Глава десятая

Итх, давшая жизнь Гйол, покинула дом последней.

– Не уходи, – просила ее Гйол, – останемся вместе. Смотри – все, кто жил здесь, уходили, едва почувствовав себя больными. Но разве это спасло оставшихся? Они все заболели, так же заболею и я.

Однако Итх лишь покачала головой и сказала скорбно:

– До сих пор болезнь обходила тебя, Гйол. Быть может, у Всемогущей Судьбы свои планы на тебя. А возможно, в тебе есть свойство, помогающее телу отторгать хворь. Хранитель Гойтре говорил, что такое бывало, пускай и нечасто. К тому же, мне будет легче умереть с надеждой, что хоть один йолн из тех, кому я дала жизнь, останется в этом мире. Прощай, тальо́.

Гйол поняла вдруг, что в последний раз в жизни слышит слово «тальо́» – «порожденная мной». Йолны нечасто пользовались им, поровну деля ласку и заботу между детьми в семье. Так же редко произносилось слово «льо́» – «давшая мне жизнь». Но одно дело – редко, другое – никогда.

– Прощай, льо́, – сказала Гйол сквозь слезы.

– Обещай, что постараешься выжить. Обещай мне!

– Обещаю, льо́, – давясь слезами, выговорила Гйол.

– Не провожай меня, – сказала Итх и ушла, как один за другим уходили до нее все живущие в этом доме. Уходили, едва почувствовав жар или обнаружив в паху или под мышкой уродливый, наливающийся ядом болезни бубон. Так ушли все, кроме хранителя Гойтре – тот был первым заразившимся в доме, и тогда йолны еще надеялись, что, собрав воедино все силы тела, можно эту напасть одолеть. С другими хворями это порой удавалось, но с чумой не вышло. После смерти хранителя Гойтре заболевшие попросту уходили, один за другим покидая семью, чтобы не заразить остальных. Гйол знала, что Итх проживет не более четырех дней, если только не случится чуда, если только ей не удастся сегодня или завтра найти новое, здоровое тело. Но люди в обреченном городе были перепуганы и подозрительны, избегая даже прикасаться к чужим, не говоря о том, чтобы провести с ними несколько минут наедине.

С тех пор, как разразилась чума, лишь одному йолну в доме удалось найти себе новое тело взамен зараженного. Тейре, о́лни Итх, сумел улучить момент и захватить тело одного из четверых могильщиков, которых позвали, чтобы отнести хранителя Гойтре на кладбище. Могильщики в эти дни были единственными, кто прикасался к умершим от чумы. Денег за свою храбрость они брали немало: каждый потребовал для себя целый флорин. Впрочем, за здоровое тело для умирающего йолны заплатили бы все, что у них есть. Гйол помнила, как поначалу радовалась Итх и как горевала потом, когда уже на третий день и новое тело ее о́лни оказалось пораженным болезнью. Судьба словно поманила надеждой и жестоко обманула. Чуда не случилось.

Семья йолнов была во Флоренции единственной, а сама Гйол – единственной йольо́, еще не менявшей тела. Итх рассказывала младшим, что раньше их раса была совсем иной. Вечерами маленькая йолна, затаив дыхание, слушала истории о больших, в пятнадцать-двадцать сородичей, семьях, где по дому носились пять-шесть йольо́. О том, как в каждом достаточно крупном человеческом городе жили несколько семей йолнов, нередко навещавших друг друга. О советах старших, о спокойной, размеренной жизни без потерь.

Раньше людей, сумевших проникнуть в тайну йолнов, почти не было. Кроме того, по словам Итх, человеческие существа когда-то были гораздо терпимее. Сейчас же любой, кто хоть немного отличался от прочих, сразу вызывал множество косых взглядов, и хорошо, если дело ограничивалось лишь взглядами. Йолнам приходилось наравне с людьми ходить в церкви, изучать религию и соблюдать сотни нелепых обычаев, чтобы не вызвать подозрений невесть в чем. Немало йолнов погибло, угодив в лапы инквизиторов по доносу соседей. Но хуже всего было то, что все больше становилось тех, кто знал о существовании йолнов и ненавидел их. Такие люди нередко присоединялись к инквизиции, надеясь разыскать йолнов и отомстить им. Какая нелепость! Итх невесело усмехалась: «Скоро куры возьмутся мстить за то, что их жарят на ужин».

Угодив в застенки по подозрению в ереси, йолн, конечно, мог притвориться раскаявшимся и согласиться на любое из назначенных ему покаяний: ведь в этом случае можно было просто сменить после наказания тело. Однако если в арестованном опознавали не еретика, но «пожирающего души», начиналась настоящая охота на его сородичей, в которой, бывало, гибли целые семьи.

Когда чума только пришла в Европу, йолны не придали этому особого значения. Что за нужда заботиться о болезни тела, которое всегда можно сменить! Но шло время, а напасть не исчезала. Она поражала и людей, и животных, и еда стала такой дорогой, что на нее уходил весь небольшой доход флорентийской семьи. Тейре играл роль купца среднего достатка, а прочие – его родственников и живущей в доме прислуги. За прошедшие годы Тейре сумел поддержать торговые связи прежнего владельца его тела и наладить немало новых. Однако теперь ни о какой торговле не было и речи: лавки и мастерские закрывались, некому и некуда было везти товары на продажу, не имели больше значения ни богатство, ни знатность, ни статус мастера гильдии. По совету хранителя Гойтре, понимающего в медицине куда больше человеческих врачей, столь же невежественных, сколь самоуверенных, все йолны ежедневно обтирались водой, смешанной с вином или уксусом. Воду, предназначенную для питья, непременно кипятили. Мыть же все тело с мылом было в обычае йолнов уже два тысячелетия, хотя в последние пару сотен лет это приходилось делать тайно: европейцы, убежденные во вредоносности принятия ванны, считали чистоплотность едва ли не грехом. Увы, все эти предосторожности помогли ненадолго. Первые больные люди появились во Флоренции в марте, в мае смерть уже выкосила полгорода, а к июню пришла и в дом йолнов.

К вечеру второго дня после ухода Итх призрачная надежда на ее возвращение покинула Гйол. К этому времени у Итх не хватило бы сил сменить тело, даже если бы ей и удалось найти подходящее. Наутро Гйол доела остатки хлеба и вяленого мяса. На этом еда в доме закончилась.

Йолна оделась, как учил ее хранитель Гойтре: обмотала нижнюю часть лица смоченной в уксусе тряпицей и, чтобы не привлекать внимания, влезла в бесформенное мешковатое платье. Она взяла с собой часть оставшихся в доме денег и, поколебавшись, надела на шею золотую цепь с медальоном, которую прежде носила Итх.

Быть может, это принесет мне счастье, подумала йолна и тут же устыдилась: только людям пристало верить в силу глупых амулетов. Тем не менее медальон она снимать не стала.

Выйдя из дома, Гйол неторопливо двинулась по пустынным улицам. Вокруг было тихо, не доносилось ни людских голосов, ни звука шагов, словно город уже вымер полностью. Оставшиеся в живых старались не выходить из домов без крайней надобности. Не слыхать было и привычного Гйол с детства колокольного звона. В первое время после прихода чумы звон, казалось, не прекращался, затем пошел на убыль, а потом и вовсе утих, запрещенный городским указом.

Неподалеку от Гйол внезапно распахнулась входная дверь, и на улицу вышла женщина. Йолна узнала ее: это была Мадонна Парини, жена небогатого аптекаря, лишь недавно переехавшего во Флоренцию. Женщина огляделась по сторонам и, увидев Гйол, на мгновение замерла. Затем она схватилась за еще не успевшую захлопнуться дверь и торопливо скрылась за ней. Что ж, флорентийка была права: в такое время лучше ни к кому не приближаться и никому не позволять приближаться к себе.

Случайно подняв взгляд, Гйол вздрогнула от неожиданности: навалившись на подоконник, мертвыми глазами на нее смотрел труп. Видимо, родные оставили человека, едва тот заболел. Несчастный сумел добраться до окна и сидел там, умоляя прохожих о помощи, пока не умер, ослабленный жаждой и голодом и неспособный сопротивляться болезни.

Йолна брезгливо поморщилась. Люди! Ничем не лучше крыс, живущих в трущобах и подворотнях.

Большинство лавок закрылось, и Гйол пришлось зайти гораздо дальше, чем всего несколько дней назад. При этом воспоминании на глаза навернулись слезы: в тот раз вместе с нею была Итх. Остальные уже ушли, сгинули где-то на узких улицах Флоренции и, видимо, были похоронены в общей могиле за городом, если похоронены вообще. Но Итх тогда шагала рядом, крепко держа за руку, подбадривая, находя в себе силы для утешения. Гйол порадовалась, что никто не видит, как бегут у нее по щекам слезы. Впрочем, смотреть было некому, да и вряд ли сегодня во Флоренции кого-то можно было удивить слезами. Йолна свернула на узкую боковую улочку и продолжала идти, то и дело минуя лежащие прямо у порогов тела умерших. Большинство флорентийцев уже давно перестали звать могильщиков и попросту выносили своих покойников за двери. Раз в день за полученную от города плату могильщики обходили улицы и собирали лежащие на них тела. Они даже не беспокоились тем, чтобы относить к церкви каждого покойника по отдельности, а грудой наваливали на носилки одного за другим.

Повернув в очередной раз за угол, йолна вздрогнула, остановилась и принялась удивленно осматриваться: откуда-то явственно слышались звуки музыки, время от времени прерываемые взрывами хохота. Между тем улица казалась такой же пустынной, как и другие. Наконец, Гйол подняла голову и в распахнутых окнах палаццо, принадлежащего семье Донатти, увидела необычное для последних месяцев зрелище – множество смеющихся лиц и нарядных платьев. Музыка, несомненно, доносилась оттуда.

– Эй, девица! – крикнул кто-то из окна, обратив внимание на стоящую без движения Гйол. – Если ты молода и хороша собой – поднимайся сюда. Проведем оставшиеся нам дни в веселье!

Гйол, стряхнув оцепенение, заторопилась дальше. Вслед донесся взрыв хохота, но преследовать ее не стали.

Открытую лавку удалось найти лишь у моста Святой Троицы. Гйол потратила все, что у нее было. Она постаралась выбрать такие продукты, что не слишком быстро портятся: вяленое мясо и хлеб, который сушили на солнце, нарезав ломтями. Купить яйца или сахар было невозможно. То же относилось и к фруктам: большинство из них городской указ запрещал ввозить во Флоренцию, в том числе все плоды с косточкой внутри. Почему именно их посчитали угрозой для жизни, Гйол представить себе не могла.

Обратный путь йолна проделала быстрым шагом, не поднимая глаз и стараясь держаться в тени, отбрасываемой стенами домов. Добравшись с покупками в руках до дома, она резко остановилась. Дверь была полуоткрыта, и изнутри доносились громкие голоса. «Воры! – пришла первая и самая естественная мысль. – Надо немедленно бежать!» Гйол попятилась, но вновь остановилась и замерла. Ведь может быть… Великая Судьба, может быть, это вернулся кто-то из семьи. Отбросив страх, Гйол ринулась вперед и влетела в дом.

– Смотри, кто к нам пришел, – раздался разбитной мужской голос.

Йолна повернулась вправо и в полумраке разглядела невысокого рыжеватого молодчика, откровенно на нее пялящегося.

– Надо же, – послышался голос с другой стороны. Гйол затравленно обернулась уже влево и увидела второго мародера, такого же низкорослого, как и первый, но с темными волосами. – А я думал, тут уже все передохли, – продолжил тот, ухмыляясь.

– Наша красотка ходила за едой, – пояснил первый, бесцеремонно вырвав сверток с провизией из рук Гйол. Это вывело ее из ступора.

– Кто вы такие? – громко спросила йолна.

Незваные гости рассмеялись.

– Какая разница, детка? Все мы сегодня – герцоги, завтра – трупы, – сказал тот, что стоял справа.

– Уходите! – сердито крикнула Гйол. – Это мой дом!

– Ну так позови стражу, детка!

Смех стал еще громче, и, хотя злобы в нем Гйол не услышала, ей стало отчаянно страшно. Наглецы были правы: стражники, которых до сих пор не убила болезнь, ни за какие деньги не пришли бы в зачумленный дом.

– Не надо быть такой сердитой, – подхватил черноволосый молодчик, подступая ближе. – Все мы не сегодня-завтра достанемся червям, так давай хоть проведем время с пользой.

Он обхватил Гйол правой рукой, привлекая к себе. Гйол закричала, рванулась, но мародер, смеясь, облапил ее и другой рукой. Сзади вплотную приблизился рыжий.

– Ну что ты кричишь, глупышка? – сказал черноволосый, не переставая смеяться. – Разве я делаю тебе больно?

– Да! – сквозь слезы выкрикнула Гйол. – Больно!

– Нехорошо лгать, – упрекнул сзади рыжий. – Не ломайся, красотка, вот увидишь, тебе понравится, – он рванул на Гйол платье.

В следующее мгновение руки, державшие Гйол, неожиданно разжались, и горожанин, не сводя глаз с ее лица, начал отступать назад, к двери.

– Больно, говоришь? – переспросил он дрогнувшим голосом. – А где тебе больно?

Гйол поняла, что удивило вора, заставив отступить, – полосы ткани, которыми йолна замотала утром лицо.

– Вот тут, – злорадно сказала она, показывая на то место рядом с подмышкой, где только что была рука черноволосого. – Со вчерашнего вечера болит.

Мародер продолжал пятиться. Бубон, страшный признак чумы, чаще всего появлялся именно в этом месте.

– Что с тобой? – крикнул из-за спины Гйол рыжий, видимо, не так быстро соображающий.

– Уходим! – панически выкрикнул его приятель, нашаривая ручку двери. – Девка больна!

– Да с чего ты взял… – начал было рыжий и осекся, наткнувшись взглядом на замотанное лицо Гйол. Он тоже попятился, затем развернулся и побежал. Секунду спустя оба молодчика выскочили из дома наружу, с грохотом захлопнулась за ними входная дверь.

Гйол без сил рухнула на пол там, где стояла, и разрыдалась.

До этого дня Гйол была так погружена в свое горе, так переполнена страхом перед чумой, что даже не думала о других опасностях, подстерегающих в городе. По улицам, по опустевшим домам бродили воры, грабители, мародеры. Могильщики, перетаскивающие падаль, тоже не брезговали дополнительным доходом. Рассчитывать на городскую стражу было нечего. В этот раз Гйол повезло: воры испугались непривычной им повязки на лице, но другие могут оказаться храбрее или сообразительнее.

Во Флоренции оставаться нельзя, поняла Гйол. Пребывание в городе означало почти верную смерть – если не от болезни, то от руки разбойника.

Гйол заперла дверь, на всякий случай подперев ее тяжелой деревянной скамьей, и сбросила мешковатое платье, оставшись в любимой йолнами льняной рубахе. Затем поднялась в свою комнату и принялась за сборы. Уложив и завязав узел с вещами, йолна вскинула его на плечо и направилась вниз. К тому времени, как она спустилась с лестницы, плечи уже устали. Гйол поняла, что с таким грузом ей далеко не уйти.

Йолна развязала узел и принялась перебирать вещи. Она остановилась на двух сменах платья попроще – в одну она переоденется сейчас, а вторую возьмет с собой. Добавила теплый платок для тех времен, когда наступят холода, и пару льняных тряпок, чтобы заматывать ими лицо. Принесла из кухни плотно закупоренную бутыль с уксусом. В отдельный маленький узелок завязала иголки и нитки. Подумав, решила положить туда же не очень длинный, но острый нож. Обращаться с оружием Гйол учил найи́ Йгерн, не раз за свою долгую жизнь служивший наемным воином или охранником. Йгерн был хорошим, терпеливым учителем и превосходным рассказчиком. Он умер третьим, через месяц после Тейре.

В доме было и настоящее оружие – испанские и английские мечи, искусной работы кинжалы, но простая девушка привлекла бы слишком много внимания, разгуливая с клинком, подобающим богатым и знатным сеньорам.

Уложив вещи, Гйол направилась в боковую спальню, в которой жил раньше хранитель Гойтре. Деньги всегда держали в этой комнате, в кованом сундуке, задвинутом под кровать хранителя. После смерти Гойтре деньги остались там, где лежали.

В спальне Гйол ждал очередной удар – мародеры успели добраться и сюда. Дверь в комнату была распахнута, подушки и покрывала с постели в беспорядке валялись на полу, а главное – крышка сундука была откинута, а сам он пуст.

Гйол больше не в состоянии была ни плакать, ни отчаиваться. Она принялась осматривать остальные комнаты. Только одна из них оказалась нетронута, и Гйол нашла в ней два флорина, тонкую золотую цепочку и кольцо. Цепочку она надела на шею и упрятала под платьем, а кольцо и деньги отнесла вниз, к остальным вещам. Тщательно обыскав кухню, Гйол нашла еще немного мелочи и золотой, тонкой работы наперсток. Тут же наткнулась на кожаный мешочек, в котором Тейре держал дорожные принадлежности для разведения огня. Йолна мысленно отругала себя за то, что едва не забыла такую важную вещь.

Если бы Гйол и не собиралась уходить из Флоренции, теперь ей в любом случае пришлось бы это сделать: на те крохи, что удалось найти, в городе долго не прожить. Конечно, еще несколько лет назад этого хватило бы на много недель. Но беды словно сговорились одна за другой гостить во Флоренции. Крушение «Торгового дома Барди и Петруцци» повлекло за собой разорение немалого числа городских купцов, прошлогодний неурожай поднял вдвое и без того высокие цены на зерно. Чума показалась флорентийцам лишь завершением целой вереницы тяжких невзгод.

Гйол поела, почти не чувствуя вкуса пищи, – поела лишь потому, что телу нужны были силы. Она знала, что недалек тот день, когда она обретет способность менять тела, а значит, ей теперь требовалось даже больше еды и жидкости, чем обычно. Желательно – овощей и фруктов, как объяснял хранитель Гойтре, но где их сейчас взять. Гйол снова вздохнула: в другое время один из найи́ непременно помог бы выбрать новое тело и был бы рядом в такой важный для любого молодого йолна момент. Ей же оставалось только надеяться, что она сумеет все сделать правильно, когда придет время. Если оно придет, подумала йолна. Кто знает, не окажется ли сулящее счастье имя «Гйол» попросту злой и дурной шуткой, не постигнет ли ее та судьба, которой чудом избежала ее тезка из древнего сказания?

«Быть может, – с отчаянной надеждой подумала вдруг она, – где-то в других городах еще остались йолны, которых пощадила чума».

Гйол проверила, надежно ли заперта дверь, поднялась к себе в комнату, разделась и в последний раз легла в постель, на которой спала все пятнадцать лет своей жизни. Сон был неспокойным: мешали страхи, сомнения, мысли о будущем, чудился то стук в дверь, то незнакомые голоса внизу. Гйол ворочалась, пробуждалась и засыпала вновь, а очнувшись в очередной раз, с ужасом поняла, что стук не исчез вместе с кошмарным сном. Кто-то внизу продолжал негромко, но настойчиво колотить в дверь. Йолна поднялась с постели и взглянула в окно: небо уже приобрело тот оттенок голубого, что бывает лишь сразу после рассвета. Должно быть, городские ворота уже открыли или вот-вот откроют. Если выбраться из кухонного окна, то незваные гости не заметят ее.

Между тем прервавшийся было стук возобновился. Уже одетая, Гйол остановилась на полпути: ей подумалось, что визитеров может оказаться несколько, и один из них тогда станет поджидать ее у того самого кухонного окна. Йолна бросилась в спальню хранителя Гойтре: ее окно выходило на улицу, и Гйол надеялась, осторожно выглянув, рассмотреть того, кто стоял сейчас на пороге. Однако едва лишь йолна бросила взгляд вниз, как планы побега были забыты, и она, задыхаясь от радости, кинулась вон из комнаты, вниз по лестнице, к двери, дрожащими руками принялась торопливо оттаскивать от нее ту скамью, которой подперла вход вечером.

Гость, пусть и не знакомый Гйол до этого дня, был йолном.

– Приветствую тебя, йолна, – произнес незнакомец. – Я уже почти перестал надеяться, что мне откроют. Меня зовут Йиргем.

– Я Гйол. Заходи.

Перешагнув порог, Йиргем скинул с плеча котомку, опустил ее на пол у двери и огляделся. Гйол чувствовала, как был способен почувствовать любой йолн на ее месте, что незнакомец намного старше ее и опытнее. Она знала, что и Йиргем наверняка чувствует, как молода еще Гйол.

– Ты голоден? – спросила она.

Йиргем покачал головой:

– Я поел, пока ожидал открытия городских ворот возле Порта Прата.

– Ты пришел из Пистойи?

Дорога, ведущая из Флоренции в Пистойю, начиналась у ворот Порта Прата. Именно в Пистойю Гйол собиралась направиться, покинув город: ей случалось вместе с Тейре навещать живущих там сородичей.

– Я прошел через Пистойю по дороге сюда, – кивнул Йиргем. – Я надеялся повстречать живущих там йолнов, но опоздал: чума уже забрала их жизни. Как обстоят дела во Флоренции?

– Я осталась одна, – просто ответила Гйол.

Йиргем опустил голову.

– Скажи, – спросил он, выдержав паузу, – действительно ли жил во Флоренции йолн по имени Йгерн?

– Йолн с таким именем жил в нашем доме, – ответила Гйол. – Он был из рожденных в Египте во времена фараонов, а во Флоренцию пришел из Тулузы больше сорока лет назад. Ты знал его?

Йиргем вздохнул и сказал, все еще не поднимая головы:

– Йгерн был одним из моих рельо́ в моей самой первой отдельной семье.

Гйол тоже опустила голову. Теперь этот йолн уже не был незнакомцем: их роднило общее горе.

– Йгерн был моим найи́, – печально проговорила она. – Он учил меня ездить верхом и владеть оружием.

– Он всегда был одним из лучших, – ответил Йиргем.

– Проходи, – спохватилась Гйол – йолн все еще стоял на пороге, – ты, должно быть, устал, отдохни с дороги.

Йиргем кивнул и мимо Гйол прошел в большую комнату на первом этаже. Его взгляд сразу упал на лежащий посреди комнаты узел, приготовленный Гйол вчера вечером.

– Ты собиралась уходить? – спросил он.

– Да. Я думала идти в Пистойю, но теперь…

Йиргем понимающе кивнул.

– Что мне делать, найи́? – вырвалось у Гйол. – Что мне теперь делать?

Йиргем повернулся к ней, и в глазах его йолна прочла безмерное сочувствие.

– Сколько тебе лет, Гйол? – спросил он.

– Пятнадцать, найи́ Йиргем. Пятнадцать, – зачем-то повторила она.

– Так мало… Ты еще не меняла тело?

– Нет, найи́. Мне кажется… я чувствую, что скоро уже могла бы, но…

– Но сейчас это слишком рискованно, – закончил за нее Йиргем. – Может, это и к лучшему. Иные хранители считали, что тело, в котором йолн рожден, сильнее и выносливее взятых у людей. Я склонен верить им. Быть может, именно поэтому ты и не заболела, единственная из всей семьи.

– Что же мне делать? – повторила Гйол. – Мне страшно оставаться в городе. Я думала… если не Пистойя, то можно было бы уйти вверх по течению Арно, подняться на Фьезольские холмы…

Йиргем вздохнул.

– Ты права, из Флоренции действительно нужно уходить. Я бы и сам не пришел сюда, не будь у меня надежды встретить здесь Йгерна. Но оставим это, – торопливо добавил он. – Я шел всю ночь, и мое тело нуждается в отдыхе. Если ты не возражаешь, я бы отложил наш уход до завтра…

Они покинули город следующим утром. Вплоть до самого ухода Йиргем проспал, стараясь набраться сил для предстоящей дороги. Теперь он размеренно шагал по траве вдоль реки, в это время года, как обычно, обмелевшей и ставшей не шире ручья. Они с Гйол решили избегать дорог, на которых можно было встретить людей, – сейчас любая встреча предвещала опасность. В котомке Йиргема лежал надежный нож, взятый в доме у Гйол, и найденная там же тетива. Охотничий лук Йиргем собирался смастерить сам.

Чем дальше они отходили от города, тем спокойнее становилось у Гйол на душе. С тех пор, как она распахнула дверь на стук Йиргема, йолна ни разу не заплакала. Хотя тоска о потерянной семье по-прежнему жила в ее душе, но теперь, рядом с новым найи́, Гйол было гораздо легче нести этот груз.

«Самое страшное наказание для йолна, – подумала она, – это одиночество».

Следующую ночь они провели, разведя костер в лесу неподалеку от берега. Йиргем подвесил над огнем небольшой котелок с набранной в Арно водой и дал ей закипеть.

– Ты действительно думаешь, что это поможет? – спросила Гйол.

– Не повредит, – пожал плечами Йиргем. – Ведь и люди стараются, когда могут, не пить воду из городских рек – пьют пиво или разбавленное вино, каким бы отвратительным оно ни было. Они просто не знают, что воду можно вскипятить, чтобы уменьшить опасность.

– А почему так, найи́?

– Я не знаю. Некоторые из наших алхимиков считают, что при кипячении вода меняет свойства. Другие говорят, что в воде живут невидимые глазу существа, которые вредны человеческому телу, и что при кипячении они погибают. Но алхимиков среди нас остается все меньше, открыто заниматься алхимией сейчас очень опасно, да и вообще нас становится мало, слишком мало. А те, кто занимались науками, всегда достигали большего вместе, нежели поодиночке.

– Йиргем, – вдруг спросила Гйол, – как ты думаешь, люди все умрут от чумы? Никого не останется?

Йиргем вскинул голову и с удивлением посмотрел на сидящую рядом йолну.

– Ну что ты, тайи́, – сказал он мягко. – Несомненно, множество людей умрет… но оставшимся это будет лишь на пользу. Так бывало всегда. Лет восемьсот назад, если мне не изменяет память, – Йиргем сделал небольшую паузу, вспоминая, – да, как раз восемьсот лет, в середине шестого века по счету христиан, подобная болезнь уже побывала в Европе и в Азии. В тот раз она особенно свирепствовала в Византии. Кто знает, быть может, природа заботится о том, чтобы людей не плодилось слишком много. Возможно, ты обратила внимание… впрочем, извини, я забыл, как ты еще молода. Я хотел лишь сказать, что за последние сто лет стало холоднее, из-за этого страдают урожаи, не так быстро, чтобы люди сразу заметили, но все же ощутимо для наблюдательного глаза. Земле становится тяжелее прокормить такое количество людей.

– Природа заботится о них, – с горечью прошептала Гйол, – а о нас?

– Не жалуйся, – возразил Йиргем, – разве не дано тебе природой гораздо больше, чем любому из людей?

– О да! Но почему же природа позволяет им убивать нас? Почему с каждым годом их становится все больше, а нас – все меньше?

– На это, – печально произнес Йиргем, – у меня нет ответа. Все стало происходить слишком быстро… Мои найи́, помнится, говорили, что когда-то йолны могли прожить сотни, если не тысячи, лет, не потеряв ни одного сородича. Даже когда я родился и уже сменил несколько тел, смерть йолна была редким событием, казалось – небывалым. В первые две тысячи лет своей жизни я потерял лишь троих рельо́. Затем… – Йиргем запнулся, и Гйол увидела слезы на его глазах. – Затем я потерял свою о́лни, – продолжил он, совладав с голосом. – И тех, кому она и я дали жизнь вместе. С тех пор я стал замечать, что йолны погибают все чаще и чаще. А в последние триста лет события и вовсе понеслись вскачь. Будь это во времена моей молодости, я обратился бы к своим найи́ с просьбой собрать совет старших, как бывало, когда надвигалась беда. Но сейчас, боюсь, было бы слишком опасно, соберись много йолнов вместе. Быть может, дело в том, что люди стали чересчур хитры. Они выучились читать и писать и стали передавать знания из поколения в поколение. Один человек по сравнению с йолном – не более чем бабочка-однодневка, но если за его спиной стоит опыт предков… Нет, он, конечно, все равно останется лишь человеком, но этот опыт делает его и сильнее, и хитрее, и изворотливее. Нам еще повезло, что большинство из них либо слишком глупы, чтобы научиться читать, либо слишком заняты, стараясь выжить. Ведь и их жизнь нелегка. Хотя должен предупредить тебя, Гйол: среди людей бывают исключения. Изредка попадаются люди не просто хитрые, но и умные, способные мыслить и делать выводы. Именно от них следует ждать беды.

– Иногда я не понимаю, – тихо сказала Гйол, глядя на пламя костра, – зачем природа дала людям разум. Ведь было бы гораздо легче, останься они неразумными. Тогда мы могли бы брать их тела, как они сами берут для еды тела животных. Они никогда бы не изменились, никогда бы не научились писать, не стали бы преследовать нас… Хранитель Гойтре говорил, что природа ничего не делает понапрасну. Но тогда зачем она наградила людей разумом?

Йиргем улыбнулся.

– Ты говоришь так, словно точно знаешь, что природа создала людей только для наших нужд. Так же, как люди уверены, что их бог создал животных лишь для того, чтобы люди ими питались.

Покраснев, Гйол опустила голову.

– Кроме того, – продолжил Йиргем, – не имей люди разума, мы, возможно, не смогли бы пользоваться их телами. Мне приходилось бывать далеко на востоке, а также на юге, где живут люди с темной кожей. Там в густых лесах водятся странные звери, очень похожие на людей. У них тоже две руки и две ноги, хотя пальцы на ногах больше приспособлены для лазанья по деревьям, чем для ходьбы по земле. Таких зверей называют обезьянами. Как я сказал, они очень похожи на людей, но не обладают их разумом. Однако взять тело обезьяны, как мы берем тела людей, невозможно. В старину хранители, изучавшие тайны жизни, пришли к выводу, что главное в человеческом теле – это мозг. Именно он позволяет нам захватить тело и управлять им. Должно быть, мозг разумного существа слишком отличается от мозга животного.

Йиргем замолчал, но заговорил вновь, прежде чем Гйол собралась задать новый вопрос.

– Пора спать, – сказал он, – уже поздно, а завтра нам предстоит неблизкий путь. Я хотел бы отойти как можно дальше от человеческих дорог.

Следующим вечером Йиргем смастерил лук и стрелы.

– Этот лук, конечно, мало на что годится, – усмехнулся йолн, – но все же лучше, чем ничего.

– Мало на что годится? Но почему?

– Хороший лук смастерить не так просто, да и дерево нужно подходящее. К тому же мне давненько не приходилось делать луков.

– Давненько? Значит, когда-то все-таки приходилось?

– Конечно, – улыбнулся Йиргем, – чем мне только не приходилось заниматься. И луки делать, и горшки лепить, и даже, представь себе, лечить людей… Кое-какие ремесла, впрочем, пришлись мне по вкусу, например, мне когда-то нравилось изготавливать стеклянную посуду. Это, надо сказать, тяжелое и вредное ремесло, и приходилось менять тела чаще, чем мне того хотелось бы.

– А были такие занятия, которые тебе не понравились? – спросила Гйол.

– А как же. Например, травить крыс. Отвратительная работа!

– Так зачем ты за нее взялся? Неужели нельзя было найти что-то более приятное? – удивилась Гйол.

– Тогда у меня не было выбора, – с грустью ответил Йиргем…

Пйерна Йиргем повстречал на дороге, ведущей в Бремен. Издалека казалось, что по ней, ссутулившись и еле передвигая ноги, бредет обыкновенный человеческий мальчик, подпасок или подмастерье.

В Бремене Йиргем пробыл недолго, погостив несколько дней в единственном доме, где жили йолны, и отправился дальше странствовать, как это делали многие его сородичи, не имеющие семьи. Семьи у Йиргема не было уже восемь веков, с тех пор как погибла Лутх. Множество раз он мог создать новую и всякий раз воздерживался – примириться с потерей Лутх он так и не сумел.

То, что перед ним не человеческий мальчик, а йольо́, Йиргем понял, когда между ними осталось двадцать шагов – расстояние, на котором йолны способны распознать сородича. Мгновением позже мальчик также понял, что перед ним йолн, и бросился к нему. Йиргем быстро оглянулся: по дороге в их направлении двигались несколько всадников. Он вскинул руку ладонью вперед. Мальчик понял знак и мгновенно остановился. Он глядел на Йиргема, и в глазах его тот увидел слезы.

– Меня зовут Йиргем, – скороговоркой сказал йолн, как того требовал обычай. – Не спеши, мы не должны привлекать внимания. Давай сойдем с дороги в лес.

– Я Пйерн, – ответил мальчик. – Какое счастье, что я встретил тебя, Йиргем.

Они углубились в лес, и Йиргем принялся разжигать костер, а Пйерн, усевшись на поваленную сосну, – рассказывать. Он шел в Бремен из Гаммельна уже много дней, сколько – сам точно не знал. Ему было тринадцать лет, и он еще не умел менять тела. За время пути Пйерн отощал от голода, сбил ноги и думал, что ни за что не дойдет. Последний раз он ел позавчера, после того как стянул у заснувшего пастуха остаток ячменной лепешки.

Йиргем быстро развязал котомку, и в следующий миг йольо́ набросился на вяленое мясо. Йиргем, склонив голову, молча ждал, пока сородич утолит голод.

– Я шел за помощью, – сбивчиво заговорил Пйерн, насытившись. – В Гаммельне нет больше взрослых йолнов. Остались только йольо́. Они не выживут, найи́ Йиргем. Лишь немногие скоро достигнут возраста, когда смогут сменить тела, но остальные… Самые младшие уже умерли, другие скоро умрут, если не выберутся оттуда.

– Что произошло в Гаммельне? – спросил Йиргем.

– Там жили три семьи. У каждой было несколько йольо́. В нашей – шесть. Сколько в других – я не знаю точно, семьи жили порознь и избегали встреч, чтобы не вызвать подозрений. Люди выследили нас, найи́. Я не знаю, как им это удалось. У нас было принято, что, когда йолны меняли тела, йольо́, оставшиеся, как казалось людям, сиротами, поступали в услужение к богатым горожанам. И йолны поддерживали их, пока тем не удавалось вновь соединиться с прежней семьей. Мне говорили, что так было всегда. А потом йолнов не стало. Их схватили в одночасье, всех. Одних закололи на месте, других казнили после того, как пытали в тюрьме. Тальо́ Грейгел, давший мне жизнь, и его о́лни Аймин погибли на моих глазах.

Пйерн замолчал и опустил голову, слезы уже давно текли по его щекам и теперь, окончив рассказ, он продолжал плакать беззвучно.

– Сколько йольо́ осталось в городе? – тихо спросил Йиргем после длительной паузы.

– Я не знаю, найи́ Йиргем. Некоторые погибли вместе с взрослыми йолнами, некоторые умерли позже. Я думаю, не больше пятнадцати. Еще две йолны сумели спастись, но в спешке взяли тела человеческих детей. У них не оставалось другого выхода, и теперь они снова йольо́. Одной девочке пять лет, другой – семь. Нескоро настанет тот день, когда они опять смогут менять тела.

Йиргем был уже в двух днях ходьбы от Гаммельна и все еще не знал, что будет делать. Пйерна он отправил в Бремен, отдав ему весь запас еды и один из двух своих ножей. Сам Йиргем выдавал себя за наемника, отслужившего срок и возвращающегося на родину. Вот только родина его была далеко от тех мест, по которым он сейчас шел.

Свист рассекающей воздух арбалетной стрелы Йиргем услышал, едва зашло солнце. Мигом позже стрела ударила его под лопатку, пробив легкую кольчугу, которую йолн носил под платьем. Не будь кольчуги, стрела убила бы Йиргема, а так лишь бросила его на землю.

За долгую жизнь Йиргем побывал во многих стычках и поединках. Он давно научился сохранять хладнокровие даже в самые, казалось бы, безнадежные минуты. Поэтому, рухнув на дорогу со стрелой в спине, он не ударился в панику, а привычно подавил боль и сделал несколько с виду конвульсивных, а на самом деле отработанных годами движений, попеременно напрягая разные мышцы тела. Парой секунд позже Йиргем понял, что рана не опасна: стрела вошла неглубоко и жизненно важные органы не задела. Теперь оставалось только ждать, и йолн, все так же лежа на дороге вниз лицом, стал готовить тело к тому, что неминуемо должно последовать.

Краем глаза Йиргем увидел, как из леса на дорогу вышли трое и начали опасливо приближаться. Тот, кто шел впереди, держал в руке длинный, почти до земли достающий клинок. Двое отставали. Чем они вооружены, Йиргем не видел, их фигуры казались размытыми в вечерних сумерках.

– Похоже, готов, – остановившись шагах в пяти и опершись на рукоять меча, сказал первый. – Зря мы его, что с такого взять? Одет в лохмотья, сразу видно, что и медяк в кармане не ночевал.

– Больно ты задним умом богат, – проворчал один из невидимых разбойников. – Зря – не зря… Пойди разгляди в сумерках, во что он одет. Да и мало ли… Помнишь того оборванца, что мы пристукнули весной? У которого в обноски было зашито пять золотых. Вот тебе и зря.

– Ладно, давайте с этим кончать, – сказал третий. – Не шевелится: похоже, и в самом деле спекся. Давай, Андреа, у тебя меч, тебе и работать. Сдается мне, что без головы этот парень будет выглядеть гораздо пристойнее, чем сейчас.

Андреа хмыкнул, поплевал на ладони, ухватил рукоять меча обеими руками и, подняв его над головой, шагнул к Йиргему.

В следующее мгновение йолн перекатился по земле, вскочил на ноги и выдернул из-за пояса нож.

– Фью… А ты говорил – спекся. А он – вот, живой. Ничего, это мы сейчас исправим, – проворчал Андреа, оказавшийся рыжебородым здоровяком с прикрывающей левый глаз повязкой.

Несколько мгновений спустя рыжебородый умер. Удар мечом, который он нанес, не достиг цели – на том месте, куда стремительно опустился клинок и где секундой раньше стоял Йиргем, внезапно никого не оказалось. Метнувшись в сторону, йолн прыгнул к Андреа, схватив левой рукой за бороду, задрал голову и всадил в горло нож. Это произошло настолько быстро, что стоящие сзади даже не сразу сообразили, что их осталось лишь двое.

Как быстро ни двигался Йиргем, но на то, чтобы нагнуться, выхватить меч из руки Андреа и отскочить назад, ушло несколько секунд. За это время оставшиеся в живых разбойники успели опомниться. Оба бросились на йолна одновременно. У каждого в руках оказался боевой топор, и удары с обеих сторон обрушились на Йиргема. Он отскочил влево, отразил лезвие топора мечом и в следующий миг крутанулся на месте. Меч описал в воздухе круг, и один из разбойников повалился на спину с разрубленной грудью, но уцелевший ударил вновь и на этот раз попал. Йиргему не удалось парировать удар полностью: скользнув вдоль клинка, лезвие топора обрушилось вниз. Йиргем успел все же метнуться назад, и удар пришелся ему по ноге, перебив коленную чашечку. Йиргем не смог сдержать крика от пронзившей его отчаянной боли. Но все остальное сделать он сумел. Удар меча, нанесенный с размахом из-за спины, раскроил последнему противнику череп.

Превозмогая боль, Йиргем оттащил тела прочь с дороги. Потом, когда ползком, когда прыгая на здоровой ноге, отдалился от места стычки на три сотни шагов, и там, где дорога делала поворот, повалился на обочину и стал ждать. Он ждал всю ночь, и, хотя избежал потери крови, намертво перетянув ногу сделанным из собственной рубахи жгутом, к утру боль стала невыносимой. Силы быстро подходили к концу: он слишком много потратил их на драку и еще больше на подавление боли. Йиргем знал, что если ему не удастся в ближайшее время сменить тело, то он умрет.

К счастью для него, вскоре на дороге показался одинокий путник. Когда он приблизился, Йиргем разглядел на левом плече человека странное приспособление, похожее на деревянный лоток. На правом плече тот нес шест, к концу которого была приторочена круглая клетка. Присмотревшись, Йиргем поморщился: у самого основания клетки к шесту были привязаны тушки крыс. Йиргему стало ясно, кто перед ним. В лотке наверняка хранятся яды, а в самой клетке сидит живая крыса. По дороге, направляясь в Гаммельн, шел крысолов.

Заметив сидящего у обочины Йиргема, человек приостановился было, но подходить не спешил. Йиргем не стал ждать, пока осторожность пересилит любопытство, и заговорил, стараясь придать речи саксонский выговор:

– Помоги мне дойти до города, добрый человек, беда со мной приключилась. А уж я в долгу не останусь, обещаю. Вот, возьми задаток, – и на дорогу перед крысоловом полетело несколько серебряных монет.

Поколебавшись, человек собрал деньги, перекинул шест в ту же руку, которой придерживал лоток, и подошел поближе к Йиргему.

– Ну, вставай, что ли, – предложил он и наклонился.

Йиргем без слов обхватил его рукой за шею, словно для опоры.

Пятью минутами позже Йиргем оттащил свое прежнее тело с дороги в лес и задумался. Необходимость тащить громоздкий лоток, дохлых крыс и клетку с живой вывеской на шесте не слишком привлекала йолна. Вместе с тем роль бродячего крысолова как нельзя больше подходит для того, чтобы проникнуть в город и осмотреться, не вызывая подозрений. Первым делом Йиргем наскоро исследовал лоток – как он и предполагал, в нем оказались яды. Насколько действенны они против крыс, йолн не знал. Там же, в лотке, лежали два хитроумных приспособления, называемых крысоловками, и, к огромному удивлению Йиргема, неплохо сохранившаяся старая флейта. Подняв шест с клеткой, йолн зашагал дальше на север. До Гаммельна оставалась пара дней пути.

Йиргем вошел в город, назвавшись Рудегером Кастелосом, крысоловом. В первом же трактире его встретили с распростертыми объятиями.

– Да тебя сам Господь направил ко мне, – обрадовался Йиргему хозяин. – У меня тут от крыс спасу нет, третьего дня даже дочку маленькую покусали. Поможешь – в долгу не останусь и людям расскажу, каков ты крысолов.

По мнению Йиргема, лучшим средством от крыс были и оставались кошки. Однако говорить об этом вслух йолн благоразумно не стал: за совет привести в дом дьявольское отродье его бы наверняка вытолкали взашей. Сговорившись о еде и ночлеге, Йиргем расставил крысоловки и разложил по углам яды, надеясь, что они окажут хоть какое-то действие. После этого, разузнав у трактирщика дорогу, он отправился на поиски Виганда Беттингера, торговца шерстью. Как сказал Пйерн, в доме Беттингера проживали несколько йольо́.

Дом удалось найти без труда: его, как оказалось, знали многие в городе. Стоял он на берегу озера Везера и превосходил соседские размерами и богатством. Поколебавшись, Йиргем направился к входной двери для прислуги и постучал.

– Крысоловы не нужны ли, хозяюшка? – спросил он отворившую ему девицу, хотя и понимал, что жена владельца дома вряд ли стала бы сама отпирать дверь черного хода. Расчет оправдался: служанке явно польстило, что ее приняли за хозяйку, и она, улыбнувшись, сказала:

– Заходи, а я пойду пока узнаю.

Настоящая хозяйка дома, госпожа Анна Беттингерин, оказалась женщиной тучной, с неприветливым одутловатым лицом и маленькими глазками.

– Ты крысолов? – недоверчиво протянула она, спустившись в кухню к ожидающему там Йиргему и внимательно осмотрев висящих на шесте дохлых крыс. Затем поморщилась при виде живой, пищащей в клетке, и сварливо добавила: – Крысоловы нам нужны, да только такие, что дело делают, а не языками болтают. Платить бездельникам я не привыкла.

По взглядам хлопочущих на кухне слуг Йиргем понял, что и за дело здесь платят с большой неохотой. Впрочем, он пришел сюда не ради денег.

– Как же, хозяйка, – торопливо заговорил он, – если толку от моих трудов не будет, я и денег не возьму. Да вы сами увидите! А если будет, вы уж не обидьте, ведь вам от крыс больше убытку, чем от меня.

Госпожа Беттингерин, поколебавшись, кивнула.

Под вечер Йиргем вернулся в трактир и на следующее утро торжественно предъявил его хозяину пять дохлых крыс: две из них попались в крысоловки, остальные издохли, отведав замешанную в хлебный мякиш отраву. Вновь разложив сдобренную ядом приманку, Йиргем прихватил крысоловки и отправился в дом Беттингеров.

Там ему сразу повезло – он встретил первого в этом городе йольо́. Тот как раз выносил ведро с набравшимися за ночь нечистотами. Молодому йолну было около двенадцати лет. Худое полудетское лицо расплылось в улыбке.

– Ты пришел, – прошептал йольо́, – рельо́ Пйерн обещал, что ты придешь. Ты заберешь нас отсюда, правда?

– Сколько вас? – спросил Йиргем.

– В этом доме – четверо, но есть и другие, я не знаю сколько. Меня зовут Грейм, а тебя?

Целый день Йиргем бродил по дому, забираясь в каждый закуток под предлогом травли крыс. Несколько раз Грейму удавалось выбрать минутку, чтобы оказаться наедине с ним. Слишком рисковать Грейм не мог – он был старшим из йольо́ в доме Беттингеров, и, случись что, остальным без него пришлось бы тяжко. Особенно Рорйегу, живущему в этом же доме якобы из милости, а на деле работающему наравне со взрослыми.

– А еще двое? – спросил Йиргем.

– Хозяйские дочери, – ответил Грейм. – Так случилось, что…

Йиргем кивнул, он помнил рассказ Пйерна о двух йолнах, которым пришлось занять тела человеческих детей.

– Где могут быть остальные? – спросил Йиргем, когда Грейм в очередной раз как бы случайно столкнулся с ним в погребе.

– Кто где. Несколько йольо́ ушли к бандитам. Там не так плохо, хоть и опасно. Только Лийге тяжело приходится – у нее красивое тело, и бандиты часто выставляют ее как приманку. Она говорит, что уже совсем скоро сможет менять тела, и тогда выберет самую уродливую женщину, которую сумеет найти. Остальные живут, как я или Рорйег, прислугой в богатых домах. Только я не знаю, в каких именно.

Остаток дня Йиргем провел в раздумьях. Оставаться надолго в теле крысолова он не собирался. К тому же запас ядов в лотке подходил к концу, и йолн не представлял, где и как его можно пополнить. Раздумывал Йиргем большую часть ночи и наутро, явившись в дом торговца шерстью, уже знал, что будет делать.

В среду вечером Йиргем предъявил Анне Беттингерин связку из трех дюжин дохлых крыс, изведенных им за неделю.

– Видишь, хозяюшка, – сказал он, улыбаясь, – я без дела не сидел. Так что не поскупись, я тебе немало добра сберег.

Анна поджала губы.

– Ты меня за дуру никак держишь, – сказала она презрительно. – Да я хоть сейчас отправлю мальчишку собирать дохлых крыс по подворотням, он мне к вечеру не меньше натаскает.

– Помилуй, хозяюшка, – растерялся Йиргем. Он и не ожидал от этой женщины особой щедрости, но рассчитывал хотя бы на небольшую сумму, которая могла пригодиться в дороге. Похоже было, однако, что жена господина Беттингера решила оставить его и вовсе без оплаты.

– Убирайся, бездельник, – фыркнула женщина, – пока я не велела вышвырнуть тебя вон!

Неожиданная злость накатила на Йиргема.

– Что ж, – произнес он таким голосом, что Анна изменилась в лице, – клянусь, я свое еще получу.

Опомнившаяся хозяйка все же кликнула слуг, и в трактир Йиргем вернулся с синяком под глазом и в разорванном до полной негодности плаще. Отправляться без него в дорогу не хотелось, и Йиргем спросил трактирщика, не уступит ли тот ему какой-нибудь, пускай старый и поношенный плащ, но целый.

– Тебе повезло, Рудегер, – усмехнулся тот. – Полгода назад постоялец поиздержался да и оставил в уплату. Плащ хороший, добротный, только цвета уж больно странного, вот и не берет никто.

Плащ действительно оказался непривычно яркого цвета, темно-синий с красной отделкой, но Йиргему не приходилось выбирать, тем более что трактирщик согласился немало уступить в цене.

Наутро, в новом плаще и с флейтой в руках, Йиргем приблизился к дому Беттингера. Рассвет только занялся, улицы города были пустынны и тонули в густом утреннем тумане.

Йиргем вынул из кармана плаща флейту и заиграл. Он играл колыбельную, мелодию, созданную йолнами тридцать веков назад и известную каждому из них с рождения. Ту, под звуки которой йолны век за веком укладывали спать йольо́.

Через несколько минут из тумана появился Грейм, за ним еще три фигурки.

– Мы сейчас пойдем по городу, – сказал Йиргем. – Пойдем очень быстро, так быстро, как только сможем. Мы должны обойти весь город, все дома, в которых могут оказаться йольо́. Ты понял меня, тайи́?

Грейм кивнул.

– Позволь мне бежать впереди, – сказал он, – я укажу тебе путь.

В предутренней тишине негромкий звук флейты разносился на несколько кварталов окрест. Йиргем шагал по улицам Гаммельна, продолжая играть. Время от времени он опускал флейту и оглядывался. И раз за разом количество следующих за ним фигур увеличивалось.

– Мы обошли город, – подбежал, наконец, запыхавшийся Грейм. – Что мы будем делать теперь, найи́?

– Идите за мной, – коротко велел Йиргем, повернулся и зашагал к городским воротам, что выходили на мост.

Время от времени он брался за флейту и играл несколько фраз, на случай, если кто-то все же отстанет или потеряется в тумане. Когда они приблизились к воротам, солнце уже поднялось, хотя туман еще не полностью рассеялся. Йиргем остановился неподалеку от реки.

– Все здесь? – спросил он подбежавшего Грейма.

– Все, – растерянно ответил йольо́, – с избытком. Йиргем, послушай… у нас неприятности.

В то утро десятилетний Фредерик проснулся раньше обычного и немедленно рассердился. Фредерик сердился часто, по причине и без нее, но обычно ему попадался под руку кто-нибудь, на ком можно было сорвать злость. Сейчас же он находился в комнате один. Подумав, Фредерик поднялся с кровати, выбрался из спальни и двинулся в комнату, где жили его четыре сестры. На них он надеялся отыграться за плохое настроение. Однако, сделав пару шагов, Фредерик с удивлением увидел, что Кристина и Гуда крадутся вниз по лестнице. Поколебавшись не больше мгновения, он метнулся обратно в спальню, схватил плащ и, накинув его прямо поверх ночного платья, бросился вниз вслед за сестрами.

Девочки вышли на улицу и остановились. Поначалу Фредерик решил поднять крик и посмотреть, как достанется сестрам от матери. Поразмыслив, он передумал: гораздо интереснее сначала разузнать, что сестры затеяли, а доложить матери он всегда успеет. Даже если они вернутся домой до того, как мама проснется, она поверит ему, единственному сыну и наследнику, а не двум никому не нужным девчонкам.

Из раздумья Фредерика вывел внезапно раздавшийся звук флейты. Это было настолько непонятно и странно, что он на мгновение забыл о своей необычайной важности. Гуда и Кристина, не медля ни секунды, повернулись и поспешили в ту сторону, откуда доносилась музыка. А в следующую минуту Фредерик с изумлением увидал, как из тумана появляются другие дети, совсем маленькие, постарше и даже почти взрослые. Дети торопливо проходили мимо него, не замечая.

Крестовый поход, понял вдруг Фредерик. Он слыхал о таком, это было много лет назад, когда к мальчику не старше его самого спустился с неба ангел, чтобы призвать на битву за Землю Господню. Неужели сейчас история повторяется? И, разумеется, бессовестные девчонки, узнав об этом, ни слова ему не сказали. Фредерик решительно зашагал вслед за остальными.

– Их здесь не меньше сотни, – растерянно сказал Грейм. – Я не знаю, зачем они за нами увязались. Некоторые просто идут вслед за старшими: они же не понимают, что мы вовсе им не старшие. А еще… – Грейм помялся, – одна йольо́, пятилетняя, сама потащила за собой человеческую девочку. Ей нравится с этой девочкой играть. Я пытался ей объяснить, что сейчас не время для игрушек, но она не понимает и плачет. Но большинство из них, найи́ Йиргем, – большинство твердят что-то насчет того, что мы все идем за тобой в Крестовый поход.

– В Крестовый поход? – Йиргем на секунду опешил. Он ошеломленно сморгнул, потряс головой и наконец пришел в себя. Неудивительно – что можно ожидать от переполненных суевериями людей. А в особенности от их малолетних детей, увязавшихся вслед за йольо́.

Йиргем вздохнул. В прошлом йолнам случалось, хотя и нечасто, селить в своих домах людей под стать тому, как люди порой селят в доме редкую обезьянку или птицу яркой окраски. Но сейчас держать подобных домашних питомцев стало опасно, слишком трудно оказалось не выпускать человека из дома.

Как бы убедить пятилетнюю йольо́, что человеческого детеныша нужно отослать, думал Йиргем. Да что там один детеныш, спохватился он, когда вот еще сотня. Что же делать – перенести уход на другой день? А кто поручится, что на другой день не случится то же самое?

Йиргем бросил взгляд в сторону ворот. Они уже были открыты, единственный стражник стоял у перил моста и лениво плевал в воду. Йолн вздохнул и повернулся к Грейму.

– Пойдем, – сказал он, – смотри, чтобы никто из йольо́ не отстал. С человеческими детьми разберемся после. А со стражником придется разобраться сейчас. Иди и передай всем остальным, что это был первый неверный.

Когда до стражника осталось всего несколько шагов, Йиргем спрятал флейту в карман и смерил того взглядом. Убивать предстояло голыми руками, и йолн ни секунды не колебался. Он шагнул вперед, но стражник, до сих пор сжимающий в руке меч и оторопело глядящий на процессию, внезапно отступил, убрал меч за спину и отвесил поклон. Йиргем замер на месте и через мгновение поклонился в ответ. Он не знал, что думает стражник, но был рад, что убивать его не придется.

Йиргем миновал стражника, вытащил флейту и заиграл вновь. Он шел вперед, окруженный детьми йолнов, а за ними, в плащах, наброшенных поверх ночной одежды, в домашних туфлях, в ночных колпаках брели человеческие дети, сами не зная зачем.

– Я все еще оставался в теле крысолова, когда привел йольо́ в Бремен, – закончил рассказ Йиргем. – Потом я потратил немало времени, чтобы изучить яды и прочие способы травли крыс. И не раз еще становился крысоловом, когда нужно было попасть в город, не навлекая на себя подозрений.

– А что сталось с человеческими детьми? – спросила Гйол.

Йиргем рассмеялся.

– Когда мы отошли подальше от города, я остановился и спросил, знают ли дети, куда мы идем. Все хором подтвердили, что отправляются вслед за мной в Крестовый поход.

Гйол тоже рассмеялась, представив Йиргема в пестром плаще и с флейтой в руках, ведущего сотню человеческих детей в Иерусалим.

– Тогда, – продолжил Йиргем, – я отругал детей за то, что они совсем не готовы к походу, и отправил домой одеваться и собираться. Как только они скрылись из виду, мы с йольо́ поторопились в Бремен, пока родители этих детей не решили, что меня следует поймать и на всякий случай повесить.

Он помолчал и добавил, все еще улыбаясь:

– А знаешь, жители Гаммельна не забыли эту историю. Они сочинили забавную сказку, будто бы некий крысолов потравил всех крыс в городе, а когда ему не заплатили, в отместку увел оттуда детей. Я слыхал эту сказку не раз.

– Но ведь их дети вернулись, – изумилась Гйол.

– Так и я – не крысолов, – усмехнулся Йиргем.