Книга: Дом Цепей
Назад: Глава девятая
Дальше: Глава одиннадцатая

Глава десятая

Всё, что сломалось,
да будет отброшено,
хоть и рокочет
раскатами веры
всё тише и тише
эхо.

Рыбак.
Аномандарис (Прелюдия)
День, когда пробудились Лики в Скале, удостоился среди теблоров особой песни. Но теперь Карса Орлонг уже знал, что воспоминания о прошлом его народа искажались. Подвергались забвению, если были неприятными, раздувались ненасытным пламенем славы, если оказывались героическими. Поражение превращалось в победу в хитросплетениях каждого сказания.
Хотел бы он, чтобы Байрот был ещё жив, чтобы его проницательный спутник не только являлся Карсе во снах или в образе, высеченном в окаменевшей древесине, образе, которому случайное движение резца придало выражение ироничное, почти издевательское.
Байрот мог рассказать Карсе многое из того, что ему нужно было сейчас знать. Хотя Карса наведывался в священную рощу часто и знал её лучше, чем Байрот или Дэлум Торд, и потому сумел передать подобие Семи Ликов довольно точно, чего-то важного не хватало в этих изваяниях. Возможно, подвёл недостаток природного дарования, однако не помешал же он придать сходство статуям Байрота и Дэлума? Энергия жизни будто текла из этих подобий, будто слилась с воспоминаниями самой окаменевшей древесины. Словно они разделили чувство всего леса, который будто ждал прихода весны, возрождения под звёздным колесом, — и два воина тоже ожидали прихода новой поры.
Однако Рараку не знала смены сезонов. Сама Рараку была вечной в своём величии, в вечном ожидании возрождения. Терпение, воплощённое в камне, в беспокойном, бесконечном шёпоте песков.
Карсе Священная пустыня казалась идеальным местом для Семи богов теблоров. Возможно, думал он, медленно шагая вдоль ряда высеченных в стволах ликов, какая-то часть этого сардонического чувства ядом проникла в руки. И если так, изъян он своими глазами увидеть не сможет. Мало что в ликах богов позволяло передать выражение или настроение — Карса вспоминал кожу, туго натянутую на широкий, крепкий костяк, выступающие, мощные надбровные дуги, которые погружали глазницы в глубокую тень. Широкие, плоские скулы, тяжёлые, скошенные челюсти… животный облик, столь не схожий с чертами самих теблоров…
Карса нахмурился, остановившись перед Уругалом, лик которого, как и остальных богов, он вырезал вровень с собственными глазами. Змеи скользили по его пыльным босым ногам — лишь они явились, чтобы составить теблору компанию в роще. Солнце уже начало опускаться, но жара пока не ослабевала.
После долгого раздумья Карса вдруг сказал вслух:
— Байрот Гилд, взгляни со мною на нашего бога. Скажи, что не так. Где я ошибся? В этом ведь заключался твой самый великий талант, верно? Ясно видеть всякий мой ложный шаг. Ты можешь спросить: чего я хотел добиться этими изваяниями? Так ты бы спросил, ибо это единственный вопрос, который стоит ответа. Но его у меня нет — ах, да, слышу, как ты смеёшься над моими жалкими словами. — У меня нет ответа. — Видно, я вообразил, что тебе захочется, чтоб они составили вам компанию, Байрот. Великие теблорские боги, что некогда пробудились.
В виденьях шаманов. Пробудились в снах. Там и только там. Но теперь, когда я познал вкус этих снов, я понимаю, что в том нет ничего общего с песней. Совсем ничего.
Карса нашёл эту поляну, когда искал одиночества, и одиночество стало вдохновеньем для его художественных творений. Но теперь, закончив, теблор уже не чувствовал себя здесь в одиночестве. Он принёс сюда собственную жизнь, наследие своих деяний. И поляна перестала быть убежищем, а потребность вновь и вновь возвращаться сюда порождала приманка его собственных трудов. И он приходил, чтобы вновь ходить среди змей, которые неизменно выползали поприветствовать теблора, приходил, чтобы слушать шёпот песков под стон пустынного ветра — песков, которые летели на эту поляну и ласкали деревья и лики в камне своим бескровным касанием.
Рараку дарила иллюзию того, что время остановилось, словно вся вселенная задержала дыхание. Тонкий обман. За яростной стеной Вихря вновь и вновь переворачивались песочные часы. Армии собрались и выступили в поход, топот сапог, звон доспехов и снаряжения — смертоносный грохот и рёв. А на далёком континенте — теблоры в осаде.
Карса продолжал неотрывно смотреть на каменный лик Уругала. Ты — не теблор. Но утверждаешь, что ты — наш бог. Ты пробудился в Скале — давным-давно. Но что было прежде? Где был ты тогда, Уругал? Ты и шесть твоих жутких спутников?
Карса обернулся на сухой смешок, который послышался с другого конца поляны.
— И это — один из твоих бесчисленный секретов, друг мой?
— Леоман, — пророкотал Карса, — давно же ты не выбирался из своей ямы.
Шагнув вперёд, пустынный воин взглянул на змей.
— Изголодался по живому общению. В отличие от тебя, как видно. — Он указал рукой на резные стволы. — Твоя работа? Вижу двух тоблакаев — стоят в деревьях, точно живые и вот-вот выйдут вперёд. Мне даже тревожно, ибо приходится вспоминать, что ты такой не один. Но кто эти остальные?
— Мои боги, — ответил Карса и, заметив ошеломлённое лицо Леомана, объяснил: — Лики в Скале. На моей родине они украшают собой склон на поляне, которая мало чем отличается от этой.
— Тоблакай…
— Они по-прежнему зовут меня, — продолжал Карса, повернувшись спиной к воину, чтобы вновь разглядывать звериное обличье Уругала. — Когда сплю. Как и сказал Призрачные Руки — меня преследуют.
— Кто, друг мой? Чего твои… боги… требуют от тебя?
Карса бросил взгляд на Леомана, затем пожал плечами:
— Зачем ты искал меня?
Леоман хотел было сказать одно, но передумал и произнёс другое:
— Потому что терпение моё на исходе. Пришли вести о малазанцах. Далёкие поражения. Ша’ик и её немногие приближённые в восторге… но ничего не делают. Здесь мы ждём адъюнктовы легионы. В одном Корболо Дом прав — марш этих легионов должен встречать сопротивление. Но не такое, как он сам того желает. Никакой полномасштабной битвы. Ничего столь драматичного или отчаянного. В любом случае, Тоблакай, Маток дал мне позволение уехать отсюда с отрядом воинов — и Ша’ик согласилась выпустить нас за стену Вихря.
Карса улыбнулся:
— Вот как. И тебе дозволено теребить малазанцев? А-а, так я и думал. Тебе приказали провести разведку, но не дальше холмов за Вихрем. Она не разрешала тебе скакать на юг. Но так ты хоть что-то будешь делать, и оттого я рад за тебя, Леоман.
Голубоглазый воин шагнул ближе.
— Как только я окажусь за стеной Вихря, Тоблакай…
— Она всё равно узнает, — заметил Карса.
— И тем я навлеку на себя её неудовольствие, — презрительно ухмыльнулся Леоман. — Тоже мне новость. А как ты, друг мой? Она тебя называет своим телохранителем, но… когда она в последний раз допускала тебя к себе? В этот треклятый шатёр? Воистину она возродилась, но не той, кем была прежде…
— Она малазанка, — сказал Тоблакай.
— Что?
— Прежде, чем стать Ша’ик. Ты это знаешь не хуже меня…
— Она переродилась! Стала волей богини, Тоблакай. Всё, чем она была прежде, не имеет значения…
— Так говорят, — пророкотал Карса. — Но память её сохранилась. Этими воспоминаниями она скована, точно цепями. Скована страхом, и этот страх рождён секретом, который она не желает раскрывать. И лишь один человек здесь знает этот секрет — Призрачные Руки.
Леоман долго и пристально смотрел на Карсу, затем медленно присел на корточки. Обоих окружали змеи, шелест чешуи по песку звучал тихим фоном. Опустив руку, Леоман смотрел, как вьётся, заползает вверх по ней огнешейка.
— Твои слова, Тоблакай, шепчут о поражении.
Пожав плечами, Карса направился туда, где у подножия каменного дерева лежали его инструменты.
— Эти годы сослужили мне хорошую службу. Твоё общество, Леоман. И Ша’ик Старшей. Когда-то я поклялся, назвав малазанцев своими врагами. Но судя по тому, что я увидел с того часа, они ничуть не более жестоки, чем прочие нижеземцы. Более того, лишь они одни, похоже, исповедуют принцип справедливости. Люди Семи Городов, что так их презирают и хотят прогнать, — они взыскуют лишь власти, которую малазанцы отняли. Власти, которую они использовали, чтобы мучить и запугивать собственный народ. Леоман, ты и тебе подобные ведёте войну против справедливости, и это — не моя война.
— Справедливости? — Леоман оскалился. — Ждёшь, что я начну спорить, Тоблакай? Не буду. Ша’ик Возрождённая говорит, будто в моём сердце нет верности. Быть может, она права. Я слишком много видел. Но остаюсь здесь — ты не задумывался, почему?
Карса извлёк деревянный молоток и зубило.
— Свет уходит, тени становятся глубже. Теперь я понял, дело в свете. Вот что не так с ними.
— Апокалипсис, Тоблакай. Распад. Уничтожение. Всего. Всякого человека… нижеземца. Со всеми нашими ужасами — со всем, что мы делаем друг с другом. Извращениями, жестокостями. На каждое проявление доброты и милосердия приходится десять тысяч зверств. Верность? Да, нет во мне верности. Уж точно — не к своему народу, и чем быстрее мы себя истребим, тем лучше будет этот мир.
— Свет, — произнёс Карса, — делает их почти похожими на людей.
Тоблакай был настолько занят своими мыслями, что не заметил, как сузились глаза Леомана, как воин с трудом смолчал.
Ибо нельзя становиться между человеком и его богами.
Голова змеи поднялась перед лицом Леомана, покачиваясь, сверкая быстрым язычком.

 

— Дом Цепей, — пробормотал Геборик с чрезвычайно кислой миной.
Бидитал вздрогнул, хотя трудно было понять — от страха или от удовольствия.
— Грабитель. Супруга. Развязанные… Вот это интересно, да? По всему миру, словно разбитые…
— Откуда взялись эти изображения? — веско спросил Геборик.
После каждого взгляда на деревянные карты с лакированными картинками — пусть и размытыми для его глаз — во рту бывшего жреца появлялся вкус желчи. Я чувствую… изъяны. В каждой из них. И это не случайность, не слабость руки, которая их написала.
— В их подлинности, — ответил Л’орик, — сомнений нет. Сила, которая от них исходит, пахнет чародейством. Никогда прежде я не видел настолько бурного рождения в Колоде. Даже Дом Тени не…
— Дом Тени! — взорвался Бидитал. — Эти обманщики и близко не подошли к тому, чтобы открыть истинную силу этого Владения! Нет, в этом новом доме его тема чиста. Несовершенство торжествует, хаос и роковая случайность венчают всё и вся…
— Тихо! — прошипела Ша’ик, крепко обхватив себя руками. — Нам нужно об этом подумать. Всем молчать. Дайте подумать!
Геборик некоторое время пристально смотрел на неё, пытаясь заставить свои глаза дать чёткую картинку. Карты из нового Дома явились в тот же день, что и вести о потерях малазанцев в Генабакисе. И с того времени полководцы Ша’ик лишь ссорились и спорили — столь часто, что этого хватило, чтобы приглушить радость от того, что её брат, Ганос Паран, жив, а теперь привело её в непривычно раздражённое состояние.
Дом Цепей вплетён в их судьбы. Коварное вторжение, инфекция, против которой у них не было возможности защититься. Но станет ли Дом врагом или потенциальным источником обновлённой силы? Похоже, Бидитал изо всех сил пытался убедить себя в последнем, явно не без примеси растущего разочарования в Ша’ик Возрождённой. С другой стороны, Л’орик был склонен разделить мрачные предчувствия Геборика; а вот Фебрил — единственный из всех — ничего не сказал по этому поводу.
Воздух в шатре был спёртый, пропитанный человеческим потом. Геборик больше всего хотел уйти, сбежать, но чувствовал, что Ша’ик держится за него, и это духовное касание было куда более отчаянным, чем всё, что он чувствовал прежде.
— Покажи ещё раз новую Независимую карту.
Да. В тысячный раз.
Нахмурившись, Бидитал покопался в Колоде, затем вытащил карту и положил в центре коврика из козлиной шерсти.
— Если и есть повод сомневаться в какой-то из новых карт, — то в этой, — буркнул старик. — Господин Колоды? Абсурд! Как можно управлять неуправляемым?
Воцарилась тишина.
Неуправляемым? Таким, как сама Вихрь?
Ша’ик явно даже не заметила этого намёка.
— Призрачные Руки, я хочу, чтобы ты взял эту карту, прочувствовал её, постарался ощутить всё, что сможешь.
— Ты снова и снова просишь об этом, Избранная, — вздохнул Геборик. — Но я тебе отвечу: нет никакой связи между моими руками и Колодой Драконов. Я тебе ничем не помогу…
— Тогда слушай внимательно, я опишу её. Забудь о своих руках — теперь я обращаюсь к тебе как к бывшему жрецу, как к учёному мужу. Слушай. Лицо скрыто, но можно заключить…
— Скрыто оно потому, — вклинился с презрением Бидитал, — что эта карта — лишь воплощение чьих-то несбыточных мечтаний.
— Если перебьёшь меня ещё хоть раз, пожалеешь, Бидитал, — вспылила Ша’ик. — Я уже довольно тебя слушала по этому поводу. Откроешь рот ещё раз — я вырву тебе язык. Так вот, Призрачные Руки: фигура ростом чуть выше среднего. Алый мазок — шрам или кровь? — рассекает лицо. Рана? Он — да, уверена, что это мужчина, а не женщина — стоит на мосту. Каменном, изрезанном трещинами. Горизонт заполонило пламя. Похоже, сам он и мост — окружены, как будто последователями или слугами…
— Или стражами, — добавил Л’орик. — Прошу прощения, Избранная.
— Стражи? Да, это тоже хороший вариант. Они ведь похожи на солдат, верно?
— На чём, — спросил Геборик, — стоят эти стражи? Видишь землю, на которой они стоят?
— Кости — тут много мелких деталей, Призрачные Руки. Как ты узнал?
— Опиши эти кости, пожалуйста.
— Нечеловеческие. Очень большие. Видна часть черепа — вытянутый, с ужасными клыками. На нём сохранились остатки своеобразного шлема…
— Шлем? На черепе?
— Да.
Геборик умолк. Он начал раскачиваться взад-вперёд, но едва сознавал это движение. В голове его нарастал тяжёлый, погребальный плач, вопль боли и горя.
— Господин, — продолжала Ша’ик дрожащим голосом, — стоит странно. Руки вытянуты, согнуты в локтях, так что ладони свисают по сторонам — очень странная поза…
— А ступни у него сдвинуты?
— Вполне возможно.
Словно остриё. Ровно и бесчувственно Геборик спросил:
— И во что он одет?
— В тесные шелка, судя по блеску. Чёрные.
— Ещё что-то?
— Цепь. Протянулась поперёк груди, с левого плеча до правого бедра. Крепкая цепь чёрного кованого железа. На плечах у него деревянные диски — точно эполеты, только большие — в ладонь каждая…
— Сколько их?
— Четыре. Ты уже что-то понял, Призрачные Руки. Объясняй!
— Да, — пробормотал Л’орик, — у тебя уже есть соображения по этому поводу…
— Врёт он, — прорычал Бидитал. — Все его забыли — даже его собственный бог — и вот он теперь хочет придать себе значительности.
Хриплым, издевательским тоном заговорил Фебрил:
— Бидитал, глупый ты человек, он касается того, что мы не можем почувствовать, и видит то, к чему мы слепы. Говори, Призрачные Руки. Почему Господин стоит в такой позе?
— Потому, — ответил Геборик, — что он — меч.
Но не просто меч. Он меч превыше всех иных — и режет холодно и верно. И меч подобен природе самого этого человека. Он себе прорубает путь. Никто не поведёт его за собой. И вот он стоит передо мной. Я его вижу. Вижу его лицо. О, Ша’ик…
— Господин Колоды, — проговорил Л’орик, затем вздохнул. — Магнит для порядка… в противоположность Дому Цепей — но он стоит один, со стражами или без, а слуг у нового Дома множество.
Геборик улыбнулся:
— Один? Но он всегда был одинок.
— Так почему же ты улыбаешься так, словно сердце твоё разбито, Призрачные Руки?
Я скорблю о человеческом. Эта семья — о, как она враждует сама с собою.
— На это, Л’орик, я не отвечу.
— Ныне я должна поговорить с Призрачными Руками наедине, — объявила Ша’ик.
Но Геборик покачал головой:
— Я уже всё сказал, — даже тебе, Избранная. Добавлю лишь одно и ни словом больше: положитесь на Господина Колоды. Он даст ответ Дому Цепей. Даст ответ.
Чувствуя себя не по годам дряхлым и разбитым, Геборик поднялся на ноги. У него за спиной что-то шевельнулось, затем ладонь юной Фелисин легла ему на запястье. И старик позволил ей вывести себя из зала.
Снаружи уже опустились сумерки, они ознаменовались блеяньем коз, которых вели с пастбищ в загоны. На южной окраине города грохотали конские копыта. Камист Релой и Корболо Дом не явились на собрание, поскольку давали смотр войскам. Обучение велось по малазанскому образцу, и лишь здесь, даже Геборик вынужден был это признать, напанец-полукровка весьма преуспел. Впервые в истории малазанская армия столкнётся с войском, равным ей по выучке, снаряжению — всему, кроме морантской взрывчатки. Тактика и расположение сил будут идентичными, а потому победу принесёт лишь численное превосходство. На взрывчатку ответят чародейством, ибо Армия Вихря могла похвастаться полным отрядом Высших магов, а у Тавор, если верить вестям, не было ни одного. Шпионы в Арэне отметили присутствие двух виканских детей — Нихила и Бездны, — однако утверждали, что оба совершенно сломлены гибелью Колтейна.
Но зачем бы ей понадобились маги? Она ведь несёт отатараловый меч. Впрочем, его защитную мощь невозможно раскинуть над всей армией. О, милая Ша’ик, ты ведь и вправду можешь всё-таки победить свою сестрицу.
— Куда ты хочешь пойти, Призрачные Руки? — спросила Фелисин.
— Домой, девочка.
— Я не об этом.
Он вскинул голову:
— Я не знаю…
— Если и вправду не знаешь, то я твой путь разглядела прежде тебя самого, и в это мне трудно поверить. Ты должен уйти отсюда, Призрачные Руки. Вернуться по собственным следам, иначе то, что преследует тебя, тебя и погубит…
— Разве это важно? Девочка…
— Да подумай хоть на миг о чём-то кроме себя, старик! Что-то в тебе сокрыто. Поймано в твоей смертной плоти. Что случится, когда эта плоть умрёт?
Он долго молчал, затем спросил:
— Почему ты в этом уверена? Смерть моя может лишь означать, что эта сила не сбежит, — моя гибель может замкнуть портал так крепко, как он был заперт прежде…
— Потому что пути назад нет. Она здесь — сила, стоящая за твоими призрачными руками, — и это не отатарал, который слабеет, всё больше слабеет…
— Слабеет?!
— Да, слабеет! Разве твои сны и видения не стали хуже? Ты не понял почему? Да, мать мне рассказала — про Отатараловый остров, пустыню… про статую. Геборик, кто-то сотворил целый остров отатарала, чтобы сковать эту статую, пленить её. Но ты дал ей возможность бежать — через свои руки. Ты должен вернуться!
— Довольно! — зарычал бывший жрец и отбросил её руку в сторону. — А о себе в этом странствии она тебе рассказала?
— Лишь о том, что чем бы она ни была прежде, это уже не имеет значения…
— Ещё как имеет, девочка! Огромное!
— О чём ты?
Искушение было невыносимым. Потому что она — малазанка! Потому что Тавор — её сестра! Потому что эта война уже не принадлежит Вихрь — её похитили, извратили в нечто куда более могущественное узы крови, которые сковали всех нас самыми жестокими, самыми крепкими цепями! Разве выстоит против такого яростная богиня?
Но Геборик промолчал.
— Ты должен отправиться в путь, — тихо повторила Фелисин. — Но я знаю, что ты не справишься один. Я пойду с тобой…
При этих словах он неуклюже отшатнулся, замотал головой. Ужасная, чудовищная мысль. Но мучительно совершенная — кошмарная в своей идеальности.
— Послушай! Мы же не обязаны идти одни. Я найду кого-нибудь. Воина, верного защитника…
— Довольно! Ни слова больше!
Но так я уведу её прочь — прочь от Бидитала с его жуткими пристрастиями. Уведу прочь… от надвигающейся бури.
— С кем ещё ты об этом говорила? — резко спросил он.
— Ни с кем, но я думала про… Леомана. Он мог бы подобрать для нас кого-то из людей Матока…
— Ни слова, девочка. Не сейчас. Ещё не сейчас.
Её рука снова ухватилась за его предплечье.
— Нельзя слишком долго медлить, Призрачные Руки.
— Не сейчас, Фелисин. А теперь — отведи меня домой, пожалуйста.

 

— Пойдёшь со мной, Тоблакай?
Карса оторвал взгляд от каменного лика Уругала. Солнце, как обычно, село очень быстро, в небе ярко засверкали звёзды. Змеи начали расползаться, ускользнули в жутковатый, безмолвный лес в поисках еды.
— Хочешь, чтоб я бежал рядом с тобой и твоей крохотной лошадкой, Леоман? Нет в этих землях теблорских коней. Нет скакунов, подходящих мне по размеру…
— Теблорских коней? Вот в этом ты ошибаешься, друг мой. Ну, то есть не здесь, в этом ты прав. Но к западу, в Ягг-одане, водятся дикие кони, которые тебе под стать. Теперь дикие, во всяком случае. Это яггские кони, которых когда-то давным-давно разводили яггуты. Вполне вероятно, что ваши теблорские скакуны — той же породы. Ведь в Генабакисе были яггуты.
— Почему ты мне этого раньше не сказал?
Леоман опустил правую руку на землю, посмотрел, как огнешейка сползает вниз по запястью.
— Откровенно говоря, только что ты впервые упомянул, что вы, теблоры, разводите коней. Тоблакай, я почти ничего не знаю о твоём прошлом. И никто здесь не знает. Ты не самый разговорчивый человек. А мы с тобой всегда путешествовали пешком, не так ли?
— Ягг-одан. Это за пределами Рараку.
— Да. Пройди через Вихрь и двигайся на запад, доберёшься до скальных утёсов, изломанного побережья древнего моря, что прежде заполняло эту пустыню. Иди дальше, пока не достигнешь городка Лато-Ревая. На запад от него лежит оконечность Таласских гор. Обходи их с юга, продолжая двигаться на запад, пока не увидишь реку Угарат. У югу от И’Гхатана есть брод. Оттуда шагай на запад-юго-запад ещё не меньше двух недель и окажешься в Ягг-одане. О, какая ирония: там ведь когда-то жили кочевые яггуты. Потому и название такое. Но эти яггуты пали. На них так долго охотились, что они превратились, по сути, в дикарей.
— И они по-прежнему там?
— Нет. Логросовы т’лан имассы их перебили. Не так давно.
Карса оскалил зубы:
— Т’лан имассы. Это слово из прошлого теблоров.
— Куда ближе, — пробормотал Леоман, затем выпрямился. — Попроси у Ша’ик разрешения отправиться в Ягг-одан. На яггском коне ты будешь внушительно смотреться на поле боя. Твои сородичи и сражаются верхом или только скачут на битву?
В темноте Карса улыбнулся:
— Я так и сделаю, Леоман. Но странствие займёт много времени — не жди меня. Если ты со своими разведчиками будешь по-прежнему за пределами Вихря, когда я вернусь, поскачу тебя искать.
— Договорились.
— А как же Фелисин?
Леоман помолчал, затем ответил:
— Призрачные Руки уже знает об… угрозе.
Карса презрительно скривился:
— И что с того? Мне нужно просто убить Бидитала, и дело с концом.
— Тоблакай, не только ты вызываешь у Призрачных Рук тревогу. Не думаю, что он надолго задержится в лагере. И уходя, он заберёт девочку с собой.
— И чем это будет лучше? Она ему станет просто нянькой.
— На время. Я, разумеется, пошлю с ними надёжного человека. Если бы ты не был нужен Ша’ик — или, по крайней мере, она не считала бы, что нужен, — я попросил бы тебя.
— Это безумие, Леоман. Я уже однажды путешествовал с Призрачными Руками. И повторять не намерен.
— У него есть истины, предназначенные для тебя, Тоблакай. Однажды тебе придётся его отыскать. И, быть может, — даже просить о помощи.
— Помощи? Не нужна мне ничья помощь. Ты говоришь неприятные слова. Я их больше не буду слушать.
В сумраке ухмылка Леомана была хорошо заметна.
— Ты верен себе, друг мой. Когда ты отправишься в Ягг-одан?
— Завтра.
— Тогда лучше мне сообщить об этом Ша’ик. Кто знает, может, она даже снизойдёт до личной встречи со мной, и мне удастся убедить её оставить эту одержимость Домом Цепей…
— Это ещё что?
Леоман отмахнулся:
— Дом Цепей. Новая сила в Колоде Драконов. Только о ней все сейчас и говорят.
— Цепи, — пробормотал Карса. Он обернулся и уставился на Уругала. — Я так не люблю цепи.
— Увидимся утром, Тоблакай? До того, как ты отправишься в путь?
— Да.
Карса услышал, как человек зашагал прочь. Мысли теблора неслись вскачь. Цепи. Они его преследовали, виделись всюду с того дня, как они с Байротом и Дэлумом покинули деревню. А может — и того раньше. Племена ведь ковали себе собственные цепи. Как и родство, товарищество, сказания со своими уроками чести и жертвенности. И цепи между теблорами и их Семью богами. Между мной и моими богами. И вновь цепи — в моём видении: убитые мной мертвецы, души, которые, как сказал Призрачные Руки, я волочу за собой. Я сам — всё, что я есть, — создано такими цепями.
Этот новый Дом — не мой ли?
Воздух на поляне вдруг стал холодным — ледяным. Последний змеиный хвост скрылся за деревьями. Карса моргнул и вдруг увидел, как каменный лик Уругала… пробуждается.
Он ощутил некое присутствие в тёмных глазницах.
Карса услышал, как поднимается в его сознании воющий ветер. Стоны тысячи душ, оглушительный грохот цепей. Зарычав, теблор собрался с духом, чтобы противостоять давлению, и посмотрел прямо в глаза ожившему лику.
— Карса Орлонг. Долго мы этого ждали. Три года ушло на создание этого священного места. Ты столько времени потратил даром на этих двух чужаков — своих павших друзей, тех, кто потерпел неудачу там, где ты — восторжествовал. Этот храм не должно освящать сентиментальностью. Их присутствие оскорбляет нас. Сегодня же ночью уничтожь их.
Уже пробудились и остальные шесть ликов, и Карса почувствовал на себе тяжесть их взглядов, смертельное давление, за которым крылось нечто… алчное, тёмное и злорадное.
— Своей рукою, — ответил Уругалу Карса, — я привёл вас в это место. Своей рукою освободил из темницы в скале на землях теблоров. Да, я не такой глупец, каким вы меня полагали. Вы вели меня, а ныне — явились. И первые ваши слова — упрёки? Осторожней, Уругал. Всякое изваяние здесь я могу разбить — своей рукою, — если того пожелаю.
Теблор почувствовал, как обрушился на него их гнев, пытается сломить, подавить его, но он выстоял — неподвижный и недвижимый. Воин-теблор, что задрожит перед своими богами, — больше не воин и не теблор.
— Ты привёл нас близко, — в конце концов проскрипел Уругал. — Так близко, что мы уже точно почувствовали, где находится то, чего мы хотим. Туда ты и должен ныне отправиться, Карса Орлонг. Ты так долго откладывал это странствие — свой путь к нам, и дальше — по дороге, которую мы для тебя избрали. Слишком долго ты скрывался под крылом этого мелкого духа, который только и может, что плеваться песком.
— Этот путь, эта дорога — куда они ведут? Чего вы хотите?
— Как и ты, воин, мы хотим обрести свободу.
Карса молчал. Алчете. Затем он сказал:
— Я собираюсь отправиться на запад. В Ягг-одан.
Он ощутил их потрясение, восторг, а затем волна подозрений вскипела и хлынула во все стороны от Семи богов.
— На запад! О да, Карса Орлонг. Но как ты узнал?
Ибо стал наконец сыном своего отца.
— Я уйду на рассвете, Уругал. И найду то, чего вы алчете.
Карса ощутил, как слабеет присутствие богов, и догадался, ощутил, что они отнюдь не столь свободны, как хотели показать. И вовсе не столь могущественны.
Уругал назвал эту поляну храмом, но за власть над ним шла борьба, и теперь, когда Семеро отступили, исчезли, Карса отвернулся от ликов богов и взглянул на тех, кому на самом деле посвятил это место. Своей рукою. Во имя тех цепей, которые смертный может носить с гордостью.
— Моя верность и преданность, — тихо проговорил теблор, — были отданы не тому, чему следовало. Я служил одной лишь славе. Словам, друзья мои. А слова могут нести ложную честь. Маскировать уродливые истины. Словам прошлого, что рядили теблоров в одеянья героев, — вот чему я служил. Хотя истинная слава была передо мною. Рядом со мной. Ты, Дэлум Торд. И ты, Байрот Гилд.
Из каменной статуи Байрота послышался далёкий, усталый голос:
— Веди нас, предводитель.
Карса вздрогнул и отшатнулся. Неужели я сплю? Затем расправил плечи.
— Я призвал ваши духи сюда. Пришли ли вы следом за Семерыми?
— Мы прошли по пустынным землям, — ответил Байрот Гилд. — Пустынным, но мы там были не одни. Чужаки ждут всех нас, Карса Орлонг. Эту истину они хотят скрыть от тебя. Мы призваны. И мы явились.
— Никому, — послышался голос Дэлума Торда из другой статуи, — не по силам одолеть тебя в этом пути. Ты водишь врагов по кругу, разрушаешь всякий расчёт и тем заостряешь клинок своей воли. Мы хотели следовать за тобой, но не смогли.
— Кто же, — спросил Байрот, чуть более громким голосом, — кто ныне наш враг, предводитель?
Карса выпрямился, замер перед двумя воинам-уридами.
— Вы узрите мой ответ, друзья. Узрите.
Дэлум заговорил:
— Мы подвели тебя, Карса Орлонг. Но ты вновь приглашаешь нас идти за тобой.
Карса сдержал в груди крик — яростный боевой клич, — будто он мог отбросить подступившую тьму. Он уже сам не понимал своих порывов, бурных эмоций, которые грозили вырваться наружу. Карса неотрывно смотрел на резное лицо своего высокого друга. Видел сознание в белоснежных чертах — Дэлума Торда, такого, каким тот был до встречи с форкассал — форкрул ассейл по имени Тишь, — которая мимоходом погубила его на далёком континенте.
Байрот Гилд сказал:
— Мы подвели тебя. И ты ныне зовёшь нас с собой?
— Дэлум Торд. Байрот Гилд, — хрипло проговорил Карса. — Это я вас подвёл. Но я готов вновь стать вашим предводителем, если вы мне то позволите.
Долгое молчание, затем Байрот ответил:
— Ну наконец-то, теперь есть чего ждать с радостью.
Карса чуть не грохнулся на колени. Горе наконец вырвалось, затопило его. Его одиночество завершилось. Покаянное служение окончено. Путь начинается вновь.
И ты узришь, любезный Уругал. О, что́ ты узришь!

 

В очаге едва тлели последние угольки. После того как ушла Фелисин Младшая, Геборик неподвижно сидел во мраке. Прошло некоторое время, прежде чем он взял пригоршню кизяков и заново развёл огонь. Ночь проморозила его до костей — даже невидимые руки замёрзли, стали тяжёлыми, точно ледышки на культях.
Единственный путь перед ним был короток, и пройти его следовало в одиночку. Геборик был слеп, но в этом — ничуть не более слеп, чем все остальные. Порог Смерти — замечен ли он издалека или обнаружен уже после того, как ты перешагнул, — всегда является неожиданно. Обетование внезапного исчезновения всех вопросов — однако по ту сторону врат не было ни одного ответа. Исчезновения будет довольно. И так — для всякого смертного. Хоть мы и жаждем ответов. Или — ещё большее безумие! — искупления.
Теперь, столько лет спустя, он наконец осознал, что всякий путь рано или поздно неизбежно превращается в одну-единственную цепочку следов. Которая ведёт туда, к самому краю. И… исчезает. Поэтому Геборика ждало то же, что и всех прочих смертных. Одиночество смерти. И последний дар небытия — безразличие.
Пусть боги сколько им заблагорассудится дерутся за его душу, грызутся и рычат над жалкой трапезой. А если другие смертные и будут о нём скорбеть, то лишь потому, что собственной смертью он разрушал иллюзию единства, столь утешительную на жизненном пути. На котором одним путником стало меньше.
Кто-то поскрёбся у полога шатра, затем откинул кожаный покров и вошёл.
— Хочешь собственный дом превратить в погребальный костёр, Призрачные Руки?
Голос Л’орика.
При этих словах Геборик внезапно осознал, что пот ручьём течёт по лицу и капает в ярящееся пламя очага. Задумавшись, он бросал в огонь кизяки — один за другим.
— Я увидел зарево — его трудно не заметить, старик. Лучше остановись. Дай ему прогореть.
— Чего ты хочешь, Л’орик?
— Я уважаю твоё нежелание говорить о том, что ты знаешь. В конце концов, никакого проку нет в том, чтобы выдавать Бидиталу или Фебрилу такие сведения. И потому я не буду требовать, чтобы ты объяснил, что именно почувствовал о Господине Колоды. Но я предложу обмен. И всё, что мы скажем, останется между нами. И только между нами.
— С чего бы мне тебе доверять? Ты сам скрываешься — даже от Ша’ик. Не говоришь, почему ты здесь — в её отряде Высших магов, на этой войне.
— И уже это одно могло бы тебе подсказать, что я — не чета прочим, — ответил Л’орик.
Геборик криво усмехнулся:
— Это делает тебе меньше чести, чем ты думаешь. Не выйдет никакого обмена, ибо ты не можешь мне сказать ничего такого, что я хотел бы услышать. Планы Фебрила? Он глупец. Извращения Бидитала? Когда-нибудь та или другая девочка всадит ему нож под ребро. Корболо Дом и Камист Релой? Они ведут войну против Империи, которая ещё далеко не мертва. И никаких почестей им не видать, когда они оба наконец окажутся перед Императрицей. Нет, они — преступники, и потому души их вечно будут гореть в преисподней. Вихрь? Эту богиню я презираю, и презрение моё лишь растёт. Так что же ценного можешь ты мне сообщить Л’орик?
— Лишь то единственное, что тебя заинтересует, Геборик Лёгкая Рука. Так же, как меня интересует этот Господин Колоды. Я не буду пытаться обмануть тебя. Нет, я сам поведаю тебе всё, что знаю о Нефритовой Длани, которая высится в отатараловых песках, — Длани, которой ты коснулся и которая теперь вошла в твои сны.
— Откуда ты знаешь?..
Старик умолк. Пот у него на лбу стал холодным.
— А как, — парировал Л’орик, — ты сумел понять столь многое по простому описанию карты Господина Колоды? Давай не будем вдаваться в такие подробности, иначе разговор наш переживёт саму пустыню Рараку. Итак, Геборик, я начну?
— Нет. Не сейчас. Я слишком устал. Завтра, Л’орик…
— Задержка может оказаться… катастрофической, — проговорил Высший маг, подождал, затем вздохнул. — Но ладно. Я вижу, насколько ты измотан. Позволь мне, по меньшей мере, заварить тебе чаю.
Такой любезности Геборик не ожидал и опустил голову.
— Л’орик, обещай мне — когда придёт последний день, ты скроешься как можно дальше отсюда.
— Тяжело такое обещать. Позволь мне обдумать это. Итак, где хен’бара?
— В сумке, что висит над котелком.
— Ах да, конечно.
Геборик слышал, как маг принялся готовить чай, шелест цветочных лепестков в сумке, плеск воды, которую Л’орик налил в котелок.
— А ты знал, — пробормотал между делом Высший маг, — что древнейшие трактаты о природе Путей говорят о триумвирате. Рашан, Тир и Меанас. Будто все три тесно связаны друг с другом родством. И ещё в них пытаются вывести соответствия со Старшими Путями.
Геборик хмыкнул, затем кивнул:
— Все они — различные формы одного и того же? Я согласен. Пути тисте. Куральд То да Куральд Сё. Человеческие их подобия вынужденно пересекаются, смешиваются. Я не эксперт, Л’орик, и ты, похоже, знаешь об этом больше моего.
— Что ж, безусловно, есть взаимопереплетение тем между Тьмой и Тенью, а также, предположительно, Светом. Смешение между ними. Ведь право владения Троном Тени заявил не кто иной, как Аномандр Рейк…
Запах чая отвлёк Геборика.
— В самом деле? — пробормотал он, не испытывая, впрочем, особого интереса.
— В некотором роде. Поставил своих сородичей охранять его — предположительно от тисте эдур. Нам, смертным, тяжело разобраться в истории народов тисте, ибо они так долго живут. Как ты знаешь, в человеческой истории хватает особых личностей, которых некий дар — благой или ужасный — заставляет разрушать текущее положение вещей. К счастью для нас, подобные мужчины и женщины редки и рождаются не так уж часто, и все они рано или поздно умирают или исчезают. Но среди тисте… эти личности никогда не уходят, судя по всему. Они действуют — вновь и вновь. Постоянно. Выбери из запасников своего знания человеческой истории наихудшего тирана, Геборик, а затем вообрази, что он практически бессмертен. Вообрази, что он возвращается вновь и вновь. Какой бы показалась тебе тогда наша история?
— Куда более кровавой, чем история тисте, Л’орик. Люди — не тисте. К тому же я никогда не слыхал о тиранах среди тисте…
— Быть может, я выбрал неудачное слово. Я имел в виду лишь — в человеческом контексте — личность огромного могущества или потенциала. Взгляни на Малазанскую империю, которая родилась в мыслях одного человека — Келланведа. Что, если бы он был вечен?
Что-то в словах Л’орика заставило старика стряхнуть сон.
— Вечен? — резко расхохотался бывший жрец. — Похоже, так и стало. Подумай вот о чём — и это момент более важный, чем всё, что говорилось здесь прежде. Тисте уже не одиноки в своих интригах. В их игры вошли люди — люди, у которых нет терпения тисте, нет их легендарной отстранённости. Пути Куральд Галейн и Куральд Эмурланн более не избавлены от пятна человеческого присутствия. Меанас или Рашан? Быть может, оба они являются дверьми, что ведут во Тьму и Тень. Возможно, всё ещё сложнее — ведь немыслимо отделить темы Тьмы и Света от Тени. Они, как и говорится в этих трактатах, взаимозависимый триумвират. Мать, отец и ребёнок — семья в вечной ссоре… в которую уже ввязались двоюродные родственники и внуки.
Он подождал ответа от Л’орика. Любопытно было, как маг воспринял его замечание. Но тот молчал. Бывший жрец поднял глаза, сощурился, чтобы разглядеть Высшего мага…
…который сидел неподвижно, сжав в одной руке чашку, а в другой — ручку заварника. И ошеломлённо взирал на Геборика.
— Л’орик? Прости, я не могу разглядеть выражения твоего лица…
— Да уж, не можешь, — прохрипел Высший маг. — Я-то хотел предупредить тебя об угрозе того, что тисте вмешаются в дела людей… но ты в ответ указал мне на обратную опасность. Будто не мы должны тревожиться, а сами тисте.
Геборик ничего не сказал. Странное, смутное подозрение на миг промелькнуло в его мыслях, вызванное, похоже, тоном Л’орика. Но бывший жрец вскоре отбросил его. Слишком дико, слишком невероятно.
Л’орик налил чаю в чашку. Геборик вздохнул:
— Похоже, не судьба мне хоть раз вкусить целебной силы этого отвара. Что ж, поведай мне о Нефритовом гиганте.
— Ага! И в обмен ты расскажешь мне о Господине Колоды?
— О некоторых вещах я говорить не волен…
— Ибо они касаются личных секретов прошлого Ша’ик?
— Ох, Фэнеровы клыки! Л’орик! Ты хоть понимаешь, кто может подслушивать нас в этом крысином гнезде? Безумие — так говорить…
— Никто не подслушивает, Геборик. Я об этом позаботился. К тайнам я отношусь весьма ответственно. Я с самого начала многое узнал о твоей биографии…
— Но как?
— Мы ведь договорились, что не будем обсуждать источники. Я хочу сказать вот что: никто больше не знает, что ты — малазанец или что ты сбежал с отатараловых рудников. Кроме самой Ша’ик, разумеется. Поскольку она бежала вместе с тобой. Посему я очень серьёзно отношусь к своим секретам — знаниям, мыслям — и всегда начеку. О, разумеется, меня пытались раскусить — магическими чарами; жители этого лагеря подняли целый лес заклятий, чтобы следить за своими соперниками. И поднимают — каждую ночь.
— Тогда они заметят твоё отсутствие…
— Я сладко сплю в своём шатре, Геборик, — именно это покажут чары. А ты — в своём. Оба — наедине. Не опасные.
— Выходит, ты им более чем ровня в чародейском мастерстве. Могущественней любого из них.
Он полуувидел-полууслышал, как Л’орик пожимает плечами. Помолчав, бывший жрец вздохнул:
— Если хочешь узнать подробности о Ша’ик и новом Господине Колоды, нам придётся поговорить втроём. А чтобы это произошло, ты будешь вынужден открыться перед Избранной больше, чем того желаешь.
— Скажи мне по крайней мере вот что: этот новый Господин — он был создан после трагедии, которая постигла малазанцев в Генабакисе. Будешь ты это отрицать? Мост, на котором он стоит, означает, что Господин как-то связан или даже сам служил в «Мостожогах». А призрачные стражи — всё, что осталось от «Мостожогов», ибо они все погибли в Паннионском Домине.
— В этом я не могу быть уверен, — ответил Геборик, — но похоже на то.
— Значит, влияние малазанцев продолжает расти — не только в подлунном мире, но и на Путях, а теперь ещё и в Колоде Драконов.
— Ты совершаешь ошибку, типичную для многих врагов Империи, Л’орик. Считаешь, что все малазанцы априори едины в целях и задачах. Всё куда сложней, чем ты себе воображаешь. Не думаю, что этот Господин Колоды — верный слуга Императрицы. Он ни перед кем не встанет на колени.
— Тогда почему же «Мостожоги» — его стражи?
Геборик почувствовал подвох в этом вопросе, но решил подыграть:
— Есть верность превыше самого Худа…
— Ага, стало быть, он был солдатом в этой прославленной роте. Что ж, многое проясняется.
— Правда?
— Скажи, тебе доводилось слышать о духовидце по имени Кимлок?
— Имя, кажется, знакомое. Но не местное. Откуда он? Из Каракаранга? Или Руту-Джелбы?
— Ныне он живёт в Эрлитане. Его история сейчас нам не важна, но недавно он каким-то образом повстречался с кем-то из «Мостожогов». Нет другого объяснения тому, что́ он сделал. Он подарил им песню, Геборик. Таннойскую песнь, которая таинственным образом начинается здесь, в Рараку. А Рараку, друг мой, — место рождения «Мостожогов». Ты понимаешь, какое огромное значение имеет такая песнь?
Геборик отвернулся к сухому жару очага и промолчал.
— Разумеется, — продолжил после паузы Л’орик, — её значение теперь немного уменьшилось, поскольку «Мостожогов» больше нет. Не может быть освящения…
— Да, видимо, не может, — пробормотал Геборик.
— Чтобы песнь была освящена, кто-то из «Мостожогов» должен вернуться в Рараку, к месту рождения этой роты. А ведь это маловероятно, не так ли?
— А почему «мостожог» должен обязательно вернуться в Рараку?
— Таннойское чародейство — это… круговорот. Песнь должна уподобиться змею, пожирающему собственный хвост. Песнь Кимлока о «Мостожогах» пока не имеет конца. Но её спели, и поэтому она жива… — Л’орик пожал плечами. — Точно заклятье, что ждёт своего разрешения.
— Расскажи мне о нефритовом гиганте.
Высший маг кивнул. Он налил чаю и поставил чашку перед Гебориком.
— Первого нашли глубоко в отатараловых шахтах…
— Первого?!
— О да. И встреча закончилась — для тех рудокопов, что подобрались слишком близко, — фатально. Точнее, они исчезли. Бесследно. Обнаружили также части ещё двух великанов. Все три ствола засыпали. Эти гиганты… вторглись в наш мир. Из другого.
— Прибыли сюда, — пробормотал Геборик, — лишь для того, чтобы оказаться закованными в цепи из отатарала.
— Так ты уже кое-что знаешь и сам! Верно. Похоже, их появление всякий раз предвидели. Кто-то или что-то заботится о том, чтобы подавить угрозу, которую представляют собой эти гиганты…
Но Геборик покачал головой и сказал:
— Нет. Думаю, ты ошибаешься, Л’орик. Сам их приход — портал, через который являются эти гиганты, — создаёт отатарал.
— Ты в этом уверен?
— Конечно, нет. Слишком много загадок связано с природой отатарала, чтобы быть уверенным хоть в чём-то. Была одна книжница… забыл её имя. Так вот, она предположила, что отатарал возникает там, где уничтожается всё, что нужно для работы магии. Этот процесс она называла «абсолютным энергетическим осушением». Истреблением энергии, которая по праву существует во всём — одушевлённом и неодушевлённом.
— А была у неё гипотеза о том, как это может произойти?
— Возможно, мощь использованной магии… заклятье, которое пожирает всю энергию, которой питается.
— Но даже богам такие чары не по силам…
— Верно, но я думаю, такое можно совершить… при помощи ритуала, вроде тех, что проводят особые магические отряды — или армии — смертных чародеев.
— Подобно Обряду Телланна, — кивнул Л’орик. — Понимаю.
— Или, — тихонько добавил Геборик, потянувшись за чашкой, — вроде того, что призвал Увечного бога…
Л’орик сидел неподвижно, вновь неотрывно глядя на покрытого татуировками бывшего жреца. Долгое время он молчал, а Геборик потягивал отвар хен’бары. Наконец маг заговорил:
— Ладно, я скажу тебе ещё одну вещь: теперь я понимаю, почему это нужно, совершенно необходимо, хотя и придётся… многое открыть о себе.
Геборик сидел и слушал. И чем больше говорил Л’орик, тем больше блекли, терялись в тенях стенки его тесного шатра, жар очага отступал, и вскоре единственным ощущением остались призрачные руки. Которые налились вдруг всей тяжестью мира.

 

Восходящее солнце выбелило небо на востоке. Карса в последний раз проверил припасы — пищу и мехи с водой, — а также прочее снаряжение, необходимое для выживания в засушливой, жаркой пустыне. Набор, совершенно не похожий на тот, с которым теблор ходил всю жизнь. Даже меч другой — из железного дерева, более тяжёлого, чем кровь-дерево, — клинок более грубый, но — почти — такой же твёрдый. Он не рассекал воздух с лёгкостью смазанного кровного меча. Но служил верно. Карса поднял глаза к небу: рассветная синь уже практически полностью уступила место белёсому мареву мелкого песка.
Здесь, в сердце Рараку, богиня Вихря похитила цвет даже у самого пламени солнца, так что всё вокруг стало бледным и мертвенным. Бесцветным, Карса Орлонг? Призрачный голос Байрота Гилда окрасила сухая усмешка. О нет. Серебристым, друг мой. А серебристый — цвет небытия. Хаоса. Серебрится клинок, когда с него смыли последнюю кровь…
— Довольно слов, — прорычал Карса.
Рядом заговорил Леоман:
— Я ведь только что пришёл, Тоблакай, и ещё ни одного не сказал. Ты не хочешь услышать от меня слова прощания?
Карса медленно разогнулся, забросил мешок за плечи.
— Иногда, друг, слова не нужно произносить, чтоб они пришлись не к месту. Но я отвечал собственным мыслям. Я рад тому, что ты пришёл. Когда я отправлялся в свой первый поход, никто не осмелился прийти и узреть.
— Я приглашал Ша’ик, — отозвался Леоман со своего места в десяти шагах от теблора, у самого пролома в полуразваленной стене (теневую сторону глиняных кирпичей облепили ризаны — цеплялись, поджав крылья, а пятнистая шкурка делала их практически неразличимыми на фоне охряных кирпичей). — Но она сказала, что не пойдёт со мной сюда. Странно, ибо она уже знала о твоих намерениях и ждала меня.
Пожав плечами, Карса обернулся к Леоману:
— Довольно, чтобы узрел кто-то один. Можем сейчас произнести прощальные слова. Не прячься слишком долго в своей яме, друг мой. А когда поскачешь с воинами, исполняй приказ Избранной — слишком много ударов маленького ножа могут разбудить медведя, как бы глубоко он ни спал.
— Этот медведь молод и слаб, Тоблакай.
Карса покачал головой:
— Я научился уважать малазанцев и боюсь, что ты разбудишь в них их самих.
— Я обдумаю твои слова, — ответил Леоман. — А тебя попрошу принять мои. Берегись своих богов, друг. Если хочешь преклонить колени перед некой силой, прежде взгляни на неё широко открытыми глазами. Скажи, что твои сородичи говорят в таких случаях? Чего желают?
— «Да сумеешь ты сразить тысячу детей».
Леоман побледнел:
— Доброй дороги, Тоблакай.
— Благодарю.
Карса знал: Леоман не видит и не чувствует, что в начале тропы у стены теблор не один. Слева от него стоял Дэлум Торд, справа — Байрот Гилд. Воины-уриды — кровь-масло багряное, — этот цвет не смогла приглушить даже сама Вихрь, — шагнули следом, когда он повернул на запад.
Веди нас. Веди своих мертвецов, предводитель.
Издевательский смех Байрота трещал и скрипел, точно черепки под мокасинами Карсы Орлонга. Теблор поморщился. Похоже, за эту честь придётся заплатить высокую цену.
Но всё равно, понял он несколько мгновений спустя, если уж есть на свете призраки, то лучше вести их, чем бежать от них.
Если так тебе больше нравится, Карса Орлонг.
Вдалеке вздымалась бешеная стена Вихря. Хорошо будет, подумал теблор, вновь, после стольких месяцев в пустыне, увидеть внешний мир. В свете нарождавшегося дня Карса зашагал на запад.

 

— Он ушёл, — сказал Камист Релой, усаживаясь на подушки.
Корболо Дом долго разглядывал мага. Его лицо ничем не выражало презрения, которое военачальник испытывал к этому человеку. Чародеям не место на войне. Эту истину он доказал, когда разгромил «Собачью цепь». Впрочем, некоторые проблемы следовало обдумать, и Релой был из них наименьшей.
— Значит, остался только Леоман, — пророкотал он со своего ложа.
— Который уведёт своих крыс прочь через несколько дней.
— Так что, Фебрил теперь ускорит свой план?
Маг пожал плечами:
— Трудно сказать, но в его глазах нынче утром я заметил жадное оживление.
Жадность. Вот уж точно. Ещё один Высший маг, ещё один безумец, который дерзает играть с силами, которых лучше не касаться.
— Остался единственный из тех, кто, возможно, представляет для нас наибольшую угрозу. Призрачные Руки.
Камист Релой презрительно усмехнулся:
— Слепой, слабоумный кретин. Он хоть понимает, что именно отвар хен’бары растворяет ткань между этим миром и всем тем, от чего он пытается бежать? Скоро его разум окончательно потонет в кошмарах, и нам не придётся больше о нём беспокоиться.
— У неё есть секреты, — пробормотал Корболо Дом, наклоняясь вперёд, чтобы пододвинуть блюдо с инжиром. — Кроме тех, что открыла ей Вихрь. Фебрил несётся вскачь, сам не понимая своего невежества. Когда наконец начнётся битва с армией адъюнкта, победу или поражение принесут «Живодёры» — моя армия. Отатарал Тавор придушит Вихрь — в этом я уверен. От тебя, Фебрила и Бидитала я прошу только одного — не мешайте мне командовать войсками и определить ход этой битвы.
— Мы оба знаем, — прорычал Камист, — что эта война касается отнюдь не только Вихря.
— Верно. И отнюдь не только Семи Городов, маг. Не теряй из виду нашу конечную цель — трон, который однажды будет принадлежать нам.
Камист Релой пожал плечами:
— Это наш секрет, старый друг. Нужно лишь действовать осторожно, и всякое сопротивление пропадёт само собой. Фебрил убивает Ша’ик, Тавор убивает Фебрила, а мы уничтожаем Тавор и её армию.
— А потом становимся спасителями Ласиин — жестоко подавляем восстание. Клянусь всеми богами, я ничего живого в этой стране не оставлю, если потребуется. А потом — триумфальное возвращение в Унту, аудиенция у Императрицы и верный нож. И кто нас остановит? Персты готовы истребить Когтей. Скворца и «Мостожогов» больше нет, а Дуджек вообще на другом континенте. Как там дела у жреца-джистала?
— Маллик без труда продолжает путь на юг. Он умный человек, мудрый человек, — сыграет свою роль без изъянов.
Корболо Дом хотел было ответить. Он глубоко презирал Маллика Рэла, но не мог отрицать пользы, которую приносил жрец. И всё равно доверять ему не стоило…
Это мог бы лично подтвердить Первый Кулак Пормкваль, если бы старый дурак был ещё жив.
— Пошли за Файелль. Я стосковался по женской компании. Оставь меня, Камист Релой.
Высший маг замешкался, и Корболо нахмурился.
— Ведь ещё, — прошептал Камист, — есть Л’орик…
— Так разберись с ним! — рявкнул Корболо. — Пошёл вон!
Склонив голову, Высший маг попятился и выскользнул из шатра.
Чародеи. Если бы напанец отыскал способ раз и навсегда уничтожить магию, он не колебался бы ни мгновения. Истребление сил, которые способны в один миг погубить тысячу солдат, вернуло бы судьбы смертных в руки смертных, а это уж точно хорошая перспектива. Умрут Пути, исчезнут боги со своими бесконечными интригами, увянет магия… и тогда мир будет принадлежать таким людям, как сам Корболо. И он сотворит империю, в которой не останется места двойственности, двусмысленности.
Если никто не будет противостоять его воле, напанец сумеет — раз и навсегда — положить конец диссонансу, какофонии, которые так мучат и мучили всю историю несчастное человечество.
Я принесу им порядок. И в полном единстве мы очистим мир от всех прочих рас, всех прочих народов, сокрушим и растопчем всякое несогласное ви́дение, ибо в конце концов должен остаться лишь один путь, один образ жизни, одна форма правления. И этот путь — мой.
Хороший солдат прекрасно знал, что успех зиждется на тщательном планировании, пошаговых, отлаженных действиях.
И противники уходили с дороги сами собой. Ты теперь у ног Худа, Скворец. Там-то тебе самое место. Тебе и твоей треклятой роте — кормить червей в какой-то далёкой стране. Не осталось никого, кто смог бы теперь меня остановить
Назад: Глава девятая
Дальше: Глава одиннадцатая