком крепким - оплотом борьбы с «озападничиванием» Церкви и России в целом, оплотом, рухнувшим под ураганом петровских реформ. Со смертью недолго правившего царя Федора, старшего брата Петра, польско-латинское влияние пошло на убыль, встретив мощную оппозицию в лице патриарха Иоакима и его окружения. Патриарх Иоаким обратился к патриарху Иерусалимскому Досифею¹⁹ с просьбой направить в Россию для укрепления сил Православия ученых греков. Патриарх Досифей, уже ранее с тревогой наблюдавший за латинизацией Киевской духовной академии, а теперь видевший, как ее влияние распространяется и на Москву, откликнулся на просьбу патриарха Иоакима и послал в Москву двух ученых братьев Лихудов, которым принадлежало опубликованное в 1690 году сочинение против латинского богословия «Меч духовный». Кроме того, были проверены все изданные в Киеве книги и изобличены содержавшиеся в них черты латинского влияния. И, наконец, соборному осуждению подверглась ересь, получившая название «артолатрии»²⁰.

Приведенных примеров достаточно, чтобы создалось представление об этой эпохе, явно небогатой яркими личностями, но отмеченной исключительной бдительностью стражей чистоты Православия. Когда на престол взошел Петр I, Русская Церковь решительно выступила против расширения связей с Западом, против любых заимствований оттуда, как в сфере жизненного устройства, так, в особенности, в области мысли. На смертном одре патриарх Иоаким взял со своего преемника Адриана клятву продолжать борьбу с Западом и с озападничиванием России, не допускать тесного общения православных с еретиками и ограничить свободу действия последних на территории России. В слове, произнесенном в день интронизации, патриарх Адриан настоятельно напоминал о верности Русской Церкви Православию, видя в ней средство преодолеть то влечение к Европе, которое, благодаря усилиям царя, овладело русским обществом. Но очень скоро патриарх осознал всю тщетность своих усилий, а, когда в 1694 году скончалась мать Петра I Наталия Нарышкина, он в ее лице утратил последнего своего защитника перед светскими властями. Когда же сам он скончался в 1700, Петр заявил тем, кто занялся поисками преемника покойному патриарху: «Отныне я буду вашим патриархом». Как царь держал свое слово - известно...

Императорским указом от 25 января 1721 года Русской Церкви был предложен, точнее сказать - навязан, «Духовный Регламент», в соответствии с которым учреждался Св. Синод, называвшийся сначала «Духовной коллегией», что означало окончательное завершение эры патриаршества и конец периода, в течение которого - со дня смерти Адриана - оставался незанятым российский патриарший престол.

Этот указ стал органической частью всей совокупности реформ, перевернувших жизнь и государственное устройство России. И если какие-то из этих реформ пошли на пользу стране, другие, напротив, принесли ей мало хорошего; к последним как раз и принадлежит церковная реформа, в результате которой Церковь, а вместе с ней и весь русский народ, лишилась своего духовного главы - патриарха, чьи функции были возложены на коллегию епископов, работающую под началом назначаемого гражданскими властями обер-прокурора. За вытекающей отсюда анонимностью духовной власти стоит очевидное нежелание монарха иметь перед собой потенциального противника, вокруг которого, учитывая глубокую религиозность русского народа, в любой момент могли сплотиться все те, кому претили излишне смелые реформы и разорение «Святой Руси». Петр не захотел повторения раздоров, подобных тем, что некогда рассорили его отца Алексея Михайловича с патриархом Никоном. Чтобы избежать двоевластия, необходимо устранить вероятного соперника, - это соображение простосердечно приводится в «Регламенте»: «Велико и сіе, что отъ Соборнаго правленія не опасатися отечеству мятежей и смущенія, яковые происходятъ отъ единаго собственнаго правителя духовнаго. Ибо простой народъ не вѣдаетъ, како разнствуетъ власть духовная отъ Самодержавной; но, великою Высочайшаго Пастыря честію и славою удивляемый, помышляетъ, что таковый правитель есть то вторый Государь, Самодержцу равносильный, или и больши его, и что духовный чинъ есть другое и лучшее Государство... Что же егда еще и плевелные властолюбивыхъ духовныхъ разговоры приложатся, и сухому хврастію огнь подложатъ?²¹ Тако простыя сердца мнѣніемъ симъ развращаются, что не такъ на Самодержца своего, яко на Верховнаго Пастыря, въ коемъ либо дѣлѣ смотрятъ... Чтожъ, когда еще и самъ Пастырь таковымъ о себѣ надменъ мнѣніемъ, спать не похощетъ? Изрещи трудно, коликое отсюду бѣдствіе бываетъ»²².

Приведенная краткая выдержка из первой части «Регламента» дает вполне отчетливое представление о том, что за «важные вины»²³ побудили Петра учредить «Духовную коллегию», и каково вообще было его отношение к Церкви. «В “Регламенте” много желчи. Это книга злая и злобная. В ней слишком много брезгливости и презрения. Отвращение в “Регламенте” сказывается еще больше, чем прямая ненависть. И чувствуется в нем болезненная страсть разорвать с прошлым...»²⁴.

Весьма печальным для Церкви было то обстоятельство, что среди людей церковных нашлись такие (хотя их было и немного), которые поддержали предприятие «Великого преобразователя земли русской». Ведь и «Регламент» был составлен ни кем иным, как Феофаном Прокоповичем, близким другом царя, получившим благодаря ему епископский сан. Но все же не следует забывать, что Русская Церковь, обезглавленная, обессилевшая, лишенная своего голоса, продолжала, тем не менее, существовать, исполняя свое естественное призвание перед верующими: в условиях, когда любое открытое выступление было равно самоубийственно и бесполезно, она на время смирилась, избрав путь пассивного сопротивления. Столетием позже митрополит Московский Филарет говорил, что Божие Провидение и церковный дух русского народа обратили эту консисторию, германскую по форме и протестантскую по духу, в Святейший Синод. Очевидно, что разница между «Духовной коллегией», какой ее задумал Петр со своими соратниками, и Св. Синодом не только в названии; «Регламент» же, хотя официально и оставался в силе до самого восстановления патриаршества в 1917 году, применялся редко и без строгости”. Реформа была проведена в жизнь, но народ ее так никогда и не принял, а Феофан Прокопович навсегда остался в ранге талантливого наемного сочинителя, не став ни для кого отцом и учителем. «Регламент» вошел в историю главным образом в качестве литературно-исторического источника, отразившего характерные черты эпохи Петра Великого и его личности, ибо он не получил того общецерковного одобрения, которое одно могло сделать его истинным достоянием Русской Церкви. Традиционное представление о том, что всякому акту или решению церковных властей необходимо, дабы обрести силу, быть одобренным всем телом церковным, было воскрешено и получило дальнейшее развитие у Хомякова, о котором еще пойдет речь в нашей работе. Именно не получив такого одобрения, осталась недействительной подписанная в 1439 году во Флоренции уния с Католической Церковью.

Но даже если «Божие Провидение и церковный дух русского народа», используя выражение митрополита Филарета, и сделали так, что «Регламент» навсегда остался инородным телом в лоне Церкви, он тем не менее оказал определенное воздействие на ее образ мысли, и поэтому следует уделить внимание форме и духу этого документа и его авторам, управлявшим Русской Церковью в эпоху Послания 1723 года и переговоров с «нонджурерами».

Влияние Европы на Петра I и на его деятельность хорошо известно. Если следование прусским образцам было полезным в смысле реорганизации армии, это не означает еще, что им же надо было следовать и в области религии. Тот факт, что «Духовный регламент» написан под сильным протестантским влиянием, едва ли нуждается в доказательствах. Чтобы увидеть это, необязательно даже анализировать текст - достаточно уловить общую стилистику. Само название «Регламент» уже многое говорит - при иных обстоятельствах на его месте должно было бы стоять старое русское слово «устав». Весь текст «Регламента» пронизан отвращением ко всякой духовности, ко всякому аскетизму, бывшими для его авторов всего лишь проявлением суеверия; убедиться в этом можно, прочтя законодательство о монастырях и монашествующих. Монахов Петр считал плутами и паразитами: «А что говорят молятся они, то и все молятся. Что же прибыль обществу от сего?» Поэтому он предполагал превратить монастыри в дома призрения для подкидышей или для военных инвалидов или же в кружевные мастерские и извлечь тем самым из них практическую пользу. Сверх того, монахам было запрещено заниматься литературным трудом и даже писать письма, а настоятелям, в целях строгого соблюдения запрета, предписывалось следить, чтобы монахи не имели в кельях ни чернил, ни бумаги²⁶. Как мы видим, «Регламент» был направлен не только против патриаршества, но в равной степени и против монашества, и как раз в этом с наибольшей очевидностью сказывается стремление порвать с прошлым: ведь на Руси, как и во всех православных странах, монастыри издревле были очагами веры и патриотизма, центрами отпора любому неприятелю; русские цари в старину, чувствуя приближение смерти, принимали «великую схиму», и это считалось последним и самым высоким деянием за всю их земную жизнь. Теперь же канонический статус православного государя, как верного сына Церкви, был заменен германского происхождения образом господина и деспота. Новое законодательство притесняло монастыри и ставило целью их исчезновение: мужчины не имели права становиться монахами до достижения тридцатилетнего возраста; женщин разрешалось постригать только после пятидесяти лет; кроме того, запрещалось строить новые скиты помимо уже существующих.

В плане доктрины, в тексте «Регламента» содержится место, мимо которого никак нельзя пройти без внимания - в нем изложено еретическое с точки зрения православного учения положение о Писании как о единственном источнике веры. «Того бо ради пастырскій чинъ отъ Бога установленъ, дабы отъ Священнаго Писанія научалъ ееѣренное себѣ стадо»²⁷. То есть, православные священники полностью приравниваются к протестантским пасторам в роли простых толкователей Писания. В части наставлений проповедникам читаем: «Вѣруйте слову Божію: ибо отъ Писаній священныхъ, а не отъ моего вымысла предложить пот-щуся»²⁸. Здесь ни слова не говорится ни о Предании, ни о Церкви. Самарин, выдающийся ученик Хомякова, писал о Феофане Прокоповиче: «В то же время совершалась в области церковного учения реформа, долженствовавшая также иметь сильное влияние на духовное красноречие. Феофан Прокопович, основатель особенной школы в богословской науке, сильно восстал против влияния католических преданий, вкравшихся в нашу Церковь, и ревностно трудился над их искоренением. В этом критическом труде он руководствовался одним Писанием и личным разумом. От проповеди он требовал обличения предрассудков и суеверий и преподавания основных догматов христианства, всем доступного, ясного и подкрепленного текстами... Следуя правилу, им самим утвержденному, Феофан Прокопович заимствует доказательства почти исключительно из Священного Писания; каждая мысль замыкается у него текстом. Исторические примеры, сравнения и уподобления встречаются редко... При объяснении текстов он приводит параллельные места, сравнивает одни с другими, опровергает возможные возражения, придерживаясь постоянно буквального смысла, толкуя Писание из самого Писания... Он дал духовному красноречию новое направление, и положил ему в основание следующее правило: “испытывали б (проповедники) от священного писания, что есть воля Божия и то б говорили”. Но, при допущенном им праве личного истолкования, при его одностороннем понятии об Откровении писанном, это новое направление легко могло уклониться в крайность протестантскую»²⁹. Эту тенденцию отмечали не только ревнители Православия. По поводу «Духовного регламента» и так называемого «Катехизиса» Петра Великого лютеранин Г. Ф. Лютьенс³⁰ не без удовлетворения писал: «Русские, как и лютеране, считают Писание единственным источником веры и отвергают догматические традиции и Соборы». Екатерина II, преемница Петра на российском престоле и верная продолжательница его дела, высказывала в письме называвшему ее «benie entre toutes les femmes, Notre-Dame de Saint-Petersbourg» («благословенная среди всех женщин, наша Российская Владычица») Вольтеру мысль о том, что между православием и лютеранством «нет почти никакой разницы»³¹, кроме внешних форм культа.

Как мы уже сказали, настоящим автором «Духовного регламента», равно как и «Катехизиса» был Феофан Прокопович, в то время архиепископ Новгородский. Как же этот человек, столь мало православный, мог занимать такой высокий пост в Церкви? Самарин отвечает на этот вопрос: «Петр... искал человека, способного понять его, искренно и сознательно ему преданного, глубоко убежденного в разумной необходимости его стремлений, который взял бы на себя от имени его говорить с народом. Феофан Прокопович отозвался на это призвание. Он посвятил свое слово Петру Великому и стал посредником между ним и народом. Посвященный во все виды Петра, его советник и помощник, он шел перед ним, прочищая ему дорогу; задолго до каждого нового дела он готовил и склонял к нему общее мнение и, когда дело совершалось, он его оправдывал, отвечал на все доходившие до него возражения»³².

Незаурядные умственные способности и исключительная ловкость позволили получившему западное образование Прокоповичу приблизиться к царю. Он был гораздо более искушен в политике, чем тверд в Православии. Известно, что одно время Прокопович учился в польских духовных заведениях и для этого переходил в Униатство, ибо православным доступ в учебные заведения Польши был закрыт. Затем он три года совершенствовал свои философские познания в Риме, там же изучал стихосложение, арифметику, физику. Несколькими, произнесенными в присутствии царя, речами Прокопович, к тому времени вернувшийся обратно в Православие и принявший монашеский постриг, обратил на себя внимание, а затем и снискал расположение Петра, и был возведен им в архиерейский сан. Вот что говорит о Прокоповиче архиепископ Филарет Черниговский в своей известной Истории Русской Церкви: «Всю свою жизнь Прокопович питался от духа светского, и лишь очень мало - от духа Иисуса Христа; он любил блеск почестей и вел рассеянную жизнь. Он пресмыкался перед всевластным Меньшиковым, а после его падения - перед Бироном»³³. Не очень лестный портрет человека перед которым, хотя и не поддавшаяся на обман, Русская Церковь все же должна была смириться. Еще при жизни Петра появлялись труды, по понятным причинам остававшиеся в рукописи, которые разоблачали «Катехизис» Прокоповича-Петра Великого как «несогласный с православным учением»³⁴. Архиепископ Ладожский Маркел (Родышевский, ┼ 1742) представил императору Петру II (1727-1730) «Записку», в которой назвал эту книгу «полной иноземных учений, чистейших кальвинизма и лютеранства»³⁵.

В царствование Петра господствующим влиянием в России пользовался протестантизм. Влияние это затрагивало как души, так и умы. Петр был горд своим «Духовным регламентом», который он в шутку называл «мой патриарх», но еще большую гордость он испытывал от созданной им Академии наук. В этой Академии русским было не место - в ее состав вошли почти исключительно германские ученые, по вероисповеданию протестанты. Им, осыпанным почестями и привилегиями, было торжественно вручено будущее российской научной мысли. В известных сатирах князя Кантемира они представлены так, как того вполне заслуживали... В области богословия наблюдалось явление, классическое для XVII-XVIII веков: в полемике с католичеством православные прибегали к аргументам протестантов и наоборот. В то время католическое влияние воплощалось в фигуре бывшего фаворита Петра митрополита Стефана Яворского³⁶. После смерти патриарха Адриана Петр назначил его местоблюстителем патриаршего престола, но вскоре расположение императора обратилось всецело на Феофана Прокоповича. Желая дискредитировать в глазах Петра своего соперника, Стефан представил его вниманию «Записку», а также труд, озаглавленный «Камень веры», косвенным образом обличавший протестантизм Прокоповича; результат оказался прямо противоположным ожиданиям Стефана: он попал в немилость, а Прокопович получил сан епископа; книга была запрещена. В 1728 запрещение было временно снято, но в 1732, при Елизавете, возобновлено опять. В тот момент открыто выступать против протестантизма было бессмысленно, и Стефан поплатился за свое выступление. Однако «Камень веры» - это всего лишь римско-католический трактат (чему подтверждением тот факт, что он был напечатан Пропагандой), направленный против Прокоповича, и не более того: всякий, кто пытается представить Стефана Яворского защитником Православия, впадает в распространенное заблуждение, которого в своей, высоко нами ценимой, книге, не избежал даже прот. Георгий Флоровский. Патриарх Иерусалимский Досифей, чьи писания также далеко не свободны от латинского влияния, справедливо разоблачает латинизм Стефана, упрекая его, «что свел-де он все на латинские учения»³⁷.

Мы видим, в каком печальном положении пребывала Русская Церковь в момент начала переговоров с «нонджурерами», и поэтому вполне можем понять опасения восточных патриархов по поводу их возможного исхода. Петра интересовало все что угодно, кроме Православия: он делал реверансы лютеранству, всячески покровительствовал иностранцам, придерживающимся «Аугсбургского исповедания», посещал протестантские храмы. В то же время он присутствовал на католических мессах и находился в дружеских отношениях с апостольским нунцием в России иезуитом о. Миланом, который, как и все русские католики, обладал замечательной проницательностью. Подтверждением проницательности о. Милана служит следующее письмо в Рим: «Только величайшее чудо может заставить Петра поладить с Ватиканом. Слишком велики тому препятствия - ему пришлось бы подчиниться власти папы и требованиям морали, отказаться от своих прихотей и злоупотреблений властью»³⁸.

Мы умолчим здесь о тех скандальных «забавах», которым Петр любил предаваться на виду всего православного народа³⁹, но именно их, судя по всему, имеет в виду отец иезуит, говоря о «требованиях морали» и о «прихотях».

В то время, пока Церковь терпеливо несла бремя капризов и фантазий самодержца, в народном сознании, и отнюдь не только среди раскольников, он стал ассоциироваться с Антихристом. А лицемерие Феофана Прокоповича переходило всякие пределы: играя смыслом слова «Помазанник», он называл Петра I «Христом». Церковную же недвижимость, земельные угодья, принадлежащие Церкви, государство недрогнувшей рукой конфисковывало на покрытие своих все растущих расходов. Эксплуатация Церкви государством не ограничивалась простым грабежом - не забывали и о людях! В 1711 году вышел закон, предписывающий в каждом приходе держать только одного священника и одного диакона. Другой закон, 1722 года, ограничил количество приходов на каждый участок территории страны, а священнослужители, оставшиеся в результате этого без мест, были насильно забриты в солдаты... Надо же было, в конце концов, как-то восполнять потери, причиняемые бесконечными войнами, столь же разорительными, сколь и кровопролитными!...

В целом, период петровских реформ причинил Церкви больше страданий, чем «Смутное время» или бесконечные поползновения Католицизма утвердиться в России: при Петре была проведена секуляризация всех сторон жизни русского народа и Русской Церкви; божественное право уступило место праву человеческому, теократия - антропократии, христианство - гуманизму.

Мы обрисовали положение Русской Церкви, уделяя больше внимания слабым ее местам, с тем, чтобы пояснить, отчего так, а не иначе, был нами сформулирован вопрос в самом начале этой части: как получилось, что Церковь, недавно обезглавленная Петром, появляется на международной арене именно в этот, столь неблагоприятный период своей истории.