Глава 10

Заяц пугливо оглянулся по сторонам, остановился, прислушиваясь и принюхиваясь. Он, казалось, чувствовал волка, но не знал, где тот прячется. Зато Пахомов прекрасно все видел. И зайца он мог уложить с одного выстрела, но, увы, стволы у него без глушителей, а где-то рядом бродит опасность. Ищут Олега, он точно это знает. Вчера проходили мимо – высматривали, вынюхивали, но так и не заметили его.

Заяц пугливо задрожал, прижав уши, и поскакал прочь. Так и не увидел он Олега, но почувствовал исходящую от него опасность и удрал от греха подальше.

Впрочем, Олег и не собирался в него стрелять.

Ему повезло: в обмен на пулю он получил доступ к богатым трофеям. Охотники по его душу знали, что могут застрять в лесу надолго, поэтому прихватили с собой рюкзаки. А там и провиант, и спальники, а в одном рюкзаке он нашел еще и маскировочную накидку.

Кроме того, добычей стала дальнобойная портативная рация, работающая на коротких частотах. Правда, от нее пришлось отказаться. С Москвой по ней не свяжешься, а засветиться можно запросто. Радиостанция редкая, отечественная, возможно, изготовленная под заказ. Не исключено, что в комплекте к этим штукам приобретено было и оборудование для их обнаружения.

Олег взял с собой все, что мог унести, с поправкой на ранение. Он шел долго, а когда иссякли силы, стал искать место для стоянки. И местность он выбирал под свою маскировочную накидку. Из этой накидки он соорудил небольшой шалашик, в котором даже на четвереньки не встать. Только лежать и лежать. Третий день он отлеживается, набираясь сил.

Пуля прошла навылет, жизненно важных органов не задела. Входное и выходное отверстия он прижег порохом, больно было – жуть, зато раны уже заживают. Температурная лихорадка потрясла немного и отпустила. Сейчас все хорошо. Раны обработаны, бинт относительно чистый. И на спальниках лежать мягко, тепло. С провизией пока без проблем… Тесно в шалаше, не развернуться. Нельзя двигаться и привлекать к себе внимание, но то нога зачешется, то под лопаткой зуд проснется. Рана – отдельный разговор, там постоянно болит, свербит, ноет. Бинты есть, антисептики, но перевязка только ночью. А днем – лежать и не шевелиться. Днем еще и солнце припекает, а вентиляция в шалаше слабая, все закупорено, только маленькая щель для наблюдения. Нельзя открываться, иначе свежий воздух вытеснит затхлость, которая имеет запах. Опасность где-то рядом, и обоняние у нее острое. А если Чащин собак привлечь догадается?..

И еще: в закупоренное пространство не проникают комары и прочий гнус. Просачиваются лишь некоторые особо злобные элементы, но Пахомов уже не обращает на них внимания. Сначала смирился, потом привык, а сейчас и вовсе не чувствует укусов. И как чесотку подавлять усилием воли, он знает…

Лежать и прятаться от врагов – это не выход. Именно поэтому Олег и не стал рыть схрон. Да и опасное это дело. Свежая земля имеет свой запах, а это – серьезный демаскирующий фактор. Олег не хотел стать жертвой «охотников», поэтому палец у него всегда на спусковом крючке. Тяжело лежать без движения, но терпимо. У него есть опыт выживания, и это помогает. А еще он чувствовал себя раненым волком. На котором заживало как на собаке.

Уходить нужно. И чем скорей, тем лучше. А идти нужно в город. Или в какой-нибудь поселок, где есть телефонная связь. Позвонить в Москву, рассказать о том, что произошло, запросить помощь. Но Чащин наверняка уже перекрыл доступ к связи. И местных жителей, скорее всего, настроил против Олега. Не исключено, что и награду за его голову объявил. В таких условиях далеко не уйдешь. И все равно нужно действовать. Поэтому завтра в ночь он отправится в путь. А этой ночью постарается привести себя в порядок – выстирать одежду, помыться, чтобы минимизировать запах. А сейчас – лежать, смотреть в оба. И в карту местности не забывать поглядывать. Он уже успел ее изучить, но повторение лишним не будет.

Исчез Пахомов, как сквозь землю провалился. Ищут его, а все без толку. Оттого и неспокойно на душе. Можно даже сказать – лихорадит ее от волнения. Но унывать нельзя. Уныние – прямой путь к поражению, а ему нужна только победа. Что, если с Татьяной повезет? Вдруг она станет его утешительным призом? С этой надеждой Чащин и приехал на заимку.

Он обещал Знаменовой приехать на следующий день, а приехал только на третий. Зашел к ней в комнату, сел в кресло. Порядок у нее идеальный, кровать заправлена, форма наглажена. Вид свежий, опрятный. Настоящий подполковник…

– Итак, Татьяна, ваш ответ? – спросил он, любуясь этой необычной женщиной.

– Я согласна, – с грустью в голосе сказала она.

– Замечательно! – поощрительно улыбнулся Чащин.

– Я согласна взять на себя вину в убийстве Духова и Черновицына.

– Татьяна Сергеевна! – Он развел руками, выражая свое возмущение.

– И еще я могу согласиться стать вашей любовницей. – Она опустила голову – будто в знак смирения перед судьбой.

– Можете согласиться?

– У меня есть условие.

– Мне кажется, я знаю какое.

– Я хочу, чтобы вы оставили в покое Пахомова.

– Он опасен.

– Я же беру вину на себя.

– Он знает, что ты не убивала.

– С ним можно договориться.

– Как?

– Пусть он подержит в руке пистолет Черновицына.

– Тогда он тоже станет причастным к убийству своих оперов.

– И причастным, – уныло кивнула Татьяна. – И сговорчивым.

– А если ему дать и твой пистолет?

– Нет. Должно быть так, как я сказала. Или не будет никак…

– Хочешь пожертвовать собой ради него? – зло спросил Чащин.

Знаменова практически согласилась стать его женщиной, он получил на нее право, может, именно поэтому ревность схватила за горло со страшной силой. Пахомов стал не просто опасным противником, но еще и соперником.

– Называй это как хочешь, – сказала она, устало качнув головой.

– Хорошо, я сделаю так, как ты говоришь.

– Тогда я стану твоей любовницей.

– Ты станешь моей прямо сейчас.

– Да, я понимаю, в моем положении глупо требовать гарантии.

– А я, пожалуй, потребую. Твоя покорность – моя гарантия.

– И я должна тебе дать… гарантию, – грустно усмехнулась Татьяна.

– И дать прямо сейчас.

– Ты обещаешь сохранить жизнь Пахомову? – В ее взгляде не было вызова, требовательной жесткости, но голос затвердел.

Чащин задумался. Он не мог сохранить жизнь Пахомову, но почему бы не дать обещание? Разве он не хозяин своему слову? Тем более что Пахомов пока еще на свободе. Вот когда его возьмут, тогда слово можно будет забрать.

– Обещаю, – кивнул он.

– Что ты обещаешь?

– Сохранить Пахомову жизнь обещаю.

– Я тебе не верю, – качнула головой Татьяна. – Я не вижу в тебе искренности.

– А что ты во мне видишь? – усмехнулся он.

– Вижу. – Ее голос дрогнул, взгляд устремился в сторону.

– Ты видишь, а я чувствую. Чувствую, как моя душа тянется к тебе.

– Нижней своей частью.

– Философия жизни – все движется от низов к верхам.

Он расстегнул нижнюю пуговицу на ее кителе, взялся за следующую, и так – до самого верха. Знаменова даже не шелохнулась. Она стояла и в упор смотрела на него – с тихим, но жестким осуждением во взгляде. Он дал ей слово, но Татьяна ему не верила, может, потому считала себя вправе отказать. Но ему-то какое дело до ее прав? Он хозяин положения, ему все можно, и, судя по всему, Татьяна это понимает.

Он снял с женщины юбку и ощутил толчок в нижней части души. Он стащил с нее колготки, заставив переступить с ноги на ногу, это вызвало еще более сильный толчок. Следующей на очереди была рубашка. Изнывая от нетерпения, Чащин расстегивал на ней пуговицы, а Татьяна продолжала смотреть на него все с тем же немым осуждением. И этот взгляд не просто действовал на нервы, он угнетал психику. Снимая с женщины рубашку, Чащин ощутил новый толчок, но не от себя – к ней, а вовнутрь. Это был обратный толчок, снимающий напряжение плоти. За ним последовал второй, третий. Осталось только снять с Татьяны комбинацию, когда он почувствовал себя полностью разряженным конденсатором.

А еще вдруг вспомнилась первая женщина, которую он познал. Ему было семнадцать, ей – двадцать шесть. Он лихорадочно ее раздевал, а она лежала, пьяно глядя в потолок, и перемалывала в зубах жвачку. Он раздел Маньку, навалился на нее, но вдруг понял, что не может. И не смог. Потому что не умел.

А сейчас ему сорок шесть, он опытный, у него была масса женщин. И еще он был два раза женат. У него не могло не получиться. Но не получилось. Он вдруг понял, что не сможет.

А Татьяна тоже опытная женщина. К тому же следователь. И она все поняла.

– Ничего, в следующий раз получится.

Он вспылил, но не увидел злорадства в ее глазах. Ни злорадства, ни разочарования. Зато можно было разглядеть обещание. Да, так и сказала: в следующий раз. Что ж, у них еще все впереди. И успокоился.

Название у ботинок нерусское, но производства они отечественного. Легкие, прочные, сколько уже на их долю выпало – в одной только илистой воде чуть не полдня отмачивались, и ничего, выдержали. Джинсы порвались в двух местах, но слегка, и это не страшно, тем более что мода на рваность не проходит. Кожаная куртка выдержала проверку на прочность, сколько ни цеплялись за нее колючие ветки, нигде ничего не порвано. Пулей разве что прошило. А кровь он смыл и одежду постирал. И сам вымылся.

Все готово к дальнему путешествию. Рюкзак за спиной, в нем остатки роскоши и, главное, несколько полных обойм для карабина. И для «стечкина» еще есть боезапас. Вещи уложены плотно, ничего не должно звенеть. Пахомов подпрыгнул – тихо все. На губах появилась улыбка. Действительно, не гремит на нем ничего, не звенит, но, главное, есть силы подпрыгнуть. И, конечно же, идти по ночному лесу, который почему-то кажется совсем не опасным. Карабин с оптикой на плече, пистолет в кобуре, нож под рукой – никакой зверь не страшен. И двуногих волков он больше не боялся. Если что, маскировочная накидка превратит его в куст. Карабин обернут мхом, оптика слегка подкопчена, чтобы не было бликов. Ранение дает о себе знать, но серьезной помехой не является.

Олег действительно чувствовал себя волком. И зрение у него отменное, и слух, и обоняние острое. Но, главное, на нем действительно заживает как на собаке. Две пули в нем побывали, одна за другой, и ничего.

Он осмотрел место своей лежки. Следы пребывания уничтожены, трава, правда, слегка примята, но за ночь она поднимется. И ветки кустов распрямятся. Ни одна веточка не сломана, а совсем еще зеленая листва слишком крепкая, чтобы ее можно было сбить легким движением. К утру свежий ветер разгонит последние запахи, и от «схрона» не останется и следа. Люди Чащина не должны получить точку отсчета, от которой они смогут выйти на цель.

А если вдруг получат, если вдруг выйдут, бояться их не надо. Олег вооружен и очень опасен. Тем более он уже вынес предупреждение, и кто этого не понял, пусть пеняет на себя. Тем более он сотрудник полиции, нападение на него – само по себе преступление. Одним словом, он имел полное право убивать. И он будет это делать, если его не оставят в покое…

Карта в рюкзаке, а к местности Олег уже «привязался». Он знал, где находится, имел представление, куда идти. Карта ему сейчас не нужна, первое время он будет двигаться по памяти, пока не выйдет к дороге… Вперед!..

К дороге он вышел через час-полтора неспешного и бесшумного пути. Тихо вокруг, если не считать уже привычных для слуха звуков. Даже сквозь птичий пересвист можно услышать, как шебуршатся в прелой листве зверьки, хлопает крыльями сова. А где-то вдалеке вдруг завыл волк.

Олег остановился, глянул вверх. А луна-то полная – завораживающе красивая, зовущая. Ее пересекало облако, похожее на длинный крейсер с дымящими трубами. А может, это был космический корабль из неведомых миров. Олег поймал себя на мысли, что любуется луной. Но желания завыть на нее не возникло. Может, и влилось в него через волчью кровь что-то звериное, но все-таки он человек. Просто человек, а не оборотень, который в полную луну испытывает необъяснимую потребность убивать. Не оборотень, который убивает в удовольствие…

Может, и открылись в нем охотничьи сверхспособности, но все-таки он чувствовал себя человеком. И у него не возникнет желания выходить в полнолунную ночь и убивать людей. Как это было с Чащиным. Олег и раньше догадывался, что с этим типом не все чисто, но теперь у него появилась уверенность. Чащин и был тем самым оборотнем, который убивал в свое удовольствие. Потому он и знал, кого нужно искать. Он почему-то не выгораживал себя, не прятался за своих подопечных, с которыми держал под контролем весь город.

Чащин хотел, чтобы следствие занялось маньяком и не лезло в проблему, которая стоила государству не один пуд золота в год. А возможно, счет шел на целые тонны.

Олег решил копать в глубину, он хотел узнать, кто такой Мазай и какая сила стоит за ним. И самого Чащина он собирался просветить. Его предупредили, он не понял и не догадался замаскировать свои намерения. И жестоко поплатился за это. Чащин понял, что с майором Пахомовым по-хорошему не договоришься, поэтому рубанул сплеча. Сначала он убил егеря Бортникова, а затем попытался уничтожить группу Знаменовой. С Черновицыным и Духовым он справился. И с Татьяной тоже, хотя неясно, убили ее или нет. Голикова говорит, что нет, но ведь она может ошибаться…

Если Татьяна жива, ее нужно найти. А выйти на нее можно по следу Чащина. И этот след взять поможет следствие, которое нужно продолжить, несмотря ни на что. Не поедет Олег в Москву, не станет связываться с начальством. Как ни крути, а есть его вина в том, что группа погибла. А раз так, он просто обязан закончить начатое и вывести оборотня на чистую воду.

Все началось с Варнавиной. Преступник ударил ее ножом в правую почку. Затем таким же образом был убит Сайко. Преступник намеренно сменил почерк и сработал под левшу. И оба они были убиты в полнолуние. Видно, не выдержал Чащин, поддался зову природы и вышел на страшную тропу. Жажда крови срывала крышу, но не лишала разума, отсюда и разнообразие в действиях. Варнавину он ограбил, а Сайко нет…

Калинкина погибла, когда луна шла на спад. Возможно, именно поэтому жажду крови разбавила обостренная по весне тяга к женскому телу. Калинкину сначала изнасиловали, а потом задушили. Или ее изнасиловали ради разнообразия, которое сбивало следствие с толку.

Но почему в гибели Калинкиной обвинили Пирогова? Тернов действительно подозревал его, или он решил вывести из-под удара Чащина? Вычислил настоящего убийцу, пришел к нему на поклон, тогда и получил задачу. А Тернов мог работать на Чащина. Достаточно вспомнить причину, по которой Знаменова и Олег со своими операми заночевали в усадьбе лесника. Что, если это Тернов и вывел микроавтобус из строя? Сделал это, а потом уехал в Косовку…

В апреле действие луны усилилось. Возможно, Чащин и пытался сдержать себя, но не смог. Может, он и на ночную прогулку отправился без оружия, чтобы никого не убивать. Но столкнулся с гуляющей пенсионеркой, и понеслось. Накинулся на старуху и обрушил камень на ее голову.

Потом он снова отправился на ночную прогулку. На этот раз взял с собой шило. Но убивать никого не стал. Прошелся по городу, сдерживая свои порывы, потом поймал такси и отправился домой. Но в такси не сдержался и пустил шило в ход… А таксиста Грибова он убил неподалеку от своего дома. Хоть и косвенная, но улика…

Потом на очереди была Дорохова. Чащин не обычный оборотень, возможно, он даже не перевоплощается в зверя. Может быть, сам по себе вид крови не привлекает его. Потому и убил он девушку так, чтобы не пролилось ни капли. Раздел ее, а насиловать не стал – возможно, для того, чтобы не возникло аналогии с убийством Калинкиной.

А потом приехала следственно-оперативная группа из Москвы. И Чащин принял меры. Возможно, это он убил Духова и Черновицына… В любом случае Чащин должен ответить за все свои преступления. И желательно по закону. Именно поэтому следствие придется возобновить. И начать нужно с Бортникова. Не мог же Чащин убить егеря только для того, чтобы освободить его дом. Да и Голикова давала понять, что были за ним какие-то грехи. А где живет Голикова, Олег знал…

Большой красивый дом с крытым бассейном в атмосфере тишины и покоя; не очень молодая, но красивая экономка, полная страстного огня, – что еще нужно для счастья?

Еще совсем недавно следователь Кручинин рассуждал иначе. Жизнь – это борьба, сердце – пламенный мотор. Он боролся с криминалом по мере своих сил и возможностей, два раза был ранен, сердце билось в унисон с его мыслями, в которых не было места сомнениям и жалости к врагу. Он честно исполнял свой долг и готов был продолжать в том же духе. Но жизненная усталость вдруг навалилась на него, а здесь, в Волкобойске, так хорошо и спокойно. Кому-то крышу здесь срывает, а на Кручинина, напротив, местный климат действует благотворно. Он сам сибиряк, ему здесь комфортно.

Заместитель главы администрации оказался настоящим душкой, выделил для группы целый дом. Бассейн в павильоне, бильярд на мансарде, теннисный корт во дворе – красота! Но, главное, в доме появилась экономка, хорошенькая женщина по имени Лиза. И Кручинин ей определенно понравился.

Только вот нельзя ему расслабляться. Обстановка в городе очень серьезная. Сначала Волкобойск встряхнула череда убийств, затем в тайге бесследно исчезла группа подполковника Знаменовой. Кручинин выезжал на место, но след взять не смог. Да и какой может быть след, когда вокруг пугающая тайга? Это городские джунгли он освоил, а таежные – нет. И опера у него плохие охотники. Спасибо Чащину, он взял розыск пропавшей группы на себя. Кручинин ему, конечно, помогает, но инициатива, увы, ему не принадлежит.

Да и не в том Кручинин возрасте, чтобы бегать по тайге. Пятьдесят два года как-никак, пенсионный возраст уже даже не на носу, а в глазах. Рапорт на продление срока службы каждый год приходится писать. А если не продлят, если отправят в отставку, как быть? В Москве у него не все ладно. Квартира трехкомнатная, но дочь и сын уже взрослые, у них семьи, дети, а жить негде. Три семьи в одной квартире – это слишком. Если бы еще жена устраивала, но Лариса уже достала его своим нытьем. В неудачники его записала, более того, грозится уйти. Дескать, как найдет достойного мужика, так и подаст на развод. Как будто могут найтись желающие на ее восемь пудов живого веса. Молчала бы…

Вот если бы Лариса была такой хорошенькой, как Лиза, тогда он мог бы всерьез воспринимать ее угрозы, а так – только курам на смех. Но там ведь не только смех, но и обида. Лариса в чем-то права, он действительно не совсем успешен в жизни. Карьеру не сделал, генеральская зарплата ему не светит, впереди – унылая пенсия. Была бы дача – уехал бы, закрылся там от всех. Но нет у него дачи, не обзавелся. Все служба, служба, ничего, кроме службы…

Эх, если бы случилось чудо, если бы Лиза вдруг стала его женой, а этот прекрасный дом – его собственностью. Начать бы жизнь сначала… Но, увы, это неосуществимая мечта, и это нужно понимать.

В дверь постучали.

– Да!

Ночь на дворе, опера играют в бильярд на мансарде, а Игнат Игоревич уже собрался спать. Он лежал на большой кровати перед экраном огромного телевизора, в полном одиночестве. И никто ему сейчас не был нужен. Кроме Лизы.

А именно она и пожаловала к нему.

Во взгляде нежность, на губах милая улыбка, в руках поднос. Строгое серое платье на ней средней длины, но как же она в нем сексуальна!

– Игнат Игоревич, я тут печенье приготовила.

Действительно, Кручинин ощутил запах ванили. Горка печенья на тарелке, большой стакан молока.

– Спасибо…

Игнат Игоревич и хотел бы подняться, но как-то не привык щеголять перед дамами в трусах. Даже перед женой всегда ходил в штанах.

– А ребятам отнесли?

– У них пиво, им неинтересно… А вы такой домашний.

– Домашний?

– Думаете, мне нужны крутые парни?

Она поставила поднос на тумбочку и села на постель, впритирку к нему. Кручинин хотел отодвинуться, но не смог себя заставить. Тепло упругого тела вспенило кровь.

– А кто вам нужен?

Он потянулся к подносу, Лиза это заметила, но даже не шелохнулась. Она могла бы подать ему молоко, но, видимо, ей захотелось, чтобы он прикоснулся к ней. Или даже обнял.

И он прикоснулся к ней, отчего в горле пересохло еще больше. Отхлебнул несколько глотков молока, поставил стакан на место. Лиза взяла его за руку, которой он как бы обнимал ее. Взяла, еще плотней прижала к себе, и от возбуждения у него зашумело в голове.

– Мне нужен взрослый, состоявшийся в жизни мужчина. Серьезный, основательный… Такой, как вы.

– И вы бы мне пекли печенье?

– Да. И не переживала бы за вашу фигуру, – улыбнулась она.

– Это совсем не обязательно, – загордился Кручинин.

С метаболизмом у него все в порядке, именно поэтому и фигура не страдает от лишнего веса. Он может есть много, но при этом не поправляться. А есть он мог бы печенье, которое пекла бы для него Лиза. А Лариса пусть разводится, если она этого хочет.

– Вы ешьте печенье, пока не остыло, – дрогнувшим от волнения голосом сказала она.

– А если я люблю остывшее печенье?

– Тогда придется немного подождать.

– А если я не хочу ждать?

– Тогда не ждите.

Лиза надавила на его руку и легла на бок спиной к нему. Как будто он сам уложил ее. Так он и хотел. А она не против…

– Мне кажется, это сон, – сказал он.

– Если кажется, ущипните себя… – Она положила его ладонь себе на грудь. – Или меня. Только не сильно.

Ладонь пришла в движение, и Лиза учащенно задышала. Он видел, как в томительном ожидании закрываются ее глаза. Она даже не шелохнулась, когда он расстегнул молнию на ее платье. А когда он стал избавлять ее от одежды, задвигала бедрами, помогая ему… А говорят, чудес не бывает.