Глава 12
Если хочешь дожить до самой смерти, уловка в том, чтобы не дать себя убить.
Я приберегал этот самородок почти до самого конца, потому что звучит он дьявольски очевидно, чем может вызвать легкий зубовный скрежет. Но для большинства людей «не дать себя убить» не требует ничего эдакого – просто продолжай заниматься тем, чем уже занимаешься, разве что перестань налегать на майонез, который в той или иной степени – жидкий жир.
А вот с Дэниелом Макэвоем совсем не так. В последнее время, похоже, мне приходится совершать немалый крюк со своего пути, только бы обогнуть туеву хучу горячих точек, вспыхивающих по всему этому открыточному нью-джерсийскому городку, почти всякому кажущемуся оазисом покоя и безопасности.
Должен признаться, такое внимание старухи с косой малость меня огорчает. Лады, на передовой в бронежилете ты вправе ожидать ежедневной порции ракет и шрапнели, но я-то вышел из этой игры уже почитай два десятка лет назад, однако по-прежнему что ни день уворачиваюсь от пуль.
Ну по меньшей мере я получил некую передышку от Ирландца Майка Мэддена, хотя не сомневаюсь, что лишь временную. Майк довольно скоро измыслит обходной маневр, отправив меня на какую-нибудь другую безрассудную самоубийственную миссию. Продолжать так до бесконечности нельзя. Нужно разрешить эту ситуацию с Майком раз и навсегда.
Моя «твиттерная» птичка чирикает, и я отыскиваю свежайшие крупицы мудрости Саймона.
Норма – целиком вопрос восприятия. Если только не убиваешь людей и не демонстрируешь свою наготу школьницам. Вот это ненормально.
А когда моя очередь быть нормальным?
Я стою на тротуаре перед домом Софии, чувствуя, как сердце колотится из-за одной этой близости, и думаю:
Если хочешь быть нормальным, Дэн, ступай прочь сейчас же.
Я не ухожу. И даже искушения такого не испытываю.
* * *
София открывает дверь в халате, волосы у нее мокрые, а лицо отмыто. Я толком не знаю, что из этого заключить. Обычно, когда София не играет какую-нибудь роль, она для меня потеряна в сумрачных дебрях депрессии. В такие ночи я ючусь на кушетке, только для уверенности, что не случится ничего дурного. До сих пор София справлялась в одиночку, но я чувствую себя ответственным, потому что позволил ей стать зависимой от меня. Мои широкие плечи приняли на себя часть ее тяжкого бремени, и без меня эта красивая леди будет безмерно одинока.
А может, я просто тешу собственное эго выдумкой, будто София Делано зависит от сурового матерого ветерана войн Дэниела Макэвоя.
– Хей, Дэн, – говорит она, и из этого короткого приветствия я могу сделать два вывода. Раз: София знает, кто я такой. И два: она спокойна, откуда следует, что она приняла свой литий.
Мне проще, когда София на своих лекарствах, не отрицаю, но отчасти я желаю, чтобы нашлось такое местечко, где ее конкретная разновидность сдвига по фазе в порядке вещей прямо на улицах. Когда она включает эту индивидуальность, меня тянет к ней, как мотылька к неону.
Может, нам следует перебраться в Голливуд. Или в Голуэй.
– Привет, София, дорогая. – Я кладу ладони ей на плечи, как эполеты. – Как ты себя чувствуешь?
Она прислоняется ко мне, прижимаясь щекой к моей груди, и если б мы могли так стоять вечно, меня бы это вполне устроило, но скорее рано, чем поздно у малыша Дэна начнут возникать идеи. Я упиваюсь моментом, пока он длится, приглаживая ее светлые волосы к скальпу и думая, что ласкать череп женщины – ощущение интимнее некуда, а заодно думая, что не стану озвучивать эту теорию Зебу, который подымет ее на смех.
– Мне лучше, – сообщает она. – В моей глупой голове еще туман, но лучше. Мне снился молоток.
Я привлекаю ее поближе.
– Это сон. Здесь никаких молотков.
Она содрогается в моих объятьях.
– Хорошо. Я всякое вытворяла, Дэн, но молотки?! Если в дело идут молотки, пора прыгать с моста.
– Никаких молотков, – повторяю я. – Просто кошмар. Тебе надо и дальше принимать свои таблетки.
София пятится на пару шагов, и я жалею, что поднял вопрос о лекарствах.
– Ты не понял, Дэниел, – хмурится она. – С таблетками я не я. Они выпивают из меня жизнь. Может, мне и не хватит сил причинить кому-нибудь вред, но и любить кого-нибудь я не могу. Я становлюсь картонной фигуркой. Ты не можешь понять, каково это, но это не твоя вина.
Она протягивает ладонь – оливковую ветвь, и я позволяю ей втянуть себя внутрь.
– Ты для меня единственный, Дэн. Если б ты не объявился, даже не знаю, что сталось бы с Софией Делано. Ничего жизнерадостного, это уж наверняка.
Я захлопываю дверь движением пятки.
– Я буду объявляться, дорогая, пока я тебе нужен. Об этом не беспокойся. Все уладится.
Она смеется, потому что реплика и вправду дерьмовая, но я не против, потому что смех – это здо́рово, правда ведь? Лучше, чем молотки.
– Уладится? О, Дэн, ирландская ты задница! Давно ты здесь? Никогда ничего не улаживается. Все мерзкое дерьмо прет из Нью-Йорка через верх, и то, что не тонет в Гудзоне, прибивается к берегу в Джерси.
Метафора довольно мрачная и малость чересчур близкая для меня, так что я возражаю, хоть и знаю, что только попусту теряю время.
– Теперь это не так, дорогая. Теперь мы вошли в моду. Клойстерс стал фешенебельным городом-спутником. Здесь цены на недвижимость практически не снизились.
Этот аргумент чересчур скучен, чтобы выжить в одной комнате с Софией Делано.
– О боже мой, не бери в голову, Дэнни. Давай посмотрим пару эпизодов этого ковбойского дерьма, что тебе нравится, и ударим по пивку.
– Это «Дэдвуд». И тебе не следует много пить на литии. Это влияет на твои уровни.
София уже на полпути к холодильнику.
– Пиво – не алкоголь, Дэн. Я думала, ты ирландец.
Пиво и «Дэдвуд» с Софией, уютно прильнувшей к моей груди. Выглядит довольно идиллически, или, как сказал бы Зеб, «слаще, чем обмазанная медом армида», что может показаться оскорбительным, но куда осмысленнее, чем большинство его «баянов». Уйти на боковую пораньше мне определенно не повредит, особенно в свете завтрашнего грандиозного повторного открытия «Слотца».
– Хорошо, дорогая. По одной пива.
– Может, по две? – кричит она из кухни. – И отключи свой телефон. Я не хочу, чтобы твой бойфренд-доктор названивал.
Я отключаю в телефоне звук, веля себе насладиться этой интерлюдией здравомыслия.
София приносит пиво, чокается со мной и сворачивает к ванной.
– Хочу выгнать бо́льшую часть влаги из волос. Почему бы тебе не заняться пока этой бутылкой, а я потом вернусь с другой?
Когда фен с воем пробуждается, я, опустившись на софу, шарю между подушек в поисках пульта дистанционного управления.
Я ищу пульт на софе. Это вполне нормально. София сушит волосы, как обычный человек. Как водится у подружек.
Одну ночь. Хотя бы одну ночь.
Я делаю большой глоток пива, чувствуя, как его прохлада неспешно распространяется в груди, и, должно быть, на минутку отключаюсь, потому что следующим делом волосы Софии щекочут мне нос, пока она укладывает голову у меня на груди.
– Это чудесно, – говорю я.
– Ага, – отвечает она. – Хотела бы я, чтобы так было все время.
Будто она выхватывает желания из воздуха у меня над головой.
Сквозь рубашку я чувствую, как ее сердце бьется в клетке груди, будто крылья птицы о прутья. София волнуется.
– Тебя что-то тревожит?
– Я должна сказать тебе о Кармине, – сообщает она с дрожью в голосе.
При обычных обстоятельствах я был бы в восторге оттого, что этот разговор наконец-то состоялся, но как раз теперь я устал, эгоистичен и хочу лишь наслаждаться этой красивой женщиной и прижимать ее к груди, сколько удастся.
– Нет нужды, – отзываюсь я. – Во всяком случае, не сейчас.
– Я должна сказать тебе, Дэн. Если мы собираемся когда-нибудь…
Пойти дальше? Получить шанс? Наверное, что-нибудь из этого.
– Лады, но не доводи себя до расстройства. Только пунктиром.
София припадает к моей груди, как прилипала.
– Я была очень одинока, вот оно что. Глупая девчонка, слушавшая свои записи Блонди и мазавшаяся дешевой косметикой. Родители мои умерли, и я была в доме одна-одинешенька.
Я знал, что здание принадлежит Софии. Она живет на доход от четырех апартаментов. Она жила бы куда лучше, занимайся какой-нибудь мужик уборкой вместо того, чтобы позволять жильцам делать это самим взамен квартплаты.
– Когда я познакомилась с Кармином, он казался таким замечательным. У него был «Мустанг», знаешь ли, и он являл собой вроде как противоположность моему папе. Через полгода мы обручились. Через год поженились. Он был у меня первым.
История настолько заурядная, что хоть плачь. Уж казалось бы, человек вроде Софии Делано мог бы пережить более впечатляющее крушение, а не эту скорбную житейскую повесть.
– Не знаю, что пошло не так. Может, секс… знаешь ли, я ведь была совсем новичком по этой части. Я делала все, что хотел Кармин, но он вечно был недоволен. Начал выпивать чуть ли не с утра. Забирал всю квартплату и пьянствовал где-то целыми днями.
Я похлопываю ее по плечу. Жест довольно жалкий, но я малость подрастратил почву под ногами.
– Кармин никогда не выпускал меня из дому и не пускал никого в дом. Однажды он погнал почтальона пинками вдоль по улице за то, что тот сказал «привет». Бедолага сказал «привет», и всё.
Об этой разновидности безумия – контролируемой ревности – мне известно все. Перед моим мысленным взором Кармин начинает обретать черты моего доброго старого папаши.
Потому-то ты и любишь Софию, болван. Ты защищаешь собственную мать.
Откровением это не назовешь. Всякий посмотревший пару эпизодов «На лечении», ухватит, что к чему. Саймон Мориарти швырнул эту психострелку в меня месяцы назад. И все же меня потрясает, насколько это отвечает истине.
Может, как раз потому ты и не спешишь забраться под одеяло.
Вот минус собственного мозгоправа: после него все дистиллировано до погребения папули в собственном дворе и копуляции с мамулей. Вот вам маленький намек: если вас когда-нибудь отправят на лечение, просто признайтесь в эдиповой штуковине под конец второго сеанса и купируете свой приговор месяцев на шесть.
– Его отлучки были все дольше и дольше. Возвращался он с татуировками, воняя другими женщинами. Зачастую, когда Кармин звонил, чтобы убедиться, что я дома, и велеть приготовить обед, а после являлся через три недели, то если еда не была готова, он взвивался до потолка. Это ужасно, Дэн, просто кошмар. Я была просто раздавлена.
«Ты раздавлена по-прежнему», – думаю я, но высказать этого никак не могу, так что оставляю при себе.
– Затем однажды на Рождество у нас был грандиозный скандал из-за индейки. То ли пережарена, то ли недожарена, не помню. Он ударил меня лопаточкой, Дэн, треклятой лопаточкой! Так что я схватила термометр для мяса и сказала, что он покойник, если еще раз хоть пальцем ко мне притронется. Я говорила всерьез, помоги мне бог, этот человек разбудил во мне убийцу, но я все еще любила его.
О внутреннем убийце я знаю все. Моей матери так и не перепал шанс прикончить отца. Может, я сделал бы это за нее.
– Так что он удалился. Просто ушел. Месяцами он звонил и велел мне накрыть стол. Он так и не вернулся, но звонил годами. Ублюдок. Всякий раз, когда звонит телефон, я подпрыгиваю и всегда держу в холодильнике миску салата – знаешь, на всякий случай.
Ублюдок. Угу, самое подходящее слово для него.
– Я спалила все фотки, Дэн. Все до единой, какие смогла отыскать, но по-прежнему вижу его лицо по всему проклятому дому, ежеминутно и ежедневно.
Какое-то время София плачет, и мне хочется составить ей компанию, это может принести катарсис, но мне кажется, что Софии может понадобиться скала, чтобы опереться прямо сейчас, так что я похлопываю ее по плечу, поджимая губы.
– Полный ублюдок, – сочувственно приговариваю я. – Жопа с ушами.
Но крохотная малодушная частичка моей души гадает, что это за салат, и я ненавижу себя за это и умоляю свой желудок не заурчать как раз сейчас. Может получиться неловко.
София плачет, должно быть, добрый час, ее крохотное тельце сотрясается рядом с моим, будто раненая зверушка, и я понимаю, что мы достигли поворотной точки.
– Я собираюсь остаться на лекарствах, – наконец признается она, толчками выбрасывая из себя слово за словом. – Я хочу жить, Дэн. Я хочу, чтобы мы с тобой вышли – на обед или что-нибудь эдакое. Может, в кино.
Я бы хотел погладить ее волосы, но рука у меня от веса головы Софии онемела.
– Детка, я бы хотел. Честное слово. Я бы с радостью.
И хочу. Честно. Интересно, насколько шикарно в кинотеатре с этими парными сиденьями? Джейсон говорил, что они откидываются. Я ни разу не видел кино «Аймакс», потому что предаваться благоговению в одиночку кажется мне попустительством себе, раз теперь для нас открыт целый мир совместных переживаний.
Сев, София шмыгает носом.
– О боже мой! Наверное, я похожа на панду. Пойду чуток умоюсь, ладно? И принесу тебе еще пива. Холодного.
– Лады, – отзываюсь я, хотя предпочел бы провести так всю ночь, пусть рука хоть отсохнет.
Я провожаю взглядом Софию, мягко передвигающуюся по спальне, и мне приходит в голову, что в здравом уме она выглядит более жалкой, чем в безумии.
Это я могу изменить. Дайте только месяц. Дайте мне только сегодняшнюю ночь, ради всего святого.
Я только-только поставил серию «Дэдвуда», где у Эла выходит почечный камень, когда кто-то стучит в дверь. Три резких регламентных полицейских стука.
Блин.
* * *
За дверью стоит Ронел Дикон – вся из себя выставленное бедро и легавость; слова такого нет, а напрасно.
– Меня впустил старикашка, – объясняет она, потому что Хонг, наверное, произвел на нее впечатление. – Мудострадатель, знаешь его?
– Угу. Мистер Хонг. Нарушает кровообращение годами.
Надо думать, меня подставили по полной программе, раз Ронел выследила меня, и я надеюсь, что преамбула даст мне подсказку.
Она опрокидывает меня репликой:
– Помнишь, когда мы занялись этим внизу? Вот это было безбашенно!
Я нервно оглядываюсь через плечо. Софии незачем это слышать. Может, мне надо подделаться под ковбойский акцент, чтобы она подумала, будто голоса исходят из «Дэдвуда».
Ага, именно это ты и должен сделать. Пусть твоя психованная подружка подумает, что телик говорит о ней.
Так что вместо того я впускаю ее в прихожую.
– Ронни, в чем дело? У тебя что-то есть на Эдит? Ты пришла не затем, чтобы предаваться воспоминаниям. Мля, ты едва упомянула мне об упомянутой безбашенной ночи, когда я спасал тебе жизнь пару раз.
Я решил, что стоит подлить в коктейль жизнеспасительный фактоид. Кто его знает, вдруг у детектива Дикон есть чувствительное местечко, которое я просто пока не нащупал.
Ронни прислоняется к стене, и темно-синий плащ свисает, как накидка. Она так небрежна, что я начинаю тревожиться всерьез.
– Ага, я помню ту ночь, Дэнни. Ты очень старался, должна признать. Все жентельменские ласки и прочая муйня, но назавтра утром твоя подружка звезданула меня сковородкой.
– Это было блюдо для лазаньи, – поправляю я. – А кому врезали сковородой, так это был Хитрый Койот.
Ронни улыбается, и зубы ее в полумраке, как хищный «Тик-Так».
– Ты прозевал суть, Дэн. Сука уложила меня, так что расплата только ждала своего часа.
Она пришла за Софией.
Ненавижу повторять штампы, но все это вызывает у меня дурные предчувствия. Ронел не пришла бы сюда лично, если бы речь не шла о каком-нибудь престижном задержании, а насколько мне известно, за последние десять лет София покидала апартаменты лишь дюжину раз, так что же за чертовщину она натворила? Неужто Зеб втянул ее во что-то, когда они вместе совершали его визиты?
– В чем дело, Ронни? Если это какая-нибудь грошовая туфта, сделай мне одолжение, забудь.
Ронни выпрямляется, запустив большой палец за кобуру на бедре и вытолкнув пистолет.
– Убийство один – не грошовая туфта, Макэвой. Думаешь, я работаю допоздна из-за штрафов за парковку?
Убийство первой степени? Первым делом мне приходит в голову, что у Эвелин была какая-та запоздалая реакция на удар молотком. Такое возможно.
– Убийство? О чем это ты? Кого София могла убить?
– Тебя, Дэн, – ухмыляется Ронел. – Ну, знаешь ли, не тебя тебя. Тебя Кармина.
В ответ вложено очень многое, и мне требуется добрая секунда, чтобы его распутать.
– Ты говоришь, что София убила своего мужа?
– Настоящего, к счастью для паренька Дэнни Макэвоя.
Я ошеломлен. Отчасти откровением, но главным образом тем, что не очень в нем сомневаюсь.
В глубине души я всегда знал.
– Кармин мертв? Где его нашли?
Дважды моргнув, Ронни тянет воздух носом, будто собирается плюнуть, и я понимаю, что в деле у нее дыра.
– Мы не нашли труп как таковой.
– Нет тела – нет дела. Что за фуфло? Неужто уровень преступности упал настолько, что у тебя появилось время хаяться муйней со сплетнями?
Обычно я не осыпаю легавых отборным матом, но Ронни должна знать, насколько я против этого.
– Эй, Дэн, последи за языком. То, что я могу надрать тебе задницу, вовсе не значит, что я не долбаная леди. Comprendé?
Я ничуть не раскаиваюсь.
– Ну а чего ты ждала? Ввалилась сюда в мой выходной вечер и швыряешься обвинениями в убийстве без трупа… Я думал, мы почти подружились, Ронни.
На заднем плане мое сознание отмечает, что у меня осталось где-то полминуты, чтобы разобраться.
– Дело есть дело, Дэн. Я прежде всего полицейский и не позволю убийцам разгуливать на свободе.
Я нацеливаю на Ронни палец, но не тычу в нее.
– Это домогательства, вот что это. Почему ты вообще открыла это дело двадцать лет спустя? Потому что она приложила тебя сковородой?
– Блюдом для лазаньи.
Теперь я вижу, что когда тебя поправляют, это раздражает.
– Знаешь что? У тебя нет ордера, чтобы являться сюда, плюс ты вычеркнута из моего рождественского списка. Так почему бы тебе не закончить рабочий день к чертям или полезть в драку с настоящими преступниками?
Улыбка Ронни ни капельки не меркнет, и я понимаю, что у нее, должно быть, что-то есть. И от этой мысли у меня начинает сосать под ложечкой.
Софии ни за что не выжить в тюрьме. Дьявол, да она и суда не переживет.
– Мне надо знать, что у тебя есть.
Ронел идет вперед, и я должен либо отступить, либо стоять стеной.
Да пошло оно все! Я остаюсь на месте, приказав позвоночнику выпрямиться. Эта женщина однажды уже угрожала отстрелить мне причиндалы, и отголоски того пронзительного момента по-прежнему прошивают меня всякий раз, когда она вторгается в мое пространство.
– Скажи, Ронни.
– Я не должна говорить тебе ни хрена, шпак.
– Ты не смеешь сюда входить.
– Ты здесь не жилец, дорогой. Отойди.
– Тебе нужны как минимум веские подозрения, иначе дело рухнет в суде.
Эбеновое лицо Ронни светится, и я понимаю, что сыграл ей на руку.
– Веские подозрения? Пожалуй, можно сказать, что одно из них у меня есть. – Вытащив свой «Айфон», она открывает приложение «Звуковые файлы». – Это звонок на 911. Пришел вчера ночью, все линии были заняты, так что он ушел на запись. Мы записываем их все. СОП. Ты ведь знаешь, что это значит, правда, солдатик?
Я испытываю страстное желание схватить телефон и растоптать его вдребезги. Но эти телефоны – крепкие ублюдочки, так что скорее всего я лишь опозорюсь, а то и сломаю стопу или подошву.
Стопу или подошву. Я умора.
Я знаю, что выслушаю это сообщение, но не хочу этого. Вопреки тому, в чем уверял нас Морфеус в своей речи о красной/синей пилюле, постижение истины не освобождает человека, а сказавший правду обычно зарабатывает себе этим койку на ночь в обезьяннике в ожидании встречи с каким-нибудь общественным защитником-молокососом, мучающимся похмельем от высасывания доз «Джелло» из пупка стриптизерши весь вечер. А если этот образ подозрительно детализирован, то лишь потому, что Зеб пару раз применял ко мне свое право на телефонный звонок.
Ронни стучит по экрану кроваво-красным ногтем, и файл начинает проигрываться. Голос тихий и невнятный, но все равно заполняет коридор и просачивается в комнату у меня за спиной.
– Изумительные громкоговорители в этих крохотульках, правда? – говорит детектив Дикон. – Когда я была ребенком, нужно было таскать за собой треклятый бумбокс, чтобы добиться такого же звучания.
Я не включаюсь в дискуссию о качестве динамиков. Вместо того я слушаю, что моя дорогая София сказала «фараонам», когда набрала 911 в жестоком пароксизме депрессии.
– Кто-нибудь должен приехать забрать меня, – говорит голос Софии, затем пауза, и я слышу бульканье виски в горлышке бутылки, пока она отхлебывает. – Я напала на даму с молотком. Можете поверить? Я была королевой красоты. А теперь я с молотком в доску. – Приступ смеха и снова виски. – Быть мною больше не безопасно. Меня нужно посадить под замок. Вы мне не верите? А как насчет этого? Я убила собственного засранца-мужа. О да, я убила Кармина из его собственного пистолета. Стреляла, пока не кончились патроны. Я любила этого человека, а он обращался со мною хуже, чем с собакой. Я застрелила своего мужа и должна отправиться в тюрьму. Там, где я сейчас, хуже быть не может.
Ронни присвистывает. Это уличающий компромат, и он еще не кончился.
– Нет? – продолжает София. – Забудьте о тюрьме. Ежели вы, парни, придете сюда, лучше приготовьтесь пристрелить меня. У меня есть оружие. И порошок сибирской язвы, целый мешок. Так что сперва стреляйте, а вопросы задавайте потом. Я опасна для общества и должна умереть. Эй, парни, вы слушаете? Я буду ждать.
И на том конец.
Сибирская язва? Туфта.
Я решаю поерничать.
– И кто бы это был?
В ответ Ронел Дикон лишь смеется, и я ее не виню.
– Ага. Как угодно, Дэн. Так что двигай. У меня здесь дело.
– Это не София, ты сама так думаешь.
Ронел встряхивает кистями – широко известный предвестник полицейского произвола.
– Я знала, кто это, с самого начала, Дэн. Так что осведомилась насчет Кармина Делано. Мерзкий субъект, мелкий банчила с притязаниями на сутенерство. Оказывается, избивал твою подружку в говно годами, прежде чем сорваться. Его машину нашли в Вайлдвуде у причала. Немного крови, но ничего столь уж подозрительного. Все думали, что Кармин смылся с одной из своих многочисленных подружек. Теперь же похоже на то, что твоя милая София нашпиговала его свинцом, помыла машину и свалила его в океан. Теперь я возьму ее и прогоню анализ ДНК всех «топляков» того периода. Как я понимаю, заявление о сибирской язве было бреднями.
Голова у меня идет кругом. Что, черт возьми, стряслось с «Дэдвудом»? Это было всего две минуты назад?
Я хочу защитить Софию, но не знаю, что предпринять. Кулаками или язвительными остротами эту проблему не прогонишь.
Если только не удариться в бега. Я мог бы повязать Ронни, и мы рванули бы в Канаду.
Дикон читает эту мысль у меня по глазам.
– О нет, и не думай удирать, – скептически бросает она. – Думаешь, после этой чуши о сибирской язве я пришла одна? Снаружи меня прикрывает пара парней. Сил внутренней безопасности тут нет лишь потому, что я их убедила, что твоя женщина юродивая.
– София не юродивая! – лепечу я. – У нее есть проблемы, и мы над ними работаем.
– Проблемы? Ты сам-то слышишь, что сказал, Дэн? Будто дерьмовая реклама валиума или в том же роде. Хочешь зачитать мне сейчас побочные эффекты? Нет, лучше я тебе скажу. Вследствие побочных эффектов свиданий с Софией Делано ты можешь притворяться, что видишь дерьмо, которого на самом деле нет, наблюдать, как она нападает на офицеров полиции, и выяснить, что полоумная миссис Делано вогнала в жопу своего засранца-мужа полдюжины патронов. – Ронел хлопает в ладоши в восторге от собственной речи.
– А у тебя в душе есть подлость, – говорю я ей, как отвергнутый влюбленный. – Я знал, что ты твердая, Ронни, и прямая как стрела. Но из этого ареста ты намерена выжать все унижения до капли. Ты и вправду надеялась, что я буду здесь?
Ей хватает приличия чуть зардеться.
– Просто уйди с дороги, Дэн. У меня лишь одни наручники, или я возьму тебя за воспрепятствование.
Ради любви люди творят всякие глупости, так что я говорю:
– Я тебе не препятствую. Пока.
Ронни приподнимает брови:
– Ты серьезно? Хочешь ввязаться из-за помешанной?
Кровь у меня уже бурлит, так что голос рассудка в моей голове не громче комариного писка.
– Ага, хочу ввязаться. А София не помешанная.
И тут, как по команде, слышу тихий голос у себя за спиной. Каждое слово истекает отчаянием.
– Нет, Дэниел. Я помешанная. Помешанная на всю голову.
София подошла сзади в носках, так что я ничего не слышал. Было время, когда мышь не могла подкрасться ко мне незаметно, но я уже старею, и чувства у меня такие же потрепанные, как эмоции.
– Нет. Нет, дорогая. Ты говоришь не то, что думаешь. Ты помнишь вещи, которые не случались, но ничего такого, что мы не могли бы поправить.
Глядя на нее, стоящую там, такую опустошенную, лишенную сияния, окружавшего ее, когда она была девушкой, и угашенного этим чудовищем Кармином, я осознаю, что процентов на 60 верю, что она невинна, а остальным 40 процентам насрать.
Чего бы то ни потребовало, эта женщина будет счастлива.
– Я здесь, София, – говорю я, загребая ее в объятья, и она кажется меньше, чем всего несколько минут назад. Радикальный план потери веса: «Выработайте психоз и склонность к смертоубийству и смотрите, как фунты тают на глазах».
– Мы справимся, – приговариваю я. – Я не ухожу.
– Трогательно, – замечает Ронни, уже стоящая в комнате, запустив большие пальцы в шлевки ремня.
Я бросаю на нее ядовитый взгляд.
– Эта сцена доставила вам то наслаждение, на которое вы рассчитывали, детектив?
Ронел хмурится:
– Нет, вовсе нет, Дэниел. Я тут закрываю «висяк», что должно увенчать меня лаврами, а ты вызываешь у меня чувство, будто я застрелила эту клизму Кармина своей рукой. Ты разве не знаешь, что злорадство – одна из завлекаловок этой работы?
Я прижимаю Софию покрепче:
– Извини, что обоссал тебе день славы, но это и есть персона, о которой мы говорим.
София хлопает меня по груди:
– Кармин тоже персона. Если я ему что-нибудь сделала, то должна за это ответить.
Я не вижу никакого способа избавить Софию от визита на Полис-плаза для допроса. И показываю Ронни указательный палец.
– Только дай мне секунду, лады?
– Я дам тебе аж десять, зануда. А потом вызываю подкрепление.
София отшатывается от меня:
– Ты должен отпустить меня, Дэн.
Я хватаю ее за плечи, глядя ей глаза в глаза:
– Ладно, дорогая. Тебя посадят в машину и отвезут в город для допроса. На самом деле они просто шарят впотьмах, потому что у них нет ничего, кроме телефонного звонка пьяной биполярной женщины, которая даже ничего об этом не помнит. Не говори ни слова, пока я не привезу туда адвоката, но даже после этого вся твоя история – «Я не помню». Уяснила?
– Я не помню, – повторяет София, а затем пытается выдавить из себя отважную улыбку.
Сердце у меня падает. София будет говорить все, что я велю, пока дверь комнаты для допросов не захлопнется за ней, и тогда она скажет все, что велит ей депрессия. Я чувствую, как конечности у меня покалывает, а периферию зрения поглощает тьма, и на секунду понимаю отчаяние Софии.
– Всё в порядке, малыш, – говорит она, поднимая руку, чтобы погладить меня по щеке. – Так оно лучше.
Ронни похлопывает по своим наручникам, и я понимаю, что мое время истекло. Если я не отпущу Софию прямо сейчас, кандалы будут извлечены и подкрепление ринется вверх по лестнице.
– Только продержись до меня, дорогая, – прошу я, чувствуя, что более готов расплакаться, чем когда-либо. – Продержись до моего подхода.
– Продержусь, Дэн, – обещает она, и я понимаю, что все кончено. Теперь она подпишет договор с дьяволом, только бы напроситься на наказание, которого она, по мнению ее расстройства, заслуживает.
Ронни берет Софию за запястья и мягко увлекает от меня, когда я замечаю фигуру у двери, и мое кельтское шестое чувство уведомляет меня, что сейчас все усугубится.
Куда уж к чертям тут усугубляться?
* * *
Мужик в дверном проеме выглядит так, будто его уделали в говно обезьяны. Волосы с одной стороны взъерошены, а с другой уложены в безупречную челку. На нем лазурный костюм с самыми натуральными золотыми эполетами – то ли ретро, то ли жестокое опережение вихляний моды, – а его мясистую верхнюю губу украшают усы а-ля Принс, извивающиеся в такт его тяжелому дыханию. Физически он особой угрозы не представляет, разве что вцепится мне в рожу и задушит своим пивным духом, но почему-то вид этого сального субъекта гасит последнюю искорку надежды, которую я пестовал, что сегодня дела могут обернуться к лучшему.
– Чё тут, черт возьми, творится? – Это первое, что изрыгает его рот с невероятным апломбом, будто он король той горы, на которой сидит, а вовсе не коротышка с гнусными волосенками и еще более гнусным костюмом. Затем он видит Ронни и металлические блики у нее на поясе, и все разительно меняется. Парень вытягивается в струнку и упирается взглядом в пол. Мгновенное и безоглядное подчинение.
«Бывший зэк, – осознаю я. – Да притом не такой уж бывший».
Я бросаю взгляд на Софию – глаза у нее распахнуты, будто она видит второе пришествие Элвиса и дышит часто-часто; такие вздохи – музыка для ушей любого мужчины.
И тут до меня доходит.
Господи, нет! Этот огрызок не может им быть. Я верю в совпадения, но это уж чересчур для совпадения. Это треклятое чудо.
Детектив Дикон берет ситуацию в свои руки.
– Что вы здесь делаете, сэр? Здесь осуществляется арест.
Огрызок не поднимает глаз.
– Я здесь живу, офицер. Это моя квартира.
Ронел смеется:
– Вы меня разыгрываете, правда? Вы Кармин Делано?
– Так точно, офицер, – говорит он, и от этих трех слов София для меня потеряна. Все труды последних лет смыты, как не было. Она отстраняется от моих объятий.
– Кармин. – София протягивает руки к этому типу, истязавшему ее годами. – Кармин, малыш…
Тип на миг вскидывает глаза на нее и трясет головой.
Не сейчас, говорит движение. Подожди, пока коп уйдет.
Недоносок все эти годы сидел в тюрьме. Не на том свете, а за решеткой.
Ронни нелегко примириться с таким головокружительным совпадением.
– Вы Кармин Делано? – снова спрашивает она. – И явились тютелька в тютельку в этот миг. Невероятно.
– Я только пришел к себе домой, офицер, – мямлит человек, претендующий на роль пропавшего мужа Софии, явившегося домой как раз в тот момент, когда его жену собирались упечь за его убийство.
Ронни узнает тюремную дисциплину с первого взгляда.
– Покажите мне руку, осужденный, – приказывает она, и Кармин без колебаний роняет свою дорожную сумку и закатывает рукав, обнажив предплечье, покрытое чернилами.
– Тюремные татуировки, – констатирует Ронни. – «Арийское братство». Мои любимчики. Когда вышел?
– Две недели, – угрюмо бурчит Кармин. – Отбыл двадцатку от звонка до звонка без УДО.
– Где?
– Истхэм, Хьюстон.
Ронни присвистывает.
– Свиноферма? Там муйней не хаются. Есть документы?
Вытащив из кармана кителя конверт, Кармин протягивает его Ронни.
– Только справка об освобождении.
– Поведайте мне, как вы угодили на «Ферму», мистер Кармин Делано, – велит Ронни, изучая бумаги.
– Вооруженное ограбление, офицер. Направлялся в Мексику и поиздержался.
– Вы кого-то убили, Кармин?
Тот переминается с ноги на ногу, как виноватый школьник перед кабинетом директора.
– Мужик в банке помер. Старик. Сказали, сердечный приступ.
Ронни сует бумаги в конверт.
– Значит, без УДО. Вам повезло, что не кончили с иглой в окружении зрителей.
– Да, мэм, – соглашается Кармин, но на Ронни его вежливость впечатления не производит.
– Мэм? Вот уж не думала, что люди из «Братства» зовут людей вроде меня «мэм». Ты не заметил, какого я цвета, сынок?
– Я только старался выжить, офицер.
Детектив Дикон шлепком припечатывает бумаги к груди Кармина. Крепко.
– Ага? Что ж, это фуфло насчет превосходства тут не катит. Твоя рожа теперь в моем лексиконе, Делано, так что уповай, чтобы никто не совершил никаких преступлений на почве ненависти, потому как если что, я приду прямиком по этому адресу. Уяснил?
– Абсолютно, офицер. Эти дни для меня позади. И я собираюсь свести эти тату лазером.
– Хорошо. Вот Дэниел знает косметического хирурга. Не самого надежного, зато дешевого. – Она оборачивается к Софии: – А вы! Хватит отнимать время у полиции своими признаниями под градусом. В следующий раз я найду, в чем вас обвинить.
С равным успехом Ронни может находиться в другом измерении, София ее попросту не замечает. Мне знакомо это чувство.
Дикон прикрывает полой плаща оружие, значок и наручники.
– Похоже, на тебя тут ноль внимания.
Я оборачиваюсь к Софии, чтобы проверить, так ли это. А не следовало бы, потому что я для нее сейчас невидимка. Она меня даже не узнает.
– Кармин, милый, – говорит она и, могу поклясться, источает сияние. – Я знала, что ты вернешься. Я знала, что ты меня любишь.
– Я мечтал о тебе каждую ночь, София, – отзывается он, и они тянутся друг к другу, как собаки, рвущиеся с поводков. – Даже когда меня опускали, я думал о тебе.
Опускали?
Это должно разрушить очарование, но нет.
– Бедный малыш, – воркует она. – Тебе делали больно?
Ронни дает тычок мне в плечо.
– Подвезти, солдат? Или ты собираешься докатиться в клуб на пятом колесе, которым стал?
Я хватаю DVD-бокс «Дэдвуд» с кофейного столика, будто последний ошметок своей гордости. Диск по-прежнему в плеере, но пусть уж там остается.
– Можно сесть вперед? – спрашиваю я, надеясь, что нижняя губа у меня не дергается.
Я шагаю к двери, будто в свинцовых ботинках, на каждом шагу ожидая от Софии хоть словечка.
Прощай, спасибо.
Хоть чего-нибудь.
Но от нее ни звука. Она больна, я знаю, и прикована к этому человеку geasa, однако от этого мое сердце не становится менее разбитым.
Вот так я и покидаю сцену.
Когда дверь за нами закрывается, я слышу топоток ножек Софии, бегущих по паркету в объятья Кармина.
Мой телефон чирикает, и я проверяю, что там.
Каннибализм – не единственный способ жрать людей живьем. Любовь не менее эффективна.
Я чуть ли не оглядываюсь, чтобы убедиться, что Саймон Мориарти не следит за мной.