Глава 5

Оказавшись на улице, я сразу чувствую себя уязвимым. Тут по-прежнему масса прохожих, но не настолько много, чтобы снайпер не смог пронизать толпу пулей. Я наверняка смог бы без проблем снести с крыши башку кому-нибудь. Толпа здесь другая – более бдительная, кроссовок явно меньше, и даже свет более косой – почему-то не так лупит в лицо в согласии с деликатными нравами обитателей Сохо.

Раньше я разгуливал по этим окрестностям, попусту растрачивая уйму мыслепространства на ощущение превосходства и основательности, но прямо сейчас я отдал бы пару лет жизни, только б оказаться типом, рыскающим по укромным магазинчикам в поисках модных шмоток.

Лучше всего, решаю я, убрать свое дородное тело в отель «Шедевр».

Вроде бы чересчур претенциозное название для бутик-отеля – «Шедевр», правда? Но поскольку я уже бывал тут прежде, мне известен тот факт, что это прозвище дали зданию местные за вычурный фасад из чугунного литья.

«Шедевр». Я был здесь пару лет назад вместе с Зебом во время «Нью-Йорк Фэшн Вик», когда Зеб мотался по вызовам с ботоксом, а я рассекал перед ним толпу. Эта роскошная – и, честно говоря, мне не по рангу – сеньорита нацеливается в баре на меня, и не проходит и двух лимонных «Джинджерино», как уже липнет ко мне, будто пищевая пленка к сэндвичу. Тогда я носил эспаньолку, пытаясь отвлечь внимание от экспансии лба к макушке, а эта девица – звали ее в честь какой-то травы, что ли – вдруг заявляет, что мои усы подавляют мою бороду. Потом-то она проговорилась, что просто воспользовалась мной, чтобы досадить своему дружку, трепавшемуся с überмоделью, в то время как она сама всего лишь супермодель. Как же мы с Зебом потом угорали над этой субклассификацией, когда добирались домой сами по себе. А еще я там и подцепил словечко über, о котором вам уже говорил.

В фойе темно и сумрачно, уйма плавающих световых сфер и волновых машин. Если я когда-нибудь повстречаю дизайнера этого интерьера, предварительно приняв пару пива, то наверно проговорюсь, что это местечко напоминает мне стрип-клуб в Йобурге, где я как-то стоял при дверях, вот только юбки у стриптизерш были подлиннее, чем у здешних девушек.

Стол консьержки представляет собой клубок исковерканной стали со стеклянной столешницей, меняющей цвет каждые несколько секунд, отчего молодая дама за ним морщится при каждой свежей волне цвета. Должно быть, это скверно для мозгов, так что я стараюсь быть предельно любезным.

– Привет. У меня конверт для мистера Ши.

В серо-стальном блузоне девушка выглядит строго-очаровательной, но если не выйдет из-за этого стола, то еще до двадцати пяти заработает морщины между бровями.

– Можете оставить его у меня. Курьеров мы в частные лифты не допускаем.

Мы не допускаем. Она что, еще и пайщик?

– Я еще и вроде как гость, – добродушно настаиваю я. – Не можете ли вы позвонить мистеру Ши и сообщить, что пакет от мистера Мэддена доставлен?

Мистер Ши. Очередное ирландское имя. Говорят, ирландо-американцев 20 миллионов, и смахивает на то, что еще до заката я напорюсь на бо́льшую часть из них.

– Вы мистер Мэдден? – уточняет она, снимая трубку того же цвета, что и ее блузон.

– Нет, я… – обшариваю мозг в поисках термина, жалующего мне достойный титул, – нарочный мистера Мэддена.

Надеюсь, девушка интерпретирует мою кривую усмешку так, что я принижаю собственную роль во всем этом предприятии по доставке. Как бы не так.

– Мистер Ши, – говорит она в трубку, хмурясь от позеленения стола. – Тут нарочный от мистера Мэддена.

Пять секунд спустя она вручает мне электронный ключ от лифта, будто в насмешку изготовленный в форме настоящего, и сообщает:

– Апартаменты в пентхаузе. Частные лифты в дальнем конце.

Насмешливые отели. Только на Манхэттене.

По пути наведавшись в «удобства», я оставляю в нужнике один из «Глоков» – просто на случай, если надо будет расчистить себе путь к выходу в духе Дикого Запада. И под «Диким Западом» я подразумеваю Лимерик, а вовсе не Техас. О’Коннелл-стрит после часа выдворения по выходным становится малость нервной. Остальные три ствола я оставил на себе в надежде хоть один пронести дуриком через обыск, несомненно, ожидающий меня на верхней площадке.

Я лезу в эту ситуацию вслепую, даже не догадываясь, какого рода сценарий поджидает меня там. Не знаю выходов; не знаю, сколько там враждебных элементов. Оружия, намерений, переговорных позиций. Ничегошеньки.

Шансы на то, что в пафосном заведении в Сохо никакой эскалации не будет, не так уж плохи. Каким идиотом надо быть, чтобы затеять перестрелку в заведении вроде этого «Шедевра»?

Двери у лифта зеркальные, и я разглядываю себя, пока огоньки подбираются к отметке ПХ, пытаясь решить, какую версию Дэниела Макэвоя я представлю тем, кто по ту сторону дверей.

Продемонстрирую им ледяного профессионала, решаю я, но тут же передумываю. Пусть эти типы меня недооценят. Сыграю большого и недалекого, будто парень, пытающийся выглядеть профессионалом, но на самом деле едва барахтающийся на такой глубине. Буду держать рот на замке. Говорить только когда спрашивают и не огрызаться. Вот что советовал Майк:

«Помни, разыгрывай из себя дурака, Макэвой. Пусть мистер Ши считает, что это письмо забросил пес облезлый. Так что обойдись без своих обычных дерзостей. Чем более глупее ты будешь, тем быстрее тебя отпустят. Если будут задавать вопросы насчет подробностей про мою деятельность, ты понятия не имеешь. Ясно?»

Более глупее? И этот тип руководит организацией?!

Я провожу в лифте небольшой бой с тенью, чтобы разогнать кровь, потом примеряю выбранный вид перед зеркальными дверьми. Я хочу, чтобы мистер Ши увидел крупного туповатого парня, из кожи вон лезущего, чтобы выглядеть еще крупнее и не таким тупым. Пора признать, что быть проглоченным хочешь не хочешь придется, и пустить в ход все умения, какие есть, чтобы выйти с той стороны.

Иначе говоря, мне нужно снова стать солдатом.

Лифт вещает мне самым сексистским голосом на свете, что мы добрались до пентхауза. В этот момент большинство лифтов звякнули бы, но этот просто-таки воздыхает, едва не нарушив мою сосредоточенность.

«Ты солдат, – говорю я себе. – Настала пора тупого солдата».

Двери открываются в коридор с красной бархатной дорожкой вроде тех, что выкатываются из самолета королевы, и тремя парнями на часах.

Парни не из военных, двое просто сидят, господи боже мой. Один из сидящих ест курицу. Но третий часовой прямо у меня перед носом, ждет у двери с широкой улыбкой наготове. Такие сердечные улыбки обожают люди на государственных постах. Они включаются, как лампочки, но тепла лишены напрочь.

Я оцениваю его, прячась за своим «тупым, старающимся не выглядеть тупым» взглядом. Он крупный, но рыхловат, ему бы пора увеличить размер рубашек, но он упорствует, удушая пуговицы петлями. Лицо у него плоское, с диковинным созвездием каплевидных веснушек, будто он в упор расстрелял кого-то из дробовика и его забрызгало. Ноги у него легкие, на плечах и руках бугрятся мускулы. А еще, как ни горько мне это признавать, в его взгляде немалый интеллект, а это самое лучшее оружие из всех на близкой дистанции. А вот издали хороший прицел и крепкие руки побивают интеллект всякий раз.

– У меня пакет, – произношу я, стараясь говорить погрубее. – Для мистера Ши.

Парень отзывается, и я с удивлением слышу настоящий «ирландский ирландский» первого поколения. Может, эмигрировал из-за рецессии, хотя вряд ли. Бьюсь об заклад, он швырнул пару шмоток в вещмешок и ускакал из страны, чувствуя, как лазерные взгляды блюстителей правопорядка поджаривают ему седалище.

– Мы ждем тебя, Дэниел. Уже пару часов. Мистер Ши уже весь извелся.

Я даже не утруждаюсь подсунуть какую-нибудь банальность. Просто пожимаю плечом, что может означать «уличное движение», «пошел на хер» или и то и другое разом. Вот это мне и нравится в пожатиях плеч – их неопределенность.

Парень жестом велит мне выйти из лифта, и при выходе я запинаюсь носком о порожек, что вроде как портит разыгрываемый образ крутого парня, зато дает мне благовидный предлог неуклюже шагнуть вперед и сунуть один из легковесных «Кел-Теков», спрятанный в моей лапище, в карман его пиджака.

– Но-но, полегче, здоровяк, – говорит он, будто я жеребец, которого ведут в стойло, мягко отталкивает меня, а потом поднимает обе руки, шевеля пальцами.

– Пытаешься меня леветировать? – спрашиваю я, рассчитывая, что неправильное произношение переводит реплику в разряд «тупица, разыгрывающий умника».

– Просто подыми, – велит он, и я подчиняюсь. А он берется за тщательный шмон. Обыскивать этот парень умеет, в этом ему не откажешь. В некоторых культурах нам после этого следовало бы пожениться. Ему нужно пять секунд, чтобы отыскать два оставшихся ствола, и еще пара минут, чтобы окончательно убедиться, что больше ни одного нет. И никакого деликатничанья. Тут мне не аэропорт Кеннеди. Никто не станет подавать иск о покушении на растление.

– Ты пришел наготове, – замечает он, передавая мое оружие одному из сидячих головорезов. Тот успевает измазать куриным жиром всю кобуру, прежде чем кидает ее в ведерко у себя под стулом. Терпеть ненавижу жирные пальцы на моих вещах и сдерживаюсь лишь потому, что эти пушки были в моей собственности недостаточно долго, чтобы я счел их своими.

– Всегда Готов – мое второе имя, – говорю я. По-моему, это достаточно глупо, чтобы изгладить впечатление от остроты о левитации.

Тепла в смехе моего шмонающего немногим больше, чем в улыбке.

– В самом деле? Как мило, Дэниел… Ну, почему бы не доставить твою готовую сраку в кабинет мистера Ши?

Срака. Ну, вот словечко, которого не наслушаешься.

– А может, я просто отдам этот конверт тебе? – Отчего бы не спросить.

– Не-а. Этот случай из числа лично в руки. Мистер Ши жаждет с тобой познакомиться.

А я жажду больше не знакомиться сегодня абсолютно ни с кем.

– Лады, давай поскорей с этим покончим.

Я иду к двери, и каждый шаг полон обреченности. Понимаю, звучит это мелодраматично, но именно так оно и чувствуется. Желудок скрутило от напряжения, и меня охватывает почти непреодолимое желание снять группу часовых, а потом распахнуть дверь пинком и представиться этому Ши. Сидящие подскакивают по стойке «смирно», будто считали угрозу по моей ауре, и одаривают меня злобным прищуром. Может, я слишком поспешно судил об этих двоих из-за того, что они сидя давились курятиной. В вертикальном положении оба выглядят довольно внушительно. Мой порыв к насилию улетучивается, и я решаю дать этой ситуации разыграться чуток далее.

– Мужики, оставайтесь здесь и следите за лифтом, – велит Брызга своим парням. – И на цыпочках, будьте любезны. Больше никаких сраных «Кей-эф-си».

Они остаются снаружи. Это хорошо, если только в комнате не готовится нечто такое, что Брызга хочет разыграть без лишних свидетелей.

Штука со свидетелями в том, что начинают они отнюдь не в качестве таковых. Люди ничего не видят и ничего не знают, пока блюстители правопорядка не заставят их вспомнить. Большинство людей можно принудить переметнуться, и хороший босс это знает. Так что если предстоит причинить летальные травмы, чем меньше людей это видят, тем лучше.

Дверь литая, чугунная, и я понимаю, что она воспроизводит фасад отеля в масштабе вплоть до арки входа.

– Это маленький отель, – говорю я, щедрой горстью меча глупость.

– Это верно, Эйнштейн, – говорит Брызга, плечом отпихивая меня с дороги, что дает мне секунду непосредственного соприкосновения, необходимую для извлечения миниатюрного девятимиллиметрового из кармана его пиджака. Он ничего не почувствовал, и теперь я сроднился с крохотулькой «Кел-Теком»; этот пистолет воистину мой, раз мы провернули этот кунштюк вместе.

«Теперь у меня семь сюрпризов для мистера Ши и его ребят, – думаю я, пряча легкий как перышко пистолет в собственный карман. – Семь и один в стволе».

Я не хочу никого убивать, если только не придется, но, честно говоря, я не такой противник смертоубийства, как вчера. Если запахло паленым, пора снимать резину, простите за выражение.

Этот день превращается в длинную серию противостояний со злыми людьми. Похоже, как бы высоко в пищевой пирамиде ты ни стоял, главный бугор всегда оказывается сосудом комплексов неполноценности, так и алчущим, чтобы какой-нибудь бедный лох недооценил его важность. Это заведение – «Шедевр» – чуть ли не самый высший класс, но держу пари, что этот Ши, «великий и ужасный», припас процедуру устрашения, которую пускает в ход против всех и каждого, вплоть до разносчика пиццы. Я еще ни разу не встречал босса или офицера, чувствующего себя в собственной шкуре уютно.

Входя в двери, я живо представляю себе, как оно будет. Хоть Ши и выхаживал все утро из угла в угол, ожидая, когда я появлюсь с его драгоценным пакетом, он, наверное, заставит меня ждать, пока доест свои блины с семгой по-русски или доорет в свой «Айфон» «продавай, продавай, продавай».

Я не прав в корне.

Этот тип, подскочив с одного из этих диковинных табурето-кресел, бежит ко мне со ртом, полным хумуса.

Прямо не верится. Это мой третий пунктик: шумное прихлебывание кофе, жирные пальцы, еда с открытым ртом.

Знаете что? Люди – животные.

«Ты же не обезьяна, – хочется мне сказать этому типу. – Закрой свое треклятое хавало».

Напряжение чересчур велико. И потому я хихикаю.

– Давно пора, Макэвой… – начинает он, но тут слышит смешок, и его навороченные кроссовки с визгом тормозят на деревянном паркете. – Что?! Ты надо мной смеешься?!

В жидкой эспаньолке Ши застряли крошки пищи. Как же мне относиться к этому субъекту всерьез?

Я напоминаю себе, что притворяюсь тупым. А вернее, более тупым, чем на самом деле. Не будь я тупым, разве я очутился бы тут в первую голову?

– Нет, сэр, мистер Ши, – лепечу я. – Это у меня такое состояние. Это от стресса, говорит мама. Это как А… Д… чего-то там и еще Д. У меня есть фигня вроде лекарства, но у нас кончились овсяные колечки, и я его не принял. Вы тут устроились что надо, мистер Ши, а я ни разу не был в пентхаузе. Вы знаете, что у вас дверь, как отель, только махонький?

Я боюсь, что переборщил, разыгрывая карту пентюха, но Ши моя тирада повергает в смех.

– Ты слышал эту бредятину, Веснушка? – спрашивает он у Брызги. – Майк сказал, что он отморозок, и хоть на этот раз оказался прав.

Теперь в моем распоряжении свежий фактик и умозаключение; кликуха главного громилы Веснушка, откуда по закону обратной пропорциональности следует, что он подлее змеюки.

Ши извивается, вписываясь в свой эрго-табурет, и я взираю на него из-под полуприкрытых век, пытаясь покамест смотреть сквозь хумус, хотя и не исключаю, что потом снова вытащу его на свет.

Ши немногим старше подростка. Года эдак двадцать два, одет прямиком от Аберкромби – вероятно, стоит в очереди с другими детишками по выходным. На лбу следы угрей, на славу кондиционированные блондинистые волосы, искусно нацеленные торчком сразу во все стороны. Если этот юнец – глава организации, штаб которой расположен прямо здесь, то очутился здесь буквально на днях.

Немного побарабанив пальцами по столу, Ши кивает, чтобы я сел.

– Слушай, Макэвой, значит, вот что произошло.

Я не хочу слушать, что произошло. Выяснение того, что произошло, редко кончается тем, что живешь долго и счастливо.

– Вы можете мне сказать, коли хотите, мистер Ши, – говорю я, гадая, долго ли они еще могут вестись на эту личину придурка. – Но ежели надо будет повторить, говорит мистер Мэдден, запиши на телефон.

Ши ухмыляется Веснушке, и я понимаю, что в жопе.

– Не надо ничего записывать, Макэвой. Ты не повторишь ни хера.

– Тада ладно.

Ши возобновляет свой рассказ, по ходу разговора запихивая в рот еду из картонки.

– Майк. Мистер Мэдден. Мой папа позволил ему вести свой малый бизнес в пригороде, потому что задолжал Майку любезность-другую. Майк со своим предприятием мелкая сошка, так что насрать, правда? Но теперь, когда папа нас покинул, а у нас наступила рецессия, настала пора слияний мелких сошек. Если собрать сто центов, будет доллар, верно?

– Это верно, – изумленно мямлю я.

– Я отправил представителя потолковать с Майком. Своего друга. Чудесного парня, растил шикарную травку. Окончил Гарвард, как я, знаешь ли. – Ши крутит пальцем, и я вижу гарвардский перстень, усыпанный бриллиантами. – Какую школу? Полную звезду на всю стрит.

Я киваю в такт его болтовне, дожидаясь сути.

– Так вот, возникло недоразумение с одним из людей Майка, и теперь мой мальчик выведен из действий минимум на полгода, и нервы у него теперь ни в звезду, ни в армию, что лично мне доставляет уйму неудобств. Мои плановые вечеринки вошли в легенду, мужик. Ты хоть раз слыхал о моих вечеринках, Макэвой?

– Нет. Ни разу не слыхал. А что, меня пригласили?

Это возмутительная бредятина, но теперь они на крючке. Я слышу хмыканье за спиной.

– Я хочу уделать Ирландца Майка, – продолжает Ши. – Но Веснушка убеждает меня уладить дело, потому как он со стариной Майки в доску.

Гарвардский акцент Ши сбоит, и я слышу, как сквозь него пробивается гнусавое бруклинское «вау-вау».

– Так что Майк соглашается на партнерство, обещает мне возмещение за мои неприятности и в качестве искупительной жертвы присылает мне в конверте имя человека, вырубившего моего паренька. Конверт у тебя, Дэниел?

Теперь недоумение у меня во взгляде вовсе не наигранное, потому что я отнюдь не уверен, что Майк не подставил меня в роли мужика, вырубившего его гарвардского приятеля. Ему-то следовало бы знать, что уложить меня не так легко.

Ши щелкает пальцами, и хумус шмякается на стол.

– Ну, ученый-ракетчик. Мой конверт у тебя?

Я медленно сую руку в карман.

– Тута где-то. В этом пиджаке уйма карманов, но мой другой в химчистке. Вообще-то он у мамы, но мне не хочется признаваться в этом перед мужиками, вот я и говорю, что он в химчистке.

Ши кивает Веснушке:

– Похоже, мы беседуем с самым тупым типом на свете.

Веснушка стучит пальцем по виску:

– У него не все дома, босс.

– Не зови меня боссом! – вскидывается Ши. – Боссом был мой отец. Будто какой-нибудь плантатор… Зови меня сэром.

– Да, сэр. Мистер Ши. Расслабьтесь. Я просто старый пес, знаете ли.

Ши кивает – дескать, чистейшая правда.

– Что ж, мы знаем, что бывает со старыми псами.

О! Здрасьте-приехали. Внутренние напряги.

Ши снова барабанит пальцами по столу.

– Конверт, пожалуйста.

Я подсовываю его и начинаю прикидывать свои действия. Веснушка чуть сместился, скрывшись из моего поля зрения, так что он, как сказали бы мои приятели-рейнджеры, первичная угроза. Ши – просто молокосос, и по его позе видно, что с физподготовкой у него не очень, но сбрасывать его со счетов все равно нельзя. Снайпера или метателя ножей с виду и не распознаешь. Может, он вырос на «Дюке Нюкеме» и может обезглавить крысу с пятидесяти шагов.

Я все еще не разобрался, что к чему. С какой радости Майк швырнул меня в эту мясорубку? Я – просто хаос и непредсказуемость. Если Майк хочет подлизаться к этому универовскому отроку, то наверняка должен пожертвовать одним из этих козлов, которых содержит при «Медном кольце». Уж он-то должен знать, что рано или поздно я увижу подходящий шанс, пойду на прорыв и явлюсь домой под покровом тьмы.

Пересчитав облигации, Ши подвигает одну мне.

– Вот это слово, бестолочь, – говорит он, стуча пальцем по облигации. – Что тут написано?

– Податель, – озвучиваю я слоги.

– Знаешь, что это означает?

Могу догадаться, но даю ему ответ, на который он рассчитывает.

– Что-нибудь насчет прислуживания за столом?

– Это означает, что ты – податель, тот самый. Не знаю, на самом ли деле ты тот мужик, но Майку ты не нужен. – Ши подталкивает пустой конверт в мою сторону, будто черную метку Джону Сильверу. – По-моему, твой босс пытается прикончить двух зайцев одним выстрелом, мистер Дэниел Макэвой, и ты – один из этих зайцев.

На меня вдруг нисходит момент прозрения, доходит как до Луны, и нарисованное Майком ви́дение будущего разворачивается передо мной как на ладони. Ирландец Майк туп как пробка, но у него есть черта, делающая его очень опасным: он искренне и вопреки всем свидетельствам обратного верит, что хитроумен. Великий стратег.

И по-моему, он напоролся на другого тупорылого умника.

И вот что я думаю: Веснушка и Майк сговорились.

Веснушка попросил Майка прислать «паровозника», чтобы Веснушка мог пристрелить Ши, свалить вину на «паровозника» и занять вакантный престол. А злополучный студиозус наследства лишится.

Но заодно Майк ведет еще и собственную игру. Вместо того чтобы прислать какого-нибудь неуклюжего недотепу, он присылает отставного Дэниела Макэвоя в чаянии, что мне придется убить обоих парней лишь затем, чтобы остаться в живых.

Вынужден признаться, он провел меня этой чушью насчет «пятидесяти процентов – и выбрался из ямы» как младенца.

– Ты все неправильно понял, пацан, – говорю я в нормальном темпе в уповании, что он заметит перемену. – Я не один из этих зайцев. Я – пуля.

Реплика и вправду хороша, так прям и вижу, как ее произносит киногерой в рекламном трейлере, но на Ши она особого впечатления не производит.

– А, так теперь ты заговорил поживее? Что, поумнел вдруг ни с того ни с сего?

– Лады, народ. Главное, чтобы мы все сохраняли спокойствие. Я очерчу, что здесь, по-моему, разыгрывается, и пока не закончу, остальным лучше подержать свои приборы в штанах.

– Ты очертишь? – вскидывается Веснушка. – Да что ты за елда? Черненький чумазенький чертенок?

Во второй раз за сегодня. Еще раз, и мне это может осточертеть.

– Что это ты городишь? – говорит Ши. Он не встревожен, но хотя бы прислушивается.

– Ши, сосредоточься сейчас на мне. Забудь обо всех прочих. Ситуация может вот-вот усугубиться.

– Ага, усугубиться вплоть до твоей смерти.

– Мне нравится, как ты подхватил мой глагол и употребил его повторно. Получилось удачно, но теперь слушай. По-моему, тебя тут разводят.

Ши разражается гоготом, аж жратва из глотки летит во все стороны.

– Разводят? Мистер, да это слово придумал я! Я пришел из мира бизнеса. Большие белые акулы, мужик. Я работал на площадке на Уолл-стрит. Это медвежья яма, мужик. Не этим бандюганам меня разводить.

Этот тип замкнулся в своем пузыре. Достучаться до него времени у меня нет.

Я разворачиваюсь на стуле, чтобы приглядеть за Веснушкой.

– Спорим, если ты попросишь Веснушку вывернуть карманы, то найдешь где-нибудь пистолет с глушителем.

Ши юн и потому считает себя бессмертным.

– Ага? Ну и что? Пули-то для тебя!

– В самом деле? Ты чё, малой, уже кончаешь мужиков в пентхаузе?

Ши хмурится:

– Заткни хайло, болван. Глушителя у Веснушки нет. А, Веснушка?

– Факт, нету, мистер Ши. Этот козел вам вкручивает.

– Я думал, он дурак.

– Я тоже. Майк сказал, что он беспросветный, как жопа барана.

Я откидываюсь на спинку стула, чтобы в случае необходимости получить дополнительный импульс.

– Майк развел нас всех, джентльмены. Он на сто процентов сознает, что в этой комнате я буду самым опасным субъектом, и все-таки поместил меня сюда вкупе с обоими своими потенциальными партнерами. – Я вижу, как по лицу Веснушки пробегает тень сомнения, и веду свое дальше. – Ах да, старина Майк выигрывает, как ни поверни. Если тебе удастся по-тихому прихлопнуть меня и своего босса, выставив меня «паровозником», то он больше не на крючке у пацана, запанибрата с новым боссом, да еще и со мной рассчитался. Если же я разберусь с вами обоими, тогда в замешательстве о нем позабудут и его скромный кустарный промысел в Клойстерсе останется независимым.

Ши все еще ест, но уже отчасти прислушивается.

– Но ведь у тебя нет глушителя, правда, Веснушка?

Взгляд Веснушки испепеляет меня лучами смерти.

– Нет, нету ни хера. Зато пушка есть. Можно, я пристрелю этого ссыкуна, ну пожалуйста?

Я нацеливаю палец на пацана.

– Стоит ему достать оружие, и тебя больше нет, Гарвард.

– Так твой пистолет, он ведь без глушителя, а? – спрашивает Ши.

Теперь акцент у него чисто бруклинский, университета как не бывало.

Веснушка на миг сдвигает брови, и я вижу, что он принимает решение, и решение это гласит: «А, полабать!»

– Нет, – бросает он, вытаскивая пушку из кобуры за спиной, а потом – глушак из кармана и искусно накручивая его на ствол. – А вот теперь – да.

Ему требуется три оборота, чтобы накрутить глушитель на ствол пистолета, что дает мне уйму времени, чтобы поднырнуть под его руку с оружием и вынырнуть уже с «Кел-Теком» в руке. Я втискиваю коротенький ствол в его мягкую плоть под подбородком достаточно жестко, чтобы порвать кожу, и вкрадчиво вещаю:

– Тссссс.

Веснушка застывает, будто уселся на фугас, а поскольку кивнуть сколько-нибудь заметно не может, дважды мигает, чтобы показать, что понял. Ему незачем знать, как получилось, что мой пистолет нацелен ему в мозг, – ему достаточно знать, что нацелен.

– Хорошо, – говорю я. – А теперь брось оружие.

Какого черта я творю?

В реальном мире бои ведут совсем не так. Если мужик алчет пристрелить тебя, ты его укладываешь, а вовсе не выстраиваешь ситуацию намеренно так, чтобы этот парень мог дышать и дальше.

Ствол Веснушки пару раз лязгает, упав на пол, но не настолько громко, чтобы привлечь внимание ребят из-за двери.

– Колись, – говорю я Веснушке, и если он выдаст мне хоть один слог дерьма собачьего, то, помоги мне бог, я отправлю его вместе с дерьмом на тот свет.

– Силовая политика, – говорит он. – Мы с Майком. Я его продвигаю.

Как я и думал. Веснушка и Майк – двое шекспировских честолюбцев, плетущих хитроумные сети.

Я киваю Ши, прекратившему жевать и сидящему с отвисшей челюстью.

– Из первых уст, – констатирую я.

И не успевает Ши отыскать слова, как я уже в точности знаю их смысл:

– Такой человек, как ты, мне пригодился бы.

Затем:

– Казни этого всуесоса.

О, Гарвард! Летуч твой лоск, аки роса под солнцем утра…

Мне бы следовало прикончить и Веснушку, и Ши. Я мог бы запросто провернуть это при помощи пушки с глушаком и, вполне может статься, убрать «Кей-эф-си» вкупе с напарником в холле, но это уже бойня. Массовое убийство.

А если уж мне придется пойти на массовое убийство, я предпочел бы переть до упора. Достать Майка с его ребятами, да и Кригера-Фортца заодно, раз пошла такая свадьба.

А с такими цифрами я уже подбираюсь к разряду военных преступников.

А я люблю твердить себе холодными ночами, когда у меня перед взором прокручиваются все призраки кровопролитного прошлого, терзающие мою бессонную душу, что Я Не Такой Уж Плохой. Я понимаю, со стороны это выглядит по-детски, но для трех часов утра мантра вполне хороша.

Я Не Такой Уж Плохой. Порой я пою ее на мотив «Во имя любви» «Ю-ту». И пытаюсь не забывать воздерживаться, если кто-то спит рядом.

– Я могу тебе заплатить, Макэвой, – бурчит Веснушка, делая неизбежное контрпредложение. – У меня в машине чемодан денег. Аварийный фонд. Сто штук.

Я даю ему крепкий подзатыльник, опрокидывая на стол в позиции, которую вышибалы называют позой для введения.

– Еще бы, Веснушка. Спасибо за подсказку.

Ши смотрит на Веснушку крысой.

– Ты гребаный говнюк. Я же тебе верил!

В голове у старика стоит звон, и галиматья Ши его не интересует.

– Пошел ты на хер! Ты даже не мужчина. Я не должен тебе ни хрена.

– Застрели его, Макэвой. Веснушка – мой служащий, так что у меня больше средств, чем у него. Вполне логично.

Подняв пистолет Веснушки с глушителем, я тычу ствол ему в срачную булку.

– Вполне логично, Веснушка. Чем ты, эмигрант из Донегола, можешь поднять ставку?

– Можешь взять деньги и машину. Ключи у меня в кармане. – Он вертит сракой, и ключи бренчат. Для него это унизительно. Не годится, чтобы человек в возрасте за пятьдесят вынужден был вертеть сракой. Нужно принять такой закон.

Ориентируясь на бренчание, я отыскиваю кольцо с ключами, стояночный билет и телефон. Никаких ключей от машины.

– Это ключи от дома, Веснушка.

– Это брелок, Макэвой. Дистанционный стартер.

Ну, это удобно.

– Это удобно, – говорю я, прикарманивая ключи, билет и телефон.

Теперь я вижу привлекательные стороны грабежа. Просто приходишь с пушкой и берешь что хочешь.

– Так ты застрелишь этого ссыкуна? – упорствует Веснушка. – Он гробит бизнес.

Ши берет горсть хумуса и размазывает Веснушке по щекам.

– Так ты перейдешь прямиком к гребаному убийству? Может, договоримся?

Пацан все еще порхает в краю воздушных замков. Мне бы надо малость встряхнуть его, чтобы он дважды подумал, прежде чем потом пускаться за мной – если, конечно, выживет. Сделав два стремительных шага вокруг стола, я вмазываю его башку в картонку со жратвой и вожу физиономией по месиву.

– Как ты договаривался со мной? – приговариваю я. – Ты это имел в виду?

– Я просто пытался тебя запугать! – возражает он.

– Фуфло. Ты просто был уверен, что говоришь с трупом.

– Ты и был полным трупом, – подтверждает Веснушка. – Мы всё расписали, Макэвой. Этот ссыкун хотел застрелить тебя самолично, пойти на складку, если так еще кто-нибудь выражается.

У меня двое типов – один мордой в стол, а другой сракой кверху. Ситуация шаткая. Мне нужна стратегия отхода.

– Лады, к окну, вы оба.

– Но… – вякает Эдвард Ши, так что я трахаю его по макушке глушителем Веснушки.

– Заткнись, пацан. Будешь болтать, быстрей загнешься. К окну!

Они идут, злобно зыркая и пихаясь локтями, как дети. Веснушка бурчит и бесится, но знает, что я могу вернуть ему ствол, сунуть одну руку в карман и все равно излупить его в дерьмо, так что он будет поджидать благоприятного случая.

Окно приводит к результату, на который я и надеялся. Солнечный свет затеняет их черты, так что трудно разглядеть, кто есть кто.

– Лады. Теперь снимайте штаны.

У Веснушки яйца есть, и он не хочет показывать их мне.

– Отсоси, Макэвой. Я не спущу штаны, если только меня не собирается отперить Дженнифер Энистон.

Губы Веснушка раскатал недурно, но придется ему признать, что говорить такое как минимум несколько амбициозно.

Я взвожу курок.

– Я звоню Дженн. Так что готовься.

Веснушка начинает возиться с пряжкой в форме классического силуэта кролика из «Плейбоя». Она наверняка произведет на мисс Энистон адски сильное впечатление.

– А ты, пацан? У тебя тоже какие-нибудь условия?

– Само собой. Почему бы тебе не отперить меня?

Браво, пацан! Может, у него тоже кишка не тонка.

Но он выпутывается из своих хипстеровских джинсиков, и – обуреть можно, просто не верится – на обоих одинаковые трусы. Белые брифы с желтой обтачкой.

Я весь день балансировал на грани истерии, и этого довольно, чтобы столкнуть меня с края. Секунд на десять я захожусь кашляющим, рваным смехом и утираю слезы с глаз, потому что затуманенный взор, когда держишь противника на мушке, – это для дилетантов.

– Вы что, издеваетесь? Не пойму, чего вы, ребята, цапаетесь, у вас ведь так много общего!

– Я ношу эти трусы уже много лет, – угрюмо бурчит Веснушка. – То есть не эту пару.

– Ага, правильно, – подхватывает Ши. – Я вломился к тебе в дом и спер их.

– А мне-то откуда знать, долбаный в рот, а? – заявляет Веснушка. – Разве поймешь этих юнцов в наши дни? На днях смотрел кино, где этот козел с пилой кроит лица. Ну и что это за дерьмо?

Веснушка выказывает инициативу, апеллируя ко мне как к старичку ровеснику, но я – ноль внимания.

– А теперь беритесь за руки, – приказываю с каменным лицом. Я знаю, что они будут возражать, а терпеть это свыше моих сил, так что я простреливаю в табурете Ши дыру, опрокинув его. Падение табурета поднимает больше шума, чем выстрел.

– Держитесь за руки, девочки. Сожмите их обубенно крепко.

Разве есть у них выбор? Они берутся за руки. Интересно, а поцелуются ли, если я буду настаивать?

Грохот привлекает к двери головореза. Тот деликатно стучит.

– Эй, босс! Всё в порядке?

– Не зови меня боссом! – верещит Ши – наверное, рефлекторно.

– Извините, мистер Ши. Вы разобрались с типом… ситуацией?

Я слегка взмахиваю стволом, Ши улавливает смысл и успокаивается.

– Ага, всё путем. Зайдите, оба. Тут надо поднять кое-что тяжелое.

Я пячусь, целя одним пистолетом в сторону окна, а другим – в дверь. Трюк хитрый, все равно что жонглировать на канате яйцами, уж такие цирковые метафоры. Сплошное очковтирательство, пыль в глаза и в окна. И два сраных клоуна снаружи.

Клоуны входят вразвалочку, развязной походкой крутых парней, и вдруг замирают как вкопанные, узрев картину в рамке окна.

– Какого… – начинает «Кей-эф-си».

– …хера? – досказывает его напарник, подгадав момент с такой комичной точностью, что Феррелл и Радд просто обосрались бы от зависти.

Я ловлю себя на том, что жду, чтобы посмотреть, как эти двое интерпретируют увиденное, так что решаю встрять.

– Лады, парни. Пушки на стол.

«Кей-эф-си» приходит в движение чуть быстрее, чем я ожидал, вильнув влево и бросившись в укрытие, в результате чего я попадаю ему в бедро, а не в ступню, и он грохается лицом о стол, оглушив себя. Его напарник оцепенел, не зная, что предпринять, и пока он сотрясается на месте, возможность упущена. Ссутулив массивные плечи, он начинает всхлипывать от омерзения к самому себе, достает свой пистолет и кротко кладет его на стол. Обшарив «Кей-эф-си», я нахожу единственный ствол и нож. Нож оставляю при себе в уповании, что в ближайшее время не буду проходить через металлодетекторы, стремительно превращаясь в ходячий арсенал. Ствол кладу на письменный стол.

Сграбастав «Кей-эф-си» за шиворот, я вздергиваю его на ноги и говорю, указывая на пулевое ранение:

– Лучше наложи жгут.

– Ты покойник, мужик, – цедит он, но только ради форсу. Лицо у него бледное, он на полпути к шоку, но координации ему еще хватает, чтобы вытащить свой ремень и затянуть рану.

Собрав всех у окна, я выдаю им речь.

– Позвольте мне резюмировать ситуацию. Вы, ребята, какие-то хулиганы. Наркота, деньги, чего бы там ни было, я о вас и слыхом не слыхал.

– В основном наркота, – сообщает «Кей-эф-си», малость одурманенный своим состоянием. – Живем с народа и говна.

– Отлично. Ладно. Мы все на одной странице. Итак, вот что случилось: меня втянули в гущу разборки. Веснушка должен был пристрелить пацана, а меня сделать «паровозником».

«Кей-эф-си» поднимает руку.

– Что значит «паровозник»?

Я не ожидал, что будут перебивать.

– Козел отпущения.

– Нет, – говорит «Кей-эф-си». – Не врубаюсь.

Может, этот тип косит под дурачка, разыгрывая надо мной мою же шутку?

– Ты что, глумишься?

«Кей-эф-си» уязвлен.

– Э, мужик. Ты меня подстрелил. У меня в башке малость мутится от боли и всякая такая тряхомундия.

Всякая такая тряхомундия? Этот парень мне нравится.

– Лады. Суть в том, что Ши и Веснушка хотят прикончить друг друга. Это достаточно ясно?

Все кивают. Даже Ши с Веснушкой.

– Так что в ваших рядах разброд, народ.

«Кей-эф-си» тянет руку. На такое у меня времени нет.

– Ссора, – втолковываю я ему. – Раскол в рядах. Лады?

«Кей-эф-си» опирается на свои окровавленные костяшки.

– Ага. Врубился. А ты не мог стрельнуть мне в руку? То есть моей карьере кранты?

– Сейчас я могу стрельнуть тебе и в руку. Заткнешься ты, к дьяволу, или нет?

«Кей-эф-си» соображает, что правильного ответа на этот вопрос нет, и потому мудро решает промолчать.

Я возвращаюсь к сути.

– Суть в том, что эта группа не работает как одна команда. Я не знаю, кто кому верен, но вам, парни, нужно побыть наедине, чтобы разобраться с этим. Ну, знаете, мозговой штурм, оптимизация бизнес-процессов или чего там еще. Меня это не касается, так что я удаляюсь.

Ши бьет мандраж. Наверное, гадает, не перекупил ли Веснушка этих ребят.

– Забери пушки, Макэвой. Тебе нужно защищаться.

– У меня масса стволов, – развожу я руками. – Эти два я оставлю там на столе. И вообще, не люблю излишков. Я убиваю только то, что могу съесть, вроде апачей.

Ши уже взмок.

– Ты не можешь меня тут бросить. Я не один из этих типов.

Пацан уже считай что труп и понимает это. Интересно, буду я чувствовать угрызения совести по его поводу? Возможно. Но если б ирландский католик принимал решения, исходя из принципа уклонения от чувства вины, то не вставал бы по утрам с постели и уж наверняка не баловался бы с собой в постели по утрам.

Я пячусь от этой группы, мысленно раздавая каждому шансы на выживание. Я бы поставил на Веснушку, но у него гандикап по причине спущенных штанов. «Кей-эф-си» ранен в ногу, зато рука у него уже на столе. Ши – покойник, если только не выпрыгнет из окна или не будет в ближайшие десять секунд похищен инопланетянами, а второй амбал до сих пор хнычет. Так что в общем и целом я бы держался Веснушки.

Я пячусь за дверь, продолжая целиться из обоих стволов.

– Никому не двигаться, пока я не войду в лифт, а после сами решайте.

Ситуация напряженная. Веснушка пытается подтянуть штаны, сгибая колено, а ладонь «Кей-эф-си» ползет к оружию. Я выстрелом проделываю дыру в столе, чтобы помешать ему сграбастать пистолет.

– Не-а-а-а, – выговариваю я, будто детсадовская воспитательница нетерпеливому карапузу. – Жди двери лифта.

Ши рыдает взахлеб, сжимая руку Веснушки, будто тот – его первая любовь. Мне жаль мальчишку, но у него физиономия измазана едой, и это идет ему в минус. Я вдруг осознаю, что больше осерчал на Ши из-за хумуса, чем из-за покушения на убийство.

Но еда с открытым ртом – это не просто чавканье. Она возглашает: «Я спесив. Мне насрать. Мне на тебя настолько глубоко наплевать, что я даже не утруждаюсь закрыть пасть».

По моему мнению, если видишь индивида, едящего с открытым ртом, то этот индивид, вполне вероятно, как минимум психопат.

Надо бы провести более обширные исследования, прежде чем публиковаться.

Ткнув костяшками в кнопку лифта, я слышу, как запускается двигатель, и тросы скользят в шахте. Недалеко, прикидываю я. Наверное, этажом ниже.

– У вас есть выбор, – говорю я четверке. – Можете все просто разойтись.

Это лабуда, я знаю, но пытаюсь одурачить самого себя, что, дескать, не принял пассивного участия в убийстве как минимум половины из этих людей. Я дистанцируюсь от кровавой бани, которая вот-вот разыграется. Это как в игре «Семь шагов до Кевина Бэйкона», только наизнанку, со смертоубийством и только одним шагом.

Лифт вздыхает, и я проворно заскакиваю в кабину, тыча в кнопку фойе глушителем. Перестрелка возобновляется, прежде чем зеркальные двери успевают схлопнуться и дать мне полюбоваться на себя, когда я этого ожидаю меньше всего. Я морщусь при каждом выстреле, будто стреляют в меня. Но морщусь я еще и потому, что в этом нежданном отражении ловлю себя на том, что похожу на отца.

Я пытаюсь сдуть пухнущий в голове пузырь, пронзив его остротой.

– Не следовало тебе раскрывать рот, пацан, – бормочу я под нос.

Я Не Такой Уж Плохой. Нет-нет, я не такой уж плохой.

Хрена лысого.

Парковщик почти и не смотрит на меня; наверное, после тридцати лет челюстно-лицевых злоключений все ирландские мордовороты на одно лицо. Он просто считывает билет ручным сканером, и пять минут спустя я пристегнут в «Кадиллаке», упакованном круче, чем гордость ВМФ «Энтерпрайз».

Телефон Веснушки синхронизируется с бортовым компьютером, осведомляющимся, не хочу ли я отправить сообщение, и это наводит меня на мысль, как выиграть немного времени. Я диктую текст от Веснушки Майку Мэддену, гласящий просто: «Готово, партнер».

Хочется надеяться, Майк ударится в традиционную праздничную попойку до усрачки и не поймет, что на него обрушилось, когда я свалюсь как снег на голову, – а теперь я просто обязан так поступить. Может, когда-то я просто нацелил бы машину на запад и давил на газ, пока радиатор не лопнет, но теперь я принял на себя ответственность.

Будь моя броня настоящей, осязаемой, я бы отнес ее обратно в магазин и сказал бы продавцу брони пару ласковых.

Вообще-то покататься вокруг Сохо на автомобиле и стряхнуть любой появившийся хвост – стандартная процедура противодействия наблюдению. Насколько я понимаю, федералы интересуются людьми Ши, и может статься, меня загребут за рулем автомобиля, дверные панели которого набиты контрабандой, но времени на шпионские игры у меня нет. Люди в опасности, потому что я не лег и не издох, как предполагалось, так что придется разобраться с угрозой.

Я прошу авто позвонить Софии, и оно уточняет:

– Позвонить Софии Доминатрикс?

Доминатрикс?! В телефоне Веснушки моей Софии нет. Но на досуге он не скучал.

– Нет. Сброс. Отменить звонок! – кричу я, отнюдь не желая ввязываться в перебранку с затянутой в кожу путаной.

– Звонок отменен, – сообщает авто голосом, в котором я после секундных раздумий опознаю Клинта Иствуда.

Ого. Веснушка (был?) крутой мужик. У него даже софт может зад надрать.

Я диктую номер, поворачивая «кэдди» в тоннель Холланда, и барабаню пальцами по рулю, ожидая, когда София снимет трубку.

Три гудка, а затем:

– Добро пожаловать в Дом Иисуса. Могу ли я заинтересовать вас нашей новейшей публикацией «Жизнь в Доме Иисуса без квартирной платы»?

Это стандартный ответ Софии. У нее целый арсенал ответов, рассчитанных на то, чтобы звонящий тотчас же бросил трубку. Вот еще из классики: «Это автоматизированная система обслуживания; пожалуйста, говорите, и вас перенаправят на линию дебет-кредитных карт». Но мой любимый позаимствован из «Охотников за привидениями». София одаривает несчастного абонента десятью секундами душераздирающих воплей, после чего рычит одно слово: «Зуул».

София называет эту методику «реверсивным иеговизмом». Однажды я поинтересовался у нее, к чему она утруждается и не проще ли отключить номер, на что она ответила:

– Ты такой унылый тип. Неужто тебе не хочется посмеяться, когда можно?

С этим не поспоришь.

– Из дому я теперь выхожу нечасто, – продолжала она, тыча пальчиком мне в грудь и загоняя в угол. – А у тебя это дурацкое проклятое казино. Так что мне остается только отвечать на ненужные звонки и прихорашиваться. Тебе нравится, как я сегодня выгляжу, малыш?

Мне понравилось, как она выглядела. София надела кожаное пальто, стянутое поясом на талии, дизайнерски драные тайтсы и серьги – настолько большие, что могли принимать сигналы из космоса. По-моему, источником вдохновения ей могла послужить Пола Абдул.

– Ты выглядишь великолепно. В самом деле.

Погладив мою щеку, София зарделась, как девственница.

– Если я выгляжу так великолепно, почему бы тебе не предпринять что-нибудь по этому поводу?

Я задал тот же вопрос, что и всегда, когда намечается что-то подобное:

– Как меня зовут? Кто я?

Взгляд Софии помутился, и она затопала каблучками.

– Почему ты вечно задаешь мне этот вопрос, Кармин? Мы что, недостаточно долго женаты? Я трачу столько сил, а ты экзаменуешь меня взад-вперед… Ты не должен задавать мне никаких вопросов, если только ответ на них не «о, малыш!».

София прильнула ко мне, как лава, заполняя все мои пустоты.

Мне нужно было остудить ее, и я знал, как именно это сделать.

– София, ты приняла свой литий?

Она с отвращением оттолкнула меня.

– Литий? Ты сам влез в эту передрягу, а меня спрашиваешь о лекарствах? Боже, Дэниел!

Вот так этот колодец и пересох.

Как выходит, что я всегда Дэниел, когда похоть у нее проходит?

Если София распаляется очень уж жарко и ярко, я спрашиваю, что случилось с Кармином. Это остужает ее очень быстро, и единственный ответ, когда-либо прозвучавший из ее уст, гласил: «То же будет и с тобой, если не перестанешь спрашивать о нем».

Что не сулит нашим неоперившимся отношениям ничего хорошего.

Я говорю в микрофончик на козырьке – наверное, громче, чем следует, учитывая круговую направленность этих штуковин в наши дни:

– София? Это я, Дэниел.

– Пароль, Дэн?

Я и забыл о паранойе Софии Делано. Еженедельным паролем обычно выступает название одного из хитов танцплощадок восьмидесятых.

– София, дорогая. Я не помню пароль.

– Что ж, тогда перестань мне звонить, или я перешлю по этой линии какое-нибудь вуду, от которого твои яйца усохнут, как изюм.

Угроза очень наглядная, и суеверный Пэдди во мне клянется, что его равиоли действительно чуточку зудят, что подстегивает мою память.

– Пароль: «И попавши в крутой оборот, крутой все стремится вперед».

– Дэн, милый, – голос Софии теперь сплошь мед и обещание. – Где ты?

Девушки, приговаривающие детским голоском, обычно заставляют меня морщиться, но София делает это с таким посылом и убеждением, что растопит даже самое ледяное сердце. Если б старина Пэдди Костелло хоть раз встретил кого-нибудь вроде Софии, то смог бы даже наслаждаться своей жалкой жизнью обладателя несметных богатств.

– Я в пути, – докладываю я в микрофон. – И буду с тобой через девяносто минут от силы.

Я еду по Ньюарк-тернпайк, и движение медленное, но стабильное, лучше не бывает, так что могу уложиться и в час двадцать.

– Малыш, тебе неймется?

Может быть, София Делано искренне верит, что заслуживает внимания только из-за секса. Этот говнюк Кармин порядком затрахал ей мозги. Судя по тем крупицам, что мне удалось выудить из соседей, он был ревнивым субъектом, обратившим жизнерадостную девушку практически в отшельницу – вообразите кошатницу без кошек, – а когда люди годами систематически изнывают от нехватки внимания, они пускаются во все экстремальные тяжкие, только б его добиться. Помню, в детстве, проходя медосмотр, я надеялся, что голова у меня болит от опухоли, потому что отцы всегда любят больных детей, правда ведь?

Так я понимаю, типа того.

Пару месяцев назад я пытался отследить Кармина, чтобы покончить со страданиями Софии. Даже приставил к делу приятеля Джейсона – компьютерного гения, – но Кармин исчез с лица земли, будто приглянулся инопланетянам. Этот тип, скорее всего, труп или застрял напрочь в клоаке какой-нибудь мексиканской тюрьмы. Однако ничего не могу с собой поделать, продолжаю тревожиться. Какашки имеют скверный обычай демонстрировать высокую степень плавучести.

– Нет, София. Всё не так. До моего прихода к тебе могут наведаться кое-какие люди. Я хочу, чтобы ты закрыла дверь на засов и не открывала никому, кроме меня.

– Это плохие люди, Дэн?

В голосе ее нет испуга, скорее даже легкое нетерпение, и я тревожусь, что она не запрет дверь, потому что обрадуется компании. Майк может отрядить пару бесчувственных убийц, а моя девушка приготовит им мартини. С другой стороны, она может выпустить им кишки и предсказывать по ним будущее. Я преувеличиваю что так, что эдак, но суть в том, что когда заходит речь о внимании, София не способна отличить добро от зла.

– Да, это плохие люди, София. Так что уж доверься мне и запри дверь. Какое оружие у тебя есть?

София форсирует интонации маленькой девочки, и я понимаю, что она лжет.

– У меня нет никакого оружия, Дэнни. В этом доме никаких пушек.

– Я знаю, что у тебя есть как минимум одна пушка, София. Я наткнулся в мусоре на коробку от патронов.

– Так я просто люблю выжигать на ковре узоры, и это не тянет на однозначное доказательство наличия огнестрела.

Орать на дам дурно, так что я не позволяю себе дойти до этого.

– Пожалуйста, София. Позаботься о самозащите, пока я не подъеду. Делай все, что придется.

– А что придется?

– Что угодно.

Раздается стук – София бросила трубку. Значит, она в таком возбуждении, что забыла положить ее на рычаг.

Я не совсем понимаю странную власть Софии надо мной. Есть старинное гэльское слово – geasa, точнее всего передающее то, что я пытаюсь растолковать. Мой класс узнал в школе все о geasa от мудака-учителя, преподававшего у нас один год, – мистера Фицджеральда, предпочитавшего, чтобы все дети звали его Фитцем. Он подмигивал девочкам и угощал мальчиков сигаретами. Жуткий субъект. В общем, Фитц задает вопрос о geasa, что они были такое и так далее. Это был действительно трудный вопрос, и разрази меня гром, если я не знал ответ.

– Эта ладонь прикреплена к твоей руке, Дэниел? – сказал Фитц, увидев, кто вызвался ответить. – Надо запечатлеть это на фото.

– Geasa – магические узы… – затараторил я, пока у меня это не вылетело из головы, – наложенные на мужчину, дабы связать его с женщиной, любящей его.

Фитц был ошеломлен, и я его не виню. За те три месяца, что он преподавал нам мифологию, «это не я» было единственным ответом, который он от меня слышал. Дело не в том, что я был тормозом; просто я не знал ответов.

– Ни хера себе! – сказал он, дугой выгибая мохнатые брови, будто гусениц.

Обхохочешься. Фитца временно отстранили, а я пропорол ему шины, и никто не стал в этом копаться.

Я знал лишь этот конкретный термин, потому что моя мама, поднаторевшая в ирландском фольклоре, как дано только детям эмигрантов, подозревала, что мой отец, наверное, развернул курс в обратную сторону и магически привязал к себе ее. Может, она и была права. Маргарет Костелло-Макэвой определенно так и не освободилась от мужа. Он даже в землю утащил ее с собой вместе. И когда его старшая дочь погибла, – даже тогда Пэдди Костелло не размяк и не помчался к ее могиле, чтобы утешить собственного внука.

Итак, как я сказал, София Делано околдовала меня. И я думаю, главная причина, по которой я не вырываюсь на волю, в том, что на самом деле и не хочу. В глубине души я надеюсь, что она выкарабкается и у нас будет вечерний секс, а потом мы пустимся в приключения в кабриолете «кэдди».

Даже Зебу известно о душевных болезнях достаточно, чтобы понимать, что я не в меру оптимистичен, или, как он выразился: «Ты засунул голову в собственную жопу настолько глубоко, что разеваешь свой рот изнутри».

Может, я и понял эту метафору неправильно, а может, даже Зеб не знал, что несет, – он предпочитает наглядные образы. Среди его наиболее запутанных цитат описание его утренней эрекции: «Дэнни, у меня был стояк, как у мстительного бабуина, только что выигравшего лотерею джунглей».

Я понятия не имею, какого черта это означает, но лучше сбегу из страны, прежде чем спрашивать, потому что Зеб будет долдонить околесицу часами, чтобы оправдать свой подбор выражений.

Я знаю наверняка лишь, что не могу никому позволить причинить вред Софии из-за моего переплета. Надеюсь, доберусь до нее, прежде чем Майк расслышит, как его дерьмо ударится о мой вентилятор. Или, как мог бы выразиться Зеб: «Прежде чем Майк поймет, что его план опустили круче, чем депилированного барсука, идущего задом наперед через тусовку фламинго с медом на жопе».

Улавливаете, что я имею в виду? Одной мысли о том, что может сказать этот индивидуй, довольно, чтобы вызвать мигрень.

С Софией покамест дело улажено, и на этом фронте я больше ничего не могу поделать, пока не доберусь, так что обращаюсь мыслями к прочим холодным фронтам, подступающим с севера и востока. Джейсона я поднимаю по боевой тревоге короткой эсэмэской. Ему это придется по душе, он живо сколотит бригаду качков. Жаль мне гангстеров, которые теперь решатся постучаться в «Слотц». Парни Джейсона вышибут из них дерьмо, а потом подберут ему нужный колер.

Лучше промолчать. Незачем напрашиваться на неприятности.

Я добираюсь до черты города чуть-чуть больше, чем за час, и торчу в пробке у съезда десять минут, пока там разбираются с мелким ДТП. Роль буфера между водителями исполняют двое «фараонов» на мотоциклах, так что я не давлю на клаксон, чтобы дать выход раздражению. Может быть, пацаны Майка уже на пути к апартаментам Софии, а я вынужден тут сидеть, глядя, как какой-то хедж-фондовый, разодетый у Армани и покрытый зимним загаром говнюк по-детски истерит из-за бампера своего E-класса. Меня изводит мысль, что я мог бы швырнуть его под откос и ехать дальше, так что я стискиваю руль, пока тот не затрещит, чтобы не дать себе привести мысль в исполнение.

К моменту, когда они разворачиваются, чтобы помахать нам жезлами, что можно ехать, я взвинчен настолько, что рву с места, как летучая мышь из пекла, по пути задевая жезл.

Вот что творит со мной София. Вся рассудительность летит в трубу.

Я избегаю главных улиц Клойстерса, насколько таковые имеются, и пересекаю Сайпресс, совершая, строго говоря, противозаконный разворот, чем сокращаю дорогу на пару кварталов. Здание Софии настолько заурядное, что мне зачастую трудно поверить, что внутри живет она, что некая толика ее экстравагантности не просочилась наружу, покрыв стены неистовыми сполохами красок.

Бросив машину на желтой линии, я взбегаю на крыльцо через две ступеньки, сделав передышку, лишь когда мой бывший сосед, старик мистер Хонг, шаркает из парадной двери, волоча между выгнутыми колесом ногами свою хозяйственную тележку на веревочке, туго впившейся в то самое место, где лично мне веревка была бы крайне некстати.

– Мистер Хонг, – говорю я, рефлекторно проявляя вежливость.

– Яйца у меня аж горят, – сердито отзывается он. – Их прям как узлом связали.

В первые сто раз, когда он говорил это мне, я указывал на веревку, вгрызающуюся ему в причиндалы. Теперь же я просто гоню пургу.

– Это все свалка Нью-Джерси, – говорю я, особо не вкладываясь. – Исключительно вредно для яиц.

Хонг ворчит, достает откуда-то персик, сует его в рот целиком и начинает ежедневный марафон переминания персика деснами в пюре, пока тот не удушил его. Я проскальзываю мимо него в подъезд кирпичного дома, думая: «Все мы тут чокнутые».

Квартира Софии на третьем этаже, и я несусь по лестнице огромными скачками, врезаясь плечом в стену на каждом повороте вместо того, чтобы притормозить. На втором этаже пробиваю в штукатурке дыру, и мне приходит в голову, что рано или поздно придется за это заплатить, что меня беспокоит, потому что когда человек пытается спасти чью-то жизнь, ему должны давать отпущение, господи боже.

Главный удар инерции моего плеча на последнем повороте приходится на перила, разлетающиеся в щепки с достаточного громким треском, чтобы предупредить чужака, что я на подступах. Даже глухой противник ощутил бы вибрацию моего ураганного приближения.

А как же скрытность? Когда-то я был в ней специалистом.

Некогда осторожничать. Мое кельтское шестое чувство, предсказывающее только неприятности, бурлит у меня в нутре. Это вроде паучьего чутья, только пробивающего на дрисню, что сильно испортило бы имидж Питера Паркера, пролетающего над Манхэттеном.

Плохое уже случилось. Я опоздал.

Это ощущение подтверждает дверь Софии, стоящая нараспашку, еще поскрипывая, так что я опоздал на считаные секунды. Секунды.

«О, София, дорогая, – думаю я, опасаясь худшего, чего ж еще можно опасаться? – Я не защитил тебя. Я не спас тебя, чтобы ты стала моей».

Если она мертва, я выслежу этого ее муженька и займусь им не торопясь, обещаю я себе. Может, даже продам видео Гражданину Боль.

Я влетаю внутрь, инерция несет меня через всю комнату, совсем выведя из равновесия.

Безмозглый дилетант. Дурак.

Первым делом мои органы чувств улавливают липкое сопротивление, когда подошвы отрываются от пола. Моя жизнь – это вереница кровавых следов, так что я понимаю, что липнет к моей обуви. Но все равно смотрю, чтобы убедиться, и вижу сетку кровавых ручейков, следующих узору расшивки кафельного пола и образующих неправильный треугольник. На его острие – голова женщины, расколотая ударом, и волосы раскинулись вокруг нее веером, как нимб. София лежит в неудобной позе, и от нее разит каким-то перегаром.

Я забываю все, что знал о поведении в ситуациях, связанных с насилием. Я не категоризирую. Я не откладываю свое горе на потом. Вместо того я веду себя как штатский, с которого впервые сорвали шоры цивилизации, предъявив взору мир во всем его уродстве.

Я разваливаюсь изнутри, ковыляя вперед, пока мой мозг отключает все моторные команды. Я рушусь на пол, кляня людей, повинных в этом зверстве. Я кляну банкира на съезде. Майка Мэддена, Зеба, Веснушку. Всех этих типов. Холера им на головы, и чума на их семьи.

Конечно, все это туфта. Я один навлек это на бедную помешанную Софию. Целуя ее в губы, я зажигал ее, как маяк для нелюдей.

Так что я кляну себя и свои окровавленные руки. Кляну свой рикошетящий рассудок, не способный сосредоточиться на одном даже в самых экстренных обстоятельствах. Я оплакиваю все, что когда-либо случилось. Вереницу трупов, тянущуюся за мной из прошлого вплоть до спутанной груды конечностей в разбитой машине под Дублином.

Я – гнилой плод, сохранивший едва ли частицу неиспорченной мякоти. Еще укус, и я пропал.

Я лежу там на полу, с головой наполовину под канапе, глядя, как солнечный свет прочерчивает лазерные линии в кровавом узоре, когда рука Софии дергается, и я замечаю, что ногти обгрызены до мяса.

София больше не грызет ногти. Она гордится своими крашеными когтями. Она любит мурлыкать по-кошачьи и царапать воздух.

Не София? Не мертва?

Это для меня уже чересчур. Я чувствую себя одуревшим и отупевшим, не посвященным в соль шутки.

И перекатываюсь на колени.

– София? – хриплю я.

И она выходит из кухни – вся в черном, уйма карманов на армейский манер.

Джанет Джексон. «Нация ритма».

– Эй, малыш, – говорит она. В руке у нее покачивается молоток с окровавленной полоской скальпа на загнутом клюве гвоздодера. – Ты был прав. Тебя и вправду пришли искать, но я сделала, что пришлось. Пушка не нужна.

Кто же на полу? Кто этот полутруп?

Мне нужны ответы, чтобы заполнить этот ужасный вакуум.

Ползти, похоже, в моих силах. Я ползу по полу, волоча колени через темнеющую кровь, с предельной осторожностью поворачиваю голову женщины и смотрю ей в лицо.

Я наконец рехнулся окончательно.

Это был лишь вопрос времени. Теперь мне надо быть повнимательней, потому что Саймон захочет знать подробности, когда мы дойдем в терапии до этого.

Женщина – моя мать.

Двадцать пять лет как умершая.

Моя милая мама. Выглядит не старше ни на день.

– Мама?

Я слышу это слово и понимаю, что его произнесли мои губы, но сам я сейчас пребываю малость вне пределов собственного тела. Забился в раковину на ракушечном пляже у моря на побережье Блэкрок, где мы гуляли.

Веки женщины, затрепетав, поднимаются, и она выкашливает целую тучу алкогольных паров мне в глаза, опалив их.

– Дэнни, – говорит она, будто мы беседовали только вчера. – У меня что-то с головой. Я снова забыла.

Моя долговременная память, поискрив, включается, и на меня обрушивается путаный шквал воспоминаний: вертелы, целомудренные поцелуи на сон грядущий, лекции о сиськах…

Это не моя мать. А ее младшая сестренка, достаточно похожая, чтобы обдурить мой потрепанный мозг.

Эвелин Костелло протягивает руку; огрызки ее ногтей покрашены в цвет крови. Нет, не покрашены. Это настоящая кровь, ее собственная.

– Дэнни. Я тебя нашла. Ты относишься к девочкам с почтением, Дэнни?

Ее веки дрожат, и она снова отключается из-за травмы головы.

Ну и хорошо. Мне надо подумать.

Я чувствую Софию у себя за спиной.

– Кто это, Кармин? Ты украдкой завел какую-то потаскуху? Так?

Значит, я снова Кармин. Сходится.

На полу уйма крови.

– Нет, София. Это не какая-то потаскуха, это моя тетя.

Она фыркает, будто это какой-то вздор. Да и кто станет винить ее? Эвелин всего на пару лет старше меня.

– Тетя? Правда, малыш?

Не ее вина. София лишь делает что я велел, но я вдруг впадаю в гнев.

Я подскакиваю на ноги и выхватываю молоток.

– Ага, правда. Ты вышибла мозги моей тете.

София распознает ярость с первого взгляда и идет на попятный.

– Извини. – Она выставляет бедро и салютует. – Просто следовала приказу, Кармин.

Дэн-Кармин. Кармин-Дэн.

Может, я и есть Кармин? Неужто так уж трудно?

Все это чересчур смахивает на лабиринт. Слишком уж много направлений, чтобы я мог все отследить. Служба – дело простое. Враг у тебя один. Его лицо темнее твоего, и одет он в пустынное дерьмо. Никакого камуфляжа, настоящее пустынное дерьмо. Козлиные шкуры, грубые платки, винтажные «Ливайсы». Найди своего врага. Убей своего врага.

Но здесь и сейчас врагов моих легион, и выглядят они офигенно одинаково. Майк, Веснушка, Ши, «Кей-эф-си», Кригер и Фортц.

Мне нужен друг. Кто-то, способный перелукавить лукавцев. Человек с паранойей в жилах, обязанный мне жизнью.

В этой квартире чересчур светло. Все будто выцвело. Как такое может быть с крохотными окошками?

Эвелин стонет у моих ног.

Мне нужен врач.

Достав свой телефон, я звоню Зебу.

Ему лучше обойтись без отговорок. Я не в настроении.

Я выстукиваю номер Зеба, и пока телефон чирикает мне в ухо, возношу молитву о том, чтобы мой друг еще не был угрохан.