Зададимся вопросом, по какой прихоти истории Русская Церковь в 1723 году вступила в переговоры с «нонджурерами»? Как получилось, что она, недавно обезглавленная Петром I, впервые появляется на международной арене именно в этот, столь неблагоприятный момент своей истории?

Мы сделаем первый шаг к ответу на эти вопросы, обратив внимание на приезд в Лондон летом 1714 года Арсения Фиваидского, человека не слишком щепетильного, бывшего в то время митрополитом Александрийской Церкви. В английскую столицу он прибыл с миссией далеко не духовного характера, но при этом жизненно важной для его Церкви - собрать средства для покрытия долгов патриарха Самуила (Капазулиса). Вопреки своей воле Русская Церковь стечением обстоятельств оказалась вовлеченной в межконфессиональные дебаты, к участию в которых она не была готова, и которые, более того, могли пагубно сказаться на дальнейшем становлении Православия.

Сохранилось очень мало свидетельств о пребывании в Англии митрополита Арсения, но и они позволяют с достаточной полнотой воссоздать картину обстоятельств, толкнувших Русскую Церковь на контакт с «нонджурерами».

Представительное православное посольство митрополита Арсения, которого сопровождали в Лондоне один архимандрит, четыре диакона и... повар, не встретило у англичан ожидавшегося понимания и щедрости. По-видимому, им удалось собрать не более трехсот фунтов, не считая обещания выплатить еще сотню по их отъезде из страны... Эту неудачу, больно задевшую их самолюбие, посланники задумали скрыть от своего начальства. Дабы исправить положение, они активно взялись за постройку православного храма для греческой общины Лондона и стали всячески содействовать объединению «нонджуреров» с Православной Церковью. Успешное разрешение этой второй задачи обещало компенсировать в церковном и в духовном плане неудачу в плане материальном. Однако, вполне вероятно, что за тем рвением, с каким посланцы Православия взялись за нее, стояло тайное желание потеснить в этой области иезуитов, приложивших, как подозревали православные иерархи, свою руку к провалу первоначальных планов посольства. Что касается строительства храма, то посланцы Александрийской Церкви прежде всего заручились моральной поддержкой двоих членов Парламента, а затем решили просить о содействии самого Петра Великого¹, который для начала послал им 500 рублей; позднее его упросили взять все предприятие под свое покровительство и финансировать строительство. Церковь была построена, и первым настоятелем в ней стал архимандрит Геннадий, спутник митрополита Арсения. С 1731 года, когда в Лондоне открылось русское посольство, она стала посольской церковью.

Этот эпизод, в котором апостольство прочно переплелось с меркантилизмом, дал, как нам кажется, случайную, но вполне реальную причину возникновения переписки между «нонджурерами» и Русской Церковью, послужившей позднее поводом составления «Послания 1723 года».

«Нонджуреры» - это ветвь англиканства, в 1688 году отколовшаяся от официальной Церкви в связи с тем, что, храня верность Якову II Стюарту, ее приверженцы отказались присягать Вильгельму Оранскому. Когда партия Вильгельма окончательно восторжествовала, ее противники оказались в оппозиции к государственной Церкви. «Нонджуреры» пользовались в то время весьма значительным влиянием, что позволяло им выступать перед православными в качестве полномочных представителей англиканства². Однако, несмотря на свою силу и определенную представительность, «нонджуреры», возглавляемые людьми проницательными, прекрасно отдавали себе отчет в том, что при существующей церковной и юридической организации англиканства, под угрозой находится не только дальнейшее развитие, но и само существование их движения. Всякая возможность воссоединения двух соперничающих ветвей английской Церкви была исключена как по причинам личного характера, так и из-за политических расхождений, а также в силу различия богословских взглядов - в то время как официальная ветвь придерживалась ярко выраженной протестанско-кальвинистской ориентации, «нонджуреры» склонялись скорее к традиционному богословию. Установление внешних контактов и союз с какой-либо из традиционных Церквей могли стать определенным залогом выживания, а, кроме того, позволили бы полнее приобщиться к Вселенской Неделимой Церкви. ³

При всем вышесказанном понятно, что прибытие в Лондон с дипломатической миссией высокопоставленного сановника Православной Церкви, обладающего при этом полной свободой действия, могло не понравиться иезуитам и, напротив, порадовать тех «нонджуреров», которые, как столетием позже англикане, принадлежащие к «Высокой церкви» (High Church), считали себя членами Неделимой Церкви подобно епископу Кену, сказавшему на смертном одре: «я умираю в вере кафолической Церкви, той, что была до раскола между Западом и Востоком».

Первые контакты были установлены в 1716 году. Митрополит Арсений Фиваидский взялся доставить восточным патриархам послание, в котором «нонджуреры» выражали желание, при условии некоторых уточнений доктрины, объединиться с Православной Церковью³. В ответном Послании, датированном 12 апреля 1718 года, патриарх Константинопольский в вежливом тоне, но с определенностью, не оставляющей сомнений по поводу истинных его чувств, отверг возможность каких-либо компромиссов и заявил, что объединение с Православием допустимо лишь при полном безоговорочном принятии его учения, обрядов и традиции. Ответ был послан митрополиту Арсению с просьбой передать его адресатам, которые получили его только... через три с половиной года, осенью 1721 г.! Желая удачного завершения переговоров, Арсений решил взять инициативу в свои руки. Понимая, что ответное послание патриарха Константинопольского могло пагубно сказаться на стремлении «нонджуреров» к объединению, он решил на свой страх и риск подождать с передачей его по назначению, а самому, тем временем, попытаться разыграть новую карту - русскую. Ничто, казалось, не должно было помешать его планам.

Мы уже упоминали о попытках митрополита Арсения заинтересовать Петра I своим проектом строительства в Лондоне православного храма. И если российский самодержец поддержал инициативу митрополита, то ясно, что сделал он это не из сугубо религиозных соображений (если вообще допустить у него наличие таковых).

Митр. Арсений встретился с Петром, когда тот, по пути из Парижа, сделал остановку в Голландии, и тогда же поделился с ним своими планами. Зная об увлечении императора западными направлениями мысли, о проявляемом им интересе к западным унионистским движениям, этот церковный сановник-дипломат, скорее всего, не преминул представить его взору, какие преимущества тот мог извлечь из установления духовной связи с английским народом, и тут, вероятно, в первую очередь должна быть упомянута возможность обрести морскую, военную, экономическую мощь. Такая перспектива не могла оставить равнодушным царя-реформатора, и если бы объединение Церквей могло в какой-то степени способствовать достижению возможных преимуществ, он с легкостью пошел бы на это.

Когда 8 октября 1717 года, полгода спустя после обращения к Константинопольскому патриарху, «нонджуреры» отправляли послание Петру Великому, они знали, что за них перед царем уже походатайствовал митрополит Арсений. От Петра они получили ответ неопределенный по смыслу, но весьма дружелюбный по форме⁴.

Явно не желая возвращаться обратно в Египет, митрополит Арсений в 1721 году обосновался в Санкт-Петербурге и, судя по всему, твердо решил использовать все свое влияние для того, чтобы его друзья «нонджуреры» наконец достигли соглашения с православными, на этот раз - русскими. Тут, по его мнению, настал подходящий момент передать «нонджурерам» придержанное им на три года послание Константинопольского патриарха, которое, как и следовало ожидать, повергло адресатов в уныние. Тем не менее, наиболее рьяным сторонникам объединения удалось убедить тех, кто уже решил было оставить всякие попытки переговоров, проявить настойчивость, и в результате было составлено новое послание, подробно излагающее позицию английских епископов. Расчеты митрополита Арсения оправдывались: теперь продолжать переговоры можно было только с Русской Церковью. И «нонджуреры» не ошиблись: отправив 29 мая 1722 года свое новое послание в Константинополь, они одновременно выслали копии его митрополиту Арсению для передачи царю и в Св. Синод; последующие письма отправлялись уже прямо на адрес Синода и государственного канцлера графа Головкина⁵.

В письме от 9 декабря митр. Арсений уведомил своих английских друзей, что послания их дошли до адресатов и были встречены с благожелательностью. И, в довершение всего, в феврале 1723 года⁶ архиепископ Новгородский Феодосий (Яновский) сделал от имени Св. Синода, в котором он был первым вице-председателем, двум епископам - «нонджурерам» официальное приглашение прибыть в Россию для ведения переговоров⁷.

Этот эпизод стал кульминационным моментом положительной стадии переговоров между «нонджурерами» и Русской Церковью; но прежде, чем обратиться к рассмотрению состояния Русской Церкви в этот столь критический период ее истории, попытаемся понять, почему же Петр I отверг сделанное ему в октябре 1717 года⁸ заманчивое предложение, и каково было его личное отношение к рассматриваемой проблеме. ⁴

В 1717 году отношения между Петром I и Георгом I, довольно случайно занявшим английский престол⁹ в 1714, были вполне нейтральными. Королем Георг стал, собственно, благодаря обнародованию в 1701 году акта¹⁰, определяющего правила престолонаследия - settlement - в соответствии с которыми правившие в Англии последние сто лет наследники Карла I должны были уступить трон потомкам Иакова I. Заняв английский трон, к которому он не слишком то и стремился, этот немец стал основателем династии, правящей страной и поныне, хотя, как отмечает Андре Моруа, «если бы он мог выбирать между королевством Английским и курфюрстшеством Ганноверским, выбор бы его остановился на последнем»¹¹. Что касается внешней политики Георга I, то его прочный союз с Францией служил важнейшим залогом мира и стабильности на континенте. «Он стремился поддерживать взаимное согласие с Францией и препятствовать союзу Английской Церкви с якобитами»¹², - пишет далее Моруа, рассуждая о внешней и внутренней политике Георга I. Однако, Петр I также был весьма заинтересован в союзе с Францией. Не этот ли интерес преследовал его визит во Францию в апреле-июне 1717, который, с точки зрения дипломатии, окончился полнейшей неудачей, - регенту удалось одновременно и вполне удовлетворить своего высокого гостя, и ничего ему не пообещать; маршал де Тессе, на которого были возложены отношения с русской делегацией, рассказывает в своих «Мемуарах», что ему поручили «развлекать и забавлять царя до самого его отъезда, но не заключать никаких соглашений»¹³. Возможно, однако, уже само то, что его приняли при французском дворе, чего он не смог добиться в первый свой визит двадцать лет назад, было для Петра вполне удовлетворительным результатом.

Для понимания мотивов поведения Петра важно отметить, что курфюрст Гановерский, ставший английским королем Георгом I, душою, образом мыслей и интересами оставался настоящим немцем. Петру нелегко было смириться с тем, что король Англии обладал какими-то правами и притязаниями на Пруссию¹⁴, и понятно, что его симпатии находились на стороне «нонджуреров», подавляющее большинство которых принадлежало к «анти-ганноверцам»: тридцать лет назад они выступили инициаторами религиозного раскола, а теперь входили в лагерь так называемых якобитов - сторонников Иакова II Стюарта, почему, собственно, Георг I и старался держать их подальше от рычагов власти.

В то же время, Петр не мог оставить без внимания и то важное обстоятельство, что от Великобритании во многом зависело будущее России, что она была ее главным торговым партнером; и, конечно же, ему нельзя было какими-либо опрометчивыми поступками ставить под угрозу доброе расположение англичан к России.

Исходя из этих положений и строилась политика Петра I по отношению к Англии. Однако, нам кажется, что политика эта была логически ошибочна. Все тридцать шесть лет его тиранического правления могут служить иллюстрацией того, как в характере Петра двуличие, макиавелизм и проявляемая порой склонность к колебаниям сочетались с самой суровой решительностью. Если бы в 1723 году он пожелал получить те преимущества, которые обещал России союз с «нонджурерами», то ничто в мире, в том числе и Русская Церковь, не смогло бы помешать ему сделать это. С другой стороны, очевидно, что переговоры с «нонджурерами» не могли бы продолжаться шесть долгих лет без его молчаливого согласия или даже активной поддержки. И, наконец, представляется очевидным, что инициатива этих переговоров никоим образом не могла исходить от Церкви, которая, в лучшем случае, была способна лишь выразить свое на них согласие, как до того соглашалась со всеми ущемлениями собственных прав, со всеми реформами и указаниями, исходящими от светской власти.

Думается все же, что здесь Петр проявил нерешительность. Перед нами историческая загадка, которую мы можем лишь констатировать, но не в силах разгадать. В этой связи небезинтересно было бы рассказать о другом эпизоде, имеющем что-то общее с рассмотренным выше: во время своей поездки в Париж Петр посетил Сорбонну, где дискутировал с тамошними докторами, и при этом защищал идеи Лейбница об объединении Церквей, приобретшие гораздо большую актуальность после кончины (за год до этого) немецкого философа. Перед отъездом Петр попросил представителей Сорбонны составить для него записку о католицизме, которую, по возвращении в Россию, представил на суд высшего духовенства; духовенство же в дружественном, но решительном тоне отклонило все предложения парижан. Эпизод этот открывает нам новую, неожиданную и гораздо более симпатичную сторону личности самодержца, предоставившего другим - в данном случае Русской Церкви - свободу суждения и этому суждению подчинившегося¹⁵.

Между двумя эпизодами существует несомненная, но далеко не полная аналогия: случай с сорбоннскими богословами следует поставить в контекст попыток Петра создать политический союз с Францией, каковую он не мыслил себе в отрыве от католицизма; внезапный интерес русского царя к католицизму исчез сразу же, как только рухнули его надежды на союз с правнуком Людовика XIV. То есть, здесь речь может идти лишь о мимолетном капризе, очень скоро забытом (в то время как переговоры с «нонджурерами» продолжались более шести лет), об одном из не очень обдуманных поступков, столь свойственных этому человеку, который, в стремлении обзавестись как можно большим количеством связей и контактов, внушал необоснованные надежды то католикам, то протестантам, привлекая к России интерес и прозелитские устремления и тех, и других. Поведение Петра I, так запросто обманывавшего ожидания своих иностранных партнеров, удачно, с нашей точки зрения, объясняет Н. Брян-Чанинов: «Лицемерие? расчет? Нет, тут дело скорее в удивительной беззаботности в отношении последствий, которые могут быть порождены опрометчивыми высказываниями, и отчасти в экспансивности его богатой кипучей натуры»¹⁶.

Случай же с «нонджурерами» не может быть объяснен простой беззаботностью. Перед нами явный пример нерешительности Петра; некоторые авторы, в иных случаях, приписывали ему даже малодушие и трусость⁷, как ни странно звучат такие слова в применении к этому гиганту. Конечно, понятна осторожность Петра, не желавшего жертвовать выгоднейшими торговыми отношениями с Англией ради союза с находящимися в меньшинстве схизматиками, хотя проявленные им мудрость и осмотрительность вызывают удивление. Но удивление и даже сожаление вызывает также и то обстоятельство, что, исходя из чисто политических соображений и следуя логике поведения крайне незаурядного главы государства, Петр должен был бы преодолеть свои опасения, но не сделал этого! Ведь, в конце концов, за «нонджурерами» стояли в качестве реальной политической силы якобиты, и на их же сторону встали тори, которых к тому времени в делах королевства потеснили виги, чьей заслугой и был «фарс»¹⁸ возведения на престол человека весьма посредственного, так же плохо знавшего язык своего королевства, как и его установления, в то время когда многие принцы «имели больше, чем он, прав на английский трон». Вигам был нужен гановерец, ибо «без него у них было бы королевство без короля, без них он был бы королем без королевства».

Из всего этого Петр мог бы извлечь немалую выгоду. Если даже все англичане из его окружения и благоволили «нонджурерам», исходя, подобно митрополиту Арсению, из соображений собственной выгоды, и поэтому преувеличивали религиозную и политическую значимость их движения, Петр, тем не менее, мог бы, оказав расположение этим в высшей степени заслуживающим уважения людям, найти широкую поддержку среди британских подданных самых разных умонастроений и тем самым поставить в затруднительное положение правительство и короля Георга; сделать это стоило хотя бы с целью вмешаться в сомнительные дела Ганновера.

Рассказав о переговорах между православными и представителями нонконформистской ветви Англиканской Церкви, мы остановимся подробнее на том, каково было в ту эпоху положение Русской Церкви.