В 1793 году на Корсике партия, к которой с недавних времен принадлежат Бонапарты, терпит поражение, вроде бы окончательное. Во всяком случае для Бонапартов окончательное, семейный дом в Аяччо разорен, Бонапарты вынуждены эмигрировать во Францию. Семья устраивается в Марселе, а Наполеон Бонапарт отброшен обстоятельствами к самому крайнему политическому флангу, в лагерь якобинцев.

Тогда-то, летом 1793 года, Наполеоном был написан памфлет «Ужин в Бокере». Посвященный событиям федералистского мятежа жирондистов, он и сегодня читается, как злободневный.

Автор утверждает, что он сам несколько дней назад ужинал в трактире и прислушивался к спору между сторонниками Парижа и федералистов, которые в тот момент держали в своих руках Марсель. Послушаем спорщиков:

Наша армия в Эксе; на смену прежним прибыли три хороших генерала; в Марселе набирают новые батальоны, у нас новый корпус артиллерии, несколько орудий 24-го калибра: вскоре мы будем в состоянии взять Авиньон…

Всё это говорят, чтобы увлечь вас в пропасть, которая с каждым мгновением углубляется и которая поглотит, быть может, самый прекрасный город Франции, город, более других отличившийся своими заслугами, но вам говорили также, что вы пройдете через всю Францию, что вы будете задавать тон Республике, а первые же ваши шаги обернулись поражением; вам говорили, что Авиньон может долгое время сопротивляться 20-тысячной армии, а им в двадцать четыре часа овладела одна колонна войска без осадной артиллерии; вам говорили, что весь Юг поднялся, а оказалось, что вы одни… У вас было 3600 человек; добрая половина из них рассеялась; Марсель и еще кое-какие беженцы из департамента могут дать вам 4000 человек; это еще много! Значит у вас будет 5000–6000 человек, действующих несогласованно, разъединенных, необстрелянных… У вас есть орудия 24-го и 18-го калибра, и вы считаете себя неодолимыми? Вы держитесь расхожего мнения, однако сведущие люди скажут вам, а печальный опыт вскоре покажет наглядно, что хорошие орудия 4-го и 8-го калибра не менее эффективны для ведения войны на открытой местности, а во многих отношениях предпочтительнее…

Вы слишком торопитесь и пугаете меня; я согласен, что обстоятельства критические; возможно, и в самом деле о положении, в котором мы оказались, думают недостаточно; но признайтесь, что в противовес у нас есть еще огромные ресурсы.

Вот что значит гражданская война; не зная друг друга, один поносит, ненавидит, убивает другого… Аллоброги?.. Кто они такие, по вашему мнению? Африканцы, жители Сибири? Да! Отнюдь, это ваши соотечественники, провансальцы, жители Дофинэ, савояры; их считают варварами, потому что они носят иностранное имя. Стоит назвать вашу армию Фокейской фалангой, и на ее счет можно было бы распространить какие угодно выдумки.

Чем подчиниться подобным людям, мы скорее пойдем на последнюю крайность, мы предадимся врагам; мы позовем испанцев. Нет народа, характер которого меньше соответствовал бы нашему, нет и более ненавистного. Судите же о злобе людей, которых мы опасаемся, по той жертве, которую мы принесем.

Поверьте мне, марселец, стряхните иго небольшого числа негодяев, которые ведут вас к контрреволюции, восстановите у себя законную власть, примите Конституцию, возвратите свободу представителям, пусть они отправятся в Париж ходатайствовать за вас. Вы были введены в заблуждение; это не новость, что кучка заговорщиков и интриганов так поступает с народом. Во все времена доверчивость и невежество толпы становились причиной большинства гражданских войн.

Эх, сударь, но кто установит у нас порядок! Беженцы, которые прибывают к нам со всех концов департамента? Но они заинтересованы в отчаянных действиях. Те, кто нами управляет? Но не в таких ли же они обстоятельствах? Народ? Он частью не сознает своего положения, ослеплен, доведен до исступления; другая часть его обезоружена, находится под подозрением, унижена. Итак, с глубокой скорбью я вижу безысходные несчастья…»

Читателям понятно, что этот памфлет сегодня изучают не только из-за его автора: это ценный источник по истории (прежде всего военной истории). Но если говорить о его авторе, то стоит заметить, что для молодого Бонапарта главное и решающее – это соотношение сил, ибо «победа все спишет». Он не верит в победу федералистов – и его симпатии явно склоняются на сторону центральной власти.

Здесь же уместно вспомнить упоминавшееся нами выше «Письмо Буттафьочо» – политический памфлет, обращенный к корсиканцу, политическому противнику Бонапарта (оно было написано несколько раньше). Смешав своего врага с грязью, Бонапарт восклицает в заключение: «О Ламет! О Робеспьер! О Петион! О Вольней! О Мирабо! О Барнав! О Бальи! О Лафайет! Этот человек осмеливается сидеть рядом с вами!..»

Названный список весьма красноречив: Бонапарт перечисляет в качестве достойнейших всех видных представителей Учредительного собрания, но исключительно левого, даже по тем временам крайне левого, крыла.

Это явное свидетельство политических симпатий Бонапарта на тот момент. И поскольку уж зашла речь об этих людях, стоит сделать маленькое отступление и еще раз напомнить об их дальнейшей судьбе.

Робеспьер и Петион в тот момент были близкими союзниками и единомышленниками. Однако их пути разойдутся: Петион окажется в стане жирондистов, будет объявлен возглавляемыми Робеспьером монтаньярами вне закона и погибнет, скрываясь в лесах и растерзанный волками. Барнав, один из самых популярных в 1789 году политиков Франции, также погибнет на гильотине в том же 1793 году, как и Бальи, принимавший присягу в величайший из дней Революции – знаменитую «Клятву в зале для игры в мяч». Робеспьер, в свою очередь, падет через несколько месяцев, в термидоре II года, или, иными словами, в конце июля 1794-го.

Судьбы других сложились несколько благополучнее. Мирабо умер молодым, но на вершине славы и в своей постели. Вольней – ученый, просветитель и атеист – при Наполеона стал графом Империи, при Реставрации – пэром Франции и умер в 1820 году, в почтенном для тех времен возрасте 63 лет. Наконец, Лафайет и Ламет (оба участники американской Войны за независимость) в 1792 году вынуждены были бежать из революционной Франции для того, чтобы попасть в австрийскую тюрьму, но отделались сравнительно дешево, позже вернулись во Францию, причем Лафайету еще суждено было сыграть немалую роль в драматических событиях «Ста дней» (1815 год) и в Июльской революции 1830 года. Вернемся, однако, к Бонапарту.

До поры до времени его ставка на якобинцев себя оправдывает. И вот поздней осенью 1793 года он участвует в осаде захваченного роялистами Тулона. Предложенный им план взятия удачен, Тулон взят, сам же Бонапарт произведен в генералы. Более того: он замечен представителем Конвента, молодым Огюстеном Робеспьером, братом Максимилиана. Это уже отличное начало карьеры, позже многие честолюбцы искали «свой Тулон».

Но… наступает 9 термидора. Оба Робеспьера – Максимилиан и Огюстен – гибнут на гильотине, якобинцы терпят сокрушительное поражение. Генерал Бонапарт, как «человек Робеспьера», тоже оказывается под подозрением, через неделю после переворота он арестован. Впрочем, еще через неделю его выпускают, но карьера, так хорошо начинавшаяся, видимо, непоправимо испорчена.

В течение года Бонапарт не у дел. Худой, как щепка (по его собственным словам), болезненный молодой человек бродит по Парижу, обивает пороги тех, от кого зависит его возможное назначение, ничего не достигает и подумывает о том, чтобы уехать в Константинополь, там французские военные советники в цене.

Зато для Сийеса (судьбы этих двоих постоянно шли в противофазе) 9 термидора стало спасением.