Воспользовавшись сравнением папы Иоанна-Павла II, можно сказать, что пламя стремления к единству, зажженное на флорентийском Соборе митрополитом Исидором, тайно тлело, а затем разгорелось, чтобы открыть путь к Брестской Унии⁹³, подписанной киевским митрополитом Михаилом Рагозой в 1596 году. Эта уния была результатом усилий большей части украинских епископов, но осталась чуждой народу, который иногда вынуждали, иногда усиленно уговаривали подчиниться униатской иерархии. В 1839 году, благодаря возросшему после восстания 1830 года русскому влиянию, основная масса духовенства и верующих вернулись в Православие. Это решение было принято на соборе, состоявшемся в Полоцке под председательством митрополита Иосифа Семашко⁹⁴.

В русских областях Униатство осталось историческим феноменом, связанным исключительно с русинами, лишь потому, что методы Рима не могли служить обнадеживающим примером для более широкого движения объединения. Униатство было отмечено печатью презрения ко всем обрядам, отличающимся от латинского: едва терпимые, они должны были со временем исчезнуть. Постепенное вытеснение Римом всего, что было близко и дорого Востоку, стало основной причиной провала Униатства. Брестская Уния, однако, гарантировала беспрекословное соблюдение любого православного обряда. Единственным нововведением было утверждение митрополита Киевского епископом Рима, а не Константинополя. Не только filioque не навязывалось, но и поминать папу за литургией было необязательно!

Итак, что же произошло двести пятьдесят лет спустя, во времена Иосифа Семашко? Униатское духовенство стало побочным продуктом римского духовенства, хотя внешне оно подражало католикам. Униаты служили в латинских церквах, на таких же престолах, без иконостасов, читали проповеди по-польски, и т. д. Основное различие с польским духовенством состояло в том, что священник-униат вступал в брак⁹⁵. Это стирание всех восточных особенностей навязывалось в различных областях религиозной жизни и даже в таинствах: «В тот день, когда русские увидят, что их не вынуждают отказываться от причастия хлебом и вином, и не употреблять квасного хлеба для евхаристии, - пишет отец иезуит Гагарин, - исчезнет одно из главных препятствий к союзу Русской Церкви со Святым Престолом»⁹⁶. И действительно, пример русских униатов, лишенных православной обрядности после подчинения Риму и находящихся в полнейшей зависимости от польского духовенства, был обескураживающим для дела Унии, тем более, что польская аристократия заставляла почувствовать свое давящее превосходство над всеми католиками не поляками. Несмотря на подчинение Риму, на принятие католических догматов, униаты всегда рассматривались «истинными католиками» лишь как предмет терпимости. Не зря Хомяков определяет Униатство как «терпимую бессмыслицу», к тому же весьма полезную в борьбе против православных⁹⁷.

Унионистская деятельность Ватикана предусматривала также соблазнение материальными выгодами. Это приносило некоторые результаты, но и создавало среди православных весьма определенное мнение о методах Ватикана. «Униатство вызывало у православных ужас, потому что представляло собой коварство и обман»⁹⁸, таково мнение архиепископа Афин Хризостома (Пападопулоса); а не кто иной, как генеральный консул Франции в Бейруте Кужэ утверждал, что «если говорить о восточных обрядах, то наше покровительство им - это, главным образом, вопрос денег»⁹⁹.

Русинское Униатство никогда не рассматривалось Римом как важное само по себе¹⁰⁰. Эти греко-католические группировки были только средством распространения западного влияния и Католицизма на православные территории, и сохранялись до удобного случая, который позволил бы с наибольшей легкостью проникнуть на огромные российские пространства. Не говорил ли папа Бенедикт XI, что «Белоруссия, Украина... были ступенями, по которым Римская Церковь устремится на завоевание части славянского мира, отколовшейся во время схизмы»?¹⁰¹ Андрей Щептицкий¹⁰², выдающийся униатский прелат, разработал целый план обращения и униатской экспансии в России, исходившей из австрийской Галиции. В феврале 1907 года он тайно добился от папы Пия X распространения Orientalium Dignitas на славянское Униатство и особенно на Российскую империю, в надежде создать большую украинскую патриархию, которая должна была бы конкурировать с московской. Во время празднования 1 500-летия святого Иоанна Златоуста русинский митрополит Львовский также тайно добился в Риме у папы широких полномочий для осуществления этих унионистских планов¹⁰³. Это еще было славное время Униатства. На нем основывались все надежды на союз. «Никто не может способствовать возвращению православных к Риму больше, чем униаты, которые сами так близки к ним»¹⁰⁴. Разумеется, их нужно вооружить солидным образованием, полученным в восточных католических колледжах и семинариях, и всецело подготовить к этой миссии. И для отца Конгара, так хорошо умеющего выражать официальную линию своей Церкви, униатские Церкви - это предвосхищение объединения латинской и восточной традиции под эгидой Рима. Однако, брусиловский прорыв 1916 года и взятие русскими Львова и Галиции нарушили планы митрополита Щептицкого, который видел уже в мечтах оккупацию Украины австрийскими войсками и возникновение огромного объединенного католического патриархата. Но это уже было время, когда Унию вытеснил из римских умов и сердец ее соперник - Католичество восточного обряда. А вскоре, в 1846 году она была ликвидирована физически и юридически¹⁰⁵.

Провал Унии привел римскую курию к полному пересмотру русской политики. Центральное место в ее планах, ранее принадлежавшее Униатству, заняло Католичество восточного обряда. Рим оставил политику беспощадной латинизации, чтобы ринуться в неистовый ориентализм. Мы вдруг оказались совсем далеко от очень недавнего времени, когда латинский обряд ставился несравненно выше восточного, и всякое изменение его воспрещалось. Восточный обряд теперь стал предметом всяческих забот. Действительно, Католичество восточного обряда совсем не то же самое, что Уния, это новое понятие, применяемое к новой действительности. Различие между ними, прежде всего, в образе действий. В XVI веке Уния была нацелена на иерархию, духовенство и аристократию, желавшую сохранить свое положение и привилегии. Католичество восточного обряда не интересуется духовенством, совершенно неизлечимым, абсолютно глухим к призывам Католической Церкви, но концентрирует все свое внимание на народе. Это приводит к двойственной позиции: любовь к заблудшим братьям с одной стороны, и безжалостная ненависть к исторической Православной Церкви с другой¹⁰⁶.

Нельзя было пренебрегать ничем, что могло способствовать объединению. Католические миссионеры должны были учить язык, чтобы привести схизматиков к единству, и, поскольку для русских византийский обряд был неотъемлемой частью исторического народного достояния, теперь надлежало досконально изучить все тонкости обряда, канонического права, и т. д. С этой целью было создано множество новых учреждений, Восточные же колледжи и семинарии существовали со времен Льва XIII, и не было случайным усиление этого движения после отречения от престола императора Николая II 15 марта 1917 года¹⁰⁷. Ватикан надеялся воспользоваться удобным случаем, представившимся с концом православной империи, и, шаг за шагом, Бенедикт XV создает посредством motu proprio Dei providentia от 31 мая 1917 года новый ди-кастер, Конгрегацию Pro Ecclesia Orientali, затем, Папский институт изучения Востока, посредством motu proprio от 15 октября 1917 года Orientis catholici. Пий XI предпринял кодификацию восточного канонического права; ко всем этим начинаниям вполне применим девиз пес plus, пес minus, пес aliter - все должно было быть в точности как у Русской синодальной Церкви. Особое внимание было оказано базилианскому монашеству, что выразилось в предложении бенедиктинцам создавать общины славянского обряда¹⁰⁸.

Давно прошло то время, когда восточным католическим общинам настойчиво предлагали принять григорианский календарь, чтобы отличаться от православных, как это практиковалось на левантинских территориях в XIX веке. Давно устаревшей и анахроничной казалась теперь энциклика Пия IX, запрещавшая даже самое незначительное сокращение латинизмов в перегруженном ими русинском обряде...¹⁰⁹ Говоря об этом стремлении к «оправославливанию», необходимо особо упомянуть о совете отрастить бороду, данном Пием XI иезуиту д’Эрбиньи, так как «для русских борода - это тоже одно из средств апостольства»¹¹⁰. Именно д’Эрбиньи создал в 1912 году в окрестностях Ангиена (Бельгия) «русскую семинарию», где готовили к принятию сана русских кандидатов, давая им латинское образование, но оставляя русский православный обряд. Таким образом, католическая деятельность шла в самом центре русской диаспоры еще до 1917 года и еще более усилилась, когда два миллиона русских по окончании гражданской войны оказались за пределами своей родины. Среди католических учреждений, действовавших в этом направлении, наиболее заметным был интернат Святого Георгия, основанный в феврале 1921 года в Константинополе¹¹¹. В его задачу входило воспитание русской эмигрантской молодежи в католическом духе. «Церковь старалась спасти как можно больше русских душ, оказавшихся совершенно покинутыми после марксистской революции 1917 года. Это было делом иезуитов»¹¹². Рим не терял интереса также и к весьма многочисленной русской эмиграции на Дальнем Востоке. Следует упомянуть о деятельности Общества святого Иоанна Златоуста, ведавшего в частности, русской миссией в Шанхае. Пий XI в Энциклике Rerum Orientalium от 8 сентября 1928 года побуждал изучать Восток и напоминал о поддержке базилианского монашества, осуществляемой Львом XIII со времен декрета Orientalium Ecclesiarium ritus (12 апреля 1881 года), самым прекрасным плодом которого стал монастырь Гроттаферрата в Риме. «Наши предшественники... сочли нужным создать в сиянии Священного Града семинарии, предназначенные для обучения представителей различных национальностей Востока. Оттуда, безупречно обученные самой чистой доктрине, молодые люди выходили вооруженными для праведного боя»¹¹³. Хотя наш перечень и не является исчерпывающим, нельзя обойтись без упоминания активной деятельности о. д’Эрбиньи, католического специалиста по русским религиозным вопросам. Пий XI лично поручил ему конфиденциальную миссию в Советской России, где, посвящая в епископский сан русских католиков, на средства, предоставленные Щептицким, д’Эрбиньи готовил «миссионеров» для России. Будущий экзарх Леонид Федоров¹¹⁴ был наиболее известным представителем этого миссионерского рассадника. Следует вспомнить и о деятельности д’Эрбиньи во главе Восточного Института в Риме, основанного Бенедиктом XV, и Russicum’a (15 августа 1929 года), этой «семинарии для будущих апостолов России»¹¹⁵. С необычайной энергией он участвовал в создании журнала Orientalia Christiana (апрель 1923 года).

Начинания, связанные с распространением веры в России, были, безусловно, благородным, но мало полезным делом. По признанию самого д’Эрбиньи, несмотря на гонения, вера в России была гораздо более живой, чем на Западе¹¹⁶. Начинания эти преследовали отнюдь не миссионерскую, а политическую цель: подчинить Риму народ, сохранивший целостность веры. Все тот же Пий XI поставил д’Эрбиньи во главе комиссии Pro Russia (20 июня 1925 года), а еще прежде просил его составить энциклику (Ecclesiarum Dei -12 ноября 1923 года) по случаю трехсотлетия смерти Иосафата Кунцевича...

Поскольку иезуиты были поставлены новыми апостолами в России, Католическая Церковь должна была стать чем-то привычным для страны, не чужеродным. Понимая, что как англичанин не может быть миссионером в Ирландии, так и поляк не может им быть в России, нужно было увеличить количество объединенных приходов, создать более мощные и многочисленные католические центры, семинарии на местах, в соответствии с рекомендациями, данными Пием XI в 1926 году.

С этой поры отмечаются усиленные попытки достигнуть прежде всего уподобления, а не ассимиляции¹¹⁷, предпринятые Римом в надежде прочно обложить русскую крепость. Восточный обряд должен был стать «мостом, по которому Рим войдет в Россию»¹¹⁸, как выразился Константин Николаев, один из крупных специалистов в этой области. Но надо признать, что в своих попытках подделать Православие иезуиты, бенедиктинцы и многие другие могут справедливо гордиться тем, что добились желаемых результатов. Сходство было превосходно достигнуто, и монастырь в Шеветони может служить примером литургии и иконографии такой православной подлинности, какой с трудом сыщешь в иных православных приходах¹¹⁹.

Но эти усилия папства наталкиваются на то же внутреннее противоречие, с которым сталкиваются и верующие Запада, когда они начинают сознавать, что нельзя принимать обряд без внутренней веры, которую он олицетворяет, приходя тем самым к пониманию того, что не может быть никакого восточного обряда, кроме православного. Неправославные не могут отправлять восточный обряд, не приговаривая себя при этом к безжизненной имитации Православия. Православие - это внутренняя жизнь, которая не может быть отделена от своего видимого выражения, каковым является обряд. Увы, известно, с какими притеснениями и насмешками сталкиваются на протяжении шестидесяти лет обращенные, то есть, те, кто понимает, что существует нерасторжимая связь между верой и обрядом. Отец Лев Жилле, бывший восточный бенедиктинец, один из первых перешедших в Православие в 1927 году, до сих пор считается «несчастным отщепенцем», как он назван в последнем труде, посвященном д’Эрбиньи¹²⁰.

Цитируемый Конгаром о. Г. Флоровский пишет по этому поводу: «Существует роковое недоразумение: либо обряд остается только обрядом, и тогда нет никакого “воссоединения”, а сам обряд вырождается, изменяется или сводится к формальности, выдыхается и теряет свой смысл. Либо он принимается в своей священной реальности, но тогда неизбежно прорываются границы западного или римского сознания. И в том и в другом случае воссоединения не происходит. В действительности Рим совершенно не знает восточного обряда. На самом деле речь идет не об “обряде”, но о живой действительности не-римского христианства»¹²¹.

Можно только согласиться с о. Г. Флоровский, ибо очевидно, что восточный обряд, лишенный православной веры, порождающей его, является лишь оболочкой без содержания, телом без души, означающим без означаемого, образом без прототипа. И только потому, что Католическая Церковь не отдает себе в этом отчета, ее удивляет, что православные в столь малом количестве переходят в восточный обряд. Для Рима однако, очевидны выгоды, которые сулит такое обращение: православные сохраняют все, что им близко - литургию, обряд, церковь, пастыря, даже filioque проходит незамеченным, но зато они получают поддержку Церкви организованной, могущественной, дисциплинированной, богатой и влиятельной. Достаточно папы и римские специалисты по восточным вопросам высокомерно твердили, что этим невежественным народам нужны только бородатые попы, иконы и ладан, - иными словами, что они верят больше в свой обряд, чем в свое учение. Следовательно, стоило лишь дать им их обряд и некоторые материальные выгоды они превратились бы в католиков.

Действительно, есть доля истины в утверждении, что для православного обряд является предметом веры, ибо не в учебниках догматического богословия, а в литургических текстах изложены доктринальные истины христианства, и не случайно церковный клиросный хор для православного верующего возвышеннее любых богословских кафедр. Литургия - это живое богословие, а Православие - жизнь в Духе Святом, запечатлеваемая обрядом. Православие не сводимо к одному лишь собранию пусть даже наиценнейших богословских трудов. Те же, кто порицают православный народ за то, что он верит в свой обряд, обнаруживают только свое незнание этой главной истины христианства.

Предчувствуя развал русской православной империи, а затем и наблюдая ее разрушение, иезуиты преуспели в том, чтобы убедить пап Бенедикта XV и Пия XI изменить свое отношение к восточному обряду, который на протяжении веков рассматривался Римом как необходимая, хотя и досадная уступка, допускаемая только ради объединения. По мнению иезуитов, то, что восточный обряд был предоставлен исключительно «схизматикам», было жестокой исторической ошибкой. Все его богатства, таким образом, оставлены «схизматикам», которые смогут их использовать, преумножить и вообще забрать себе. Эта ошибка, наконец осознанная, может быть исправлена, поскольку нет больше России, в которой, главным образом, существовал этот обряд. План завоевания Российской Империи строился на следующем принципе: перенимая полностью обряд, который вообще нельзя было оставлять православным верующим, Рим легко сможет ликвидировать раскол, если возьмет на себя защиту интересов народа и заступничество перед властями. Более того, исходя из главенствующего положения Русской Церкви внутри всего Православия, Рим надеялся, что католизация России заставит всех православных повернуться к римскому лагерю. Этим объясняется то, что, начиная с 1917 года, вся восточная политика Ватикана была направлена на Россию, в ущерб коптским, эфиопским, малабарским и другим миссиям, которые стали несущественной «экзотикой»¹²². Итак, иезуитами был изобретен гораздо более радикальный и соблазнительный, чем Уния, способ завоевания русских душ - Восточный обряд, в котором было установлено равенство прав и взаимное уважение между русским и латинским обрядами. Отказываясь уступить лишь по одному пункту - папской власти, и. не зная в остальном пределов своей способности приспосабливаться, Восточный обряд стал, таким образом, новым способом борьбы против Православия.

По расчетам Ватикана, народ, чей обряд сохранят в неприкосновенности, и который защитят перед властями, должен стать податливым, в то время как иерархия, более сознательная благодаря своей богословской зрелости, не должна сразу поддаться призывам Рима. Однако физическое истребление духовенства, развал вековых установлений, подорванных деятельностью «Живой Церкви», поддерживаемой властями, создали ситуацию, в которой ее голосом можно было пренебречь. К тому же разрушение православной иерархии в корне меняло ситуацию: за отсутствием партнера, Риму даже не с кем было подписать Унию, достаточно было занять оказавшееся свободным место. Этот расчет прочно основывался на противоестественном «джентльменском соглашении» между Ватиканом и мировым коммунистическим центром, которое мы рассмотрим в следующей главе.

В таком духе, смело пренебрегая чувствами православной иерархии, стараясь улестить народ (позиция, напомним, диаметрально противоположная принятой Унией), за семь с половиной лет с 20 февраля 1922 г. по 6 августа 1929 г. Ватикан официально высказался о Восточном обряде восемьдесят пять раз письменно и устно. Если верить статистическим исследованиям К. Н. Николаева¹²³, даже в период с 1929 г. по 1938 г., когда Ватикан уже осознал крах своей политики, папа и его окружение, тем не менее, шестьдесят восемь раз упоминали Восточный обряд! А в Rerum Orientalium Пий XI относит даже Лионский и Флорентийский соборы на счет интереса Рима к Востоку! Конгар посмеивается над православными авторами, утверждающими, что Католицизм всегда был агрессивен по отношению к Православию и отсылает их к словам Христа о сучке и бревне, напоминая «благодеяния, которые латиняне беспрестанно совершали на Ближнем Востоке (больницы, школы и т. д.)»¹²⁴. Мы выявили выше цель, с которой совершались эти разнообразные и многочисленные акты помощи, и христиане Ближнего Востока, которые единогласно жаловались, что «лучше уж тюрбан, чем тиара», свидетельствуют, что эти благодеяния не всегда приходились по вкусу облагодетельствованным. Могли ли русские христиане думать иначе, когда узнали о знаменитой фразе святого¹²⁵ Пия X о Первой мировой войне, с которой согласился бы и святой Иосафат Кунцевич: «Если победит Россия - то победит схизма» (!). Эти слова надо рассматривать как искреннее мнение пап, для которых неотвратимая мировая катастрофа была также формой крестового похода, а поражение России должно было стать поражением схизмы, чем и объясняется поддержка папством Германии и империй центральной Европы¹²⁶. Один лишь Лев XIII, по причинам, которые мы уже изложили¹²⁷, был сторонником Франции и России на международной политической арене. Бенедикт XV был явно враждебно настроен по отношению к Союзникам, ведь в случае победы, они обеспечили бы захват русским царем Дарданелл и Константинополя. Папа Николай V (1447 - 1455) воспринимал падение Византийской империи как божественную кару за неуважение флорентийской Унии. Как бы эхом этой точки зрения, высказанной пятью веками ранее, является то, что сегодняшнее папство рассматривает крушение России и жертвы большевизма, как божественное наказание за неповиновение, искупить которое может только союз с Римом.

Могли ли православные испытывать хоть какую-нибудь благодарность за ненависть и презрение к их вере? «Достойным на Востоке остается лишь то, - утверждал Пий X, - что обладает мужеством сохранять верность Риму»¹²⁸, - могли ли православные верить многословным уверениям в дружбе, которые сводились на нет столькими реальными действиями?

Прежде чем закончить разговор о различных формах проникновения Католицизма в Россию, необходимо подчеркнуть, что они нисколько не дополняют друг друга, хотя и преследуют одну и ту же цель. За пределами исследования, посвященного попыткам католизации России остается целая область, которая нуждается в изучении: борьба влияний и антагонизм между различными направлениями Католицизма.

Союз, навязанный силой или хитростью, по договоренности с гражданской властью или с религиозной иерархией, без учета чувств верующих, скорее всего будет отвергнут народом при первой же представившейся возможности. Что и произошло в 1839 г., когда имело место массовое возвращение полутора миллионов униатов в Православие. Это возвращение было облегчено традиционным противостоянием поляков и украинцев, вылившимся в унизительное положение, в котором оказались последние¹²⁹. В труде Флиша и Мартена переход еще двухсот пятидесяти тысяч униатов, так же как и двух третей духовенства Шельма в Православие в 1875 г. относится на счет интриг группы священников, прибывших из Галиции, у которых «ненависть к полякам преобладала над их католическим чувством»¹³⁰. Эта ненависть была, пожалуй, реальной, но и обоснованной, чего, похоже, не замечают авторы труда. Однако, еще в 1860 году Питра весьма мудро говорил: «Славяне должны оставаться славянами, мы не можем латинизировать их, как не можем ославянить религиозные общества Иезуитов или лазаристов»¹³¹. Не последовав этому очень разумному правилу, католики столкнулись с трудностями, которых было бы легко избежать. Поляки, постоянно противореча осторожной русской политике Ватикана, навязывали конфликт всем, кто хотел следовать католическому учению, не соблюдая при этом латинского обряда. Они притесняли униатов и католиков восточного обряда, так же как после 1920 г. стали жестоко преследовать православных. Это внутреннее напряжение в Католицизме усилилось, когда возникшее среди членов Общества Иисуса течение добилось от папы Пия XI создания восточной автономной иезуитской ветви, независимой от остального Общества. По воле случая, генералом иезуитов в то время был поляк Владимир Ледошовский, который так и не согласился с тем (его положение в ордене давало ему такое право), что один из его подчиненных, д’Эрбиньи, был, в обход его, непосредственно папой отправлен со специальной миссией в Россию. Поддерживаемый мощной группой единомышленников, Ледошовский высказывал два возражения против этой миссии: с одной стороны, католизация России должна была, по его мнению, произойти посредством принятия латинского обряда, а с другой стороны, он не мог примириться с тем, что один из его подчиненных стал основным его противником. Д’Эрбиньи в самом деле придерживался иного мнения о том, какую позицию занять по отношению к России, находился он в непосредственной связи с папой и к тому же вынашивал секретный план действий, содержание которого было неизвестно Ледошовскому, хотя тот и был генералом иезуитов. Антагонизм между этими двумя партиями обострялся также и тем, что иезуиты, поддерживающие русский Восточный обряд, не могли смириться с потерей России из-за польских интересов! В конце концов, эта борьба вылилась в настоящую расправу над д’Эрбиньи, «заживо погребенным в своем склепе», как он сам выразился. Он стал козлом отпущения, найденным, чтобы расплатиться за провал миссии, которая навлекла на него стойкую неприязнь с разных сторон. Лишенный всех почестей и даже епископской благодати, он умер в 1957 году после двадцати лет полного забвения¹³².

Может показаться парадоксальным и даже не совсем серьезным разговор о каком бы то ни было союзе между Ватиканом и большевизмом, ибо известно, что Пий XI со всем своим авторитетом и духовным влиянием заклеймил советскую систему в знаменитой энциклике, говорящей о «безбожном коммунизме»: «Коммунизм есть сущее извращение, и тот, кто желает спасти христианскую цивилизацию, не может сотрудничать с ним»¹³³.

Хотя Пий XI и написал двадцать лет спустя после революции 1917 г. эти навсегда памятные слова, тем не менее очевидно, что его предшественники, да и сам он не всегда так думали. По крайней мере, мы можем утверждать, что их поступки перед лицом коммунизма не соответствовали совести и внутреннему убеждению.

Мы попытаемся понять, что же заставило папство сперва желать сотрудничества с большевизмом, а впоследствии столь сурово осудить его.

Прекрасно умея извлекать выгоду из столкновения различных, и даже противоречащих своим собственным, интересов, дипломатия Ватикана всегда смотрела вперед. Верный своему принципу «цель оправдывает средства», Рим был готов не замечать ужасов большевизма, если появлялась надежда на скорое проникновение в Россию. Включить Россию в сферу своего влияния Рим мечтал всегда. Начиная с середины XIX века, малейшее политическое, идеологическое, институционное движение, которое могло бы поколебать православный мир, изучалось и исследовалось с огромным интересом.

На протяжении целого века Рим всматривался в малейшую судорогу, сотрясавшую русский колосс. Напомним позицию Пия IX, который видел в отмене крепостного права, задуманной и осуществленной царем-освободителем Александром II в 1861 г., один из знаков судьбы: «Мы находимся накануне великих событий. Одно только освобождение крепостных - это великое событие, даже для религии. Это вызовет в России разного рода движения, в которых проявится воля Божия. Поэтому нам следует разглядеть Божий промысел, следовать ему и быть готовыми»¹³⁴.

В 1861, 1905, 1917 гг. - при каждом повороте русской истории Рим был начеку, чтобы не разочаровать Провидение. За подъемом анархистской и нигилистической идеологии там наблюдали с большим интересом, и еще в 1868 г. апостольский нунций Мелья убежденно говорил: «Только революция может помочь Церкви». Так родилась и укрепилась в римо-католических умах идея взаимосвязанности падения царского режима и католизации России. С разных сторон в католическом мире раздавались голоса, уверявшие: «важные события готовятся на Востоке, и Католической Церкви предстоит сыграть в них большую роль»¹³⁵, а Лев XIII полагал, что возврат России к Католичеству повлечет соединение всего Православия с Римом, что приведет к единству и миру во всем мире под эгидой Святого Престола. В подобном состоянии духа Ватикан встретил революцию 1905 г., которая открыла новую эру в его деятельности, направленной не столько на саму Россию, сколько на пограничные государства. Риму был выгоден императорский Манифест от 17 апреля 1905 г., предоставивший свободу совести всем подданным Империи, что не мешало, однако, Пию X жаловаться, что «Россия - самый большой враг Церкви»¹³⁶. Это помогает нам понять главную причину поддержки, оказанной папством Тройственному союзу против Союзников... Связь между разрушением исторической России и торжеством Католичества стала еще ощутимей в латинском сознании. Но еще не пробил час для Рима воспользоваться возможностями, предоставленными указом о веротерпимости, символически дарованной в день Пасхи. На нетерпение польских католиков Рим отвечал, как и в прошлом веке, предписанием епископату и всему духовенству сохранять спокойствие и поддерживать законное русское правительство в борьбе с мятежом! Взамен папа начал тайное небескорыстное сотрудничество с царским правительством, с целью облегчения смешанных браков, открытия католических монастырей и назначения профессоров в семинарии. Нетерпению своих сторонников он противопоставил твердую уверенность в том, что, рано или поздно, Россия должна пасть сама, как зрелый плод в римский кошель, и, в ожидании этого дня, лучше всего спокойно готовиться к нему¹³⁷.

Долгожданное падение царизма пробудило большие надежды и уверенность, что «русская политика» Ватикана входит в решающую фазу. С 1917 г. все усилия Рима были направлены на Россию, в ущерб остальным унионистским направлениям. О. Урбан, впоследствии прославившийся в Польше распространением Восточного обряда, признавал, что такого радикального изменения режима нельзя было вообразить. Большевицкая революция должна была вот-вот уничтожить Русскую Церковь, представляющую девять десятых Православия. Возникли новые явственные перспективы, совершенно немыслимые во времена Российской империи. Стадия союза была, как мы уже говорили, пройдена, отсюда - усиленные старания Ватикана самому водвориться в России, заместив совершенно опустошенную Православную Церковь, чьи епископы и духовенство были физически уничтожены, патриарх Тихон находился в заключении, а «Живая Церковь» подрывала ее изнутри. Тем не менее, борьба предстояла напряженная. Председатель городского совета Москвы утверждал, что все страны посылали в Россию своих представителей¹³⁸, но Рим старался быть первым, чтобы не упустить добычу. Верная генеральной линии, которой она придерживалась по отношению к России, Католическая Церковь никогда не связывала свою судьбу с безнадежным делом. Без колебаний признав положение вещей в новом обществе, она постаралась извлечь все возможные выгоды из возникшей ситуации. Во время широко известного процесса над католическими священниками в марте 1923 г. ¹³⁹, архиепископ коадъютор Могилева Жан-Батист Цепляк сказал прокурору: «Мы очень надеялись на революцию, которая дала нам свободу»¹⁴⁰. Экзарх русских католиков Леонид Федоров публично признал, что «когда произошла Октябрьская революция... мы наконец смогли вздохнуть свободно». Эта знаменитая фраза, также произнесенная на процессе, представляется в какой-то степени неверной, но следует иметь в виду, что она входила в план защиты Федорова. Строго говоря, Большевицкая революция даже ограничила полную свободу, предоставленную католикам Временным правительством. 20 марта 1917 г. были отменены все ограничения в области религии, а 8 августа правительство Керенского устранило своим декретом все препятствия распространению Католицизма. Двумя месяцами ранее, 29 мая, впервые в истории в Петрограде состоялся собор Униатской Церкви. Среди многочисленных решений этого собора было предписание всем католикам России почитать всех русских святых, так же как и всех западных, с особым упоминанием Иосафата Кунцевича¹⁴¹. Поль Майе в своем труде, посвященном Федорову так характеризует время проведения собора: «Благодаря счастливому случаю, митрополит Андрей (Шептицкий) прибыл в Петроград в этот период надежды и радости»¹⁴². Время «надежды и радости», которое переживала католическая община, так же как и «счастливый случай» прибытия Шептицкого в Петроград были на самом деле тесно связаны с отречением императора Николая II. Полная свобода религиозной пропаганды, предоставленная Католической Церкви Временным правительством, была, если не совсем отнята, то, по крайней мере, сильно ограничена новой властью, и Рим приложил все силы к тому, чтобы вернуть эту свободу ценой переговоров и разного рода помощи советской власти, в то время как Православная Церковь подвергалась неслыханным кровавым гонениям: «Рим кружится, как изголодавшийся волк, и готов пожрать, как свою добычу, погибающее Православие»¹⁴³, - писал профессор Николай Глубоковский.

Двусмысленность отношений между Ватиканом и Москвой сразу после революции происходила из простого совпадения интересов обеих сторон¹⁴⁴. Большевикам нужно было как-то удовлетворить и куда-то направить религиозную потребность русского народа, раз ее не удавалось искоренить. «Отделение Церкви от государства - дело решенное, но остается еще отделить религию от народа»¹⁴⁵, - заявлял Ленин. Самоуправный декрет не мог отменить истории, и, несмотря на все усилия, атеистическому государству не удавалось искоренить из сердец народных масс православную веру предков. Короче говоря, поскольку требовалось удовлетворить эту потребность, в интересах Кремля было сделать это с помощью Католичества, так как Православие было неразрывно связано с павшим режимом и с исторической структурой, в корне противоположной господствующей идеологии. Сверх того, распространение Католичества могло ослабить главную оппозицию режиму, каковой являлось Православие. Именно эту карту Ватикан через посредство Эдуарда Роппа, архиепископа Могилевского и митрополита всех католиков России, хотел разыграть в партии с Москвой. Но, хотя Православие и воплощало русскую национальную идею, большевики вряд ли могли смириться с тем, что Католицизм будет представлен давним врагом России - польским Католицизмом. Это хорошо понял д’Эрбиньи, который принадлежал к направлению в Ватикане, считавшему, что большевики - это тот партнер, с которым мог бы договориться Католицизм, если бы он не был отмечен польским национализмом. И, поскольку большевики были непреклонны в своем отказе принять в России духовенство польской национальности, или даже просто выходцев из Польши, то Рим решил открыть семинарии для русских католиков и порою не стеснялся проявлять знаки дешевого «антиполонизма» с целью выказать Католицизм религией, окончательно избавившейся от польского влияния. Большевики приветствовали распространение Католичества как орудия борьбы против русского национального чувства. Они не были равнодушны к авансам Ватикана также и потому, что иностранные державы вели себя весьма сдержанно по отношению к ним. «Возможно более искренне, чем светские власти, Рим примирился с порядком вещей, существующим в России»¹⁴⁶, с удовлетворением отмечают католические авторы. Это благосклонное отношение, готовность к диалогу могли лишь расположить советское правительство к Ватикану. Согласно Депрео, такое приятие коммунистического мира было связано и с царившим в западных католических кругах живучим мифом о тесной связи социализма с христианством. Депрео перечисляет различные факты, свидетельствующие в пользу политики сближения Рима с Москвой. «Но что гораздо более важно, так это мощное движение пролетарской ориентации, социалистической или коммунистической концепции на основе христианства, привлекающей целый ряд католических активистов... Как бы там ни было, политика папства в СССР находится в активной стадии... Лицом к лицу с властями... - лояльность и нейтралитет, сопровождаемые предложением сотрудничества на международном уровне... Какую будущую жатву соберет папство, благодаря прозорливости своей сегодняшней политики?.. В любом случае, невозможно рассматривать как нечто незначительное то понимание, то стремление к миру и братству, которые папство демонстрирует по отношению к новой России»¹⁴⁷.

Тезис, который защищал д’Эрбиньи, с годами так и остался неизменным. Согласно ему, Ватикан не должен подрывать советскую власть, и обращение России произойдет не благодаря новой революции, а благодаря реформе, приспособлению существующей системы, которую надо склонить на свою сторону, а не упразднить¹⁴⁸. Этим объясняются попытки согласовать марксизм и подслащенное христианство, приемлемое для режима¹⁴⁹. Итак, советская власть должна была найти в католических священниках верных и лояльных служителей, и «Папская комиссия по русским делам», созданная 20 апреля 1926 года¹⁵⁰ и возглавленная д’Эрбиньи, занялась подготовкой кадров в Риме, имея в виду предоставление полной свободы действий Римской Церкви в России. Будущих священников воспитывали на принципах уважения и поддержки любой существующей власти, не препятствующей интересам Церкви, и эти священники должны были быть приемлемы для данной власти. Рим не упускал случая показать свое расположение к советскому режиму. Так, после убийства советского агента Воровского, происшедшего в Лозанне 10 мая 1923 г., Ватикан поспешил выразить свои соболезнования советской миссии, несмотря на то, что шестью неделями ранее, 31 марта, после знаменитого процесса 1923 г. ¹⁵¹, был расстрелян русский католический прелат Буткевич. Любопытно отметить, что д’Эрбиньи в октябре 1925 г. добился разрешения путешествовать по Советскому Союзу. Этот круиз, хотя и сопровождавшийся многими административными сложностями, позволил д’Эрбиньи вести переговоры с советскими ответственными работниками и с представителями различных религиозных течений России, «Живой Церковью», «Обновленческой Церковью» и Патриаршей Церковью. После возвращения он опубликовал в 1926 г. в Париже труд, озаглавленный «Религиозный облик Москвы». Это свидетельство представителя Запада было пронизано все тем же духом приятия большевицкого) режима, которому оставалось только поздравить себя с результатами произведенного анализа. Действительно, выходило, что советская власть не так страшна, как некоторые ее малюют, а религиозная политика не так уж безжалостна¹⁵². Патриаршая Церковь описывалась как находящаяся в полном замешательстве, только «обновленцы» заслуживали внимания, а Православие, по мнению д’Эрбиньи, наконец созрело для того, чтобы попасть в зависимость от Рима. Можно предполагать, что его уверенность, так же как и надежды, которые она пробудила в самых высоких сферах, и которые были так жестоко обмануты, в какой-то степени стали причиной последующей расправы над д’Эрбиньи. Взяв наобум несколько страниц этого труда, можно вычитать замечания, удивительные в устах служителя Церкви, но сделанные видимо для того, чтобы не повредить себе в глазах большевиков. Так, сравнение большевицкой и французской революций, выявляет преимущества первой, которая, если верить автору, ревностно заботится о сохранении религиозных памятников, некрополей, - власти неповинны ни в каком святотатстве или кощунстве. Патриаршая Церковь - это памятник прошлого, лишенный всякого будущего, в противоположность «Обновленческой Церкви», единственному достойному религиозному течению, тем более достойному внимания, что преследуемые им интересы совпадают с интересами Ватикана. Таким образом, поскольку многочисленные пострадавшие за веру не были мучениками, большевицкие обвинения в том, что они были контрреволюционерами, становились допустимыми. Патриаршая Церковь, с которой, по мнению д’Эрбиньи, у Ватикана не могло быть ничего общего, ибо она не чувствовала духа времени, понимала со своей стороны планы Рима и внутренний смысл присутствия в России этого «Ватиканского Джеймс Бонда»¹⁵³, но не имела ни сил, ни возможностей бороться с интригами иезуитов. Патриарх Тихон, в прежние времена викарий варшавской епархии, имел время изучить на месте отношения двух религий, и любое соглашение с Ватиканом было для него немыслимым. После его смерти местоблюститель патриаршего престола митрополит Крутицкий Петр - по нашему мнению, последний законный глава Церкви в России - заклеймил действия «католиков, которые вводят наш обряд, совращают, особенно в западных, издревле православных церквах, верующий народ в унию и тем самым отвлекают силы Православной Церкви от более неотложной борьбы против неверия»¹⁵⁴. Вот почему, когда д’Эрбиньи выразил желание встретиться с митрополитом Петром, тот категорически отказался, поскольку хорошо понимал причину присутствия в России этого человека, который дал (и сдержал) обещание никогда никому не открывать сути порученной ему папой миссии. «Святой Иосиф, - пишет д’Эрбиньи, -... если меня и арестуют, получите от Господа плоды, которых желает Святой Отец»¹⁵⁵. Можно ли сомневаться, что миссия д’Эрбиньи в России не сводилась к тому только, чтобы духовно поддержать горстку русских католиков, а преследовала более амбициозные цели. Чего стоят в очах Ватикана интересы нескольких личностей перед возможностями, предоставленными сотней миллионов православных! В счет ведь идут только массы. Личный интерес уступает всеобщему. Вот в чем смысл миссии д’Эрбиньи в России. За несколько недель до того, как претерпеть мученичество в июле 1922 г., митрополит Петроградский Вениамин искренне и дальновидно говорил своему собеседнику иезуиту Л. Федорову: «Вы обещаете нам союз... а тем временем ваши латинские священники за нашей спиной сеют опустошение в нашей пастве»¹⁵⁶. Все послереволюционное время Рим не терял надежды на соглашение с СССР, учитывая заслуги большевицкой революции в разрушении «схизматической» Церкви. Некоторые деятели Католической Церкви дошли до того, что говорили о «религиозной миссии анти-религиозного большевизма»¹⁵⁷, расчищающей путь и благоприятствующей католизации России. Другие писали, что «большевизм создал возможность обращения застойной России в Католичество»¹⁵⁸. «Россия не обратится, не пройдя через море крови своих мучеников и через страдания своих апостолов»¹⁵⁹, предсказывал еще до революции Леонид Федоров. Выходит, что путь к обращению России, к ее союзу с Римом лежал, по мнению будущего экзарха русских католиков, через большевицкую революцию. Уже ближе к нашим дням отец Конгар остается верен идее, что революция - это зло, из которого может произрасти благо. Высказывая надежду, что полвека марксизма могут приблизить православие к Католичеству¹⁶⁰, он говорит о гибели царизма, как другие о гибели нацизма, не отдавая себе отчета в том, что с убийством Царя-Мученика Николая II исчез последний христианский император, что положило конец константиновской эпохе истории Церкви. Но в лоне самого Католичества всегда находились люди с более ясным и более евангельским взглядом. Так, отец ассомпционит Вайле в труде, посвященном о. д’Альцону, который, напомним, мечтал воздвигнуть «истинный крест» на землях, очищенных революционными бурями¹⁶¹, с сожалением признает, что «слишком многие надеялись и еще надеются, что порядок может произрасти из беспорядка... в России, так же как и в Турции революция не расчистила пути Католичеству... и крест обрушился на зримых развалинах, вместо того, чтобы величественно вознестись ввысь»¹⁶².

Помимо активной тайной деятельности, развернутой Римом в первые годы формирования Советского государства, Ватикану в 1922 г. дважды представился случай открыто способствовать реализации своих планов. Первым была Генуэзская Конференция, открывшаяся 10 апреля в присутствии тысячи делегатов; впервые советские граждане присутствовали на международной встрече, представляя интересы России. Большевицкая власть, победившая на военных фронтах, довела свою страну до экономической разрухи, и помощь, которую она надеялась получить от Запада, была напрямую связана с международным признанием Советского государства. Это признание было получено, главным образом, благодаря английскому правительству Ллойда Джорджа¹⁶³ и Ватикану. Генуэзская Конференция, к которой был обращен взволнованный призыв Собора русских зарубежных епископов¹⁶⁴, призыв к настоящей и действенной помощи страдающему народу, пошла на поводу у сторонников «реалистической» политики по отношению к СССР. Вне программы Конференции, ватиканская делегация обхаживала советских представителей в надежде достичь соглашения, в соответствии с четкими рекомендациями Пия XI ¹⁶⁵. В эту атмосферу вписался весьма символический жест Государственного Секретаря, кардинала Пьетро Гаспарри, выдающегося дипломата (чьим детищем, кстати, было Латранское Соглашение), вручившего красную розу главе советской делегации Чичерину¹⁶⁶. Надо думать, авансы Ватикана принесли свои плоды, так как 10 мая следующего года в Женеве было подписано соглашение о помощи голодающим между Ватиканом и Москвой. Миссия международной экономической помощи в борьбе против голода в СССР была доверена американскому иезуиту Уолшу. Это гуманитарное посольство было, очевидно, использовано Ватиканом в роли троянского коня для достижения своих целей в России. Одной из этих целей было приготовление русского народа к постепенному переходу в Католичество, как об этом свидетельствует католическая пресса того времени и речи, произнесенные во время Международного конгресса Католического дела, собравшегося в Люксембурге в августе 1922 г.

Рим очень надеялся извлечь выгоду из этой гуманитарной миссии и добиться подписания соглашения с Москвой. Экзарх Леонид Федоров рассказывает о своей беседе с отцом Уолшем: «Я разъяснял ему основную задачу нашей миссии. Сперва он слушал спокойно, но вскоре совершенно зажегся нашими планами»¹⁶⁷.

Несмотря на энтузиазм, с одной стороны, и понимание с другой, Рим не смог добиться зримого осуществления своих планов, и понемногу надежды, пробужденные революцией, начали угасать. Необходимо, однако, отметить, что как это ни парадоксально, инициатором разрыва стал не Рим, а советская власть, понявшая, что папство не принесет ей никакой выгоды. Рим стал сурово осуждать коммунизм лишь начиная с 1929-1930 гг. ¹⁶⁸ Как свидетельствует Марк-Боннэ, «конфликт принял действительно острый характер лишь когда коммунизм начал распространяться в католических странах»¹⁶⁹, таких как Испания или Мексика.

Письмом от 2 февраля 1930 г. ¹⁷⁰ Пий XI демонстрирует всю серьезность разрыва с Москвой. Римская курия и все приверженцы «русской политики» Ватикана потерпели сокрушительное поражение. Пий XI вдруг стал разоблачать ужасные и кощунственные святотатства, которые странным образом остались незамеченными д’Эрбиньи, оскорбления Господа и «столь дорогого нам русского народа». В результате, он перепоручил Россию покровительству святой «Терезы Младенца Иисуса». Пий XI также объявил, что он предполагает служить 19 марта торжественный молебен за спасение России, участвовать в котором призывалось как можно большее число христиан всего мира. Русские православные в эмиграции, которые за каждой службой молились за своих гонимых братьев, естественно, остались в стороне от этой демонстрации, которая, однако, получила благоприятный отклик у многих западных христиан. Как ни странно, забыв о направлении, которое он сам внушил политике Ватикана во время Генуэзской конференции в 1922 г., папа с горечью отмечал безрезультатность многочисленных своих выступлений, обращенных к европейским правительствам, слишком привязанным к своим материальным интересам и потому безразличным к судьбе России. Москва не оставалась бездейственной перед лицом этой попытки крестового похода на коммунизм. Большевики 6 марта ответили статьей в «Правде», где, в свою очередь, разоблачали преследования православных католиками в Польше во времена папского нунция, бывшего ни кем иным, как монсеньором Ратти, нынешним Пием XI! «Травля православной Церкви и меры грубого принуждения в отношении ее проводились, бесспорно, не только с его ведома, но и под его непосредственным руководством»...¹⁷¹

Как мог произойти подобный двусторонний разрыв отношений, когда еще в августе 1926 г. между д’Эрбиньи и представителями советского правительства велись переговоры об открытии католических семинарий в СССР? Эпоха кровавых гонений на Православие в тот момент была еще в полном разгаре, властям еще не удалось прельстить официальную Русскую Церковь, поэтому советскому правительству было выгодно разыграть католическую карту. Но 29 июля 1927 г. появилась знаменитая Декларация лояльности, незаконно подписанная от лица Русской Церкви митрополитом Сергием (Страгородским), заместителем местоблюстителя патриаршего престола. Резкая перемена взглядов, навязанная митрополитом Сергием официальной линии, до тех пор непоколебимой Русской Церкви, была выражением благодарности советскому правительству за заботу о духовных нуждах православного населения. Большевицкая власть, лучше чем кто бы то ни было, сознавала свой успех, а его размер лишь подчеркивал незначительность перспектив, которые мог предложить Католицизм¹⁷². Диалог с католиками внезапно стал ненужным перед лицом возможностей, могущих открыться благодаря достигнутому полному господству над Православной Церковью, сохраняющей свой традиционный национальный облик, тесно связанной с внутренней природой русского народа, но внезапно ставшей совершенно безопасной для атеистической власти, поскольку от всех ее членов, даже пребывающих за границей, требовалось подписание декларации полной лояльности и сотрудничества с Советским государством. Советская власть повела себя по отношению к Ватикану так же, как тот повел себя с униатами: она отвернулась от него, как только он стал ей ненужен. Беспомощные католики подверглись жестоким преследованиям. То же, впрочем, произошло и с «легализованной» Православной Церковью: ожидаемые и обещанные выгоды не были получены, а преследования усилились. Кремль добился безоговорочной капитуляции и полной своей победы: не только Церковь перестала быть потенциальным врагом власти, но и неожиданный «перехват» Православия позволял, без сожалений и ничего не теряя, отделаться от Католицизма.

Рассматриваемая в этом аспекте, политика Сергия, ставшая причиной стольких бед и расколов, оказалась косвенно и, видимо, без ведома самого митрополита, - средством избегнуть католизации России¹⁷³; вспомним, что в 1923 г. святой патриарх Тихон согласился слегка смягчить свою позицию, чтобы освободиться из тюрьмы и спасти Церковь от опасности угрожавшего ей раскола, проводимого «Живой Церковью», активно поддерживаемой властями и готовой совершенно вытеснить Патриаршую Церковь¹⁷⁴.

Но любопытно, что ни сторонники политики Сергия, ни ее противники, как будто никогда и не ставили митрополиту в заслугу то, что благодаря компромиссу с властями, он уберег Россию от католизации.

Экзарх Леонид Федоров лучше всех выразил (с некоторым сожалением) на уже упомянутом процессе, в который он был вовлечен вместе в Цепляком и тринадцатью другими служителями Католической Церкви в марте 1923 г., умонастроение, царившее в среде католиков, не понятых властями и пришедших от этого в отчаяние. С этой точки зрения московский процесс был ошибкой советского правительства, так как в этот раз оно нападало на религиозное течение, которое не было ему враждебным. Такой смысл надо вкладывать в разочарованные слова Федорова: «Мы не были поняты правительством». Экзарх так продолжал свою речь перед ревтрибуналом: «Мы были предметом преследования во время Царя, и мы должны были считаться со многими трудностями при режиме Керенского. Это была причина, почему архиепископ Ропп и все латинские католики свободно вздохнули, когда произошла Октябрьская революция. Но и русские католики почувствовали себя счастливыми, так как только с приходом советского режима, греко-католическая Церковь поставлена была на равную ногу с остальными деноминациями. По этой причине сам я приветствовал с энтузиазмом декрет об отделении Церкви от государства. Я приветствовал со всей радостью человека, который ненавидел противоестественный союз обоих, существовавший ранее в России; и я был еще более рад, когда в 1918 г. архиепископ Ропп получил от Бонч Бруевича приглашение принять участие в комиссии для пересмотра правил относительно отделения Церкви от государства. Если бы должное внимание было оказано взглядам, высказанным нами в течение этого обсуждения, нас не было бы здесь в качестве заключенных, обвиняемых в создании секретной организации; такое обвинение было бы лишено всякого основания... При временном правительстве легче было защищаться против вмешательства государства в наши чисто религиозные права. Временное правительство признало нас, но всегда направляло нас в департамент иностранных исповеданий, и все же требовало наших услуг. Только под советским правительством, когда Церковь и государство были отделены, могли мы вздохнуть свободно. Как религиозно-верующий, я в этом освобождении видел действие Промысла»¹⁷⁵.

Вот красноречивый пример позиции, занятой Римом по отношению к революции, и всех надежд, которые та внушала католическому миру: «После иудейского мира больше всех, пожалуй, от исчезновения царизма выигрывал католический мир. По крайней мере, это было не из тех событий, что могло вызвать у него сожаление»¹⁷⁶.

С 1930 года Ватикан изменил свои взгляды, но его борьба против советской власти вовсе не сблизила его со страждущей православной Россией. Даже когда Рим твердо высказывает свое отношение к коммунизму, его приговор омрачается призывами к католизации России. В уже цитированном письме к кардиналу Помпили от 2 февраля 1930 г. папа Пий XI не довольствуется тем, что разоблачает и опровергает коммунистическое учение; его суждения носят узко конфессиональный характер, и призывы к борьбе против большевизма соседствуют с пожеланиями «возвращения» русского народа в лоно Римской Церкви¹⁷⁷.

Разрыв отношений между большевизмом и Ватиканом устранил трудно оправдываемую двусмысленность римско-католической политики и позволил Риму открыто выступить против коммунизма¹⁷⁸. Поэтому д’Эрбиньи написал в 1930 г. новый, весьма трезвый труд «Антирелигиозная война в Советском Союзе»¹⁷⁹, посвященный рождественской антирелигиозной кампании (декабрь 1929-январь 1930 гг.). Несмотря на это, тот, кто был тайным помощником папы в его восточной политике, встретил конец своей мечты и начало своей Голгофы в упразднении 30 марта 1934 г. комиссии Pro Russia, главой которой он был. Но он, тем не менее, не переставал возносить из глубины забвения, куда он был низринут, «постоянные молитвы за прекращение гонений в России, за ее обращение в Католичество»¹⁸⁰ и за спасение души Пия XI, «который так же пекся о России, как и монсеньор д’Эрбиньи»¹⁸¹.

Так, по крайней мере на несколько десятилетий, был завершен бесславный этап политики Ватикана, этап наибольшей активизации действий, направленных на подрыв Православия.

Судить об откровенности идеологического выбора тех или иных лиц не является целью нашего исследования. Мы лишь хотели показать постоянство католической позиции, которое прослеживается через века вплоть до наших дней. Редко случалось, что Католицизм объявлял войну Злу. Ему более свойственно ко Злу приспосабливаться. Ватикан всегда, ничтоже сумняшеся, заключал союз с идеологиями, откровенно ему враждебными, если только такой союз сулил ему выгоду. Тому доказательством его союз с турками против России, союз с большевиками, опять же против православной России. То есть, в конце концов, есть все основания утверждать, что Ватикан может прийти к соглашению и договориться с кем угодно, кроме одного лишь Православия¹⁸².