В 1848 году восточные патриархи ответили на In suprema Petri sede ровно через четыре месяца после ее провозглашения, в то время как отклика Православия в лице Константинопольского патриарха и его Синода на энциклику Льва XIII Praeclara Gratulationis пришлось ждать целых четырнадцать месяцев.

В чем причина такой задержки? Откуда такая разница в отношении к двум документам, в общем, очень похожим? Ответ содержится в самом Послании: «Бесполезно говорить с теми, кто не хочет нас слышать» (ст. 3). То есть, в отличие от католиков, православные не видят смысла повторять уже сказанное в ответ на схожие предложения, полученные ими от католиков за полвека до того. Если же все-таки патриарх и решил ответить, то лишь потому, что Рим изменил свою тактику: оставив путь убеждения, он стал сманивать верующих разного рода уловками. Эта недостойная практика применялась священниками восточного обряда, ударившимися в безудержную пропаганду среди простого народа. Вспомним, что Рим долгое время не интересовался народными массами. «В этом был недочет... Но вот уже около пятидесяти лет миссионеры Ватикана под разными предлогами разъезжают по России. Они выучили язык, досконально узнали эту почву»⁸¹. Это свидетельство Деспрео подтверждает, что беспокойство, которое православные испытывали с конца XIX века, было не лишено оснований. Таким образом очевидно, что Послание 1895 года было ответом не столько на папскую энциклику, сколько на практические действия Рима на православных территориях. Иными словами, это был ответ Католичеству восточного обряда, новой, особенно коварной и агрессивной форме Униатства. Синодальное письмо кончается новым предостережением против этих «лже-пастырей», притворяющихся агнцами, которых должна опасаться православная паства (ст. 25).

Каждый христианин рад согласию, и православные охотно откликнулись бы на предложения папы, если бы он раз и навсегда отмежевался от тех нововведений, столь же разнообразных, сколь и многочисленных, которыми пестрит римская теология (ст. 3). Патриарх Анфим мог лишь повторить своему оппоненту, что любая дискуссия о союзе будет бесплодной, покуда Рим не вернется к вере Неделимой Церкви. Простота этого утверждения, как водится, вызвала яростную и ребяческую реакцию в католических кругах: «Когда Пий IX пригласил схизматиков Востока на Ватиканский Собор, - пишет отец Жанэн, - греческий патриарх Константинополя Анфим VI ответил дерзким письмом к своей пастве. Так же было, когда Лев XIII разработал в энциклике Praeclara... от 20 июня 1894 года способ положить конец расколу между Востоком и Западом. Патриарх Константинопольский Анфим VI и его Синод опубликовали открытое письмо, являющееся настоящим памятником исторической фантазии»⁸².

Этот суровый вердикт удивит любого знакомого с Посланием патриарха, но, очевидно, не на таких рассчитана аргументация о. Жанэна. Можно вспомнить суждение Хомякова о «романизме»: «Он слишком уповает на всеобщее невежество»... Ибо, на самом деле, очень хотелось бы найти серьезный, честно аргументированный ответ на синодальное Послание, которое вновь напоминает основные пункты расхождения (ст. 8 и 12) в том, что касается обряда крещения, опресноков, отказа причащать верующих Кровью Христовой, отсутствия эпиклезы, изобретения чистилища и сверхдолжных заслуг святых, породивших индульгенции, злоупотребление которыми и даже само их существование возмущают не только лишь некатоликов. Но это перечисление осталось без ответа, потому, вероятно, что Риму трудно было его найти, как убеждает нас о. Конгар в труде, который мы уже цитировали и к которому еще собираемся при случае обращаться: «Верующий IV или V века был бы менее чужд проявлениям набожности в XI веке, чем верующий XI века - в XII. Решающий рубеж проходит по границе XI и XII веков. Но он существует только на Западе, где между концом XI и концом XII все меняется; на Востоке проявления христианства во многих отношениях остались такими же, какими они там и были - и какими они были у нас - до конца XI века»⁸³. Рубеж, о котором говорит о. Конгар, разорвал связь с традицией Церкви, породил и сформировал папство. Отделившись от Церкви во время великого раскола, Рим выковал «традиции, не подвергающиеся другому контролю, кроме самоуправного одобрения папы»⁸⁴.

Патриарх Анфим настойчиво напоминает о незыблемости позиции Православия (ст. 4 и 5), для которого единство веры, предполагающее внутреннее, а не административное единение, является необходимым условием союза. Также патриарх напоминает скорбящим духом, что различия в религиозной практике всегда имели место в Церкви, но никогда не затрагивали ее основ, как это имеет место в вышеперечисленных различиях. Вера не изменяется и не ухудшается с течением времени, она пребывает незыблемой в веках, и именно с этим образцом надлежит каждому сверять свою веру. Патриарх с иронией вспоминает энциклику

Orientalium Dignitas Ecclesiarum, опубликованную папой как дополнение к Praeclara... пять месяцев спустя, в которой обещано признание, после объединения, законности различных канонических и догматических установлений, даже если они отличаются от папской позиции. Какое значение следует придавать подобному допущению противоречий внутри одной единой Церкви? Что это - уважение к истине? Уступка? Косвенное признание этих истин? И патриарх насмешливо прибавляет: «или что-то еще, мы не в состоянии этого сказать» (ст. 4), очередной раз напомнив нам слова Хомякова: «Возможен союз с Римом; единение возможно только с Православием».

Послание кратко говорит о ереси filioque (ст. 7), подробно разобранной в Послании 1848 года. Лев XIII не мог игнорировать, - пишет патриарх, - мнения двух своих предшественников на римском престоле, Льва I и Льва III. Автор Послания считает, что Лев XIII и его Церковь должны предстать перед Судом Церкви за то, что они подтверждают ошибку, возникшую в Риме только в начале XI века. Подробно патриарх останавливается на месте апостола Петра в апостольском чине и месте римского епископа в Церкви (ст. 14 и 17). Тщетно папа обращается к истории, чтобы смутить православных (ст. 20), пусть даже (о чем не говорится в Послании) христианский Восток нередко бессознательно поддерживал римскую манию величия. Послание напоминает, что все Отцы Церкви всегда толковали 18-й стих 16-й главы Евангелия от Матфея как относящийся собственно к исповеданию а не к личности Петра: «Ты - Христос, Сын Бога Живаго». В два приема в Послании разбирается миф о «Петре - первом епископе Рима». Петр был епископом Рима не более, чем епископом любого другого города - он вовсе никогда и не был епископом. Утверждение католиков, что Петр, первый епископ Рима, был главой апостолов, а его преемники на римском престоле облечены равной с ним властью и должны стоять во главе Церкви - безосновательно. Послание напоминает, что епископ Рима никогда не являл собой исключения из общего правила, относящегося ко всем епископам, и не обладал правом вмешательства в дела других Церквей, но, напротив, должен был подчиняться решениям Соборов. Известно, к каким крайностям понятие папства, то есть основной римский догмат, приводило католических авторов. Не писал ли Жозеф де Местр за полвека до провозглашения догмата о непогрешимости папы в своем знаменитом труде «О папе»: «Зачем нужен Вселенский Собор, когда достаточно позорного столба?» и еще: «Чтобы быть кратким, вот мое суждение: как можно меньше Соборам, как можно больше папе»?⁸⁵ Впрочем, один римский прелат так и заявил своему собрату во время Ватиканского Собора: «Я очень рад, что епископы прибыли в Рим, дабы убедиться, что папа - это все, и что епископы - ничто»⁸⁶. Послание отмечает глубину того, что уже нельзя назвать просто заблуждением, но только настоящим богословским извращением. В 18-й статье его разоблачается новый догмат о непогрешимости папы, который, по мнению авторов Послания, служит лишь углублению пропасти между Церковью и римским Западом. Чтобы доказать бессмысленность этого догмата, достаточно лишь перечислить самых известных в истории пап еретиков. Послание напоминает различные этапы возведения римской твердыни, краеугольным камнем которой часто являлась очевидная ложь, и многие в римском мире сейчас признают это, не делая, однако, выводов относительно возможных экклезиологических последствий, этой ложью утвержденных в течение многих веков⁸⁷ (ст. 17). В 13-й статье Послания в нескольких словах разоблачается другой догмат, провозглашенный Пием IX - непорочное зачатие Богородицы. Этот догмат исключает Богородицу из искупительной миссии Ее Сына и сводит к минимуму Ее собственные заслуги, совершенно отказывая Ей в свободе воли. Жаль, что Послание рассматривает этот вопрос лишь вкратце. Тем не менее оно напоминает, что единственное непорочное зачатие было зачатие Христа, и многочисленные римские богословы на протяжении веков восставали против искажения, возникшего на Западе вскоре после великого раскола. Забавно читать в весьма серьезном Словаре католической теологии (том VII, кол. 963), в разделе, посвященном непорочному зачатию, что Св. Синод России, также, как и Греческая Церковь в патриаршем Послании от 1895 года рассматривают этот догмат как главное препятствие к объединению Церквей. Но католическая энциклопедия с большим спокойствием констатирует это несогласие: «Не надо, - написано там, - придавать большое значение тому, что говорят богословы Греко-русской Церкви, и даже тому, что может написать вселенский патриарх Константинополя в своем Послании, так как ни тот, ни другие не являются непогрешимыми»!

Таким образом, составителям константинопольского Послания приходится с сожалением признать, что Рим в действительности не желает совершать никаких действий для достижения союза (ст. 21), отказывается исправить свои многовековые ошибки и еретические нововведения, но, напротив, находит своеобразное удовольствие в том, чтобы в них упорствовать и пытаться навязать их всем остальным вместе с порожденным его фантазией союзом (ст. 1).

Перед лицом упорства Рима синодальное Послание утверждает традиционную позицию Православия, вспоминая святого Григория Богослова, писавшего, что достойная война лучше мира, отделяющего от Бога. Оно настойчиво утверждает, что только северные и восточные православные Церкви представляют на сегодняшний день Церковь Единую, Святую, Соборную и Апостольскую в ее полноте (стр. 19). Целая статья (22-я) посвящена славянскому и особенно русскому Православию, к которому обращался Лев XIII в Praeclara, обещая высшее счастье в случае союза с Римом. Надо отметить честь, которую оказывает Константинополь Русской Церкви и то, как опровергнуты римские теории о связях, которые якобы существуют между славянами и Римом со времен миссии славянских святых братьев Кирилла и Мефодия.

Из всего этого логично вытекает горячий призыв, с которым патриарх Анфим обращается к христианским народам Запада (ст. 24). Им в пример приводится свидетельство великого западного святого, совершенно там забытого, Викентия Лиринского: должно следовать поучению, содержащемуся в Commonitorium’e и оставить нарушающих евангельские заветы. Позволительно думать, что призыв к обращению Запада не был простой риторической фигурой. Послание говорит о «святых западных пастырях» - знаменитых богословах, которые восстали против безудержного возрастания власти и роли пап. Некоторые из них, вроде кардинала Штроссмайера, одного из самых ярых противников провозглашения папской непогрешимости, в конце концов, принесли повинную и умолкли⁸⁸; другие остались тверды, и, отделившись, создали движение «старокатоликов». Известно, что на рубеже веков на протяжении примерно пятнадцати лет старокатолики вели нескончаемые переговоры то с Россией, то с Грецией с целью добиться объединения с Православием и восстановить западное Православие латинского обряда. С 1872 года славянофил Иван Аксаков призывал противников догмата о непогрешимости папы присоединиться к Православию: «Недостаточно разоблачать Ватиканский Собор, поскольку нововведения начались не в 1870 году. До этого были и filioque и Тридентский Собор; мыслим ли “малый католический остаток” в виде организованного церковного организма?»⁸⁹.

Взаимные надежды не оправдались. Обращения были, главным образом, личными, и известны сложности, на которые натолкнулись различные попытки восстановления западного Православия. Продолжая мысль Аксакова, мы можем сказать, что недостаточно несогласия с Ватиканским Собором, чтобы быть православным. Это очень ясно показала Русская Церковь в Послании от 25 февраля 1903 года, где отдано должное тем, кто смело поднимает свой голос против «любящего первенствовать у них» (3 Иоан. 1, 9).

Но, сохраняя надежду на их обращение, она начала сомневаться в нем, и с большим благородством и достоинством отказалась от неестественного союза, который возник бы не на основе единства веры, но лишь ради того, чтобы «иметь полезных и весьма ученых союзников в борьбе против Рима»⁹⁰.

Св. Синод торжественно заявил по этому поводу: «Вот почему наша Русская Церковь, не переставая сейчас испытывать симпатию к старокатоликам и восхищаться ими, а также всячески способствовать их похвальным поискам духовной истины, начинает с некоторым беспокойством рассматривать будущее этого движения»⁹¹.