Глава двадцать вторая
Стекло есть песок, а песок — стекло!
А муравей пляшет вслепую
(так, как танцуют слепые)
по краю грани — по грани края.
Яркая ночью, тусклая днём —
паучиха не знает улыбки,
но она улыбнётся, хотя
муравей всё равно не увидит,
ведь слепой ничего не видит,
а вот уже и «не видел»…
Малезэн Злопамятный (род.?).
Страшные сказки для детей
— Увы, от бездумного страха она дёргается, — прозвучал над ним голос провидомина. — Мне кажется, в последнее время её беспокойство стало… чересчур сильным, Святейший.
Паннионский Провидец взвизгнул:
— По-твоему я сам не вижу? По-твоему, я слепой?
— Ты мудр и всеведущ, — пробормотал провидомин. — Я лишь высказал свои тревоги, Святейший. Он уже не может ходить, а изуродованные рёбра мешают дышать.
«Он»… изувеченные… скрученные рёбра, словно костяные пальцы, сжимают лёгкие всё сильнее. Провидомин. Это обо мне ты говоришь.
Но кто я?
Когда-то я чувствовал силу. Давным-давно.
Был волк.
Волк. Угодивший в ловушку — мою грудь. Эти кости, да, — он не может дышать. Дышать так больно.
Вой исчез. Затих. Волк не может больше звать… звать…
Кого?
Однажды я положил руку на её покрытое шерстью плечо. У самой шеи. Мы с ней ещё не пробудились тогда. Так близко, шли след в след, но ещё не пробудились… печальное неведение. Хоть она подарила мне свои смертные видения, свою единственную историю — такой, какой знала, а глубоко в её сердце спала…
…спала моя возлюбленная.
— Святейший, твоя Мать задушит его в объятиях, если вернуть пленника к ней…
— Ты смеешь мне приказывать? — шипящий голос Провидца дрожал от гнева.
— Нет, Святейший. Я только говорю очевидное.
— Ультентха! Дражайший септарх, подойди-ка сюда! Взгляни на человека у ног твоего провидомина. Что ты думаешь?
— Святейший, — раздался новый, более тихий, голос. — Довереннейший из моих слуг говорит правду. Кости этого человека столь повреждены, что…
— У меня есть глаза! — закричал Провидец.
— Святейший, — продолжил септарх. — Освободи пленника от этого кошмара.
— Нет! Не буду! Он мой! Он принадлежит Матери! Ей нужно кого-то обнимать — он нужен ей!
— Её любовь губительна, — подал голос провидомин.
— Вы оба смеете мне перечить? Мне позвать Крылатых? Чтобы они вас обоих отправили в небытие? А сами ссорились за ваши жалкие останки? Да?
— Если такова твоя воля, Святейший.
— Да, Ультентха! Именно! Моя воля!
Провидомин подал голос:
— Мне вернуть его Матроне, Святейший?
— Позже. Оставь его здесь. Его вид доставляет мне удовольствие. А теперь, Ультентха, докладывай.
— Укрепления готовы, Святейший. Когда враги пересекут равнину, они упрутся в городскую стену. И не станут посылать лазутчиков в лес на холмах справа, душой ручаюсь.
— Уже поручился, Ультентха. А что эти треклятые великие во́роны? Если хоть один из них увидел…
— Твои Крылатые отогнали их прочь, Святейший. Небо расчистили, и вражеская разведка осталась ни с чем. Мы позволим противнику разбить лагерь на равнине, затем выйдем из укрытий и ударим с фланга. В это же время атакуют боевые маги со стен, Крылатые с неба и септарх Инал от ворот. Святейший, победа будет за нами.
— Я хочу Каладана Бруда. Хочу, чтобы мне принесли его молот. Я хочу, чтобы малазанцев стёрли в порошок. Чтобы боги баргастов ползали у моих ног. Но больше всего я хочу «Серых мечей»! Ясно? Хочу этого человека, Итковиана, и вот тогда я дам Матери новую игрушку. Зарубите себе на носу: если хотите милосердия для Тока Младшего, приведите мне Итковиана. Живого.
— Как пожелаешь, Святейший, — отозвался септарх Ультентха.
Всё будет так, как он пожелает. Он — мой бог. Чего бы он ни пожелал. Всё, чего пожелает. Волк не может дышать. Волк умирает.
Он… мы умираем.
— И где враги сейчас, Ультентха?
— Два дня назад после переправы они и в самом деле разделились.
— Они разве не понимают, что все города на их пути мертвы?
— Великие во́роны должны были предупредить об этом, Святейший.
— Тогда зачем?
— Мы не уверены. Крылатые не осмелились подлететь поближе — их ещё не обнаружили, и, полагаю, лучше бы так было и впредь.
— Согласен. Что ж, возможно, они вообразили, что мы приготовили ловушки — засадные отряды или что-то в этом роде — и боятся внезапной атаки с тыла, если не проверят города.
— Благодаря их опасениям у нас больше времени, Святейший.
— Они — болваны, окрылённые победой в Капастане.
— Так точно, Святейший. И за неё они заплатят очень дорого.
Все платят. Никому нет спасения. Я думал, что я в безопасности. Волк был силой — сам по себе, пробуждающейся мощью. К нему я бежал.
Но волк выбрал неправильного человека, неправильное тело. Когда он явился лишить меня глаза — обжигающая серая вспышка, которую я принял за камень, — я был целым, молодым, здоровым.
А теперь я во власти Матроны. С огромных рук слазит старая кожа, воняет заброшенными змеиными ямами. Сжимаются объятия — и кости ломаются вновь и вновь. Так много боли, безбрежный океан страдания. Я чувствовал страх Матроны, о котором говорил Провидец. Вот что лишило меня рассудка. Вот что меня уничтожило.
И лучше бы мне не воскресать. Лучше бы память не возвращалась. Знание — нежеланный дар.
Проклятие осознания. Лежать на холодном полу, чувствовать, как медленно отходят приливные волны боли — я больше не чувствую ног. Я чую соль. Пыль и плесень. Тяжесть на левой руке. Вес моего же тела, от которого рука немеет.
Если бы только я мог пошевелиться.
— …засаливать тела. Пока что недостатка нет. Цинга унесла столько тенескаури, что нашим войскам остаётся лишь собирать трупы, Святейший.
— Обычные хвори не тронут солдат, Ультентха. Я видел это во сне. Госпожа прогуливалась среди тенескаури, — и вот! — плоть их разбухла, пальцы на руках и ногах сгнили и почернели, зубы выпали в потоках крови. Но когда она подошла к моим избранным воинам, то улыбнулась. И ушла прочь.
— Святейший, — спросил провидомин, — почему Полиэль благословила наше дело?
— Не знаю и знать не хочу. Возможно, ей было явлено особое виде́ние — о славе нашего торжества, или, быть может, так она выпрашивает милость. Наши солдаты будут здоровы. А когда захватчики окажутся повержены, мы продолжим свой победоносный марш на новые города и земли и разжиреем благодаря новой добыче.
Захватчики… среди них моя родня. Я был Током Младшим, малазанцем. И малазанцы скоро будут здесь.
Из глотки пленника вырвался тихий булькающий смех, который становился всё громче.
Беседа затихла. Лишь смех заполнял всю комнату.
Голос Провидца прозвучал прямо над малазанцем:
— И что же тебя так развеселило, Ток Младший? Говорить можешь? Ах, да, кажется, я уже спрашивал.
Тяжело отдышавшись, Ток ответил:
— Да, могу. Но ты меня не слышишь. Ты никогда меня не слышишь.
— В самом деле?
— Войско Однорукого, Провидец. Самая смертоносная армия, какую только порождала Малазанская империя. Войско идёт за тобой.
— Мне трястись от страха?
Ток рассмеялся вновь:
— Как пожелаешь. Но твоя Мать знает.
— Думаешь, она боится твоих тупых солдат? Я прощаю твоё невежество, Ток Младший. У дорогой Матушки, как бы это сказать, есть старые… страхи. Лунное Семя. Но позволь я поясню, дабы не возникало дальнейших недоразумений. Тисте анди и их перепуганный Повелитель считают Семя Луны своим домом, но они — лишь ящерицы в заброшенном храме. Они понятия не имеют о великолепии, которое их окружает. Хотя, увы, дорогой Матушке не до таких тонкостей. Теперь в ней теплится разве что огонёк инстинкта, о разуме и речи нет. Яггуты помнят Лунное Семя. Только у меня есть свитки «Блажи Готоса», которые шепчут о к’чейн на’рук — «короткохвостых», неудачных детях Матроны — тех, кто создал механизмы, связавшие чары давно забытыми узлами, строил огромные летающие крепости и оттуда совершал разрушительные нападения на своих длиннохвостых сородичей. Но в конце концов они проиграли. Их уничтожили. Лишь одна повреждённая твердыня уцелела, предоставленная воле ветров. Готос полагает, она уплыла на север, где попалась в ловушку лютой зимы яггутов, на тысячи лет застряла во льдах. Пока её не нашёл Повелитель тисте анди. Теперь ты понимаешь, Ток Младший? Аномандр Рейк понятия не имеет об истинной силе Лунного Семени — силе, которую никогда не получит, даже знай он о ней. Милая Матушка помнит — по крайней мере, какая-то её часть. Конечно, ей нечего бояться. Вокруг на двести лиг нет даже намёка на крепость, мои Крылатые искали высоко в небе, через Пути, всюду. Единственный вывод: Лунное Семя либо утонуло, либо наконец упало. Ты ведь сам говорил, что его изрядно потрепали под Крепью? Теперь ты видишь, Ток, — ваша малазанская армия не пугает никого, включая Матушку. Войско Однорукого сокрушат при нападении на Коралл. И Бруда с его рхиви. И даже Белолицых раздавят — они не приспособлены к таким войнам. Я заберу их всех. И скормлю тебе пару кусочков Дуджека Однорукого — ты же изголодался по мясу? По чему-нибудь, что… не отрыгивали. Верно?
Ток ничего не ответил, даже когда его желудок жадно свело судорогой.
Провидец наклонился ниже и пальцем коснулся виска малазанца.
— Тебя так просто сломать. Все твои надежды. Одну за другой. Даже слишком легко. Ток Младший, твоё единственное спасение — я. Теперь ты это понял, верно?
— Да, — ответил тот.
— Очень хорошо. Тогда молись о милосердии в моей душе. Правда, я там его не нашёл, хотя готов поверить, что маловато искал. Но, возможно, оно там есть. Надейся на это, мой друг.
— Да.
Провидец выпрямился.
— Я слышу крики Матери. Провидомин, отнеси его обратно.
— Как прикажешь, Святейший.
Сильные руки обхватили Тока, легко подняли с холодного пола.
Его вынесли из комнаты. В коридоре провидомин остановился.
— Ток, послушай меня, пожалуйста. Она прикована внизу и часть комнаты вне её досягаемости. Слушай. Я положу тебя туда, куда она не дотянется. Принесу еду, воду, одеяла — Провидец не особо обращает внимание на её крики, особенно сейчас. И вряд ли будет читать в её разуме — он занят куда более важными делами.
— Он сожрёт тебя, провидомин.
— Меня давно уже сожрали, малазанец.
— Мне… мне жаль.
Всё ещё держа Тока на руках, человек ненадолго замолчал, а когда наконец заговорил, его голос дрогнул:
— Ты… ты проявляешь сочувствие. Бездна меня побери, Ток, я потрясён. Просто прими мои скромные усилия…
— С благодарностью, провидомин.
— Спасибо.
Паннионец продолжил путь.
Ток спросил:
— Скажи мне, провидомин, лёд всё ещё сковывает море?
— Не меньше, чем на лигу, Ток. Какой-то неведомый поворот течений расчистил гавань. Но в заливе по-прежнему бушует шторм, а лёд трещит и грохочет, как десять тысяч яростных демонов. Слышишь?
— Нет.
— Да уж, тут почти не слышно. Зато на насыпи в цитадели — уши закладывает.
— Я… я помню ветер…
— Он больше не долетает до нас. Ещё один каприз погоды, которому я рад.
— В пещере Матроны, — произнёс Ток, — ветра нет.
Дерево затрещало, тошнотворный звук прокатился по всей ширине платформы мекросов. Госпожа Зависть шла по склону разбитой улицы вверх, но, услышав треск, остановилась. Уклон неожиданно стал круче, ноги скользили по тонкому слою льда на камнях. Женщина раздражённо зашипела, затем зачерпнула силу своего Пути и взлетела на самую вершину, где стояла Ланас Тог.
Т’ланн имасс даже не покачнулась на своём опасном насесте. Ветер хлестал её изношенную кожу и трепал волосы цвета белой кости. Мечи в груди неупокоенного создания поблёскивали изморозью.
Поравнявшись с ней, госпожа Зависть увидела источник ужасного грохота. Громадная льдина столкнулась с плавучим островом и теперь прокладывала себе путь через платформу. Разрушения сопровождали буруны пенящейся воды с ледяным крошевом.
— Ты только посмотри, — пробормотала Зависть. — Похоже, нас сносит на запад.
— По крайней мере, мы движемся к суше, — ответила Ланас Тог. — И этого вполне достаточно.
— Ещё двадцать лиг до Коралла таким курсом, и всё по пустошам, если я правильно помню карту этих мест. А мне, увы, так надоело ходить пешком. Ты уже видела наш новый дом? Если не обращать внимания на покатый пол и жутковатый вид за окном, он всё-таки роскошен. Ты же знаешь, я терпеть не могу неудобства.
Т’лан имасс не ответила, продолжая смотреть на север.
— Все вы одинаковы, — сморщила носик госпожа Зависть. — Чтобы хоть немного разговорить Тлена, у меня ушли недели.
— Ты раньше уже называла это имя. Кто такой Тлен?
— Онос Т’лэнн, Первый Меч. Когда мы виделись в последний раз, он был даже более грязным, чем ты, дорогая, так что у тебя ещё есть надежда.
— Онос Т’лэнн. Я видела его однажды.
— Дай угадаю — Первое Соединение?
— Да. Он был против Обряда.
— И поэтому ты его ненавидишь.
Т’ланн имасс ответила не сразу. Палуба под ними сильно вздрогнула, их край нырнул вниз, а когда льдина наконец сползла обратно в море, снова выровнялся. Ланас Тог даже не покачнулась. Она заговорила:
— Ненавижу? Нет. Конечно, я была не согласна с ним. Мы все не слушали его, и он сдался. Это общее поверье.
Госпожа Зависть помолчала, затем скрестила руки и спросила:
— Что именно?
— Что истина подтверждается числом сторонников. Если многие верят, что нечто — верно, так оно и обязано быть. Когда я увижу Оноса Т’лэнна в следующий раз, скажу, что только он и был прав.
— Не думаю, чтобы он затаил обиду, Ланас Тог. Я размышляла над этим: мне кажется, именно поэтому он особенный среди всех т’лан имассов.
— Он — Первый Меч.
— Недавно у меня состоялся другой удивительный разговор. С Моком. Мне было любопытно, почему он с братьями до сих пор не вызвал тебя на поединок. И Сену, и Турул сражались с Тленом и проиграли. Мок был следующим. Похоже, сегулехи не дерутся с женщинами, если те их не трогают. Поэтому, в качестве предупреждения: не нападай на них.
— У меня нет на то причин, госпожа Зависть. Однако если они появятся…
— Ладно, скажу прямо. Тлену тяжело далась победа над Сену и Турулом. А с Моком… что ж, это была почти случайность. Думаешь, ты искуснее Первого Меча, Ланас Тог? Если ты действительно хочешь добраться до Второго Соединения целиком, а не по кусочкам, то прояви толику выдержки.
Железо скрипнуло по кости, когда Ланас Тог пожала плечами.
Её собеседница вздохнула:
— Что меня расстроит больше? Попытка поддержать разговор с тобой и сегулехами или печальные глаза страдающей волчицы? О Гарате даже упоминать не хочу — кажется, он до сих пор на меня дуется.
— Проснулась ай, — произнесла Ланас Тог.
— Да знаю я, знаю, и, если честно, моё сердце разрывается от жалости к ней или, по крайней мере, к несчастной богине внутри. Хотя они обе заслуживают сочувствия, верно? Провести вечность одинокой не-совсем-смертной волчицей — не самая завидная участь.
Т’лан имасс повернула голову:
— Кто преподнёс ей такой мучительный дар?
Госпожа Зависть пожала плечами, улыбнувшись возможности вернуть жест.
— Брат, который — ошибочно — полагал, будто поступает милосердно. Ладно, может, я слегка упростила ответ. Мой брат нашёл богиню, которая сильно пострадала во время Падения и нуждалась в теплокровном сосуде, где её дух обрёл бы приют и исцеление. Озарение. Стая ай погибла, а сама она была ещё слишком мала, чтобы выжить в одиночку. Хуже того, она осталась последней на всём континенте.
— У твоего брата было странное представление о милосердии, госпожа Зависть.
— Согласна. Оказывается, у нас есть что-то общее! Изумительно!
Мгновение спустя всё возбуждение исчезло, когда она внимательно посмотрела на стоявшую рядом Ланас Тог.
— Ох, — пробормотала Зависть. — Какая же это горькая истина.
Ланас Тог вновь перевела взгляд на северо-запад, туда, где раскинулось во всём своём буйстве море.
— Чаще всего истины именно таковы, — произнесла она.
— Что ж! — Госпожа Зависть запустила руку в волосы. — Пойду, взгляну в тоскливые глаза волчицы. Просто чтобы улучшить настроение, ты же понимаешь. И знаешь, у Тлена было хотя бы чувство юмора.
— Он — Первый Меч.
Что-то бормоча себе под нос, госпожа Зависть спустилась вниз, иногда задевая туфельками оледенелые булыжники и остановилась лишь у входа в дом.
— Ох! Это было довольно забавно! Своеобразно. Так необычно!
Карга уже подпрыгивала от ярости. Бруд свысока смотрел на великую ворониху. С другой стороны стояла Корлат. Каллор находился поодаль в полудюжине шагов. По левую руку внизу на склоне двигалось широкими рядами войско, в то время как справа в двух тысячах шагах ревело стадо бхедеринов.
Корлат отметила, что животных стало меньше. Переправа унесла сотни жизней.
Её размышления прервало громкое шипение Карги.
Великая ворониха наполовину раскрыла крылья, замерев прямо напротив Воеводы.
— Ты не понимаешь, к чему это приведёт! Дурак! Мерин! Где Аномандр Рейк? Отвечай! Мне нужно ему сказать — предупредить его…
— О чём? — спросил Бруд. — О том, что несколько сотен кондоров прогнали тебя?
— В этих гнусных грифах скрывается неведомая магия! Нас специально удерживали на расстоянии, ты, безмозглый детина!
— От Коралла и его окрестностей, — сухо кивнул Каллор. — А мы только-только завидели Лест, Карга. Решать проблемы будем по очереди.
— Идиот! Думаешь, они сидят сложа руки? Они готовятся…
— Разумеется, — протянул Каллор, свысока глядя на великую ворониху. — И что с того?
— Что случилось с Лунным Семенем? Мы знаем о планах Рейка — всё ли у него получилось? Я не могу найти цитадель! Я не могу найти его! Где Семя Луны?
Никто не ответил.
Карга поникла.
— Вы знаете ещё меньше, чем я! Верно? Всё это пустая бравада! Нам конец! — Чёрные блестящие глазки великой воронихи нашли и пригвоздили взглядом Корлат. — Твой Повелитель потерпел неудачу, да? И с ним три четверти всех тисте анди! А хватит ли вас, Корлат? Хва…
— Карга, — пророкотал Бруд, — мы спрашивали о малазанцах, а не о твоих страхах.
— Малазанцы? Они идут! Что ещё они могут делать? Бесконечные обозы на дороге, пыль везде. Приближаются к Сетте, которая под завязку забита высохшими на солнце трупами!
Каллор зарычал.
— Тогда они очень быстро пересекут город. Будто в спешке. Воевода, тут какой-то обман.
Бруд нахмурился, скрестил руки.
— Ты слышал птицу, Каллор. Малазанцы идут. Быстрее, чем ожидалось, правда, но и только.
— Ты не хочешь замечать очевидного, — раздражённо ответил Каллор.
Не обращая на него внимания, Бруд снова обернулся к великой воронихе.
— Прикажи своим родичам присматривать за ними. О том, что случится в Коралле, будем беспокоиться, когда достигнем Маурика и соберём силы. И наконец — Карга, хотя бы из уважения к своему Повелителю, Аномандру Рейку, верь в него.
— Вы хотите победить верой? Безумие! Мы должны готовиться к худшему!
Мысли Корлат вновь унеслись далеко отсюда. В последнее время она часто витала в облаках. Она позабыла, на что способна любовь, которая пустила корни, оплетая её душу, туманила разум; навязчивые мысли зрели, будто соблазнительный плод. Она чувствовала, как любовь живёт, растёт внутри неё, предъявляя права на всю её, без остатка.
Страх за свой народ и Повелителя казался почти бессмысленным. Если действительно возникнет необходимость — она откроет Путь и свяжется с Рейком через Куральд Галейн. Но она не видела нужды в этом. Война управится и сама.
Все до единого её желания таились в глазах одного человека. Смертного мужчины, решительного, отчаянно благородного. Уже немолодой, душа испещрена шрамами — но всё же он доверился ей.
Почти невозможно поверить.
Она вспомнила их первую встречу вблизи. Она стояла подле Мхиби и Серебряной Лисы и держала ребёнка за руку. Он прибыл на место переговоров с Дуджеком. Солдат, чьё имя она уже знала как имя заклятого врага, чьи тактические умения побеждали Бруда раз за разом, несмотря на малое количество малазанцев.
Уже тогда он притягивал к себе её взгляд, как магнит.
И не только её, поняла она внезапно. Повелитель назвал его другом. У неё до сих пор перехватывало дыхание от одной только мысли об этом. Аномандр Рейк за всё время их знакомства назвал другом только одного человека. Каладана Бруда. И между этими двумя мужчинами лежали тысячи лет разделённого на двоих опыта, нерушимого товарищества. Бессчётные столкновения, конечно, были, но никогда не случалось последней, разрушительной ссоры.
Корлат прекрасно понимала, что ключом к их мирному сосуществованию было внушительное расстояние друг от друга, которое лишь подчёркивали редкие встречи.
Она верила, что эти взаимоотношения никогда не прекратятся. И из них, спустя века, выросла дружба.
Но Рейк провёл лишь несколько вечеров в компании Скворца. Они говорили неизвестно о чём. И этого оказалось достаточно.
Что-то общее породнило их. Что-то, чего я не могу увидеть. Аномандра Рейка нельзя понять, нельзя прикоснуться к его истинной сущности. Я никогда не знала, что кроется в глазах моего Повелителя. Чувствовала лишь невообразимую глубину, но не могла ухватить главного.
Однако Скворец — мой дорогой смертный возлюбленный — я не могу увидеть всего сокрытого в нём, лишь догадываюсь о цене такой сдержанности. Вижу кровь, но не рану. И я ощущаю его силу — даже в последний раз, когда он был так утомлён…
Прямо на юге виднелись стены Леста. Похоже, со времени паннионского завоевания их даже не начали чинить. Воздух над городом был чистым — ни единой птицы. Разведчики рхиви доложили, что за стенами нет ничего, кроме обуглившихся костей, усеявших улицы. Когда-то Лест славился своими садами, но поток воды иссяк много недель назад, а огонь, охвативший весь город, не оставил от деревьев ничего, кроме пепла — даже отсюда Корлат видела тёмные пятна копоти на стенах.
— Погибель! — каркнула Карга. — Лишь о ней повествует всё! Отсюда до самого Маурика. Пока наш союз не распадётся на наших глазах.
— Ничего подобного, — пробасил Бруд, между его бровей залегли глубокие складки.
— Да? И где же Серебряная Лиса? Что случилось с Мхиби? Почему «Серые мечи» и Легион Трейка идут так далеко впереди? Почему малазанцы столь жаждут поскорее покинуть наши ряды? А теперь ещё и Аномандр Рейк в Лунном Семени исчез! Тисте анди…
— Живы, — отрезала Корлат. Её терпение наконец лопнуло.
Карга развернулась к ней.
— Ты уверена?
Корлат кивнула. Но… уверена ли я? Нет. Должна ли я найти их? Нет. Мы увидим в Коралле то, что до́лжно. И это всё. Её взгляд медленно скользнул на запад. А ты, мой дорогой возлюбленный, похититель всех моих мыслей, ты когда-нибудь отпустишь меня?
Пожалуйста. Не надо. Никогда.
Итковиан ехал возле Остряка и смотрел на двух «серых мечей», верхом направлявшихся к Кованому щиту и Дестрианту.
— Откуда они? — спросил Остряк.
— Фланговый арьергард, — ответил Итковиан.
— Похоже, с вестями.
— Вероятно, сударь.
— Да? И тебе не любопытно? Они обе просили тебя ехать с ними — если бы ты согласился, то уже слушал бы доклад, а не топтался бы тут вместе с нами, голью да швалью. Хм, а это идея — разделю своё войско на две роты и назову одну Голь, а вторую…
— Заткнись, Худа ради! — рявкнула сзади Скалла.
Остряк развернулся в седле:
— И давно ты прячешься в нашей тени, женщина?
— Я никогда не пряталась в тени, Остряк. Ни твоей, ни Итковиана. Ни любого другого мужчины. Кроме того, солнце от нас по правую руку, и я могла бы сказать, что это вы в моей тени, но, конечно, я этого не скажу.
— Конечно. Иными словами, — ухмыльнулся Смертный меч, — ты — женщина за мной.
— На что ты намекаешь, свинья?
— Всего лишь говорю очевидное, красавица.
— В самом деле? Но ты ошибся. Я вообще-то ехала к «Серым мечам», только вот вы мне, олухи, путь перегородили.
— Скалла, это не дорога, это равнина. Как, Худ побери, мы перегородили тебе путь, когда ты можешь поехать на лошади куда угодно?
— Придурки. Ленивые свиньи. Хоть кому-то должно же быть интересно? И у этого кого-то должны быть мозги. Видимо, именно поэтому вы двое просто ошиваетесь рядом, изнывая от любопытства, о чём там говорят всадники, и ни Худа не делая, чтобы это узнать. Потому что вы оба — безмозглые. А я…
— А вы, сударыня, — сухо перебил её Итковиан, — разговариваете с нами. Кстати, грубо вмешавшись в чужую беседу…
— Которая закончилась! — рявкнула женщина, рывком повернула голову лошади влево и поскакала прочь.
Мужчины смотрели, как Скалла приближается в другой колонне.
Спустя мгновение, Остряк пожал плечами и произнёс:
— Хотел бы я знать, что она услышит.
— Я тоже, — отозвался Итковиан.
Они продолжили путь, кони шли неторопливо. Позади шёл Легион Остряка — беспорядочной толпой, точно морские пираты, что рыщут по округе в поисках деревеньки для грабежа. Недавно Итковиан предположил, что немного муштры не повредило бы войску. Остряк на это только ухмыльнулся и промолчал.
Смертный меч Трейка презирал армии; на самом деле, он презирал всё, что хоть как-то связано с военным делом. Ему было плевать на дисциплину, у него был один офицер — к счастью, бывший солдат-лестиец — который кое-как управлялся с уже полутора сотнями последователей: фанатичных оборванцев, которых Остряк в шутку назвал Легионом Трейка.
Остряк был полной противоположностью Итковиана.
— Она возвращается, — пробасил Смертный меч.
— У неё не очень довольный вид, — заметил Итковиан.
— Ага. Говорят, им иногда бывает неприятно сидеть в седле.
Итковиан взглянул на собеседника:
— Примите мои извинения. Я полагал, что вы с ней…
— Пару раз, — ответил Остряк. — Увы, когда мы оба были пьяные. Думаю, она порядком тогда захмелела. Мы не обсуждали это, в общем-то. Как-то раз разговор об этом зашёл, но мы тут же заспорили о том, кто больше опозорился… Эй, красавица! Что нового?
Она натянула вожжи, лошадь подняла копытами пыль.
— И с какого Худа я должна тебе говорить?
— И с какого Худа ты тогда вернулась к нам?
Скалла сердито нахмурилась.
— Я возвращалась на своё место, олух. Итковиан, если только что на твоём лице был хотя бы намёк на улыбку, мне придётся тебя убить.
— Никоим образом, сударыня.
— Рада это слышать.
— Итак? — спросил у неё Остряк.
— Что?
— Вести, женщина!
— Ах, это. Удивительные вести, конечно, только такие и слышно в последнее время, верно? Приятные откровения. Счастливые времена…
— Скалла.
— Старые друзья, Остряк. Плетутся в лиге позади нас. Большая костяная карета, запряжённая Худ знает кем. И тащит за собой ещё два фургона со всяким хламом… я сказала «хламом»? То есть «добычей», конечно, в том числе и несколько почерневших на солнце трупов. А на ко́злах сидит старик. С паршивой кошкой на коленях. Кто бы мог подумать? Старые знакомые, да?
Лицо Остряка окаменело, взгляд похолодел.
— Бука не было?
— Даже его лошади. Либо он улетел, либо…
Смертный меч развернулся и пришпорил лошадь.
Итковиан растерялся. Он взглянул на Скаллу и удивился, увидев в её зелёных глазах неприкрытое сочувствие.
— Догони его, а? — тихо попросила женщина.
Итковиан кивнул, опустил забрало малазанского шлема. Чуть сместил свой вес, слегка тронул поводья, и конь уже развернулся.
Жеребец явно радовался возможности размять ноги, и — поскольку нёс меньший груз — сумел довезти Итковиана до Остряка через две трети лиги. Лошадь Смертного меча уже тяжело дышала.
— Сударь! — окликнул даруджийца Итковиан. — Шагом, сударь! Иначе обратно нам придётся ехать вдвоём в одном седле!
Остряк выругался так, будто хотел заставить лошадь скакать ещё быстрее, затем сдержался, выпрямился в седле, отпустил поводья — галоп быстро сменился карьером.
— Теперь, быстрой рысью, сударь, — посоветовал Итковиан. — На шаг перейдём шагов через сто, чтобы она смогла вытянуть шею и открыть дыхательные пути.
— Прости, Итковиан, — сказал Остряк чуть погодя. — В последнее время жара в моей ярости нет, но от того она, боюсь, лишь смертоноснее.
— Трейк бы…
— Нет, друг, даже не пытайся. Я уже говорил. Мне плевать, чего там Трейк от меня хочет или ожидает. Так что всем вам лучше перестать меня считать Худ знает чем. «Смертный меч» — терпеть не могу титулатуру. Ещё когда караваны охранял, ненавидел, если называли меня «капитаном». С таких я обычно больше денег брал.
— Вы собираетесь навредить тем путешественникам, сударь?
— Ты прекрасно знаешь, кто они.
— Да.
— У меня был друг…
— Да. Его ведь зовут Бук? Я его помню. Человек, раздавленный горем. Я предлагал принять его бремя, но он отказался.
Остряк резко повернулся.
— Предлагал?.. А он?..
Итковиан кивнул.
— Возможно, мне стоило быть более… прямолинейным.
— Тебе стоило схватить его за шкирку и сделать это, хотел он там или нет. Ведь то же сделала с Первым Сыном Мёртвого Семени, Анастером, эта женщина, ну, которая стала новым Кованым щитом, верно? И он теперь скачет с ней бок о бок…
— И ничего не помнит. Он — ничто, пустая оболочка, сударь. В нём не было ничего, кроме боли. А когда её забрали, вместе с ней исчезла и его сущность. Вы бы хотели такой же участи для Бука, сударь?
Остряк нахмурился.
Обзор закрывали изъеденные ветром холмы, но, по словам Скаллы, им оставалось меньше лиги, с ветром уже доносился приглушённый стук, который предупреждал двух мужчин о приближении фургона.
Едва они достигли вершины холма, сразу пришлось натянуть поводья, чтобы не врезаться в запряжённых волов.
На голове Эмансипора Риза красовалась широкая грязная повязка, которая обхватывала его голову, частично прикрывая разбухшую щёку и заплывший правый глаз. Увидев двух неожиданно появившихся всадников, кошка на коленях Риза завопила и вскарабкалась по груди слуги на левое плечо, запрыгнула на крышу жуткого фургона, где скрылась в куче шкур и костей к’чейн че’маллей. Риз и сам запрыгнул на облучок, чуть не свалившись с него, прежде чем выровняться.
— Плидулки! Фачем фы это фделали? Худоф дух!
— Наши извинения, сударь, за то, что так вас испугали, — сказал Итковиан. — Вы ранены…
— Ланен? Дфа. Фуба. Фломал их. Олифкофая коффочка.
Итковиан недоумённо посмотрел на Остряка.
Смертный меч пожал плечами:
— Оливковая косточка, наверное?
— Да! — Риз быстро закивал и тут же вздрогнул от резкого движения. — Ффо фам нуфно?
Остряк глубоко вдохнул, затем сказал:
— Правда, Риз. Где Бук?
Слуга пожал плечами.
— Неф его.
— Они его…
— Неф! Уфол! Улефел! — он помахал руками вверх-вниз. — Флоп-флоп! Дофло? Неф?
Остряк выдохнул, отвёл взгляд, затем медленно кивнул.
— Вполне, — ответил он немного погодя.
Открыв дверцу, из фургона выглянул Бошелен.
— Почему мы останови… о, капитан… и «Серый меч», я полагаю, но где твоя форма, господин?
— Не думаю, что…
— Неважно, — прервал его Бошелен, вылезая. — На самом деле мне неинтересно. Итак, господа, у вас, видимо, есть какое-то дело ко мне? Прошу простить за грубость, я в последнее время крайне утомлён и нетерпелив, увы. И прежде чем вы скажете ещё хоть слово, я бы порекомендовал не раздражать меня. Если меня бесцеремонно перебьют ещё хоть раз, у меня окончательно лопнет терпение, а это крайне неприятно заканчивается для окружающих, уверяю вас. А теперь — что вам от нас нужно?
— Ничего, — ответил Остряк.
Тонкая чёрная бровь некроманта взлетела вверх:
— Ничего?
— Я пришёл спросить о Буке.
— О Буке? Кто… ах да, о нём. Что ж, когда увидите его в следующий раз, передайте, что он уволен.
— Передам.
Последовавшее молчание прервал Итковиан, прочистив горло.
— Сударь, — обратился он к Бошелену. — Ваш слуга сломал зуб и, похоже, испытывает значительное неудобство. Уверен, что с вашим искусством…
Бошелен обернулся и посмотрел на Риза:
— Ах, это объясняет повязку на голове. Признаться, я уже и сам задумывался… думал, может, новая местная мода? Но, как оказалось, вовсе нет. Что ж, Риз, похоже, мне придётся ещё раз попросить Корбала Броша подготовиться к операции — это уже третий сломанный зуб, да? Снова оливки, не сомневаюсь. Если ты настолько уверен, что косточки оливок смертельно ядовиты, то почему проявляешь подобную беспечность, употребляя эти плоды в пищу? Ах, не бери в голову.
— Не нафа опелации, пошалуйффа! Неф! Плофу!
— Что ты там бормочешь, старик? Тихо! И вытри слюну — это отвратительно. Думаешь, я не вижу, что ты страдаешь, слуга? Из твоих глаз катятся слёзы, и ты бледен — мертвенно-бледен. Посмотри, как тебя трясёт — нельзя больше медлить! Корбал Брош! Выходи и захвати свою чёрную сумку! Корбал!
Фургон в ответ слегка затрясся.
Остряк развернул коня. Итковиан последовал его примеру.
— Что ж, до встречи, господа! — сказал им Бошелен. — Будьте покойны, я благодарен вам за то, что обратили моё внимание на состояние слуги. И он, разумеется, тоже благодарен и, несомненно, сказал бы вам «спасибо», если бы мог говорить.
Остряк поднял руку в прощальном жесте.
Они поехали догонять Легион Трейка.
Некоторое время оба молчали, пока внимание Итковиана не привлекли тихие звуки со стороны Остряка. Смертный меч смеялся.
— Что вас так развеселило, сударь?
— Ты, Итковиан. Думаю, Риз будет проклинать твою заботу до конца своих дней.
— Странное проявление благодарности. Разве его не вылечат?
— Нет, я уверен, что вылечат, Итковиан. Но вот тебе тема для размышлений. Иногда лечение хуже болезни.
— Вы не могли бы пояснить?
— Спроси Эмансипора Риза в следующий раз, когда увидишь.
— Что ж, сударь, так и сделаю.
Зловоние дыма впиталось в стены, а старые пятна крови на коврах свидетельствовали о гибели аколитов в коридорах, залах и пристройках по всему зданию.
Колл гадал, рад ли Худ тому, что его чад отправили к нему прямиком из храма.
Казалось, осквернить место, посвящённое смерти, не так-то легко. Даруджиец сидел на каменной лавочке перед погребальным залом и чувствовал дыхание неугасшей силы, холодной и безразличной.
Мурильо мерил шагами широкий главный коридор справа, то появляясь, то исчезая из поля зрения.
В святой гробнице Рыцарь Смерти готовил место для Мхиби. Уже прошло три колокола с тех пор, как избранный слуга Худа вошёл в зал и двери за ним сами собой захлопнулись.
Колл выждал, пока Мурильо снова появится.
— Он не может выпустить из рук мечи.
Мурильо остановился, бросил на друга взгляд.
— И?
— Ну, — пробормотал Колл, — наверное, у него ушло три колокола на то, чтобы сделать кровать.
Лицо Мурильо выражало явственное подозрение.
— Это ты пошутить пытался?
— Не совсем. Я думал более приземлённо. Пытался представить, насколько же неудобно что-либо делать с прилипшими к рукам мечами. Вот и всё.
Мурильо хотел было что-то сказать, но передумал, выругался под нос, развернулся и возобновил своё занятие.
Они привезли Мхиби в храм пять дней назад, уложив её в комнате, которая принадлежала прежде какому-то важному жрецу. Разгрузили повозку, разложили еду и воду на полках среди осколков сотен разбитых кувшинов. Стены и пол оказались липкими от вина, воздух пропитался приторной сладостью, словно передник корчмаря.
Вся еда теперь отдавала вином, напоминая Коллу о без малого двух потерянных годах беспробудного пьянства, когда он погружался в тёмные глубины страдания так, как может утопать только человек, упоённый жалостью к себе. Он был бы рад теперь назвать человека, которым был, незнакомцем, но у мира была неприятная привычка незаметно вертеться, и то, к чему ты вроде бы повернулся спиной, возникало вдруг прямо перед носом.
Даже хуже, для него попытки самопознания были воронкой в песке, на дне которой ждала паучиха. И Колл понимал, что легко может сам себя сожрать.
Мурильо вновь вошёл в зал.
— Муравей пляшет вслепую, — произнёс Колл.
— Что?
— Старая детская сказка, помнишь её?
— Ты свихнулся, да?
— Пока что нет. По крайней мере, не думаю.
— Но очень на это похоже. В конце концов, сам-то не узнаешь, свихнулся или нет, Колл.
Тот смотрел, как Мурильо вновь развернулся, сделал шаг и скрылся за углом.
Мир незримо вращается вокруг нас. Слепой танец по кругу. Нельзя убежать от себя самого, и все мечты — яркие ночью, но тусклые днём. И те, и другие — заведомо губительны. Как звали того прокля́того поэта? Злопамятный. Утверждал, что сирота. И написал тысячу историй, чтобы запугивать детишек. Толпа его побила камнями в Даруджистане, но он уцелел. Думаю, дело происходило много лет назад. А сейчас его истории живут на улицах. Дети играют и поют песенки-считалочки.
Проклятый ублюдок, как по мне.
Колл встряхнулся, пытаясь очистить разум перед новой волной воспоминаний. Прежде чем украсть его титул, прежде, чем уничтожить его, Симтал сказала, что у неё будет от него ребёнок. Колл гадал, а был ли ребёнок вообще — Симтал сражалась ложью там, где другие использовали кинжал. Не было никакого торжественного объявления о рождении. Впрочем, Колл вполне мог пропустить такую весть, поскольку именно тогда усердно опускался на самое дно. Но друзья должны были знать. Должны были сказать ему, если не тогда, то сейчас…
Мурильо опять появился в поле зрения.
— Погоди-ка, — пробасил Колл.
— Что теперь? Жуки опрокинулись на спину? Черви ползают в норах по кругу?
— Вопрос, Мурильо.
— Ну, если настаиваешь.
— Ты когда-нибудь слышал о ребёнке Симтал?
Он пристально следил за лицом друга, сощурив глаза.
— Не тот вопрос, который стоит задавать в этом храме, Колл.
— Я уже его задал.
— Не думаю, что ты готов…
— Не тебе судить и не тебе лучше знать об этом, Мурильо. Проклятье, я сидел в Совете месяцами! И я все ещё не готов? Что за глупость считать…
— Хорошо-хорошо! Ответ такой: ходят слухи.
— Не ври мне.
— Не вру. Сразу после твоего, кхм… падения… она больше, чем несколько месяцев, не показывалась на людях. Объяснялось, конечно, трауром, но все понимали…
— Я знаю, что они понимали. Значит, она пряталась некоторое время. Продолжай.
— Ну, мы думали, она укрепляет позиции. За кулисами. Раллик следил за ней. По крайней мере, я думаю, что следил. Он должен знать больше.
— И вы двое никогда не обсуждали подробности того, что она замышляет или как она выглядит? Мурильо…
— Ну что Раллик знает о материнстве?
— Когда бабы ждут ребёнка, у них животы раздуваются, и грудь набухает. Полагаю, наш убийца видел парочку-другую брюхатых женщин на улицах Даруджистана — или он думал, они проглотили по арбузу целиком?
— Можно и без сарказма, Колл. Я говорю только, что он не был уверен.
— А как насчёт слуг поместья? Недавно родившие женщины?
— Раллик никогда не упоминал…
— Ого, какой наблюдательный убийца.
— Ладно! — прервал его Мурильо. — Вот что я думаю! У неё был ребёнок. Она отослала его. Куда-то. Она бы его не бросила просто так, потому что рано или поздно ребёнок бы пригодился — его можно было бы представить законным наследником, устроить выгодный брак, да что угодно. Симтал не была благородного происхождения: какие бы связи у неё ни сохранились из прежней жизни — она их скрывала ото всех, включая тебя самого, как ты прекрасно знаешь. Думаю, она кому-то из таких знакомых передала ребёнка, отослала туда, где никто и не подумает искать.
— Почти три, — произнёс Колл. Медленно откинулся, оперев голову о стену. Прикрыл глаза. — Три года…
— Наверное. Но всё это время не было никакого способа найти…
— Вам всего-то и нужна была моя кровь. И тогда Барук…
— Ну да, — оборвал Мурильо, — мы бы просто ночью пришли и пустили бы тебе кровь, пока ты был в стельку пьян.
— Почему нет?
— Потому, дубина, что от этого не было бы никакого проку!
— Убедил. Но я уже несколько месяцев как завязал, Мурильо.
— Так сделай это, Колл. Пойди к Баруку.
— Пойду. Теперь-то я знаю.
— Послушай, друг, я видел много пьяниц за свою жизнь. Ты держишься четыре, пять месяцев, и тебе это кажется вечностью. Но я-то до сих пор вижу человека, который счищает рвоту с одежды. Человека, который может скатиться обратно в любой момент. Я не собираюсь давить — ещё слишком рано…
— Я услышал тебя и не виню за такое решение. Ты прав в своих опасениях. Но то, что я вижу теперь — причину. Наконец-то настоящая причина, чтобы держать себя в руках.
— Колл, я надеюсь, ты не собираешься просто так взять, прийти в чей-то дом, где вырос твой ребёнок, и забрать его?
— Почему нет? Он мой.
— А дальше его ждёт место на каминной полке, да?
— Думаешь, я не смогу вырастить ребёнка?
— Я знаю, что ты не можешь, Колл. Но если ты всё-таки хочешь это сделать правильно, то можешь заплатить, чтобы видеть, как он растёт и что у него есть возможности, которые иначе он не получит.
— Тайный благодетель. Ха. Это будет… благородно.
— Давай по-честному: это будет удобно, Колл. Не благородно, не героично.
— И ты называешь себя другом.
— Да.
Колл вздохнул.
— Имеешь полное на то право, в то время как я понятия не имею, что сделал, чтобы заслужить такую дружбу.
— Я не хочу вгонять тебя в ещё большее уныние, так что обсудим это как-нибудь попозже.
Тяжёлые каменные двери в гробницу распахнулись.
Рыцарь Смерти шагнул в коридор и встал точно перед Мурильо.
— Принесите женщину, — произнёс воин. — Приготовления закончены.
Колл подошёл ко входу и заглянул внутрь. Посреди гладкого каменного пола в центре залы зияла огромная дыра. У боковой стены валялась груда битого камня. Внезапно похолодев, даруждиец протиснулся мимо Рыцаря Смерти.
— Худов дух! — воскликнул он. — Да это же саркофаг!
— Что? — взвыл Мурильо, стремглав кинувшись к Коллу. Он вытаращился на погребальную яму, затем обернулся к Рыцарю. — Мхиби жива, ты, болван!
Воин вперил безжизненный взгляд в Мурильо.
— Приготовления завершены, — повторил Рыцарь Смерти.
Мхиби брела пустошью, по щиколотку утопая в пыли. Тундра исчезла вместе с её преследователями, демоническими охотниками, которые так долго составляли ей непрошеную компанию. Мхиби поняла, что опустошение вокруг оказалось гораздо хуже. Ни травы под ногами, ни сладкого прохладного ветерка. Жужжание мух, этих мелких жадных до её плоти созданий, тоже исчезло, хотя кожа всё ещё чесалась, словно несколько насекомых избежали уничтожения.
Рхиви слабела. Молодые мышцы будто каким-то невообразимым образом истончились. Не только усталость, но и что-то вроде постоянного растворения. Она медленно таяла, и понимание этого было страшней всего.
На бесцветном небе над головой не было ни облака, ни даже солнца, хотя из невидимого источника лился слабый свет. Небо казалось невозможно далёким — смотреть вверх грозило потерей рассудка, сознание отказывалось понимать то, что видели глаза.
Поэтому Мхиби старалась смотреть только перед собой. Взгляду, куда ни кинь, было не за что зацепиться. Она, должно быть, уже ходила по кругу, пусть и очень большому, но собственных следов пока не встречала. У неё не было целей в этом путешествии духа, как и воли, чтобы попытаться изменить гибельный пейзаж, теперь Мхиби это понимала.
Её лёгкие болели, будто тоже отказывались работать. Мхиби казалось, что она и сама скоро растворится, это юное тело умрёт совсем не так, как она боялась так долго. Её не разорвут на части волки. Волки исчезли. Нет, она знала, что всё изменилось — стало другим, таинственным, обернулось загадкой, которую она ещё не разрешила. А сейчас слишком поздно. Небытие пришло и к ней.
Бездна, которая являлась к ней в кошмарах давным-давно, была оплотом хаоса, ярости, взращённой в душах, ядовитых воспоминаний, которые множились и разлетались всё дальше на крыльях бури. Наверное, те видения породил её собственный разум. Теперь, куда бы ни устремила взгляд, она видела истинную Бездну…
Что-то нарушило неясную линию горизонта справа, что-то чудовищное и сгорбленное, звериное. Этого создания не было там мгновение назад.
Или, может, было. Может, этот мир был очень изогнут, и когда она сделала несколько шагов, увидела то, что лежало за краем.
Рхиви в ужасе закричала, когда её ноги сами изменили направление, понесли её прямо к чудовищу.
С каждым пройдённым шагом оно становилось всё больше, кошмарно разрасталось, пока не заняло треть неба. Розовые прожилки, хрупкие, вздымающиеся вверх кости, клетка из рёбер, каждое испещрено шрамами, узловатыми канатами, пористыми наростами, трещинами, сколами и надломами. Натянутая кожа между костями просвечивала, открывая взору внутренности. Кровеносные сосуды пронизывали кожу, дрожали и пульсировали тусклым красным светом.
Для этого существа буйство жизни заканчивалось. Как и для неё.
— Ты моё? — спросила Мхиби дрожащим голосом, когда подошла ещё на двадцать шагов к кошмарной клетке. — Это моё сердце лежит внутри? Замедляясь с каждым ударом? Ты — это я?
Внезапно её захлестнули чувства — не её собственные, а пришедшие откуда-то из глубины клетки. Мука. Невыносимая боль.
Она хотела убежать.
Но существо почувствовало её. И приказало остаться.
Подойти ближе.
На расстояние вытянутой руки.
Коснуться.
Мхиби закричала. Она упала на колени в забивающем глаза облаке пыли, чувствуя, как будто разрывается на части — её дух, каждая её частичка восстала в последний раз в отчаянной попытке выжить. Сопротивляться призыву. Убежать.
Но она не могла пошевелиться.
К ней потянулась сила. Потащила.
Земля вздрогнула и накренилась. Пыль улеглась. Стала гладкой, как стекло.
Стоя на четвереньках, Мхиби вскинула голову, мир вращался перед слезящимися глазами.
Рёбра исчезли. Вместо них вздымались ноги.
Кожа превратилась в паутину.
Мхиби скользила вниз.
