Глава шестнадцатая
Треморлор, Престол Песка,
скрыт, говорят, в Рараку.
Азатов Дом стоит
на раскорчёванной земле,
где все следы — призраки,
а всякий призрак ведёт
к дверям Треморлора.
Безымянные. Узоры Азатов
Насколько хватал взгляд, на запад и на восток раскинулся кедровый лес, заполненный бабочками. Тёмно-зелёная хвоя едва проглядывала сквозь беспокойный покров бледно-жёлтых крылышек. Вдоль русла Ватара среди голых ветвей высился папоротник, создавая мощную стену, которая расступалась лишь на торговой дороге, которая вела к реке.
Историк выехал из строя и остановил лошадь на вершине низкого холма, который чуть поднимался над испещрённой валунами равниной. Собачья цепь сильно растянулась: усталость ослабила её звенья. Пыль призрачным плащом колыхалась в воздухе над колонной, ветерок неспешно гнал её к северу.
Дукер оторвал взгляд от панорамы и осмотрел вершину холма. Крупные угловатые валуны расположились грубыми концентрическими кругами — короновали вершину. Он уже видел подобное раньше, но не мог вспомнить, где именно. Всепроницающая тревога наполняла воздух на вершине.
От колонны отделился всадник и рысью поехал к холму, каждый подъём в стременах доставлял ему явное неудобство. Дукер нахмурился. Капрал Лист ещё был далёк от полного исцеления. Юноша рисковал на всю жизнь охрометь, но удержать его было невозможно.
— Историк, — сказал Лист, натянув поводья на вершине холма.
— Капрал, ты — идиот.
— Так точно. Вести с западного фланга арьергарда. Замечены передовые отряды Корболо Дома.
— Западного? Значит, как и предсказывал Колтейн, он хочет добраться до реки прежде нас.
Лист кивнул, вытирая пот со лба.
— Да. Кавалерия, не меньше тридцати рот.
— Если нам придётся пробиваться через тридцать рот солдат, чтобы добраться до брода, мы увязнем…
— И основные силы Корболо сожмут челюсти на хвосте колонны. Поэтому Кулак отправляет вперёд клан Дурного Пса. И просит вас к ним присоединиться. Дорога тяжёлая, сэр, но ваша кобыла в форме — в лучшей форме, чем большая часть наших лошадей, по крайней мере.
Подпругу затягивать приходится на два отверстия выше, кости выпирают, но в лучшей форме, чем остальные.
— Шесть лиг?
— Скорее семь, сэр.
Приятная прогулка — в обычных обстоятельствах.
— Может получиться, что как только приедем, придётся разворачивать коней, чтобы отразить атаку.
— Они будут вымотаны не меньше нас, сэр.
И близко не так, капрал, и мы оба это знаем. Хуже того, численное преимущество у них больше, чем три к одному.
— Значит, будет запоминающаяся поездка.
Лист кивнул, глядя на лес.
— Никогда не видел столько бабочек в одном месте.
— Они мигрируют, как птицы.
— Говорят, река сильно обмелела.
— Хорошо.
— Но брод узкий. Река по большей части течёт в ущелье.
— На коне ты так же ездишь, капрал? То туда потянешь, то сюда.
— Просто уравновешиваю, сэр.
— Что твои видения говорят о реке?
Выражение лица Листа стало напряжённым.
— Это граница, сэр. За нею лежит прошлое.
— А каменные круги здесь, на холме?
Юноша присмотрелся.
— Худов дух, — пробормотал он, затем взглянул в глаза историку.
Дукер хмуро улыбнулся и собрал поводья.
— Вижу, Дурные Псы уже скачут вперёд. Не стоит заставлять их ждать.
Громкий лай разорвал воздух, когда историк рысью подъехал к группе офицеров в авангарде. Он с удивлением увидел, что среди виканских псов прыгает маленькая комнатная собачка, её некогда ухоженная длинная шёрстка свалялась и сбилась в колтуны.
— Я-то думал, этого таракана давно уже переварил кто-нибудь из псов, — заметил Дукер.
— А я уже жалею, что не переварил, — ответил Лист. — От лая уши болят. И только посмотрите — скачет так, будто заправляет стаей.
— Может, и заправляет. Умение себя поставить, капрал, часто имеет значение, которое не стоит недооценивать.
Колтейн развернул коня, когда они приблизились.
— Историк. Я снова вызывал капитана инженерной роты. Начинаю думать, что его вовсе не существует — скажи, ты его когда-нибудь видел?
Дукер покачал головой.
— Боюсь, нет, хотя меня уверяли, что он ещё жив, Кулак.
— Кто?
Историк нахмурился.
— Я… боюсь, не могу припомнить.
— Вот именно. Мне кажется, у сапёров просто нет капитана, и они не очень-то хотят им обзаводиться.
— Такой обман довольно тяжело было бы поддерживать, Кулак.
— По-твоему, они на это не способны?
— О, вовсе нет, Кулак.
Колтейн ждал, но историку больше нечего было сказать по этому поводу, и через некоторое время Кулак вздохнул.
— Поедешь с Дурными Псами?
— Да, Кулак. Тем не менее я бы просил оставить капрала Листа здесь, с основной колонной…
— Сэр!..
— Ни слова, капрал, — отрезал Дукер. — Кулак, он ещё далеко не так здоров.
Колтейн кивнул.
Между Кулаком и историком вдруг возникла лошадь Бальта. Сулица старого воина молнией вылетела у него из руки и устремилась в высокую траву рядом с дорогой. Лающая собачка взвизгнула и помчалась прочь, словно ободранный мячик из глины и соломы.
— Худов зуб! — зарычал Бальт. — Снова!
— Неудивительно, что он не замолкает, — заметил Колтейн. — Ты же его каждый день пытаешься убить.
— Тебя отчитала комнатная собачка, дядя? — поинтересовался Дукер, приподнимая брови.
— Поосторожней, дед, — прорычал покрытый шрамами виканец.
— Вам пора ехать, — сказал Дукеру Колтейн, его взгляд молнией метнулся к новой фигуре. Историк обернулся и увидел Бездну. Она была бледна и казалась погружённой в себя. Чистая боль по-прежнему плескалась в её тёмных глазах, но в седле колдунья сидела прямо. Её ладони почернели, включая кожу под ногтями, будто она окунула руки в дёготь.
Горе затопило душу историка, и он отвёл взгляд.
Когда они добрались до опушки леса, бабочки взвились с дороги. Лошади попятились, некоторые столкнулись с задними, и то, что минуту назад казалось картиной неземной красоты, грозило теперь принести хаос и травмы. Затем, пока кони взбрыкивали, фыркали, трясли головами, два десятка собак рванулись вперёд и побежали перед отрядом. Они прыгали в рои насекомых, так что те взлетали над дорогой.
Пока Дукер сплёвывал похожие по вкусу на мел крылышки, он вдруг обратил внимание на одного из псов и поражённо потряс головой. Нет, это мне точно почудилось. Чушь какая-то. Псом был суровый зверь, известный под прозвищем Кривой, и он, как показалось историку, нёс в зубах четвероногий комочек шерсти.
Порядок восстановили, собаки расчистили дорогу, и отряд поскакал дальше лёгким галопом. Вскоре Дукер приспособился к ровному ритму. Никакого привычного крика, шуток или виканских походных песен не было слышно — только топот копыт и диковинный шепоток сотен тысяч крылышек в воздухе.
Скачка стала какой-то нереальной, свелась к ритму, который казался вневременным, будто всадники ехали по реке тишины. По обе стороны дороги папоротник и сухостой сменились группками молодых кедров, на этом берегу реки их было слишком мало, чтобы назвать лесом. От старых деревьев остались только пни. Рощи стали фоном для бесконечного движения бледно-жёлтого марева, от постоянного трепетания крылышек по сторонам у Дукера разболелась голова.
Отряд ехал со скоростью собачьей стаи, но псы показали себя неутомимыми, куда более выносливыми, чем кони и всадники. Каждый час устраивали передышку, коней пускали шагом, делили последние запасы воды в запечатанных воском бурдюках. Собаки с нетерпением ждали.
Торговая дорога предоставляла клану лучший шанс добраться до брода прежде врагов. Кавалеристам Корболо Дома придётся ехать по прореженному кедровому лесу, но больше всего их могут задержать бабочки.
Когда позади осталось чуть более четырёх лиг, с запада начал доноситься новый звук: странный шепоток, на который Дукер даже не обратил внимания, пока его неестественность не стала мучительно явственной. Историк пришпорил лошадь, чтобы догнать Бездну.
Она едва посмотрела на Дукера в знак приветствия.
— С ними скачет маг, расчищает дорогу.
— Так Пути больше не опасны.
— Уже три дня как, историк.
— Как этот маг уничтожает бабочек? Огнём? Ветром?
— Нет, просто открывает свой Путь, и они проваливаются внутрь. Заметь, что между каждым новым открытием проходит больше времени. Он устаёт.
— Ну, это хорошо.
Бездна кивнула.
— Мы доберёмся к броду до них?
— Думаю, да.
Вскоре они выехали на опушку. К востоку и западу из земли вздымались скалы, закрывая зазубренными вершинами часть наполненного бабочками неба. Прямо впереди дорога уходила вниз по усыпанной гладышем морене, а у её подножия открывалась широкая площадка, за которой двигался на восток жёлтый ковёр насекомых.
Река Ватар. Погребальная процессия утонувших бабочек мчится к морю.
Брод был отмечен двумя рядами вкопанных в дно реки деревянных кольев, к каждому были привязаны какие-то тряпки, будто выцветшие знамёна утонувшей армии. На восточной стороне, сразу за кольями стоял на якоре большой корабль носом по течению.
Увидев его, Бездна резко выдохнула через стиснутые зубы, и сам Дукер почувствовал лёгкую тревожную дрожь.
Корабль обгорел, почернел от огня с носа до кормы, и на него не села ни единая бабочка. С бортов свисали ряды вёсел, многие были сломаны; целые покачивались в воде, и на них налипли комья из мёртвых насекомых.
Клан выехал на открытый луг с ближней стороны брода. Рядом с испускающим зловонный дым очагом возвышался парусиновый навес на высоких шестах. Под ним сидели трое мужчин.
Псы остановились на безопасном расстоянии и начали их облаивать.
Услышав тонкий, пронзительный лай, Дукер поморщился. Нижние боги, мне не почудилось!
Историк с Бездной выехали вперёд и остановились посреди своры беспокойных собак. Один из мужчин под навесом — его лицо и предплечья имели странный, бронзовый оттенок — поднялся с бухты каната, на которой сидел, и шагнул вперёд.
Комнатная собачка бросилась на него, затем вдруг остановилась и прекратила лаять. Крысиный хвостик судорожно вильнул.
Мужчина наклонился, поднял собачку и почесал за облезлыми ушами. Он посмотрел на виканцев.
— А кто ещё считает себя главным в этой страшной стае? — спросил он по-малазански.
— Я, — ответила Бездна.
Мужчина нахмурился.
— Снова-здорово, — пробормотал он.
Дукер напрягся. Было что-то очень знакомое в этих людях.
— Это ещё что значит?
— Скажем так: я уже по горло сыт высокомерными маленькими девчонками. Я — капрал Геслер, а это наш корабль — «Силанда».
— Мало кто осмелился бы выбрать такое название, капрал, — заметил историк.
— Мы на себя проклятья не накликали. Это и есть та самая «Силанда». Мы её нашли… очень далеко отсюда. Так что, вы — всё, что осталось от виканцев, которые высадились в Хиссаре?
Бездна заговорила:
— Как получилось, что вы нас ждали, капрал?
— Мы и не ждали, девочка. Мы вышли к Убаридской бухте, только город уже пал, и мы заметили много вражеских парусов, вот и укрылись здесь, собирались прорываться ночью. Мы решили идти в Арэн…
— Худов дух! — воскликнул Дукер. — Да вы же — те самые морпехи из деревни! В ночь восстания…
Геслер хмуро посмотрел на историка.
— Это ты был тогда с Кальпом, выходит…
— Ага, это он, — сказал Ураган, поднимаясь с табурета и подходя ближе. — Фэнеровы копыта, вот уж кого не ждал снова увидеть.
— Сдаётся мне, — ошеломлённо пробормотал Дукер, — вам есть что рассказать.
Бывалый морпех ухмыльнулся.
— Тут ты не ошибся.
Бездна заговорила, глядя на «Силанду»:
— Капрал Геслер, сколько вас?
— Трое.
— Команда корабля?
— Мертва.
Если бы историк не был настолько измотан, он бы наверняка заметил некоторую сухость в этих ответах.
Восемьсот конников клана Дурного Пса поставили в центре луга три кораля и взялись за возведение укреплений по периметру. Разведчики двинулись через подлесок на западе и практически сразу вернулись с вестями о том, что подъехали передовые разъезды Корболо Дома. Защитники внешней линии начали готовить оружие, а остальные продолжали окапываться.
Дукер и Бездна спешились около навеса. Когда Истин тоже выбрался из тени, историк заметил, что кожа у всех приобрела одинаковый бронзовый оттенок. Все трое были безбороды, но на подбородках пробивалась свежая щетина.
Несмотря на уйму вопросов, которые теснились у него в голове, Дукер не мог отвести глаз от «Силанды».
— У вас не осталось парусов, капрал. Хочешь сказать, что вы втроём сумели справиться с вёслами и рулём?
Геслер обернулся к Урагану.
— Готовь оружие. Эти виканцы уже еле на ногах стоят. Истин, к шлюпке — может, придётся по-быстрому уносить отсюда задницу. — Он обернулся, чтобы взглянуть на историка. — «Силанда» сама по себе идёт, можно сказать. Только объяснять времени нет. Тут полудохлые виканцы собрались принять последний бой, судя по всему. Мы можем положить около сотни, если, конечно, вы не побрезгуете компанией…
— Капрал! — рявкнул Дукер. — Эти «полудохлые виканцы» — солдаты Седьмой. Вы — морпехи…
— Береговая стража. Помнишь? Мы официально никак к Седьмой не относимся, и мне плевать, даже если б ты оказался давно потерянным братишкой Кальпа. Если собираешься дальше в таком тоне со мной разговаривать, начни-ка с рассказа о трагической потере собственной формы, может, я даже поверю и начну тебе говорить «так точно», а может, не поверю, — и нос разобью.
Дукер моргнул. Кажется, похожий разговор у нас уже был прежде. Он медленно продолжил:
— Вы — морпехи, и Кулак Колтейн, возможно, очень захочет услышать вашу историю, да и я сам — как Императорский историк. Береговая охрана была расквартирована в Сиалке, значит, капитан Сон — ваш командир. Несомненно, он тоже пожелает выслушать ваш доклад. Наконец, остатки Седьмой и ещё два клана виканцев сейчас двигаются сюда с примерно сорока пятью тысячами беженцев. Так что, господа, откуда бы вы ни пришли, оказались здесь, а стало быть — снова в рядах Имперской армии.
Ураган шагнул вперёд, чтобы внимательно осмотреть Дукера.
— Кальп о тебе много говорил, историк, только вот не припомню, было ли хоть что-то хорошее. — Он подумал, затем переложил арбалет на сгиб локтя и вытянул вперёд крепкую, безволосую руку. — Но даже так, я мечтал познакомиться с тем ублюдком, который нас втравил в эту катавасию, хотя, конечно, хотелось бы, чтобы с нами по-прежнему был один ворчливый старикан, я бы его тогда ленточкой обвязал и в глотку тебе засунул.
— Это было сказано с больши-им чувством, — протянул Геслер.
Дукер не обратил внимания на протянутую руку, и мгновение спустя солдат убрал её и пожал плечами.
— Я должен знать, — тихо проговорил историк, — что случилось с Кальпом.
— Мы бы сами не отказались, — ответил Ураган.
Двое боевых вождей клана подошли, чтобы переговорить с Бездной. Услышав их слова, колдунья нахмурилась.
Дукер отвлёкся от морпехов.
— Что происходит, Бездна?
По её жесту вожди удалились.
— Кавалеристы разбивают лагерь выше по течению, меньше чем в трёх сотнях шагов отсюда. Они не собираются атаковать. И начали валить деревья.
— Деревья? Но берега здесь — высокие скалы.
Бездна кивнула.
Если только они не собираются выстроить частокол, а не понтонный мост, что в конечном счёте бессмысленно — они ведь не надеются перебраться через ущелье?
Позади заговорил Геслер:
— Мы можем подняться на шлюпке вверх по течению и взглянуть поближе.
Бездна обернулась и сурово посмотрела на капрала.
— Что не так с вашим кораблём? — с лихорадочной ноткой в голосе спросила она.
Геслер пожал плечами.
— Чуток обгорел, но в море выходить можно.
Она промолчала, но не отвела взгляда.
Капрал поморщился, затем сунул руку за пазуху обожжённой куртки и вытащил висевший на шнурке костяной свисток.
— Команда мёртвая, но это им не очень мешает грести.
— И головы им поотрубали, — вставил Ураган с поразившей историка безоблачной улыбкой. — Хорошего моряка так просто не уделаешь, я всегда говорил.
— По большей части — тисте анди, — добавил Геслер, — людей немного совсем. А остальные, в каюте… Ураган, как их там Геборик обозвал?
— Тисте эдур, капрал.
Геслер кивнул и перевёл взгляд на историка.
— Да, мы с Кальпом вытащили Геборика с острова, как ты и хотел. Его и ещё двоих. Плохая новость: мы их потеряли во время бури…
— Выпали за борт? — хрипло спросил Дукер, мысли его взвились вихрем. — Погибли?
— Ну, — протянул Ураган, — в этом уверенности нет. Мы не знаем, попали они в воду, когда за борт прыгнули, или нет. Мы тогда горели всё-таки и вроде как по мокрым волнам шли, а может, и нет.
Историку захотелось вдруг придушить обоих — ох уж эта солдатская славная привычка всё приуменьшать. С другой стороны, то, что он услышал, бросило его с глухим стуком на грязную, усыпанную бабочками землю.
— Историк, отправляйся с морпехами в шлюпке, — приказала Бездна, — но держитесь подальше от берега. Их маг вымотался, о нём можете не беспокоиться. Я должна знать, что происходит.
О да, в этом мы с тобой согласны, девочка.
Геслер наклонился и мягко поднял Дукера на ноги.
— Пойдёмте, сэр, а Ураган по ходу стравит нашу байку. Мы не то чтобы сильно скромничаем, просто тупые.
Ураган хмыкнул.
— А когда я закончу, расскажи нам, как Колтейн с остальными столько протянули. Эту историю уж точно стоит послушать.
… — В бабочках всё дело, вот что, — пропыхтел Ураган, налегая на вёсла. — Слой тут в фут глубиной, и идёт медленнее, чем течение внизу. Без них мы бы вообще с места не сдвинулись.
— И похуже бывало, — добавил Геслер.
— Верю, — сказал Дукер.
Они сидели в маленькой гребной лодке уже больше часа, и за это время Ураган с Истином смогли провести их примерно на сто пятьдесят шагов вверх по реке, укрытой ковром мёртвых насекомых. Северный берег быстро превратился в крутой утёс, поросший ползучими растениями. Шлюпка приближалась к резкому повороту, который образовался недавно, когда часть берега обвалилась.
Ураган уже поведал свою историю, и, вопреки явному недостатку таланта у рассказчика, именно нехватка воображения делала её такой убедительной. Дукеру оставалось только гадать о значении событий, свидетелями которых стали эти солдаты. То, что огненный Путь, по которому они прошли, изменил этих троих, было несомненно и явно касалось не только цвета кожи. Истин и Ураган гребли без устали и за четверых. Дукер и страстно желал, и боялся взойти на борт «Силанды». Даже без чародейской чувствительности Бездны историк содрогался от той ауры ужаса, что окружала корабль.
— Вы только гляньте, сэр! — воскликнул Геслер.
Шлюпка завернула за поворот. Обвалившийся утёс сузил русло, в котором теперь кипел пенящийся поток. На высоте десяти саженей от берега к берегу протянулись верёвки. Дюжина убаридских лучников ползла по ним на другую сторону.
— Чудные цели, — заметил сидевший у руля Геслер. — А Ураган — отличный стрелок. Сможешь удержать нас на месте, Истин?
— Попробую, — откликнулся юноша.
— Стойте-ка! — сказал Дукер. — Лучше нам не расшевеливать пока это осиное гнездо, капрал. Они сильно превосходят числом наш передовой отряд. К тому же взгляни на другой берег — там уже не меньше сотни солдат. — Историк замолчал, задумался.
— Если они валят деревья, то точно не для того, чтобы мост навести, — пробормотал капрал, прищурившись и глядя на северный склон, где то и дело возникали фигуры. — Какой-то начальник явился, чтобы на нас поглядеть, сэр.
Дукер присмотрелся к одной из фигур.
— Скорее всего, маг. Что ж, если мы не будем кусаться, надеюсь, и он тоже.
— А цель-то отличная, — задумчиво протянул Геслер.
Историк покачал головой.
— Поплыли обратно, капрал.
— Так точно. Расслабьтесь там, парни.
Прибыли основные силы Корболо Дома. Они заняли позиции по обе стороны брода. Густой лес попросту исчез, все деревья в округе свалили, ветви обрубили, а стволы утащили в глубь лагеря. Ничейная полоса шириной в семьдесят с лишним шагов разделяла две армии. Торговая дорога оставалась открытой.
Дукер нашёл Бездну, она сидела, скрестив ноги, под навесом, глаза колдуньи были закрыты. Историк ждал, подозревая, что она вступила в чародейский разговор с Сормо. Через несколько минут Бездна вздохнула.
— Какие вести? — спросила она, не открывая глаз.
— Они перебросили верёвки через ущелье и посылают на другую сторону лучников. Что происходит, Бездна? Почему Корболо Дом не атаковал? Он мог нас запросто раздавить здесь.
— Колтейн менее чем в двух часах пути отсюда. Похоже, военачальник врага готов подождать.
— Ему стоило бы учесть, до чего довела гордыня Камиста Релоя.
— Новоназначенный Кулак и Кулак-изменник: тебя удивляет, что Корболо Дом воспринимает это как личное соперничество?
— Нет, но это вполне оправдывает презрение к нему императрицы Ласиин.
— Колтейн был избран вместо Дома. Императрица ясно дала понять, что Корболо уже не поднимется выше в имперском командовании. Предатель чувствует, что должен всем показать, доказать: он лучше. Камист Релой воевал одной лишь грубой силой. Теперь нас ждёт битва хитроумная.
— Если Колтейн явится сюда, он полезет в пасть дракону, и эта ловушка почти не замаскирована.
— Он явится.
— Значит, гордыня стала проклятьем для обоих полководцев.
Бездна открыла глаза.
— Где капрал?
Дукер пожал плечами.
— Где-то поблизости.
— «Силанда» забёрет столько раненых солдат, сколько сможет, — тех, кто ещё сумеет оправиться, конечно. В Арэн. Колтейн спрашивает, не хочешь ли ты уплыть с ними, историк.
Значит, не гордыня, а фатализм. Дукер знал, что стоит не спешить и хорошенько всё взвесить, но услышал собственный голос:
— Не хочу.
Колдунья кивнула.
— Он знал, что ты так ответишь, и что ответишь быстро. — Нахмурившись, она посмотрела в лицо Дукеру. — Как Колтейн понимает такие вещи?
Историк был поражён.
— Ты меня спрашиваешь? Худов дух, он же виканец!
— И для нас он тоже загадка, историк. Кланы исполняют его приказы и ничего не говорят. Наше молчание рождается не из общей уверенности или понимания, а из благоговения.
Дукеру нечего было на это сказать. Он отвернулся и впился глазами в дрожащее бледно-жёлтое марево неба. Мигрируют. Подчиняются инстинкту. Бездумно падают в смертоносный поток. Прекрасный, ужасающий танец, посвящённый Худу, каждый шаг в нём расписан. Каждый шаг…
Кулак прибыл, когда уже стемнело, воины Вороньего клана выехали вперёд, чтобы обеспечить коридор для авангарда, за ними последовали повозки с ранеными, которых было решено погрузить на «Силанду».
К навесу, под которым ждали Дукер, Бездна и Геслер, подошёл Колтейн, его щёки ввалились, на лице глубоко залегли морщины предельной усталости. За Кулаком спешили Бальт, капитаны Сон и Сульмар, капрал Лист и колдуны — Сормо и Нихил.
Сон подошёл к Геслеру. Капрал нахмурился.
— Что-то ты красоту подрастерял, капитан.
— Я про тебя слышал, Геслер. Был капитаном, потом сержантом, теперь уже капрал. У тебя сапоги в небо смотрят…
— А голова в навоз. Так точно.
— Из взвода двое осталось?
— Ну, формально — один, капитан. Этот парень вроде как новобранец, хоть его официально ещё не посвятили. Так что — только мы с Ураганом, капитан.
— С Ураганом? Это же не тот, который был адъютантом Кулака Картерона?..
— Давным-давно.
— Худов дух! — Сон обернулся к Колтейну. — Кулак, у нас тут два человека из Старой гвардии Императора… в чине морпехов береговой охраны.
— Тихое было назначение, капитан, — пока восстание не началось, конечно.
Сон расстегнул ремешок, стащил с головы шлем и провёл рукой по редким, слипшимся от пота волосам. Он снова обернулся к Геслеру.
— Вызови своего парня, капрал.
По знаку Геслера Истин выступил вперёд. Сон мрачно взглянул на него.
— Отныне ты официально принят в морпехи, парень.
Истин отдал честь, поджав большой палец и оттопырив мизинец.
Бальт фыркнул. Капитан Сон нахмурился сильнее.
— Да откуда же ты… а, ладно, забудь. — Он снова обратился к Геслеру: — Что до тебя и Урагана…
— Если ты нас повысишь, капитан, я тебе расквашу всё, что от рожи осталось. А Ураган ещё и лежачим попинает. Господин капитан. — Геслер улыбнулся.
Бальт отодвинул в сторону Сна и встал лицом к лицу с капралом, так что их носы чуть не столкнулись.
— А мне, капрал, — прошипел командор, — ты тоже рожу расквасишь?
Улыбка Геслера не дрогнула.
— Так точно. Худ меня побери, я и Кулаку чего найду — надеру, если попросите вежливо.
На миг наступила гробовая тишина. Затем Колтейн расхохотался. Дукер и остальные потрясённо обернулись и уставились на виканца.
Ошеломлённо бормоча что-то себе под нос, Бальт отступил от Геслера, перехватил взгляд историка и просто покачал головой.
Смех Колтейна заставил собак разразиться диким воем, псы вдруг возникли со всех сторон, словно бледные призраки. Колтейн впервые выглядел таким оживлённым. Продолжая смеяться, он обратился к капралу:
— А что бы на это сказал Картерон Крест, солдат?
— Он бы мне двинул в…
Договорить Геслер не успел, поскольку кулак Колтейна врезался ему точно в нос. Голова морпеха запрокинулась, ноги оторвались от земли. С глухим стуком он упал на спину. Колтейн завертелся на месте, прижимая к животу руку так, будто ударил по каменной стене. Подскочивший Сормо схватил Кулака за запястье, чтобы осмотреть руку.
— Нижние духи, да она сломана!
Все глаза устремились на лежащего капрала. Тот сел, из носу у него текла кровь.
Нихил и Бездна вдруг зашипели и отшатнулись от Геслера. Дукер ухватил Бездну за плечо и потянул к себе.
— Что такое? Что случилось?
Ответил Нихил — глухим шёпотом:
— Кровь — этот человек почти Взошёл!
Геслер этого замечания не услышал. Он смотрел на Колтейна.
— Думаю, теперь я согласен на повышение, Кулак, — проговорил он разбитыми губами.
— …почти Взошёл. Но Кулак…
Теперь оба колдуна смотрели на Колтейна, и Дукер впервые различил в их лицах благоговейный трепет.
Колтейн разбил лицо Геслеру. Геслеру, человеку на грани Восхождения… которое сделает его чем? Историк вспомнил, как Истин и Ураган гребли в шлюпке… их удивительную силу и рассказ об огненном Пути. Нижняя Бездна, все трое… и… Колтейн?
В суматохе никто не услышал стука копыт, пока капрал Лист не доложил:
— Командор Бальт, у нас гости.
Все, кроме Колтейна и Сормо, обернулись и увидели полдюжины всадников Вороньего клана, которые окружали убарийского офицера в инкрустированных серебром чешуйчатых доспехах. Смуглое лицо незнакомца украшали борода и усы, завитки были окрашены чёрным. Он явился без оружия, а обе руки вытянул вперёд раскрытыми ладонями.
— Я принёс привет от Корболо Дома, Скромнейшего Слуги Ша’ик, командующего Южной армии Апокалипсиса, Кулаку Колтейну и офицерам Седьмой армии.
Бальт шагнул вперёд, но заговорил Колтейн, теперь он стоял прямо, спрятав сломанную руку за спиной:
— За это спасибо. Чего он хочет?
К собранию устремились ещё несколько человек, и Дукер нахмурился, узнав Нэттпару и Пуллика Алара.
— Корболо Дом желает лишь мира, Кулак Колтейн. Поэтому, к своей чести, он пощадил твоих виканцев, которые прибыли к броду сегодня днём, хотя мог был перебить их до последнего. Шесть из Семи Святых Городов уже освободились от малазанского ига. Все земли к северу отсюда теперь свободны. Мы бы хотели остановить кровопролитие, Кулак. Независимость Арэна можно обсудить на переговорах, к вящей выгоде казны императрицы Ласиин.
Колтейн молчал. Эмиссар подождал, затем продолжил:
— Как ещё одно подтверждение наших мирных устремлений, мы не будем препятствовать переправе беженцев, — в конце концов, Корболо Дом прекрасно знает, что именно эти элементы представляют наибольшую трудность для тебя и твоих сил. Твои солдаты могут постоять за себя — как мы все уже видели, к славе твоей будь сказано. Даже наши воины поют песни о твоих свершениях. Воистину, эта армия достойна того, чтобы бросить вызов нашей богине. — Он остановился, повернулся в седле, чтобы взглянуть на собравшихся аристократов. — Но эти достойные граждане… ах, это не их война! — Посланник вновь обернулся к Колтейну. — Путешествие по пустошам за лесом будет сложным и так — мы не хотим делать его ещё тяжелее, Кулак. Иди с миром. Отправь завтра беженцев через Ватар и сам узришь — безо всякого риска для своих солдат — милосердие Корболо Дома.
Пуллик Алар шагнул вперёд.
— В этом Совет полагается на слово Корболо Дома, — объявил он. — Дай нам разрешение переправиться завтра, Кулак.
Дукер помрачнел. Значит, у них уже были переговоры.
Кулак не обратил внимания на аристократа.
— Передай мои слова Корболо Дому, эмиссар. Его предложение не принято. Разговор окончен.
— Но, Кулак!..
Колтейн отвернулся, его плащ из перьев блеснул бронзой в свете факелов.
Всадники Вороньего клана сомкнулись вокруг посланника и заставили его коня развернуться. Пуллик Алар и Нэттпара бросились к офицерам.
— Он обязан передумать!
— Вон отсюда! — зарычал Бальт. — А не то я с вас шкуры спущу себе на новый шатёр. Вон!
Оба аристократа удалились.
Бальт завертел головой, нашёл глазами Геслера.
— Готовь свой корабль, капитан.
— Так точно.
Ураган рядом с историком пробормотал:
— Всё это плохо пахнет.
Дукер медленно кивнул.
Леоман уверенно привёл их по глинистой равнине, через непроглядный мрак, к следующему тайнику с припасами, который оказался спрятан под одиноким куском известняка. Когда Леоман начал разворачивать галеты, вяленое мясо и фрукты, Фелисин села на холодную землю и обхватила себя руками, чтобы унять дрожь. Геборик уселся рядом.
— И ни следа тоблакая. С Опонновой удачей он уже кусками варится в животе у одиночника.
— Он боец, каких мало, — сказал Леоман, протягивая им еду. — Поэтому Ша’ик и выбрала его…
— Очевидно неверный расчёт, — заметил бывший жрец. — Её убили.
— Её третий страж помешал бы этому, но Ша’ик его отпустила. Я пытался её переубедить, однако не сумел. Всё предсказано, каждый из нас — в плену собственной роли.
— Очень утешительно. Скажи, пророчества ясны в том, чем закончится восстание? Нас ждёт победоносный век бесконечного Апокалипсиса? В этом, конечно, есть логическое противоречие, но забудь о нём.
— Рараку и Дриджна — единое целое, — сказал Леоман. — Вечное, как хаос и смерть. Ваша Малазанская империя — лишь короткая вспышка, она уже блекнет. Мы рождаемся из тьмы и во тьму уходим. Этих истин вы так боитесь, и от страха — отвергаете их.
— Меня никто не дёргает за ниточки! — взорвалась Фелисин.
В ответ на это Леоман тихо рассмеялся.
— Если в этом заключается возрождение Ша’ик, можешь возвращаться к засушенному трупу у ворот и ждать ещё кого-нибудь.
— Став Ша’ик, ты не утратишь иллюзию независимости, — сказал Леоман, — если, конечно, она тебе нужна.
Нас только послушать. Темно — ни зги не видно. Мы все — только бесплотные голоса, которые схлестнулись в тщетном споре здесь, на сцене пустыни. Священная Рараку смеётся над нашей плотью, оставляет от нас лишь звуки, которые ведут войну с бесконечной тишиной.
Приблизились тихие шаги.
— Садись и поешь, — сказал Леоман.
Что-то упало на землю рядом с Фелисин. Её окатило запахом сырого мяса.
— Медведь с белой шерстью, — пророкотал тоблакай. — На миг показалось, что я вернулся домой, в Лейдерон. Мы таких зверей зовём нэтаурами. Но мы бились на песке и камне, а не на снегу и льду. Я принёс его шкуру, и голову, и когти, потому что этот зверь был вдвое больше всякого, какого я только видел прежде.
— Ох, жду не дождусь рассвета, — сказал Геборик.
— Следующий рассвет — последний перед оазисом, — сказал огромный дикарь, обращаясь к Леоману. — Она должна пройти обряд.
Наступила тишина.
Геборик откашлялся.
— Фелисин…
— Четыре голоса, — прошептала она. — Ни кости, ни плоти, лишь слабые звуки, что претендуют на самость. Четыре точки зрения. Тоблакай — чистая вера, но однажды он её всю утратит…
— Началось, — пробормотал Леоман.
— И Геборик, отмеченный жрец без веры, который однажды вновь обретёт её. Леоман, лучший из лучших обманщик, который смотрит на мир глазами более циничными, чем сам Геборик в приличествующей ему слепоте, но всегда ищет во тьме… надежду. И наконец — Фелисин. Кто же эта женщина в ризах ребёнка? Наслаждения плоти, лишённые наслаждения. Личности, отданные одна за другой. Потребность в доброте, которая стоит за каждым её злым словом. Она ни во что не верит. Тигель, выжженный начисто, пустой. У Геборика — руки невидимые, и ныне они держат истину и силу, которых он сам пока не чувствует. Руки Фелисин… ах, они хватались и касались, были гладкими, были грязными, но ничего не удержали. Жизнь течёт мимо них, словно призрак. Всё было не завершено, Леоман, пока мы с Гебориком не пришли к тебе. К тебе и твоему спутнику — трагическому ребёнку. Книгу, Леоман.
Она услышала, как воин открывает застёжки, услышала, как фолиант выскользнул из кожаного футляра.
— Открывай, — сказала она.
— Это ты должна её открыть — и ещё не рассвет! Обряд…
— Открывай.
— Ты…
— Где твоя вера, Леоман? Ты не понимаешь? Это испытание — не только для меня. Испытание — для каждого из нас. Здесь. Сейчас. Открой Книгу, Леоман.
Она услышала его тяжёлое дыхание, услышала, как оно замедлилось, услышала, как его сдержала несгибаемая воля. Кожаный переплёт тихо скрипнул.
— Что ты видишь, Леоман?
Он хмыкнул.
— Ничего, разумеется. Нет света, который бы позволил мне видеть.
— Посмотри ещё раз.
Она услышала, как Леоман и остальные ахнули. Золотистое сияние начало исходить от Книги Дриджны. Со всех сторон послышался сначала далёкий шёпот, затем рёв.
— Вихрь пробуждается — но не здесь, не в сердце Рараку. Книга, Леоман, что ты видишь?
Он протянул руку, коснулся первой страницы, перевернул её, затем следующую, и ещё одну.
— Это невозможно! Все страницы пусты!
— Ты видишь то, что видишь ты, Леоман. Закрой Книгу и передай её тоблакаю.
Великан придвинулся, присел, и его массивные, запятнанные кровью руки приняли Книгу. Он не колебался.
Тёплый свет омыл его лицо, когда тоблакай посмотрел на первую страницу. Она увидела, как слёзы набухли в его глазах и побежали по укрытым шрамами щекам.
— Такая красота, — прошептала она. — И красота заставляет тебя плакать. Знаешь, почему ты чувствуешь такое горе? Нет, ещё нет. Но однажды… Закрой Книгу, тоблакай.
— Геборик…
— Нет.
Кинжал Леомана скользнул из ножен, но его остановила рука Фелисин.
— Нет, — повторил бывший жрец. — Моя рука…
— Да, — сказала она. — Твоя рука.
— Нет.
— Тебя испытывали прежде, Геборик, и ты потерпел неудачу. О, какую неудачу! Ты боишься вновь не справиться…
— Не боюсь, Фелисин. — Голос Геборика звучал звонко, уверенно. — Этого — меньше всего. Я не желаю быть частью этого обряда, и я не рискну коснуться руками этой проклятой Книги.
— Какая разница, откроет он Книгу или нет? — прорычал тоблакай. — Он же слеп, как энкар’ал. Позволь мне убить его, Ша’ик Возрождённая. Пусть его кровь освятит обряд.
— Сделай это.
Движение тоблакая было молниеносным, деревянный меч размытым в воздухе пятном метнулся к голове Геборика. Если бы он попал в цель, череп старика раскололся бы на куски, которые разлетелись бы шагов на десять, если не больше. Но руки Геборика вдруг вспыхнули: одна — цветом высохшей крови, другая — звериным, щетинистым сиянием. Обе взмыли вверх, перехватили запястья великана — и остановили удар. Деревянный меч вылетел из рук тоблакая и исчез во тьме за пределами бледного света Книги.
Великан застонал от боли.
Геборик отпустил запястья тоблакая, схватил великана за горло и за пояс, а затем, одним движением, швырнул его в темноту. Послышался глухой удар, и глинистая почва вздрогнула у них под ногами.
Геборик, пошатываясь, вернулся, его лицо перекосилось от потрясения, а обвивающее руки сияние ярости мигнуло и померкло.
— Сейчас мы видели их, — сказала ему Фелисин. — Твои руки. Ты не был оставлен, Геборик, что бы там ни думали жрецы, когда делали то, что сделали. Тебя просто готовили.
Старик упал на колени.
— И так возрождается вера человека. Знай: Фэнер никогда бы не рискнул вложиться только в тебя одного, Геборик Лёгкая Рука. Думай об этом — и будь покоен…
Где-то в темноте застонал тоблакай. Фелисин поднялась на ноги.
— Теперь отдай мне Книгу, Леоман. Пока не придёт рассвет.
Фелисин снова отдаётся. Пересотворяется. Возрождается. В последний ли раз? О нет, наверняка нет.
Когда до рассвета оставался ещё час, Икарий привёл остальных к грани Пути. Прикрепляя приклад арбалета к поясу, Скрипач передал фонарь Крокусу, а затем взглянул на Маппо. Трелль пожал плечами.
— Барьер глухой — не видно ничего, что лежит по ту сторону.
— Они и не подозревают, что будет, — прошептал Искарал Прыщ. — Вечное сияние боли, но стану ли я тратить слова, чтоб попытаться их подготовить? Нет, нет и нет. Слова слишком драгоценны, чтобы тратить их зря. Потому — моё скромное молчание будет сопровождать все колебания их недвижного невежества.
Скрипач сделал недвусмысленный жест арбалетом.
— Ты идёшь первым, Прыщ.
Верховный жрец разинул рот.
— Я? — взвизгнул он. — Ты свихнулся? — Искарал пригнулся. — И вновь они обмануты, даже этот недотёпа-солдат — о-о-о, даже слишком легко!
Зашипев, Крокус вышел вперёд, высоко поднимая фонарь, а затем шагнул за барьер и скрылся с глаз остальных. Следом за ним сразу же двинулся Икарий.
Скрипач зарычал и снова жестом приказал Искаралу Прыщу идти.
Когда оба пропали, Маппо обернулся к Апсалар и её отцу.
— Вы оба уже были здесь однажды, — сказал он. — Аура этого Пути цепляется к вам обоим.
Реллок кивнул.
— Ложный след. Мы должны были позаботиться об одиночниках и д’иверсах.
Трелль перевёл взгляд на Апсалар.
— Что это за Путь?
— Я не знаю. Его действительно разорвало на куски. Вряд ли удастся выяснить его природу, учитывая теперешнее состояние. И воспоминания ничего не говорят мне о Пути, который был бы разрушен таким образом.
Маппо вздохнул, расправил плечи, чтобы ослабить напряжение в мышцах.
— Ну, что ж, с чего мы взяли, что известные Старшие Пути — Телланн, Омтоз Феллак, Куральд Галейн — единственные из существовавших?
Преодоление барьера сразу дало о себе знать изменением атмосферного давления. Маппо сглотнул, чтобы перестало закладывать уши. Заморгал, когда на все его чувства обрушился поток впечатлений. Трелль стоял с остальными среди вековых деревьев, густой лес — ели, кедры и секвойи, густо оплетённые мхом. Вниз пробивался синеватый свет. Пахло гниющими растениями, в воздухе жужжали насекомые. Эта картина удивительной красоты коснулась души Маппо, как прохладный бальзам.
— Не знаю, чего я там ожидал, — пробормотал Скрипач, — но точно — не этого.
Прямо перед ними из дёрна вздымался огромный доломитовый валун выше Икария. Солнечный свет окрасил его в бледно-зелёный оттенок, так что выступили желобки, ямки и другие следы резьбы на поверхности камня.
— Солнце не движется, — сказала Апсалар из-за спины трелля. — Свет всегда падает под этим углом, только под таким углом резьба становится видной нашим глазам.
Основание и бока валуна были покрыты отпечатками ладоней и лап — отпечатками цвета крови.
Тропа Ладоней. Маппо повернулся к Искаралу Прыщу.
— Опять твои происки, верховный жрец?
— Одинокий валун в лесу? Нетронутый мхом и лишайником, выцветший под жестоким солнцем другого мира? Трелль глуп непроходимо, но вы только послушайте его! — Он широко улыбнулся Маппо. — Конечно же нет! Как бы я сумел сдвинуть с места такую махину? Взгляни на эту древнюю резьбу, ямки и спирали, как такое можно подделать?
Икарий подошёл вплотную к валуну. Провёл пальцем по изгибам одной из бороздок.
— Нет, эти — вполне настоящие. Однако это — знаки Телланна, такие можно увидеть в местах, священных для т’лан имассов — валун, как правило, стоит на вершине холма в тундре или на равнине. Впрочем, не думаю, что д’иверсы и одиночники заметят подобное несоответствие…
— Разумеется, нет! — взорвался Искарал Прыщ, а затем нахмурился, глядя на ягга. — Почему ты замолчал?
— А как иначе? Ты перебил меня…
— Ложь! Но нет, нужно свою ярость спрятать в мешок, такой, как загадочный мешок трелля — такой любопытнейший мешочек! Может быть, там внутри другой обломок? Такая возможность… возможна. Вероятная вероятность, даже определённая определённость! Нужно лишь обратить к яггу хитрую улыбку, чтобы показать моё доброжелательное терпение перед лицом его гнусных оскорблений, ибо я больший человек, чем он, о да! Такая напыщенность, такое позёрство, наигранные ремарки… Слушайте! — Искарал Прыщ вдруг резко развернулся и уставился в лес за валуном.
— Ты что-то слышишь, верховный жрец? — спокойно спросил Икарий.
— Слышу? — Прыщ нахмурился. — Зачем меня спрашивать?
Маппо спросил у Апсалар:
— Как далеко в лес вы заходили?
Она покачала головой. Недалеко.
— Я первым пойду, — сказал Скрипач. — Прямо вперёд за камень, правильно понимаю?
Других предложений не прозвучало.
Они пошли, Скрипач чуть опережая остальных, с заряженным морантской стрелой арбалетом на уровне пояса. Следом шёл Икарий, его лук по-прежнему был привязан за спиной, меч — в ножнах. За ним шагали Прыщ и Апсалар с отцом, а Крокус двигался в нескольких шагах перед Маппо, который замыкал маленький отряд.
Маппо не был уверен, что сумеет отреагировать на угрозу со скоростью ягга, поэтому вытащил из мешка костяную палицу. Неужели я и вправду ношу кусочек этого Пути в своём драном мешке? Что же тогда случилось с моими беспомощными жертвами? Может, я отправил их в рай — такая мысль способна и заглушить уколы совести…
Треллю уже доводилось странствовать по старым лесам, но этот отличался от них. Крики птиц звучали редко и далеко друг от друга, и если не считать деревьев и других растений, вокруг не было никаких признаков жизни. В таком месте было бы легко отпустить поводья воображения, вообразить мрачное присутствие, рождённое первобытной атмосферой. В таком месте торжествуют тёмные легенды, а мы — превращаемся в перепуганных, дрожащих детей… тьфу, глупость какая! Если тут и есть что-то мрачное — так это я сам.
Под ногами из гумуса то и дело выступала сеть толстых камней, которой было пронизано всё свободное пространство между деревьями. Чем дальше заходили спутники, тем прохладнее становился воздух, вскоре они заметили, что лес становится реже, расстояние между деревьями увеличилось с нескольких шагов до полудюжины, затем дюжины. Но густая паутина корней оставалась на земле — их было слишком много, чтобы считать корни лишь продолжением леса. Их вид вызвал у Маппо какое-то смутное, тревожное узнавание, но вспомнить, где видел подобное, трелль не сумел.
Теперь спутники уже могли видеть на пять сотен шагов вперёд: усыпанная валунами лесистая долина, влажный воздух, казавшийся голубоватым в призрачном свете странного солнца. Ничто не шевелилось. Все молчали, так что единственными звуками оставались дыхание, шелест одежды и скрип доспехов, а также глухие шаги по бесконечному ковру переплетённых корней.
Через час они добрались до дальней опушки леса. За ним раскинулась тёмная равнина. Скрипач остановил отряд.
— Какие есть соображения? — спросил он, глядя на голый, пологий ландшафт впереди.
Земля под ногами оставалась густо оплетена безумными, змееобразными корнями, которые уходили куда-то вдаль.
Икарий присел и положил ладонь на один из толстых извивов дерева. Он закрыл глаза, затем кивнул. Ягг поднялся.
— Азаты, — сказал он.
— Треморлор, — пробормотал Скрипач.
— Я никогда не видел, чтобы Азаты так себя проявляли, — заметил Маппо.
Нет, не Азаты, но я видел деревянные посохи, которые…
— Я видел, — возразил Крокус. — В Даруджистане. Дом Азатов вырос из земли, как пень дерева. Я это своими глазами видел. Он там поднялся, чтобы схоронить Финнэст яггута.
Маппо долго и пристально смотрел на юношу, затем обернулся к яггу.
— Что ещё ты почувствовал, Икарий?
— Сопротивление. Боль. Азат в осаде. Этот разорванный Путь хочет вырваться из хватки Дома. А теперь — новая угроза…
— Одиночники и д’иверсы.
— Треморлор… знает… о тех, кто его ищет.
Искарал Прыщ захихикал, затем пригнулся под гневным взглядом Крокуса.
— Включая нас, как я понимаю, — сказал Скрипач.
Икарий кивнул.
— Да.
— И он собирается защищаться, — сказал трелль.
— Как только сможет.
Маппо поскрёб подбородок. Реакции живого создания.
— Нужно здесь остановиться, — сказал Скрипач. — Поспать…
— Нет-нет, нельзя! — воскликнул Искарал Прыщ. — Всё очень срочно!
— Что бы там ни было впереди, — протянул сапёр, — подождёт. Если мы не отдохнём…
— Я согласен со Скрипачом, — заявил Икарий. — Несколько часов…
Лагерь разбили на скорую руку, молча разложили одеяла, наскоро перекусили. Маппо смотрел, как укладываются остальные, пока бодрствовать не остались только он сам и Реллок. Трелль подошёл к старику, который начал готовить себе спальное место.
Маппо тихо проговорил:
— Почему ты исполнял приказы Искарала, Реллок? Привести собственную дочь сюда… в таких обстоятельствах…
Рыбак поморщился и явно с трудом заставил себя ответить:
— Мне, сударь, даровали вот эту новую руку. Жизнь нам сохранили…
— Ты это уже говорил. И тебя доставили к Искаралу. В цитадель в пустыне. А затем заставили подвергнуть единственного ребёнка опасности… прости, если тебе обидны эти вопросы, Реллок. Я хочу только понять.
— Она уже не та, что прежде. Не моя маленькая девочка. Нет. — Он помолчал, его руки чуть задрожали на одеяле. — Нет, — повторил Реллок, — что сделано, то сделано, назад не воротишь. — Он поднял глаза. — Нужно выкручиваться, как бы жизнь ни повернулась. Моя девочка это знает… Только… — Реллок мрачно взглянул на Маппо. — Мало знать. Этого недостаточно. — Он нахмурился, покачал головой и отвёл глаза. — Не могу объяснить…
— Я понимаю, о чём ты.
Реллок вздохнул и продолжил:
— Ей нужны причины. Для всего — причины. Ну, то есть это мне так чудится. Я её отец, и я говорю: ей ещё многому нужно научиться. Это всё одно, что выйти в море — учишься тому, что безопасности нет нигде. Везде опасно, трелль. — Он встряхнулся и поднялся. — Ну вот, теперь из-за тебя голова разболелась.
— Прости, — сказал Маппо.
— Если повезёт, она меня когда-нибудь простит.
Трелль смотрел, как он разравнивает одеяло. Маппо поднялся и подошёл к своему мешку. «Безопасности нет нигде». Какой бы морской бог ни присматривал за тобой, старик, он теперь должен смотреть и за твоей заблудшей дочерью.
Маппо не мог уснуть и вдруг услышал сквозь одеяло шаги, а затем тихий голос Икария:
— Лучше ложись спать, девочка.
В ответе треллю почудилось горькое веселье.
— Мы с тобой очень похожи.
— Чем же? — спросил Икарий.
Она вздохнула.
— У нас обоих есть защитники, которые не способны нас защитить. Особенно от нас самих. Поэтому они таскаются за нами, беспомощные, всегда начеку, но всё равно беспомощные.
Ответ Икария прозвучал размеренно и ровно:
— Маппо — мой спутник, друг. Реллок — твой отец. Я понимаю его представление о защите — что ещё делать отцу? Но мы с Маппо — другое дело.
— Да ну?
Маппо задержал дыхание, приготовился вскочить, прервать этот разговор…
Через некоторое время Апсалар продолжила:
— Возможно, ты прав, Икарий. Мы схожи меньше, чем мне показалось поначалу. Скажи, что ты будешь делать со своими воспоминаниями, когда найдёшь их?
Облегчение, которое испытал трелль, быстро улетучилось. Только теперь он не пытался подавить желание вмешаться; теперь он замер совершенно неподвижно, чтобы услышать ответ на вопрос, который никогда не решался задать Икарию.
— Твой вопрос… удивил меня, Апсалар. Что ты делаешь со своими?
— А они и не мои — по большей части. У меня осталось несколько картинок из жизни в рыбацкой деревне. Вот я торгуюсь на рынке за бечеву. Вот держу отца за руку над кучей камней, по которой рассыпаны срезанные цветы, лишайник там, где я прежде касалась кожи. Потеря, замешательство — я тогда была, наверное, совсем маленькой. Другие воспоминания принадлежат восковой ведьме, старой женщине, которая хотела защитить меня во время одержания Котильоном. Она потеряла мужа, детей, все они были принесены в жертву славе Империи. Логично было бы предположить, что горечь одолеет всё прочее в сердце такой женщины? Но этого не произошло. Она не могла защитить тех, кого любила, и инстинкт — долго сдерживаемый — заставил её принять меня. И защищать до сего дня, Икарий…
— Это великий дар, девочка…
— О да. И наконец последний набор чужих воспоминаний — самый невразумительный. Память убийцы. Некогда смертного, теперь Взошедшего. Убийцы склоняются перед алтарём эффективности, Икарий, а эффективность жестока. Она без особых размышлений приносит в жертву жизни смертных, всё ради того, что считается необходимым. По крайней мере, так было с Танцором, который убивал не за деньги, а ради высшей цели, в которой было куда меньше самовозвеличивания, чем можно было бы подумать. Он себя видел мастером, который чинит, исправляет сломанное. Он себя считал благородным. Цельный человек этот Танцор. Но эффективность — хозяин безжалостный. Есть ещё горькая ирония. В глубине души, несмотря на желание отомстить Ласиин, он ей… сочувствует. В конце концов, она склонилась перед тем, что почитала высшей целью и необходимостью — для Империи, — и решила ради этой цели принести в жертву двух людей, которых называла друзьями.
— Значит, внутри тебя царит хаос.
— Да, Икарий. Таковы воспоминания в полноте своей. Мы не простые создания. Ты мечтаешь о том, что с воспоминаниями придёт знание, понимание. Но с каждым найденным ответом возникает тысяча новых вопросов. Всё, чем мы были, привело нас к тому, чем мы стали, но мало говорит о том, чем станем. Воспоминания — груз, который невозможно сбросить с плеч.
Икарий упрямо пробормотал:
— Груз, который я, тем не менее, приму.
— Позволь дать тебе совет. Не говори этого Маппо, если не хочешь разбить ему сердце.
Стук крови в ушах трелля гремел громом, грудь горела от долго сдерживаемого дыхания.
— Я не понимаю, — тихо сказал через некоторое время Икарий, — но никогда этого не сделаю, девочка.
Маппо медленно выпустил воздух из лёгких, стараясь держать себя в руках. Он почувствовал, что из уголков глаз по щекам побежали слёзы.
— Я не понимаю. — На этот раз слова принёс шёпот.
— Но хочешь понять.
Ответа не последовало. Прошла минута, затем Маппо услышал шаги.
— Возьми, Икарий, — сказала Апсалар. — Вытри глаза. Не пристало яггу плакать.
Сон бежал от Маппо, и трелль подозревал, что в лагере он не единственный, кому привал не дал передышки от мучительных мыслей. Только Искарал Прыщ спал сладким сном, если судить по громогласному храпу.
Вскоре Маппо снова услышал шаги, и спокойный, размеренный голос Икария произнёс:
— Пора.
Лагерь свернули быстро. Маппо ещё затягивал мешок, а Скрипач уже ушёл вперёд, как солдат, шагающий на поле боя, осторожный, но решительный. За ним ковылял верховный жрец Тени. Когда Икарий собрался двинуться следом, Маппо перехватил его за руку.
— Друг мой, Дома Азатов стремятся сковать всех, кто обладает силой, — ты понимаешь, чем рискуешь?
Икарий улыбнулся.
— Не только я, Маппо. Всегда ты недооцениваешь себя, забываешь, кем стал за прошедшие века. Если мы собираемся идти дальше, нужно доверять Азату, он поймёт, что мы не желаем вреда.
Все остальные уже ушли — Апсалар напоследок бросила на обоих испытующий взгляд.
— Как можно доверять чему-то, чего не понимаешь? — спросил трелль. — Ты говоришь «поймёт». Как? Собственно, кто поймёт?
— Понятия не имею. Я просто чувствую присутствие. И если я его чувствую, значит, и он может почувствовать меня. Треморлор страдает, Маппо. Он сражается один, и дело его — справедливо. Я собираюсь помочь Азату, и поэтому перед Треморлором стоит выбор — принять мою помощь или нет.
Трелль попытался скрыть тревогу. Ох, друг мой, ты предлагаешь помощь, не понимая, как быстро может развернуться этот клинок. В неведении ты столь чист, столь благороден. Если Треморлор знает тебя лучше, чем ты сам себя знаешь, осмелится ли он принять твоё предложение?
— Что не так, друг?
Во взгляде ягга мелькнуло холодное подозрение, и Маппо пришлось отвести глаза. Что не так? Я бы заговорил, предупредил тебя. Если Треморлор тебя заберёт, мир избавится от великой угрозы, но я потеряю друга. Даже нет — я предам тебя, обреку на вечное заточение. Старейшины и Безымянные, которые избрали меня для этой задачи, несомненно так и велели бы мне поступить. Им неведома любовь. Да и молодой воин-трелль, который столь охотно дал тогда клятву, не колебался бы — потому что не знал ещё того, с кем ему предстоит странствовать. И не знал сомнений — в те, такие далёкие времена.
— Я умоляю тебя, Икарий, давай вернёмся. Риск слишком велик, друг мой. — Глядя на равнину, Маппо почувствовал, что в глазах собираются слёзы. «Друг мой». Ну вот, дорогие Старейшины, я разоблачён. Вы выбрали не того. Я трус.
— Хотел бы я… — медленно начал Икарий и замолчал на миг. — Хотел бы я понять. Война, которую ты ведёшь с собой, Маппо, разрывает мне сердце. Ты уже должен был понять…
— Понять что? — прохрипел трелль, не решаясь посмотреть в глаза яггу.
— Что я готов отдать жизнь за тебя, мой единственный друг, мой брат.
Маппо обхватил себя руками.
— Нет, — прошептал он. — Не говори так.
— Помоги мне покончить с этой твоей войной. Пожалуйста.
Трелль глубоко, судорожно вздохнул.
— Город Первой Империи, там, на острове…
Икарий ждал.
— Был разрушен… твоей рукой, Икарий. Твоя слепая ярость… ярость несравненная. Она пылает так жарко, что испепеляет воспоминания о том, что ты делаешь. Я присматриваю за тобой — я смотрю, как ты ворошишь холодные угли, пытаешься узнать, кто ты такой, но вот я стою рядом, связанный клятвой — предотвратить повторение подобного. Ты уничтожал города, целые народы. Начав убивать, ты не можешь остановиться, пока всё перед тобой не станет… безжизненным.
Ягг ничего не сказал, а Маппо не мог заставить себя взглянуть на друга. От чувства беспомощности трелль сжал себя руками до боли. В нём кипела мука, рвалась наружу, но Маппо сдерживал её изо всех сил.
— И Треморлор знает, — холодным, ровным тоном проговорил Икарий. — Азат может лишь забрать меня.
Если сумеет, ведь прежде, чем он сможет хотя бы попробовать, силы его подвергнутся столь суровому испытанию. В гневе ты можешь уничтожить его — о, нижние духи, чем же мы все здесь рискуем?
— Я думаю, что этот Путь породил тебя, Икарий. Столько лет спустя ты наконец вернулся домой.
— Где началось, там и закончится. Я иду в Треморлор.
— Друг…
— Нет. Я не могу просто уйти с таким знанием — пойми же, Маппо. Я не могу…
— Если Треморлор пленит тебя, ты не умрёшь, Икарий. Ты окажешься в вечном заточении, но будешь… знать.
— Да, это достойная кара за мои преступления.
Трелль вскрикнул.
Ладонь Икария легла ему на плечо.
— Пойди со мной к моей тюрьме, Маппо. Делай что должен — что ты уже наверняка делал прежде, — чтобы предотвратить ярость. Нельзя давать мне шанс сопротивляться.
Пожалуйста…
— Сделай то, что сделал бы друг. И освободись, если мне позволено быть настолько самонадеянным, чтобы предложить тебе ответный дар. Нужно это закончить.
Трелль покачал головой, словно отрицая всё сказанное. Трус! Ударь его сейчас! Утащи отсюда — далеко-далеко, — он очнётся и ничего не вспомнит. Я смогу его увести куда-нибудь, прочь отсюда, и всё будет по-прежнему, как всегда было…
— Встань, пожалуйста, остальные нас ждут.
Трелль сам не заметил, как оказался на земле, свернулся в клубок. Он почувствовал на губах вкус крови.
— Встань, Маппо. Осталось одно, последнее задание.
Надёжные, сильные руки помогли ему подняться на ноги. Трелль зашатался, как пьяный или смертельно больной.
— Маппо, иначе я не смогу звать тебя другом.
— А вот это, — выдохнул трелль, — было нечестно…
— Да, видимо, я должен сделать из тебя то, чем сам, похоже, являюсь. Пусть гнев станет железом твоей решимости. Не оставляй места для сомнений — ты всегда был слишком сентиментальным, трелль.
Даже такие слова ты произносишь по-доброму. О боги, как же я могу решиться на такое?
— Остальные глубоко потрясены тем, что увидели — что мы им скажем?
Маппо покачал головой. Ты по-прежнему во многом ребёнок, Икарий. Они знают.
— Идём же. Мой дом ждёт возвращения блудного сына.
— Иначе бы не вышло, — сказал Скрипач, когда они подошли.
Маппо внимательно осмотрел каждого и увидел понимание, ясно написанное на лицах. Искарал Прыщ нервически ухмылялся — в улыбке сквозил страх, предвкушение и множество других эмоций, которые только сам жрец смог бы объяснить, если бы захотел. Апсалар, видимо, подавила своё сочувствие и теперь разглядывала Икария так, будто оценивала потенциального противника; впервые в ней чувствовалась неуверенность в собственных силах. В глазах Реллока плескалось смирение, он слишком хорошо понимал, какая опасность грозит его дочери. Только Крокуса, казалось, не потрясло это знание, и Маппо вновь подивился решимости, которую обнаружил в себе юноша. Будто парень восхищается Икарием — но какой частью ягга он восхищается?
Они стояли на холме, под ногами раскинулось хаотическое переплетение корней. Какое-то древнее создание лежит внизу. Все эти холмы… Впереди ландшафт изменился, корни поднялись из земли, сплелись в густые стены, из которых образовался огромный, запутанный лабиринт. Часть корней в стенах, кажется, шевелилась. Маппо присмотрелся к неустанному движению и напрягся.
— Не пытайтесь меня спасти, — объявил Икарий, — если Треморлор попытается меня забрать. Более того, помогите ему, как только сможете…
— Глупец! — каркнул Искарал Прыщ. — Ты ещё нужен Азату! Треморлор столько поставил на один бросок костяшек, что сами Опонны поразились бы! Отчаяние! Тысячи одиночников и д’иверсов сходятся сюда! Мой бог сделал всё, что мог, как и я сам! И кто поблагодарит нас? Кто хотя бы признает нашу жертву? Не подведи нас ныне, ужасный ягг!
Поморщившись, Икарий обернулся к Маппо.
— Я буду защищать Азат — скажи, могу я драться без… без пылающей ярости?
— У тебя есть предел, — ответил трелль. Но сколь же он близок…
— Держись сзади, — сказал Скрипач, проверяя арбалет. — Пока остальные не сделают всё, что могут.
— Искарал Прыщ, — рявкнул Крокус. — Это касается не только тебя, но и твоего бога…
— Ха! Ты хочешь нам приказывать? Мы собрали игроков в нужном месте — нельзя требовать большего…
Даруджиец шагнул к жрецу, остриё ножа блеснуло и легонько коснулось шеи Прыща.
— Мало, — сказал юноша. — Зови своего бога, чтоб тебя. Нам нужна помощь!
— Риски…
— Окажутся выше, если вы будете стоять в стороне! Что, если Икарий убьёт Азата?
Маппо тихо ахнул, поражённый тем, насколько точно Крокус осознал положение.
Наступила тишина.
Потрясённый Икарий отступил назад.
О да, друг мой, тебе на это хватит сил.
Искарал Прыщ заморгал, открыл рот, затем захлопнул с громким стуком.
— Непредвиденное осложнение, — наконец проскулил он. — Всё, что освободится… ой-ой-ой! Отпусти меня.
Крокус отступил, пряча клинок в ножны.
— Престол Тени… хм… мой достойный Владыка Тени… думает. Да! Думает неистово! Таков его великий гений, что он способен перехитрить даже самого себя! — Глаза верховного жреца вдруг распахнулись, он резко развернулся и уставился в лес.
Среди деревьев прозвучал далёкий вой.
Искарал Прыщ улыбнулся.
— Будь я проклята, — пробормотала Апсалар. — Вот уж не думала, что он на такое способен.
Из лесу появились пять Псов Тени, выбежали размашистой рысцой, словно волки, хотя каждый был размером с пони. Будто в насмешку над естественным порядком вещей вела стаю светлая, слепая Гончая по имени Бельмо. Её кобель, Бэран, бежал позади и справа от неё. Зубец и Шан шли следом. Вожак стаи, Крест, замыкал шествие.
Маппо поёжился.
— Я думал, их семеро.
— Аномандр Рейк убил двоих на равнине Рхиви, — сказала Апсалар, — когда потребовал, чтобы Котильон вышел из моего тела.
Крокус удивлённо обернулся.
— Рейк? Этого я не знал.
Маппо приподнял бровь, глядя на даруджийца.
— Ты знаешь Аномандра Рейка, Владыку Лунного Семени?
— Один раз встречались, — сказал Крокус.
— Эту историю я бы хотел когда-нибудь услышать.
Юноша поджал губы, но кивнул.
Маппо, ты единственный здесь глупец, который всё ещё надеется, что мы переживём этот поход. Он снова посмотрел на приближавшихся Псов.
За все годы странствий с Икарием они никогда не сталкивались с легендарными созданиями Тени, но трелль знал их имена и описания и больше прочих Гончих боялся Шан. Она двигалась, словно жидкая тьма, мускулистые бока покрывали шрамы, в её движениях чувствовалась дикая жестокость бойца, Шан была воплощённым, истинным убийцей. Трелль почувствовал, как волосы поднимаются у него на загривке, когда на короткий миг перехватил взгляд этих мертвенных глаз.
— Они не злятся, — проворковал Искарал Прыщ.
Маппо оторвал взгляд от Псов и заметил, что Скрипач пристально смотрит на него. Между ними мгновенно возникло понимание. Сапёр едва заметно кивнул. Трелль вздохнул, медленно моргнул, затем повернулся к Икарию.
— Друг мой…
— Я благодарен, — пророкотал ягг. — Мы не будем больше об этом говорить, Маппо.
В наступившей тишине подбежали Псы и выстроились вокруг отряда.
— Идём-идём мы в лабиринт, — пробормотал Искарал Прыщ и хихикнул, когда вдалеке послышался нечеловеческий крик. Псы подняли головы, принюхались, но других признаков тревоги не проявляли. Каждого из зверей окружала аура уверенности, прошитая древностью Псов, точно стальными нитками.
Верховный жрец Тени снова пустился в пляс, конец которому положил Бэран — зверь молнией метнулся вперёд, ударил головой и плечом Искарала Прыща и повалил на землю.
Скрипач хмыкнул, помогая жрецу подняться.
— Ты даже собственного бога умудрился довести, Прыщ.
— Ерунда, — пропыхтел старик. — Это любовь! Щеночек был так рад меня видеть, что перевозбудился.
Они двинулись к лабиринту под небом цвета полированной стали.
Геслер подошёл туда, где Дукер, Бальт и капитан Сон пили некрепкий травяной чай. Сломанный нос капрала покраснел и распух, говорил он теперь гнусаво.
— Больше мы никого на борт поднять не можем, так что будем отчаливать, чтобы поспеть до отлива.
— Как быстро ваши мёртвые гребцы смогут доставить корабль в Арэн? — спросил Сон.
— Долго ждать не придётся. Дня три — не больше. Не бойся, капитан, мы в дороге никого из раненых не потеряем…
— Откуда такая уверенность, капрал?
— На «Силанде» время вроде как остановилось, капитан. С голов всё ещё капает кровь, а их отрубили месяцы, годы, а может, десятилетия назад. Ничего не гниёт. Фэнеровы клыки, да у нас даже борода не растёт, когда мы на борту, капитан.
Сон хмыкнул.
До рассвета оставался час. Звуки бешеной активности в лагере Корболо Дома не стихали. Чародейская завеса мешала колдунам-виканцам выяснить, что там происходит. От неизвестности нервы у всех были напряжены.
— Храни вас всех Фэнер, — сказал Геслер.
Дукер поднял голову, чтобы посмотреть в глаза морпеху.
— Спаси наших раненых, капрал.
— Так точно, историк, именно это мы и сделаем. Может, даже вытащим флот Нока из гавани или пристыдим Пормкваля настолько, что он решит выйти из города. Капитан городского гарнизона — Блистиг — хороший человек, если бы он не отвечал за безопасность в Арэне, был бы уже сейчас здесь. Ладно, может, мы вдвоём сумеем подбавить железа в характер Первого Кулака.
— Твои бы слова… — пробормотал Сон. — Ладно, иди уже, капрал, ты теперь почти такой же уродливый, как я, у меня аж живот сводит.
— У нас там полно лишних глаз — тистеандийских, если хочешь примерить, капитан. Последний шанс.
— Не хочу, капрал, но за предложение — спасибо.
— Всегда пожалуйста. Прощай, историк. Прости, что не получилось лучше с Кальпом и Гебориком.
— Вы сделали больше, чем кто бы то ни было мог надеяться, Геслер.
Солдат пожал плечами и повернулся к стоявшей у берега шлюпке. Затем помедлил.
— И ещё. Командор Бальт?
— Да?
— Мои извинения Кулаку за сломанную руку.
— Сормо сумел её исцелить, капрал, но твои слова я передам.
— Знаешь, командор, — сказал Геслер, прежде чем забраться в шлюпку. — Я тут заметил: у вас с капитаном на двоих три глаза, три уха и почти полная голова волос.
Бальт резко развернулся и пронзил взглядом капрала.
— В смысле?
— Да просто так, заметил. Увидимся в Арэне.
Дукер смотрел, как Геслер в шлюпке пересекает жёлтое полотно реки. Увидимся в Арэне. Несколько неуместно, капрал, зато от чистого сердца.
— До конца дней своих, — вздохнул Сон, — буду помнить Геслера как человека, который назло лицу сам себе нос сломал.
Бальт ухмыльнулся, выплеснул чайную гущу на глинистую землю и под хруст суставов поднялся.
— Племяннику это понравится, капитан.
— Всё дело только в недоверии, дядя? — спросил, поднимая голову, Дукер.
Бальт некоторое время смотрел на него сверху вниз, затем пожал плечами.
— Колтейн бы тебе сказал, что да, историк.
— А ты как думаешь?
— Я слишком устал, чтобы думать. Если хочешь узнать мысли Кулака по поводу предложения Корболо Дома, можешь его сам спросить.
Оба проводили глазами уходящего командора.
Сон хмыкнул.
— Жду не дождусь возможности прочесть твою хронику Собачьей цепи, дед. Жалко, что я не увидел, как ты отправляешь с Геслером в Арэн сундук, битком набитый свитками.
Дукер поднялся на ноги.
— Похоже, никто сегодня не хочет нежно обниматься.
— Может, завтра тебе больше повезёт.
— Может.
— Я-то думал, ты себе нашёл женщину. Из морпехов — как там её звали?
— Не знаю. Мы провели вместе лишь одну ночь…
— Вот как? Меч маловат оказался для ножен?
Дукер улыбнулся.
— Мы решили, что не стоит продолжать. Нам обоим и так хватает невосполнимых потерь…
— Значит, обоим вам ума не хватает.
— Наверное, да.
Дукер шёл по беспокойному, неспящему лагерю. Он слышал разговоры, но в душе его ревело безотрадное знание, и этот звук отдавался в костях.
Историк нашёл Колтейна рядом со штабным шатром: Кулак беседовал с Сормо, Нихилом и Бездной. Его правая рука всё ещё выглядела опухшей и покрасневшей, а на покрытом бисеринками пота лице отражалась боль, вызванная магическим исцелением.
Сормо обратился к историку:
— Где твой капрал Лист?
Дукер удивлённо моргнул.
— Не уверен. А что?
— Его одолевают видения.
— Да, так и есть.
Худое лицо колдуна скривилось.
— Мы ничего не чувствуем в землях впереди. Такая пустота — противоестественна. Эту землю вытерли дочиста, историк, саму душу её уничтожили. Как?
— Лист говорит: когда-то на равнине за лесом шла война. Так давно, что сама память о ней истёрлась. Но осталось эхо, заключённое в каменных костях земли.
— Кто вёл эту войну, историк?
— Это ему ещё не открылось. Призрак ведёт Листа во снах, но ясных откровений ждать не приходится. — Дукер помедлил, затем вздохнул. — Это призрак яггута.
Колтейн посмотрел на восток, словно хотел хорошенько рассмотреть бледнеющий горизонт.
— Кулак, — сказал через минуту Дукер, — Корболо Дом…
Неподалёку вдруг началась суматоха. Оба развернулись и увидели, что к ним сломя голову мчится аристократ. Историк нахмурился, затем узнал его.
— Тамлит…
Старик отчаянно щурился, приглядываясь к лицам, затем наконец остановился перед Колтейном.
— Ужасное происшествие, Кулак! — произнёс он дрожащим голосом.
Только теперь Дукер услышал шум в лагере беженцев, растянувшемся вдоль торговой дороги.
— Тамлит, что случилось?
— Ещё один эмиссар, к сожалению. Его тайно провели в лагерь. Он встретился с Советом — я пытался их отговорить, но не преуспел, увы. Пуллик и Нэттпара убедили остальных. Кулак, беженцы завтра пойдут через реку под милостивой защитой Корболо Дома…
Колтейн резко обернулся к колдунам.
— По кланам! Бальта и капитанов срочно ко мне.
Теперь уже послышались крики виканцев: толпа беженцев ринулась вперёд, проталкиваясь к броду. Кулак перехватил одного из солдат поблизости.
— Прикажи вождям кланов убрать воинов с их пути — здесь нам их не удержать.
Он прав — мы не сможем остановить этих дураков.
Подбежали Бальт и капитаны, Колтейн начал быстро раздавать приказы. По его словам Дукеру стало ясно, что Кулак готовится к худшему. Когда офицеры умчались, Колтейн встал лицом к лицу с историком.
— Иди к сапёрам. По моему приказу они должны присоединиться к колонне беженцев, сменить форму и знаки отличия на обычную одежду…
— Не понадобится, Кулак. Они и так все обряжены в тряпьё и трофейные доспехи. Но я их заставлю привязать шлемы к поясам.
— Иди.
Дукер поспешил прочь. Небо светлело, и в растущем сиянии дня со всех сторон зашевелились бабочки, мерцание бесчисленных крыльев почему-то вызвало у историка дрожь. Он протолкался мимо неорганизованной колонны, между потоком горожан и пехотинцами, которые с каменными лицами смотрели на беженцев.
Дукер высмотрел разношёрстную группу солдат, которые сидели в стороне от дороги, почти у самого частокола. Они не обращали на беженцев внимания и, казалось, были полностью погружены в сматывание верёвок. Некоторые из них подняли глаза, когда историк подошёл ближе.
— Колтейн приказывает вам присоединиться к беженцам, — объявил Дукер. — Никаких возражений — снимайте шлемы и…
— А кто-то возражает? — пробормотал приземистый широкоплечий солдат.
— Что это вы задумали с верёвками? — спросил Дукер.
Сапёр поднял голову, глаза — узкие щёлки на широкоскулом обветренном лице.
— Мы тут свою рекогносцировку провели, старик. А теперь, если ты заткнёшься, мы начнём готовиться.
Со стороны леса трусцой подбежали трое солдат. Один из них держал за косы отрубленную голову, за которой тянулся кровавый след.
— Этот больше спать на посту не будет, — отметил сапёр и бросил свой трофей на землю, голова упала с глухим стуком и покатилась в сторону. Никто не обратил на это внимания, а трое сапёров не стали ни перед кем отчитываться.
Весь отряд закончил подготовку одновременно, мотки верёвки на плече, шлемы привязаны к поясам, арбалеты взведены и спрятаны под широкими плащами и телабами. Сапёры молча поднялись и направились к толпе беженцев.
Дукер задумался. Посмотрел на реку. Голова колонны беженцев уже выбралась к броду: воды было по пояс, ширина — не меньше сорока шагов, на дне — густой липкий ил. Над толпой бледно-жёлтым мерцающим маревом порхали бабочки. Дюжину виканцев отправили вперёд, чтобы вести колонну. За ними катились фургоны знати — только аристократы не собирались замочить ноги и оставались над давкой. Историк снова посмотрел вслед сапёрам, но они уже растворились в толпе. Откуда-то с дальнего конца торговой дороги послышалось отчаянное мычание скота — забой начался.
Пехотинцы на флангах готовили оружие к бою — Колтейн явно ожидал нападения с тыла.
И всё же историк колебался. Если он присоединится к беженцам и произойдёт самое худшее, начнётся паника не менее смертоносная, чем бойня, которой грозят войска Корболо Дома. Худов дух! Теперь всё зависит от этого ублюдка.
Кто-то взял его под руку. Дукер обернулся и увидел свою безымянную воительницу.
— Пошли, — сказала она. — В толпу — нам приказали помочь сапёрам.
— В чём? С беженцами пока ничего не случилось — и они уже почти до половины брода добрались…
— Ага, и видишь, как все головы повернули вниз по течению? Бунтовщики выстроили понтонный мост — нет, отсюда не видно, но там полно солдат с пиками…
— Пикинёры? Что они там делают?
— Наблюдают. Ждут. Пошли, любовничек, кошмар вот-вот начнётся.
Они встроились в колонну беженцев, вошли в поток людей, который стремительно нёсся к берегу реки. Внезапный рёв и звон оружия ознаменовали начало атаки на арьергард. Скорость потока ещё увеличилась. В тесной толпе Дукеру почти ничего не было видно ни сбоку, ни сзади, но крутой спуск позволял хорошо разглядеть саму реку Ватар, к которой они неслись со скоростью лавины. Весь брод заполонили беженцы. По краям людей сталкивали на глубину — Дукер видел голову и вытянутые руки, которые сносило течением всё ближе и ближе к пикинёрам на мосту.
Вдруг над рекой пронёсся отчаянный крик беженцев и все головы повернулись вверх по течению, но сам историк ещё не видел, что именно привлекло их внимание.
Дюжина всадников выбралась на противоположный берег. Историк видел, как они лихорадочно натягивают луки, разворачиваясь к полосе деревьев на дальнем берегу. А затем виканцы начали валиться с коней, из тел торчали оперённые древки. Лошади заржали и тоже попадали на землю.
Повозки знати с треском и грохотом выкатились из воды — и остановились, когда тащившие их волы грузно осели под шквалом стрел.
Брод оказался перекрыт.
Беженцев охватила паника, прокатилась людской волной по склону к реке. Дукер заревел, но ничего не мог сделать, толпа несла его в укрытую жёлтыми крылышками воду. Историк краем глаза увидел то, что прежде заметили беженцы, — ещё один понтонный мост с пикинёрами и лучниками. С обоих берегов солдаты тянули его за верёвки, направляли всё ближе и ближе к броду.
Стрелы неслись сквозь тучи бабочек и впивались в полчище беженцев. Негде было спрятаться, некуда бежать.
Историк погрузился в кошмар. Со всех сторон под жуткий шёпот и треск гибли невооружённые люди. Толпа судорожно металась во все стороны, образовывала перепуганные, беспомощные водовороты. Дети падали, их затаптывали ногами в мутной воде.
На Дукера упала женщина. Он обхватил её руками, пытаясь удержать на ногах, затем увидел стрелу, которая пробила насквозь ребёнка у неё на руках и вошла в грудь матери. От ужаса Дукер закричал.
Рядом появилась воительница, сунула ему в руки верёвку.
— Хватай! — крикнула она. — Крепко держись — мы пройдём — не отпускай!
Дукер намотал верёвку вокруг запястий. Впереди бечева тянулась по усыпанному телами берегу и скрывалась из глаз. Он почувствовал, как верёвка натянулась, потащила его вперёд.
Град стрел не прекращался. Одна оцарапала историку щёку, другая отскочила от прикрытой кожаной курткой кольчуги на плече. Он уже горько пожалел, что не надел шлем, а привязал его к поясу — в давке он, конечно, оторвался и пошёл под воду.
Движение верёвки — ровное, неутомимое — протащило Дукера через толпу: по людям и под ними. Много раз его утягивало под воду, но потом историк выныривал, отплёвываясь и кашляя. Один раз, когда Дукер оказался наверху, он заметил где-то впереди вспышку чародейства, грохочущую волну, но затем его вновь утащило вниз, пришлось вывернуть плечо, чтобы проскользнуть между двумя вопящими беженцами.
Брод всё никак не кончался, от мешанины криков и жутких картин Дукер погрузился в бесчувственность, показался себе призраком, которого тянет через всю человеческую историю, бесконечную процессию боли, страдания и позорной смерти. Судьба бросала жребий — то ли небеснорождённые железные шипы, то ли забвение под водой. Спасения нет — вот ещё один урок истории. Смертность — гость, который никогда надолго не уходит…
Затем историка уже волокло по мокрым, грязным трупам и размякшей от крови глине. Стрелы больше не падали с неба, а скользили над землёй, вонзаясь со всех сторон в дерево и плоть. Дукер перекатился через глубокую извилистую колею, а затем прижался к колесу фургона.
— Отпускай верёвку! — приказала воительница. — Мы на месте, Дукер…
На месте.
Историк стёр глину и грязь с глаз и, продолжая пригибаться, осмотрелся по сторонам. Виканские всадники, сапёры и морпехи лежали среди мёртвых и умирающих животных, утыканных стрелами так густо, что берег начал походить на заросли камыша. Фургоны знати откатили от брода и выстроили защитным полукругом, но бой отодвинулся от берега и шёл теперь в лесу.
— Кто? — выдохнул Дукер.
Лежащая рядом женщина хмыкнула.
— Остатки сапёров, морпехов… и несколько выживших виканцев.
— И всё?
— Больше никого на эту сторону перетащить не удастся — и к тому же Седьмая и два клана сейчас дерутся в арьергарде. Помощи ждать неоткуда, Дукер, и если мы не зачистим этот лес…
Нас уничтожат.
Она подтащила к себе ближайший труп, чтобы снять шлем с мёртвого виканца.
— Этот, похоже, тебе больше по размеру, чем мой, дед. Держи.
— Сколько там врагов?
— Не меньше трёх рот. Но по большей части лучники — я думаю, Корболо не ожидал, что солдаты могут оказаться в голове колонны. По его плану, беженцы должны были заблокировать наше развёртывание, не позволить нам закрепиться на этом берегу.
— Будто Корболо знал, что Колтейн его предложение отвергнет, но знать — примет.
— Точно. Стрелки дали дёру — сапёры их гонят. О боги, что за люди! Давай-ка найдём себе толковое оружие и присоединимся к веселью.
— Давай, — сказал Дукер. — Но я остаюсь здесь, рядом с рекой. Мне нужно всё видеть.
— В тебе дырок навертят, дед.
— Рискну. А ты — иди!
Она на миг замешкалась, затем кивнула и поползла среди тел.
Историк нашёл круглый щит, вскарабкался на ближайший фургон — и чуть не наступил на сжавшуюся там фигуру. Он посмотрел на дрожащего человека.
— Нэттпара.
— Спаси меня! Пожалуйста!
Не обращая внимания на аристократа, Дукер снова посмотрел на реку.
Поток беженцев, который добрался до южной стороны реки, не мог двигаться дальше; люди начали растекаться по берегу. Дукер видел, как они нашли одну из групп, тянувших мост, и набросились на солдат с дикой яростью, которая заменяла им оружие и доспехи. Солдат буквально разорвали на куски.
Бойня превратила реку ниже по течению в сплошную массу мёртвых насекомых и человеческих тел, но число жертв всё прибывало. Ещё один недостаток плана Корболо стал явным, когда иссяк поток стрел с верхнего моста — лучники просто расстреляли весь боезапас. Мосту позволили плыть по течению, так что пикинёры наконец смогли дотянуться до безоружных беженцев в середине брода. Но они не ожидали столкнуться с таким ревущим бешенством. Беженцы лишились даже страха. Они хватались за пики, острия рассекали им руки, но малазанцы всё равно не отпускали наконечники. Другие вскарабкались на плот, чтобы добраться до стоявших за пикинёрами лучников. Мост накренился под весом тел, затем перевернулся. В следующий миг река наполнилась вопящими, размахивающими руками фигурами — беженцев и бунтовщиков Корболо.
А над всем роились бабочки, словно миллион жёлтых лепестков, которые несутся по воле ветра.
Громыхнула ещё одна вспышка чар, и Дукер инстинктивно обернулся на звук. Он увидел в самой гуще толпы Сормо на коне. Волна силы покатилась от колдуна к мосту ниже по течению, врезалась в мятежных солдат искрами, которые рассекали плоть не хуже колючей проволоки. Кровь брызнула в воздух, а над мостом бабочки стали из жёлтых красными, и окровавленная туча опустилась на реку, словно трепещущее одеяло.
На глазах у Дукера четыре стрелы вонзились в колдуна, одна пробила шею. Конь Сормо замотал головой, заржал, когда полдюжины стрел впились ему в тело. Животное пошатнулось, неуверенно отступило к краю брода, после — в глубокую воду. Сормо покачнулся, затем медленно соскользнул с седла и скрылся под водой. Конь упал на него сверху.
Дукер не мог вздохнуть. А потом увидел тонкую худую руку, которая вынырнула из воды в дюжине ярдов вниз по течению.
Бабочки потянулись к этому слабому, призывному жесту, хотя рука медленно опустилась и снова скрылась под водой. Насекомые собирались тысячами, затем сотнями тысяч. Со всех сторон битва, казалось, замерла, все смотрели на реку.
Худов дух! Они пришли за ним. За его душой. Не воро́ны, как должно быть. Ох, нижние боги!
Дрожащий голос послышался откуда-то снизу.
— Что случилось? Мы победили?
Дукер судорожно вздохнул. Огромная масса бабочек превратилась в кишащий, бешеный холм на месте, где в последний раз показался Сормо, — высокий, точно курган, набухающий с каждым мгновением, с каждым неверным ударом сердца историка.
— Мы победили? Ты видишь Колтейна? Позови его… я должен с ним поговорить…
Мгновение покоя разлетелось вдребезги, когда густая туча виканских стрел обрушилась на солдат на нижнем мосту. То, что начал Сормо, теперь закончили его родичи: последние лучники и пикинёры погибли.
Дукер увидел, как три взвода пехоты трусцой спустились с северного склона — их отозвали из битвы в тылу, чтобы навести порядок на переправе. Из леса выехали всадники клана Куницы и разразились улюлюкающими победными криками.
Дукер резко развернулся. Он увидел, как малазанские солдаты отступают, перебегая из укрытия в укрытие — горстка морпехов и менее тридцати сапёров. Стрелы полетели ближе и интенсивнее. Боги, они уже совершили невозможное — не требуйте же от них большего…
Историк глубоко вздохнул, затем забрался на высокие козлы фургона.
— Эй, вы все! — закричал он толпящимся на берегу беженцам. — Все, кто может стоять! Найдите оружие — и в лес! Иначе снова начнётся бойня! Лучники возвра…
Договорить он не успел, потому что воздух задрожал от дикого, животного рёва. Дукер смотрел, как сотни беженцев ринулись вперёд, не думая об оружии, стремясь лишь сойтись с лучниками, чтобы за кровавую расправу этого дня отплатить местью ничуть не менее ужасной.
Всех нас одолело безумие. Никогда такого не видел, не слышал даже — о боги, во что же мы превратились?..
Волны беженцев прокатились по позициям малазанцев и, не устрашившись отчаянного обстрела из-за деревьев, ринулись в лес. В воздухе звенели жуткие крики и вопли.
Рядом замаячил Нэттпара.
— Где Колтейн? Я требую…
Дукер протянул руку и схватил шёлковый шарф, обвивавший шею аристократа. Подтянул Нэттпару ближе. Тот взвизгнул, вцепился ногтями в руку историка.
— Нэттпара. Он мог тебя отпустить. Одного. На переправу. Под защиту достославного милосердия Корболо Дома. Сколько людей погибло сегодня? Сколько солдат, сколько виканцев умерло, чтобы спасти твою шкуру?
— О-отпусти меня, рабское отродье!
Красная пелена застила взор Дукеру. Он перехватил аристократа обеими руками за шею и начал сдавливать. Увидел, как Нэттпара выпучил глаза.
Кто-то ударил его по голове. Кто-то схватил за запястья. Кто-то захватил его самого за горло предплечьем и сдавил глотку железными мускулами. Красная пелена потемнела, будто опустилась ночь. Историк ещё успел увидеть, как его руки оторвали от шеи Нэттпары, как тот, задыхаясь, упал на землю.
А затем окончательно наступила тьма.
