Глава двадцать первая
В свете нет места смерти.
Анарманн, Высший жрец Оссерка
— Мезланы, все как один, — пробормотал Фебрил, ковыляя по истоптанной, пыльной тропе.
Он уже запыхался. В этом мире мало что его радовало. Малазанцы. Слабеющее тело. Слепое безумие силы, столь жестоко проявленное в богине Вихря. В его сознании мироздание погружалось в хаос, и всё, чем оно было, — всё, чем он был, — захватило прошлое.
Но прошлое не было мёртвым. Оно лишь спало. Совершенное, размеренное воскрешение старых образов могло стать настоящим возрождением. Не таким, какое произошло с Ша’ик, — то была не более чем замена одного вконец износившегося сосуда на другой, не особо битый. Нет, возрождение, представлявшееся Фебрилу, было намного глубже.
Когда-то он служил Святому фалах’ду Энкуре. Священный город Угарат с множеством подвластных местечек находился тогда в зените своей славы. Одиннадцать великих школ процветали в Угарате. Давно утерянное знание открывалось вновь. Цветок великой цивилизации обернулся к солнцу и начал распускаться.
Мезланы со своими безжалостными легионами разрушили… всё. Угарат пал перед натиском Дассема Ультора. Солдаты захватили школы, но только затем, чтобы, к своему гневу, обнаружить, что большая часть богатств и текстов исчезла вместе с философами и преподавателями. Энкура хорошо понимал мезланскую жажду знаний, вожделение Императора к чужеземным тайнам, и Святой Защитник города не оставил ему ничего. За неделю до появления малазанских войск он приказал Фебрилу закрыть школы, изъять сто тысяч свитков и книг вместе с древними реликвиями Первой Империи и арестовать самих наставников и учёных. По указу Защитника угаратский цирк стал местом великого пожарища, когда всё собранное знание было сожжено, уничтожено. Учёных распяли — тех, что не бросились в костёр в припадке безумия и скорби, — а тела свалили в ямы с разбитыми реликвиями прямо за городской стеной.
Фебрил выполнил всё, что ему приказали. То был жест его крайней верности, чистого, незапятнанного мужества. Это ужасающее деяние было необходимо. Отказ Энкуры стал едва ли не величайшим актом неповиновения за всю войну. За который Святой Защитник заплатил жизнью, когда ужас, поразивший Дассема Ультора при известии о случившемся, сменился яростью.
Лишь потом Фебрил утратил веру, и это сломило его. Исполняя приказы Энкуры, он столь возмутил своих отца и мать — оба были образованными аристократами, — что они отреклись от сына прямо в его же присутствии. И Фебрил утратил разум в ту ночь; он пришёл в себя, лишь когда на горизонте забрезжил рассвет, и обнаружил, что убил родителей вместе со слугами. Что высвободил магию для того, чтобы содрать кожу со стражников. И что такое излияние силы состарило его до срока, оставило его сморщенным и увядшим, сделало его кости ломкими и искривлёнными.
Старик, прошаркавший через городские ворота в тот день, не привлёк внимания. Энкура искал его, но Фебрил успешно избежал Святого Защитника, предоставив его собственной участи.
Непростительно.
Тяжкое слово, его истина тяжелее камня. Но Фебрил никак не мог решить, к какому преступлению оно применимо. К трём предательствам или к двум? Было ли уничтожение знаний — и убийство учёных и наставников, — было ли оно, как потом говорили мезланы и фалах’ды, наибольшим из всех злодейств? Даже бо́льшим, чем резня горожан Арэна, учинённая т’лан имассами? Настолько большим, что имя Энкуры стало ругательством равным образом для мезлан и уроженцев Семи Городов? Три, не два?
А сучка знала. Знала все его тайны. Оказалось, недостаточно сменить имя; недостаточно иметь внешность старика, хотя Высший маг Ильтара, наиболее доверенный слуга Энкуры, был молод, высок и вожделел разом к мужчинам и женщинам. Нет, она явно без всяких усилий разрушила все препоны и расхитила подвалы его души.
Непростительно.
Никому из проникших в его тайну не позволено жить. Фебрил решительно отказывался быть столь… уязвимым. Для кого бы то ни было. Даже для Ша’ик. Особенно для Ша’ик.
А значит, её нужно убрать. Даже если это означает сделку с мезланами. У Фебрила не было иллюзий насчёт Корболо Дома. Амбиции напанца — неважно, на что он там претендует сейчас, — зашли гораздо дальше этого восстания. Нет, его амбиции были императорскими. И где-то на юге Маллик Рэл, жрец-джистал Старшего бога Маэля, уже ехал в Арэн, чтобы там сдаться. Чтобы его доставили к самой Императрице.
А что потом? Эта змея среди жречества может объявить о необычайно удачном повороте в Семи Городах. Корболо Дом, мол, всё это время трудился ради её интересов. Или ещё какую-то бессмыслицу в том же духе. Фебрил был уверен в своих подозрениях. Корболо Дом желает триумфального возвращения в имперское стадо. Возможно, даже в звании Первого Кулака Семи Городов. Маллик Рэл может исказить смысл своего участия в событиях Падения и том, что последовало за ними. Мертвец, Пормкваль, может стать единственным виновным в сокрушительном провале, в смерти Колтейна и истреблении армии Первого Кулака. Джистал как-то выкрутится, или, если всё пойдёт криво, он каким-то образом сможет сбежать. У Корболо Дома, был уверен Фебрил, есть агенты в столичном дворце, — то, что разыгрывалось здесь, в Рараку, было лишь дрожью нитей куда более огромной паутины.
Но я её разорву. Даже если прямо сейчас мне для вида приходится уступить. В конце концов, он принял мои условия — что, конечно же, ложь, — а я, в свою очередь, принял его условия — что тоже ложь, разумеется.
Он пересёк городскую окраину и оказался в природной части оазиса. Тропа выглядела давно заброшенной, покрытой хрусткими высохшими ветвями пальм и кожурой тыкв-горлянок, и Фебрил знал, что его беззаботная прогулка уничтожает эту иллюзию, но был к тому безразличен. Корболовы убийцы, в конце концов, устранят беспорядок. Это в достаточной мере насытит их самообман.
Маг свернул на повороте и ступил на поляну, окружённую низкими камнями. Когда-то здесь был колодец, но пески давно засыпали его. Камист Релой, натянув капюшон, стоял с коварным видом в центре; четверо убийц Корболо полукругом расположились позади него.
— Ты опоздал, — прошипел Камист Релой.
Фебрил пожал плечами:
— Я тебе что, жеребёнок, чтобы скакать галопом? Кстати, ты уже начал приготовления?
— Это ты у нас знающий, Фебрил, не я.
Фебрил зашипел, затем махнул клешнеподобной рукой:
— Не важно. Время ещё есть. Твои слова лишь напомнили, что мне приходится терпеть глупцов…
— Не тебе одному, — процедил Камист Релой.
Фебрил зашаркал вперёд.
— Дорога твоих… слуг может оказаться долгой. Смертные не ступали на неё со времён Первой Империи. Скорее всего, она стала ненадёжной…
— Хватит предостережений, Фебрил, — огрызнулся Камист Релой, в его голосе явственно прозвучал страх: — Тебе нужно лишь открыть дорогу. Это всё, о чём мы просим, — это вообще всё, о чём мы тебя просим.
— Тебе нужно больше, чем это, — сказал Фебрил с улыбкой. — Хочешь, чтобы эти глупцы ломились вслепую? Когда-то богиня была духом…
— Это не тайна.
— Возможно, но духом какого рода? Тем, что скачет на ветрах пустыни, как ты, наверное, подумал. Но ты ошибаешься. Духом камня? Песка? Нет, ничуть не бывало. — Он взмахнул рукой. — Оглянись вокруг. Рараку хранит кости бесчисленных цивилизаций, восходящих к Первой Империи, к империи Дессимбелакиса. И ещё дальше, — да, признаки этого по большей части уничтожены, но некоторые остались; имея глаза, их можно увидеть… и понять. — Он перебрался через один из окружавших поляну низких камней, отчаянно пытаясь скрыть дрожь от боли в натруженных костях. — Если бы ты прокопался сквозь этот песок, Камист Релой, то обнаружил бы, что на самом деле эти валуны суть менгиры, камни, выше, чем кто-либо из нас. И их бока испещрены и изрезаны странными узорами…
Камист медленно развернулся кругом, оглядывая торчащие камни сузившимися глазами:
— Т’лан имассы?
Фебрил кивнул:
— Первая Империя Дессимбелакиса, Камист Релой, не была первой. Эта честь принадлежит т’лан имассам. Там, правда, было мало чего такого, что ты или я могли бы назвать… имперским. Никаких городов. Никакого копания в земле для выращивания зерна или орошения. И войска её состояли из неупокоенных. Там, конечно, был трон, предназначенный для смертного — из расы потомков т’лан имассов. Для человека. Увы, человеческое понимание империи… было иным. И это понимание исключало т’лан имассов. Отсюда — предательство. Потом война. Борьба была неравной, но т’лан имассы не имели охоты уничтожать своих смертных детей. И вот они ушли…
— Только затем, чтобы вернуться с разломом Пути, — пробормотал, кивая, Камист Релой, — когда низвергся хаос от ритуала одиночников и д’иверсов. — Он снова повернулся к Фебрилу: — Так богиня, она из… то есть была из… т’лан имассов?
Фебрил пожал плечами:
— Тут был один текст — написанный на обожжённой глине, — принадлежавший культу Первой Империи, копии которого существовали вплоть до падения Угарата. Несколько т’лан имассов, которых люди смогли уничтожить во время восстания, были похоронены в святых местах. Таких, как это, Камист Релой.
Но второй маг покачал головой:
— Она — порождение гнева. Такая ярость не свойственна т’лан имассам…
— Если только для неё нет причин. Возможно — воспоминания о предательстве, родом из её смертной жизни. Рана, слишком глубокая, чтобы Обряд Телланна мог исцелить её. — Фебрил пожал плечами. — Это не имеет значения. Этот дух — т’лан имасс.
— Похоже, ты опоздал на день с этим откровением, — проворчал Камист Релой, отворачиваясь и сплёвывая: — Обряд Телланна всё ещё связывает её?
— Нет. Она давно разбила эту цепь и снова обрела свою душу, — тайные дары Рараку, дары жизни и смерти, древние, как само существование. Они вернули ей всё, что она потеряла, — возможно, даже возродили её ярость. Рараку, Камист Релой, остаётся глубочайшей тайной из всех, поскольку хранит собственные воспоминания… о море, о водах самой жизни. И эти воспоминания есть сила.
Камист Релой плотнее запахнул плащ на своём тощем теле.
— Открой дорогу.
И когда я сделаю это для тебя и твоих мезланских дружков, Высший маг, ты будешь в долгу предо мной и моими желаниями. Семь Городов будут освобождены. Малазанская империя, со всеми её интересами, уберётся, и наша цивилизация расцветёт снова…
Он ступил в центр каменного круга и поднял руки.
Что-то приближалось. Звероподобное, переполненное дикой силой. И с каждым проходящим мгновением, по мере того как оно становилось ближе, рос страх Л’орика. Древние войны… вот как это ощущается, как возродившаяся вражда, как ненависть, бросающая вызов тысячелетиям. И хотя он чувствовал, что ни один из смертных в пустынном городе не был объектом этого гнева, истина оставалась в том… что мы все стоим у неё на пути.
Ему нужно узнать побольше. Но чародей пребывал в затруднении, какой из способов выбрать. Семь Городов — земля, стонущая под незримым бременем; их шкура — толста, многослойна, вынослива и твёрда. Не так-то легко заставить их выдать свои тайны, особенно в Рараку.
Скрестив ноги, он сидел на полу шатра — голова опущена, мысли несутся вскачь. Ярость Вихря никогда раньше не была столь лютой, и это навело его на мысль, что малазанская армия приблизилась и финальное столкновение воль произойдёт совсем скоро. Воистину это схождение, и в текущих событиях оказались замешаны иные силы, которые подталкивали их с неумолимой силой.
И шёпот песни на фоне…
Надо бежать отсюда. Забрать Фелисин — и ещё, по возможности, Геборика — с собой. И скоро. Однако любопытство удерживало его, по крайней мере, пока. Многослойная шкура трескалась, здесь могли явиться истины, а он мог узнать их. Я пришёл в Рараку, потому что ощутил присутствие отца… где-то вблизи. Возможно, его здесь больше нет, но он был здесь, не так давно. Есть шанс найти его след…
Королева Грёз сказала, что Осрик пропал. Что бы это значило? Как? Почему? Он жаждал найти ответы на эти вопросы.
Куральд Тирллан был порождением насилия, разрушения Тьмы. Старшим Путём, что с тех пор разветвился во многих направлениях, став в понимании смертных людей Тиром. А до того, под видом животворящего огня, Телланном.
Телланн мощно присутствовал здесь, в Семи Городах; хоть неясный и глубоко скрытый, но тем не менее — вездесущий. Куральд Тирллан, с другой стороны, был искажён и оставался опасным из-за разлома родственного Пути. Как хорошо знал Л’орик, здесь не было безопасных проходов в Тирллан.
Что ж, хорошо. Попробуем Телланн.
Он вздохнул и встал. Конечно, это было чрезвычайно рискованно. Перекинув выбеленную телабу через локоть, он подошёл к сундуку рядом с койкой. Присел, провёл над сундуком рукой, временно развеяв защитные чары, и поднял крышку.
Лиосанская броня, белая эмаль покрыта трещинами. Шлем с личиной, из такого же материала; кожаная подкладка оплетена вокруг глаз и щёк кольчугой из чернёного железа. Лёгкий, узкий полуторный меч; остриё удлинённое и скошенное, ножны из белёсой древесины.
Он нацепил броню, в том числе шлем, потом накинул поверх телабу и поднял капюшон. Затем пришла очередь кожаных рукавиц и пояса с мечом.
Потом маг замешкался.
Л’орик презирал сражения. В отличие от своих сородичей лиосанов, он не питал склонности к суровой справедливости, к утверждению жёстко очерченного мировоззрения, не допускавшего двусмысленности. Он не верил в порядок, создаваемый остриём меча. Свершение, да, но свершение, имевшее привкус поражения.
Необходимость была горькой приправой, но он не видел иного выбора и потому вынужден будет вытерпеть этот вкус.
Ему снова придётся пройти через лагерь, очень осторожно обращаясь к своим силам, чтобы остаться невидимым для смертных и при этом не привлечь внимания богини. Ярость её гнева была его величайшим союзником, и придётся положиться на неё.
Он вышел.
За мороком песчаной взвеси солнце казалось багровым пятном. Не прошло и колокола со времени его выхода, когда Л’орик добрался до поляны Тоблакая. Он застал Фелисин спящей под навесом, который они устроили между тремя стоящими друг напротив друга резными деревьями, и решил её не беспокоить. Вместо этого, смущённо взглянув на статуи двух теблоров, он встал перед семью каменными лицами.
Их духи давно исчезли, если они вообще здесь присутствовали, эти таинственные т’лан имассы, боги Тоблакая. Освящение этого места было вырвано у них силой, оставив его предназначенным для чего-то другого. Но трещина осталась, возможно, след их краткого визита. Её, как надеялся Л’орик, хватит, чтобы пробиться к Пути Телланна.
Он раскрыл свою силу, направил волю в трещину, расширил её настолько, чтобы ступить через неё…
…на илистый пляж на краю огромного озера. Его сапоги погрузились в ил по щиколотки. Тучи насекомых взлетели с берега и закружились вокруг него. Л’орик замешкался, глядя вверх на облачное небо. В воздухе стоял зной поздней весны.
Я попал не в то место… или не в то время. Это — древнейшая память Рараку.
Он отвернулся от берега. Болотистая отмель протянулась на двадцать шагов, тростник колышется на лёгком ветру, затем местность мягко переходит в саванну. Низкие гряды темнеющих холмов очерчивают горизонт. Несколько величественных деревьев высятся над разнотравьем, полным белокрылых, пронзительно кричащих птиц.
Вспышка движения в тростнике привлекла его внимание, и рука Л’орика потянулась к рукояти меча, когда появилась звериная морда, за которой следовали сгорбленные плечи. Гиена, из тех, которых можно найти к западу от Арэна и, гораздо реже, в Карашимеше, — но размером с медведя. Широкая, тупорылая голова поднята, нос нюхает воздух, глаза злобно прищурены.
Гиена шагнула вперёд.
Л’орик выхватил меч из ножен.
На шелест клинка зверь вскинулся, отпрыгнул влево и бросился в тростник.
Высший маг мог проследить его бегство по колеблющимся стеблям, затем зверь появился снова, взбегая на склон.
Л’орик вернул клинок в ножны. Он зашагал прочь от илистого берега, намереваясь пройти по тропе, проломленной в тростниках гиеной, и, спустя четыре шага, обнаружил обгрызенные останки трупа. Поскольку разложение зашло далеко, а конечности растащили падальщики, прошло несколько мгновений, прежде чем Высший маг сумел установить форму трупа. Он заключил, что то был гуманоид. Ростом с нормального человека, однако то, что осталось от кожи, покрывали клочья тонкой, тёмной шерсти. Плоть разбухла от воды, и это указывало, что существо утонуло. Оглядевшись, Высший маг вскоре обнаружил и голову.
Он присел над ней и некоторое время не двигался.
Скошенный лоб, крепкая, без подбородка челюсть, крупный надбровный валик, сросшийся над глубокими глазницами. Волосы все ещё держатся на частицах скальпа, длиннее тех, что покрывали тело, тёмно-коричневые и волнистые.
Больше похож на обезьяну, чем на т’лан имасса… и череп, опять же, на затылке меньше. Однако он намного выше, и пропорции более человекоподобны. К какому виду людей он относился?
Остатков одежды или каких-нибудь украшений не было. Существо — самец — умерло голым.
Л’орик выпрямился. Тропа гиены виднелась в камышах, и он пошёл по ней.
Солнце выжгло облака, воздух стал горячее и, пожалуй, тяжелее. Л’орик достиг травянистого края и впервые ступил на сухой грунт. Гиены нигде не было видно, и Л’орик подивился: неужели она всё ещё бежит? Странная реакция, подумал он. Реакция, которой нет подходящего объяснения.
Он не знал, в какую сторону идти; он вообще не был уверен, что найдёт здесь то, что ищет. В конце концов, это был не Телланн. Если уж на то пошло, он прибыл в место, лежащее под Телланном, как если бы имассы, выбирая себе священные места, чуяли более древнюю силу. Он понимал теперь, что поляна Тоблакая не была местом, освящённым собственно воином-великаном, и даже — не т’лан имассами, которым тот поклонялся как богам. Она с самого начала принадлежала Рараку, какой бы природной силой ни обладала эта земля. Итак, судьба привела его к истокам. Но привела или притащила?
Стадо громадных зверей показалось на отдалённом холме справа, земля дрожала, так как оно, набирая скорость, неслось в дикой панике.
Л’орик заколебался. Стадо мчалось не в его сторону, но маг хорошо знал, что такой панический бег может изменить направление в любой миг. И вот звери внезапно развернулись в другую сторону, накатываясь сплошной массой. Оказались достаточно близко, чтобы он смог различить их облик. Они были похожи на диких быков, хотя крупнее и с короткими, толстыми рогами, иногда разветвлёнными. Шкуры в белых и тёмно-рыжих пятнах, длинные чёрные гривы.
Ему стало интересно, что испугало их, и чародей обратил взгляд туда, откуда стадо появилось…
Л’орик припал на корточки, с бешено колотящимся в груди сердцем.
Семь псов, чёрных, как полночь; их размеры могли поспорить с размерами диких оленерогих быков. Псы с прирождённым высокомерием шествовали вдоль гряды. А по бокам от них, как шакалы за львиным прайдом, следовало двадцать или больше того получеловеческих существ, таких же, как то, которое он нашёл у побережья. Они явно играли подчинённую роль, как падальщики при хищниках. Несомненно, было какое-то взаимовыгодное преимущество в этом союзе, хотя Л’орик не мог представить, что в этом мире могло представлять реальную угрозу для тёмных псов.
И он не сомневался в том, что псы были не отсюда.
Незваные гости. Чужаки в этом мире, которым он ничего не может противопоставить. Они доминируют… и знают об этом.
Теперь он заметил и других наблюдателей, следящих за кошмарными псами. К’чейн че’малли, трое, — тяжёлые клинки на запястьях выдавали в них охотников К’елль, — на мягких лапах двигались параллельным курсом в нескольких сотнях шагов от псов. Головы охотников были повёрнуты к незваным гостям, — которые, в свою очередь, их игнорировали.
Ни те, ни другие не принадлежат этому миру, если мысли моего отца на этот счёт верны. Он месяцами гостил у Рейка в Лунном Семени, проникая в тайны этой цитадели. Но города к’чейн че’маллей находятся на дальних континентах. Возможно, они лишь недавно появились здесь, подыскивая новые места для своих колоний… и найдя здесь только вызов своему господству.
Если псы и видели Л’орика, они никак не подавали виду. Так же как и полулюди.
Высший маг смотрел, как они продолжают идти, пока наконец не нырнули в долину и не пропали из виду.
Охотники К’елль все разом остановились, затем осторожно рассредоточились и медленно двинулись туда, где исчезли псы.
Фатальная ошибка.
Пятна тьмы метнулись из долины. Охотники К’елль, внезапно оказавшиеся в окружении, замахали своими массивными клинками. Но несмотря на их проворство, за один удар сердца двое из троих пали с разорванными глотками и выпущенными кишками. Третий высоко подпрыгнул, приземлился через двадцать шагов и умчался прочь.
Псы не стали его преследовать; сгрудившись, они обнюхивали трупы к’чейн че’маллей, в то время как набежали полулюди с гиканьем и лаем; несколько самцов вскарабкались на трупы и прыгали на них, размахивая руками.
Л’орик подумал, что теперь понимает, почему к’чейн че’малли так и не основали колоний на этом континенте.
Он ещё немного понаблюдал, как псы и полулюди кружат над трупами; затем Высший маг начал осторожно отступать обратно к озеру. Он уже приблизился к месту, где край склона упирался в тростник, когда последний взгляд, брошенный через плечо, открыл ему, что семеро зверей все как один смотрят в его сторону, подняв головы.
Затем двое медленно потрусили к нему. Спустя мгновение оставшиеся пятеро рассыпались веером и двинулись следом.
Ох…
Внезапное спокойствие охватило его. Л’орик знал: сейчас он всё равно что мёртв. Не было времени открыть Путь для возвращения в собственный мир, — да и как он мог, ведь это даст псам путь для преследования, — и я не хочу, чтобы вина за их появление в оазисе запятнала мою душу. Лучше умереть здесь и сейчас. Подходящее наказание за моё навязчивое любопытство.
Псы вовсе не выказывали расторопности, проявленной ими в бою против охотников К’елль, — как если бы чуяли сравнительную слабость Л’орика.
Он услышал громкий всплеск воды позади и обернулся.
Дракон заполнил собой всё пространство, снизившись над водой, — столь быстро, что поднял мощную волну, — и, раскинув широко когти, потянулся огромными лапами вниз.
Л’орик вскинул руки над головой, когда гигантские чешуйчатые пальцы, как клетка, сомкнулись вокруг него и вздернули в небо.
Короткое, разрозненное мелькание псов, убегающих врассыпную от тени дракона… отдалённые визги и вопли полулюдей… затем — ничего, кроме блеска перед глазами белого драконьего брюха, видимого между двумя сжатыми когтями.
Дракон унёс его далеко, прочь к морю, затем к острову с приземистой башней, плоская крыша которой была достаточно широкой и прочной, чтобы дракон, громогласно хлопая в воздухе широкими крыльями, мог сесть.
Когти разжались, швырнув Л’орика на выветренные, иссечённые камни. Он подкатился к низкой стене площадки, затем медленно сел.
И взглянул на огромного бело-золотого дракона, чьи искрящиеся глаза смотрели на него — Л’орик инстинктивно это понял — с упрёком. Высший маг сумел пожать плечами.
— Отец, — сказал он, — я искал тебя.
Осрик был не из тех, кто всё обставляет да украшает. Зал под платформой пустовал, его пол покрывал мусор, оставленный гнездившимися здесь ласточками, в воздухе едко пахло птичьим помётом.
Л’орик прислонился к стене, сложив руки на груди, и глядел, как его отец шагает взад-вперёд.
Тот обладал совершенно лиосанской внешностью: высокий и снежно-бледный, волосы длинные, волнистые, пронизанные золотистыми прядями. Его глаза казались гневными из-за внутреннего огня, их оттенок был под стать волосам — серебро с растворённым в нём золотом. Он был одет в простую броню из серой кожи, меч на поясе был практически таким же, как и у Л’орика.
— Отец. Королева Грёз уверена, что ты пропал, — сказал Л’орик после долгого молчания.
— Я и пропал. Точнее сказать, пропал в прошлом. И впредь собираюсь оставаться пропавшим.
— Ты не доверяешь ей?
Осрик остановился, коротко поглядев на сына, и сказал:
— Конечно, доверяю. И моё доверие становится крепче от её незнания. Что ты здесь делаешь?
Иногда тосковать по кому-то лучше, чем наконец его найти. Л’орик вздохнул:
— Я даже не уверен, где оно, это самое «здесь». Я… искал ответы.
Осрик крякнул и снова зашагал туда-сюда.
— Ты прежде сказал, что искал меня. Как ты напал на мой след?
— Я не напал. Мой поиск носил более, э-э, обобщённый характер. Эта вылазка была охотой совсем иного рода.
— Которая кончилась тем, что тебя едва не убили.
Л’орик кивнул. Обвёл взглядом зал:
— Живёшь здесь?
Его отец поморщился:
— Наблюдательный пункт. Небесные цитадели к’чейн че’маллей неизменно появляются с севера, приходят через море.
— Небесные цитадели… такие, как Лунное Семя?
Сумрачный взгляд, затем кивок:
— Да.
— И именно на летающей крепости Рейка ты впервые напал на след, что привёл тебя сюда. Что ты нашёл такого, чего не обнаружил Повелитель Тьмы?
Осрик фыркнул:
— Только то, что лежало у него под самым носом. Лунное Семя несёт на себе следы штурма. Затем бойни. Тем не менее некоторые выжили — во всяком случае, прожили достаточно долго, чтобы отправить Лунное Семя домой. На север, через ледовые поля. Конечно же, оно их не преодолело. Известно ли тебе, что ледник, удерживавший Лунное Семя, прополз вместе со своей ношей тысячу лиг? Тысячу лиг, Л’орик, перед тем, как мы с Рейком наткнулись на него к северу от плато Лейдерон.
— Хочешь сказать, Лунное Семя изначально было одной из этих небесных цитаделей, которые сюда прилетают?
— Именно. За то время, что я здесь, их появилось три. И ни одна не пережила столкновения с Дераготами.
— С кем?
Осрик остановился и снова развернулся к сыну.
— С Псами Тьмы. Семь зверей, с которыми Дессимбелакис заключил пакт, — и, ах, разве не были Безымянные потрясены этим нечистым союзом? Семь зверей, Л’орик, давших названия Семи Городам, хотя об этой незаурядной истине не осталось воспоминаний. Семь Священных Городов нашего времени — не первые, конечно же. Только число их осталось прежним.
Л’орик закрыл глаза и прислонился головой к сырой каменной стене.
— Дераготы. Что произошло с ними? Почему они здесь, но не там?
— Не знаю. Возможно, это как-то связано с катастрофическим падением Первой империи.
— Что это за Путь?
— Это вообще не Путь, Л’орик. Это память. Которая, полагаю, скоро исчезнет, а пока что… уменьшается. Слетай на север — и к концу дня увидишь перед собой стену из ничего, стену забвения и небытия.
— Память? Чья память?
— Рараку, — пожал плечами Осрик.
— Ты говоришь о пустыне так, словно она живое существо.
— А разве нет?
— А ты утверждаешь, что да?
— Нет, не утверждаю. Я спрашиваю тебя — это ведь ты явился прямо оттуда?
Л’орик открыл глаза и пристально посмотрел на отца. Умеешь же ты вывести из себя! Неудивительно, что Аномандр Рейк не сдержался.
— Что это за полулюди, которые бегают за Дераготами?
— Причудливая перестановка, правда? Единственный случай приручения Дераготов. Большинство учёных, со свойственной их породе самоуверенностью, полагают, что это люди приручили собак, но всё могло быть совсем наоборот, во всяком случае, сначала. Кто бегает с кем?
— Но эти создания не люди. Они даже не имассы.
— Нет — но они станут людьми однажды. Я видел других, что носятся вместе с волчьими стаями. То, что они стоят прямо, даёт им лучший обзор — ценное свойство в дополнение к превосходству волков в слухе и обонянии. Внушительное соединение, но главенствуют волки. В конечном счёте это изменится… но, подозреваю, не для тех, кто служит Дераготам.
— Почему?
— Потому что скоро кое-что случится. Здесь, в этой пленённой памяти. Я лишь надеюсь, что мне будет дарована привилегия узреть это, прежде чем данный мир исчезнет целиком.
— Ты назвал Дераготов Псами Тьмы. Они, значит, дети Матери Тьмы?
— Они — ничьи дети, — проворчал Осрик, потом встряхнул головой: — В них есть что-то такое, но, по правде говоря, я не знаю. Кажется, это просто подходящее имя. «Дерагот» — на языке тисте анди.
— Ну, — пробормотал Л’орик, — на самом деле это должно звучать как «Дэра’тин’джерагот».
Осрик внимательно посмотрел на сына.
— Такой же, как мать, — вздохнул он. — И кто-то ещё удивляется, что мы не переносим друг друга? Три дня, всегда только три дня. Да мы могли бы прожить целую жизнь за эти три дня. Восторг, затем уют, затем взаимное презрение. Раз, два, три.
Л’орик отвёл взгляд:
— А сколько ты готов переносить единственного сына?
Осрик фыркнул:
— Думаю, три колокола.
Поднявшись, Л’орик отряхнул пыль с ладоней.
— Ладно. Мне может понадобиться твоя помощь, чтобы открыть дорогу обратно в Рараку. Но возможно, ты пожелаешь узнать кое-что о лиосанах и Куральд Тирллане. Твой народ и их владения потеряли своего защитника. Они молят о твоём возвращении, отец.
— Что с твоим фамильяром?
— Убит. Т’лан имассами.
— Ну так найди себе другого, — сказал Осрик.
Л’орик вздрогнул, затем нахмурился:
— Это не так-то легко! В любом случае, разве ты не чувствуешь ответственности за лиосанов? Проклятье, они ведь поклоняются тебе!
— Лиосаны поклоняются сами себе, Л’орик. Я случайно оказался подходящей фигурой. Куральд Тирллан может выглядеть уязвимым, но это не так.
— А если Дераготы и вправду слуги Тьмы? Всё ещё будешь настаивать на своём, отец?
Тот помолчал, затем шагнул к зияющему проёму.
— Это всё она виновата, — пробурчал он, выходя.
Л’орик последовал за отцом.
— Эта… наблюдательная вышка. Она яггутская?
— Да.
— Ну, и где же они?
— На западе. Юге. Востоке. Но не здесь — я не видел ни одного.
— Ты не знаешь, где они, верно?
— Их нет в этой памяти, Л’орик. Это точно. Теперь отойди.
Высший маг остался рядом с башней, наблюдая, как его отец принимает облик дракона. Воздух внезапно стал пьянящим от сладковатого, пряного аромата, фигура отца размытым пятном зависла перед глазами Л’орика. Как и Аномандр Рейк, Осрик был драконом больше, чем кем-нибудь ещё. Они были родичами по крови, если не по характеру. Хотел бы я понять его, моего отца. Побери меня Королева, я хотел бы даже быть таким, как он. Л’орик шагнул вперёд.
Дракон поднял лапу, разведя когти.
Л’орик нахмурился:
— Я предпочёл бы лететь у тебя на плечах, отец…
Но чешуйчатая рука протянулась и сомкнулась вокруг него.
Л’орик решил страдать от унижения молча.
Осрик летел на запад вдоль побережья. Вскоре появился лес, и суша потянулась к северу. Свистящий меж чешуйчатых пальцев дракона воздух стал сперва холодным, потом ледяным. Местность внизу стала подниматься, лиственные леса сменились хвойными, охватив склоны гор. Затем Л’орик увидел снег, который замёрзшей рекой тёк по ущельям и расселинам.
Он не мог припомнить гор будущего, которые сравнились бы с этим древним пейзажем. Возможно, эта память, как и многие другие, ущербна.
Осрик начал снижаться — и Л’орик внезапно увидел белую пустоту, как если бы вздымавшиеся под ними горы распались строго надвое. Они приближались к обрыву.
Дракон направлялся к сравнительно ровной, покрытой настом площадке. Её южный край был обозначен отвесной скалой. На севере же… была лишь непроницаемая стена небытия.
Хлопая крыльями и подымая тучи белой крупы, Осрик завис на мгновенье, затем выпустил Л’орика.
Высший маг приземлился, уйдя в снег по пояс. Ругаясь, он выкарабкался на твёрдое место, а гигантский дракон с грохотом сел рядом.
Осрик быстро принял облик лиосана — ветер трепал его волосы — и приблизился.
Были какие-то… существа рядом с блёклым краем памяти. Некоторые из них вяло двигались. Осрик зашагал по глубокому снегу в их сторону, говоря на ходу:
— Иногда сюда вываливаются разные твари. Их можно найти вдоль всей грани. Большинство быстро умирает, но некоторые задерживаются.
— Что они такое?
— В основном демоны.
Осрик слегка изменил направление, приблизившись к одному из этих существ, исходившему паром. Оно шевелило всеми четырьмя конечностями, царапая когтями шугу вокруг себя.
Отец и сын остановились рядом с ним.
Размером с собаку создание — похожее на рептилию с четырьмя лапами вроде обезьяньих. Широкая, плоская морда с большой пастью, две щели вместо ноздрей и четыре влажных слегка выпученных глаза, расположенных ромбообразно, зрачки вертикальные и удивительно расширенные в резком сверкании снега и неба.
— Этот сгодится для Куральд Тирллана, — сказал Осрик.
— К какому роду демонов он принадлежит? — спросил Л’орик, глядя на странную тварь.
— Понятия не имею, — ответил Осрик. — Обратись к нему. Посмотри, можно ли с ним договориться.
— Это если у него вообще есть разум, — пробормотал Л’орик, присаживаясь.
— Ты слышишь меня? Понимаешь?
Четыре глаза мигнули. И создание ответило:
— Чародей. Объявление. Узнавание. Нам сказали, ты придёшь, но так скоро? Риторически.
— Я не отсюда, — объяснил Л’орик. — Думаю, ты умираешь.
— Правда? Озадаченно.
— Могу предложить альтернативу. У тебя есть имя?
— Имя? Тебе оно требуется. Замечание. Конечно. Понимание. Партнёрство, духовные узы. Твоя сила, моя сила. В обмен на мою жизнь. Неравная сделка. Положение, лишённое преимуществ.
— Нет, я спасу тебя и так. Мы вернёмся в мой мир… в более тёплое место.
— Тепло? Размышление. А, воздух, который не похищает мою силу. Рассмотрение. Спаси меня, Чародей, и потом мы снова обсудим этот союз.
Л’орик кивнул:
— Хорошо.
— Закончил? — спросил Осрик.
Его сын выпрямился.
— Нет, но он пойдёт с нами.
— Без наложения уз ты не сможешь контролировать демона, Л’орик. Он способен обратиться против тебя, как только ты вернёшься в Рараку. Лучше продолжить поиски, найти более сговорчивое существо.
— Нет. Я рискну с этим.
Осрик пожал плечами:
— Что ж, поступай, как тебе нравится. Теперь мы должны вернуться к озеру, туда, где ты появился.
Л’орик смотрел, как его отец отходит в сторону, затем останавливается и вновь превращается в дракона.
— Элейнт! — закричал демон в разуме Высшего мага. — Изумление. Тебя сопровождает Элейнт!
— Мой отец.
— Твой отец! Волнующее удовольствие! Горячее желание. Меня зовут Серожаб, рождён из Трясинной Кладки в Двадцатый Сезон Тьмы. Гордо. Я оплодотворил тридцать собственных кладок…
— И как, Серожаб, ты оказался здесь?
— Внезапная мрачность. Далековато прыгнул.
Дракон приблизился.
Серожаб выкарабкался на тёплый песок. Л’орик обернулся, но врата уже закрылись. Итак, он нашёл отца, но прощание оказалось таким же сумбурным, как и встреча. Не то чтобы равнодушный. Скорее — рассеянный. Осрика интересовал лишь Осрик. Его собственные цели.
Только сейчас ещё тысяча вопросов поднялась в мыслях Л’орика, вопросов, которые он мог бы задать.
— Сожаление?
Л’орик взглянул вниз на демона:
— Отдохнул, Серожаб? Меня зовут Л’орик. Можем ли мы теперь обсудить наши взаимоотношения?
— Я чую сырое мясо. Я голоден. Есть. Потом говорить. Честно.
— Как хочешь. Что касается сырого мяса… Я найду тебе что-нибудь подходящее. Здесь есть правила, определяющие, что ты можешь, а что не можешь убивать.
— Объясни их мне. Осторожно. Нежелание обижать. Но голоден.
— Объясняю…
Она так долго жила одной лишь местью — и вот теперь, через считаные дни, она встанет лицом к лицу с сестрой, чтобы разыграть последний ход в этой игре. Жестокая, но всё равно игра. Ша’ик знала, что все мыслимые преимущества в её руках. Легионеры Тавор неопытны, местом битвы будет территория самой Ша’ик, её Воинство Апокалипсиса состоит из солдат, закалённых восстанием, и превосходит врага числом. Как она теперь догадывалась, богиня Вихря извлекала силу из Старшего Пути, — возможно, и не в её чистом виде, но тем не менее — неуязвимую для отатарала или же способную сопротивляться его действию. Маги Тавор — два виканских колдуна, причём оба сломлены духом, а в окружении Ша’ик четверо Высших магов и два десятка шаманов, ведьм и чародеев, вместе с Файелль и Хэнарас. В общем, поражение кажется невозможным.
Но всё равно Ша’ик была в ужасе.
Она сидела в одиночестве в центральной зале большого многокомнатного шатра, который служил ей дворцом. Жаровни возле трона медленно тускнели, тени тянулись во все стороны. Ей хотелось сбежать. Игра оказалась слишком тяжёлой, слишком опасной. Её окончательное обетование было холодным — холоднее, чем Ша’ик себе представляла. Жажда мести — пустое чувство, но я позволила ей поглотить себя. Отдала её, словно дар, богине.
Проблески ясности — они слабели, увядали, как цветы зимой, по мере того как богиня Вихря сжимала хватку на её душе. Родная сестра променяла меня на доверие Императрицы, чтобы убедить Ласиин в собственной преданности. Всё ради своих амбиций. Наградой ей стала должность адъюнкта. Таковы факты, холодная правда. А я, в свою очередь, променяла свободу на силу богини Вихря — и таким образом могу совершить возмездие над сестрой.
И чем же мы отличаемся друг от друга?
Проблески ясности, но они ни к чему не приводили. Она могла задавать вопросы, но, кажется, была неспособна искать ответы. Она могла выносить суждения, но они казались странно пустыми, лишёнными значения. Её удерживали от размышлений.
Почему?
Ещё один вопрос, на который, она знала, не сможет ответить, не сможет даже попытаться ответить. Богиня не желает, чтобы я размышляла. Ладно, хоть какое-то признание, в конце концов.
Она почувствовала чьё-то приближение и отдала безмолвный приказ своим стражам — отобранным из воинов Матока, — пропустить гостя. Завесы, прикрывающие вход в залу, раздвинулись.
— Слишком поздний вечер для таких ветхих стариков, как ты, Бидитал, — сказала Ша’ик. — Мог бы и отдохнуть, готовясь к битве.
— Тут много битв, Избранная, и некоторые уже начались. — Он тяжело опирался на посох, глядя по сторонам со слабой улыбкой на сморщенных губах. — Угли гаснут, — пробормотал он.
— Я думала, сгустившиеся тени порадуют тебя.
Его улыбка натянулась, затем он пожал плечами:
— Они не мои, Избранная.
— Разве?
Его улыбка натянулась ещё больше:
— Я никогда не был жрецом Меанаса.
— Да, ты служил Рашану, призрачному чаду Куральд Галейна… однако Путь этот принадлежал Тени. Нам обоим достоверно известно, что различия убывают, если зарыться глубже в тайны самого древнего триумвирата. В конце концов, Тень была рождена столкновением Света и Тьмы. И Меанас, по сути, извлечён из Тирллана и Галейна, Тира и Рашана. Это, если угодно, смешанная техника.
— Как и большинство магических искусств, доступных смертным, Избранная. Боюсь, я не понимаю, что ты пытаешься сказать.
Она пожала плечами:
— Только то, что ты послал своих теневых слуг шпионить за мной, Бидитал. И что же ты надеялся высмотреть? Я такова, какой ты меня видишь.
Он развёл руками, посох лёг ему на плечо:
— Возможно, они не столько шпионы, сколько защитники.
— Так уж ли отчаянно я нуждаюсь в защите, Бидитал? Или твои страхи… особого рода? Это о них ты пришёл поговорить со мной?
— Я близок к тому, чтобы раскрыть точную природу этой угрозы, Избранная. Скоро я смогу представить свои открытия. Хотя именно сейчас моё беспокойство связано с Высшим магом Л’ориком и, возможно, с Призрачными Руками.
— Ты же не подозреваешь их в заговоре, верно?
— Нет, но я начинаю думать, что здесь замешаны другие силы. Мы находимся в сердце схождения, Избранная, и не только между нами и малазанцами.
— Вот как.
— Призрачные Руки не тот, кем был раньше. Он снова стал жрецом.
Ша’ик в искреннем изумлении подняла брови:
— Фэнер исчез, Бидитал…
— Не Фэнера. Подумай вот о чём. Бог войны был сброшен с трона. И другой взошёл на его место, как того требует необходимость. Тигр Лета, некогда — Первый Герой, Трич. Одиночник из Первой империи… а ныне — бог. Его потребность в смертных поборниках и аватарах будет велика, Избранная, — для укрепления позиции, которую он собирается занять в пантеоне. Смертный Меч, Кованый Щит, Дестриант — всё это древние титулы… и силы, которые бог вкладывает в них.
— Призрачные Руки никогда не примет другого бога, кроме Фэнера, — заявила Ша’ик. — И я не могу представить бога настолько глупого, чтобы принять его. Ты мало знаешь о прошлом Геборика, Бидитал. Он не набожный человек. Он… совершал преступления…
— И тем не менее, Избранная. Тигр Лета сделал свой выбор.
— И какой же?
Бидитал пожал плечами:
— Такой, что Геборик может быть только Дестриантом.
— Чем ты докажешь подлинность этого необычайного превращения?
— Он хорошо прячется… но недостаточно хорошо, Избранная.
Ша’ик долго молчала, затем, пожав плечами, сказала:
— Дестриант нового бога войны. И почему бы ему не быть здесь? Мы ведь воюем, в конце концов. Я подумаю об этом… событии, Бидитал. Хотя сейчас я не могу — даже допуская, что это правда, — понять его значение.
— Возможно, Избранная, наиболее важное значение является также самым простым: Призрачные Руки больше не сломленный и бесполезный человек, каким был раньше. И учитывая его… двойственное отношение к нашему делу, он представляет для нас возможную угрозу…
— Я так не считаю, — сказала Ша’ик. — Но, как я уже сказала, подумаю над этим. Говоришь, в обширную паутину твоих подозрений также попал Л’орик? Почему?
— Он был в последнее время более неуловим, чем обычно, Избранная. Его попытки скрыть свои приходы и уходы стали слегка чрезмерными.
— Возможно, его утомила твоя постоянная слежка, Бидитал.
— Возможно, хотя я убеждён, что он по-прежнему вообще не замечает, что именно я слежу за его деятельностью. В конце концов, у Фебрила и напанца есть свои шпионы. Я тут не один со своими интересами. Они боятся Л’орика, так как он даёт отпор всякому их поползновению…
— Мне приятно слышать это, Бидитал. Отзови свои тени, оставь в покое Л’орика. Это приказ. Ты лучше послужишь интересам Вихря, если сосредоточишься на Фебриле, Корболо Доме и Камисте Релое.
Он слегка поклонился:
— Хорошо, Избранная.
Ша’ик пристально взглянула на старика:
— Будь осторожен, Бидитал.
Она увидела, как чародей слегка побледнел, затем кивнул:
— Я всегда осторожен, Избранная.
Легким взмахом руки она позволила ему удалиться.
Бидитал снова поклонился и, опираясь на клюку, зашаркал прочь из залы. Через промежуточные палаты, мимо дюжины молчаливых воинов пустыни, затем наконец наружу, на холодный ночной воздух.
Отозвать тени, Избранная? Приказ или нет, я не настолько глуп, чтобы сделать это.
Тени собрались вокруг него, когда он шагал по узкому проходу меж шатров и хижин. Ты помнишь тьму?
Бидитал улыбнулся про себя. Скоро этот фрагмент раздробленного Пути может стать самостоятельным миром. И у богини Вихря возникнет потребность в жречестве, иерархии власти в мире смертных. И в этой иерархии не будет места для Ша’ик, за исключением разве что небольшого святилища, посвящённого её памяти.
Безусловно, сейчас нужно без промедлений разобраться с Малазанской империей, и для этого Ша’ик — как сосуд силы Вихря — может пригодиться. Эта особая дорога теней была воистину узкой. Бидитал подозревал, что союз Фебрила с напанцем и Камистом Релоем лишь временный. Старый безумец не питает симпатий к малазанцам. Скорее всего, замыслы Фебрила содержали в себе скрытое финальное предательство, которое заключалось во взаимном истреблении всех интересов, кроме его собственных.
И я не могу раскрыть подлинный его смысл — мой недостаток, который не оставляет мне выбора. Я должен… упредить заговорщиков. Должен быть на стороне Ша’ик, поскольку именно её рука сокрушит их.
Раздалось шипение призрачных голосов, и Бидитал в испуге остановился, оторвавшись от своих мрачных раздумий.
И увидел перед собой Фебрила.
— Плодотворна ли была твоя аудиенция у Избранной, Бидитал?
— Как всегда, Фебрил, — улыбнулся Бидитал, удивляясь тому, как дряхлый Высший маг умудрился подобраться к нему так близко прежде, чем его заметили тайные телохранители: — Чего ты от меня хочешь? Уже поздно.
— Час настал, — сказал Фебрил низким, скрипучим голосом. — Ты должен выбрать. Присоединись к нам или отступи в сторону.
Бидитал поднял брови:
— А нет ли третьего варианта?
— Если ты имеешь в виду, что будешь бороться с нами, то ответ, к сожалению, «нет». Правда, я советую пока отказаться от обсуждения этого вопроса. Лучше услышь, какую награду мы тебе уготовили — награду, которую ты обретёшь вне зависимости от того, присоединишься ли к нам или устранишься с нашего пути.
— Награду? Я слушаю, Фебрил.
— Ша’ик сгинет, равно как и Малазанская империя. Семь Городов вновь станут свободными, как и ранее. Однако Путь Вихря останется, вернётся к Дриджне — к культу Апокалипсиса, который всегда находился в сердце восстания. Такой культ нуждается в наставнике, Высшем жреце, сокрытом в грандиозном, богатом храме и надлежащим образом почитаемом всеми. И какой вид ты бы хотел придать этому культу? — Фебрил улыбнулся. — Похоже, ты уже начал, Бидитал. О да, мы знаем о твоих… особых детях. И вот, представь, что все Семь Городов в твоём распоряжении. Все жители Семи Городов, коим оказана честь прислать тебе своих нежеланных дочерей.
Бидитал облизнул губы, его глаза забегали:
— Я должен это обдумать…
— Времени уже не осталось. Стань одним из нас или отступи.
— Когда вы начнёте?
— О, Бидитал, мы уже начали. До прихода адъюнкта с её легионами — считаные дни. Мы уже расставили своих агентов, они все на местах, готовы исполнить данные им поручения. Время колебаний прошло. Решайся. Сейчас.
— Хорошо. Ваш путь ясен, Фебрил. Я принимаю ваше предложение. Но мой культ останется в той форме, какую я для него выберу. Никаких вмешательств…
— Никаких. Таково обещание…
— Чьё?
— Моё.
— А что насчёт Корболо Дома и Камиста Релоя?
Улыбка Фебрила стала шире:
— Чего стоят их клятвы, Бидитал? Корболо Дом уже как-то присягал Императрице. Так же, как он присягнул Ша’ик…
Так же, как и ты, Фебрил.
— Значит, мы — ты и я — понимаем друг друга.
— Воистину, понимаем.
Бидитал смотрел, как Высший маг шагает прочь. Он знал, что меня окружают мои духи-тени, однако презрел их. Не было третьего варианта. Прояви я несговорчивость, я был бы уже мёртв. Наверняка. Я чую холодное дыхание Худа, здесь, в этом проходе. Моя защита оказалась… несовершенна. Но как? Ему нужно было раскрыть источник уверенности Фебрила. Прежде, чем он сможет что-нибудь сделать, прежде, чем сделает хотя бы один-единственный ход. И каким именно должен быть этот ход? Предложение Фебрила… заманчиво.
Однако Фебрил обещал не вмешиваться, хотя и проявил самоуверенное безразличие к могуществу, которым уже обладал Бидитал. Безразличие, основанное на сокровенном знании. Никто не будет пренебрегать тем, о чём ничего не знает. Особенно когда всё уже зашло настолько далеко.
Бидитал продолжил путь к своему храму. Он чувствовал себя… уязвимым. Незнакомое ощущение — и оно вызвало дрожь в его руках и ногах.
Слабое, жалящее покалывание — и оцепенение охватило её лёгкие. Скиллара откинула голову назад, не желая выдыхать, поверив на долю мгновения в то, что её потребность в воздухе исчезла. Затем разразилась кашлем.
— Тихо, — прорычал Корболо Дом, перекатывая к ней через одеяло закупоренную бутылку. — Пей, женщина. И раздвинь завесы — я почти ничего не вижу, так глаза слезятся.
Она услышала стук его сапог, торопливо удаляющийся в одну из задних комнат. Кашель прошёл. Ей казалось, что грудь наполнена густой, приторной жидкостью. Голова кружилась, и она попыталась вспомнить, что случилось пару мгновений назад. Приходил Фебрил. Взволнованный, надо полагать. Что-то насчёт её господина, Бидитала. Пик долгожданного триумфа. Фебрил с Корболо Домом скрылись во внутренних комнатах.
Некогда было время, когда — она ни на йоту не сомневалась в этом — её мысли были ясны, хотя Скиллара подозревала, что большинство их были муторными. Так что нет причин скучать по тем дням. Разве что по самой ясности — её остроте, благодаря которой сосредоточение не требовало усилий. Ей так хотелось служить своему господину — и служить хорошо. С отличием, соответствующим её новым обязанностям, принятым ею новым ролям, которые, возможно, не требовали бы отдаваться мужчинам. Однажды Бидитал станет неспособен, как сейчас, уделять внимание каждой из новых девочек — их станет слишком много, даже для него. Она была уверена, что сможет проводить обрезания, удалять удовольствие.
Конечно, они могут не оценить это освобождение. Поначалу. Но она поможет им. Ласковые слова и много дурханга, чтобы притупить телесную боль… и негодование.
Чувствовала ли она негодование? Откуда взялось это слово, явившееся столь внезапно и неожиданно в её мыслях?
Скиллара села, метнулась с подушек к тяжелым завесам, не пускавшим холодный воздух снаружи. Голая, она, тем не менее, не замечала холода. Лёгкое неудобство от тяжести в неприкрытой груди. Она была беременна дважды, но Бидитал позаботился об этом, дав ей горькое зелье, которое разрушило зародыши и вымыло их прочь из тела. Тогда была такая же тяжесть, и она подумала, уж не осело ли в ней в очередной раз семя напанца.
Скиллара возилась с завязками, пока одна из завес не упала и она не увидела тёмную улицу снаружи.
У входа, в нескольких шагах слева от неё, виднелись два стражника. Оба оглянулись. Лица скрыты шлемами и капюшонами телаб. И кажется, оба продолжают пялиться, хотя и не произносят ни приветствий, ни комментариев.
Странное отупение разлилось в ночном воздухе, как если бы дым, наполнявший комнату в шатре, постоянно держался перед её глазами, затемняя всё, на что она смотрела. Скиллара постояла ещё мгновение, затем двинулась к выходу.
Фебрил не завязал за собой полог. Она отбросила его и ступила меж двух стражей.
— Ну что, Скиллара, закончил он с тобой сегодня? — спросил один.
— Я хочу выйти. Здесь тяжело дышать. Мне кажется, я тону.
— Тонешь в пустыне, ага, — хрюкнул другой, затем рассмеялся.
Пошатываясь, она вышла, направившись куда глаза глядят.
Тяжело. Переполняет. Тону в пустыне.
— Не в эту ночь, девочка.
Оборачиваясь, она споткнулась, раскинула для равновесия руки и скосила взгляд на стража, который следовал за ней:
— Что?
— Фебрил устал от твоей слежки. Он желает, чтобы Бидитал ослеп и оглох в этом лагере. Мне даже жалко, Скиллара. Жалко. Честно. — Стражник взял её за руку, его пальцы плотно сжались. — Как по мне, это даже милосердно, а я уж постараюсь сделать это не больно. Ты ведь мне нравилась когда-то. Всегда такая улыбчивая, хоть по большей части и от дурханга, — говорил он, продолжая вести её прочь с главной улицы, в заваленные мусором переходы между шатрами. — Только хочется сперва тобой насладиться. Как последнее воспоминание любви, лучше ведь истинный сын пустыни, чем кривоногий напанец, верно?
— Ты хочешь меня убить?
Эта мысль далась ей нелегко, вообще думать было нелегко.
— Боюсь, придётся, крошка. Не могу я ослушаться своего господина, особенно в этом. Но ты радуйся, что это буду я, а не какой-то чужак. Потому что я не буду жесток, говорил ведь уже. Вот здесь, в развалинах, Скиллара, — видишь, пол чисто выметен, — тут такое частенько бывает, только все следы убирают сразу, так что никаких улик не остаётся, правильно? А в саду есть старый колодец для трупов.
— Ты хочешь бросить меня в колодец?
— Не тебя, только твой труп. А душа твоя пройдёт через Худовы врата, крошка. В этом я уверен. А сейчас ложись-ка сюда, на мой плащ. Давно я глядел на твоё чудесное тело, а коснуться не мог. Так мечтал поцеловать эти губы…
Она лежала на плаще, глядя на тусклые, размытые звёзды, в то время как стражник отстегнул пояс с мечом и начал снимать броню. Видела, как он достал нож с блестящим чёрным клинком и отложил его в сторону, на покрытый плитами пол.
Затем его руки раздвинули ей бёдра.
В этом нет удовольствия. Оно прошло. Он красивый мужчина. Супруг женщины. Он ценит удовольствие превыше дела, как и я, кажется, ценила когда-то. Но теперь я ничего не знаю об удовольствии.
Не осталось ничего, кроме дела.
Плащ пошёл складками под ней, когда кряхтение стража наполнило ей уши. Она спокойно потянулась в сторону и сомкнула пальцы на рукоятке ножа. Подняла оружие, обхватила его двумя руками и занесла над стражником.
Затем направила нож вниз, в нижнюю часть спины; лезвие проскочило меж двух позвонков, рассекая хребет, остриё продолжало прерывисто двигаться, когда пробило мембраны и глубоко вошло между ободочной и прямой кишкой.
Стражник излился в неё в момент смерти, его содрогания стали судорожными; дыхание с шипением вышло из внезапно ослабевшего рта, когда его лоб ткнулся в каменный пол рядом с её правым ухом.
Скиллара оставила нож, всаженный на половину клинка — так глубоко, насколько хватило сил, — в спине и толкала обмякшее тело до тех пор, пока не перекатила его на бок.
Женщина пустыни — вот твоё последнее любовное воспоминание.
Скиллара села. Ей хотелось кашлять, но она сдерживалась, пока позыв не прошёл. Всё тяжелее и тяжелее.
Я — заполненный сосуд, однако во мне всегда находится место для чего-то ещё. Больше дурханга. Больше мужчин и их семени. Мой господин нашёл во мне место удовольствия и удалил его. Всегда полна, но никогда не переполнена. Нет дна в этом сосуде. Вот что он сделал.
Со всеми нами.
Пошатнувшись, она встала. Посмотрела вниз на труп стражника и мокрые пятна, расплывающиеся под ним.
Звук сзади. Скиллара обернулась.
— Ах ты драная душегубка!
Она нахмурилась, глядя на второго стражника, когда тот приблизился, выхватив кинжал.
— Дурак, хотел с тобой наедине побыть. И вот что получил, пренебрёгши приказом Фебрила, — а я предупреждал его…
Скиллара заворожённо смотрела на руку, сжимавшую кинжал, и потому пропустила мгновение, когда вторая рука вскинулась, тяжело ударив её костяшками в челюсть.
Моргнув, она очнулась от болезненных толчков. Её волокли за руку через мусор. Откуда-то сверху, отравляя воздух, текла вонь выгребной ямы, тёплая, густая, как туман. Её губы были разбиты, а рот наполнен кровью. Плечо руки, за которую тянул стражник, пульсировало болью.
Воин бормотал:
— …тоже мне, красотка. Худа с два. Особенно когда потонет в дерьме. Вот дурень, помер ведь ни за что. Задание-то было плёвое. Полно же шлюх в этом треклятом лагере. Что… кто…
Он остановился.
Повернув голову, Скиллара уловила размытое мелькание приземистой фигуры, появившейся из темноты.
Стражник отпустил её запястье, и рука с лёгким стуком упала в мокрую, гадкую грязь. Скиллара увидела, как стражник потянулся за мечом.
Затем голова его резко вскинулась, раздался звук крошащихся зубов, а следом хлынула горячая струя, которая забрызгала Скилларе бёдра. Кровь.
Ей показалось, что она увидела странный изумрудный блеск, идущий от одной из рук убийцы стражника — рук с когтями, как у огромного кота.
Незнакомец переступил через скорченное тело, которое уже перестало шевелиться, и медленно присел рядом со Скилларой.
— Я искал тебя, — проворчал он, — вернее, я только сейчас это понял. Примечательно, как отдельные жизни впадают в этот хаос, снова и снова, и всех засасывает один большой водоворот. Который вертится круг за кругом и, похоже, всегда тянет вниз. Всегда вниз. Глупцы мы все, когда думаем, что можем вырваться из этого потока.
Тени странно лежали на нём. Словно он стоял под пальмами или высокими травами, — но нет, над приземистым широкоплечим мужчиной раскинулось лишь ночное небо. Татуировки, догадалась она, как полосы у тигра.
— Много убийств в последнее время, — пробормотал он, глядя на неё янтарными глазами. — Видно, кто-то решил опустить все концы в воду.
Скиллара видела, как потянулась вниз эта светящаяся когтистая рука. И легла — тёплая, ладонью вниз — меж её грудей. Кончики когтей укололи кожу, и дрожь побежала по всему телу.
Дрожь распространялась, горячо текла по жилам. Этот жар внезапно стал неистовым, в горле, в лёгких, между ног.
Мужчина проворчал:
— Я думал, это от чахотки, такое хриплое дыхание. Но нет, это просто от переизбытка дурханга. Что же до остального, этих вот странных идей насчёт удовольствия — того, чего Бидитал никогда бы не позволил вам познать… Боль — не враг удовольствию. Нет, боль — только путь, ведущий к безразличию. А безразличие разрушает души. Конечно, Бидиталу нравится разрушать души — превращать их в отражение своей собственной.
Если он и продолжал говорить, Скиллара не слушала. Давно потерянные ощущения затопили её, всего лишь слабо притуплённые остатками ублажающей дымки дурханга. Она чувствовала, что её промежностью на славу попользовались, но знала, что это ощущение пройдёт.
— Негодование.
Незнакомец подхватил её на руки, но замешкался:
— Что ты сказала?
Негодование. Да. Именно так.
— Куда ты тащишь меня? — Вопрос прозвучал, когда она на мгновенье перестала кашлять и оттолкнула его руки, чтобы повернуться и сплюнуть мокроту, пока он отвечал.
— В мой храм. Не бойся, там безопасно. Ни Фебрил, ни Бидитал не найдут тебя там. Это исцеление с помощью силы, девочка. Теперь тебе нужно поспать.
— Что ты хочешь со мной сделать?
— Пока не знаю. Думаю, мне понадобится твоя помощь — и скоро. Но выбор за тобой. Тебе не придётся… делать ничего такого, чего бы ты сама не захотела. И если ты просто решишь уйти, что ж, тоже хорошо. Я дам тебе денег и припасов — и, возможно, даже найду лошадь. Обсудим это завтра. Как тебя зовут?
Он снова потянулся и легко поднял её.
— Скиллара.
— Я — Геборик, Дестриант Трича, Тигра Лета и бога войны.
Она посмотрела на него снизу вверх, когда он, неся её на руках, двинулся в путь.
— Боюсь, я разочарую тебя, Геборик. Думаю, я сыта по горло жрецами.
Она ощутила, как Геборик пожал плечами, затем улыбнулся, глядя на неё:
— Всё в порядке. Я тоже.
Фелисин проснулась вскоре после того, как Л’орик вернулся со свежезарезанным ягнёнком для своего демона-фамильяра, Серожаба. Наверное, подумал Высший маг, услышала, как кости затрещали.
Аппетит демона был ненасытен, и Л’орика восхитила бы его целеустремлённость, если бы не неопрятность Серожаба во время еды.
Закутавшись в одеяло, Фелисин поднялась и подошла к Л’орику. Она молчала — волосы в беспорядке вились вокруг её юного загорелого лица — и смотрела, как демон поглощает остатки ягнёнка с громким, яростным чавканьем.
— Серожаб, — пробормотал Л’орик. — Мой новый фамильяр.
— Твой фамильяр? Ты уверен, что не наоборот? Эта тварь может съесть нас обоих.
— Наблюдательна. Она права, друг Л’орик. Жалко. Буду ходить вразвалочку. Увы. Оцепенела. Уязвима. Безутешна. Одинока.
— Ладно, — улыбнулся Л’орик. — Союз — лучшее определение для наших взаимоотношений.
— У тебя на сапогах грязь. И кусочки тростника и травы.
— Я путешествовал этой ночью, Фелисин.
— В поисках союзников?
— Невольно. Нет, я искал ответы.
— И как, нашёл?
Он поколебался, затем вздохнул:
— Кое-что. Меньше, чем надеялся. Но я вернулся, узнав одну вещь наверняка: ты должна уходить. Чем быстрей, тем лучше.
Её взгляд стал пристальным.
— А как же ты?
— Я поеду за тобой, как только смогу.
— Значит, мне уходить одной?
— Нет. С тобой пойдёт Серожаб. И ещё кое-кто… я надеюсь.
Она кивнула:
— Я готова. Хватит с меня этого места. Я больше не мечтаю о мести Бидиталу. Просто хочу уйти. Это трусость с моей стороны?
Л’орик медленно покачал головой:
— О Бидитале позаботятся, девочка, — в меру совершённых им преступлений.
— Если ты замышляешь убить его, не советую посылать Серожаба со мной. Бидитал могуществен — возможно, больше, чем ты догадываешься. Я могу уйти одна — в конце концов, никто за мной не погонится.
— Нет. Как бы мне ни хотелось убить Бидитала самому, это случится не от моей руки.
— Есть что-то зловещее в том, что ты говоришь, точнее, в том, чего ты не говоришь, Л’орик.
— Здесь произойдёт схождение, Фелисин. Здесь будет… большая бойня.
— Тогда почему ты остаёшься?
— Чтобы видеть, девочка. Столь долго, сколько смогу.
— Почему?
Он поморщился:
— Как я сказал, я по-прежнему ищу ответы.
— И они настолько важны, чтобы ты рисковал ради них жизнью?
— Именно. А теперь я доверю тебя на время Серожабу. Ты в безопасности, и когда я вернусь, надо будет собраться в дорогу и приготовить лошадей.
Она взглянула на чешуйчатое обезьяноподобное существо о четырёх глазах:
— В безопасности, говоришь. По крайней мере, до той поры, пока он не проголодается.
— Признателен. Буду защищать её. Но не уходи надолго. Ха-ха.
Когда Геборик вышел наружу, чтобы дождаться гостя, на востоке в небе забрезжил рассвет. Дестриант оставался в тени — настолько, насколько был способен, скрываясь не от Л’орика — который теперь возник в его поле зрения и приближался большими шагами, — но от прочих соглядатаев. Они могли хорошо разглядеть фигуру, скорчившуюся у входа в шатёр, но не более, так как он накинул на себя широкий плащ, натянул на голову капюшон и держал руки под полами.
Приблизившись, Л’орик замедлил шаг. От этого человека можно было не скрывать правду, и Геборик улыбнулся, увидев, как округлились глаза Высшего мага.
— Да, — пробормотал Геборик. — Хотя и без моего желания. Но дело сделано, и я смирился с этим.
— И каковы же интересы Трича здесь? — спросил Л’орик после долгой, гнетущей паузы.
— Будет битва, — ответил Геборик, пожимая плечами. — Сверх того… что ж, я не уверен. Увидим, думаю.
Л’орик взглянул устало.
— Я надеялся убедить тебя уйти. Забрать Фелисин отсюда.
— Когда?
— Этой ночью.
— Передвинь её стоянку на лигу, прочь за северо-восточный край оазиса. Три осёдланные лошади и ещё три вьючные. Еда и вода, в достаточном количестве на троих, чтобы хватило до Г’данисбана.
— Троих?
Геборик усмехнулся:
— Может, ты не заметил, но есть определённая… поэтичность в том, что нас всегда трое.
— Хорошо. И сколько ей придётся ждать?
— Столько, сколько она сама считает приемлемым, Л’орик. Как и ты, я намерен остаться здесь ещё на несколько дней.
Высший маг опустил веки.
— Схождение.
Геборик кивнул.
Л’орик вздохнул:
— Дураки мы с тобой, оба.
— Наверное.
— Я-то надеялся на союз между нами, Призрачные Руки.
— Он существует, Л’орик, более или менее. В достаточной мере, чтобы гарантировать безопасность Фелисин. Правда, не то чтобы мы так уж хорошо справлялись с этим до сих пор. От меня могло быть больше толку, — проворчал Геборик.
— Меня удивляет, что ты, зная, что Бидитал с ней сделал, не стремишься ему отомстить.
— Отомстить? Какой в этом смысл? Нет, Л’орик, у меня есть лучший ответ на зверства Бидитала. Предоставить его собственной участи…
Высший маг вздрогнул, потом улыбнулся:
— Странно, совсем недавно я сказал те же слова Фелисин.
Геборик смотрел, как маг уходит прочь. Спустя мгновение Дестриант развернулся и вошёл в свой храм.
— Есть в них… что-то непреклонное.
Они стояли на пути приближавшихся легионов, видели, как железо течёт, словно расплавленный металл, в столбе пыли, уходившем вертикально вверх и таявшем в небе под ударами пустынных ветров. От слов Леомана Корабб Бхилан Тэну’алас поёжился. Пыль оседала в складках его потрёпанной телабы; воздух вблизи Стены Вихря был тяжёл от песчаной взвеси, крупицы которой забивались ему в рот.
Леоман обернулся в седле, взглянул на своих воинов.
Уперев расщеплённое метательное копьё в стремя, Корабб выпрямился в седле. Он устал. Практически каждую ночь они устраивали налёты, и даже если его собственный отряд не участвовал в открытом бою, всё равно были отступления в укрытие, точечные контратаки, затем бегство. Всегда бегство. Если бы Ша’ик дала Леоману пять тысяч воинов, это адъюнкту и её армии пришлось бы отступать. Всю дорогу обратно до Арэна, ковыляя и получая удар за ударом.
Как бы там ни было, Леоман сделал всё возможное, и они провели — проливая кровь — несколько отличных дней. Более того, изучили тактику адъюнкта и нрав её солдат. Не единожды согласованное давление на регулярную пехоту прогибало её, и будь у Леомана больше воинов, он мог бы дожать врага и разбить его наголову. Но затем являлись Голловы «Выжженные слёзы», или виканцы, или эти проклятые морпехи, и воины пустыни бежали. Бежали в ночь, преследуемые конниками, столь же умелыми и упорными, как и сами воины Леомана.
Осталось семь сотен или около того — им пришлось бросить многочисленных раненых, которых нашли и вырезали хундрильские «Выжженные слёзы», забрав различные части их тел в качестве трофеев.
Леоман вновь посмотрел впёред.
— Вот и всё.
Корабб кивнул. Малазанская армия доберётся до Стены Вихря к сумеркам.
— Быть может, её отатарал не сработает, — предположил он. — И может быть, богиня уничтожит их всех этой самой ночью.
Морщинки вокруг глаз Леомана стали глубже, когда он прищурился, глядя на наступающие легионы.
— Не думаю. В магии Вихря нет ничего чистого, Корабб. Нет, битва состоится, на самом краю оазиса. Корболо Дом будет командовать Воинством Апокалипсиса. А мы с тобой, да ещё, похоже, Маток, найдём себе подходящее местечко… чтобы на это посмотреть.
Корабб наклонился в седле и сплюнул.
— Наша война закончилась, — подытожил Леоман, подбирая поводья.
— Мы будем нужны Корболо Дому, — заявил Корабб.
— Если так, мы пропали.
Пришпорив коней, они поскакали сквозь Стену Вихря.
Он мог скакать галопом полдня, потом отпустить яггского коня в размашистый шаг примерно на колокол и снова скакать галопом до заката. Погром был не таким, как все прочие кони, которых знавал Карса, включая его тёзку. Теблор подъехал достаточно близко к Угарату, чтобы увидеть часовых на стене, и, разумеется, горожане выслали два десятка всадников, чтобы помешать ему проехать по широкому каменному мосту через реку — всадников, которые могли оказаться там гораздо раньше него.
Но Погром понял, что нужно: вытянув вперёд шею, с галопа перешёл в карьер, и они оказались на месте на пятьдесят корпусов впереди преследователей. Пешеходы на мосту брызнули с пути, и проём был достаточно широк, чтобы можно было легко объехать телеги и фургоны. Они пересекли всю ширь реки Угарат, достигнув другой стороны в течение дюжины ударов сердца, грохот копыт Погрома сменил тембр, когда под ногами коня камень уступил место плотно утоптанной земле и они въехали в Угарат-одан.
Казалось, расстояние утратило значение для Карсы Орлонга. Погром нёс его без всяких усилий. Не было нужды в седле, и единственного повода, обёрнутого вокруг шеи жеребца, ему было вполне достаточно для управления зверем. Также теблор не стреноживал коня на ночь, отпустив его пастись среди необозримых трав, раскинувшихся со всех сторон.
Северная часть Угарат-одана сужалась меж излучин двух главных рек — Угарата и другой, которая, как припомнил Карса, звалась то ли Мерсин, то ли Талас. Гряды холмов убегали с севера на юг, разделённые двумя реками, их вершины и склоны за тысячи лет были плотно утоптаны сезонными миграциями бхедеринов. Эти стада исчезли, хотя кости остались там, где хищники и охотники настигли животных, и земля эта теперь использовалась как временное пастбище, редко посещаемое, и то лишь в сезон дождей.
За неделю, потребовавшуюся для того, чтобы пересечь холмы, Карса не видел ничего кроме следов пастушьих лагерей, межевых камней и травоядных животных — антилоп и каких-то разновидностей крупных оленей, — которые паслись только по ночам, а днём отлёживались в низинах, сплошь заросших высокой пожелтевшей травой. Их можно было легко вспугнуть и потом догнать, так что Карса без проблем добывал мясо и частенько пировал.
Река Мерсин была мелкой, почти высохшей к концу засушливого сезона. Перейдя её вброд, он поехал на северо-восток, скача по тропам, идущим вдоль южных склонов Таласских гор, затем на восток, к городу Лато-Ревай, что на самом краю Священной пустыни.
Он пересёк дорогу южнее городских стен ночью, избегая всяких встреч, и достиг перевала, что вёл в Рараку, к рассвету следующего дня.
Всепоглощающая спешка двигала им. Теблор был не в состоянии объяснить себе это желание, но не сомневался в нём. Он долго отсутствовал; и хотя не верил, что битва в Рараку состоялась, но чувствовал, что она надвигается.
И Карсе хотелось быть там. Не затем, чтобы убивать малазанцев, но для того, чтобы прикрыть спину Леоману. Но в этом, как он хорошо понимал, крылась и более тёмная правда. Битва, пожалуй, станет днём хаоса, и Карсе Орлонгу предназначено причаститься ему. Ша’ик там или не Ша’ик, есть в её лагере люди, что заслуживают лишь смерти. И я дарую её им. Его не заботил перечень причин, нанесённых оскорблений, проявленного неуважения, совершённых преступлений. Он был давно и полностью равнодушен, равнодушен ко столь многим вещам. Величайшие силы его духа были обузданы, и среди них — потребность творить справедливость, действовать решительно, в истинно теблорской манере.
Слишком долго терпел я вероломных и злонамеренных. Теперь мой меч взыщет с них.
Ещё меньше тоблакайского воина интересовал перечень имён, поскольку имена взывали к обетам, а он был сыт обетами. Нет, он будет убивать, подчиняясь настроению.
Карса предвкушал своё возвращение.
Если только поспеет вовремя.
Спускаясь по склонам, ведущим в Священную пустыню, он с облегчением увидел далеко на севере и востоке красный гребень яростной Стены Вихря. До неё теперь остались считаные дни.
Он улыбнулся этому отдалённому гневу, ибо понимал его. Сдерживаемая, скованная столь долго богиня вскоре сможет дать волю своей ярости. Карса чувствовал её голод, столь же ощутимый, как и родственные души в его мече. Оленья кровь была столь жидкой…
Он осадил Погрома в старом лагере у края солончака. Склоны позади могли дать последний корм и воду для коня по эту сторону Стены Вихря, поэтому теблор потратил некоторое время, чтобы собрать травы в дорогу, а также наполнить мехи водой из источника в десяти шагах от лагеря.
Карса соорудил костёр, использовав последние кизяки из Ягг-одана, — что он делал довольно редко, — и сразу после еды открыл мешок, где лежала разрубленная ’Сибалль, и впервые извлёк оттуда её останки.
— Так спешишь со мной разделаться? — спросила ’Сибалль сухим, дребезжащим голосом.
Глядя на существо сверху вниз, он прорычал:
— Мы заехали далеко, Ненайденная. Прошло много времени с тех пор, как я последний раз тебя видел.
— Тогда зачем ты пожелал увидеть меня теперь, Карса Орлонг?
— Не знаю. Но уже сожалею об этом.
— Я видела свет солнца сквозь переплетение ткани. Всё лучше, чем темнота.
— Какое мне дело до твоих предпочтений?
— Такое, Карса Орлонг, что мы принадлежим к одному и тому же Дому. Дому Цепей. Наш господин…
— У меня нет господина, — прорычал теблор.
— Всё, как он сам того пожелал, — ответила ’Сибалль. — Увечный бог не ожидает от тебя коленопреклонений. Он не отдаёт приказов своему Смертному Мечу, своему Рыцарю Цепей, — ибо это то, что ты есть, роль, для которой ты создавался с самого начала.
— Я не из этого Дома Цепей, т’лан имасска. И я не приму нового ложного бога.
— Он не ложный, Карса Орлонг.
— Такой же ложный, как и ты, — сказал воин, оскалив зубы. — Пусть он предстанет предо мной, и мой меч ответит за меня. Ты говоришь, что меня создали. Тем более он должен за это ответить.
— Боги сковали его.
— Что это значит?
— Они приковали его, Карса Орлонг, к мёртвой земле. Он искалечен. Охвачен вечной болью. Заточение изуродовало его, и теперь он ведает лишь страдание.
— Ну так я разобью его оковы…
— Приятно слышать…
— …а затем убью его.
Карса схватил разрубленную нежить за единственную руку и запихал обратно в мешок. Затем встал.
Великие свершения ждали его. И это было приятно.
Этот Дом — просто очередная тюрьма. Хватит с меня тюрем. Воздвигни вокруг меня стены — и я обрушу их.
Усомнись в моих словах, Увечный боже, — и пожалеешь…