8
Бояна Илья отпустил под вечер, когда огненный лик Ярилы потускнел и ленивым колесом закатился за синие горы. Старик был пьян, охрип от песен, но бодро вышагивал по дороге, пыля лаптями и время от времени выкрикивая:
– Артиллеристы, Сталин дал приказ!
И по лесам, по сопкам, по воде!
Илья посмотрел ему вслед, потряс опустевшей баклажкой, пальцем подхватил последнюю, прозрачную, как бриллиант, каплю спирта и слизнул ее шершавым языком.
– Эх, чего ж его все время не хватает… – с тоской проговорил богатырь и зашвырнул баклажку в придорожный бурьян.
Пить с Бояном Илья затеялся после того, как осознал все выданные стариком на-гора новости. Сказать, что были они безрадостными – значит ничего не сказать. Марьюшка ненаглядная сидела в Кащеевой высокой-превысокой Черной башне и поливала слезами вониолусы Бабы-Кикиморы, и освободить ее не было никакой возможности, окромя прямого решительного штурма, сопряженного с широкомасштабными боевыми действиями, влекущими за собой большие человеческие жертвы, разрушения жилого фонда и изменение рельефа местности.
Попытку договориться с Кащеем добром Илья отмел сразу как несостоятельную. Во-первых – с кем договориться? С Кащеем?! Ага, щаз! А во-вторых, когда это русские богатыри с кем-то договаривались? Он же Муромец, а не Муромович.
Оставался только конфронтационный, сиречь военный вариант развития событий. Но для его реализации требовались: а) оружие, обмундирование и амуниция с боеприпасами; б) живая сила в количестве, достаточном для выполнения задания.
Ни того, ни другого в наличии не наблюдалось. Обо всем этом Илья успел подумать, пока потчевал Бояна спиртом и пел с ним военные песни.
Свечерело. Надо было что-то делать. Ничего не происходило. Сивка копытил землю, добывая трюфели. Взошла луна. Ветер шумел в ивах, в пруду квакали лягушки. Наступил тихий час теней.
– Твою же ж мать! – с чувством произнес Илья в пустоту волнующихся пространств.
Он не знал, что делать.
Богатырь свято чтил завет старого китайца Сунь Цзы: «Война – это путь обмана», и рад был бы обмануть всех и вся, а уж особенно Кащея, но понятия не имел, как совершить сие достославное деяние. Ложиться спать не хотелось, и опять же по двум причинам – утром наступит похмелье, это раз, и ничего не изменится – это два.
В темноте по дороге прошли двое путников невысокого роста. Они пошатывались, цепляясь друг за друга, загребали пыль волосатыми ногами и на два голоса тянули заунывную песню:
– Братка Мерри, идти не могу.
Я ногой зацепился за сук.
Мне б еще только рану в боку –
И тогда вообще – каюк!
И зачем на рожон было лезть,
Жизнь сто раз за Кольцо отдавать?
Братка Мерри, оставь меня здесь,
Буду тут я лежать-помирать… – завывал один.
Второй немедленно откликнулся:
– Говорить такого не смей!
Мы пять лиг всего чапаем!
Что, устал уже, Перегрин?
Шевели давай лапами!
Я травы нарвал – покури.
Вот Валарам молюсь за нас.
Потерпи, Перегрин, потерпи,
Добредем как-нибудь, Гэндальф даст…
Тут снова подхватил первый, тоненьким и тоскливым голоском:
– Мне глядеть на тебя смешно!
А трава вся пробитая…
У Валаров небось дел полно,
Чтоб возиться с хоббитами.
Ну а если они слышат нас,
Передай мысль заветную:
Пусть пошлют они нам тотчас
Эльфов рати несметные.
Второй путник не замедлил с ответом, сурово допев:
– Ты словами так не шали,
Эльфов нам ни к чему приплетать…
Мы с тобой пол-Фангорна прошли,
Где же энты, едрена мать?!
Завтра утром с восходом зари
Наберемся мы силушки.
Потерпи, Перегрин, потерпи,
Потерпи, Перегринушка!
Путники прошли мимо Ильи и канули в ночной тьме, только их и слышали.
– Мне бы тоже эльфов рати несметные не помешали, – проворчал в бороду Илья.
До самого рассвета думал богатырь тяжкую думу, да так ничего и не придумал. И когда солнечная супонь ослабла и позволила светилу расталдыкнуть лучи по белу светушку, Илья поднялся, с хрустом потянулся и запрыгнул на Сивку.
– Вот всегда одно и то же, – сказал богатырь, умащиваясь в седле. – Как не мозгуй накануне, а все одно в бой едешь, будто кувшин…
– Поясни! – прошелестело из бурьяна.
– Пустой и звонкий! – усмехнулся Илья и, не оглядываясь на спросившего, взял коня в плеть. Сивка пошел ровным наметом, выбивая из дороги пыль.
К обеду одолел Илья не менее тридцати верст. Пора было делать привал, Сивке требовался отдых, да и сам богатырь не прочь был перекусить и перекемарить под бузинным кустом. Этот закон жизни Илья знал на ять: после обеда штаны продай, но выспись!
Однако бытие всегда развивается совсем по иным законам, и главнейшим из них является отнюдь не пресловутая 282-я статья, а Закон подлости.
И вот только Илья улегся и смежил вежды, как послышался бодрый конский топот и чей-то надменный и дерзкий голос произнес:
– Кто ты такой и откуда?
Илья открыл один глаз. Перед ним высился всадник, закутанный в темный плащ, полы которого оттопыривали сразу два меча. На лбу всадника блестел золотой обруч. Конь его храпел и ронял в пыль клочья пены.
– Да пошел ты, – пробормотал богатырь в нарушение всех традиций и перевернулся на другой бок.
Озадаченный всадник спешился и, звеня шпорами, двинулся к Илье.
– Имя! – каркнул он. – Имя… сестра!
– Не сестра я тебе, гнида арканарская, – проворчал богатырь, потом понял, что сон ушел окончательно, и назвался: – Илья.
– Илья… – произнес незнакомец. – Я знавал одного Илью. Первый богатырь при дворе Киевского князя. Ты его родственник?
– Увы, да, – сказал Илья. – Правда, дальний родственник, но им все равно… до двенадцатого потомка.
– И чего же ты тут лежишь, Илья?
– Отдыхаю перед дальней дорогой.
– И куда же ты едешь?
– Куда-нибудь… Подальше. Многие едут в Ирукан. Попробую и я в Ирукан.
– Так-так, – произнес всадник. – И ты вообразил, что благородный дон проведет тебя через заставу?
Илья промолчал.
– Или, может быть, ты думаешь, что благородный дон не знает, кто такой богатырь Илья из села Карачарово?
Илья молчал. Всадник запрокинул голову и прокричал, подражая глашатаю на Королевской площади:
– Обвиняется и повинен в ужасных, непрощаемых преступлениях против бога, короны и спокойствия!
Илья молчал.
– А если благородный дон безумно обожает дона Рэбу? Если он всем сердцем предан серому слову и серому делу? Или ты считаешь, что это невозможно?
– Ща в лоб дам, – басом сказал Илья. – Утомил.
– Видишь ли, я думал, что ты шпион. Я всегда убиваю шпионов, – улыбаясь, произнес всадник.
– Шпион… – повторил Илья. – Да, конечно. В наше время так легко и сытно быть шпионом. Ладноть, хватит дурака валять. Здорово, блааародный дон Румата.
– Здорово, Илья! – Румата улыбнулся, спрыгнул с коня, присел рядом. – Чего ты тут? Дело пытаешь или от дела плутаешь?
– Кащей Марьюшку похитил. Уволок, падлюка, в свое гнусное царство три крестик девять. Знаешь туда дорогу?
Румата задумался.
– Это трудный и опасный путь, – сказал он.
– Богатыри не ищут легких путей, – возразил Илья.
Румата снова задумался.
– Ну, – сказал он, – тогда получается, что у нас есть только одна дорога – и она заведомо никуда не ведет. Нам не добраться до царства Кащея. Элронд мудр, мы все это знаем, и единственную дорогу, ведущую к победе, никто не назовет дорогой безрассудства… но вместе с тем она неодолима, и нас неминуемо ждет поражение.
– Поражение неминуемо ждет лишь того, кто отчаялся заранее, – возразил Илья… – Признать неизбежность опасного пути, когда все другие дороги отрезаны, – это и есть истинная мудрость. Поход в царство три крестик девять кажется безрассудным? Так пусть безрассудство послужит нам маскировкой, пеленой, застилающей глаза Кащею. Ему не откажешь в лиходейской мудрости, он умеет предугадывать поступки противников, но его сжигает жажда всевластья, и лишь по себе он судит о других. Ему наверняка не придет в голову, что можно пренебречь властью над миром, и наше решение уничтожить Кольцо… тьфу ты, спасти Марьюшку, собьет его с толку.
– Я тоже думаю, – проговорил Румата, – что поначалу он не поймет, в чем дело. Дорога к Кащею очень опасна, но это единственный путь к победе. У себя дома он всемогущ, так что тому, кто отправится в тридевятое царство, ни сила, ни мудрость не дадут преимуществ – тайна, вот что здесь самое важное, и, быть может, эту великую миссию слабый выполнит даже успешней, чем сильный, ибо сильный не привык таиться от опасностей, а борьба с Кащеем приведет его к гибели. Слабые не раз преображали мир, мужественно и честно выполняя свой долг, когда у сильных не хватало сил.
– У сильных не хватало сил… – передразнил Румату Илья. – Масло масляное. А говорят, профессор филологии писал! Ладно, я один пойду, ты только дорогу укажи.
– Когда сквозь муть осенних слез оскалится мороз,
Когда ясна ночная студь, В глуши опасен путь,
– сказал Румата и добавил: – Но неразведанный путь гораздо опасней.
– Все, все, хватит! Просто рукой покажи! – взмолился Илья.
– Ехай вон туда, – махнул латной рукавицей Румата и вскочил на коня. – До границ Черной страны осталось совсем недалеко.
И он ускакал, оставив Илью в одиночестве.
Богатырь сплюнул в дорожную пыль и проворчал, глядя вслед хромающей лошади Руматы:
– Интересно, что у него с ногой?
