Глава двадцать третья
Кого, как следовало бы ожидать, Павший ненавидел и боялся более всех прочих? Вспомним последнее Сковывание, в котором принимали участие Худ, Фэнер, Королева Грёз, Оссерк и Опонны, не говоря уж об Аномандре Рейке, Каладане Бруде и ещё нескольких Взошедших. Посему нет ничего удивительного, что Увечный бог не мог предвидеть, что самый опасный его враг явится не из их числа…
Истан Хэла. Сковывания
— То, что я во всех отношениях женщина, ещё не значит, будто я хорошо готовлю.
Резчик бросил взгляд на Апсалар и ответил:
— Что ты, это и правда очень вкусно…
Однако Могора ещё не закончила; размахивая облипшим травой черпаком, она вышагивала взад и вперед.
— Здесь нет кладовки! И гости! Бесконечные гости! А его ищи-свищи! Думаешь, он еду нам добывает? Нет! Скорей уж, помер…
— Он жив, — вмешалась Апсалар, неподвижно застывшая над тарелкой с ложкой в руке. — Мы совсем недавно его видели.
— Это ты так говоришь, пухлые губки да блестящие волосы. И эти груди — стоит тебе начать приносить малышей, не успеешь оглянуться, как они уже будут до пят и огромные — груди, не малыши. Детишки будут у тебя на голове — нет, не там, где эти солнечные волосы, то есть там, но это фигурально. Так о чём это я? Каждый день я иду наружу, карабкаюсь вверх и вниз по проклятущей верёвочной лестнице, чтобы добыть еду, — да, это съедобная трава, просто прожуй. Жуй да жуй. Каждый день охапки травы, клубни, ризаны, тараканы да кровные мухи…
Резчик и Апсалар одновременно опустили ложки.
— …и я о собственные груди спотыкаюсь. И ещё! — Она взмахнула половником, швырнув комок влажной травы в стену. — Эти проклятые бхок’аралы пробрались в мой тайник и украли все вкусняшки: всех тараканчиков, всех мушек! Разве не видите? В этих развалинах — ни одного грызуна! Ни мышки, ни жучка — будто тысяча пауков прошла!
Гости осторожно вернулись к еде, теперь они внимательно изучали мутную жидкость в каждой ложке, прежде чем отправить её в рот.
— И сколько вы собираетесь здесь оставаться? Что это, ночлежка? Как по-вашему, мы с мужем можем вернуться к нормальной жизни? В нашей спальне толкутся то боги, то демоны, то убийцы! А теперь ещё вы! Будет мне хоть капля покоя?
Громко топая, она вышла из комнаты.
Чуть погодя Резчик сморгнул и выровнялся.
— Убийцы?
— Калам Мехар, — ответила Апсалар. — Он оставил знаки — давняя привычка «мостожогов».
— Он вернулся? Что случилось?
Она пожала плечами:
— Похоже, Престол Тени и Котильон нашли дело для каждого из нас. Могу предположить, что Калам собирается прикончить как можно больше офицеров Ша’ик.
— Что ж, Могора подняла интересный вопрос. Котильон отправил нас сюда. Но зачем? Что теперь?
— У меня нет для тебя ответов, Крокус. Кажется, Котильону ты нужнее, чем я. Что неудивительно.
— Разве? Не для меня. Откуда такие мысли?
Некоторое время она изучала его, затем отвела глаза.
— Потому что я не желаю быть его слугой. Я храню слишком много его воспоминаний, в том числе о его смертной жизни, жизни Танцора, так что я мало заслуживаю доверия.
— Не сильно-то это воодушевляет, Апсалар…
В тени послышался новый голос:
— Есть нужда в ободрении? Проще простого, никаких усилий — всё запросто решается! Сказать какую-нибудь глупость — это я легко. Разве нет?
Вскоре из тьмы выплыл Искарал Прыщ и принюхался.
— Она… готовила?! — Его взгляд упал на тарелки на столе. — А вы это ели?! С ума сошли? Почему, по-вашему, я прятался столько месяцев? Почему, вы думаете, мои бхок’аралы обыскали её тайники в поисках съестного? Боги, ну вы и дурни! Да уж, хороша еда… если едок — антилопа!
— Мы справляемся, — ответил Резчик. — Тебе что-то от нас нужно? Если нет, в одном я согласен с Могорой: чем реже я тебя вижу, тем лучше…
— Она хочет видеть меня, глупый даруджиец! Иначе зачем всё время меня выслеживает?
— Да, притворяется знатно, не спорю. Но будем реалистами, Прыщ, она куда счастливее, когда ты не мозолишь ей глаза. Тебя здесь не хотят. Ты не нужен. По сути, Прыщ, ты совершенно бесполезен.
Глаза верховного жреца округлились, и он с ворчанием рванул обратно в угол, растворившись в тени.
Резчик с улыбкой откинулся в кресле:
— Вышло даже лучше, чем я предполагал.
— Ты влез между мужем и женой, Крокус. Неразумно.
Он пристально посмотрел на неё:
— Куда ты хочешь направиться отсюда, Апсалар?
Она старалась не встречаться с ним глазами.
— Я ещё не приняла решение.
Но Резчик знал, что она уже всё решила.
Деревянное копьё оказалось неожиданно удобным, несмотря на размер и вес. В вертикальном положении заострённый кончик кремнёвого острия достигал ладони поднятой вверх руки Трулла Сэнгара.
— Коротковато для моего боевого стиля, но пойдёт. Благодарю тебя, Ибра Голан.
Т’лан имасс развернулся и зашагал к ожидавшему его Моноку Охему.
На глазах у Онрака Трулл Сэнгар подул на ладони, затем потёр их о драные штаны из оленьей кожи. Эдур ещё раз взвесил в руке копьё, затем опустил его на одно плечо и обернулся к Онраку.
— Я готов. Хотя меха не помешали бы — на этом Пути холодно, и ветер смердит льдом. До заката пойдет снег.
— Мы отправимся на юг, — сказал Онрак. — В скором времени доберёмся до кромки леса, и тогда снег перейдёт в дождь.
— Звучит ещё хуже.
— Наше путешествие, Трулл Сэнгар, займёт не более нескольких дней и ночей. И за это время мы из тундры доберёмся до саванны и джунглей.
— Веришь, что мы достигнем Первого престола раньше изменников?
Онрак пожал плечами:
— Вероятно. Путь Телланн для нас не таит препятствий, в то время как у наших врагов нет прямых путей, хаос замедлит их.
— Нет прямых путей, да уж. Эта мысль меня и нервирует.
О. Так вот что я чувствую.
— Согласен, Трулл Сэнгар, это повод для беспокойства. Но, тем не менее, мы столкнулись с угрозой пострашнее, и, достигнув Первого престола, мы должны будем его защитить.
Дорогу указывал Ибра Голан; Монок Охэм дождался, пока Онрак и тисте эдур проедут мимо, затем присоединился.
— Нам не доверяют, — шепнул Трулл Сэнгар.
— Верно, — согласился Онрак. — Но в нас нуждаются.
— Наименее выгодный из союзов.
— Но и наиболее надёжный, пока нужда не минует. Необходимо быть бдительными, Трулл Сэнгар.
Тисте эдур хмыкнул в знак согласия.
Дальше двигались молча. И каждый шаг всё дальше уводил их на юг.
Как и на многих других дорогах Телланна, Онрак видел и ощущал шрамы Омтоз Феллака. По ледяным рекам, взрезавшим равнину, можно было отследить историю вторжения и последовавшего затем отступления, которое оставило по себе наносы в руслах, осыпи, повороты и широкие проходы с ямами, промытыми до скальных пород. В конечном итоге вечная мерзлота отступила перед влажными торфяниками и болотами, на островках посреди них чёрные ели застыли причудливыми фигурами, склонившись над гнилыми остатками древних деревьев. Острова окружали озерца чёрной воды, затянутые туманной дымкой и бурлящие пузырями разложения.
В воздухе роились насекомые. Ни т’лан имассы, ни одинокий смертный не были им по вкусу, однако они кружили над путниками плотным жужжащим облаком. Через некоторое время болота отступили перед выходами горных пород. В низинах между камнями щетинились мёртвые сосны. Затем каменные выступы слились воедино, формируя широкую возвышенность, которая значительно облегчила дорогу четверым путникам.
Начался дождь. Базальт почернел под непрерывной капелью и стал скользким.
Онрак слышал тяжелое дыхание Трулла Сэнгара и ощущал усталость спутника. Однако тисте эдур ни разу не заговорил об отдыхе, даже когда начал всё чаще при подъеме опираться на копьё.
Вскоре каменистая дорога сменилась лесом, тот медленно перешёл из хвойного в лиственный, холмы же сменились равниной. Деревья становились всё тоньше, пока после завалов бурелома путники наконец не вышли на открытую местность. Дождь стих. Онрак поднял руку.
— Остановимся здесь.
В десяти шагах впереди Ибра Голан встал и оглянулся по сторонам.
— Зачем?
— Еда и отдых, Ибра Голан. Если ты забыл, смертным это нужно.
— Я не забыл, Онрак Разбитый.
Трулл Сэнгар уселся на траву, скривился в улыбке и заявил:
— Это называется безразличие, Онрак. В конце концов, я наименее ценный участник отряда.
— Изменники не будут стоять на месте, — ответил Ибра Голан. — И нам не до́лжно.
— Тогда иди вперёд, — предложил Онрак.
— Нет, — отрезал Монок Охем. — Мы идём вместе. Ибра Голан, короткий привал не принесет много неудобств. К тому же я бы хотел, чтобы с нами поговорил тисте эдур.
— О чём, заклинатель костей?
— О твоём народе, Трулл Сэнгар. Как вышло, что он склонился перед Скованным?
— На этот вопрос нет простого ответа, Монок Охем.
Ибра Голан вернулся к остальным.
— Время охоты, — сказал воин и исчез в вихре пыли.
Тисте эдур некоторое время изучал зазубренное остриё своего нового оружия, затем со вздохом опустил копьё.
— Это долгая история. Да и я больше не тот, кто может сплести её тебе на пользу…
— Почему?
— Потому, Монок Охем, что я острижен. Меня больше нет. Для моих братьев и моего народа меня никогда не было.
— Эти утверждения бессмысленны перед лицом правды, — сказал Онрак. — Ты здесь, перед нами. Ты существуешь. Как и твои воспоминания.
— Некоторых имассов изгнали, — проскрежетал Монок Охем. — Но мы говорим о них. Мы должны говорить о них, чтобы другие усвоили урок. Какой прок в рассказе, если он не поучителен?
— Очень просвещённая точка зрения, заклинатель костей. Но мой народ не ищет просвещения. Да и правды. Наши сказания создаются, чтобы облачить быт в великолепие. Или чтобы придать моментам величайшей трагедии и важности атмосферу неизбежности. Кто-то, возможно, назвал бы их «поучительными», но цель их не в этом. Каждое поражение оправдывает грядущая победа. Каждая победа — предрешена. Тисте эдур не оступаются, потому что танцуют с самой судьбой.
— А ты больше не танцуешь.
— Именно так, Онрак. Точнее, никогда не танцевал.
— Значит, изгнание вынуждает тебя лгать даже самому себе, — отметил Онрак.
— В некотором роде так оно и есть. Вот почему я вынужден изменять историю — а это непросто. В то время я многого не понимал — тогда, когда всё случалось. Многие мои знания пришли куда позже…
— После острижения.
Миндалевидные глаза Трулла Сэнгара впились в Онрака, затем он кивнул.
— Да.
Как знание, что постиг мой разум, после разрушения Обряда Телланна. Что ж, это я понимаю.
— Приготовься рассказывать свою историю, Трулл Сэнгар. Если в ней будет поучительное зерно, поиск его ляжет на плечи тех, кому её рассказывают. Ты освобождён от этой необходимости.
Монок Охем проворчал:
— Это лживые слова. Любая история поучает. Рассказчик на свой страх и риск искажает истину. Если нет иного выхода, Трулл Сэнгар, исключи себя из истории. В том лишь один урок — смирение.
Трулл Сэнгар ухмыльнулся заклинателю:
— Не бойся, меня никогда не было среди первых игроков. А насчёт Острижения — что ж, оно уже случилось, и поэтому я расскажу историю тисте эдур, обитавших к северу от Летера, так, как рассказали бы они сами. С одним лишь исключением, что, признаю, потребует от меня особых усилий, — в моём рассказе не будет превозношений. Ни наслаждения триумфом, ни пустых слов о судьбе и неизбежности. Я попытаюсь отличаться от того тисте эдур, которым кажусь, разорвать свою культурную идентичность и тем самым очистить историю…
— Плоть не лжет, — сказал Монок Охем. — А значит, мы не обмануты.
— Плоть не лжет, но дух — может, заклинатель. Узри уроки равнодушия и слепоты, а я, в свою очередь, намерен попытаться сделать то же.
— Когда ты начнёшь рассказ?
— У Первого престола, Монок Охем. Пока мы будем ждать прибытия изменников… и их союзников, тисте эдур.
Вернулся Ибра Голан, принёс тушку зайца со сломанной шеей; одним движением он содрал с животного шкурку и бросил окровавленное тельце на землю возле Трулла Сэнгара.
— Ешь, — скомандовал воин, отбросив шкурку.
Пока тисте эдур разводил огонь, Онрак отошёл в сторону. Слова Трулла Сэнгара задели его. Острижение во многом исказило физический облик Трулла Сэнгара, отличая его от прочих тисте эдур. Лысина, шрам на лбу. Но физические изменения казались ничем по сравнению с тем, что произошло с его духом. Онрак понял, что ему спокойно в обществе Трулла Сэнгара, и это чувство вызвано мягкими манерами тисте эдур и тем, с какой лёгкостью тот сносит нужду и лишения. Теперь казалось, что это спокойствие было наивным. Выдержку Трулла Сэнгара породили раны, исцеление от которых сделало его бесчувственным. Его сердце стало ущербным. Он — т’лан имасс, запертый в плоти смертного. Мы просим его воскресить память о былой жизни, а затем удивляемся, что он противится нашим желаниям. Это наша ошибка, не его.
Мы говорим об изгнанных, но вовсе не предупреждения ради, как утверждает Монок Охем. Ничего благородного. Мы говорим, чтобы подтвердить свою правоту. Но наша непреклонность сталкивается в яростном бою со страшнейшим противником — с самим временем, с изменяющимся миром.
— Предисловием моей истории, — проговорил Трулл Сэнгар, поджаривая ошкуренного зайца, — станет предостережение, известное всем.
— Что за предостережение? — спросил Монок Охем.
— Я скажу, заклинатель. Это касается природы… и необходимости поддерживать равновесие.
Если бы у Онрака была душа, она бы ушла в пятки. Услышав слова Трулла Сэнгара, воин медленно обернулся.
— Сила и давление всегда в противостоянии, — сказал эдур, вращая тушку зайца над огнём. — Борьба всегда стремится к равновесию. Она — превыше богов, конечно, — в самом потоке существования, нет, превыше даже этого потока, ведь и существованию противостоит небытие. И борьба эта захватывает всех, определяет собою всякий островок в Бездне. Точнее, я так думаю. Смерть отвечает жизни. Тьма отвечает свету. Невероятный успех уравновешивается катастрофическим провалом. Ужасающее проклятие — чудесным благословением. Похоже, все склонны забывать эту истину, ослеплённые триумфальными победами. Взгляните, если хотите, на этот скромный огонь передо мной. Скромная победа… но если я буду питать пламя, чего я так страстно желаю, оно поглотит всю равнину, затем лес, а после и весь мир. Так и борьба за истину… в том, чтобы загасить огонь, приготовив мясо. Ведь если сжечь целый мир, всё живое в нём погибнет, не от огня, так от последующего голода. Понимаешь, о чём я, Монок Охем?
— Нет, Трулл Сэнгар. Это предисловие ни к чему.
Онрак заговорил:
— Ты ошибаешься, Монок Охем. Это предисловие… ко всему.
Трулл Сэнгар окинул их взглядом и ответил улыбкой.
Преисполненной печали. Полной… отчаяния.
И бессмертный воин был потрясён.
Бесчисленные ряды холмов змеились по земле, будто бы сходя на нет под осыпающимся с неба песком.
— Скоро, — пробормотал Жемчуг, — эти гребни исчезнут под дюнами.
Лостара отмахнулась.
— Мы зря тратим время, — ответила она и отправилась к первому гребню.
Пыль и песок превращали воздух в сплошную стену, глаза резало, горло першило. Зато дымка сузила видимый горизонт, скрывая их присутствие. Неожиданное падение Стены Вихря означало, что адъюнкт и её армия не только достигли Рараку, но уже продвигаются к оазису. Она решила, что вряд ли воины Апокалипсиса будут особенно охранять северо-восточную границу пустыни.
Жемчуг объявил, что теперь безопасно продвигаться днём. Богиня ушла в себя, вероятно, собирая силы для последнего, смертельного удара. Для столкновения с адъюнктом. Удивительная сосредоточенность, скованная яростью, — такой недостаток грех не использовать.
Она позволила себе внутренне улыбнуться. Недостаток. Их-то у нас всех полно, да? Короткий миг внезапной страсти, как она считала, миновал. Долго сдерживаемые желания удовлетворены, и теперь можно сосредоточиться на своих делах. Куда более важных. Однако Жемчуг, казалось, считал иначе. Он даже попытался утром взять её за руку; этот жест она убедительно отвергла, несмотря на его прочувствованность. Смертоносный убийца вот-вот превратится в скулящего щеночка — её передёрнуло от отвращения, и Лостара отогнала от себя эти мысли.
У них почти не оставалось времени, не говоря уж о еде и воде. Рараку была неприветливой землёй, в штыки принимавшей любые попытки жизни проникнуть в себя. Ничего священного, всё — проклятое. Место, разбивающее мечты, уничтожающее амбиции. Почему бы и нет? Это же треклятая пустыня.
Карабкаясь по булыжникам и камням, они добрались до первой гряды.
— Уже близко, — сказал Жемчуг, щурясь. — За самой высокой террасой будет видно оазис.
— И что потом? — спросила она, отряхивая рваную одежду от песка.
— Было бы серьёзным упущением с моей стороны не воспользоваться превосходством нашей позиции. Думаю, я смогу проникнуть в лагерь и навредить. К тому же, — прибавил он, — один из следов, по которым я иду, ведёт в самое сердце повстанческой армии.
Персты. Глава возрождённого культа.
— Ты уверен?
Он кивнул, затем чуть пожал плечами:
— Это логично. Я пришел к выводу, что они проникли в ряды восставших очень давно, если не с самого начала. Что освобождение Семи Городов для некоторых было далеко не основной целью — и мы вот-вот узнаем их истинные мотивы.
— И ты не можешь допустить, чтобы подобные откровения случились без твоего присутствия в первых рядах.
Он взглянул на неё:
— Дорогая, ты забываешь, что я агент Малазанской империи. У меня есть некоторые обязанности…
Её взгляд упал на лежащую среди камней вещицу. Быстрое узнавание, и затем она резко отвела взгляд. Некоторое время Лостара изучала хмурое небо.
— Не случится ли так, что твоё появление поставит под угрозу тех, кто уже действует в лагере? Императрица не знает, что ты здесь. В самом деле — даже адъюнкт, вероятней всего, считает, что мы далеко отсюда.
— Я не люблю роли второго плана…
Лостара фыркнула.
— Как по мне, — уточнила она, — не самая предосудительная роль. Я это переживу.
Врёшь ведь. Она опустилась на одно колено, чтобы поправить поножи, привязанные к затянутым в кожу голеням.
— Надо пройти этот гребень до заката.
— Ладно.
Лостара выпрямилась.
Они продолжили путь по каменистому склону. Земля была покрыта крошечными сморщенными тельцами бесчисленных обитателей пустыни, которых затянуло в Вихрь; погибшие в нескончаемой буре, они оставались внутри него, пока ветер внезапно не стих, низвергнув их обратно на землю. Они падали с небес целый день, с хрустом и грохотом валясь со всех сторон, барабаня по её шлему и скатываясь по плечам. В основном ризаны и накидочники, хотя несколько раз на землю грохнулось что-то покрупнее. Лостара была рада, что ливень из тел закончился.
— Стена Вихря сурово обошлась с Рараку, — отметил Жемчуг, спихивая с дороги тело бхок’арала.
— Даже если пустыне есть до этого дело, хотя ей нет, — вряд ли это на что-то сильно повлияет. Эта земля существует куда дольше, чем всё, с чем мы знакомы, и уж точно дольше, чем эти злополучные создания. К тому же Рараку и так почти мертва.
— Внешность обманчива. В Священной пустыне таятся глубинные духи. Погребённые в камне…
— А на жизнь над камнем, как и на песок, им наплевать, — кивнула Лостара. — Если думаешь иначе, ты глуп, Жемчуг.
— Я думаю о многих глупых вещах, — пробормотал он.
— Не жди, что я стану спорить.
— Мне и голову не приходило, что станешь, Лостара Йил. Так или иначе, я бы посоветовал тебе отыскать в себе уважение к тайнам Рараку. Слишком легко обмануться видимой пустотой и безжизненностью пустыни.
— Как мы уже выяснили.
Он насупился, затем вздохнул:
— Мне жаль, что ты так… смотришь на мир. И я могу лишь сделать вывод, что ты находишь особую прелесть в раздорах, а если их нет — или, точнее, для них нет причин, — ты сеешь раздор сама.
— Ты слишком много думаешь, Жемчуг. Это твой самый раздражающий недостаток, и, будем честны, учитывая глубину и ассортимент твоих пороков, это о многом говорит. И раз уж мы начали обмениваться советами, я бы рекомендовала тебе вообще перестать думать.
— И как же мне этого достигнуть? Последовать твоему примеру?
— Я думаю не много и не мало. Я идеально сбалансирована, это тебя и привлекает. Как мотыльков — огонь.
— Значит, я рискую обгореть?
— До чёрной хрустящей корочки.
— Значит, ты отталкиваешь меня ради моего же блага. Жест сострадания.
— Огонь не притягивает и не отталкивает. Он просто существует, бесчувственный и равнодушный к суицидальным порывам порхающих насекомых. Это ещё один твой недостаток, Жемчуг. Ты додумываешь несуществующие эмоции.
— Пару ночей назад я мог бы поклясться, что видел эмоции…
— Огонь горит ярче, если подкинуть хвороста…
— А на утро остаётся лишь холодное пепелище.
— Ты начинаешь понимать. Конечно, тебя это вдохновит, и ты попробуешь понять ещё глубже. Но это пустая трата времени, так что рекомендую и не пытаться. Удовлетворись мерцанием, Жемчуг.
— Ясно… и туманно. Хорошо, я приму твои советы.
— Правда? Легковерие — очень отталкивающая черта, Жемчуг.
Лостара ждала, что он сорвётся на крик, и была впечатлена его неожиданным самоконтролем; он лишь медленно выдохнул, будто выпуская пар из-под крышки котла, пока давление не спало.
Они приблизились к подъёму на последний гребень. Лостара впервые за день выглядела довольной, Жемчуг же явно не разделял эти чувства.
Когда они достигли гребня, Коготь заговорил вновь:
— Что ты подняла на той террасе, дорогая?
Значит, видел?
— Блестящий камушек. Приглянулся. Уже выбросила.
— Да? То есть он больше не лежит в той поясной сумочке?
Ощерившись, она отстегнула сумку с пояса и швырнула на землю. Затем вытащила свои кольчужные рукавицы.
— Сам посмотри.
Он бросил на неё удивленный взгляд, затем наклонился, чтобы поднять сумку.
Когда он выпрямился, Лостара шагнула вперёд.
Её перчатки с силой врезались в висок Жемчуга.
Со стоном он рухнул без сознания.
— Идиот, — пробормотала она, поднимая сумку.
Она натянула перчатку, со вздохом подняла мужчину и закинула себе на плечо.
До оазиса оставалось менее двух тысяч шагов, воздух над ним казался чёрным от пыли и дыма бесчисленных костров. В тени деревьев виднелись стада коз. Развалины стены простирались в обе стороны.
Лостара начала спускаться вниз, придерживая Жемчуга.
Она приближалась к лагерю, когда услышала справа стук лошадиных копыт. Сбросив Жемчуга на землю, она пригнулась. Мимо проехала дюжина всадников, направлявшихся на северо-восток. Лошади выглядели измождёнными, с опущенными головами. Среди всадников она разглядела двух пленников.
Несмотря на слой пыли и сгущающуюся мглу, Лостара узнала форму узников. Малазанцы. Ашокский полк. Думала, их больше не осталось.
Воины ехали без сопровождения, не сдерживая галоп аж до самого оазиса, где скрылись под сенью редких деревьев.
Лостара осмотрелась и решила, что выбранное место идеально подходит для ночевки. Мелкий котлован у подножия склона. Устроившись здесь, они будут невидимы со всех сторон, кроме гребня, да и то маловероятно под покровом тьмы. Она проверила Жемчуга, нахмурившись при виде фиолетовой шишки на виске. Однако его дыхание было спокойным, а сердце билось медленно и размеренно. Она расстелила его плащ, перекатила Жемчуга на ткань, затем связала и заткнула рот кляпом.
Когда котлован погрузился во тьму, Лостара приготовилась ждать.
Некоторое время спустя, из тени явилась фигура. Некоторое время она оставалась неподвижной, затем молча направилась прямо к Жемчугу.
Лостара услышала приглушенное ворчание:
— Ты почти проломила ему череп.
— Он твёрже, чем ты думаешь, — ответила она.
— Это было так необходимо?
— Я сочла, что да. Если не доверяешь, зачем было вербовать меня?
Котильон вздохнул:
— Знаешь, он неплохой человек. Верен Империи. Ты жестоко посягнула на его невозмутимость.
— Он чуть не вмешался. Непредсказуемо. Я решила, что ты предпочёл бы чистую дорогу.
— Изначально да. Но я предвижу некую пользу в его присутствии, когда все события… развернутся. Если он не очнётся завтра к вечеру, приведи его в чувство.
— Хорошо, раз ты настаиваешь. Хотя лично я вполне удовлетворена новообретёнными миром и тишиной.
Некоторое время Котильон изучал её, затем сказал:
— У меня есть ещё дела на эту ночь, посему я оставлю тебя.
Лостара вытянула из поясной сумки и подбросила перед ним небольшой предмет.
Котильон поймал его одной рукой и присмотрелся.
— Мне показалось, это твоё, — сказала она.
— Нет, но я знаю, чьё это. И я доволен. Могу оставить это себе?
Она пожала плечами:
— Мне всё равно.
— Так и должно быть, Лостара Йил.
В этих словах ей послышалось скрытое веселье, и она поняла, что ошиблась, позволив Котильону оставить себе вещицу. Поняла, что этот предмет на самом деле для неё важен, хотя она пока не знала почему. Она вновь пожала плечами. Думаю, теперь слишком поздно.
— Ты вроде собрался уходить?
Она ощутила его негодование, и вскоре бог исчез в вихре теней.
Лостара опустилась на каменистую землю и удовлетворенно закрыла глаза.
Ночной ветерок радовал теплотой. Апсалар стояла перед небольшим окном, оглядывая овраг. Ни Могора, ни Искарал Прыщ не заглядывали так высоко, разве только необходимость загоняла их сюда в поисках еды; так что она оказалась в компании полудюжины сероватых бхок’аралов, с ворчанием и фырканьем передвигавшихся по замусоренному полу. Катающиеся кости указывали на то, что именно сюда, на вершину башни, эти небольшие создания приходили умирать.
Как только бхок’аралы сдвинулись ей за спину, Апсалар выглянула в пустоту. Песок с вкраплениями известняка серебрился в свете звёзд. На грубых каменных стенах вокруг окна с тихими шлепками приземлялись ризаны; их трапеза закончилась, и теперь, с легким скрежетом когтей, они спешили укрыться в трещинах от наступающего дня.
Где-то внизу спал Крокус, а верные себе муж и жена выслеживали друг друга в тёмных коридорах и затхлых комнатах монастыря. Девушка никогда раньше не чувствовала себя такой одинокой и, как она вдруг поняла, такой удовлетворённой своим одиночеством. Она изменилась. Твёрдые стены, защищавшие её душу, смягчились и под невиданным давлением изнутри приняли иную форму.
Самое странное, что к ней пришло, это презрение к своим умениям, к своим смертоносным навыкам. Их вложили в неё, впечатали в кости и мышцы. Эти умения заковали её в сверкающую ледяную броню. И потому, даже без присутствия бога, она по-прежнему ощущала себя двумя женщинами одновременно.
И оттого ей было интересно, какую же женщину полюбил Крокус.
Впрочем, нет здесь никакой загадки. Он принял личину убийцы, верно? Молодой наивный вор из Даруджистана был очарован опасным отражением — не рыбачкой Апсалар, но Апсалар — хладнокровной убийцей. Поверил, что сходство способно выковать надежнейшую связь. Это могло бы получиться, если бы ей нравилась её работа, не считай она её мерзкой и предосудительной. Если бы эта работа не была для неё цепями, сковавшими душу.
Её не радовала компания в темнице. Он любил не ту женщину, не ту Апсалар. Она же любила Крокуса, не Резчика. А потому они были вместе, но порознь, близкие незнакомцы, и оба ничего не могли с этим поделать.
Убийца в ней предпочитал одиночество, рыбачка совершенно другим путём пришла к тому же. Первая не могла себе позволить любить. Вторая знала, что её никогда не любили. Как и Крокус, она стояла в тени убийцы.
С этим не было смысла бороться. У рыбачки не было ни умений, ни сил сопротивляться несгибаемой воле убийцы. Вероятно, Крокус так же сдался под натиском Резчика.
Она ощутила чьё-то присутствие рядом и пробормотала:
— Хорошо бы ты забрал всё с собой, уходя.
— Ты предпочла бы остаться опустошённой?
— Опустошённой, Котильон? Нет. Невинной.
— Невинность добродетельна лишь до тех пор, пока временна, милая. Нужно лишиться её, чтобы обернуться назад и осознать её незапятнанную чистоту. Остаться невинной — значит всю жизнь уворачиваться от невидимых и непреодолимых сил, пока однажды не осознаешь, что больше не узнаёшь себя, и тогда понять, что невинность была проклятием, сковавшим тебя, оглушившим, лишившим всех проявлений жизни.
Она улыбнулась в темноте:
— Но, Котильон, именно это знание заставляет людей бояться собственных цепей.
— Знание лишь позволяет увидеть то, что всегда существовало, Апсалар. Ты владеешь невероятными навыками. Они дают тебе силу, это бессмысленно отрицать. Тебе не переделать себя.
— Но я могу прекратить идти этим странным путём.
— Можешь, — чуть погодя согласился он. — Ты можешь выбрать других, но даже привилегия выбора дана тебе лишь в силу того, чем ты была…
— Чем ты был.
— Это не изменить. Я вошёл в твои кости, в твою плоть, Апсалар. Девочка-рыбачка, ставшая женщиной, — мы стоим в тени друг друга.
— И тебе это понравилось, Котильон?
— Не особенно. Было сложно помнить о своей цели. Но мы были в стоящей компании в те времена — Скворец, Молоток, Скрипач, Калам… будь у них выбор, этот отряд с радостью принял бы тебя. Но я им не позволил. — Он вздохнул и продолжил: — Я могу вечно говорить о своих сожалениях, девочка, но рассвет пожирает тьму, и мне нужно услышать твоё решение.
— Моё решение? О чём ты?
— Резчик.
Она смотрела на пустыню, пытаясь отогнать слёзы.
— Я хотела бы забрать его у тебя, Котильон. Не дать тебе поступить с ним так, как ты поступил со мной.
— Он так для тебя важен?
— Да. Не для убийцы внутри меня, но для рыбачки… которую он не любит.
— Разве?
— Он любит убийцу и хочет быть похожим на неё.
— Теперь я понимаю твои внутренние противоречия.
— Правда? Тогда ты поймёшь, почему я не отдам его тебе.
— Но ты ошибаешься, Апсалар. Резчик не любит убийцу внутри тебя. Она, несомненно, привлекает его, ведь сила всегда привлекает… всех нас. А ты владеешь силой, в том числе и властью не использовать её. Всё это заманчиво, соблазнительно. Его тянет соревноваться с тем, что ему кажется твоей отвоёванной свободой. Но его любовь? Воскреси наши общие воспоминания, девочка. Вспомни Даруджистан, нашу первую встречу с вором Крокусом. Он видел, как мы совершили убийство, и он знал, что это поставило крест на его жизни. Разве он любил тебя тогда? Нет, это пришло позже, в холмах к востоку от города, когда я более не владел тобой.
— Любовь меняется со временем…
— Это так. Но не подобно накидочнику, порхающему с трупа на труп на поле боя. — Он прочистил горло. — Ладно, не самое удачное сравнение. Любовь изменяется, да, разрастается, стремясь поглотить как можно больше объекта любви. Добродетели, пороки, недостатки — любовь примет всё с детским восторгом.
На этих словах она обхватила себя руками.
— Во мне две женщины…
— Две? Их множество, девочка, и Резчик любит их всех.
— Я не хочу, чтобы он умер!
— Таково твоё решение?
Она кивнула головой, не доверяя голосу. Молнии в небе превращали тьму в безбрежное пустое пространство над мёртвым, истерзанным пейзажем. И в этом пространстве птицы карабкались вверх по ветру.
Котильон продолжил:
— Значит, ты знаешь, что должна сделать?
Апсалар кивнула ещё раз.
— Я… доволен.
Она резко обернулась и уставилась ему в лицо, внезапно осознав, что впервые видит его целиком. Сглаженные черты, прямые линии, добрые глаза, странный узор шрамов под правым глазом.
— Доволен… — прошептала она, изучая его лицо. — Почему?
— Потому что, — со слабой улыбкой ответил он, — мне тоже нравится мальчик.
— Насколько я храбрая, по-твоему?
— Насколько нужно.
— Снова.
— Да. Снова.
— Ты совсем не похож на бога, Котильон.
— Я не старомодный бог, я — покровитель. У покровителей есть обязательства. Признаю, мне не так часто выпадает шанс в этом поупражняться.
— То есть они пока ещё не обременительны?
Её собеседник расплылся в очаровательной улыбке:
— Ты заслуживаешь куда большего в обмен на свою наивность, Апсалар. Скоро увидимся. — Он отступил в тёмную часть зала.
— Котильон.
Он застыл с приподнятыми руками.
— Да?
— Спасибо. Позаботься о Резчике. Прошу.
— Обещаю, Апсалар. Как о родном сыне.
Апсалар кивнула, и тогда он исчез.
А вслед за ним и она.
В каменном лесу водились змеи. К счастью для Калама Мехара, им недоставало природной воинственности. Он неподвижно лежал в тенях посреди сырых, изломанных остатков упавшего дерева, а змеи скользили по нему и вокруг него. Камень постепенно терял ночную прохладу, обдуваемый горячим воздухом со стороны пустыни.
Он не видел признаков патрулей и не замечал почти никаких следов. Однако в окаменевшем лесу ощущалось чьё-то присутствие, намек на силу, не принадлежащую этому миру. Хотя убийца не был до конца уверен, в силе этой он чувствовал нечто демоническое.
Достаточное основание для тревоги. Ша’ик могла хорошо спрятать охранников, а ему придётся миновать их.
Убийца отодвинул огнешейку в сторону и вытянул два длинных ножа. Изучил рукояти, убедившись, что кожаная обмотка осталась плотной. Проверил крепление наверший и эфесов. Кончик длинного лезвия ножа из отатарала слегка затупился — отатарал был не лучшим материалом для оружия. Лезвие затуплялось и нуждалось в постоянной заточке, даже лёжа без дела, а металл со временем становился хрупким. До Малазанского завоевания высокородные жители Семи Городов использовали отатарал в броне. Его доступность строго контролировалась, хоть и не так сильно, как под властью Империи.
Лишь немногие знали все его свойства. Проникая через кожу или при вдыхании продолжительное время, отатарал приводил к различным непредсказуемым последствиям. Он часто пасовал перед лицом Старшей магии, но было и ещё одно свойство, о котором, как подозревал Калам, знали немногие. Свойство, случайно открытое во время битвы у И’гхатана. Лишь несколько свидетелей пережили случившееся, Калам и Быстрый Бен среди них, и все они согласились после, что доклады офицерам будут исключительно туманными, а на все вопросы они станут отвечать, пожимая плечами и качая головой.
Видимо, отатарал плохо сочетался с морантским снаряжением, особенно с «горелками» и «огневиками». Или, иначе говоря, ему не нравится нагрев. Он знал, что оружие закаляют в пыли отатарала на последней стадии выплавки. Точнее, когда железо перестанет светиться. Видимо, кузнецы нелёгким опытом дошли до этого решения. Но даже не в этом была главная тайна. А в том, что происходит с горячим отатаралом… если применить к нему магию.
Он медленно вернул оружие в ножны, затем сосредоточился на втором ноже. Здесь кромка была мягкой, слегка волнистой, что часто бывает с листовыми многослойными лезвиями. На его сверкающей чёрной поверхности едва проглядывали травление и тонкая серебряная гравировка. Из двух ножей Калам предпочитал этот — за вес и балансировку.
Что-то ударилось о землю неподалеку, отскочило от ствола дерева и покатилось к нему, остановившись у правого колена.
Некоторое время Калам изучал небольшой предмет. Затем посмотрел на очертания дерева над ним. Улыбнулся.
— О, дуб, — пробормотал он. — Кто скажет, что я не оценил весь юмор ситуации.
Он сел и потянулся подобрать жёлудь. Затем снова откинулся.
— Как в старые добрые времена… и я по-прежнему рад, что мы больше ничего такого не делаем…
Равнины сменились саванной и, наконец, джунглями. Они попали на сезон дождей, и если утром пришлось страдать от ливня, то к полудню солнце раскалило воздух так, что вода обратилась в пар, в котором трое т’лан имассов и тисте эдур пробирались через густой зелёный подлесок.
Невидимые звери бежали впереди них, громко проламываясь через кусты со всех сторон. Наконец путники вышли на широкую звериную тропу, которая вела в нужную сторону, и ускорили шаг.
— Это ведь не твоя родная земля, да, Онрак? — спросил Трулл Сэнгар, хватая ртом влажный густой воздух. — Судя по мехам, что носят твои сородичи.
— Верно, — ответил т’лан имасс. — Мы из холодных краёв. Но эта земля есть в наших воспоминаниях. До имассов были другие — древние, дикие. Они жили в тёплом краю, были высокими, темнокожими, с красивыми волосами. Они звались Эрес. Анклавы сохранились до нашего времени — времени, захваченного этим Путём.
— И они жили в подобных джунглях?
— Временами на краю джунглей, но чаще в окружающей саванне. Они обрабатывали камень, но не так хорошо, как мы.
— А заклинатели костей среди них были?
Сзади ответил Монок Охем:
— Все эресы были заклинателями, Трулл Сэнгар. Они были первыми, кто нёс в себе искру осознанности, первые, одарённые духами.
— Их больше нет, Монок Охем?
— Да.
Онрак ничего не прибавил. В конце концов, если у Монока Охема были причины обманывать, Онрак не видел причин противоречить заклинателю костей. Это всё равно не имело значения. На пути Телланна эресов не было.
Вскоре Трулл Сэнгар спросил:
— Мы уже близко, Онрак?
— Да.
— И тогда мы вернёмся в наш мир?
— Да. Первый престол расположен в расселине на леднике под городом…
— Тисте эдур, — вмешался Монок Охем, — нет нужды знать название этого города, Онрак Разбитый. Он и так выведал слишком много о нашем народе.
— Всё, что я знаю о вас, т’лан имассах, ни для кого не секрет, — сказал Трулл Сэнгар. — Вы предпочитаете убийство переговорам. Вы без сомнений убиваете богов, если появится возможность. И вы не любите выносить сор из избы — это особенно похвально. К сожалению, на сей раз сор слишком велик, хоть я подозреваю, что гордыня не позволит вам это признать. Что же до Первого престола, мне не интересно знать его местонахождение. К тому же я вряд ли переживу схватку с вашими отступниками.
— Это верно, — подтвердил Монок Охем.
— Ты наверняка об этом позаботишься, — добавил Трулл Сэнгар.
Заклинатель ничего не ответил.
Да и незачем, подумал Онрак. Но я должен его защитить. Вероятно, Монок и Ибра понимают это, так что сначала ударят по мне. Я бы так и поступил на их месте. На котором, как ни странно, я и есть.
Внезапно дорога вывела их на расчищенный участок, засыпанный костями. Онрак предположил, что это леопарды или гиены снесли сюда несметное количество тварей из джунглей и саванны. Длинные кости, отметил он, были сплошь пожеваны и разгрызены мощными челюстями. Воздух пропитался вонью гниющей плоти, в нём кишели тысячи мошек.
— Эресы не обустраивали свои святилища, — сказал Монок Охем, — но они понимали, что есть места, где сосредоточена смерть, а жизнь — лишь заблудшие воспоминания. В такие места они приносили своих мертвецов. Сила накапливается слоями, так зарождается священное.
— И вы превратили его в ворота, — сказал Трулл Сэнгар.
— Да, — ответил заклинатель.
— Ты слишком выгораживаешь имассов, Монок Охем, — сказал Онрак. Он повернулся к тисте эдур. — Святилища эресов прожгли барьеры Телланна. Они слишком древние, чтобы Путь мог им сопротивляться.
— Ты сказал, их святость рождена смертью. Значит, они принадлежат Худу?
— Нет. Когда они строились, Худа ещё не было, Трулл Сэнгар. Они посвящены лишь смерти. Как сказал Монок Охем, их сила порождена слоями. Камню придают форму инструментов и оружия. Воздуху придают форму глотки. Найденный разум рассеивается, как огоньки в ночном небе, познавая небытие, конец… жизни, любви. Глаза, видавшие сражение ради выживания, с удивлением смотрят на неизбежный провал. Знать и понимать, что все мы должны умереть, Трулл Сэнгар, не то же самое, что прославлять смерть. Знать и понимать — само по себе магия, и потому мы высоко вознеслись.
— Похоже, что вы, имассы, — пробормотал Трулл Сэнгар, — своим Обетом нарушили все древнейшие законы.
— Ни Монок Охем, ни Ибра Голан не ответят тебе на эту правду, — сказал Онрак. — Но ты прав. Мы — первые нарушители закона, и то, что мы прожили так долго, заслуживает наказания. И нам остаётся лишь надежда на то, что Призывательница освободит нас.
— Вера — опасная вещь, — вздохнул Трулл Сэнгар. — Так что, мы воспользуемся этими вратами?
Монок Охем сделал жест, и всё вокруг него поплыло, свет померк.
За миг до того, как темнота стала абсолютной, внимание Онрака привлёк сдавленный крик тисте эдур. Воин обернулся и увидел стоявшую в дюжине шагов фигуру. Высокая, мускулистая, с кожей цвета жжёной умбры и длинными лохматыми волосами ниже плеч. Женщина. У неё были огромные отвисшие груди и широкие полные бедра. Высокие резкие скулы и широкий рот с полными губами. Всё это запомнилось за те мгновения, пока карие глаза женщины из-под густых бровей скользнули по троим т’ланн имассам и остановились на Трулле Сэнгаре.
Она сделала шаг в сторону тисте эдур, двигаясь грациозно как лань…
И свет погас.
Онрак услышал ещё один удивлённый вскрик Трулла Сэнгара. Т’лан имасс направился на звук, но замер. Мысли его разбегались, вспышки видений мерцали в сознании. Время свернулось, растворилось и вновь проявилось…
Над землёй танцевали искры, трут вспыхнул и взвился пламенем.
Они стояли на замусоренной земле в ледниковой расселине. Онрак поискал взглядом Трулла Сэнгара и обнаружил, что тисте эдур лежит ничком на влажном камне в полудюжине шагов.
Т’лан имасс приблизился.
Смертный был без сознания. Его колени и промежность были вымазаны в крови, и Онрак смотрел, как она остывает, предположив, что кровь принадлежала не Труллу Сэнгару, а женщине-эрес, что… взяла его семя.
Его первое семя. Но в её внешности не было ничего говорившего о невинности. Её груди когда-то были налиты молоком, её соски знавали голод детеныша. Тогда в крови не было смысла.
Онрак присел рядом с Труллом Сэнгаром.
И увидел три свежие раны ниже пупка. Три параллельных разреза по диагонали и кровавый отпечаток еще трёх — видимо, тех, что женщина нанесла на свой живот — идущих в противоположном направлении.
— Ведьма-эрес украла его семя, — сказал Монок Охем, стоявший в двух шагах от них.
— Зачем? — спросил Онрак.
— Не знаю, Онрак Разбитый. У эресов разум животных…
— Не стоит забывать об исключениях, — ответил Онрак, — сам знаешь.
— Возможно.
— Ясно, что у этой были определённые намерения.
Монок Охем кивнул.
— Похоже на то. Почему тисте эдур не приходит в себя?
— Его сознание не здесь…
Заклинатель поднял голову.
— Да, это и называется «быть без сознания»…
— Нет, он в другом месте. Когда я подошёл, ощутил чары. Наведённые эрес. Не знаю, как это назвать, почти как Путь, еле сформированный, на грани осознания. Это было, — Онрак смолк, затем продолжил, — будто сами эрес. Пятна света за закрытыми веками.
Ибра Голан внезапно вытащил оружие.
Онрак выпрямился.
Какие-то звуки. Теперь, в свете костра, т’лан имасс смог увидеть груды плоти и окровавленных тел — дюжину, нет, два десятка. Что-то приближалось, шаркая и волоча ноги.
Наконец в свете проявился демон-аптор, фигура, похожая на чёрный шёлк. На его горбатом странном плече восседал мальчик. Человеческое тело заканчивалось лицом с чертами аптора — огромный единственный фасеточный глаз сверкал. Огромный рот, приоткрывшись, показал острые клыки, которые, видимо, он умел втягивать почти полностью. Всадник был одет в чешуйчатую броню из чёрной кожи. На нагрудной сбруе расположилось более дюжины орудий — от длинных ножей до метательных дротиков. На поясе юноши висели два арбалета с ручками из оленьего рога.
Всадник соскочил с плеча и заговорил низким шипящим голосом:
— И это всё, на что расщедрился Логрос?
— Вам, — сказал Монок Охем, — здесь не рады.
— Очень жаль, заклинатель, потому что мы здесь. Для защиты Первого престола.
Онрак спросил:
— Кто вы и кто вас сюда послал?
— Я — Панек, сын Апт. Не мне отвечать на твой второй вопрос, т’лан имасс. Я лишь охраняю внешний круг. В чертоге, где хранится Первый престол, внутренний круг — там та, кто командует нами. Возможно, она сможет тебе ответить. Возможно, даже захочет.
Онрак поднял Трулла Сэнгара:
— Значит, мы с ней поговорим.
Панек улыбнулся, обнажив ряд острых клыков.
— Как я сказал, она в тронном зале. Наверняка, — прибавил он, улыбнувшись ещё шире, — вы знаете дорогу.
