7
Вылил на себя Илья десять бочек студеной колодезной воды, охолонул, натянул ватник, сел на Сивку и закручинился. Ни на шаг он не приблизился к Марьюшке своей, да вдобавок выяснил, что суровый ворог ему козни чинит, нечисть науськивает.
– И кто бы мне подсказал, что делать, кто бы верной тропой направил? – сам у себя спросил Илья. И сам же себе ответил: – Никто! Один в поле не воин, если только этот один – не Один. Эх, была не была, наперекор всему буду делать! Никуда не поеду!
И наступила тут тишина великая на весь окрестный мир – птицы от удивления щебетать перестали, зайцы на огороде капустой подавились, собаки в будки заховались и хвосты поджали и даже бык на базу перестал колоду бодать и башку рогатую задрал – мол, как так «не поеду»?
– А вот так! – Илья слез с Сивки. – Будем ломать систему. Если гора не идет к Магомеду, значит, все нормально – горы не ходят. Дзэн, короче. Не хоти – и все тебе будет. А посему – привал и отбой. После баньки – самое оно.
И только развалился богатырь в теньке, только собрался задать храпака, как сработал дзэн! Прямо вот по всей восточной правильности сработал, как надо – послышалась издалека песня гнусная, песня гнусная, немелодичная. Надтреснутый старческий фальцет выводил:
– Ты Джонни Депп и Брэд Питт в одном флаконе.
Как «Самый лучший» ты записан в телефоне.
И ты – волшебный, ты – с другой планеты.
Я на все вопросы в тебе нашла ответы.
О, Боже, какой мужчина!
Я хочу от тебя сына,
И я хочу от тебя дочку,
И точка, и точка!
– Надо же, Боян! – обрадовался Илья и поднялся на ноги.
По дороге действительно пылил седой старичок с гуслями под мышкой. Он в очередной раз задрал узкое морщинистое личико к Яриле и собрался снова завести свое: «О, Боже, какой мужчина!», когда заметил Илью.
– Поешь, значит? – хмыкнул богатырь.
– Дык это… – Боян неожиданно смутился и покраснел. – Здравствуй, свет-Илюшенька, славный богатырь киевский!
– И тебе не хворать, – кивнул Илья. – Тебе сколько раз в дружине говорили: засунь свою попсу в… в нее и засунь, короче. «Батяню-комбата» выучил?
– Ага! – обрадованно закивал Боян.
– А «Блокпост»?
– Ну-у… выучил, да. Тоже.
– А ну давай!
Боян вздохнул, перетянул гусли на пузо, провел рукой по струнам и зачастил:
– Ну вот и все, остались мы – я и Андрюха с Костромы.
В живых на нашем блокпосту среди акаций,
Есть пулемет, есть автомат,
Есть мой подствольник без гранат,
И есть, конечно же, комбат, но тот – по рации.
Комбат по рации кричит:
«Всем действовать по плану «Щит»,
А нам с Андрюхой все равно – что щит, что меч…
Наш лексикон предельно прост,
Идет атака на блокпост,
Нам не до планов, нам бы головы сберечь…
– Достаточно, – махнул рукой Илья, незаметно промакивая рукавом ватника скупую мужскую слезу. – Верю. Выучил.
Боян облегченно вздохнул.
– Ну, я пошел тогда.
– Постой-ка, – Илья внимательно посмотрел на старичка. – Знаешь, монголы говорят: «Если два богатура встретились в степи, это не случайно».
– Дык ить я не богатур! – смикитив, что дело пахнет припашкой, заголосил Боян.
– Я образно! – оборвал его Илья. – Короче, вопрос у меня… Про Марьюшку мою и Кащея. Ты по свету мотаешься, со всяким отребьем якшаешься – может, знаешь его?
Боян еще раз вздохнул – весь жизненный опыт вопиел ему, что если сразу отмазаться не получилось, то, значит, теперь уже и не получится.
– Знаю, Илья Иваныч, как не знать. Все уже про то говорят, даже менестрели с минезингерами и акынами.
– Не, ну как всегда! – зарычал Илья. – Я все узнаю последним. А ну! – приказал он Бояну.
Уселся Боян, ноги заплел по-татарски, привалился плечиком к пню дубовому, подзинькал гуслями и объявил:
– «Про царевича Серегу и Агриппину Кащеевну».
Быль!
– Про кого-о?! – у Ильи вытянулось лицом. – Какого еще Серегу?!
– Илья Иваныч, – мягко произнес Боян. – Ты не серчай до времени, ты весь борщ выхлебай, тогда и мясцо на дне найдешь…
– Понял тебя. Валяй, – кивнул Илья, приготовившись слушать.
– Ларчик открываем, сказку начинаем. Дело долго делается, да сказка скоро сказывается… – загнусавил Боян, перевернув гусли – чтобы не мешали своими струнами, не отвлекали от сути. – Когда Василиса Премудрая, Василиса Прекрасная и Василиса Микулишна одна за другой отвергли костлявую руку и холодное сердце Кащея, бессмертный повелитель Тридевятого царства загрустил.
На запах грусти тут же явились и заморский гость Грин Тоска, и гость с востока Лень-ибн-Лень аль-Лениве, и давний Кащеев приятель Хандра Глумич Скукицкий.
Все обитатели Тридевятого царства – лешие, домовые, василиски, аспиды, русалки, Одноглазое Лихо и Баба-Кикимора с Кикиморанятами – приготовились к плохому. Плохое сразу же и случилось.
Кащей вместе с приятелями так грустил, тосковал, ленился, хандрил и скучал, что весь его чернокаменный дворец покрылся плесенью, зарос мхами и лишайниками. Окна занавесились паутиной, замки на дверях заржавели, а над башнями повисла темная туча, из которой все время шел дождь.
Осталось Тридевятое царство без правителя. Повздыхала нечисть, погоревала – да и принялась жить сама по себе. Долго ли, коротко ли все это продолжалось – никто не ведает, да только совсем разбаловалась тридевятая нечисть. Кот Баюн мышами увлекся, совсем перестал одиноких путников подстерегать, волшебник Черномор полетел в гости к Алладину, да так и не вернулся, кикиморы в спячку залегли, и по неведомым дорожкам шатались одни только объевшиеся мухоморами лешие.
Смотрела Баба-Кикимора на все это безобразие, смотрела – да и решила брать дело в свои цепкие руки. Раздала она Кикиморанятам метелки, себе самое большое помело взяла – и давай порядок наводить, только пыль столбом встала над Тридевятым царством!
Выгнала Кикимора из Кащеева дворца иноземных гостей, отскребли Кикиморанята мох да плесень, самого Кащея в баньке отпарили, щелоком почистили, в парадный кафтан нарядили да на трон усадили.
«Беспорядок у тебя, батюшка! – говорит ему Баба-Кикимора. – Зарос весь по самые брови. Развел, понимаешь, грязюку, а царство тем временем пошатнулось. В общем, голубь, хош ты али не хош, но придется тебе жениться!»
«Я бы и сам рад, – отвечает Кащей, – да кто за меня пойдет…»
«Как это – «кто»? А дочка моя меньшая, Скрипица Кикиморовна? Ты погляди, батюшка, какая красавица, какая умница…»
И подводит Баба-Кикимора к Кащею дочку свою. Глянул Бессмертный – а невеста тоща, зелена, на носу бородавка, зубов всего два, и оба кривые. Хотел он уже было отказаться, но Кикимора помелом пристукнула, брови нахмурила, и оробел Кащей.
Тут и свадебку сыграли. Все Тридевятое царство на ней гуляло, молодых поздравляло. В положенный срок, в темную ночь, родила Скрипица Кикиморовна Кащею не сына, а дочь.
Кащей рад-радешенек. Если бы сынок родился, пришлось бы ему трон уступать, а тут и родителям радость, и царство в своих руках останется.
«Нарекаю тебя Агриппиной, будешь людей изводить, насылать на них грипп, ОРЗ и разные ОРВИ!», – сказал Кащей новорожденной и отправился пировать.
А девочка вовсе не хотела никому вредить. Пошла она не в отца да и не в мать. Те оба костлявые, носатые, хитрые да злобные, а Агриппина вышла прямо на загляденье – личико розовое, губки бантиком, бровки домиком, глазища синие, а косы рыжие.
Так и стали жить-поживать – Кащей злодействами занимается, Тридевятым царством под бдительным оком Бабы-Кикиморы управляет, жена его по хозяйству хлопочет, а царевна Агриппина Кащеевна у окошка сидит, косы заплетает, горюет да слезы льет.
Это еще не сказка, это присказка. Сказка впереди будет…
* * *
Царевичу Сереге не везло с самого рождения. У всех царевичей имена правильные, героические, всех Иванами зовут. А его царь-батюшка Иван Стодевятнадцатый Серегой назвал. «Мой прадед Иван Иванычем был, мой дед Иван Иваныч, отец тоже Иван Иваныч, и я сам Иван Иваныч! Хочу, чтобы мой наследник нормальное, человеческое имя носил!» – так сказал на пиру по случаю рождения сына царь-батюшка, и писцы тут же и записали новорожденного царевичем Серегой Иванычем.
В детстве еще ничего было, а как вырос Серега и пришла пора подвиги всякие совершать – тут и началось. Вот поехал царевич со Змеем Горынычем сражаться. Ну, Змей перед битвой, само собой, спросил: «Как зовут тебя, добрый молодец, скажи напоследок, чтоб мы знали, кому эпитафию писать?» Ответил царевич: «Зовусь я царевич Серега…» Ну, Горыныч как начал хохотать да по земле валяться – чуть не раздавил царевича. Хорошо еще, что закашлялся, огнем поперхнулся, сам себе хобот спалил, а то сраму не оберешься.
Или вот другой случай. Выдал отец Сереге лук и отправил в чисто поле – невесту искать. Царевич честь честью выстрелил, улетела стрела в болото, прямо к Царевне-лягушке. Пришлепал к ней Серега, сам весь радостный такой! Еще бы, вон какие дела намечаются – и поход за суженой, и приключения, а в конце женитьба на красавице!
Но не тут-то было. «Здравствуй, Иван-царевич!», – человечьим голосом говорит ему лягушка. «Я не Иван», – отвечает Серега. «А кто же ты, ква-ква?» – удивилась лягушка. Пришлось сказать… В общем, прогнала зеленая Серегу. «Мне, – говорит, – Иван-царевич нужен. А с таким именем, как у тебя, добрый молодец, царевичей не бывает, ква-ква! Иди на Черном Бумере женись».
Ой, стыдобушка, ой, позорище – лягушка-квакушка отказалась замуж выйти! После этого случая опечалился царевич Серега, прихватил плащ дорожный да меч-кладенец и отправился куда глаза глядят, лишь бы от того болота подальше. Хотелось Сереге какое-нибудь доброе дело сделать, а то и буйну голову сложить. Все одно не жалко, раз никому такой царевич не нужен – не надобен, даже лягушке…
* * *
Вот едет он по дремучему лесу, семечки грызет. Смотрит – сидит на пенечке старичок. Сам ростом со сморчок, в руках лукошко, в лукошке окошко, из окошка мышка глядит, ушками шевелит.
«Здравствуй, дедуля, – вежливо обратился к старичку Серега. – Не подскажешь, куда это я заехал, что за царство-государство такое?»
«Здравствуй, добрый молодец царевич Серега, – отвечает ему старичок, – далеко ты забрался. Это царство Тридевятым зовется, и правит тут Кащей Бессмертный, а пуще него – Баба-Кикимора».
«Ага! – обрадовался Серега. – Стало быть, надобно злодеев извести и жителей освободить от таких-то правителей?»
«Да что ты, что ты! – старичок лукошко выпустил, руками на царевича замахал. – В нашем царстве одна только нечисть и обитает. Нам другого царь и ни к чему. Но ты, я вижу, парень добрый, сочувствливый. И про беду-печаль твою тоже мне ведомо. Дам я тебе, царевич Серега, мышку-норушку. Она тебя прямо к Кащееву дворцу чернокаменному и выведет, тайной тропкой, хитрой стежкой». – «Так а зачем же мне во дворец-то, коли вы своим Кащеем довольны?» – удивился Серега. «А вот узнаешь, узнаешь», – захихикал старичок, сунул царевичу в руки мышку и пропал без следа.
«Эй, дедуля!» – на всякий случай крикнул Серега, но никто не отозвался. «Ну дела, – подивился царевич. – И чего мне теперь с этой мышкой делать?»
Тут мышка на землю – скок! – и прямо в лесную чащу побежала. Привязал Серега коня и следом бросился…
* * *
Бежал-бежал царевич через дремучий лес, плащ походный о сучья изодрал, сапожки сафьяновые о корни пооббил. И вывела его мышка прямо к Кащееву дворцу. Вывела, пискнула на прощание, хвостиком махнула – и в норку спряталась.
Огляделся Серега. Вокруг дубы да ели, коряги да топи. Дворец в небо уходит, и ни двери, ни ворот не видать. Лишь на самом верху, под крышей, окошко виднеется.
Пока царевич присматривался, в окошке девица показалась – косы рыжие, брови дугой, глаза синие, губки алые. Глянул на нее Серега – и обомлел. Стоит, ни рукой, ни ногой шевельнуть не может, так приглянулась ему Кащеева дочка.
А девица села у окошка, гребень достала, принялась волосы свои расчесывать да песню петь:
У синички два крыла,
У коромысла два ведра,
У зайчика два ушка,
Две лапки у лягушки,
В избушке два окна,
Лишь я всегда одна…
Стоит царевич Серега, а на него сверху дождик капает – это царевна Агриппина Кащеевна по своей горькой доле плачет-убивается.
Не выдержал тут добрый молодец и крикнул: «Не плачь, красна девица! Авось я тебя освобожу из неволи!»
«Как же ты меня освободишь?» – спрашивает его Агриппина. «К батюшке твоему пойду и посватаюсь», – отвечает Серега. «Ой, что ты, что ты, и думать не смей! Батюшка мой бессмертный, тебя на бой вызовет да и погубит. Давай лучше я тебе косы свои спущу, ты ко мне и поднимаешься, а?»
Почесал царевич голову, пораскинул умишком: «Была одна птичка в клетке, а ежели я к ней залезу – две станет! Что же делать?»
Думал-думал – и придумал! «Эй, краса ненаглядная, ты лучше косы свои к окошку привяжи да сама по ним ко мне спускайся. Я тебя домой увезу, женой мне будешь, царевной, а придет срок – и царицей!»
Теперь Кащеевой дочке пришел черед думать. «Коли я косы привяжу да спущусь, потом их обрезать придется. Как же без косынек своих останусь?» Но поглядела Агриппина на чернокаменный дворец, на дремучий лес вокруг, потом на Серегу, что внизу стоял, рукой махал, и решилась.
Привязала она свои косы, спустилась вниз и говорит: «Вот она я. Не хочу я быть Кащеевной, не хочу людям вредить, грипп-простуду на них насылать. Руби мои косы, свет-Серега, и бери меня в жены!»
Обрадовался царевич, выхватил меч-кладенец, махнул раз, махнул другой – а косы-то и не рубятся! Заколдовала косы внучкины Баба-Кикимора, крепче железа, крепче камня их сделала.
«Что же нам делать, суженый мой?» – спрашивает Кащеева дочка. «Не бойся, Агриппинушка, не плачь, милая. Я сейчас наверх поднимусь, косы твои отвяжу, ты и беги прямо к моему батюшке, царю Ивану Стодевятнадцатому. Пусть он войско поднимает да на Кащея войной идет, а я покамест в твоей светелке оборону держать буду!»
Не знали Серега-царевич и Агриппина Кащеевна, что Баба-Кикимора давно уже их разговоры подслушивала. Как услыхала старая ведьма, что за беда Тридевятое царство ждет, бросилась она опрометью в светелку, сама косы внучкины отвязала и вниз скинула.
«Езжай с ним куда хошь, – кричит, – непокорница-своенравница! Езжай, чтобы духу твоего не было! А приданое после обозом пришлем…»
Обрадовались тут Серега да Агриппина, обнялись и рука об руку через дремучий лес пошли. Пробрались сквозь чащу, сели на коня и помчались что есть духу.
* * *
Царь Иван Стодевятнадцатый благословил молодых, под венец поставил. Обручились царевич Серега и Агриппина Кащеевна, свадебку веселую сыграли, даже тестюшка приезжал – молодых поздравить.
Все, сказке конец, закрываем ларец.
Договорил старичок, закрыл глаза да и захрапел с присвистом, словно в носу у него бузинная свистулька вставлена была.
– Э, дед! – толкнул Бояна Илья. – Мы так не договаривались! Ты мне что обещал, пенек трухлявый? Ты мне про Марьюшку мою обещал обсказать, а вместо этого какую-то семейную сагу выдал. А ну, рота, подъем!! Форма одежды – голый торс, выходи строиться!
Боян подскочил на месте как укушенный, глаза открыл и запричитал, точно на свадьбе:
– Ой, не губи, ой, не дави, славный богатырь! Запамятовал я, упустил самую мякотку, финалочку былинную!
– Ну так давай, рожай, – покачивая булавой, посоветовал Илья. – Время не ждет!
– Истину глаголешь, Илья Иванович. Ну, так слушай, – Боян снова уселся поудобнее, закатил глазенки и завел своим заунывным голоском: – Все бы хорошо и ладно стало в тридевятом царстве, кабы не одна беда-напасть – засохли цветы-вониолусы, что у подножья Черной башни росли. Раньше-то Кащеева дочка их своими слезами поливала, а теперя некому стало в светелке горевать да плакать.
– Да и Блуд с ними, с вониолусами этими! – махнул рукой Илья. – Подумаешь, велика беда!
– Велика, ой, велика оказалась беда… – Боян затряс бороденкой. – Дело в том, что сама Баба-Кикимора те цветы пуще всего на свете любила…
– Эстетика! – понимающе кивнул Илья.
– Какой там, – махнул рукой Боян. – Есть она их любила. В салате или квашеными. В общем, деликатес, понял?
– Понял, понял, Марьюшка моя при чем?
– Ну, Кащей, он ведь от возраста да и по наследственности невеликого ума мужчина, прямо скажем, – рассудительно проговорил Боян. – Вот в силу своих способностей он и рассудил – новые слезы нужны, и чтобы катились они из глаз таких же голубых, как и у дочери. И чтоб волосы, губки и прочее – все такое же было. Смекаешь?
– Смекаю… – прорычал Илья, закатывая рукава. – Это что же, сморчок ты вонючий, по-твоему выходит, что Марьюшка моя на Кащеевну похожа?! Да я тебя!..
– Погоди, Илюшенька! – взмолился Боян, проворно сунул руку за пазуху и вытащил парсунку на липовой дощечке. – Гляди!
– Ты пошто лик Марьюшки моей с собой таскаешь? – еще более нахмурился Илья. – Извращенец, штоле?
– Да не Марьюшка это, а сама царевна Агриппина Кащеевна Царева, жена царевича Сереги Ивановича! – выпалил Боян. – Видал, как схожи? Теперь понял?
– Теперь понял… – прошептал Илья, глядя на ненаглядный лик. – Точно извращенец…
