Книга: Вокруг пальца
Назад: Глава 6
Дальше: Глава 8

Глава 7

В каждой попадавшей мне в руки книге-нуар непременно есть фрагмент, где герой – частный детектив – приходит в себя после побоев. Мне никогда не нравились эти пассажи, потому что некоторые из писак стряпают свое дерьмо довольно хорошо, и парней вроде меня, получавших трепку достаточно раз, чтобы сдвинуть планку на шкале IQ вниз, это слишком задевает за живое. Я мог бы поклясться, что был даровитым ребенком, но сейчас едва дотягиваю до среднего благодаря тазерам, резиновым пулям, высокооктановым напиткам, ботинкам со стальными носами, а теперь еще и гребаному дилдо. Был еще случай с высокими каблуками и спиральной лестницей, но я ни с кем не поддерживаю достаточно близких отношений, чтобы поделиться этой историей. И никогда не хожу на представления гипнотизеров, чтобы случаем не проговориться.
Всякий раз приходишь в себя по-разному. Быстро или медленно. Легко или чертовски трудно, когда жалеешь, что не умер. Порой боль настолько всеохватна, что чувствуешь лишь одно: конец ей может прийти только вместе со всей Вселенной. И это будет как раз такой случай, я просто знаю. Нашпиговали колесами, да еще и фаллоимитатором приложили? Ничего другого, кроме кошмара, и быть не может.
Я чувствую, как всплываю на поверхность, и в глубине души рад, что жив, но большая часть меня хочет остаться здесь, в прохладной темноте, на какое-то время не подключаясь к сети; однако в данный момент парадом командует мое подсознание, и оно отмечает ряд красных флажков, требующих моего незамедлительного внимания, и гонит меня к сознанию, как пловца, из-за нехватки кислорода отчаянно рвущегося к поверхности.
Я слышу верещание – может, это какая-нибудь большая птица откуда-нибудь с Амазонки, – а тело мое энергично встряхивают. Я лечу на какой-то огромной амазонской птице? Возможно ли такое? Как могла моя жизнь дойти до такого? Но, осознав, что не могу дышать, я перестаю тревожиться о птице. Вообразите панику нашего пловца, когда он, вырвавшись на поверхность, обнаружит, что атмосфера для дыхания непригодна. Вот что я ощутил. Моими мотиваторами выступали боль и паника. Как мог я не понимать, как был счастлив в прошлом, когда мог свободно дышать, не испытывая непрерывную боль?
Веки распахиваются, позволяя моим глазным яблокам раздуваться и выпучиваться. Пожалуйста, никаких фотографий. Я на заднем сиденье машины, в заносе несущейся боком к отбойнику на шоссе. Протестующий визг издают четыре плавящихся шины, не предназначенные для поперечных скачков. Впереди две знакомые головы, вопящие в панике и лупящие друг друга ладонями, как детсадовские девочки в дворовой драке, будто это может поправить положение. Боковые окна заполняет высокая решетка радиатора «Хаммера», врезавшегося в нас. Я даже не знаю, кто сейчас пытается меня прикончить. Наверное, все в обоих автомобилях.
На все это мне нассать с высокой горки. Я лишь хочу вздохнуть. Кроме шуток. Почему я не могу дышать?
Лапая себя за горло руками в наручниках, я обнаруживаю, что привязной ремень крепко врезался в мой кадык.
Вероятно, дыхание тебе перекрыл ремень, впившийся в трахею, гений.
А почему я в наручниках? Неужели их надела мне Кнопка?
Ремень влип мне в грудь, как пластырь, я не могу даже палец подсунуть, так что передо мной дилемма: оставить ремень на месте и задохнуться или сорвать его и погибнуть от удара. Это закон Мерфи, выбор Хобсона или уловка-22? Я всегда их путал. Я практически уверен, что закон Мерфи имеет какое-то отношение к картошке. Если эта черная полоса продолжится, в мою честь даже могут придумать выражение – посмертно, разумеется.
Дилемма Дэниела.
Броско.
Звучит эффектно.
Да пошло оно! Мне надо дышать. Мои пальцы подбираются к пряжке ремня безопасности, но выбор из моих рук вырван: машина врезается в энергопоглощающую бочку, расплющив ее почище неразложенного кофейного столика, выбросив воду через трещины с такой силой, что боковые окна разлетаются вдребезги. Ремень безопасности держится, но прорезает одежду насквозь до самой кожи. Карман рубашки вспыхивает, и я не могу понять почему, пока не вспоминаю о книжечке спичек, которую держу там, чтобы прикуривать сигары с мундштуком, как у нас Зебом принято праздновать, что мы остались в живых еще неделю. Не несет ли вспышка спичек какой-то символический смысл? Меня окатывает стеклом и водой – болезненно, но хотя бы огонь погашен. Как говорится, у каждой медали…
Ремень удержал меня на месте, но я по-прежнему не могу ни хера дышать. Ради всего, оставьте же меня в покое, на хрен! Бог, Будда, Ганди, Аслан. Кто угодно. Я вспоминаю, что у меня есть руки, когда кузов машины оседает на своей покоробленной ходовой части и прекращает движение. Я отстегиваю пряжку, проскальзываю по сиденью и делаю жадный вдох, продирающийся через гортань, как битое стекло, но мне наплевать. Мой мозг был в считаных мгновениях от кислородного голодания, а у меня ни одной клетки мозга в запасе, чтобы их терять. Я снова вдыхаю, уже глубже, и чувствую, как моя паника отступает. Образовавшийся вакуум заполняет замешательство.
Что происходит?
Какая это часть моей жизни?
Я в Ирландии, Ливане или в Джерси?
Я толком не знаю, что за типы впереди, но догадываюсь, что они планировали причинить мне вред, так что радуюсь, видя, что они не шевелятся, а их головы обернуты грибами вспученных подушек безопасности. Может, они не выжили. Я думаю, что, раз я отделался достаточно легко, не потеряв сознания, вряд ли стоит надеяться, что им это не удалось.
Значит, это спасение? Неужели? Мои друзья перегруппировались, объединили свои ресурсы и пришли мне на выручку?
Сомнительно. Есть ли у меня друзья? На ум никто не приходит. Что-то там насчет Мадонны и «Би Джиз».
Двое уже мертвы. Какая трагедия, какая группа!
Слышится ужасающий скрежет терзаемого металла, и «Хаммер» сдает назад на пару футов, утаскивая боковую дверцу вслед за собой.
«Надеюсь, прокатный, – недоброжелательно думаю я. – Чтобы двоих этих скурвившихся «фараонов» оглоушили счетом».
«Фараонов»? Они «фараоны». Теперь я припоминаю. Кригер и Фортц.
На меня падает тень, и я с облегчением вижу человека, обрамленного дверным проемом, до недавнего времени шедшим в комплекте с дверцей. Я испытываю облегчение, потому что силуэт человеческий, а не обезьяний, хоть на нем и маска Обамы.
Обезьяний? Кнопка. На самом деле этого быть не могло.
Фигура стремительно наклоняется ко мне, хватая за грудки.
«Мой спаситель», – пытаюсь я сказать, но во рту у меня что-то твердое, и я позволяю ему выпасть мне на колени.
Зуб. Один из моих моляров. Столько лет возни с зубной нитью коту под хвост. А ведь я еще и терпеть не могу зубную нить.
Этот тип мне знаком.
– Спасибо за спасение, – говорю я. Что ж, я вовсе не хочу показаться грубияном.
– Да никакое это не долбаное спасение, отморозок, – произносит знакомый голос.
Веснушка. Помню.
Друг или враг?
Враг. Недвусмысленно и однозначно.
Я сплевываю окровавленный кусочек десны.
– Веснушка. Я за тебя болел, чувак.
Он выволакивает меня из машины, и мы оказываемся в непосредственной близости.
– Не зови меня Веснушкой, – рычит он. – Веснушкой меня зовут мои боссы, и знаешь что? Теперь босс я.
Разумное требование.
– Нет проблем. Как же тебя звать?
Веснушка подгоняет меня к вырубившемуся «Хаммеру». На шоссе пустынно – значит, час или очень поздний, или очень ранний. Как бы там ни было, архангелам потребуется не больше минуты-другой, чтобы нагрянуть сюда, а углядеть раздолбанный «Хаммер» не так уж трудно. Я вижу знак «Силверкап» у съезда. Такой может быть только один.
– Можешь звать меня мистером Ломаном.
Должно быть, он шутит.
– Тебя звать сломанным?
Веснушка вздергивает меня, так что мы стоим нос к носу.
– Совершенно верно. Руди Ломан.
Порой надо посмеяться, даже если тебя за это прикончат.
– Орудие Сломано? Хер мне в сраку. О чем только родители думали?
Кровь ярости бросается Руди в лицо, и веснушки совсем исчезают.
– Руди… Ломан. Никаких «С».
Я все еще не совсем в себе, если понимаете, о чем я. Лицо у меня будто освежевали, тело в говно, но мне кажется, что важно поддерживать беседу.
– Все знают, что в Руди нет никаких «С», Веснушка. Я тебе не тупое орудие… Без обид.
Веснушка наносит мне удар в солнечное сплетение, наверное, причинив какой-то ущерб, но уровень моей боли настолько зашкаливает, что на удар я попросту не обращаю внимания.
– «С» нет в Ломан. И в Рудольф.
До меня доходит.
– А, как сломан, только без «С».
Очевидно, для Веснушки это на одну согласную перебор, потому что он взвывает с отчаянием того особого рода, породить которое могут лишь десятилетия измывательств, и швыряет меня на заднее сиденье «Хаммера». Попутно я вверх ногами вижу водителя, и это пацан – Ши.
Я в недоумении.
Веснушка забирается следом за мной и захлопывает дверцу.
– Ты видел, Руди? – спрашивает пацан. – Я пригвоздил этих долбаных копов. Я раздолбал их на хер. И кто теперь студентик? У кого теперь кишка тонка?
А затем – прямо не верится – они по-настоящему дают «пять» друг другу. Эти ребята поладили. Будто смотрели «Улицу Сезам» и узнали все о толерантности и умении понимать чужую точку зрения.
Ши тычет в мою сторону большим пальцем:
– Скажи мне, что мы будем пытать этого всуесоса на старый лад.
Стащив маску, Сломанное Орудие стучит костяшками пальцев мне по виску.
– Знаешь же, пацан. Старая школа.
Старая школа? Помнится, раньше старой школой были «Ран Ди-Эм-Си», а теперь пытки ирландского парня.
Гребаное фуфло – старая школа, полный рот хумуса, уловка-Мерфи-22.
* * *
Следуя указаниям Веснушки, Ши загоняет «Хаммер» в гаражный сервис в двух кварталах от «Джавитс». Я всегда гадал, кому это пришла в голову блестящая идея разместить крупнейший конференц-центр в подобных окрестностях. Каждый год десятки бухгалтеров и айтишников влетают по полной, потому что свернули не на ту улицу по пути обратно в свой «Холидей Инн» в центре. Счастливчики отделываются парой зуботычин и расставанием с бумажником, невезучих затрахивают по самое некуда. До меня доходил слух о бандерщике, держащем специализированную конюшню бывших библиотекарш, которых он забрал у банд и привел в порядок. Наверное, урбанистический миф.
Время поездки я использую с толком, чтобы немного привести себя в порядок, и к моменту, когда Веснушка выволакивает меня из автомобиля, я уже практически уверен, что наручники мне надела не горилла. В качестве же негатива действие средства, подсыпанного мне Эдит, заканчивается, и я понимаю, что в подобную передрягу еще не попадал. Мои синяки нахватали синяков, последние покрылись кровоподтеками, а мои мучения еще толком и не начинались. По-моему, левое ухо смахивает на кочанчик цветной капусты, а над одним глазом вырос какой-то дикий козырек, по ощущениям не похожий ни на одну из шишек, которые бывали у меня прежде.
Впрочем, обо мне уже беспокоиться поздно.
Будь моя воля, я выбросил бы полотенце прямо сейчас, избавив себя от остатка этого дерьмового дня.
Веснушка подталкивает меня через гараж, заставленный в основном люксовыми седанами, но с парочкой каннибализированных мопедов, валяющихся там, как изнасилованные Терминаторы. В нутре желтого такси копается автомеханик в комбинезоне «Тексако», но он даже не вытаскивает голову из-под капота. Наверное, не хочет быть свидетелем, что бы здесь ни происходило.
С грубоватым подбадриванием ствола пистолета Веснушки я нога за ногу шлепаю по луже масла в офисную зону, отгороженную рядом картотечных шкафов с одной стороны и грязной перегородкой с другой. Не отводя от меня прицел ни на миг, Веснушка усаживает меня на пластиковый стул, жалобно скрипящий от внезапной пытки моим весом.
Ши бредет следом, улучив минутку рассмотреть висящую на стене мисс Июль-1972, держащую гаечный ключ и прикусившую нижнюю губу, будто держать гаечные ключи – ужасно нервная работа.
– Чем ты так чертовски насолил этим копам, Макэвой? – интересуется Ши, покончив с пусканием слюней. – Что бы это ни было, это явно задело их до глубины души.
– Поработал над ними фаллоимитатором, – сообщаю я, и это едва ли не самое диковинное заявление в моей жизни. В подробности не углубляюсь, потому что не могу; энергии мне едва хватает, чтобы дышать. Попытайся я сказать еще хоть слово, и могу испустить дух от асфиксии.
Это вполне устраивает Эдварда Ши, потому что хотя все это дело с дилдо и невероятный повод для разговора, ему хочется вернуться к излюбленной теме – себе самому.
– Держу пари, не ожидал увидеть меня снова, а, Макэвой? – спрашивает он, взгромоздясь на уголок стола. И он прав – я бы поставил большие деньги против грошей, что именно этой мухи на моем торте уже не будет.
– Ага, держу пари, думал, что этот пацан Ши спит с рыбами.
Я киваю, и от этого больно мозгам, но все ж легче, чем говорить.
Он в самом деле только что сказал «спит с рыбами»?
– Хочешь знать, что было после того, как ты настроил нас поубивать друг друга?
Знать этого я вовсе не хочу. Почему бы этому юнцу не поиграть с самим собой или постоять где-нибудь в очереди за «Call of Duty»?
Минутку! Знать я хочу.
Кивать я больше не могу и потому мигаю. Один раз – да.
Ши начинает говорить, даже не заметив мой мигательный сигнал. К чему спрашивать человека, хочет ли он знать, если ты собираешься продолжать и рассказать ему во что бы то ни было? Отсюда до хумуса вещи, которые я хотел бы знать об этом пацане, исчерпываются.
– Ты сделал нам настоящее одолжение, Макэвой, – сообщает Ши. – Мы цапались и грызлись между собой с самой папиной смерти. Не правда ли, Руди Эл?
Руди Эл? Что за черт этот Руди Эл?
– Это правда, О-Шиник, – отзывается Веснушка, зардевшись от гордости при звуке своего нового позывного на мафиозный лад.
Прямо не верится, эти мудозвоны отмечают свое свежеиспеченное партнерство новыми приятельскими прозвищами. О-Шиник и Руди Эл? Лучше кокните меня прям щас.
– Но теперь мы выбрались из дерьма рука об руку. Это дерьмо сплотило нас, Макэвой. Ты покинул нас с двумя пушками на столе, помнишь?
Я мигаю один раз.
– Так вот, лифт закрывается, и все мы бросаемся рыбкой и барахтаемся, но не Руди Эл, потому что у него оружие на лодыжке.
Блин. Я был так занят поздравлением себя с устройством большой кровавой бани, что забыл поискать спрятанное оружие.
– Так что Руди наклоняется и выпрямляется уже при оружии.
– И я не знаю, в кого стрелять, – подхватывает Руди Ломан со смехом – чуточку горьким, будто он только что обнаружил, что надел непарные носки.
– Ага. Он не знает, в кого стрелять. Ржу-ни-магу.
– А я уж верняк недооценил этого парня. – Руди Эл шутливо тычет кулаком в плечо Ши. – Парень, которого ты подстрелил, захромал к двери, и это было единственное настоящее движение. Я увидал его и пристрелил его.
– Прямо в сердце, – добавляет Ши. – Да сзади, да по движущейся мишени, офигенный выстрел!
Я хочу указать, что офигенный выстрел был сделан с расстояния в три с половиной фута, не промахнулась бы даже одноглазая мартышка, но ничего не говорю, потому что это может обойтись слишком дорого, а реплика не настолько остроумная, чтобы терпеть ради нее новые муки.
– Так что там второй парень, Фрэнк?.. Ага, Фрэнк. Он бросается к столу, и я подраниваю его. Пока что я стреляю на хрен. Никакой стратегии как таковой.
Ши подхватывает повествование:
– Так что он валится, так обубенно вереща, что будит все здание. Веснушка… в смысле, Руди Эл обходит стол и приканчивает его.
– Мальца я даже в учет не беру, – поясняет Руди. – Насрать на мальца, вот что я думаю. У меня есть время в запасе. Но он мне показал. В наглости тебе не откажешь, О-Шиник.
Может, заставлять их держаться за руки было ошибкой.
– Я бросаюсь к пушке, – рассказывает Ши. – И когда Руди оборачивается с дальнего конца стола, то с удивлением видит, что он у меня на мушке, а я на мушке у него.
– Вот этот парень. Этот вот самый парень. Непоколебимый, как скала. Лицом к Руди Эл, репутация у которого не из худших, и даже не трясется. Это нельзя не уважать.
Ага, с равным успехом мне нельзя не уважать мюзиклы.
Вообще-то это несправедливо. Я наслаждался фигней из «Рока на века».
– Так что эдаким манером мы стоим пару минут, – продолжает Ши. – И мне приходит в голову, что я ни фига не знаю, как заправлять практической стороной папиной компании.
Руди снова разражается своим ласковым смехом.
– И нечего и говорить, что я в бухгалтерии ни бум-бум.
Полагаю, употребление выражения «я ни бум-бум» практически гарантирует, что именно так и есть.
– Так что малец обходит вокруг стола и преспокойненько всаживает в парня, которого я подрезал, парочку, чем и приканчивает его. Теперь у нас обоих есть кое-что друг на друга, понял?
Должно быть, папаша Ши был нечестивой жопой, а у Руди своих детей не было. Они будто получили второй шанс на жизнь. Готов поклясться, у них даже есть планы в осенних тонах позапускать змея и прочая туфта в том же духе.
– Теперь мы повязаны, – резюмирует Ши. – Кровные узы. Мы – две стороны одной медали.
– Этот мудак, наверное, гадает, как мы его нашли, – высказывается Веснушка.
Честно говоря, мудаку уже до лампочки. Они меня нашли, и если я буду знать, как именно, я не стану ни капельки менее найденным. Вообще говоря, если б они меня не нашли, я бы уже был трупом.
– В моей машине есть GPS, лох, – сообщает Веснушка, стуча мне костяшками по лбу, будто я дурачок. – Я позвонил в мониторинговую компанию, и там мне сказали, где она припаркована. Мы обшаривали гараж отеля, когда появились эти двое копов и закатили тебя в зад своей машины. Вообще-то мне надо их поблагодарить. Выволакивать трупы из отелей – жуткая мутотень. – Он подмигивает Ши. – Как мы узнали на собственной шкуре, правда, О-Шиник?
– В точку, Руди Эл. Завтра у меня будет ломить квадрицепсы.
– Эта гребаная молодежь, – жалуется Сломанное Орудие. – Гребаные квадрицепсы и все такое. Придется учить совсем новый жаргон.
– Это просто аменция, – ворчу я, преподавая ему первый урок.
Ши хлопает себя по карманам, пока не находит энергетический батончик, и я думаю: «Нет, только не начинай есть».
Но он ест, прямо у меня перед носом. Превращая батончик в клейкую жижу, причмокивая своими мясистыми губами в обрамлении бородки, под этим углом, да простит меня господь за подобные мысли, смахивающие на мокрощелку.
Я думаю, не врезать ли Ши головой, но тогда часть его помоев может попасть мне на лицо, так что я, понурив голову, жду, когда же это закончится. И слышу, как он все чавкает и чавкает.
– Я прошелся по твоим карманам, Макэвой, – сообщает Веснушка. – Забрал свое. Проверил твои звонки. Похоже, единственная эсэмэска, которую ты отправил Майку, – подтверждение, что пацан убит. Это все, что известно Майки?
– Всем известно, – ухитряюсь пролепетать я. – У меня есть друг среди «фараонов».
– Не, – возражает Веснушка, – фуфло. Ты пытался выиграть немного времени. Насколько я знаю Майка, он в этом… как оно на хер? Клойстерсе? Празднует. Надирается. Следующие пару дней Ирландец Майк Мэдден, двурушная жопа с ручками, открыт как на ладони. И позволь мне сказать, я собираюсь вогнать кол прямо в эту открытую жопу.
При нормальных обстоятельствах перспектива чьего-то летального визита к Майку меня бы не сломила, но тут мне приходит в голову, что я буду мертвее мертвого еще до того, да плюс и Зеб может оказаться у Майка. Хотя если Зеб получит ранение мягких тканей или лишится половины яичка, я не так уж и расстроюсь.
– Клянусь, – говорю я, – я передал весточку. Вы, парни, в бегах.
Ши на это покупается.
– Руди, мы в бегах.
Но стреляного Веснушку на мякине не проведешь.
– Мой парень говорит, что на сканерах ничего нет, да и на веб-сайте тоже. Ни хера. Но для надежности придержим этого типа еще пару-тройку часов, если вдруг понадобится заложник. По-моему, если до утра ничего такого не услышим, мы чисты.
– Значит, нам надо только подождать, пока тачка будет готова, и прихватить нескольких ребят, чтобы свозили тебя на прогулку.
Веснушка – профи по части устранения трупов. Он не станет убивать меня здесь, потому как я массивный сукин сыночек и тащить мертвый груз им придется вшестером. Так что они подгонят навороченный катафалк. Видел я подобные дроги в Ливане. Помню, мы захватили обычный с виду «Рено» и обнаружили, что внутри он весь из себя напичкан холодильником для частей тела. Мальчики Веснушки отвезут меня куда-нибудь, заставят спуститься в готовую могилу и пристрелят на месте. Вполне рационально. Именно так бы я и поступил, будь я хладнокровным убийцей; может, докинул бы для полной меры Кригера с Фортцем заодно с парой кусков туш животных, чтобы у криминалистической лаборатории крыша поехала. А будь у меня лишняя минутка, нацарапал бы на лбу Ши маркером пару строф клингонской поэзии. Я мог бы загнать следствие в тупик на многие месяцы.
– Да брось, Руди Эл, – подает тут голос Ши, и я могу поклясться, в этом голосе нет и следов надлома, разве что возбуждение. – Давай сделаем это. Ты да я.
Это уже через край.
Ой, минуточку. Может, я неправильно понял?
– Давай закончим работу. Мы можем прикончить этого гребаного козла. Ты да я.
Благодарение Господу. Пацан просто хочет прикончить меня лично.
– Не знаю, – отвечает Веснушка. – Этому типу палец в рот не клади, а я не хочу, чтобы ты пострадал.
– Да брось, Руди. – Пацан уже умоляет, будто хочет нарушить правила Санты и открыть подарок еще до Рождества. – Завтра я возвращаюсь к корпоративной жизни, но сегодня вечером хочу побыть гангстером, как ты.
Ши приводит хороший аргумент. И подает его грамотно. Он окончательно скрепил сделку репликой «как ты» на конце. Держу пари, в Гарварде он входил в дискуссионную команду.
– Разве при виде этих глаз откажешь? Погляди на парня, Макэвой. Нам предстоит заправлять этим городишкой.
У меня нет сил ни на что, но мое тело спазматически дергается само по себе, и Сломанное Орудие принимает это за подтверждение.
– Ты будешь первым, кого казнит Эдвард Ши, не считая уже подраненного парня. Это большая честь.
Класс. Улет. Дождаться не могу.
Спасибо тебе, Дрюкапалуза. Клево прокатились.
* * *
Должно быть, я в шоке, а может, седатив, подмешанный Эдит мне в ви́ски, еще не покинул моего кровеносного русла, потому что я воспринимаю эту фигню насчет неминуемой смерти очень безмятежно. Я смутно осознаю, что не хочу умирать нынче вечером, но не нахожу в себе достаточно энтузиазма, чтобы поддержать эту идею. Мне знакома подобная апатия, эта свинцовая летаргия, этот распространенный симптом ПТСР, но ПТС уже далеко, я сейчас аккурат в окружении ТС. Может статься, С после последнего ПТС только-только обрушился на меня. Получается, то, что я чувствую, – результат видео с пытками. Я искренне надеюсь, что Кригеру с Фортцем прострелят потроха, когда они будут прорываться в Мексику. Ну не смешно ли, что мысль об их смерти вдохновляет меня больше, чем о собственной жизни?
Просто на всякий случай: есть пара-тройка человек, не догадывающихся, что означают буквы ПТСР, и потому скажу, что это вовсе не Педик Тычет Сраку Раком, как однажды предположил мой дружбан Зеб, хотя должен сознаться, что при этом посмеялся, хоть это и не очень культурно с моей стороны. Зеб обратил это в дежурную шутку. Когда я приволок его на Бродвей поглядеть со мной постановку «Рока на века», он утверждал, что страдает от постдраматического стрессового расстройства. По-моему, получилось малость натянуто.
Они оставляют меня в одиночестве на пару часов, время от времени наведываясь, чтобы убедиться, что я по-прежнему прикован к батарее подвернувшейся цепью, выглядящей так, будто ее доставили на север по подземной железной дороге пару столетий назад. Я чувствую себя виноватым, что не пробую сбежать, но у меня попросту нет ресурсов. Меня дважды вырубали, избили откровенно непристойной дубинкой и долбанули «Хаммером». Это уже тянет на рекорд.
Так что я дрыхну на полу, и даже тот факт, что по пробуждении я отправлюсь в путешествие без возврата, не может мне помешать отключиться. Однажды в приемной Саймона Мориарти я читал статью, где говорилось, что подсознание держит ключ наготове. В чем бы ни состоял вопрос, ответ на него уже таится у вас внутри. Так что, быть может, мое глубинное естество выдаст на-гора ключ к этой дилемме. Я скажу себе что-нибудь эдакое, чего не знаю. Что я буду в полном шоколаде, потому что обычно подсознание выдает мне лишь фобии и бихевиоральные тики. Хитрость в том, чтобы очнуться и проорать первое же слово, пришедшее на ум. Это называется аутоманифестацией или, цитируя Зебулона, «кусок психопатического боббемисеха». Я толком не знаю, что именно означает «боббемисех», но могу представить, что ничего лестного. Хорошие вещи редко фасуются кусками.
В эти несколько часов прерывистого забытья мне что-то снится, не просветив меня ни в малейшей степени, если только добрый старый папаша, обматывающий мне голову техническим скотчем, приговаривая: «Хороший солдат, хороший солдат», не является ответом на молитвы мира.
Сны о папуле – вершина моего репертуара кошмаров, но этот нагоняет еще больший ужас, пинком в сраку выбросив прямо в бодрствование. Вздрогнув, я прихожу в себя, чтобы обнаружить, что О-Шиник и Руди Эл таращатся на меня, осклабившись до ушей, будто я Луи Си Кей в свой лучший вечер.
– Что ты сказал, Макэвой? Ты вправду сказал то, что я подумал, что ты сказал?
Тьфу, дерьмо. И что же я сказал?
– Всуесос сказал «дрочилка», – докладывает Веснушка. – Гребаная дрочилка.
Ши порывисто переводит дух.
– Надо воздать тебе должное, Макэвой. Ты в десяти минутах от жуткой кончины, а все думаешь о своей елде. Может, ты и вправду настолько глуп, насколько притворялся…
Дрочилка? Чего-то я не врубаюсь.
– «Дрочилка»? – переспрашиваю я, с облегчением отмечая, что снова в состоянии говорить. – Точно «дрочилка»? Не «мочилово» или хотя бы «дурилка»?
Веснушка трясет своей тыквенной башкой.
– Не, именно «дрочилка», Макэвой. Я слышал этот термин достаточно часто, чтобы не спутать.
Дрочилка? И почему это мое подсознание выражается настолько смутно?
* * *
Когда меня конвоируют в гараж с О-Шиником и Руди Эл по бокам, или Мандарто́м и Брызгой, как я их называю про себя, мужик в комбезе протирает кузов такси тряпкой.
– Порядок? – интересуется Ши.
Кивнув, мужик швыряет ему ключи.
– Полный порядок, мистер Ши. Хочу только напомнить, что она нам нужна обратно, для албанцев.
Прикрыв глаза, Веснушка хмурится:
– Мля, я и забыл об этих задницах… И куда мы их денем?
– Думаю, к русским.
– А, ферма в Коннектикуте?
– Не, к свежим русским.
Веснушка набивает в телефоне напоминалку.
– Ладно, в технопарк. Усек. Надо подстраховываться, знаешь?
Ши полон понимания, и мне кажется, что у этой парочки есть все шансы наладить взаимоотношения.
– Трудно быть на вершине, партнер, – изрекает пацан.
– Эй, ну мы хотя бы можем разделить бремя.
Веснушка и Ши так лучезарны и оптимистичны, что рок наверняка обрушит на них кувалду в ближайшее время.
Может, я и есть кувалда. Почему бы и нет, чуть раньше я был камнем.
Милая мысль.
Комбез улепетывает, и Веснушка открывает багажник.
– Ладно, Макэвой. Запрыгивай.
Я еще не решил, стоит ли мне кротко улечься туда или назло им заставить прежде застрелить себя. Как выясняется, выбор увели у меня из-под носа.
– Мне сюда нипочем не втиснуться, – сообщаю я. – По-моему, кто-то забыл о своих обязанностях.
Багажник превращен в большой холодильник, который до краев набит частями тела, упакованными в мешки. Я узнал лицо «Кей-эф-си», обтянутое белесым пластиком, как второй кожей.
– Черта дьявола дрюченые яйца! – восклицает Веснушка. – О них должны были позаботиться.
Дрюченые яйца. Мило.
Ши тычет пальцем в лед, выискивая местечко.
– Этому всуесосу, смахивающему на Чубакку, нипочем здесь не поместиться. Так трудно найти хороших помощников в наши дни…
Мне кажется, что ради справедливости следует отметить:
– У тебя были хорошие помощники, О-Шиник. А ты их перестрелял.
Ши смущен, что его криминальная империя выглядит несколько ополовиненной.
– Заткнись, Макэвой. В чем дело, Руди Эл? Кто отвечает за уборку трупов?
Веснушка указывает на голову «Кей-эф-си»:
– Он. Обычно.
– По-моему, я понимаю, что тут произошло, – замечаю я, отчасти ожидая оплеухи от Веснушки, но тот занят умиротворением Ши.
– Не волнуйся, партнер. Может, я управлюсь со всем скопом за один заход. Малость рискованно держать Макэвоя сзади, но мы можем заехать в парк, вывалить мороженое мясо и вернуться сюда за час. А после этого я угощу тебя лучшим завтраком в Нью-Йорке.
– Ты говоришь о «Норме»? – интересуюсь я.
– Тоже знаешь, – отмечает Веснушка. – Ты брал там когда-нибудь блинчики?
– Обожаю их. – Я киваю Ши. – Слушай этого мужика, забудь о хумусе на денек. Поживи чуток.
– Блин, – говорит Ши. – Вот теперь я заинтригован. Так что давай уже отправим этот цирк на гастроли, чтобы я мог заказать себе гору блинчиков.
И таким коварным фасоном я заставил Мандарта и Брызгу вообразить завтрак настолько живо, что они, малость утратив бдительность, заталкивают меня на заднее сиденье, когда на самом деле им бы следовало сделать два рейса.
Теперь шанс у меня есть.
Веснушка пристегивает цепочку моих наручников к карабинам, приваренным к металлическим рамам передних сидений, и крепко их затягивает.
Мне становится очевидно, что надо было держать рот на замке. У меня было куда больше шансов сбежать, если б меня оставили здесь под охраной, пока Веснушка укатил бы с первым грузом трупов, вместо того чтобы сидеть прикованным на заднем сиденье.
Жопа.
Спасибо за помощь, подсознание.
* * *
Дрочилка.
Дрочилка.
Я верчу слово в голове так и эдак в уповании на момент прозрения.
Что делает дрочилка? Дрочит перед тем, как спустит.
А раз спускать будут курок, и они, а не я, – выходит, я должен что-то подрочить?
Веснушка ведет такси вдоль реки. Серое цунами авианосца «Интрепид» нависает над нами, и я вижу Юнион-Сити на другом берегу, ночные огни которого напоминают один из спилберговских космических кораблей-носителей. Вот уж не думал, что буду тосковать по Джерси, но прямо сейчас эти огни манят, будто обещание безопасности. По крайней мере, там у меня были бы пристойные шансы пережить день, но мы уже миновали тоннель, так что я прихожу к выводу, что омерзительный бизнес нынешнего дня будет осуществляться по эту сторону Гудзона.
– Эй, парни! – окликаю я своих похитителей. – Вы меня слышите?
Нас разделяет лист армированного стекла с крохотным запечатанным лючком в центре. Я вижу, как парни разговаривают, не слышу ни слова, однако они, очевидно, меня слышат: Веснушка нажимает кнопку на торпеде, и его голос с треском раздается из динамиков.
– Чего там тебе, Макэвой? Хочешь пи-пи? Почему бы тебе не потерпеть до поры, когда малец тебя шлепнет? Тогда так и эдак кишки опорожнишь.
Ши заинтригован.
– Он обосрется?
– Само собой. Очень даже может быть. Мужики частенько спускают. Какого я только дерьма с трупами не повидал! У пары парней вообще стояк был.
– Что? У парней, которые стреляли?
– Нет. У парней, в которых стреляли. Мертвы, как гребаные доски, а штаны колом.
– Ни хрена себе, Руди Эл… Стояк, о боже мой!
Видя, что они уже перешли на стояки, я решаю сделать свой дрочильный заход.
– Я только хотел дать вам знать, что в данный момент открыт для предложений. Искренне. В «Шедевре» вы видели, на что я способен. Я могу стать ценным пополнением вашей организации.
Ши в восторге хлопает в ладоши:
– Невероятно! Просто не верится!
Конечно, тебе не верится, срака с ушами, потому что это невероятно.
Я не высказываю этого вслух, потому что сейчас не самое удачное время еще больше настраивать Ши против себя.
Когда он заканчивает смеяться, Веснушка растолковывает мои мотивы, забыв выключить трансляцию, так что я слышу все от слова до слова.
– Видишь ли, это типичное поведение на пороге смерти. Сейчас этот мужик в отчаянии. Он даже предлагает работать на мужиков, которых вчера унизил. Что угодно, только бы слезть с крючка.
– И так бывает каждый раз?
– О, разумеется. Мне однажды итальяшка предлагал собственную дочь, если только я его отпущу.
– Ты пошел на сделку?
– Не. Перерезал ему глотку, как свинье. А потом все равно наведался к его доченьке.
– Эти итальянцы крутые, правда?
Веснушка пожимает плечами:
– Может, когда-то и были, но проторчали наверху слишком долго. Малость подраскисли, понимаешь, что я хочу сказать?
– Разумеется. Подраскисли. Папа ничего не говорил мне про эти дела. Так кто ж из парней крепче всех?
Только послушать этого пацана! Будто кто-то может быть крепче пули. Но Веснушка все раскидывает умом над вопросом, при этом всасывая воздух между губами с противным свиристением, за что при других обстоятельствах схлопотал бы от меня по роже.
– Как индивидуум, один человек per sé, – покончив с цыкающим мыслительным процессом, излагает он. – То есть самый крутой индивидуум в этом городе я. – Разозли Руди Эл – и я буду охотиться за тобой, как за долбаным псом. Но как группа. Коллективно per sé. Я бы сказал, самые крутые ублюдки в округе – русские. Эти мужики повидали настоящие трудности. Гребаная Сибирь. Видел я фотки. Их ничем не испугаешь. Что ирландцами, что итальянцами. Они их на конце вертели. А что до ирландцев-итальянцев, я бы сказал пятьдесят на пятьдесят. Во мне есть латинская кровь, хоть этого и не видно.
Этакая уйма per sé в одном заявлении.
– Ты учил латынь, Руди? – не могу я удержаться от вопроса.
– Я же тебе сказал, во мне латинская кровь. Вот тебе еще фраза насчет того, что я пялил твою мамочку. Vidi vici veni. Увидел, победил, пришел. Можешь унести это в могилу. Гребаный дрочила, жалкий мешок говна. Эй, может, твоя мама была дрочилкой?
И пока они смеются над собственными шутками, до меня доходит. Вернее, возвращается.
Дрочилка. Ну ё-моё!
* * *
В такой ранний утренний час на Двенадцатой авеню довольно тихо. Это сумерки нравственности между часами воровства и пробежек. У Веснушки где-то около получаса на свои дела, прежде чем паромы, усердно пыхтя, начнут вываливать на остров свой груз офисных гражданских лиц в белых воротничках. Еще ни лучика солнца, но ночь уже затаила дыхание, ожидая, когда свет дня окрасит верхушки небоскребов алым. Пока Веснушка развлекает юного Эдварда Ши омерзительными военными байками, я беседую с собственным подсознанием.
Где ты недавно видел дрочилку?
В порностудии.
А что она тебе дала, кроме консультации по пилюлям для увеличения пениса?
Ключ к полицейским наручникам.
А что на тебе сейчас?
Полицейские наручники.
Что стало с этим ключом?
Я сунул его в стринги, потому что мало ли что, правда?
Так пошарь же уже в своих стрингах, балда.
И когда ты перестанешь быть такой елдой?
Через секунду после того, как ты перестанешь быть таким идиотом.
Фетюк.
Мудозвон.
* * *
Ключ у меня в стрингах, и как только я вспоминаю об этом, то сразу чувствую металл, впивающийся мне в живот. Это шаг в правильном направлении – найти ключ и все такое, но путь впереди еще долгий. Даже если удастся сбросить эти браслеты, мне придется выбраться из машины и разобраться с Брызгой и Мандартом, сидящими впереди.
Но первым делом надо избавиться от кандалов.
Я стучу лбом в стекло.
– Эй, пацан! Сделай одолжение, почеши мне яйца.
Ни один живой человек не может проигнорировать подобную просьбу, просто переполненную потенциалом для потехи.
Челюсть у мальца буквально отваливается.
– Почесать тебе… Чё, серьезно?!
– Да брось, Ши. Я тут скручен, как младенец Иисус в пеленках.
Веснушка, недовольный моим выбором выражений, хмурится:
– Ой, кончай, Макэвой. К чему ты приплел сюда Иисуса?
– Я пытаюсь передать, как свербят у меня яйца.
– Уж кто-кто, а ты должен знать, что не стоит поминать Иисуса, мужик. Наши соотечественники уже семьсот лет убивают друг друга из-за подобного дерьма.
Теперь у Веснушки проснулась какая-то политическая сознательность. Наверное, если младенец Иисус в процесс никак не замешан, то убивать земляков в порядке вещей.
– И потом, может, у тебя какая-то парша на яйцах или что, – добавляет Ши. – Думаешь, кто-нибудь хоть пальцем притронется к твоей мошне?
Веснушка мудро кивает:
– Я знаю, что это. И когда проявились первые симптомы, Макэвой?
Никогда, думаю я, но вслух отвечаю:
– Не знаю. Наверное, с полчаса назад.
– Я так и думал. – Веснушка хлопает ладонями по рулю. – Весь этот зуд у тебя в голове.
Я выдаю очевидный факт:
– Вообще-то я совершенно уверен, что он у меня в яйцах.
– Не, это психосоматическое. Недуг смертного порога. Я уже видел такое дерьмо. Мужик понимает, что его билет вот-вот прокомпостируют, и его тело реагирует, откалывая диковинные симптомы, отвлекает рассудок от этого, понятно?
Ши заинтригованно кивает. Будь у него бумага, он бы конспектировал.
– Эй, Руди Эл. Это мои яйца, и ощущение от них такое, будто какой-то злобный гребаный гоблин малость их ободрал, чтоб они покрылись струпьями, а потом окунул их в перец. Так что пока не зайдет речь о твоих яйцах, оставь свое мозговедение при себе.
– Мозговедение? – переспрашивает Ши. – Есть такое слово?
– Нет. Но должно быть.
– Подвожу итог, – резюмирует Веснушка. – Чесать тебе яйца мы не станем. Может, если хорошенько попросишь, О-Шиник выстрелит тебе в пах, что может принести некоторое облегчение.
Ши хлопает себя по колену, чертовски наслаждаясь своим днем.
– Считай, что сделано, – говорит он.
– Ну пожалуйста, ребята, – умоляю я, дергая наручники. – Я не могу дотянуться и не хочу кончить паховой эпидермофитией.
– Вот уж действительно жалкая кончина, – смеется Веснушка.
И отключает громкоговоритель.
Теперь я получил лицензию покопаться в собственных трусах.
Я провел этих дураков. Провел себя прямиком на заднее сиденье такси-катафалка, направляющегося прямиком к моей собственной яме в земле. Ну не гений ли?
Вообще-то, учитывая «Кей-эф-си» и того другого парня в багажнике, я могу даже не удостоиться собственной ямы.
И это угнетает.
По-моему, мои яйца действительно засвербели.
* * *
Я буквально размазываюсь по стеклянной перегородке в попытке дотянуться рукой до трусов. Сквозь сгиб локтя вижу, что мы съехали с Двенадцатой и спускаемся к реке. Вижу этот странный оплавленный пирс, алтарь десятков разбитых досок и гниющих шин, наваленных у его основания. Проезжая мимо, я всякий раз гадал, что это за пирс, какова его история и всякое такое. Наверное, теперь я этого так и не узнаю.
Трагично, правда? Человек отправляется в могилу, не вооружившись доскональными сведениями о пирсе.
В общем, как бы то ни было, я едва не выламываю перегородку в попытке достать ключ, и Веснушка включает громкоговоритель снова, чтобы я слышал, как они гогочут. Беспокоиться-то им нечего, правда ведь? Веснушка обыскал меня очень тщательно, даже причиндалы пощупал. Так что они стопроцентно уверены, что я не вооружен. Но у меня есть ключ, а моя ладонь всего в паре дюймов от него.
Ха. Минутку. Этот пирс разрушен из-за пирсинга.
Фьють!
Вот тебе, Зебулон. Это оригинальная шутка. Я могу отослать ее Фергюсону.
Будучи по природе сдержанным оптимистом, я откладываю шутку в памяти на потом, если потом будет.
Мой указательный палец задевает за ключ. Так близко!
– О, – выдыхаю я, что вызывает у Веснушки новый приступ веселья.
– Послушайте эту задницу, – выдавливает он между взрывами смеха. – Нам следовало бы ехать до Коннектикута, чтобы посмеяться. Этот тип почище Говарда Стерна.
И они перекидываются на дебаты о диджеях. Очевидно, гарвардская девица, которую Ши однажды трахал в кабинке туалета, выразила мнение, что Говард Стерн – мизогинская задница, и Ши оказался с этой позицией согласен. Веснушка, со своей стороны, шумно возражает, несмотря на быстро ставший очевидным факт, что он не понимает термина «мизогин».
Я с трудом удерживаюсь, чтобы не подключиться к спору, потому что меня ждут дела – остаться в живых и так далее. Дотягиваюсь до ключа, вытаскиваю, зажав между указательным и средним пальцами и с облегчением сползаю на сиденье. Обычно я сажусь, не приплетая к этому никаких эмоций, но на сей раз слово «облегчение» вполне уместно.
Этап Один завершен.
Я опускаю взгляд на свои руки: ладони – сплошная лощеная мозоль, как у рыбака, пальцы согнуты, как у гориллы, и трясутся, будто через меня пропускают ток, но мне удается удержать ключ, и после минуты попыток я попадаю игрушечным ключиком в скважину размером со спичечную головку и ухитряюсь освободиться.
Поправочка: освободить руки.
До момента, когда я смогу считать свободным все свое естество, путь еще долгий. В идеале я мог бы просто выпрыгнуть из машины в следующий раз, когда Веснушка притормозит на повороте. Но центральная кнопка блокировки дверей находится спереди, а ручек открывания окон сзади нет. Мне придется спровоцировать Ши выстрелить в меня, чтобы отобрать у него ствол, и тогда рулить буду я.
Метафорически.
* * *
Я бодаю перегородку лбом, и благодаря тому, что за время поездки я зарекомендовал себя ценным развлекательным ресурсом, мои похитители намерены послушать.
– Че там у тебя, мудоскреб? – интересуется Ши. – На сей раз требуется скраб для задницы?
Недурно, но на это у меня нет времени. Мне надо спровоцировать пацана какими-нибудь возмутительными репликами. На сей раз это не отрицание и не механизм психоадаптации, а часть генеральной стратегии, состряпанной чересчур схематично, чтобы тянуть на звание плана.
– Слушай, шкет. С меня хватит хаяться муйней. Сделай себе любезность, отпусти меня. Тогда вы с Веснушкой сможете собрать свою большую грозную шоблу и поиграть в гангстеров с Майком.
Ши снова жрет – большой кекс с черникой, по виду лежавший у него где-то в кармане под задницей. Кекс расплющен, как печенье, и он обгрызает края, будто гребаная белка. Ненавижу этого юнца.
– Отпустить тебя? С бо́льшим успехом можешь рассчитывать, что я почешу тебе яйца. Я пристрелю тебя, Макэвой. Примирись с этим. Вообрази следующую инкарнацию или другое какое говно, мне насрать.
– Ты не пристрелишь меня, пацан. Не ты. Старик – еще куда ни шло, но ты-то? Не. Свидания с пулей мне не миновать, но на спуск нажмешь не ты.
Ши изворачивается в своем сиденье, чтобы оглянуться на меня, и я вижу первые проблески солнца у него за головой, отчего он приобретает сходство с одним из блеклых скандинавских кино-Иисусов, от которых люди были в таком восторге в пятидесятых.
– Ты у меня даже не первый, Макэвой. А тот, другой, мне нравился. Он был моим любимчиком.
– Может быть, но он был ранен и недвижен, типа того. Меня же тебе придется проводить от авто до могилы, и просто так я не пойду. В меня стреляли мужики и покрупнее тебя, прежде чем я их прикончил. Во мне больше дыр, чем в пятидесяти центах.
Насчет пятидесяти центов я сказал неправильно. Надо было «полтос» или как-то так.
Однако долг уважения к «In Da Club», это классика. Мы с Джейсоном раньше играли в «Celebrity Beatdown» у дверей: «50 центов» был единственным, кто без вопросов проходил в следующий раунд. Этот жеребец здоровенный, да еще и с этой хитро-без-умной искрой в глазах.
Ши уже слегка сердится, но исхитряется выдавить смешок.
– Ты послушай этого полудурка, – говорит он Веснушке. – Скован, едет на собственную казнь, а все разыгрывает из себя крутого.
Веснушка не сводит глаз с дороги – уж больно много выбоин. Да и бездомных тоже. У реки прямо светопреставление.
– Он просто доводит тебя до белого каления, малыш. Не обращай внимания. Минут через пять ты сможешь выстрелить прямо в его дурацкую пасть.
– Это дарит вам минут пять жизни, – бросаю я.
Выхватив свой пистолет, Ши приставляет его к перегородке.
– Не хочешь заткнуться к чертям? Может, я пристрелю тебя прямо здесь.
Я смеюсь с кровожадной радостью. Разнеси-ка стекло.
– Пристрелишь в движущемся автомобиле? Дилетант проклятый. Хочешь ему рассказать, Руди Эл?
– Рассказать мне что? – требовательным тоном вопрошает Ши.
Веснушка вздыхает:
– О-Шиник, ты первый день по эту сторону баррикад. Никто и не ждет, что тебе известно все.
– Так почему ж мне нельзя пристрелить этого хера прям щас?
Сообщить дурные вести выпадает мне.
– Потому что ты в бронированном автомобиле на неровной местности. Прежде всего, ты, скорее всего, промажешь, далее пуля срикошетирует от окружающего металла и, скорее всего, прикончит не того. А даже если и нет, то от одного грохота барабанные перепонки полопаются, и все мы кончим в Гудзоне.
У Ши есть контраргумент.
– Ага, вот как? Но ты-то в запечатанном отсеке, Макэвой, в окружении пуленепробиваемых стекол со всех сторон. Мне надо лишь просунуть пистолет через лючок, и миллион к одному, что рикошет сюда не долетит. Плюс и шум отразится от стекла.
Я стараюсь изобразить, что оглоушен ходом этих рассуждений. Местечко, из которого я выуживаю это выражение лица, отыскивается в каждом моем разговоре с Софией без изъятия.
– Ага… пожалуй.
Ши в восторге, что его юношеская логика попрала мою ветеранскую мудрость.
– Именно так, Макэвой. Я могу пристрелить тебя в любой момент, когда захочу. И знаешь что? Я хочу прямо сейчас.
Валяй, какашка. Вперед!
Ши отодвигает шпингалет форточки посредине стекла, через которую настоящие пассажиры платят за проезд. Форточка открывается с негромким шипением-хлопком разгерметизации.
– Улыбочку, всуесос, – говорит Ши, просовывая ствол пистолета в форточку.
Веснушка, заметив движение уголком глаза, выпаливает:
– Нет! Не надо!
Быть может, он собирался изложить более пространные инструкции в ключе: «Не предоставляй бывшему солдату доступ к оружию, потому что ему наверняка известна дюжина способов разоружить тебя».
Слишком поздно. Едва щелкает шпингалет, как моя рука взмывает кверху. Ши держится за рукоятку не так уж крепко и вроде как сам вкладывает пистолет в мою ожидающую ладонь.
Развернув его в обратную сторону, я отщелкиваю предохранитель, что О-Шиник сделать не потрудился, а затем просовываю руку через форточку.
Ши на миг цепенеет, а затем на лице его появляется раздражение правообладателя, будто помятая маска.
– Нет, – заявляет он. – Это моя пушка. Отдай.
Веснушке требуется пара-тройка секунд, чтобы измыслить план, так что он говорит:
– Он прав, Макэвой. Это его пушка.
Просто невероятная парочка!
– Вылезай из машины, – приказываю я Ши. Мне нужно разделить их, а то они могут попытаться перещеголять друг друга своей бравадой.
– Никуда я не пойду, – выпячивает нижнюю губу Ши. – А теперь верните эту пушку, сейчас же, мистер.
Я исполняю мечту всякого, кто хоть раз встретил Ши, кроме Веснушки. Я стреляю в него. Просто в предплечье, но шрам будет вызывать восторженное воркование на его легендарных плановых вечеринках. Шум громкий и отрывистый, будто сломалась сухая ветка, но по большей части остается в кабине, так что я не теряю ориентации, чего не скажешь о Веснушке. Ши тоже дезориентирован, но главным образом от шока и боли. Кровь отливает у него от лица через дырку в предплечье. Грубовато, признаю – стрелять в ребенка и все такое, но некоторые ничему не учатся, пока не получат публичный и унизительный урок.
– Вылезай, – повторяю я ему.
Губы Ши дергаются, тело сотрясается от напряжения, и я его не виню; пулевое ранение – едва ли не самое болезненное, что может случиться с телом, кроме деторождения. Главное, что человек постигает, как только его подстрелят, это что быть подстреленным еще раз он не хочет. Ши кивает:
– Ладно. Вылезаю. Можешь чуток притормозить, Руди?
Веснушка кивает больше раз, чем требуется.
– Угу, – твердит он. – Угу-угу. Так.
По-моему, он отвечает на вопросы в собственной голове.
– Притормози, Веснушка, – велю я ему. – Миль до тридцати.
Веснушка подчиняется, выстукивая пальцами на руле неистовый ритм. Вероятно, он вовсе не намеревался, но я готов поклясться, что он выстукивает ритм «Веры» Джорджа Майкла. При нормальных обстоятельствах я бы подпел или хотя бы насвистел, в зависимости от компании, но в данный момент я пытаюсь произвести впечатление на этих двоих своим несомненным профессионализмом, так что игнорирую ритм – сложный и отвлекающий.
Такси замедляется, и я вижу в дальнем свете фар поросль и потрескавшийся асфальт. Город справа от нас, а слева ряд грузовых пирсов, уходящих во тьму Гудзона. Готов поспорить, здесь погребено больше тел, чем на среднестатистическом кладбище. Будем надеяться, я не стану одним из них в ближайшее время.
– Пошел, – говорю я Ши. – Считаю до десяти.
Ши плачет, и я его не виню.
– Десяти? – бормочет он. – Да брось, мужик. Дай мне собраться.
– Три, – говорю я.
– Ты пропускаешь цифры! – пищит он.
– Девять, – говорю я.
Ши бьет по кнопке общей блокировки дверей, распахивает пассажирскую дверцу и вываливается мешком; кувыркается, как перекати-поле, и скрывается где-то позади, а ветер захлопывает за ним дверцу.
Наверное, он убился, но фактически я его не убивал. В худшем случае предполагаемое самоубийство.
Нет, нет, нет, Я Не Такой Уж Плохой.
Едва пацан скрывается, как Веснушка бьет по газам, и мы оба знаем зачем. Ему неизвестно о моей антипатии к смертоубийству людей, так что он убежден, что я не отпущу его живым. Если Ши выживет, с ним в этом мире теней покончено, но Веснушка никогда не отступится. Он ирландец, как и я, а уж мы-то знаем толк в затаенной злобе. Когда доходит до вендетт, сицилийцы рядом с ирландцами смахивают на канадцев. Веснушка не успокоится, пока не разнесет мне обе коленные чашечки и не скормит мне мои же глазные яблоки.
Глазные яблоки – если мне повезет.
А может накормить яичницей-болтуньей, вот что я имею в виду.
Знаю, мне надо бы обойтись без завтрака.
Так что недавно переименованный Руди Эл смекает, что его песенка спета, и вгоняет акселератор в пол, и единственное, что не дает мне улететь кубарем назад, это рука, застрявшая в форточке.
– Веснушка, притормози! – кричу я. – Мы можем договориться!
– Пошел на хрен, Макэвой, ты долбаный хрен, – отвечает он. – Долбать вас всех, долбаные дублинские ублюдки.
Согласно привратным правилам мата, теперь мы официально в красной зоне.
Просунув руку в форточку еще дальше, я ввинчиваю ствол Веснушке в висок.
– Может, я отпущу тебя с условием. Это тебе в голову не приходило?
Веснушка даже не трудится отвечать; вместо того лицо его окончательно омрачается, и он разворачивает машину на девяносто градусов против часовой стрелки.
– Скверная идея, – говорю я – то ли вслух, то ли себе под нос.
– Ну как, понравилось, Макэвой? Думаешь, у тебя одного есть яйца?
Я бью Веснушку по голове сбоку рукояткой, но удар слабенький, а дальше мне не дотянуться. Я вижу, что стрелка спидометра дрожит около девяноста.
Я мог бы выпрыгнуть, но на такой скорости я переломаюсь, как сухой прутик. Мне нужно было отвалить вместе с мальцом. Веснушка знает, что я не рискну пристрелить его, пока у него нога на педали газа.
Такси несется к одному из пирсов, выглядящему не самым прочным и ограждаемому знаком, гласящим «Вход воспрещен». Что ж это за защита? Такую меру безопасности обойдет даже дрюченый пацан на роликовой доске.
– Я готов, Макэвой! – верещит Веснушка, и по лицу я вижу, что на попятный он не пойдет.
Надо бы его пристрелить. Хуже уже не будет, даже если за рулем будет труп.
У меня нет выбора, этот пучеглазый рыжий кал-вместо-мозгов должен отправиться на тот свет сию же секунду. Вообще-то после «рыжий» следовало бы поставить запятую, а то может получиться, что у Веснушки рыжий кал, что для меня в сортире как-то совсем не в струю.
– Ты не сделаешь этого, Макэвой! – торжествующе кричит рыжий, кал-вместо-мозгов. – У тебя кишка тонка!
Задержись мы вне времени на минутку, я бы указал, что Веснушка готов убить себя, чтобы избежать смерти от моей руки, и уж наверняка есть более удачный способ разрешить наши противоречия.
Но оказаться вне времени нам не дано, так что мне придется стрелять или принять ванну.
Стреляй.
Ты уже стрелял в людей прежде. Помнишь тот раз в армии? Трудно будет уже потом.
Стреляй.
– Веснушка! – кричу я, перекрывая грохот шин, скачущих по гравию, и крови в моих собственных ушах. – Не заставляй меня делать это! Ты ирландец, мы уж наверняка можем все уладить!
Разумеется, будь у нас в запасе семьсот лет.
Слишком поздно. Мы уже на пирсе. Под нами рокочет барабанная дробь досок, моя челюсть отзывается барабанной дробью зубов, а затем наступает мгновение полета.
Веснушка бросает руль, будто у него хватит времени выскочить в воздухе или совершить иной откровенно немыслимый кульбит, если только он не получит пулю в свой сотовый, а самое пикантное на нем в тот раз, когда я проверял, у Веснушки было с Софией Доминатрикс. Он успевает высунуть ноги из двери, когда мы кончаем полет, и циклопический кулак воды захлопывает дверцу, перерубая его торс более-менее пополам.
Приводняемся мы жестко, катастрофическое торможение швыряет меня на перегородку, вышибая дух. Ветровое стекло выпячивается внутрь, а затем вылетает напрочь, впуская поток черной воды, заливающей передний отсек и труп Веснушки. Единственный пузырь воздуха остается в заднем отсеке, так что мы стремительно погружаемся.
Я потратил немало часов, вникая в ситуации, угрожающие жизни, но теперь проку от них ноль без палочки. Мне остается лишь уповать на благополучный исход.
Я пытаюсь вдохнуть, но легкие не повинуются, и я на грани безоглядной паники. Я не хочу, чтобы меня не нашли. Я не хочу навечно числиться в списке пропавших без вести, если кто-нибудь потрудится меня туда занести. Есть что-то ужасающее в мысли, что ты можешь исчезнуть в силу обстоятельств, проглоченный землей, и ко времени, когда вода отпустит твое тело, от него не останется ничего, кроме обросших тиной костей.
Машина оседает на дно реки, и от толчка мои легкие начинают работать вновь. И теперь, когда к мозгу начал понемногу поступать кислород, я начинаю систематизировать собственное положение.
Все это нелепость какая-то.
Да брось. В такси смерти на дне реки, глядя на труп, плавающий в свете дверей нараспашку. Ил клубится в оконном проеме, и пара рыб, напоминающих не что иное, как какашки с плавниками, вплывают внутрь, чтобы оглядеться.
Рука у меня замерзла. Почему у меня мерзнет рука?
Потому что она застряла в форточке для оплаты, болван, иначе бы ты уже утоп. Я как тот голландский мальчик, сунувший пальчик в дамбу, только я в прокачанном такси, а вовсе не у дамбы. И я не голландец, и мальчиком меня никто не называл уже давненько.
Исковерканный труп Веснушки всплыл так, что оказался лицом к лицу со мной по ту сторону стекла. На нем так и осталось выражение маниакального торжества, заставляющего почувствовать себя лузером, хотя труп здесь он.
В кармане Веснушки что-то светится, и я с изумлением осознаю, что мой телефон до сих пор работает и у меня входящий вызов. К счастью, карман Веснушки в пределах моей досягаемости, так что я выпускаю пистолет и вытаскиваю свою трубку «Хелло Китти». Теперь самое хитроумное: надо выдернуть руку, уповая, что давление воды захлопнет форточку, а если не захлопнет, мне придется спешно ретироваться через боковую дверцу и рвать к поверхности.
Я вытягиваю руку, пока та не готова вот-вот выскочить из отверстия, и делаю пару глубоких вдохов, стараясь наполнить легкие до предела. Телефон все еще чирикает в затопленном такси. Кто-то пылко жаждет связаться со мной.
Лады. Хватит терять время.
Я вытаскиваю руку, и вода захлопывает полуприкрытую форточку до конца, обеспечивая достаточную герметичность. Вода все равно просачивается, но в значительно замедленном темпе.
Наконец-то фортуна повернулась ко мне передом.
Еще бы. Застрял в подводном гробу. О, счастливый день! Надо скорей бежать покупать лотерейный билет.
Но я никуда не бегу. Я даже не смогу открыть дверцу, пока давление не уравняется. И даже если б я смог открыть дверцу, ринувшийся внутрь Гудзон припечатал бы меня к сиденью. Так что мне придется сидеть здесь, глубоко дыша, пока задний отсек не заполнится водой, откуда следует, что я должен открыть форточку собственноручно, что вопиюще противоречит всем моим инстинктам выживания.
Я отвечаю на звонок. Почему бы и нет?
– Угу.
– Куда ты к чертям подевался?! – вопрошает Ронел Дикон, моя подруга-«фараон», работавшая в четырехкомнатном отделении в Клойстерсе (и две из этих комнат – туалетные), но недавно переехавшая и поднявшаяся на пост лейтенанта в отделе специальных расследований полиции штата Нью-Джерси.
– Где я? Ты не поверишь, боец.
– Ты, случаем, не занимаешься избиением легавых, нарядившись в розовые стринги?
– Хотел бы, – искренне признаюсь я. – А стринги были красные, лады?
– Для тебя это скверно пахнет, Дэн. Мои собратья по большей части вне себя.
– Ага, а у меня есть правдивая версия, если тебе интересно.
– Правда мне всегда интересна, Макэвой. Я – последний поборник истины. Мы можем встретиться?
– Может, и можем. Надеюсь.
– Где ты, Дэнни, черт тебя возьми? Прием ни к черту.
Мой тарифный план – просто чудо, если продолжает показывать «палки» даже под водой.
– Я тут в несколько стесненном положении, Ронни. Встретимся в «Помпоне», в «Кухне». Помнишь, где это?
– Еще бы, мы там разбирались с парнем из «Веселой компании».
– Ага, только не из «Веселой компании». Из «Большого ремонта».
– Белые парни, убогий юмор… Какая разница? Когда?
– Как только сможешь, я буду там раньше тебя.
– А если нет?
– Если нет, прочешите реку.
– Прочесать реку? Какую реку? Что происходит, Дэн?
– Сейчас объяснить не могу, Ронни, но мы друзья, правда ведь? Ты бы сказала, что мы друзья, не так ли? Встала бы и поручилась бы за меня на панихиде или вроде того?
– Ага, мы друзья, – подтверждает Ронни, но настороженным тоном, будто отговаривает парня прыгать с крыши, так что я даю отбой.
Она сказала, что мы друзья, и с меня довольно.
Вода доходит мне уже до щиколоток, хотя по ощущениям это скорее ил, чем вода. Никто никогда не нырял поблизости в Гудзон, чтобы освежиться, но выбраться я еще не могу, так что придется обождать.
Телефон напоминает мне, что у меня еще одно непросмотренное видеосообщение.
Видео Томми.
Уж лучше смотреть его, чем созерцать плавающий труп Веснушки, так что я выбираю его и нажимаю на кнопку воспроизведения, и того, что следует, вполне достаточно, чтобы перетянуть чашу весов в ситуации с Майком Мэдденом, если я только выберусь из этого подводного гроба живым. Видеоклип увлекателен почти настолько, чтобы заставить меня забыть о своей горькой участи, но тут форточка вдруг распахивается, и затхлая речная вода льется потоком. Через считаные секунды ледяная вода поднимается мне выше коленей, а вокруг ног накручивает ленты Мебиуса рыба-какашка.
Я жду, пока не приходится дышать, запрокидывая лицо кверху, потом набираю полные легкие кислорода и наваливаюсь на дверь плечом. К счастью, Веснушка не нажал на кнопку блокировки дверей, когда Ши отвалил, так что дверца распахивается без труда. Я выскальзываю в темную толщу реки, и та проглатывает меня, как пылинку, как ничто. Если Гудзон заберет меня сейчас, по мне не останется даже мелкой ряби на поверхности.
С чего вдруг такая обреченность? И почему я вообще думаю о смерти? Бывал я в тренировочных бассейнах и поглубже этого, причем в полной боевой выкладке.
Я в темной воде, но в вышине сквозь мрак пробиваются алые лучи солнца. Медленно выпуская воздух, как учили, бью ногами, стремясь к поверхности, и обнаруживаю, что рассвет в таком ракурсе представляется весьма специфично.
Учитывая, что было со мною в последние двадцать четыре часа, любой гребаный рассвет должен быть нежданным и бесценным.
Я рвусь к поверхности, чувствуя, как мышцы, которые я не использовал годами, протестуют и надрываются. Наряд мой не очень подходит для скоростного подводного плавания, но мне жутко не хочется расставаться с ботинками, оставшимися у меня от армии, и кожаной курткой, которую я купил у парня по имени Анджел – румынского наемника, работавшего на христианскую милицию в Тебнине. Когда я покупал у Анджела что-нибудь, он обещал не стрелять в меня в этот вечер. Насколько мне известно, он обещания не нарушал. К сожалению, я не смог ответить ему любезностью на любезность, потому что под конец своего второго обхода прострелил ему ногу – мой патруль наткнулся на него с двумя приятелями, когда они пытались прорваться в наш лагерь. Я не собирался его убивать, но в ногах уйма сосудов, и одно ведет к другому. Не успел я и оглянуться, как срезал парня, с которым был знаком года два, из-за пары ящиков сгущенки.
Но куртку все-таки люблю. Мягкая, как масло.
Вода мельчает просто-таки стремительно, и ноги мои касаются дна еще до того, как я успеваю вынырнуть. Тогда я расслабляюсь и чуть отсрочиваю этот момент, просто чтобы внушить себе, будто хоть чуть-чуть управляю собственной жизнью.
Но я не в состоянии управлять трясучкой, охватывающей меня с головы до ног, когда выныриваю и бреду к берегу в окружении хлама, плавающего на воде гавани. Пенопласт и упаковочная фольга, шприцы и банки от газировки, доски, покоробившиеся и растрескавшиеся от многих лет в воде, темные полоски водорослей, тянущихся к тебе, как пальцы, коробки от хлопьев, кости – надеюсь, животных – и, самое странное, лошадиная голова, проглядывающая сквозь оболочку пластикового пакета для мусора.
Лошадиная голова, спящая с рыбами.
В «Мафия-Монополии» очки удваиваются.
Упершись ладонями в колени, я выхаркиваю из легких все речное, что удается. В толк не возьму, как оно туда попало, но тем не менее исторгаю из себя с пинту реки. Конечности мои вялые, как от отравления, язык саднит от химической сухости и ожога.
Старый бомж, сидящий на вершине своего королевства в магазинной тележке, курит невероятно тонкую сигарету. Вид у него довольно радостный – наверное, потому что хоть раз он может сравнить свое положение с чьим-то еще и не чувствовать, что все дерьмо выпало ему.
– Утречко, сынок, – говорит он. Голос у него как у медведя, посещавшего курсы риторики в Техасе.
– Утро, – отзываюсь я. Как ни крути, он в этом дерьме ни капли не виноват.
Он кивает в сторону реки.
– Нью-йоркские таксёры, а?
Это вызывает у меня улыбку, что уже казалось мне невозможным, так что я даю ему двадцать размокших баксов.
Карабкаясь на набережную, навстречу занимающемуся дню, я оглядываюсь на место, ставшее для Веснушки гробницей, и могу поклясться, что вижу желтый мочевой проблеск таблички такси из глубины.
* * *
Ши я настигаю довольно скоро, хотя на самом деле он просто потерял ориентацию и ковыляет мне навстречу. Мы встречаемся у насыпи шоссе – два индивидуума, не вполне владеющие своими эмоциями, так что может статься, вдумчиво поговорить нам и не было суждено. Он сущее пугало – залит собственной кровью из пулевой раны и сотни ссадин, должно быть, полученных, когда он впилился рожей в асфальт. Глупый писюн даже не умеет группироваться при падении. Справедливости ради я, наверное, выгляжу ненамного лучше после обработки фаллоимитатором и купания в речной слизи.
Увидев меня, Ши скулит, как квадратный мультяшка в штанах, и бросается к шоссе. Я чертовски устал, и мне не до гонок, так что я позволяю мальцу удрать. К его прискорбию, поскользнувшись на насыпи, он скатывается практически к моим ногам.
Эта небольшая любезность леди Удачи немного воодушевляет меня, и я чувствую прилив энергии. Наклонившись, беру его за лацканы и вздергиваю на цыпочки. Я не имею ни малейшего понятия, что польется из моих уст, но начинаю говорить все равно.
– Видишь пирс вон там? – спрашиваю я.
Ши смотрит. Пирсов там несколько.
– Какой пирс? – уточняет он, одновременно ужасаясь при мысли, что ему не позволено задавать вопросы.
– Какой долбаный пирс. Оплавленный. Рухнувший.
– Ага. Вижу. Весь скрученный и все такое.
– Ага, скрученный и все такое. Он самый, О-Шиник. Знаешь, что заставило этот пирс рухнуть?
– Нет. Не знаю.
– Мать твою за ногу, ты знаешь, из-за чего этот пирс рухнул?
Ши уже рыдает; ломается он очень легко.
– Нет. Извините, не знаю. Я клянусь!
Я выдерживаю паузу, а затем:
– Из-за пирсинга.
Он тупо таращится на меня, и по полному праву.
– Я… я не догоняю.
– Пирсинг, – повторяю я. – Ха ха-ха ха-а-а.
Я не знаю, в самом ли деле я хохочу как безумный или просто произношу «ха ха-ха ха-а-а». Что так, что эдак – это пугает Ши до синих чертиков, и это последнее, что в нем осталось непуганым, потому что остальное я испугал до усрачки еще в такси.
Я вздергиваю мальца еще чуть выше.
– Блин, извини, это шутка для моего друга. Что я хотел сказать: если я увижу тебя еще хоть раз, то прикончу. Если кто-нибудь в меня выстрелит, виноват будешь ты, и я приду разбираться. Понял?
– Понял.
– Хорошо, потому что моим любимцем был Веснушка. А ты даже пасть не закрываешь, когда жуешь.
– Я исправлюсь, – обещает Ши, и я понимаю, что он не причинит мне никаких проблем минимум еще пару месяцев. Это в его взгляде.
Я отшвыриваю его к набережной, где бетонная тумба прерывает его падение, и он сворачивается вокруг нее калачиком. Уходя, я слышу, как он рыдает. Ему бы надо обратиться в больницу, чтобы занялись раной, а то подхватит инфекцию.
Мне плевать. Придется сдавать куртку в химчистку, и в этом виноват он.
Назад: Глава 6
Дальше: Глава 8