Глава 11

Я просыпаюсь в своем гостиничном номере от «твита» Саймона.

По-моему, Саймон заручается индульгенцией от того, что может отколоть выводок его пациентов.

Фраза малость чересчур. В смысле, кто же в наше время еще верит в Иисуса? А если хотите увидеть, как подростки ржут до усрачки, попробуйте растолковать им, что такое пейджер. Расскажите им про кассетные магнитофоны, и они подумают, что старый ублюдок в трусах с памперсами завирается.

Вот конспект моей беседы как-то раз с племянником Джейсона:

Я: Песни писали на длинную ленту. Шесть песен на сторону, потом надо было перевернуть.

Племянник: Что перевернуть?

Я: Ленту в аппарате, но только аккуратно, а то аппарат мог зажевать ленту, и ее пришлось бы разглаживать карандашом.

Племянник: Отгребись, Гэндальф. Ты всю эту лажу выдумал.

Пять минут спустя я получаю еще сообщение, на сей раз от Майка.

Блин.

Я-то надеялся, что вчерашняя ночь травмирует Мэддена. Да и в вопросительном знаке в конце эсэмэски Майка нужды нет. Будто мы не знаем, что случится, если я не сделаю, как велено.

Я собираюсь выдать видео Томми. Смотреть ли его до самого конца – решать уже самому Майку.

Так что я пускаюсь в свой радостный путь навстречу с пулей в лоб. Если бы мне пришлось составлять список возможных травмирующих моментов в жизни ирландского мужчины, классический выстрел в голову был бы прямехонько там вкупе с экзаменом по вождению и поворачиванием папаши на бок, чтобы тот не захлебнулся блевотиной, особенно когда испытываешь искушение, чтобы рвота сделала свое дело. Это естественная причина, правда ведь? Кто ж обвинит десятилетнего пацана?

Может, я уже говорил вам, что все эти ретроспективные вспышки – не мое? Наверное, я ляпнул это как раз перед тем, как впасть в ретроспекцию.

Но у меня не ретроспекции как таковые, зато отличная память на все плохое. Подумаю о маме – и вижу, как она плачет в углу, прижимая к груди кухонное полотенце, чтобы прикрыть порванную блузку. Подумаю о малыше Патрике – и вижу его круглое лицо и кривые зубы, которым наверняка нужны скобки, лиловые кляксы синяков на его щеках и как он думает, что он плохой мальчик, что все это его вина.

А еще помню выстрел в голову. Угадайте, откуда? Из этого Ливана, вот так сюрприз, правильно.

Зеб говорит мне: «Что за фуфло насчет ЭТОГО Ливана? Просто из Ливана, усек? Ты ж не говоришь ЭТА Ирландия или ЭТОТ Израиль».

На что я нахожусь: «Ты же говоришь ЭТИ Соединенные Штаты».

Так продолжалось пару часов, пока Зеба не постиг один из его периодических стояков и ему не пришлось, извинившись, удалиться на двадцать минут. Этот тип прям как «Верный старик», когда он только угомонится? Ему же уже за сорок, огурец ему в глотку!

В общем, мое воспоминание о выстреле в голову. ООН забросила нас в Дамур бросать строгие взоры на местных, свихнувшихся к чертям на мести милиционерам НФОП и ДФОП, только что надругавшимся над кладбищем, выкапывавшим гробы из аккуратных могил, казнившим уйму христиан и намалевавшим партизан «Фатх» с «АК-47» в руках на стене церкви.

Краткое отступление: у всех революционных групп есть свои умельцы по части настенных росписей. Вдохновенная настенная роспись способна на 10 процентов сократить число неопределившихся, не говоря уж о том, чтобы внушить революционерам уверенность в собственной правоте. Эти ребята не просто мазюкают стены краской – это такой же законный вид искусства, как граффити. Бэнкси никогда не испытывал угрюмого злорадства по поводу автоматных очередей, вышибавших куски из его полотен. То, что художник, сотворивший массу славных вещей на Фолс-роуд, на самом деле был ольстерским юнионистом, в дни марша нацеплявшим свой оранжевый шарф, – в ирландских республиканских кругах секрет Полишинеля. Наверное, если окажешь ценные услуги, сойдешь за своего.

В общем, вернемся в Ливан. Вот мы, значит, въезжаем в кузове грузовика прямиком в гущу последствий резни. Я наверняка знаю – потому что мы провели опрос в грузовике, – что двенадцать и пять десятых человек из шестнадцати понятия не имели, что означает НФОП или ДФОП, не говоря уж о разнице между группировками. Откуда у нас в расчетах взялись пять десятых человека, даже не представляю.

В ходе прочесывания территории мы наткнулись на фалангистского милиционера, повязавшего в проходе выпотрошенной церкви полудюжину террористов Красной Армии Японии. Уже давненько поговаривали, что красноармейцы помогают Народному фронту, хоть я и всегда думал, что это казарменный треп. Но вот они, эти парни, на коленях, по большей части держатся стоически и готовы заплатить высшую цену за свою роль в недавней резне. Не знаю, как одинокий фалангист управился с логистикой, накладывая путы на шестерых вражеских солдат, но было вполне очевидно, что он собирается воспользоваться их беспомощным положением, дабы отправить красноармейских мальчуганов прямиком к жемчужным вратам или во что они там верят, яростно уповая, что там будет наблюдаться вопиющее отсутствие девственных гурий, вышедших их поприветствовать.

Секунду мы вроде как просто таращились – честно говоря, просто были малость ошеломлены. Да и заинтригованы, будто видели это все по телику. Миротворцы как таковые не выступают ни на чьей стороне, и уложи мы этого суперсолдата, это привело бы к уймище рапортов и разборов. Томми Флетчер выдал парню свой фирменный рев, пугающий коров, вслед за чем:

– Эй, дерьмоглот! Отвали от пленных.

В ответ фалангист испуганно вскрикнул, а затем выстрелил первому красноармейцу в голову. Тот секунду выглядел чуточку огорченным, будто у него машина не завелась, а затем повалился.

– Мля! – гаркнул Томми, бросаясь на стрелка. Мы все последовали его примеру, и последовала макабрическая версия игры в догонялки – мы орали какой-то вздор, пока фалангист метался между красноармейцами, стремясь уложить всех, кого сможет, прежде чем мы его усмирим.

К моменту, когда мы навалились на него, парень успел уложить пятерых и сумел бы завершить комплект, если бы его откровенно архаичный «люгер» не разнесло у него в руках, оторвав ему пальцы.

Забавный ли это случай в ретроспекции? Можно ли откопать крупицу юмора в цепочке домино японских террористов?

Только не для меня.

По-моему, она чересчур длинна, и яркость образов на самом деле утаскивает меня на дно. Парень с пистолетом, в ужасе взирающий на собственную изувеченную руку. Последний японский солдат, тонким, чистым голосом поющий простую мелодию. Я пытался отыскать эту песню с тех самых пор. Не знаю зачем. Звучало так, будто он повторяет фразу «Остави ны», но это навряд ли. Не тот язык. Воздух в церкви был прожарен до красноты и удушлив от влажности, и эти миазмы липли к нашей форме. А Томми сидел верхом на фалангисте, которому было лет восемнадцать, устроив голосование по вопросу, рапортовать ли обо всем этом или просто валить дальше, сделав вид, будто ничего не случилось.

Так что мы избрали путь непротивления. Мы отпустили уцелевшего пленника на свободу, воспользовавшись путами, чтобы связать фалангиста, чем, должно быть, заслужили неохотное одобрение богов иронии, и убрались к чертям от этой кровавой бани, потому что выпутаться из трехсторонней неразберихи иначе как воняя чем-то, кроме страха и смерти, попросту невозможно.

Кстати, однажды ночью в казармах мы разобрались, чем пахнет страх, и я по сей день придерживаюсь этой формулы: 50 процентов затхлого пота, 30 процентов кишечных газов и 20 процентов вони твоей собственной персональной адской дыры. Учуянный, когда стряслось то плохое, что с тобой стряслось.

Когда страх подбирается ко мне, для меня первым сенсорным сигналом становится смрад той церкви со связанными трупами, забившими проход, попирая призраки невест, шествовавших по нему в сопровождении своих гордых отцов.

Я голосовал в точности так же, как все остальные. Убираться к чертовой бабушке.

Остави ны.

Знаю. Смахивает на возвратную вспышку, но у меня ретроспективных вспышек не бывает.

Теперь осталась лишь одна горящая проблема. Это не моя проблема, и не я ее зажигал, но я должен ее потушить, пока эта метафора от меня не улизнула и никто не сообразил, что за чертовщину я несу.

Повестка проста: Ирландец Майк Мэдден считает, что я еще в долгу перед ним. После всего случившегося дерьма Майк по-прежнему считает, что у меня остались неоплаченные счета. Я начинаю думать, что этому типу всегда мало.

А еще я знаю инкриминирующие вещи вроде того, как он вкатил меня во все это дело с Ши и Веснушкой, будто какого-нибудь троянского коня – блестящего снаружи, смертельного внутри. Когда открываешь дверцу, ведущую внутрь, через дыру изнутри вырывается погибель, будто Ахиллес. Наверное, если образ надо растолковывать, то образ этот вроде как излишний. И все же, думаю, штуковина с троянским конем сработала бы, если б я оставил ее в покое.

В общем, теперь мне надо отправляться к нему и надеяться, что оборот событий в отношении Ши настроил его благодушно. Майк не только вышел из тени Нью-Йорка, но и идут разговоры, что он выберет слабину Ши, что сделает его настоящим игроком, а это пригодится, если кому-либо из «Джерсийских парней» обрыднет слушать байки о том, что ирландцы действуют только на местах.

И возможно, Майк объявит, что мы квиты, и все мы сможем вернуться к своим делам.

Возможно, но с такой же вероятностью гиена выплюнет кусок красного мяса, который затем съест супермодель, что невероятно в первую голову потому, что гиены не едят мяса, да и супермодели не очень-то на него налегают; далее, вполне очевиден вопрос гигиены, а в-третьих, наличествует географический фактор, поскольку не так уж много супермоделей болтается в Африке к югу от Сахары.

Не считая Иман.

И Варис Дирие.

Невероятно, вот что я пытаюсь сказать.

Пожалуй, мой мозгоправ был мозго-прав. Может, я чересчур деконструктивен, но я бы настаивал, что на данный момент образовательная ценность просмотра «Полиции моды» несомненна.

В духе оптимизма по поводу будущего никаких стволов я с собой не беру. А еще знаю, что стоящий при дверях устроит мне обыск полостей.

По опыту мне известно, что не следует говорить с Майком, пока он не кинет первую вафлю – обычно около одиннадцати. И хотя кровь у Майка зеленая, он ярый сторонник брачного права чисто английских феодальных господ, так выводившего из себя Мела Гибсона в «Храбром сердце». Так что я вхожу неспешным шагом чуть после крайнего полуденного срока, чтобы дать Майку шанс сбросить пар. Признаюсь честно, пребывать на улице, где никто не целит в меня из пушки, мне как-то не по себе. Я то и дело совершаю обманные шажки в сторону на случай, если какой-нибудь парень смотрит на меня с крыши через «Цейс», и добираюсь до квартала Майка без единого выстрела в мою сторону, так что либо я просто параноик, либо мои зигзаги действительно работают.

Пожалуй, надо наслаждаться тем, что ты не мишень, пока лафа не кончилась.

Мистер Нособород Недди Уилкок стоит у дверей, демонстрируя миру свою лучшую физиономию крутого парня, хотя, по-моему, взмок как мышь в своем темно-синем костюме, которые Майк заставляет носить своих людей. Составьте вместе волосы на лице и костюм – и получите уйму тепла, излучающегося в крохотные мозги. Вот вам рецепт жестокой катастрофы.

Я приближаюсь к Недди медленно и нарочито, потому что, похоже, этот тип на грани, и это мой треклятый промах. Я не могу не цапаться с Уилкоком, потому что он не в меру искренне относится ко всему этому «гангстеризму». Он целыми днями изводится, как бы не уронить лицо или что кто-то его не уважает. Для Недди на каждой мелочи будто свет держится. Чтобы просто дойти до угла, он должен прямо ощетиниться угрозой. Кто-нибудь должен сказать Недди, что выглядит это так, будто у него запор. Когда Бог сталкивает тебя на пути с таким настырным типом, ты просто-таки обязан постебаться, как сказал мой достойный цитирования приятель Зебулон Кронски: «Когда находишь такую здоровенную елду, грех с ней не побаловаться».

Лучше и не скажешь.

Так что я стараюсь, чтобы Уилкок хорошенько меня рассмотрел, пока я поднимаюсь по ступеням.

– Эй, Недди, – говорю я, – как делишки сегодня? Борода выглядит хорошо. Травообильно.

Я понимаю, что слишком застебал этого паренька, а искренности он не узнает в упор.

– Какая, блин, трава? Отшибись, Макэвой. Я сотворю благо, когда отрежу твой член и вгоню его тебе в глотку.

Я бы поклялся, что это цитата из «Крестного отца» в упрощенной версии.

– Все мы хотим дожить до того дня, Недди, – отзываюсь я дружелюбно и перехожу к бизнесу: – Как там Майк? Как у него прошел утренний?..

Вместо того чтобы окончить вопрос, я дважды подмигиваю, что у блатных означает минет.

– Не, – говорит Недди. – Он прослушивает новую танцорку. Келвин ее привел.

Майк возглавляет пару клубов приватных танцев на веселой улице Клойстерса длиной ровно в два квартала. Он считает правильной практикой бизнеса устраивать каждой потенциальной работнице персональный смотр. Вдобавок он заправляет закусочной, но как-то не рвется интервьюировать официанток, потому что им предстоит носить в руках то, что Мэдден собирается сунуть в рот.

Так что Майк по-прежнему копит свое утреннее напряжение. Не самый лучший момент, чтобы выторговывать перемирие.

– Лады. Пойду возьму латте и вернусь через часок.

Недди смотрит на меня волком.

– И только попробуй не вернуться через час, блин.

Ну вот, поехали.

– Я только что сказал, что вернусь.

Недди наклоняет голову, чтобы окрыситься до максимума, и борода у него ощетинивается.

– А я только что сказал, что только попробуй не вернуться через час, блин.

Недди использует вековечный прием запугивания через повторение с добавочным выгребыванием (WINAWBSB).

Я решаю огорошить его окончательно.

– Ага, а ты чего-нибудь хочешь, Недди-о? Латте? Нет, сдается мне, ты смахиваешь на костлявый тип мокаччино, правда ведь?

Как и следовало ожидать, экзотическое название напитка воспламеняет Недди. Я слыхал, он однажды врезал даме по горлу, потому что она спросила, читал ли он «Сумерки».

– Какая, блин, мока? Фруктовый напиток? Ты называешь меня костлявым фруктом?

Надо сдать назад, или этот бандюга однажды ночью зарежет меня в переулке.

– Лады, Недди. Остынь. Я вернусь через час, честно. Как боевик боевику. Честь гангстера.

Телефон Недди звонит. В качестве рингтона у него «Глаз тигра», и мы оба бам-бам-бамкаем под нее несколько секунд, пока он не отвечает. В том-то и проблема с хорошими мелодиями в качестве рингтона – порой хочется послушать припев.

– Да, блин, – говорит он. – Ыгы, блин.

У Недди блинов не счесть. Будто выполняет норму.

– Не будешь ты пить никаких педрильских напитков, Макэвой. Босс видел тебя по гребаной камере слежения, так что заходи и займи позицию.

Я испепеляю взглядом пластикового жука, пришлепнутого к дверной раме. Похоже, у меня свидание с сухостойным ирландским паханом.

Внутри атмосфера аж гудит от предвкушения. Свет пригашен, и Майк со своими ребятишками сидят небольшим полукругом перед импровизированной сценой с подвешенным позади экраном. Я вижу, что Майк на взводе, по тому, как он хлопает себя по ляжкам, а будь света еще чуть поменьше, готов спорить, он вывалил бы свою елду. Мне надо сыграть свою партию прямо сейчас, или я рискую застрять здесь на весь день.

– Мистер Мэдден! Эй, Майк, нам надо поговорить.

Майк едва удостаивает меня взглядом.

– Ага, Макэвой… Погодь минутку, паренек. Может, две. Пристраивай свою жопу.

Я всерьез подумываю перейти в оперативный режим прямо здесь. Строго говоря, я не вооружен, но могу причинить немалый ущерб и без оружия. А эти подельники буквально повысовывали языки, господи боже! Я мог бы переломать приличное число костей, прежде чем Майк сообразил бы, что происходит.

Как ни привлекательна эта идея, это было бы самоубийством. Они могут позволить себе дюжину жертв, я же не больше одной. Так что я усаживаю свою задницу и прокручиваю в голове речь, которую должен произнести перед этой шайкой извращенцев.

Второй номер Майка – Келвин – подскакивает к подмосткам и хлопает по воздуху, призывая к молчанию.

– Ладно, парни! Мистер Мэдден. У меня здесь нечто необычное, но дайте шанс. Эта девчонка – просто денежный станок.

– Да уж пусть постарается, – говорит Майк, оправляя промежность своих брюк. – Последняя девица, что ты приводил, дергалась, будто ее лупят током. Я платил этой корове, чтобы она не раздевалась.

Все смеются, но добродушно. Похоже, у Майка никаких пагубных последствий после стрельбы у него дома. Да и с какой стати? Он жив и на несколько штук богаче, и все это по цене двух окон, которые, вероятно, и без того нуждались в замене стекол на пуленепробиваемые. А сегодня для Майка второй день в раю: попускать слюни, глядя на танцовщицу, урвать пару минут в задней комнате, выстрелить мне в лоб.

И все это хорошо.

Выйдя из-за занавеса, девушка взбирается на подмостки. Она действительно нечто: длинные ноги гимнастки, блестящий наряд танцовщицы живота и лицо, слишком красивое для этих скотов.

– Ладно, Кэл, – замечает Майк. – Она красава, надо отдать тебе должное, паренек. Но у меня уйма красоток.

– Подождите, мистер Мэдден, для полного впечатления нужны световые эффекты.

Келвин спрыгивает со сцены и нажимает несколько клавиш на своем ноутбуке. На экране начинается коловращение психоделических спиралей, и помещение заполняет лучшая классика поп-джаза Шаде.

Движения девушки идеально вписываются в настроение. Никаких традиционных выкрутасов бедрами и потираний, эта танцовщица – воплощенное медленное соблазнение. Ее руки вытворяют какие-то индийские штуковины, а таз движется так, будто в нем пара дополнительных суставов.

Это очень отвлекает.

Келвин знает, что привел победительницу.

– Я же сказал, что она задевает за живое, мистер Мэдден, – заявляет он.

Ну, поехали. Три, два, один…

– У меня тут как раз кое-что живое, паренек, – говорит Майк как по команде, а затем: – Пошли, дорогуша, довольно дразнить, посмотрим товар.

Танцовщица плавно спускается с подмостков, будто шагающая пружина. Она знает, кто здесь намазывает хлеб маслом, и нацеливается на Майка, будто на какого-то полубога. А уж глаза-то у нее – здоровенные, карие, способные одурачить мужика настолько, что он поверит, будто это не профессиональные отношения. Как и все до единого в помещении, я забываю свои беды и в глубине души понимаю, что если б девушка попросила меня сейчас уйти с ней, я бы всерьез над этим задумался.

Никогда не понимал этой байки про Саломею – до сей секунды.

Танцовщица наседает на Майка, и тот пытается вести себя непринужденно, будто такое случается каждый день. Я замечаю, что Келвина немного потряхивает, как будто он из-за чего-то нервничает, а затем я замечаю кое-что еще. Что лиц без кадыка в этих стенах нет.

Подавшись вперед на стуле, я жду взрыва.

Танцовщик сбрасывает свой усеянный блестками топ, и никаких сисек под ним нет. Девочка оказалась мальчиком, и мне кажется, Келвин мог переоценить уровень толерантности своего босса.

Ирландцу Майку требуется секунда, чтобы врубиться, но когда до него доходит, реакция его оказывается комичной. Мэдден совершает движение, которое я могу описать лишь как бросок назад, хотя ни за что бы не поверил, что дородный старпер на такое способен, если б не видел это собственными глазами. Выхватив пистолет, он размахивает им, всерьез раздумывая, не перебить ли всех в комнате.

– Это… это он… – наконец выпаливает Майк.

Я не могу удержаться и понимаю, что Зеб мной гордился бы.

– Это он, это он, завуаленный шпион?

Майк поворачивает пушку на Келвина, который мог бы стать фаворитом, но на сей раз переступил черту.

– Что это за вопиющая, горбатогорная, содомитская гомосятина, Келвин?!

– Я думал, вы сразу поймете, мистер Мэдден, – говорит тот и, клянусь, малодушно делает полупоклон.

Майк яростно сопит носом, беря нервы в кулак.

– Ага, я понял. Потому что понял. Кто бы не понял? Я трахнул достаточно телок, чтобы понять, когда кто-то не телка.

– Ага. Конечно. Вы вроде как гуру по телкам, мистер Мэдден.

Никто не лижет жопу менее деликатно, чем Келвин, но Майку лижут жопу так давно, что он попросту больше не чует запаха говна.

– Это правда. Гуру по телкам. Спроси любую женщину в этом городишке. – Он украдкой бросает взгляд на танцовщика, скукожившегося за спиной у Келвина. – И народ за это платит?

– Шутите?! Большущие деньжищи. Мона огребал… а пять штук в «Коррале». Пять штук за неделю.

Как говорится, деньги решают все.

– Пять штук? За одну неделю?

– За шесть дней, если точнее. По средам она выходная.

Майк фыркает:

– Она – это он, вот кто она. И с этого момента она занята все семь дней. Пусть начинает в «Фойе» сегодня же вечером.

– Само собой, мистер Мэдден. Она благодарна за этот шанс.

Майк хмурится, а он это делает, когда думает.

– Ага, но повесь табличку или что там. Знаешь ли, некоторые клиенты не так восприимчивы, как я. Я не хочу, чтобы кого-нибудь из наших хватил сердечный приступ.

Келвин открыт для любых предложений.

– Ага, табличка. Говорящая «трансвестит-шоу» или что-нибудь в том же духе.

– Может, «шпи-он»? – невинным тоном роняю я.

Мозг Майка со скрипом перебирает варианты и в конце концов приходит к решению, что найти весь эпизод уморительным – для него самое лучшее.

– Шпи-он, – возглашает он, шлепая себя по ляжке, так недавно соседствовавшей с очевидной эрекцией. – Это удачно. Ты меня уморил, паренек. – Он многозначительно подмигивает Келвину, как бы говоря, что настало время заняться серьезным бизнесом, и его второй номер поспешно выпихивает Мону в боковую дверь.

– Мне нравится веселить народ, – отзываюсь я. – Когда возникает такая пресс-перктива.

Майк щурится:

– Эй, попридержи язык! То, что мы смеемся, вовсе не значит, что я размяк.

Иисус, умоляю, заткни механизмы совладания моей глупой пасти.

Майк садится прямо, собравшись для серьезной речи. Довольно валять дурака со стриптизершами и тэ дэ.

– Вчера вечером ты подписал свой смертный приговор, паренек, – переходит он прямо к делу.

По-моему, приговор был подписан задолго до того; может быть, я малость и поторопил казнь, но меня недавно побили фаллоимитатором, так что мои суждения могут быть несколько елдовыми.

А еще у меня есть козырная карта. Видео Томми.

– Лады, Майк. Почему бы не дать мне шанс представить свое дело?

– У тебя мандраж, Дэнни? – интересуется Майк, катая по столу пустой стакан для виски; тот брякает каждой гранью, чем очень раздражает, и мне приходится скрипеть зубами, чтобы не дать себе шлепнуть Майка по руке.

– Я в порядке, Майк, – ровным тоном отзываюсь я. – Бывал я и в более глубоких дырах с людьми похуже.

Майк собирается, чтобы копнуть поглубже и добыть искренний гнев.

– Ты пришел в мой дом, – наконец говорит он. – В мой треклятый дом.

– Я был в жопе, Майк. И туда сунул меня ты.

– Ты переступил черту, Макэвой.

Должно быть, это кодовая фраза, потому что головорезы Майка вскакивают на ноги, выхватывая пижонское оружие. Трудно поверить, что эти образчики Дикого Запада по сей день существуют в стране первого мира.

Я чувствую, как знакомая гудящая пелена окутывает мой мозг, заклинивая автоматические предохранители. Блоки оценки долгосрочных последствий теперь недоступны.

– Я такой, Майк. Всегда переступаю твои драгоценные черты.

– Сперва я теряю родную мать, потом должен смотреть, как ты рыскаешь у меня в саду, подвергая опасности жизнь моей дочери… Может, мы и не на той стороне закона, Макэвой, но есть же кодекс.

– Как учила тебя дорогая усопшая мать, – предполагаю я.

Мэдден попадается на удочку, в восторге от того, что я подкинул ему связку со следующей частью его речи. Его жирное картофельное лицо сияет радостью счастливого совпадения.

– Да, в точности, паренек. Там, откуда я, люди заботятся о своих семьях и делают то, что велит мамочка.

– Все, что она им говорит?

Майк целует палец и гладит им фотографию, прикрепленную к его лацкану.

– Вплоть до буквы. Моя мама была мудрым человеком. Порой я думаю, что эльфы поделились с ней магией.

Двое из мальчиков Майка начинают мычать «Сердце мое за морем, в Ирландии» настолько тихо, что, может статься, мне это лишь чудится.

– Моя мамуля вырастила нас восьмерых на три шиллинга в месяц. Восьмерых!

Обуреть. Даже Джон Фицджералд Кеннеди не удостоился столь непомерно размалеванных посмертных славословий.

Я наседаю на Ирландца.

– А, разумеется, она всего лишь была святой.

– Была. – Майк шмыгает носом. – А я даже не смог ее похоронить.

Меняет галс в мгновение ока. Наш Майк просто живчик.

– Зато я могу похоронить тебя. – Он склабится, хотя на щеках еще не просохли слезы, пробирающиеся вдоль морщин. Его физиономия напоминает ирригационные каналы в рисовой каше. – Ты угрожал моей семье.

Я вижу, куда он клонит. Это классическое самооправдание. Майк не воспринимает себя как монстра, так что должен изложить свои резоны, на случай если Господь смотрит.

– Майк, прежде чем ты завернешь меня в пластик, я должен тебе кое-что показать.

– Правда? Ты не собираешься маяться фигней, паренек? Я не в настроении. Уже минул полдень, а я еще ни разу не спустил.

Я медленно извлекаю телефон.

– Майк, ты должен посмотреть это. Твоя мама хотела бы, чтобы ты это посмотрел.

Мэдден выхватывает телефон у меня из руки толстыми пальцами.

– Сотовый телефон? У мамы сотового телефона отродясь не было.

– Да не телефон, – говорю я. – На нем есть видеосообщение, стоит на паузе. Просто коснись экрана.

Насупленные брови Майка подразумевают, что такую важную персону, как он, не следует утруждать прикосновением к экрану, а на случай, если его хмурый взгляд поймут неправильно, Майк заодно озвучивает:

– Гребаные крохотные телефончики. В лом возиться, клянусь Иисусом. Кучка синезубой онанизации.

Келвин, зашикав Мону в гримуборную, возвращается как раз вовремя, чтобы предложить свои услуги по аудиовизуальной части.

– Мистер Мэдден, – говорит он. – Я могу перекинуть это на большой экран, как два пальца обоссать.

Майк швыряет телефон ему:

– Валяй, паренек. У меня от этих приблуд зубы сводит. После VHS я за ними больше не слежу.

Пока Келвин мылит видеофайл на свой «Макбук», я мило улыбаюсь человеку, сердце которого вот-вот вырвет из груди и проволочет по асфальту HD-призрак его собственной матери.

Возможно.

Но справедливости ради надо сказать, что я подвергся жестоким провокациям. Время от времени я делаю штуки, которые поначалу особого впечатления не производят, но закольцовываются в памяти, чтобы преследовать меня годами. Вплоть до этого момента номером один среди актов жестокости, когда-либо свершенных Дэниелом Макэвоем над другими людьми, был летний вечер в армейском учебном лагере Керраг в графстве Килдэр, когда я подбил сослуживцев устроить темную салабону из Донегола за то, что тот испортил время отделения на полосе препятствий. Челюсть у парня сломалась, и сломал ее мой пинок. Я почувствовал, как кость подалась под моим ботинком и хрустнула. Я так в этом и не признался. Пусть вина ляжет на плечи всей группы. Донегольца комиссовали, так что, может статься, я спас ему жизнь, вот что я твержу себе.

Фуфло. Я сам выбрал. Пошел легким путем.

Я Не Такой Уж Плохой. Нет, нет, нет.

По-моему, того паренька тоже звали Майк.

Неужто знамение? Не следует ли мне дать Ирландцу Майку амнистию?

Я гляжу в глубоко посаженные глазки соискателя на звание крестного отца, и мне приходит в голову, что он, наверное, обрушит на Софию молот собственной рукой.

– Где, к чертям, это видео, Келвин? – надувает губы Майк. – У меня дела, знаешь ли.

Власть делает взрослых мужей детьми. Мой папочка был такой же. Его уловка состояла в том, чтобы накрутить себя по полной программе, а уж затем изобрести хлипкий повод для этого. Он не мог просто дать выход ярости, потому что был злобным ублюдком. Нет, ему требовались оправдания, и помоги Бог всякому, кто посмеет оспорить его резоны. Помню, он пришел домой с бегов с грозовой тучей на плечах, проставив уйму денег на клячу, налетевшую на первый же барьер и сломавшую шею. Обвинил мать во флирте с молочником и дал ей яростную затрещину, или подачу сверху, как он частенько называл этот удар, когда пара-тройка стопок грела ему кишки.

Молочнику на нашей улице было восемьдесят семь лет, и у него была самая натуральная деревянная нога. Десять лет я считал, что этот мужик – пират в отставке. Нынче деревянных ног уж не увидишь. В наши дни куда ни плюнь, сплошь углеродное волокно.

Может, причина в мыслях об отце, но я вдруг впадаю в тихую ярость.

– Эй, Майк, – говорю я. – Прежде чем мы посмотрим это видео, я хочу, чтобы ты знал: как бы там ни повернулось, я с твоим говном завязал.

Майк толком не знает, как реагировать. Хочет отделаться смешочками, но, по-моему, слышит сталь в моем голосе.

– Правда, паренек? Завязал с моим говном, а? Это возможно. Это вполне возможно.

Я не отзываюсь ни словом, но готов выскочить из кресла, потому что велик шанс, что как только кино пойдет, Майк слетит с катушек.

– Поехали, мистер Мэдден, – сообщает Келвин, даже не догадываясь, что скоро он будет легендарным казненным вестником. – Видите, я просто приложил это видео к письму и отправил его с телефона на мой компьютер. А поскольку у вас тут есть Wi-Fi, это ноль проблем в буквальном смысле. А так долго – из-за размера видео; я не хотел его сжимать, жертвуя качеством, потому что мы выводим его на большой экран.

Судя по виду, на Майка это объяснение нагнало такую скуку, что того и гляди голова скатится с плеч.

– Дети, – говорю я, и Мэдден взглядом отвечает: «Уж мне-то не рассказывай».

Хорошо, что мы контактируем. Это определенно наш последний шанс.

– Поехали, босс. – Келвин нажимает на клавишу пробела с такой же торжественностью, как президент, запускающий ядерную атаку из своего чемоданчика.

Мля. У меня мандраж. Эйфория. Мне хочется хихикать. А еще я смущаюсь за Майка, ну, знаете, он ведь все-таки человек, как ни крути. А ни один сын не захочет видеть то, что вот-вот предстоит Майку. За вычетом разве что греческого парня Эдипа.

На экране появляется окно видео.

– Та-да! – провозглашает Келвин, отступая от экрана, в попытке преувеличить важность воспроизведения видео, дабы скомпенсировать свой предыдущий ляпсус. Он почти наверняка об этом пожалеет.

Качество фильма превосходное. Изумительно, чего только не сделаешь с помощью телефона в наши дни.

Майк со своим техническим кретинизмом при любых разговорах о компьютерах настроен по умолчанию на скуку. Если б кто-нибудь спросил у Майка Мэддена, «Мак» у него или ПК, тот, вероятно, ответил бы, что у него в Уотерфорде есть кузены Макдональдсы. Несмотря на это, я не удивляюсь, когда нечто на экране пробивается сквозь его апатию.

– Погоди-ка, – оживляется он, – это мамочкина комната.

На экране мы видим спальню – прямо-таки позаимствованную из каталога «Комната ирландской мамочки», вкупе с лоскутным одеялом на кровати с балдахином и горой подушек, достаточной для удушения кита. За изголовьем кровати из чугунного литья висит банальная вышивка.

Это и есть комната его мамочки. Я знаю, потому что смотрел этот клип, и расплывающаяся по роже Майка широкая теплая улыбка вот-вот будет стерта напрочь.

Камера чуть поворачивается, захватывая в кадр пожилую даму.

– Мамочка сделала прическу, – выдыхает Майк. – И зубы.

Деликатно кашлянув, миссис Мэдден смотрит прямо в зрачок камеры.

– Это сообщение для моего сына Майкла, – говорит она, воистину воплощая собой Ирландскую Мать, игнорировать которую себе же хуже.

– Да, мамочка, – автоматически отзывается Майк, и если кто-нибудь из его людей мечтает получить пулю в живот, ему сейчас самое время хихикнуть.

– Майкл, мой дорогой друг надежно информирует меня, что ты в Соединенных Штатах Америки затеваешь всяческую дребедень. Что ж, бизнес мужчины – его личное дело, и я горжусь тем, чего ты сам достиг, и прекрасно осознаю, что порой нужно разбить несколько яиц, чтобы приготовить омлет.

– Да, мамочка. Вот именно, мамочка. Спасибо, мамочка, – долдонит Майк, повинуясь с наслаждением.

– Но Топ… мой добрый друг и сам имеет доброго друга, а ты держишь пушку у виска этого человека. – Голос миссис Мэдден взбирается на октаву вверх, до истерических интонаций. – А он ирландский солдат! – Пожилая леди подается вперед. – Солдат, Майкл, как двое из твоих собственных возможных отцов.

Видел я, как люди обнажают душу, выворачиваются наизнанку, но чтобы с такой брутальной эффективностью – крайняя редкость. Майк во всех отношениях стал восьмилетним мальчиком, писающим себе в штанишки.

– Мамочка, – говорит он умоляющим тоном, будто она жива. – Тут же все ребята.

– А теперь послушай меня, малыш Мики, – говорит его мать с суровым взором. – Сними этого самого Дэниела с крючка. Оставь его в покое, сын, а если тебе надо разрядиться, убей пару английских мальчиков.

– Не могу, мамочка, – ноет Майк. – Я дал слово.

Миссис Мэдден наезжает на него, как паровой каток.

– И никакой чуши несусветной насчет долга или обязательств и слышать не желаю. Я твоя мать, и я велю тебе отозвать своих псов. Я никогда ни о чем тебя не просила, Майки, и сейчас не прошу. – Она наклоняется к камере. – Просто сделай, как велит твоя мамочка, или я буду преследовать тебя и на том свете. До свиданья, Майк. Позвони мне в пятницу. – Миссис Мэдден кротко улыбается тому, кто держит камеру. – Как получилось, Топотун?

– Топотун? – переспрашивает Майк.

Мужской голос за кадром отвечает:

– Идеально, Зайка.

Голос с акцентом графства Керри, хотя порой, когда нужен дополнительный напор угрозы, акцент становится сплошь белфастским.

– Зайка? – выкашливает Майк. – Я…

Он не находит слов. На его месте я бы расстрелял компьютер или Келвина, пока не дошло до худшего, но он в данный момент почти не соображает.

А худшее впереди. Хуже некуда.

– Отключи камеру, – просит миссис Мэдден.

– О, конечно, я ее уже отключил, – врет Томми Флетчер.

Слезы наворачиваются Майку на глаза, и он запихивает ладонь в рот, чтобы удержать готовый вырваться всхлип.

Я вдруг чувствую себя виноватым. Майк видел довольно. Ни один сын не заслуживает видеть то, что идет на этой ленте дальше.

Лады. Мысль донесена. Я намеревался ткнуть Майка носом, но, честно говоря, я бы лучше пристрелил его, чем подвергать подобному.

– Ну, всё, Келвин, – говорю я. – Можешь давить на стоп.

Келвин не сводит глаз с экрана.

– Заткнись к черту, Макэвой. Ты мне не босс.

Спорить не время. Каждая секунда этого видео вгоняет новый гвоздь в душу Майка, так что я поднимаюсь, делаю два стремительных шага к Келвину и бью по клавише пробела на его клавиатуре. На экране застывает стоп-кадр лица миссис Мэдден.

– Дальше тебе лучше не смотреть, – заявляю я Майку. – Уж поверь мне.

– Мамочка, – лепечет Майк. – Мамочка.

В этот момент Недди с его носовой бородой приходит в голову ляпнуть:

– Эй, Майк. Клевый бабец. Нам не станцует?

Сунув руку в карман, Майк извлекает ее с тускло поблескивающей бронзой, украшающей костяшки.

– Убирайся к чертям, – бросает он мне, и, видит бог, я бы не поставил сейчас против этого человека, даже если б он вышел на ринг против Майка Тайсона на пике его карьеры.

Подмигнув Келвину, я одними губами произношу: «Только заберу свой телефон».

Пять секунд – и меня уже здесь нет, не дам двери съездить себя по заднице и так далее и тому подобное.

Надеюсь, Недди Уилкок останется в живых, потому что мне нравится, как его имя рифмуется с «педик-подстилка». Звук бьющегося стекла проскальзывает под дверью, и я понимаю, что самое малое Недди предстоит какое-то время питаться через соломинку.

Мне плевать, твержу я себе. Тут так: или я, или кто-то другой, но не я.

На улицу пробивается резкий треск ломающегося дерева.

Я выискиваю в своем телефоне подходящие к месту «твиты». Но там ничего. Даже гаджеты отказываются меня утешить.

Остави ны.