И началась битва злая и лютая, эпическая и героическая. Современники сравнивали ее с репетицией Дагор Дагората, потомки – с деяниями Геракла и Ахиллеса, а в памяти народной она не уступила по остроте и накалу разборкам между католиками и гугенотами в средневековой Франции.

До наших дней сведения о поединке Кащея и Ильи дошли благодаря все тому же вездесущему Бояну, что присел в кустах рядом с роялем и подробно зафиксировал все перипетии сражения методом зарубок и насечек на прикладе старенькой берданки.

Когда артефактное оружие было обнаружено в ходе раскопок на горе Арарат совместной российско-сирийской археологической экспедицией и ученые произвели расшифровку по методу профессора Гельмгольца, нам стали доступны все подробности битвы.

Вначале Кащей бросил в атаку своих приспешников, Черных Всадников, но Илья справился с ними так же легко, как Эовин на Пелленорских полях. Когда последний назгул рухнул в прах и пустой шлем с дребезжанием откатился в сторону, главные действующие лица остались один на один друг с другом.

Тут произошел некий «kasus belli», в результате которого Кащей, назвав себя старым и больным, предложил Илье сразиться с человеком, несомненно, благородным и готовым постоять за Бессмертную честь – своим собственным зятем царевичем Серегой. Поскольку это не противоречило богатырскому дуэльному кодексу, Илья с охотой согласился.

Серега выехал на битву в элегантном реглане и шляпе с пером. В остальном он был гол и бос, что допускалось этикетом.

В кустах напротив Бояна с комфортом разместились приехавшая погостить к отцу Агриппина Кащеевна и Марьюшка, с которой царевна очень сдружилась. Они наблюдали за сражением и слышали каждое слово, произнесенное дуэлянтами.

Вначале заговорил Илья:

– Неужели вы воображаете, дражайший царевич, что можно убивать безнаказанно, пользуясь тем благородным и почетным случаем, когда сто против одного? Как бы не так! Приходит день, когда враги снова встречаются, и сдается мне, что сегодня этот день настал! Меня так и подмывало разнести вашу башку выстрелом из пистолета, но, увы, я был не в силах хорошенько прицелиться, потому что у меня дрожат руки из-за ран, которые вы предательски мне нанесли.

– Мою башку?! – спрыгивая с лошади, прорычал Серега. – Слезайте, граф, обнажайте шпагу! Вперед! Вперед!

И Серега выхватил шпагу из ножен.

– Мне послышалось, что твой назвал его голову башкой, – прошептала царевна Агриппина на ухо Марьюшке. – По-твоему, он некрасив?

– Очарователен! – со смехом ответила Марьюшка. – Я вынуждена заметить, что в пылу гнева твой Серега был несправедлив. Но тише! Давай смотреть!

Илья спешился так же быстро, как и Серега, снял свой вишневый плащ, ватник, противогаз, разгрузку, бронежилет, бережно положил их на землю, вынул булаву и встал в позицию.

– Ай! – вскрикнул он, вытягивая руку.

– Ox! – простонал Серега, распрямляя свою руку.

Читатель помнит, конечно, что оба они были ранены в правое плечо, а потому всякое резкое движение вызывало у них сильную боль.

За кустом послышался смех, который смеющиеся безуспешно пытались сдержать. Обе принцессы не могли не засмеяться при виде двух бойцов, с гримасой на лице растиравших раненые плечи. Их смех донесся и до двух дворян, не подозревавших о присутствии свидетелей; они оглянулись и узнали своих дам.

Илья твердо, автоматически снова стал в позицию, Серега очень выразительно сказал «Черт побери!», и они скрестили оружие.

– Вот как! Да они дерутся не на шутку! Они зарежут друг друга, если мы не наведем порядок. Довольно баловства! Эй, господа! Эй! – крикнула Марья.

– Перестань! Перестань! – сказала Агриппина, которая видела Серегу в бою и теперь в глубине души надеялась, что он так же легко справится с Ильей, как справился с двумя племянниками и сыном Меркандона.

– О-о! Сейчас они действительно прекрасны! – сказала Марья. – Так и пышут огнем.

В самом деле бой, начавшийся с насмешек и колкостей, шел в молчании с той самой минуты, как шпага скрестилась с булавой. Противники не доверяли своим силам; при каждом резком движении тому и другому приходилось делать над собой усилие, превозмогая дрожь от острой боли в ранах. Тем не менее Илья с горящими глазами, с неподвижным взглядом, полуоткрыв рот и стиснув зубы, маленькими, но твердыми и четкими шагами наступал на противника, а тот, чувствуя в богатыре мастера фехтовального искусства, все время отступал – тоже медленно, но отступал. Так оба противника дошли до канавы, за которой находились зрители. Серега, сделав вид, что отступает только для того, чтобы приблизиться к своей даме, сразу остановился, воспользовался слишком широким «переносом» булавы Ильи, с быстротой молнии нанес прямой удар, и тотчас на белом атласном камзоле противника появилось и стало растекаться пятно крови.

– Смелей! – крикнула царевна Агриппина.

– Ах, бедняжка Илья! – с душевной болью воскликнула Марья.

Илья, услышав ее возглас, бросил на нее взгляд, проникающий в сердце глубже, чем острие шпаги, и, выполнив булавой обманный полный оборот, сделал выпад.

– Бум! – гулко ответила на удар Серегина голова.

Обе дамы вскрикнули в один голос. Окровавленный конец булавы отлепился от головы царевича. Однако ни один из них не упал; оба стояли на ногах и, открыв рот, глядели друг на друга; каждый чувствовал, что при малейшем движении потеряет равновесие. Серега, раненный опаснее, чем противник, сообразив наконец, что с потерей крови уходят силы, навалился на Илью, обхватил его одной рукой, а другой старался вынуть из ножен кинжал. Илья тоже собрал все силы, поднял руку и эфесом булавы ударил Серегу в лоб, и тут царевич, оглушенный ударом, упал, но, падая, увлек за собой противника, и оба скатились в канаву.

Марья и Агриппина, увидав, что они чуть живы, но все еще пытаются прикончить один другого, бросились к ним вместе с Кащеем. Но, прежде чем все трое успели добежать, противники разжали руки, из которых выпало оружие, глаза их закрылись, и оба в последнем судорожном движении распластались на земле. Вокруг них пенилась большая лужа крови.

– Храбрый, храбрый Илья! – уже не в силах сдерживать восхищение, воскликнула Марья. – Прости, прости, что я не верила в тебя!

И глаза ее наполнились слезами.

– Увы! Увы! Мой мужественный Серега! – шептала царевна Агриппина. – Скажите, видели вы когда-нибудь таких неустрашимых львов?

И она громко зарыдала.

– Черт подери! Страшные удары! – говорил Кащей, пытаясь остановить кровь, которая текла ручьем. – Эй, кто там едет? Подъезжайте скорее!

В вечернем сумраке показалась красная тележка; на передке ее сидел мужчина и распевал старинную песенку, которую, конечно, вызвало в его памяти чудо у Кладбища невинно убиенных:

– Эй! Эй! – снова закричал Кащей. – Подъезжайте, когда вас зовут! Не видите, что ли, что надо помочь этим дворянам?

Человек, чья отталкивающая внешность и суровое выражение лица составляли странный контраст с этой нежной буколической песней, остановил лошадь, слез с тележки я наклонился над телами противников.

– Отличные раны! Но те, что наношу я, будут получше этих, – сказал он.

– Кто же вы такой? – спросила Марья, невольно почувствовав непреодолимый страх.

– Сударыня, – отвечал незнакомец, кланяясь до земли, – я – Кабош, палач парижского судебного округа; я ехал развесить на этой виселице тех, кто составит компанию господину адмиралу.

– А я жена богатыря Ильи Марья Муромец, – сказала Марья. – Свалите здесь трупы, расстелите на тележке чепраки наших лошадей и потихоньку везите этих двух дворян следом за нами в Лувр… Тьфу ты, во дворец Кащея!

Так закончилась эта эпическая битва, и Боян, пятясь, выбрался из кустов и припустил бежать по пустынной дороге прочь, торопясь донести все подробности до просвещенной публики.

…Прошли годы. Затянулись старые раны, помирились и выпили вкруговую пенную чашу бойцы и их супруги; во время жарки яичницы случайно покончил с собой Кащей, смерть его была признана несчастным случаем, и никого не посадили.

Илья с Марьей вернулись домой и стали жить-поживать, да добра наживать.