Книга: Дом Цепей
Назад: Глава двадцать третья
Дальше: Глава двадцать пятая

Глава двадцать четвёртая

В древнейших, обрывочных текстах можно найти невразумительные упоминания об Эрес’аль. Так именуют, видимо, старейшего из духов, который воплощает саму сущность физического мира. Разумеется, не существует способа эмпирически определить: послужил ли факт приобретения значения — сила, заключённая в создании символов из неодушевлённой материи, — причиной, или, по сути, творческой энергией, породившей Эрес’аль; или в деле замешана некая иная загадочная сила, которая привела к получению значения и смысла у разумных форм жизни в более поздний период.
В любом случае неоспоримое, но редко упоминаемое явление заключается в том, что огромное могущество скрыто, точно подземные слои, в заметных элементах ландшафта, а также в том, что сила эта проявляется неочевидно, но фундаментально эффективно: настолько, что может поставить подножку богам, более того, иногда — даже привести к их окончательной гибели…
Келларстеллис Ли-Хэнский. Копмендиум карт (Предисловие)
За тысячу лет ветер и переносимый им песок превратили когда-то огромные коралловые гребни и рифы в плоские островки. Их неровные, источенные края были покрыты впадинами и вымоинами, а узкие и извилистые расселины между ними — доверху заполнены острым щебнем. Худшего места для того, чтобы расположить армию, Гэмет и представить не мог.
Хотя особого выбора у них не было. Только отсюда был подступ к полю боя, а кроме того, вскоре стало очевидно, что, когда эта позиция занята, защищена она не хуже уединённой горной крепости: уже из-за этого ей можно было простить все недостатки.
Основной причиной тревоги и суматохи в рядах легионов, по мнению Кулака, было то, что Тавор сломя голову несётся прямо в пасть врагу, на чужое поле боя. Он смотрел, как солдаты, разбитые на отряды по сотне, направлялись к разным возвышавшимся над низиной коралловым островам, чтобы обосноваться там. Заняв позицию, они начинали строить из щебня защитные ограждения и низкие стены, а затем скаты с южной стороны.
Капитан Кенеб нервно ёрзал в седле неподалёку от Кулака, наблюдая, как первый отряд их легиона выдвинулся в сторону огромного, белого словно кость, острова на самом западном краю низины.
— Они не будут пытаться выбить нас с этих островов, — сказал капитан. — Зачем напрягаться, если очевидно, что адъюнкт намеревается привести нас прямо к ним в лапы?
Гамэт чуял критику и сомнения, скрытые за словами Кенеба, и хотел бы сказать что-то, чтобы воодушевить капитана, зародить в нём веру в умение Тавор разрабатывать и применять изысканную тактику. Хотел бы — но и сам Кулак не был в этом уверен. За всё время похода из Арэна её неожиданный гений ни разу себя не проявил. По правде говоря, они просто шли на север, прямо, как копьё. Но о чём это говорит? О целеустремлённости, достойной подражания, или об отсутствии фантазии? Настолько ли это разные понятия — или просто разный подход к одному и тому же? А теперь их, всё так же невозмутимо, выстраивают в боевой порядок, чтобы выступать — скорее всего, на рассвете завтрашнего дня — прямо на врага и его мощные укрепления. На врага, достаточно умного, чтобы создать сложные и необычные подходы к своим позициям.
— Эти склоны станут свидетелями нашей смерти, — пробормотал Кенеб. — Корболо Дом приготовился, как приготовился бы любой обученный мазаланзский командир. Он хочет, чтобы мы столпились на том холме, взбирались на него под бесконечным градом стрел, болтов, снарядов баллист… и это не говоря уже о колдовстве. Смотри, какими гладкими он сделал подъёмы, Кулак. Когда кровь потечёт по камням, ноги поедут по ним, словно по голому льду. Мы не сможем подняться…
— Я не слепой, — прорычал Гэмет. — Допустим, что адъюнкт тоже.
Кенеб бросил на старшего быстрый взгляд.
— Хотел бы я в этом убедиться, Кулак.
— Сегодня вечером будет собрание офицеров, — ответил Гэмет. — И ещё одно, за час до рассвета.
— Она уже решила, где будет расположен наш легион, — проскрипел Кенеб, наклонившись в седле, чтобы сплюнуть на местный манер.
— Да, капитан, уже решила.
Им было приказано прикрывать пути к отступлению, но не для союзников, а те, по которым может броситься наутёк разбитый враг. Преждевременная уверенность в победе, которая отдавала безумием. Они были в меньшинстве. Преимущество было полностью на стороне Ша’ик, но, невзирая на это, треть армии адъюнкт не будет участвовать в битве.
— И адъюнкт ожидает от нас профессионального исполнения приказов, — добавил Гэмет.
— Как ей будет угодно, — прорычал Кенеб.
Сапёры и инженеры работали над защитными укреплениями и скатами, в воздух поднималась пыль. День был невыносимо жарким, и ни намёка на ветер — так, редкий, едва заметный бриз. Всадники хундрилов, сэтийцев и виканцев расположились к югу от коралловых островов, ожидая, пока закончат прокладывать дорогу, по которой они смогут продвинуться в самую низину. И даже тогда у них едва ли будет достаточно места для манёвров. Гэмет предполагал, что Тавор оставит большинство всадников позади — долина была недостаточно широкой для размашистых кавалерийских рывков. Для обеих сторон. Ша’ик, скорее всего, тоже придержит своих пустынных воинов; они будут свежей силой, чтобы нагонять разбитых малазанцев. В свою очередь, у нас есть хундрилы, способные подсобить при таком отступлении… или разгроме. Довольно постыдный итог: останки малазанской армии по двое едут на хундрильских лошадях. Кулак скривился от картины, которую нарисовало ему воображение, и раздраженно выкинул её из головы.
— Адъюнкт знает, что делает, — заявил он.
Кенеб ничего не ответил.
Приблизился пеший вестовой.
— Кулак Гэмет, — воскликнул он, — адъюнкт требует вашего присутствия.
— Я присмотрю за легионом, — сказал Кенеб.
Гэмет кивнул и развернул свою лошадь. От этого движения у него закружилась голова — он всё ещё просыпался от головной боли — но Кулак привёл себя в порядок глубоким вздохом и кивнул вестовому.
Они медленно двинулись к низкому склону у самой низины, через хаотично мечущиеся взад-вперёд под громкие окрики офицеров группы солдат. Гэмет мог разглядеть на верхушке холма восседавшую на коне адъюнкта, рядом с которой на земле стояли Нихил и Бездна.
— Я их вижу, — сказал Гэмет посланнику.
— Хорошо, сэр, тогда я вас оставлю.
Выехав из толпы, Гэмет поскакал лёгким галопом и уже спустя миг придержал лошадь рядом с адъюнктом.
С их позиции вражеские укрепления были на виду, но и они, как было заметно, с высоты центрального гребня вражеского лагеря были как на ладони перед небольшой группой противников.
— Насколько ты зоркий, Кулак? — спросила Адъюнкт.
— Недостаточно, — ответил он.
— Корболо Дом, Камист Релой и шесть офицеров. Камист пытался колдовством отыскать какие-то признаки наличия у нас магов. В особенности Высших. Конечно, пока Нихил и Бездна рядом со мной — колдовство Камиста Релоя не сможет их отыскать. Вот скажи мне, Кулак Гэмет, насколько уверенно, по-твоему, чувствует себя сейчас Корболо Дом?
Он некоторое время молча смотрел на неё. Тавор была облачена в доспехи. Из-под поднятого забрала были видны глаза, слегка прищуренные из-за отражающихся от плотной, потрескавшейся низинной глины лучей солнца.
— Я бы сказал, адъюнкт, — медленно ответил он, — что мера его уверенности ослабевает.
Она окинула его взглядом:
— Ослабевает? Почему?
— Потому, что всё это кажется слишком простым. Уж слишком чрезмерное преимущество на его стороне, адъюнкт.
Она молча перевела взгляд на отдалённые фигуры врагов.
Она ради этого меня позвала? Задать мне один вопрос?
Внимание Гэмета привлекли два виканца. Нихил за время марша слегка подрос, что наталкивало Гэмета на мысль о том, что через несколько лет парень вымахает в настоящего великана. На нём была лишь набедренная повязка, а неухоженные распущенные волосы и чёрно-зелёная боевая раскраска делали его похожим на дикаря.
Бездна же, вдруг понял он с долей удивления, слегка поправилась, что было видно даже под оленьей шкурой, в которую закуталась сестра Нихила. Хотя лёгкая полнота вполне нормальна для девочек её возраста. На её в теории красивом лице застыло тяжёлое выражение, превращающее его в отталкивающую, мрачную мину. Чёрные волосы она коротко остригла в знак обета скорби.
— Камист завершил свои поиски, — неожиданно произнесла Адъюнкт. — Теперь ему понадобится отдых.
Она повернулась в седле, и по какому-то заранее обговорённому сигналу два виканских солдата вбежали на склон. Тавор отстегнула портупею и отдала им. Те быстро ретировались с вверенным им клинком из отатарала.
Нихил и Бездна неохотно сели на каменистую землю, скрестив ноги.
— Кулак Гэмет, — обратилась к нему адъюнкт, — не затруднит ли вас достать свой кинжал и добыть несколько капель крови из своей правой ладони?
Не говоря ни слова, он стащил перчатку, выхватил кинжал из ножен и провёл лезвием по мясистой части ладони. Из пореза потекла кровь. Гэмет вытянул руку и смотрел, как капли падают на землю.
У него вновь закружилась голова, отчего Кулак на мгновение закачался в седле, но вскоре сумел восстановить равновесие.
Бездна удивлённо присвистнула.
Гэмет окинул её взглядом. Её глаза были закрыты, обе руки вжаты в песчаную землю. Нихил принял такую же позу, и по его лицу бегали, сменяя одна другую, эмоции, пока оно наконец не застыло в страхе.
Кулак всё ещё чувствовал головокружение, в черепе раздавался тихий рёв.
— Тут есть духи, — прорычал Нихил. — Они восстают в гневе…
— Песня, — перебила его Бездна, — песня войны и воинов…
— И новых, и старых, — добавил её брат. — Столь новых… И столь старых. Битва и смерть, вновь и вновь, вновь и вновь…
— Земля помнит все сражения, случившиеся на её поверхности, начиная с самых первых. — Бездна скривилась, задрожала и зажмурилась. — Богиня — ничто по сравнению с этой силой; и всё же она пытается… украсть.
Адъюнкт резко переспросила:
— Украсть?
— Путь, — ответил Нихил, — она хочет присвоить этот фрагмент и положить поверх этой земли, словно паразита. Корни тьмы опустятся, чтобы высосать саму сущность этих земель и питаться их памятью.
— Но духи такого не потерпят, — прошептала Бездна.
— Они сопротивляются? — спросила адъюнкт.
Оба виканца кивнули, после чего Нихил ухмыльнулся и сказал:
— Призраки не отбрасывают тени. Ты была права, адъюнкт. О боги, права!
«Права? — удивился Гэмет. — Насчёт чего?»
— Им хватит сил? — спросила Тавор.
Нихил покачал головой.
— Не знаю. Только если Глава Перстов поступит так, как ты предполагаешь, адъюнкт.
— Если мы допустим, — прибавила Бездна, — что Ша’ик не знает о том, что пригрела на груди гадюку.
— Если бы она знала, — сказала Тавор, — его голова уже давно слетела бы с плеч.
— Возможно, — ответила Бездна, и Гэмет услышал в её голосе нотки сомнения. — Если только они с богиней не решили подождать, пока все их враги не соберутся вместе.
Взгляд адъюнкт вновь устремился к отдалённым фигурам офицеров.
— Вот и поглядим, не так ли?
Виканцы встали и обменялись взглядами за спиной у Тавор.
Гэмет провёл целой рукой вдоль брови под ободом шлема и отвёл от лица мокрые от пота пальцы. Пошатываясь, он осознал, что что-то использовало его. Через кровь. В его голове звучала музыка — отдалённые голоса и звуки неизвестных инструментов. Давление в черепе стремительно росло.
— Если я вам больше не нужен, адъюнкт… — грубо проронил он.
Она кивнула, не оборачиваясь:
— Возвращайтесь к своему легиону, Кулак. И прошу, донесите до своих офицеров следующее: во время сражения завтра утром на поле боя могут появиться неизвестные вам солдаты. Если они будут ждать от вас приказов, считайте их своими подчинёнными и распоряжайтесь ими.
— Я вас понял, адъюнкт.
— Пусть вам перевяжут руку, Кулак Гэмет. И спасибо. И ещё — попросите стражу вернуть мне мой меч.
— Будет сделано.
Он развернул свою лошадь и медленно спустился по склону.
Головная боль не проходила, а песнь будто травила его кровь, протекая по венам музыкой плоти и костей, отдающей безумием. Оставьте меня в покое, Бездна вас поглоти. Я всего лишь солдат. Солдат…

 

Смычок уселся на камень, обхватив руками голову. Он не помнил, когда сбросил шлем, но от боли, которая накатывала, словно морские волны во время шторма, шлем этот, теперь лежавший в ногах, казался размытым и дрожал. Отовсюду вокруг раздавались голоса, они пытались докричаться до него, но сержант не мог разобрать ни слова. В его черепе яростно и быстро гремела песня, разливаясь палящим огнём по рукам и ногам.
Его плечо сжала чья-то рука, и Смычок ощутил, как в его вены пытается проникнуть магия. Сначала робко, потом исчезая только для того, чтобы вернуться с новой силой — колдовство несло с собой тишину. Блаженный мир, спокойный и прохладный.
Наконец сержант смог поднять глаза.
Он осознал, что весь взвод собрался вокруг. Плечо сжимала рука Флакона, и бледное лицо парня покрывал пот. Они встретились взглядами, Флакон кивнул и медленно убрал руку.
— Ты меня слышишь, сержант?
— Приглушенно, будто ты в тридцати шагах от меня.
— Боль прошла?
— Да. Что ты сделал?
Флакон отвёл взгляд.
Смычок нахмурился и сказал:
— Все кроме него — возвращайтесь к работе. А ты останься, Флакон.
Спрут шлепнул Битума по спине, после чего капрал выпрямился и пробормотал:
— Пошли, солдаты. Нам тут ещё яму копать.
Сержант и Флакон смотрели, как остальные расходились, возвращаясь к своим киркам и лопатам. Их взвод стоял на самом юго-западном острове, возвышавшемся над дюнами, которые тянулись до горизонта. Одинокий, но довольно широкий коридор вёл прямо на север — через него враги, если они будут разбиты и пустятся наутёк, попытаются покинуть долину. Прямо за коридором находился небольшой холм с плоской вершиной, на котором укрылся отряд пустынных воинов. Весь выступ был усыпан их разведчиками, чьи глаза неотрывно следили за малазанцами.
— Ладно, Флакон, — сказал Смычок. — Не тяни, говори как есть.
— Духи, сержант. Они… просыпаются.
— И какого Худа меня это касается?
— Кровь смертного, по-моему. У неё особенная песня. Они помнят её. И они пришли к тебе, сержант, чтобы подпевать ей. Подпевать… эм… тебе.
— Почему мне?
— Я не знаю.
Смычок некоторое время разглядывал молодого мага, пробуя его ложь на вкус, после чего скривился и сказал:
— Ты думаешь, потому, что мне суждено тут умереть — в этой битве.
Флакон вновь отвёл взгляд:
— Я не уверен, сержант. Это далеко за пределами моего понимания… эта земля. И её духи. И какое это всё имеет к тебе отношение…
— Я — «мостожог», парень. «Мостожоги» родились тут. В горниле Рараку.
Глаза Флакона сузились, и он уставился на запад, туда, где начиналась пустыня.
— Но… их ведь перебили всех до одного.
— Да, перебили.
Некоторое время оба молчали. Корик сломал свою лопату об скалу и изливался достойным восхищения количеством разнообразной сэтийской брани. Остальные остановились послушать. На северном краю острова взвод Геслера строил стены из камней, которые незамедлительно спешили свалиться с дальнего края. С холма напротив доносились отдалённые смешки и издёвки.
— Эта битва не будет похожа на те, к которым вы привыкли, да? — спросил Флакон.
Смычок пожал плечами:
— Нет такого понятия, парень. Невозможно привыкнуть убивать или умирать, не бывает привычной боли или привычного страха.
— Это не то, что я имел в виду…
— Я знаю, Флакон. Но в наши дни войны с избытком полны волшебством и удивительными боеприпасами, рано или поздно начинаешь ожидать сюрпризов.
Мимо пронеслись две собаки Геслера, огромный пастуший пёс следовал за хэнским Тараканом так, будто пушистая собачонка несла в зубах его поводок.
— Тут… сложно разобраться, — вздохнул Флакон. Он протянул руку за большим камнем дискообразной формы и подобрал его. — Эрес’аль, — сказал он. — Каменный топор — вся низина усыпана ими. Обточенные озером, что когда-то её наполняло. Такие делали по несколько дней, а потом ими даже не пользовались — просто выбрасывали в озеро. Какой в этом смысл? Зачем создавать приспособление и не использовать его?
Смычок уставился на мага:
— О чём это ты говоришь, Флакон? Кто такие эти Эрес’аль?
— Уже никто, сержант. Они пропали давным-давно.
— Духи?
— Нет, они были во все времена, во все века, что знавала эта земля. Моя прабабушка говорила об Эрес. Тех, что жили ещё до имассов. Первые, кто создал инструменты и придал форму своему миру. — Он покачал головой, сдерживая дрожь. — Я никогда не думал, что встречу одного из них. Но он был тут… она была тут, была частью песни внутри тебя.
— И она рассказала тебе про эти орудия?
— Не напрямую. Скорее, она поделилась со мной, раскрыла мне своё сознание. Это она подарила тебе тишину, не я. У меня нет такой силы. Я лишь попросил её, и она была милосердной. По крайней мере, — он окинул взглядом Смычка, — я думаю, это было милосердием.
— Ещё каким, парень. И ты всё ещё… можешь говорить с этой Эрес?
— Нет. Я хотел как можно быстрее выбраться оттуда. Выбраться из той крови.
— Моей крови.
— Ну, в большинстве своём да, твоей крови, сержант.
— А другая часть?
— Принадлежала этой песне. Эм-м, песне «Мостожогов».
Смычок закрыл глаза и опёрся головой на камень. Кимлок, будь он проклят, этот таннойский духовидец из Эрлитана. Я отказал ему, но он всё равно это сделал. Он украл мою историю — и не только мою, историю всех «Мостожогов». Он украл её и сделал из неё песню. Этот ублюдок взял и вернул нас в лапы Рараку…
— Иди помогать остальным, Флакон.
— Как прикажешь, сержант.
— И ещё… спасибо.
— В следующий раз, когда встречу Эрес, обязательно ей передам.
Смычок уставился ему вслед. Так, значит, будет следующий раз, да? Интересно, сколько подробностей ты утаил, парень? Он гадал, не станет ли завтрашнее утро свидетелем его последней битвы. Едва ли он о таком мечтал, но если это будет необходимо… Возможно, его призывали присоединиться к павшим «Мостожогам». Тогда это не так уж и плохо. О более жалкой компании и мечтать нельзя. Проклятье, как я по ним скучаю. Скучаю по всем, даже по Валу.
Сержант открыл глаза и встал на ноги, затем поднял и надел шлем. Он повернулся и окинул взглядом низину к северо-востоку, укрепления врага и пыль с дымом, которые поднимались от города, спрятанного внутри оазиса. И по тебе, Калам Мехар. Интересно, осознаешь ли ты, зачем оказался здесь?..

 

Обезумевший шаман извивался и шипел, носясь по кругу, словно краб, вздымая с почерневшей от огня плоской костяной плиты пыль. Корабб, державший во рту полдюжины панцирей скарабеев, которые висели у него на шее для защиты от злого глаза, сморщился, когда его стучащие зубы попали на один из панцирей и раздавили его, оставив на языке горький вкус. Он вытащил изо рта амулет и начал сплёвывать остатки хитина.
Леоман подошёл к шаману, схватил его за телабу, поднял костлявого мужчину с земли и потряс, превращая в месиво из летающих волос, ткани и слюней. После этого Леоман вновь усадил шамана и прогремел:
— Что ты видел?
— Армии! — завопил старик, дёргая свой нос так, будто он только что вырос.
Леоман сердито нахмурился:
— Это мы и без тебя видим, проклятый факир…
— Нет! Ещё армии! — он проскользнул мимо Леомана и побежал к южному выступу холма, где начал подпрыгивать на месте и тыкать пальцем в малазанские укрепления на острове напротив старого дренажного канала.
Леоман и не думал следовать за ним. Он пошёл к Кораббу и трём другим воинам, пригнувшимся за низкой стеной.
— Корабб, отправь к Ша’ик ещё одного всадника — нет, постой, лучше езжай к ней сам. Даже если она делает вид, что её не волнует наше прибытие, я хочу знать, как на рассвете будут расположены племена Матока. Узнай это сразу после разговора с ней. И, Корабб, обязательно поговори с ней лично. Потом возвращайся сюда.
— Сделаю всё, как ты прикажешь, — ответил Корабб, выпрямляясь.
В двадцати шагах от них шаман развернулся и начал кричать:
— Они тут! Псы, Леоман! Виканские псы!
Леоман нахмурился.
— Этот дурак с ума сошёл…
Корабб вскочил на коня. Он не станет тратить время на то, чтобы седлать его, особенно если это придётся делать под безумные вопли шамана. Воин уселся, затянул потуже удерживающие пику на спине ремни и пришпорил скакуна.
Путь в оазис был извилистый и ухабистый, он вился между глубокими дюнами и неровными выступами, из-за чего ему приходилось замедляться и позволять лошади самой выбирать безопасный маршрут.
День плавно перетекал в вечер, на юго-западе оазиса, где путь пролегал через глубокие рытвины, уже вовсю разбегалась тень. Когда конь обошёл по щебню резкий изгиб, внезапное зловоние одновременно обдало своим духом и коня, и всадника.
Путь им преграждала мёртвая лошадь. А прямо под ней — труп.
У Корабба заколотилось сердце, он спрыгнул с коня и медленно двинулся вперёд.
Посланник Леомана. Тот, которого он отправил, как только прибыли войска. Арбалетный болт прямо в висок. Проломил кость, прошёл насквозь и вырвался с другой стороны.
Корабб изучил скалы вокруг. Если бы в них прятались убийцы, он уже был бы мёртв, рассудил воин. Значит, скорее всего, они не ожидали, что будут ещё посланники.
Он вернулся к своему коню. Было трудно уговорить животное идти мимо трупов, но он смог наконец обойти их и снова запрыгнул на скакуна. Неустанно осматривая округу, он продолжил путь.
Спустя шестьдесят шагов дорога выходила на открытый песчаный склон, за которым виднелись пыльные кроны гульдиндх.
Облегчённо вздохнув, Корабб погнал коня вперёд.
Два сильных удара в спину бросили его тело вперёд. Лишенный стремян и седла, Корабб схватился за шею скакуна, хотя животное кричало от боли и дрожало. В движении его паническая хватка ослабла, и правое колено коня с силой снова и снова било Кораббу по шлему, пока тот не свалился и узловатый сустав не стал врезаться в его голову.
Корабб цеплялся изо всех сил, но продолжал сползать вниз, затем сполз, и его тело оказалось под градом ударов передних ног. Препятствие замедлило коня у подножия склона, и Корабб, взмахнув ногой, цепляясь каблуками за камни, смог перебросить тело через голову скакуна.
Очередная стрела ударила в землю и отлетела влево.
Конь застыл посреди склона.
Корабб перебросил вторую ногу, затем обернулся вокруг своей оси на другую сторону и снова вскочил на скакуна. Он уронил поводья, но успел вцепиться пальцами в гриву, вогнав каблуки в бока животного.
Ещё одна стрела отскочила от камня, затем копыта зарылись в песок — и они внезапно погрузились в солнечный свет.
Прямо впереди ждал оазис и укрытие под сенью деревьев.
Корабб прижался к шее коня и погнал его ещё быстрей.
Они нырнули на тропинку между гульдиндхами. Оглянувшись назад, он заметил глубокий порез на левом боку скакуна, рана кровоточила. Затем увидел, что копьё свободно болтается у него на спине. Две стрелы вонзились в древко. Они вошли под разными углами, удар был практически одновременным — судя по трещинам, ощерившимся навстречу и поглотившим инерцию стрел.
Корабб высвободил сломанное оружие и отшвырнул прочь.
Он мчался по склону.

 

— Тигриные полосы, — прошептала она; её глаза затянулись пеленой за лиственным дымом. — Тигриные полосы, нарисованные на жабе. Почему-то так ты выглядишь ещё более опасным.
— Да, милая, я — чистый яд, — пробормотал Геборик, разглядывая её в сумраке.
В её глазах снова вспыхнула жизнь, случайные едкие замечания стали резкими, что говорило о том, что разум наконец очистился от отупляющего тумана дурханга. Она всё ещё кашляла так, будто легкие были заполнены жидкостью, но лист шалфея в смеси с ржавым листом облегчил её состояние.
Женщина отвечала на его взгляд с любознательным, немного резким выражением лица, непрестанно вдыхая из мундштука кальяна; дым выпускала через ноздри.
— Если бы я мог тебя видеть, — шепнул Геборик, — я бы пришел к выводу, что тебе полегчало.
— Так и есть, Дестриант Трича, хотя я думала, что твои кошачьи глаза могут прозреть любую пелену.
Он фыркнул:
— Просто ты больше не глотаешь слова, Скиллара.
— Что мы сделаем теперь? — спросила она после паузы.
— Скоро закат. Я хотел бы найти Л’орика, и хорошо бы тебе пойти со мной.
— А потом?
— А потом я отведу тебя к Фелисин Младшей.
— Приёмной дочери Ша’ик.
— Да.
Скиллара отвела взгляд и погрузилась в изучение дыма.
— Сколько тебе лет, девочка?
Она пожала плечами:
— Сколько нужно. Если я предназначена исполнять приказы Фелисин Младшей, так тому и быть. Обида бессмысленна.
Неловкий разговор, идёт рывками — и это тревожило Геборика. Ша’ик была такой же. Он поморщился, видно, этот дар интуитивного мышления был чисто женским — несмотря на свои почтенные годы, он не мог похвастаться опытом, который бы позволил на такое ответить. Храм Фэнера был в основном мужским в отношении святого ордена, а жизнь Геборика-вора по необходимости включала лишь нескольких близких знакомцев. Он опять был совершенно растерян.
— Не думаю, что Фелисин Младшая хочет кем-то командовать. Это не смена одного культа на другой, Скиллара. Точно не то, что тебе кажется. Никто не станет манипулировать тобой.
— Как скажешь, Дестриант. — Она тяжело вздохнула, села ровнее и опустила мундштук. — Что ж, веди меня во тьму.
Он пристально посмотрел на неё:
— Отведу… как только она опустится…

 

Тени удлинялись, постепенно поглощая всю низину под их позициями. Ша’ик стояла на гребне самого северного склона, разглядывая малазанских солдат, что окапывались на отдаленном холме. Сестрица была как всегда методична.
Она бросила взгляд влево, в сторону позиций Корболо Дома. Всё было готово к завтрашней битве; она видела, как напанский командир, окружённый помощниками и стражей, стоя на вершине центрального ската, делал то же, что и она: изучал армию Тавор.
Все на своих местах. Внезапно она ощутила бессмысленность происходящего. Вся эта игра кровожадных тиранов, сталкивающих свои армии в неминуемой битве. Не берущая в расчёт количество жизней, что будут загублены в процессе удовлетворения их жестоких желаний. Чего стоит эта безумная жажда власти? Чего ты хочешь от нас, Императрица Ласиин? Семь Городов никогда не обретут покой под твоей пятой. Их придётся поработить — и какой в этом толк? А что же богиня? Чем она отличается от Ласиин? Распростёртые когти готовы хватать, рвать, залить песок бурой запёкшейся кровью.
Но Рараку не принадлежит тебе, богиня, как бы яростно ты ни претендовала на этот край. Теперь я понимаю. Эта пустыня священна сама по себе. И теперь она ограждается — ощути это, богиня! Она ограждается! Против всех.
Стоявший рядом Маток молча рассматривал позиции малазанцев. Наконец он сказал:
— Появилась адъюнкт, Избранная.
Ша’ик оторвала взгляд от Корболо Дома и посмотрела туда, куда указывал пустынный вождь.
Верхом на лошади из конюшен Паранов. Разумеется. Двое пеших виканцев рядом. Сестрица облачилась в полный доспех, шлем в предзакатном свете отливал алым.
Взгляд Ша’ик вернулся к позициям Корболо Дома.
— Прибыл Камист Релой… он открыл свой Путь и нацелился на врага. Но отатарал Тавор сбивает его… так что он сосредоточился на армии. Ищет Высших магов… неожиданных союзников… — Она вздохнула. — И не находит никого, кроме нескольких шаманов и взводных магов.
Маток прогромыхал:
— Эти двое виканцев с адъюнктом. Они известны как Бездна и Нихил.
— Да. Говорят, сломлены духом — лишены сил, что когда-то давали их кланы, ведь сами кланы уничтожены…
— Даже если так, Избранная, — пробормотал Маток, — то, что она держит их в тумане отатарала, может значить, что они не так слабы, как мы думаем.
— Или что Тавор скрывает их слабость.
— Зачем так стараться скрыть то, о чём нам известно?
— Чтобы вызвать сомнения, Маток, — ответила она.
Он отрывисто вздохнул, невнятно прорычав:
— У этого болота нет дна, Избранная…
— Постой-ка! — Ша’ик снова смотрела на Тавор. — Она отослала своё оружие — Камист Релой прекратил поиски — а теперь… ох!
Последние слова были сдавленным криком: она ощутила, как высвобождается сила Нихила и Бездны — сила, куда бо́льшая, чем кто-либо мог себе представить.
Ша’ик задохнулась, когда богиня внутри неё отшатнулась — а затем испустила крик, переполнивший её голову.
Рараку отвечала на призыв — множество голосов сливались воедино в восходящей песне; звук становился всё громче, наполняясь чистым неумолимым желанием — Ша’ик осознала, что это бесчисленные души, восстающие против сковавших их цепей.
Цепи тени. Цепи подобны корням. Корням изорванного, чужеродного фрагмента Пути. Фрагмент Тени, восставший, чтобы связать их души, фрагмент, питающийся их жизненной силой.
— Маток, где Леоман? Нам нужен Леоман.
— Я не знаю, Избранная.
Она обернулась и уставилась на Корболо Дома. Тот стоял на краю ската, выпрямившись и упираясь руками в пояс с мечом, изучая врага с уверенностью, от которой Ша’ик захотелось кричать.
Всё — всё было не тем, чем казалось.
Заходящее солнце превратило горизонт в алое пожарище. День тонул в огненном океане; она смотрела, как тьма поглощает землю, и сердце её медленно холодело.

 

Проход рядом с шатром Геборика был пуст. Неожиданный закат солнца будто бы породил не только сумрак, но и странную тишину. В воздухе неподвижно висела пыль.
Дестриант Трейка приостановился в проходе.
Скиллара у него за спиной спросила:
— Где все?
Он думал о том же. Внезапно он ощутил, как волоски на шее встали дыбом.
— Ты слышишь, девочка?
— Только ветер…
Но ветра не было.
— Это не ветер, — прошептала Скиллара. — Песня. Далеко отсюда. Как думаешь — малазанская армия?
Он молча потряс головой.
Некоторое время спустя Геборик жестом приказал Скилларе следовать за ним и пошёл вперёд. Песня растекалась в воздухе, поднимая пыльную дымку, мельтешащую перед глазами. По рукам и ногам струился пот. Страх. Страх опустошил улицы этого города. Эти голоса — звук войны.
— Там должны быть дети, — сказала Скиллара. — Девочки.
— Почему именно девочки, милая?
— Шпионы Бидитала. Его избранные слуги.
Геборик обернулся к ней:
— Те, кого он… отметил?
— Да. Они должны быть… везде. Без них…
— Битидал слеп. Может, он отослал их куда-то или вовсе отпустил. Этой ночью… многое случится, Скиллара. Прольётся кровь. Уже сейчас, вне всяких сомнений, игроки выходят на свои позиции.
— Он говорил об этой ночи, — ответила женщина. — Часы тьмы перед битвой. Он сказал, мир изменится этой ночью.
Геборик оскалил зубы:
— Этот дурак утонул в Бездне и теперь плещется в чёрной грязи на дне.
— Он мечтает о приходе истинной тьмы, Дестриант. Тень — всего лишь выскочка, реальность, рождённая из компромиссов и наполненная обманщиками. Осколки должны вернуться к Первой Матери.
— Значит, не только дурак, но и безумец. Говорит о древнейших битвах, будто он сам ровня силам того масштаба — Битидал сошёл с ума.
— Он говорит, что-то приближается, — сказала Скиллара, качая головой. — Никто и не подозревает, и только Битидал сможет контролировать это, ведь он единственный, кто помнит Тьму.
Геборик остановился:
— Худ побери его душу. Мне нужно к нему. Сейчас же.
— Мы найдём его…
— В его проклятом храме, да. Идём.
Они зашагали дальше.
В тот же миг в начале перехода из сумрака выросли две фигуры с обнаженными мечами.
Геборик с рычанием приблизился к ним. Одна когтистая рука рванулась вперёд и вошла в шею убийцы, затем рванула вверх, срывая голову мужчины с плеч.
Второй убийца кинулся, целясь ножом в левый глаз Геборика. Дестриант поймал запястье нападавшего и сломал обе кости. Удар второй руки вывернул внутренности убийцы на пыльную землю.
Отшвырнув тело, Геборик осмотрелся. Скиллара стояла в нескольких шагах позади, глаза её расширились. Не обращая на неё внимания, Дестриант присел у ближайшего трупа.
— Корболо Дом слишком нетерпелив…
Три стрелы вошли в него одновременно. Одна вонзилась в бедро, раздробив кость. Вторая вошла под правой лопаткой, выбив несколько позвонков. Третья, прилетевшая с другой стороны, ударила в левое плечо с такой силой, что его развернуло, и он рухнул спиной на труп.
Скиллара скорчилась на земле рядом.
— Старик? Жив?
— Подонки, — прорычал он. — Как больно.
— Они идут…
— Чтобы добить меня, да. Беги, милая. В каменный лес. Живо!
Он ощутил, как она ушла, услышал её удаляющиеся шаги.
Геборик думал подняться, но судорога в сломанном бедре заставила его зажмуриться и дышать.
Приближающиеся шаги, трое, в мокасинах. Двое справа и один слева. Ножи покидают ножны. Приближаются… затем тишина.
Кто-то стоял над Гебориком. Своим затуманенным взглядом он смог выхватить запылившиеся сапоги, источавшие застарелый смрад насильственной смерти. Вторая пара обуви подняла пыль с земли у ног Дестрианта.
— Изыдите, призраки, — в полудюжине шагов прошипел голос.
— Слишком поздно, убийца, — пробормотала фигура, стоящая над Гебориком. — К тому же мы только пришли.
— Во имя Худа, Собирателя Душ, я изгоняю вас из этого мира.
Ответом убийце стал мягкий смех:
— Поклоняешься Худу, да? О, я чувствую силу в твоих словах. Увы, Худ здесь не властен. Так ведь, крошка?
Стоявшая у ног Геборика женщина что-то прошипела в ответ.
— Последнее предупреждение, — прорычал убийца. — Наши мечи благословлены — они искромсают ваши души…
— Без сомнений. Если только дотянутся.
— Вас только двое… против нас троих.
— Двое?
Шаркающие звуки, затем резко и близко — поток крови на землю. Рухнувшие тела, долгий влажный вздох.
— Может, стоило одного оставить живым? — сказал новый женский голос.
— Зачем?
— Можно было бы отправить его этому порченому напанскому подонку с обещаниями завтрашнего дня.
— Лучше так, дорогая. Никто больше не ценит сюрпризы — как по мне, это и испортило мир…
— Тебя никто не спрашивал. Думаешь, этот старик выкарабкается?
Тот хмыкнул:
— Сомневаюсь, что Трейк просто мявкнет и откажется от своего нового Дестрианта. К тому же, вот, смотри, стремительная красотка возвращается.
— Тогда нам пора.
— Ага.
— С этого момента и до рассвета — больше никаких сюрпризов. Ясно?
— Все слабы перед искушением. Больше не повторится.
Тишина, затем вновь шаги. Маленькая ладонь опустилась ему на лоб.
— Скиллара?
— Да, это я. Здесь были солдаты, кажется. Они выглядели паршиво…
— Забудь об этом. Вытащи из меня стрелы. Плоть желает исцелиться, кости хотят срастись. Вытащи их, милая.
— А потом?
— Отнеси меня обратно в мой храм… если сможешь.
— Ладно.
Он ощутил ладонь на древке стрелы, торчащей из левого плеча. Вспышка боли, затем темнота.

 

Старая броня Ша’ик была разложена на столе. Один из воинов Матока заменил изношенные ремешки и крепления, затем отполировал бронзовые пластины и шлем с забралом. Полуторный меч был смазан и заточен. Оббитый железом и шкурами щит ждал, прислонённый к ножке стола.
Она замерла в комнате в полном одиночестве, рассматривая амуницию, оставшуюся от предшественницы. Старуха, как говорили, умело обращалась с мечом. Шлем казался слишком большим, решетчатые пластины на щеках изгибались по всей длине, крепились к тяжёлой налобной полосе. Чернёная кольчуга подобно паутине прикрывала прорези для глаз. Длинная бармица тянулась от заднего обода.
Она подошла к стёганому поддоспешнику. Тот был тяжёлым, с пятнами старого пота. Шнуровка под руками спускалась по бокам по всей длине. Пластины из вываренной кожи прикрывали верхнюю часть бёдер, плечи, руки и запястья. Она методично затянула каждую шнуровку и застёжку, пробуя разные варианты, чтобы распределить вес до того, как придёт пора надевать доспехи.
Впереди была ещё целая ночь, распростёршаяся перед ней подобно чёрной дороге в бесконечность, но она хотела ощутить, как броня охватывает её тело; желая ощутить на себе её вес, она прикрепила поножи, сабатоны и наручи, затем направилась к нагруднику. Колдовство осветило бронзу, и доспех шелестел как тончайшая жесть. Конструкция позволила ей затянуть ремни самостоятельно, и вскоре она уже взяла меч и вложила в ножны, затем обернула тяжёлый пояс вокруг талии, расположив крючки, соединяющие его с кирасой, так, чтобы вес пояса не ложился на бёдра.
Остались лишь пара перчаток, подшлемник и сам шлем. Она сомневалась. Есть ли у меня хоть какой-то выбор? Богиня оставалась тяготеющим присутствием в её голове, пустившим корни в мышцы и ткани, её голос растекался в венах Ша’ик. На каждом вдохе она ощущала возрастающую силу и не сомневалась, что использует её, когда придёт время. Или, скорее, сила использует её.
Чтобы убить мою сестру.
Она ощутила чьё-то приближение и обернулась ко входу.
— Ты можешь войти, Л’орик.
Высший маг показался на пороге.
Ша’ик сморгнула. Он был облачён в броню. Белая эмаль была исцарапана и явно видала виды. Длинный узкий клинок висел на бедре. После короткой паузы она вздохнула:
— Значит, мы все готовимся…
— Как ты уже видела, более трёх сотен воинов Матока охраняют этот дворец, Избранная. Охраняют… тебя.
— Он преувеличивает риск. У малазанцев полно забот…
— Опасность, которую он предвидит, Избранная, не связана с малазанцами.
Она пристально посмотрела на него:
— У тебя измученный вид, Л’орик. Полагаю, тебе стоит вернуться в свой шатёр и отдохнуть. Завтра ты мне понадобишься.
— Вы не нуждаетесь в моих предупреждениях?
— Богиня защищает меня. Мне нечего бояться. К тому же, — она улыбнулась, — три сотни отборных воинов Матока охраняют этот дворец.
— Ша’ик, этой ночью произойдёт схождение. Среди твоих советников есть чтецы Колоды. Прикажи им бросить карты, и они подтвердят мои слова. Собираются силы. В воздухе пахнет предательством.
Она взмахнула рукой:
— Всё это не важно, Л’орик. Я неприкосновенна. Так же и от богини нельзя отречься.
Л’орик подошёл ближе, глаза его расширились.
— Избранная! Рараку просыпается.
— О чём ты?
— Разве ты не слышишь?
— Ярость богини поглощает всё, Л’орик. Если ты слышишь голос Священной пустыни — это предсмертный крик Рараку. Вихрь пожрёт ночь. И любая возрастающая сила, осмелившаяся приблизиться, будет уничтожена. От богини, Л’орик, нельзя отречься.
Ещё некоторое время он смотрел на неё, потом будто сморщился под бронёй. Он провёл рукой перед глазами, словно пытаясь отогнать ужасное видение. Затем, кивнув, развернулся и направился к выходу.
— Погоди!
Ша’ик обогнала его и остановилась. Из-за холщовых стен звучали голоса.
— Пропустите его! — крикнула она.
Ввалились двое стражников, удерживавших какого-то человека. Перепачканный, в пыли и поту, он был истощён и избит настолько, что не мог стоять. Один из стражников рявкнул:
— Это Корабб Бхилан Тэну’алас. Один из офицеров Леомана.
— Избранная! — прохрипел тот. — Я — третий всадник, посланный Леоманом! Я обнаружил тела остальных — убийцы преследовали меня до самого дворца!
Лицо Ша’ик исказила ярость.
— Приведи Матока, — рявкнула она одному из стражей. — Л’орик, этому человеку нужно исцеление, чтобы он встал на ноги.
Высший маг вышел вперед и положил руку на плечо Корабба.
Дыхание пустынного воина замедлилось, затем он медленно выпрямился.
— Леоман шлёт привет, Избранная. Он желает знать о позиции Матока…
— Корабб, — перебила Ша’ик. — Ты вернёшься к Леоману — с сопровождением. Передаешь ему мой приказ — ты слушаешь?
Он кивнул.
— Пусть Леоман немедленно скачет ко мне. Он примет командование моими армиями.
Корабб сморгнул:
— Избранная?
— Леоман Кистень возьмёт под командование мои армии. До рассвета. Л’орик, отправляйся к Корболо Дому и донеси до него мой призыв. Пусть явится безотлагательно.
Л’орик заколебался, затем кивнул:
— Как прикажете, Избранная. С вашего позволения, я пойду.
Он покинул комнату, миновал залы и переходы, проходя мимо стражников, наблюдая, как оружие покидает ножны, и ощущая на себе пристальные взгляды. Корболо Дом дурак, если попробует подослать к ней убийц. Но как бы там ни было, ночь началась, и звёздный свет в оазисе танцевал по обнажённым клинкам.
Приближаясь к толпе перед дворцом, Л’орик остановился. Он открыл Путь, продемонстрировал его искрящимся свечением вокруг себя. Маг не хотел, чтобы кто-нибудь совершил фатальную ошибку. Ощущая себя непривычно обнажённым, он направился к шатру командующего Корболо Дома.
«Живодёры» в своих скрытых окопах были уже готовы, дребезжание оружия и брони и приглушённые разговоры стихали, когда он проходил мимо, чтобы возобновиться у него за спиной. Л’орик хорошо знал, что эти солдаты волей обстоятельств и по своему желанию стали отдельной силой. Отличившиеся резнёй. Нарушившие все малазанские законы. Знающие, что им не видать пощады. Их самоуверенность поколебали опасения, их знаменитая свирепость теперь подпорчена нотками страха. И их жизни — в окровавленных руках Корболо Дома. Полностью. Сегодня они не будут спать.
Чародей думал, что может случиться, когда Леоман вырвет командование из рук напанского предателя. Бунт? Возможно. Разумеется, Ша’ик благословлена богиней Вихря и без сомнения воспользуется своей силой, если кто-то посягнет на положение Леомана. И всё же это не лучший способ подготовить армию в ночь перед битвой.
Она ждала слишком долго. И опять же — вероятно, так и было задумано. Запланировано, чтобы выбить Корболо из седла, чтобы не дать ему времени на контрудар. Если так, это наиотчаяннейший риск в эту ночь острых ножей.
Он шагнул на дорожку, ведущую к шатру напанского полководца. Двое стражников немедленно ступили от входа, чтобы преградить ему путь.
— Сообщите Корболо Дому, что я принёс приказ от Ша’ик.
Двое солдат обменялись взглядами, затем один кивнул и вошел в шатёр.
Вскоре из дверей показалась чародейка, Хэнарас. Она хмурилась.
— Высший маг Л’орик. Тебе придётся ослабить свой Путь, чтобы получить аудиенцию у Верховного главнокомандующего Апокалипсиса.
Одна бровь поползла вверх в ответ на пышный титул, однако он пожал плечами и ослабил свою магическую защиту.
— Тогда я под твоей защитой, — ответил он.
Она вскинула голову:
— От кого ты защищаешься, Высший маг? Малазанцы на противоположной стороне долины.
Л’орик улыбнулся.
Взмахнув рукой, Хэнарас повернулась и вошла в шатёр командующего. Л’орик последовал за ней.
В просторной комнате солидную часть пространства занимал помост напротив двери, на котором стояло массивное деревянное кресло. Высокий подголовник был украшен резными магическими символами. Потрясённый, Л’орик узнал их — это были хэнские знаки, из древнего города Ли-Хэна в самом сердце Малазанской империи. Над резьбой находилось стилизованное изображение птичьей лапы, когтистые пальцы словно готовы были охватить голову сгорбленного напанца. Из-под полуприкрытых век он смерил взглядом Высшего мага.
— Л’орик, — протянул Корболо Дом, — каков глупец. Ты вот-вот узнаешь, что случается с чрезмерно доверчивыми душами. Небось, — прибавил он с улыбкой, — ты считал нас союзниками. Ведь мы некоторое время жили в одном оазисе, верно?
— Ша’ик требует тебя к себе, Корболо Дом. Немедленно.
— Чтобы освободить меня от командования, да. С наивной верой, что мои «Живодёры» примут Леомана Кистеня — ты видел их по пути сюда, Л’орик? Оценил их готовность? Моя армия, Высший маг, окружена врагами. Понимаешь? Леоман может попробовать приблизиться со всеми пустынными воинами, которых они с Матоком изволят прихватить…
— Ты предашь Апокалипсис? Обернёшься против своих союзников и выиграешь битву для адъюнкта, Корболо Дом? Лишь бы сохранить своё бесценное положение?
— Если Ша’ик настаивает.
— Увы, дело не в Ша’ик, — ответил Л’орик. — Дело в богине Вихря, и я думаю, что её терпение к тебе почти на исходе.
— Думаешь, Л’орик? Примет ли она так же уничтожение «Живодёров»? Потому что их придётся уничтожить, чтобы вырвать у меня управление. Истребить всё хвалёное Воинство Апокалипсиса. Богиня на это пойдёт?
Л’орик медленно вскинул голову, затем так же медленно вздохнул:
— О, теперь я вижу изъян. Ты подошёл к этому тактически, как солдат. Но вот чего ты полностью не понимаешь, так это того, что богиня Вихря равнодушна к тактике и великой стратегии. Ты полагаешься на её здравый смысл, но, Корболо, ей он чужд. Завтрашняя битва? Победа или поражение? Богине на это наплевать. Она наслаждается разрушением. Малазанцы, растерзанные на поле боя, «Живодёры», перебитые в окопах, магическая канонада, превращающая Рараку в багровые развалины. Вот чего жаждет богиня Вихря.
— Что с того? — прохрипел напанец, и Л’орик увидел сбегающий по его рассеченной брови пот. — Даже богине меня не достать. Не здесь, в этом освящённом месте…
— И ты зовёшь меня дураком? Этой ночью богиня узрит твою смерть, но ты для неё не настолько важен, чтобы раздавить тебя напрямую.
Корболо Дом наклонился вперёд вместе с креслом.
— Тогда кто? — рявкнул он. — Ты, Л’орик?
Высший маг раскинул руки и покачал головой.
— Я меньше, чем посланник во всём этом, Корболо Дом. Я — ничто, лишь слабый голос… здравого смысла. Дело не в том, кого она пошлёт против тебя, полководец. Думаю, дело в том, кого она пропустит через свою защиту. Ты так не думаешь?
Корболо уставился сверху вниз на Высшего мага, затем с рыком махнул рукой.
Вонзившийся в спину нож никак не мог нанести смертельную рану. Л’орик тщательно сплёл защиту, глубочайшие слои Куральда Тирллана поглотили жажду железа. Несмотря на это, удар поверг Высшего мага на колени. Затем он рухнул лицом вниз на толстые ковры почти к ногам напанца.
Теперь, когда никто не обращал внимания на распростёртое тело, Корболо поднялся и начал раздавать приказы. И рядом с Высшим магом не было никого, кто услышал бы его тихий шепот: «Кровь — это проход, глупец. И ты открыл его. Несчастный ублюдок…»

 

— Мрачное сообщение. Серожаб должен покинуть твою упоительную компанию.
Фелисин взглянула на демона. Его четыре глаза внезапно сверкнули, исполненные осязаемым голодом.
— Что случилось?
— Мрачно. Приглашение от моего брата.
— Л’орик в беде?
— В этой ночи таится тьма, но Мать отвернула свой лик. Грядущее нельзя сковать. Предостережение. Осторожность. Оставайся здесь, милое дитя. Моему брату более ничто не грозит, но моя дорога ясна. Веселье. Этой ночью я буду пожирать людей.
Она потуже закуталась в телабу, борясь с ознобом.
— Я, хм, рада за тебя, Серожаб.
— Сомнительное предупрежденье. Тени переполнены — нет полностью свободной тропы, даже в крови. Мне нужда петлять и вилять, прыгать туда и сюда, замирать перед яростным взором и надеяться на лучшее.
— Сколько мне тебя ждать, Серожаб?
— Не покидай укрытие до рассвета, дражайшая, на ком я женился бы без сомнений, хоть и доброе потомство маловероятно. Одурманен. Внезапно жажду отбыть.
— Тогда иди.
— Кто-то приближается. Возможный союзник. Будь добрее.
С этими словами демон уполз во тьму.
«Возможный союзник»? Кто бы это мог быть?
Теперь она слышала чьи-то шаги: босые ноги ступали обессиленно. Затем из тьмы показалась женщина и поравнялась с ней.
— Здесь, — пробормотала Фелисин, выходя из укрытия.
— Фелисин Младшая?
— О, лишь один человек зовёт меня так. Тебя послал Геборик?
— Да.
Женщина приблизилась, и Фелисин увидела, что она вся покрыта кровью. На челюсти расплывался огромный синяк.
— Они пытались убить его. Там были призраки. Защитили его от убийц…
— Погоди, погоди. Переведи дух. Здесь ты в безопасности. Геборик все ещё жив?
Она кивнула:
— Он исцеляется в своём храме. Лечится…
— Тише, дыши спокойнее. Вот, у меня есть вино. Ничего не говори, расскажешь свою историю, когда будешь готова.

 

Залитые тьмой впадины изрезали холмы на подходе к оазису с северо-запада. Звёзды над головой были едва видны из-за пыли в воздухе. Ночь как всегда быстро опустилась на Рараку, и дневное тепло быстро таяло. Сегодня ночь будет морозной.
Четверо всадников неподвижно стояли в одной из впадин, от взмыленных тел коней шёл пар. Доспехи всадников отливали цветом кости, измождённые лица были сероватыми.
Они увидели приближавшегося верхом воина с расстояния, позволившего им уйти с пути незамеченными, сей одинокий путешественник не был их целью, и хотя никто не сказал этого вслух, все они были этому рады.
Он был огромным, этот незнакомец. И конь ему под стать. За ним следовала тысяча изломанных душ, связанных бесплотными цепями, которые великан удерживал так, словно они ничего не весили. Каменный меч на его спине сжимали два духа, исходившие жаждой крови.
Кошмарное видение.
Они слышали, как огромные копыта простучали мимо, и дождались, пока стук не растворился в глубине каменного леса на краю оазиса.
Тогда Йорруд прочистил горло:
— Теперь наш путь чист, братья. Нарушители разбили лагерь неподалеку, посреди армии, шедшей на битву с обитателями этого оазиса. Ударим по ним на рассвете.
— Брат Йорруд, — пробормотал Эниас, — что за явленье только что пересекло нашу дорогу?
— Не знаю, брат Эниас, но оно было смертельно опасным.
— Верно, — прорычал Махалар.
— Наши лошади вдоволь отдохнули, — объявил Йорруд.
Четверо тисте лиосанов ехали по склону вверх, пока не достигли гребня, затем повернули лошадей на юг. Йорруд оглянулся назад через плечо, чтобы убедиться, что незнакомец не вернулся и не видел, как они прячутся в овраге. Прячемся. Да, такова правда, низменная, какой часто правда и оказывается. Он поборол дрожь и, прищурившись, уставился во тьму на краю каменного леса.
Но призраки так и не появились.
— Во имя Осрика, Господина неба, — тихонько прошептал Йорруд, выступая по гребню перед своими собратьями, — спасибо и за это…

 

На краю просеки Карса Орлонг смотрел на всадников вдали. Теблор увидел их задолго до того, как они его заметили, и когда они предусмотрительно сошли с его пути, он улыбнулся.
Что ж, в оазисе врагов его ждёт с преизбытком, а ни одна ночь не длится вечно.
К сожалению.
Назад: Глава двадцать третья
Дальше: Глава двадцать пятая