Глава девятая
Время перевалило уже за полночь, но никто и не думал расходиться. Рассказанное француженкой настолько меняло сложившиеся представления, что Антон усомнился в правомерности их группы называть себя Знающими.
Фактически нам пристало зваться Невежественными, усмехнулся он про себя. Да, но как же граф мог не знать того, что оказалось известно французам? Или знал, но скрыл информацию от группы намеренно? Возможно, так оно и есть, если ненависть к нелюдям настолько сильна в нем, что граф решил на корню пресечь любые сомнения в целесообразности их уничтожения. А возможно, дело в том, что после эмиграции семьи Муравьевых во Францию российское Общество фактически прекратило свою деятельность на полвека. Тогда как французы бережно хранили старую информацию и продолжали собирать новую.
– Судя по лицам, вы все сейчас взволнованы, – граф обвел взглядом группу. – Прошу вас, высказывайтесь, господа. Я предлагаю – по очереди, а я переведу для мадемуазель Вертиньи то, что будет ей непонятно.
– Получается вот какое дело, – откашлявшись, начал Антон. Внезапно он понял: то, что он сейчас скажет, не понравится никому из присутствующих, в том числе ему самому. На мгновение пришла мысль воздержаться, но Самарин ее отмел и продолжил твердо: – Мы имеем дело с иной расой, которая, возможно, древнее, чем человеческая. И, возможно, не менее разумна, а то и более. Мне кажется, я начинаю понимать, что отказ уничтожить расу нелюдей, простите, йолнов, мог быть продиктован не только корыстью, но и соображениями морали. Вполне возможно, что…
– С иной расой, да? – Косарь привстал в кресле. – Более древней и разумной? Может быть, еще скажешь – с высшей расой? Так вот, плевать я на нее хотел, ясно? Класть я хотел на нее. Мы про эти расы наслышаны, были уже такие, высшие. Арийская, например, слыхали про такую? Я эту древнюю расу своими руками давить буду, гадов этих высших, разумных. Я внятно излагаю?
– Подождите, Косарь, – сказал граф с досадой. – Будет ваша очередь, и вы сможете высказаться. А пока дадим Антону закончить.
– Да я уже почти закончил, – Антон устало махнул рукой. – И я вовсе не агитирую за нелюдей. Просто обобщил то, что понял сегодня. Мы имеем дело не со злобными палачами, как я считал до сегодняшнего дня. А с существами, борющимися за жизнь и заслуживающими по меньшей мере уважения, несмотря на то что мы с ними смертельные враги. Вот и все.
– Хорошо, – кивнул Муравьев. – Вы поняли, мадемуазель, или перевести то, что сказал коллега?
– Я понимать, – ответила девушка. – И я сказать: Антон есть прав. Я тоже думать, как он.
– Ну что ж, прекрасно, – лицо графа осталось бесстрастным, голос спокойным. – Пойдем дальше. Сильвестрыч.
– Давайте оставим мораль и прочие благолепия в покое, – Енакиев встал со своего места и навис над столом, упершись в него костяшками пальцев. – Я вижу ситуацию так: нелюди… Я буду называть их так, как привык. Так вот, этот гаденыш – французский монстр – думал, что остался один. Так я понял вас, мадемуазель?
Натали кивнула.
– Хорошо, – продолжил Енакиев. – Он считал, что его сородичи вымерли. И то же самое думала та тварь, которая здесь у нас. Она и продолжает так думать. Но теперь французский гад завладел документами, из них он наверняка поймет, что у него есть живой сородич, так? Причем сородич женского пола, и, возможно, они знают друг друга, хотя это, наверное, и не важно. Тогда совершенно естественно, что он появится здесь у нас и будет пытаться ее найти. А раз так, то для него единственная дорожка, ведущая к ней, – мы. Выводы отсюда, как по мне, очевидные – он попытается расколоть одного из нас. Не убить, а именно расколоть, выкачать информацию, как сделал это во Франции с коллегой Ажаном. Ну а потом, вероятно, завладеть и оболочкой, хотя это и не факт.
– У вас все? – спросил граф, когда Сильвестрыч замолчал и потянулся за стаканом с водой.
– Почти. Я только хочу сказать, что опасность, бывшая до сих пор чем-то отдаленным, становится реальной. У него перед каждым из нас преимущество, причем подавляющее. Он сможет отследить нас, мы же попросту не будем знать, откуда и от кого последует удар, – каждый мужчина рядом с любым из нас может оказаться этим гадом.
– Резонно, – кивнул Муравьев. – Но мы примем меры. Не знаю, насколько эффективными они окажутся, но примем непременно. Мадемуазель, все ли понятно?
– Что есть «оболочка»? – спросила Натали.
– Так мы называем тело человека, в коем находится нелюдь. Вы предпочитаете другую терминологию?
– У нас тоже есть похожее слово для этого, – сказала Натали по-французски. – Но прошу вас, продолжайте. Вы хотеть говорить, – перешла она на русский и улыбнулась Косарю.
– Нет, не хочу, – Косарь откинулся в кресле и, опровергая только что сделанное заявление, заговорил: – Мне все ясно – мы, господа хорошие, в заднице. В глубокой. И сидим тут, сентиментальничаем. «Высшая раса», – передразнил Косарь Антона. – А не хочешь подарить кое-что лучшему представителю этой расы? В качестве гуманитарной помощи. У нас у всех, безусловно, есть то, что его очень заинтересует. Тоже задницы, но уже не абстрактные, а наши собственные. В комплекте с прочими частями тела. А вот информации, которая нужна ему пуще всего остального, как раз нет. О том, где находится его баба, мы знаем не больше, чем он.
– Сие тоже резонно, – сказал граф. – С одной поправкой, с вашего позволения. То, что мы не владеем нужной ему информацией, знаем только мы, но не он. У меня есть еще несколько слов на эту тему, но я хотел бы выслушать всех, прежде чем высказываться. Засим ваша очередь, Ефим, прошу вас.
– Я все-таки не понимаю одного, – задумчиво проговорил Голдин. – Допустим, он найдет эту свою самку. И что дальше? В ЗАГС, сочетаться законным браком, он ведь ее не поведет. Другими словами, куда они денутся и что будут делать после того, как встретятся? Если встретятся, я имею в виду.
– Они тогда делать дети, – сказала Натали. – Новые йолны.
– И как же они будут их делать? – спросил Голдин саркастически. – Почковаться начнут, может быть?
– Не понимать, – пожала плечами девушка. – Что есть почковаться?
– Размножаться вегетативным делением, – пояснил граф. – Коллега шутит. Или скорее иронизирует.
– О, вот что! Нет, не почковаться. Они делать дети так, как мы, – Натали щелкнула пальцами, подбирая слово. – Они, как это есть по-русски, трахаться, вот.
– Есть более выразительное слово, – сказал Сильвестрыч. – И по отношению к этим тварям вполне уместное.
– Мы опустим это слово, – граф нахмурился. – Признаться, коллега Голдин не одинок, я тоже не понимаю. Они зачинают ребенка, который развивается в оболочке женской особи, м-м… пусть будет йолны. Однако вместо человеческого дитя рождается йолн, не так ли? В каком же виде он рождается? Как нечто аморфное, и родители обеспечивают его первой оболочкой, то бишь телом подходящего человеческого младенца, так получается? Если так, то потом он должен по мере роста менять оболочки, захватывая тела детей. Засим он становится потенциальным убийцей сразу, как только рождается?
– Нет, это есть не так, – Натали отрицательно покачала головой и перешла на французский: – Мы считаем, что йолн рождается, как обычный человеческий младенец и внешне неотличим от него. А затем он должен пройти определенные стадии в развитии, прежде чем станет способным убивать. Попросту говоря, для этого он должен сначала повзрослеть.
– Вот как, – протянул граф. – Н-да, поневоле задумаешься о тяготах их существования. Ладно, господа, утро, с позволения сказать, вечера мудренее. Завтра прошу всех ко мне, а пока позвольте высказать кое-какие соображения. Так вот, – Муравьев поднялся и привычно принялся мерить шагами помещение. – Мне кажется, убивать он никого здесь не станет. А, напротив, затаится поблизости и будет выжидать. Надеюсь, нам всем понятно, чего именно он будет ждать.
– Да уж куда понятней, – криво усмехнулся Косарь. – Пока не появится его шлюха.
– Именно, – подтвердил граф. – Именно так, будет ждать, пока не появится мадам йолна. И вот тогда, господа, начнется самое интересное.
Антон гнал машину по ночному городу. Накрапывал мелкий противный дождь, но Самарин не обращал внимания на то и дело залетающие в приоткрытое водительское окно капли. Недавно он высадил Косаря, до него – Голдина, но возвращаться домой не стал. Нужно было привести в порядок мысли, которые упорно норовили спутаться, смешаться и устроить в голове кавардак.
То, что Антон сегодня узнал, пошатнуло сложившуюся было систему. Отвратительные нелюди, убийцы, которым надо было мстить и которых следовало истреблять, обрели вдруг некие новые черты. Слова Натали о том, что во многих отношениях йолны выше и благороднее людей, не шли у Антона из головы. «Они не предают, не изменяют, не подставляют своих, – твердил он про себя. – Готовы жертвовать собой ради сородича, причем любого сородича, даже не близкого родственника. И в то же время они безжалостно убивают людей. Так же, как люди убивают животных, – ради пищи, одежды, иногда для удовольствия. Получается, что йолны относятся к людям, как человечество – к домашнему скоту. Разве что йолны людей на убой не откармливают. А может быть, раньше и откармливали. Так или иначе, сегодня нам всем дали понять, как мало мы о них знаем».
В уме неожиданно сложился образ: загон, огороженный опутанным колючей проволокой забором, люди, ползающие на четвереньках и озабоченно жующие траву, и йолны, помахивающие хлыстиками и следящие, чтобы никто, не дай бог, не сбежал. Антона передернуло от отвращения. Он сбавил скорость, проанализировал свои чувства и понял, что отвращение вызвали вовсе не пастухи-йолны, а играющие при них роль скота люди. Самарин стиснул зубы.
«Надо поговорить с Натали, – пришла новая мысль. – Ведь она знает о существующем положении вещей давно и подобную картину наверняка рисовала себе неоднократно».
Антон притормозил «Пежо», притерся к тротуару и заглушил мотор. Натали, подумал он, вот что самое важное. То, что он узнал сегодня про йолнов, ерунда по сравнению с тем, что он встретил Натали. Вот так, коротко и ясно.
«Не строй иллюзий, – пробудился вдруг к жизни давно не дававший о себе знать внутренний голос. – Ты знаком с ней всего один день. Тебе кажется, что ты понравился ей. Ты сделал этот вывод, исходя из того, что она сказала в машине, когда ехали к графу из аэропорта? Забудь. Это могло быть чем угодно: начиная от минутного каприза вплоть до привычки давать авансы всем мужчинам без разбора».
«Заткнись, – велел внутреннему голосу Антон. – К чертям рассудочность, ты что, не видишь, я влюбился! Как мальчишка, с первого взгляда. И что, теперь обязательно надо проявлять дурацкий скепсис, занудствовать и читать мораль?»
«Вижу, что влюбился, – согласилось второе «я», – а как ты считаешь, почему?»
«Да нипочему. Когда люди влюбляются, они влюбляются. Без всяких видимых причин. Вот и я влюбился в Олю, и…»
Антон оборвал мысленную фразу на середине. Он понял почему. Понял настолько ясно, что все сомнения рассеялись, едва возникнув. Он подумал, что понял это в первые же минуты, только до сих пор не мог внятно сформулировать. Натали напомнила ему Ольгу. Да нет, не напомнила, она была похожа на Ольгу. Сейчас Антон явственно это осознал. Похожа и фигурой, и походкой, и голосом, и выражением глаз. Даже улыбка у нее была Ольгина.
Кровь бросилась Антону в лицо. Он заглушил двигатель, распахнул дверцу и выбрался из машины наружу, под дождь, запрокинул голову, подставил дождю лицо и попытался собраться с мыслями. Простоял так пару минут, не обращая внимания на проносящиеся мимо редкие ночные автомобили. Наконец, когда способность рассуждать вернулась, Антон встряхнулся, отпер водительскую дверцу и уселся за руль. Закурил, сделал несколько жадных затяжек, и ударивший в голову сигаретный дым помог сосредоточиться. Самарин откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза. Фактически он ничего не знает о Натали. Возможно, она замужем. Хотя нет, не похоже. Косарь называл ее мадемуазель, а не мадам. И граф тоже. Правда, возможно, они не в курсе, и в Париже Натали ждут любящий муж и пятеро детей.
Антон затушил сигарету. У него у самого двое детей, которым следовало бы уделять гораздо больше внимания, чем это делает он. Вполне вероятно, что, узнав об этом, Натали и слышать не захочет ни о каких отношениях. Не менее вероятно, что не захочет и безотносительно детей. В конце концов, с чего он взял, что между ними что-то возможно? Самарин вновь закурил, в десяток затяжек прикончил сигарету и выбросил окурок в окно. Он завел двигатель, тронул машину с места и, наращивая скорость, погнал ее к дому. Только что он принял решение – при первой же встрече он объяснится с Натали. По крайней мере, попробует объясниться, а дальше будь что будет.
Накануне граф просил всех пропустить службу и вновь собраться у него, чтобы обсудить новости уже на свежую голову. Антон поставил будильник на десять утра, но выспаться не удалось: телефонный звонок сорвал его с постели уже в восемь.
Самарин продрал глаза и потянулся за трубкой. Только сейчас он вспомнил, что пропустил свидание с Аллочкой, не предупредив ее об этом. Раскаяния Антон, однако, не испытал: с Аллочкой он твердо решил расстаться. И не столько из-за того, о чем сказал ему Косарь, сколько потому, что не переставал думать о Натали.
Снимая трубку, Антон был уверен, что звонит Аллочка и сейчас придется с ней объясняться. Звонила, однако, не она.
– Собирайся, – услышал он голос Макса. – Заедешь за француженкой в «Мэрибель», это у Казанского собора. Я заберу остальных. Встречаемся у графа…
– Ты когда приехал? – перебил Антон, спросонок пытаясь сообразить, что к чему. – И с чего такая спешка? Случилось что-то?
– Стали бы срывать тебя с постели, если бы ничего не случилось, – насмешливо сказал Макс. – Ладно, на самом деле ничего особенного, – сменил он тон на серьезный. – Николай Иванович подстраховывается от возможных неприятных неожиданностей. Так что давай, забирай мамзель и дуй, куда сказано. И учти мое благородство: я ее и сам бы мог захватить, а тебя послать за мужиками. С тебя, мон шер, причитается.
– Да пошел ты, – бросил в трубку Антон, – тоже мне, благодетель. Что случилось-то хоть?
– Приедешь – узнаешь, – коротко ответил Макс.
При солнечном свете Натали оказалась еще больше похожа на Ольгу. Она стремительно вышла из дверей отеля, оглянулась по сторонам, увидела Антонов «Пежо» и, улыбаясь, замахала рукой. У Самарина сбилось дыхание и что-то с силой ворохнулось под сердцем. Он с трудом подавил в себе желание выскочить из машины и побежать девушке навстречу.
Вместо этого Антон пару раз глубоко вдохнул и взял себя в руки. Выжал сцепление, медленно тронул машину с места. Поравнявшись с Натали, затормозил и распахнул пассажирскую дверцу, придерживая ее изнутри рукой. Все так же улыбаясь, девушка наклонилась и заглянула в салон.
– Добрый утро, – сказала она. – Я скучать по тебе.
Антон едва не задохнулся от нежности. Он почувствовал, что краснеет, хотел сказать что-то приветственное и веселое, но смолчал, будто у него отнялся язык. Натали скользнула на пассажирское сиденье, и пальцы Антона, которыми он придерживал ручку двери, непроизвольно оказалась у девушки на плече. Миг спустя Натали изящно потянулась, легко поцеловала Антона в щеку и отстранилась. Усилием воли подавив желание немедленно притянуть девушку к себе, Самарин неуклюже убрал руку с ее плеча, перевел дыхание и вымученно улыбнулся.
– И я скучал, – сказал он, покраснев уже до полного неприличия. – Очень.
– Ехать, – рассмеялась Натали. – А то твои глаза сейчас меня съесть.
Самарин тронул машину с места. С минуту ехали молча, Антон сосредоточенно следил за дорогой. Затем, когда вырулили на Невский, он глубоко вдохнул, резко выдохнул и потряс головой, словно стараясь вытряхнуть из нее скованность и застенчивость. Натали вполоборота повернулась и удивленно спросила:
– Ты хотеть что-то говорить, Антон?
– Да, хотел. – Обращение на «ты» показалось Самарину совершенно естественным. – Натали, то есть Наташа, что, если, когда у графа закончится, я приглашу тебя в ресторан?
– Это быть очень мило. Конечно, я хотеть ресторан. И я очень любить покушать, так? – засмеялась Натали. – Какой ресторан ты меня вести?
– В «Охотник», – внезапно решил Антон, хотя до этого намечал «Метрополь», в котором иногда бывал с Надей. – На Петроградской есть ресторан «Охотник», говорят, неплохой. Я подумал, что это будет символично.
– Я, кажется, понимать, что есть символично. Я есть Охотник, и ты вести меня в такой же ресторан. Это, как у вас говорить, – Натали щелкнула пальцами и наморщила лоб, подбирая слово. – В моя честь, да?
– Точно, – напряжение, сковывавшее Антона все утро, внезапно отпустило, и ему стало легко и комфортно. – Так это и будет, Наташа. В твою честь.
Дверь открыл ночевавший у графа Енакиев. Пожав Антону руку, Сильвестрыч по-свойски поцеловал Натали в щеку и жестом пригласил обоих в гостиную.
– Его сиятельство сейчас будет, – сообщил Сильвестрыч. – В отсутствие Макса граф решил сварить кофе самолично.
– Макс же приехал, – Антон пропустил девушку вперед. – Он звонил мне утром и сказал, что случилось нечто важное. Где он был, кстати?
– Я имел в виду, что Макса еще нет здесь. А вернулся он, ребятушки, из Магадана. Да-да, от нашего заочного знакомого Кабана. Бывшего телохранителя бывшей мадам Заяц.
– Кто есть мадам Заяц? – удивилась Натали.
– Не есть, а была. Она, точнее ее тело, было временным пристанищем нашей общей знакомой.
– Ее нашли? – Антон схватил Сильвестрыча за локоть.
– Нашли, нашли. Точнее говоря, опознали. Тот самый Кабан и опознал. В общем, давай-ка дождемся Макса. Я знаю все это лишь со слов графа. А вот, кстати, и он.
Муравьев вкатил в гостиную сервировочный столик. Антон непроизвольно заулыбался. Всегда строгий, собранный и полный чувства собственного достоинства граф смотрелся неожиданно комично в роли официанта.
– Мадемуазель, – граф галантно поклонился, – и вы, господа, садитесь, прошу вас. Угощайтесь. У нас хорошие новости. Мы, кажется, впервые опережаем ее. Впрочем, скоро нам станет известно об этом в деталях.
Детали разъяснил Макс. Неторопливо и обстоятельно, облокотившись, как обычно, о дверной косяк и глядя сверху вниз на сидящих за столом коллег.
– Анжелу Заяц нашли в поселке Синегорье, – медленно и четко выговаривая слова, рассказывал Макс. – Это в двух часах лету от Магадана на север. Нашли ее, естественно, мертвую. Кабана вызвали на опознание, и он сразу позвонил нам. Кстати, недешево он обходится, этот Кабан. И, должен сказать, не самая приятная в общении личность. На прощание мне хотелось вместо расчета дать ему пару раз в морду. О, простите, мадемуазель Вертиньи, я имел в виду – ударить его по лицу.
– Не отвлекаемся, – строго сказал граф. – Слава богу, у нас достаточно средств, чтобы платить за информацию. Что было дальше?
– Я вылетел в Синегорье. Там есть такой район, совершенно отвратительный: грязь, слякоть, бараки… Называется Деревяшка. И народ в этой Деревяшке живет соответствующий, вполне определенного пошиба людишки. Достоинствами они, мягко говоря, не блещут, зато все друг о друге знают. В общем, не буду утомлять вас подробностями, господа, вот эти снимки я изъял у одного типа, – Макс отвалился от двери, шагнул к столу и бросил на него стопку фотографий. – Полюбуйтесь.
На большинстве снимков была изображена одна и та же женщина, приземистая, ширококостная, с невыразительным, одутловатым и не вызывающим симпатии лицом. При этом на всех до единой фотографиях женщину окружали сплошь представители противоположного пола, и выглядели они под стать ей самой. Всего мужчин заснято было с полдюжины, и двое из них присутствовали на большинстве снимков.
– Знакомьтесь, – Макс ткнул пальцем в одну из фотографий. – Вот этот субъект с гнусной рожей – некто Конев, он же Мерин, ныне покойный. Рядом с ним, тоже уже покойный, дружок его Рябинин по кличке Рябой. Между прочим, оба отправились на тот свет явно не без помощи вот этой красавицы. Ну а теперь о ней самой. Госпожа Нина Алексеевна Губанова, она же Нинка Губа, дама тридцати двух лет от роду, без определенных занятий. Это означает, что работы у дамы нет, зато полно увлечений. Основные из них – воровство, бродяжничество и проституция.
– И что? – спросил граф. – Это и есть та, с коей нам предстоит иметь дело?
– Почти наверняка – да. Разумеется, она может сменить оболочку еще раз, но я пока не вижу для этого причин. У Губановой нет родственников, ее никто не ищет и искать не будет, внешность обычная, мало запоминающаяся. Возраст подходящий. Так что, думаю, это она.
– Ну что ж, – граф поднялся и зашагал по помещению. – Сколько у нас есть времени, Макс? Где она может оказаться сейчас?
– Я думаю, несколько дней в любом случае есть. Нелюдь стала Губановой трое суток назад. Пока она сюда доберется, пока подготовится…
– Понятно. Что ж, на сей раз мы не должны промахнуться. Мадемуазель Вертиньи, оповестите, пожалуйста, французских коллег. Кто из них окажет нам честь своим приездом?
– Конечно, я звонить Париж, – кивнула Натали. – Я думать, приехать два Охотник. Возможно, приехать сам Комиссар.
К Аллочкиному дому Макс подкатил поздно вечером, запарковал «Мерседес» за пару кварталов, выбрался наружу и огляделся. Не обнаружив ничего подозрительного, он тем не менее вошел в ближайший подъезд, взбежал на пару пролетов вверх и минут пять понаблюдал за улицей через окно на лестничной площадке. Операция вступала в завершающую фазу и, хотя оснований подозревать слежку у Макса не было, он педантично заставлял себя принимать конспиративные меры. Убедившись, что причин для беспокойства нет, Макс спустился вниз, выбрался из подъезда наружу и уже через пару минут звонил в Аллочкину квартиру.
– Ну? – Аллочка захлопнула за гостем дверь и повернулась к нему лицом. – Рассказывай же!
Макс ухмыльнулся.
– Сначала немного любви, – сказал он, – я неделю как на просушке. Таскался по таким местам, что…
Аллочку не надо было просить дважды. Она сбросила халат и стащила лифчик с трусиками еще прежде, чем гость успел объяснить, по каким местам он таскался.
Через полчаса Макс, удовлетворенный, сидел в кресле перед телевизором и, закинув ноги на журнальный столик, неторопливо рассказывал.
– Я отследил ее до Челябинска, там она, похоже, села на поезд. Через несколько дней должна быть здесь. Вот ее фотка, как тебе девочка?
Аллочка придирчиво изучила фотографию.
– Шлюха, – выдала она, наконец, краткое резюме.
– Ну, нас это мало волнует. Что твой кобелек?
– Вчера не пришел. И на службе его сегодня не было.
– Это понятно, так и должно быть, пока все идет по плану. А как там его лахудра? Как ее, Вера, Люба?
– Надя. Ничего, а почему она тебя интересует?
– Если все пойдет по плану, то она скоро понадобится. Я имею в виду ее тело, разумеется. Хотя оболочка для той дряни, конечно, не такая шикарная, как сейчас.
– Да уж. Кем была эта сучка? Актриской в местечковом театре?
– Бери выше. В прошлом танцовщицей и стриптизершей, а в последние годы – моделью. Мисс Владивосток-2005, Мисс Челябинск-2006. Крутая телка. Зовут – Елена Львовна Рогожкина.
– Елена Львовна Рогожкина, – вслух зачитал имя на паспорте круглолицый курносый здоровяк сержант Волков. – Ну что ж, приятно познакомиться, Елена Львовна. Меня зовут Николай, напарника – тоже Николай. Мы с ним, получается, тезки.
Тезка, коренастый широкоскулый крепыш, оскалился и коротко ржанул, предъявив два ряда неровных, желтых от никотина зубов. Видимо, тот факт, что у сержантов одно имя на двоих, казался ему необыкновенно забавным. В купе, занимаемом сотрудниками милиции, было душно, грязно и накурено. Похоже, выходом в тамбур на перекуры Николаи себя не утруждали.
– Через два часа остановка в Ульяновске, – сказал высокий Николай, которого Гйол про себя окрестила Первым. – Там поезд встретят наши сотрудники. Вам, Елена Львовна, придется сойти и проследовать с ними.
– Куда проследовать? – автоматически спросила Гйол.
– Ну как куда, в отделение, – объяснил Николай Второй. – Вы ведь свидетель по делу. Вооруженное нападение, хулиганство, разбой. А может быть, даже не свидетель, а соучастник, вернее, соучастница. Там разберутся.
Гйол посмотрела сержанту в глаза. Она не впервые имела дело с милицией и из предыдущего опыта знала, что ничего хорошего от служивых ожидать не следует. Оправдываться бессмысленно и бесполезно, это она знала тоже. Сейчас происходит стандартная процедура – оба Николая пытаются запутать ее и, возможно, запугать. В результате все сведется к вымогательству, и они потребуют денег. Довольно очевидно, что им не удастся обвинить Гйол в соучастии, тем не менее доставить неприятности они способны, а значит, следует договариваться.
– Мне не хочется выходить в Ульяновске, – сказала Гйол. – Это не входит в мои планы. Мне, ребята, надо вовремя быть в Москве. Надеюсь, мы найдем общий язык.
Сержанты переглянулись. Гйол была уверена, что сейчас ситуация прояснится и будет названа сумма.
– Найдем, подруга, почему бы не найти, – сказал Николай Первый неожиданно фамильярным тоном. Он поднялся, шагнул к приоткрытой купейной двери и с силой ее захлопнул. – В ИВС тебе не хочется, это дураку понятно. Мало ли, что там может случиться, и дружок твой далеко, не поможет. Кстати, это для твоих челябинских приятелей твой дружок большой человек, а для нас он – тьфу. «Балшова Геры дэвачка», – передразнил Николай работника вагона-ресторана.
– А кто такой Большой Гера? Не иначе, как Герасим Иванович Большаков, – проявил осведомленность Второй. – Личность известная, одних судимостей на троих хватит. Но против органов он ни за что не пойдет – человек бывалый, с понятиями.
– А может, ему позвонить? – предложил напарник. – Так, мол, и так, скажем, Герасим Иваныч, задержали в поезде вашу знакомую, вопросы к ней имеются. А, подруга, позвоним твоему хахалю? Телефончик дашь? А не дашь, мы сами найдем.
Гйол стиснула зубы. Ее явно шантажировали, сноровисто и деловито, на ходу определяя слабые точки. И, надо признать, определяя удачно. Звонок Большому Гере, кто бы он ни был, мог оказаться для нее катастрофой. Неясно было только, почему шантаж продолжался – она ведь уже согласилась дать взятку.
– Я же ясно сказала, – произнесла Гйол после минутной паузы. – Мне неприятности ни к чему. Сколько?
– Сколько – вопрос интересный, – протянул Первый, вальяжно откинулся на полке и подмигнул напарнику. – Мы его непременно обсудим, время есть. И мы, пожалуй, пойдем тебе навстречу, подруга, почему бы не помочь хорошему человеку. Но и ты не обижай. Что, в конце концов, есть деньги?
Первый упруго поднялся, повел плечами, затем наклонился к Гйол и, медленно выговаривая слова, произнес:
– В общем, ладно, надоело болтать. Мы не отморозки, так что давай по очереди. Я первый, Колька пока в тамбуре погуляет. Раздевайся, не строй целку, минетом здесь не отделаешься. И не боись, презера есть, так что все по-людски. Не обидим.
Самолет из Буэнос-Айреса приземлился в аэропорту Орли точно по расписанию. На табло напротив номера рейса зажглась надпись «Прибытие», и Райгр устремился в зал для встречающих. Он не видел Йиргема, своего давнего рельо́ и последнего оставшегося в живых сородича, больше полувека.
Тогда, шестьдесят два года назад, ворвавшись в горящий Берлин в составе головной группы 11-й танковой бригады РККА, капитан Иван Круглов, в теле которого находился Райгр, не успел найти Йиргема. Круглов лично допросил не один десяток пленных немцев и поставил к стенке оберштурмбаннфюрера вермахта, под началом которого состоял ефрейтор Клаус Клюге, но успеха так и не добился. Лишь через несколько лет он узнал, что Йиргему удалось спастись и улететь в Аргентину на одном из последних самолетов, покинувших осажденный Берлин. Райгр бросился в Южную Америку. Сменив по пути несколько тел, он достиг Буэнос-Айреса, и там, потратив месяц на поиски, вышел на след сородича. Они встретились на небольшом ранчо в ста милях к востоку от столицы, где Йиргем проживал в полном одиночестве и в том же теле, в котором покинул Германию.
С тех пор рельо́ обменялись лишь несколькими письмами. За шестьдесят с лишним лет Райгр успел сменить дюжину тел и стран. Он многократно давал себе слово поехать и навестить рельо́, но так ни разу и не собрался. Теперь же важность информации, которой Райгру удалось завладеть, заставила его отбить срочную телеграмму и вызвать Йиргема к себе. Два дня назад тот позвонил из Буэнос-Айреса по телефону, указанному в телеграмме и принадлежащему гражданину Франции Базилю Дюпрэ. Его тело Райгр присмотрел уже давно, оно идеально подходило йолну. Дюпрэ уединенно жил на окраине Парижа в небольшой студии на последнем этаже многоквартирного дома. В средствах он не нуждался и существовал на ренту с унаследованного от умерших недавно родителей приличного состояния. Дюпрэ был абсолютно нелюдим и асоциален, по утрам он неизменно отправлялся в Булонский лес и там малевал дилетантские пейзажи, каждый из которых по завершении педантично уничтожал, чтобы приняться за новый. Немногочисленные соседи считали его чудаком и жизнью его не интересовались. Райгр приберегал это тело на крайний случай и наконец воспользовался им, избавившись от тела Пьера Леру, занятого тремя днями раньше.
Йиргем выслушал Райгра и сказал, что немедленно вылетает. Райгр и не сомневался в этом. Он знал: Йиргем прилетит, надеясь хотя бы на один шанс из ста, что информация, добытая его последним рельо́, правдива. Да что там из ста – он прилетит ради одного шанса на миллион.
Они узнали друг друга сразу – так, как йолны всегда узнавали своих в любых телах и обличиях. Усилием воли Райгр заставил себя остаться на месте и не броситься навстречу сородичу. Йиргем приближался, Райгр оторопело смотрел на него. «Великая судьба, – думал он, – так вот почему Йиргем жил на одном месте безвылазно все эти годы. Ему не надо было перемещаться и заметать за собой следы».
Тело Йиргема принадлежало глубокому старику. Всмотревшись, Райгр мысленно сличил внешность с фотографией немецкого юноши, которого разыскивал в Берлине шестьдесят два года назад. Райгр ужаснулся – это было тело того же самого человека, бывшего ефрейтора немецкого вермахта Клауса Клюге, только на шестьдесят два года старше. Значит, телу сейчас за восемьдесят. Какому же риску Йиргем себя подвергал, ведь это тело в любой момент могло перестать функционировать!
Йиргем миновал решетчатый барьер, отделяющий внутреннее помещение терминала от зала ожидания, и остановился, глядя на Райгра. Тот увидел, что на глазах старика выступили слезы и сам едва не расплакался. Однако выработанная столетиями осторожность и привычка не показывать свои чувства на людях взяла верх – Райгр медленно двинулся с места, так же неспешно сделал десяток шагов и поравнялся с Йиргемом. Они пожали друг другу руки.
– Прошу вас, месье, – сказал Райгр по-французски. – Пойдемте. Мы сейчас возьмем такси и поедем ко мне.
Через час рельо́ уже сидели на кухне квартиры Базиля Дюпрэ. В машине они не разговаривали, опасаясь шофера, и почти не смотрели друг на друга, зато теперь могли дать волю чувствам.
Первые несколько часов ушли на воспоминания. Одного за другим йолны вспоминали погибших сородичей, называли имя, скорбно молчали, отдавая дань умершему, и переходили к следующему. Говорить на йоло́не было давно забытым наслаждением для обоих. Наконец, Йиргем вздохнул и попросил рельо́ приступить к делу.
– Ты дал понять в телеграмме, а потом и по телефону, что мы не одни в этом мире, – медленно выговаривая слова, произнес Йиргем. – Ты намекнул, что у тебя есть информация о выжившей йолне. Прошу тебя, говори: какие у нас шансы, что информация правдива и эта йолна жива?
– Она жива, – твердо сказал Райгр. – Тому есть многочисленные свидетельства, я видел документы. И она не просто жива – в отличие от нас, она борется.
Йиргем опустил голову. Это был упрек. Рельо́ сказал «в отличие от нас», но имел в виду лишь его, Йиргема. Сам Райгр продолжал борьбу, иначе как объяснить то, что ему удалось завладеть информацией, которой он сейчас делится?
– От кого эта информация? – спросил Йиргем после короткой паузы.
– Мне удалось выйти на парижскую группу. Они называют себя Охотниками. Вот я и поохотился на охотника, – Райгр усмехнулся. – Не кори себя, рельо́, – добавил он, – каждый из нас идет своим путем. И ты, и я, и эта йолна, да сопутствует ей удача во всем.
– Знаешь ли ты, кто она? – спросил Йиргем.
– Нет. Это может оказаться одна из сотен йолн, которых мы считали погибшими. И это может быть одна из тех, кого мы не знали.
– Таких не осталось много лет назад, – возразил Йиргем. – Уже в пятнадцатом веке нас стало так мало, что каждый знал каждого.
– Скорее всего ты прав, рельо́. И тем не менее нельзя такую возможность исключать.
– Хорошо, не будем исключать. Какова вероятность того, что она все еще в России?
– Очень большая, рельо́. Я думаю, что она там, и она мстит. В Санкт-Петербурге есть группа людей, называющих себя Знающими. Ее возглавляет некто Муравьев, у него графский титул, и он, судя по всему, не ограничен в средствах. Вероятно, прямой потомок тех самых Муравьевых. Обнаружить его в Санкт-Петербурге не составит труда.
– Как твой русский, Райгр?
– У меня сорок лет не было практики. У тебя, рельо́, еще дольше.
– Да, верно, но я выписывал среди прочих и русские книги. Последних лет издания.
– Скажи, Йиргем, почему ты носишь это тело? Это ведь, помимо неудобств, просто опасно.
– Я расскажу тебе. Но не сейчас. Тому не одна причина, и в двух словах всего не скажешь. Но я ко многому пришел за последние годы и значительно поменял свою жизнь в соответствии со сделанными выводами. Это непросто, рельо́, и рассказ о том, к чему именно я пришел, займет время. А я не хотел бы сейчас его терять. К тому же нам придется менять тела в любом случае, не так ли?
– Да, так. Мы не можем позволить себе ждать российской визы, находясь в телах иностранных граждан. Придется найти русских туристов с подходящими данными. Это, к счастью, несложно – Париж наводнен ими, и нам остается лишь выбрать парочку себе по вкусу.