Глава 11. Новый Иерусалим

Сразу же после победы в конце октября 1612 г. ответственность за Россию взяли военачальники князья Пожарский и Трубецкой (деятель первого ополчения, соединившийся с Пожарским). Первейшей, важнейшей своей задачей имели они восстановление Царской власти. Немедленно был объявлен созыв Всероссийского Земского Собора. Но кого призвать на царство? Сложность вопроса была уже в том, что «семибоярщина» успела ещё в 1610 г. присягнуть королевичу Владиславу и потому Польша считала Московский Престол «своим». В 1613 г. Собор состоялся. На нем были выборные от 50-ти городов России, от всех основных сословий, и предстоятели Церкви, так что вполне справедливо он объявил себя Великим Церковным и Земским Собором. Думали и говорили о Владиславе (но отвергли), о шведском королевиче Филиппе, которого предложил Новгород под давлением шведов, в то время его захвативших, о принце Священной Римской Империи Рудольфе Австрийском. Но скоро постановили не брать никого из инославных и инородных, а поставить Царём своего, из русских. Предложили ряд своих князей, как бы для выбора. Но Государей не выбирают! И Собор, даже Земский не может являться источником власти. Царство – призвание Божие, Собор должен определить законного Царя и призвать его. Так именно тогда и случилось смотрением Божиим. Неожиданно для руководства Собора и членов его стали поступать предложения призвать на царство Михаила Феодоровича Романова, которого предлагал, как мы знаем, ещё Патриарх Гермоген. На удивление всем никаких сильных возражений это не встретило! Собор с редким единодушием предложение это принял. Романовы через Царицу Анастасию, первую жену Ивана IV, были в родстве с Рюриковичами. Знаменитый Феодор Никитич Романов, отец Михаила, приходился двоюродным братом покойному Государю Феодору Ивановичу. Феодора Никитича знали давно и любили, помнили, как пострадал он от Годунова, так что на царство призвали бы, скорее всего, его. Но он, как мы помним, был насильно пострижен в монашество, стал к тому времени уже митрополитом Ростовским. И к тому же в России в те дни его не было, он был вместе с другими послами из-под Смоленска увезен Сигизмундом в Польшу, где находился в плену. Выбор падал на родного сына его Михаила. О нем было известно как о доброй отрасли доброго рода Романовых, человеке благочестивом и светлом, и уже достаточно взрослом (16 лет). Он был лучшим из всех, имевших в России родство с древней царской династией. В 1612 г. Михаил вместе с матерью инокиней Марфой был в плену у поляков в Кремле. После изгнанья захватчиков он удалился в свои родовые сёла в Костромских пределах. Там хотел до него добраться какой-то польский отряд. Но простой русский крестьянин Иван Сусанин, взятый проводником, завёл отряд этот зимой 1613 г. в непроходимые дебри лесов костромских и погиб вместе с поляками. Подвиг этот давно и достойно прославлен. Мы заметим лишь то, что поступок Ивана Сусанина обнаруживал, как почитали в народе Мишу Романова! Предупрежденный о том, что поляки ищут его погубить, он вместе с матерью укрылся за крепкие стены Ипатьева монастыря близ Костромы. А тем временем Великий Церковный и Земский Собор разослал срочно посланцев по всем городам России узнать у народа, согласен ли он, чтобы Царём стал на Русской Земле Михаил Романов. И оказалось (тоже на удивление!) что везде в Великороссии согласны призвать на царство его. Это был поистине свободный выбор всей Русской Земли! От Собора в Ипатьевский монастырь пошло большое посольство. Слезами и стоном встретила мать Михаила весть о том, что сына её призывают на царство, и ни за что не хотела на это его отдавать! Марфа (Мария) помнила, что сотворили Царевичу Димитрию, её семейству, Василию Шуйскому (свергнутый, он был насильно пострижен в монашество, увезен в Польшу, где и скончался). Люди в России, по слову монахини Марфы, так «измалодушествовались», что нельзя давать им на царство доброго Мишу. Юный Михаил Федорович слушаясь матери и любя её, не проявлял никакого желания стать Царём!.. Но когда посольство сумело достаточно показать, что избранье его есть поистине всенародное, всероссийское желание, мать и сын согласились, смирившись с таким избранием как особым Промыслом Божиим, что и было истинно так!

Великий Церковный и Земский Собор 1613 г. в особой Уложенной грамоте определил поставлять Царями в России только лиц из Дома Романовых из рода в род, до скончания мiра, не желать никого из других в Цари, а тот, кто стал бы противиться этому определению (будь то Царь, или Патриарх, или любой иной человек), да будет проклят и отлучен от Святыя Троицы. Члены Собора, конечно, имели ввиду крепость и спокойствие государства, чтобы не было больше смут и шатания в связи с престолонаследием, чтобы ни у кого не возникало соблазна своевольно захватить Царский Престол. Никому из православных русских людей – членов того Собора тогда, в 1613 г., и в голову не могло придти, что в известном своим благочестием роде Романовых в будущем может явиться Царь – отступник от Православия, попирающий всякое благочестие, и тогда буква Уложенной грамоты и проклятие (клятва) Собора придет в великое противоречие с целью и смыслом их!..

Михаил Романов был торжественно привезён в Москву и Венчан на Царство при всеобщем ликовании народа. Его отец продолжал томиться в польском плену. В Москве порешили не поставлять пока Патриарха на место замученного Гермогена, но подождать возвращения митрополита Филарета, чтобы поставить Патриархом его.

Как всё-таки дивно водительство Божие над людьми, покорными воле Его! Борис Годунов, отдавая указ насильно постричь в монашество Феодора Никитича Романова, имел в виду навсегда отлучить его от государственных дел именно потому, что тот с юности был к ним очень способен и мог стать даже Царём! Томясь в монастырском заточении, монах Филарет по-человечески страдал и о себе и особенно о судьбе разлученных с ним жены и сына. Он не знал будущего. Тем сильнее были страданья его. Получив свободу после смерти Царя Бориса, Филарет Никитич мог вполне снять с себя монашество (что многие в подобных случаях делали) как насильственно, против воли навязанное ему, что, конечно, противоречит всем Божеским и церковным законам, но Филарет смирился с насилием, приняв его как Промысел Божий повинуясь слову Евангелия не противиться принуждению. И что же мы видим? По прошествии времени он возвращается точно к тому, от чего стремились его оторвать, – к делам государства Российского. Правда, возвращается не как Царь, а как Патриарх и как отец Царя (!), но ему предстоит вместе с сыном решать всё важнейшее в государстве, используя весь свои прежний мiрской опыт и природные дарования.

В 1619 г. Филарет возвратился из польского плена, был торжественно и со слезами встречен всеми, особенно сыном, и сразу же посвящен в Патриарха, вот и явлен был возрождавшейся Великороссии образ правильных отношении в ней церковной и царской власти! Они должны быть отношениями искренней, сердечной любви, как любовь между кровным отцом и сыном. Патриарх Филарет был почтен наименованием «Великого Государя», каковое в России имели только Цари (патриарх же назывался «Великим Господином»). Отец-Патриарх помогал сыну-Царю управлять государством, сын-Царь помогал отцу-Патриарху строить дела церковные. Положение исключительное и небывалое в истории Церкви (не только Русской)!

Государь Михаил до возвращения отца из плена решился на дело, дотоле тоже невиданное. Он не распустил Земский Собор, призвавший его, но оставил как постоянно действующий и с ним решал все значительные дела. С одной стороны, это говорило о новом самосознании Государя. Царь Михаил уже не потомственный удельный Князь Московский, властвующий и над другими великороссийскими землями, в прошлом – тоже удельными, а избранник всей Великороссии, всех её городов и земель. Отсюда и стремление править в совете со всей Россией в лице Земских Соборов. Это значило, с другой стороны, что князья и бояре утратили прежние положение и значение. Поначалу, правда, семейство бояр Салтыковых, родственников матери Царя, возымело большое влияние, но с прибытием Филарета Никитича влияние их было прекращено. Боярская дума продолжала существовать, и в ней, как всегда, заседали князья и бояре. Но теперь все они оказались как бы вдали от Престола, не имея возможности быть «в совете» с Царём постоянно. Царь правил «в совете» с немногими очень близкими людьми Земским Собором. Так теперь стало осуществляться правление Государей в совете с Землёй. То, что не удалось с помощью казней и козней при Иване IV и Годунове (отстранение от власти боярства) произошло как бы само собою и мирно при первом Романове. Как видим, это не было совершенным лишением знати всяческих прав и участия в царских делах. Посему родовитая знать постоянно старалась потом вернуть себе видное положение, что ей часто и удавалось. Так что очень больной и тяжелый вопрос отношений Царя и его окружения остался вопросом, не решенным в России вплоть до прекращения в ней самодержавной власти. Однако, начавшаяся с Царя Михаила опора наших Царей не на боярство, а на Земские Соборы составляет особенность ХVII-го столетия и указывает на возможный новый путь бытия государства, который готов был принести очень большие плоды.

Правление Государя Михаила Федоровича, несмотря на трудности последствий Смутного времени и иные невзгоды, было на редкость благополучным. Закончились споры со шведами. Новгород был возвращен России, но она теряла побережье финского залива и ряд важных своих городов. Отражены были попытки Сигизмунда и Владислава военной силой «вернуть» себе Московский Престол (Польша потом и совсем от него отказалась). Русские казаки захватили у турок Азов и посрамили большое турецкое войско знаменитым «Азовским сидением», когда несмотря на великое превосходство в силах турки не смогли взять у них эту крепость. Только трудности внутреннего положения государства побудили Царя Михаила приказать казакам оставить Азов (большую войну с Оттоманской империей Россия тогда выдержать ещё не могла). Продолжалось успешно освоенье Сибири. И не только военно-хозяйственное. Стараниями обоих Великих Государей – Патриарха и Царя – учредилась епархия Православной Церкви в Тобольске, началось просвещение истинной верой народов Сибири. Но, естественно, главной заботой было тогда возрождение жизни народа Великороссийского. Рядом мер укрепили разорённое земледелие и землевладение коренных великорусских земель. Покрепче пришлось прикрепить российских крестьян к земле. Но вместе с этим они избавлялись от многих злоупотреблений помещиков и иных властей на местах. Много внимания было уделено защите и укреплению местного самоуправления, снизу доверху, от последней маленькой деревушки до крупного города и «губы» (крупной области). Для оживления торговых и денежных дел были даны многие льготы английским, голландским, немецким купцам. Отношения нашей страны к иноземцам начало возвращаться в верное русло. С одной стороны, как когда-то при Государе Иване III, в России с охотой принимали иноземных учёных и искусных в различных ремёслах и промыслах. Стали использовать в войске иноземных солдат (полки «солдатские», «драгунские», «рейтарские»). По-прежнему царскими докторами были у нас иноземцы, создавшие тогда первую на Москве аптеку. Возникла тогда же в столице знаменитая немецкая слобода, где проживало до 1000 немецких протестантских семей (ибо католиков очень уж не любили). Но, с другой стороны, умственно-духовное влияние иноземцев отсекали настолько решительно, что вся история ХVII-го столетия может быть определена в значительной мере, как история борьбы с Западом. Борьба начинается сразу по возвращении Филарета из польского плена. Там он имел возможность увидеть воочию, что из себя представляет западное христианство. С этим опытом, вернувшись домой и став Патриархом, Филарет Никитич столкнулся с делом о том, как принимать в Православие тех католиков и униатов, которые пожелали его в России принять. Крутицкий митрополит Иона (до Филарета правивший делами церковными) руководствуясь буквой древних канонов и древнерусским обычаем, полагал, что католики и униаты принадлежат к тому перечню еретиков, которые 95-м правилом Шестого Вселенского Собора не подлежат вторичному Крещению при принятии в Православие, но только – Миропомазанию. На это Патриарх. Филарет возразил, что древние правила и обычаи приняты были тогда, когда ереси латинян-папежников ещё «не наросли». Но ныне, в XVII веке, они наросли настолько, что, по слову Святейшего Филарета, «латиняне-папежники суть сквернейшие и злейшие из всех еретиков, ибо они приняли в свой закон проклятые ереси всех еллинских, жидовских, агарянских (то есть мусульманских) и еретических вер и со всеми ... язычниками и еретиками обще все мудрствуют и делают». Так что теперь католики уже подпадают под ту часть 95-го правила, в которой называются еретики, требующие при переходе в Православную Веру второго Крещения. И в личных беседах с Ионой и на Церковном Соборе 1620 г. Патриарх Филарет утверждал эти взгляды. Рассказывал он о том, что сам видел в польско-литовских землях, где его особенно возмущало то, что в одной семье, имея представителей разных церквей, люди молятся вместе перед едой. Это для русских тогда было свидетельством полного отречения от Истины Божией и истинной Церкви Христовой (что действительно так!). Собором установлено было католиков и униатов и даже тех, кто только крещён был униатским священником, или хоть православным, но не в три погружения, крестить вторично. Поначалу Патриарх Филарет с доверием принимал церковно-славянские книги, напечатанные в польско-литовских пределах. Но узнав от киевлян о том, что «Учительное Евангелие» Кирилла Транквиллиона, распространившееся и в России, содержит в себе некие еретичества, он приказал публично сжечь эту книгу в Москве и впредь постепенно изымать из употребления в храмах богослужебные книги литовской печати, заменяя их книгами печати московской. При Филарете весьма оживляется российское книгопечатание и издаётся столько книг, сколько не издано было вкупе за все предыдущие царствования. Патриарх Филарет думал также и об устройстве правильной православной школы в столице, попытался даже её основать. Но дело не сделалось из-за трудности привлечения греческих учителей в Россию, всё же при Печатном Дворе успешно действовала другая школа, готовившая переводчиков с греческого и справщиков книг. Вместе с тем Патриарх Филарет не считал российскую церковную жизнь чем-то совершенным и непогрешимым. Он, как и многие (правда, не все!) охотно принял ряд существенных замечаний Иерусалимского Патриарха Феофана, бывшего в его время в России, и благословил несколько важных исправлений и в книгах и в русских церковных обрядах. К примеру, вместо ошибочного троекратного Причащения мiрян было у нас введено однократное, что соблюдается и по сей день.

В 1633 г. Патриарх Филарет отошел ко Господу, успев назначить преемником власти своей архиепископа Иоасафа, родом из простых служилых людей. Он правил Церковью до 1640 г. После кончины Иоасафа I Патриархом был поставлен Иосиф, родом также из простых горожан (посадских). Оба эти Святейшие Патриархи уже не именовались «Великими Государями», но – «Господинами» и у них с Царём Михаилом уже не было тех тёплых родственных отношения, как с покойным его отцом, но добрые отношения в духе симфонии незыблемо сохранялись, и прежде всего – самим благоверным Царём!

В 1644 г. началось необычное дело сватовства Датского королевича Вольдемара к дочери Государя Михаила Федоровича Ирине. Вольдемар прибыл в Москву в сопровождении протестантского пастора Матфея Фильгобера. Принцу у нас предложили принять Православие и вторично креститься, как положено, в три погружения. Фильгобер и Вольдемар возмутились и начали с русскими пренья о вере. Сказано и написано было с обеих сторон немало. Духовенство наше и книжники, особенно – протопоп Иван Наседка, смогли хорошо обличить неправду протестантизма и доказать истинность Православия. И это – не проходя никаких университетов и особо устроенных школ (кроме начальных). Но Вольдемар упорно держался веры своей. И поэтому династический брак не состоялся. В разгар этих прений 10 июля 1645 г. скончался Царь Михаил Федорович. Вольдемар был отпущен в Данию.

Наследовал Великороссийское Царство сын покойного Государь Алексей Михайлович. Историки усвоили ему прозванье «Тишайший». Трудно сказать, что при этом имелось в виду. Ибо нравом он был довольно «взрывным», отличался и смелостью и упрямством, способен был прибегать к мерам довольно крутым, когда полагал это нужным. Однако при всём том Царь Алексей стремился действительно к миру в особенно «острых» делах, поелику это было возможно. Сие проявлялось особенно в его отношениях с окружением, с теми «сильными мiра», которых он сам же держал в близости к Царскому Трону. Рано в нём появилось вместе с мужеством и малодушие, даже некое двоедушие. Он мог долго скрывать, не показывать своё отношение к человеку, опасаясь поссориться с ним, боясь обидеть его, но потом нежданно «взрывался»... Во многом искусству придворной игры научил его воспитатель, боярин Борис Морозов – человек образованный, умный, хитрый, царедворец по всей натуре своей и «широкий» настолько, что с отличными качествами души и ума у него сочеталось обыкновенное казнокрадство. Государь Алексей Михайлович был на редкость церковен. Он очень любил и до тонкостей знал православное богослужение, так что делал порой замечания церковным чтецам и певцам. Боялся святыни, благоговел перед ней. Обязательно сам зажигал лампадки в дворцовых церквях перед службой. И поэтому очень близко к сердцу имел все дела Русской Церкви, отводя им главное место во всех остальных делах общества и государства. Эти дела (и церковные и государственные) нуждались тогда во многих усовершенствованиях и исправлениях ввиду не преодоленных ещё последствий Смутного времени, в том числе в области нравственной жизни русских людей. Как и его отец, Алексей Михайлович достаточно часто прибегал к созыву Земских и Церковных Соборов в особенно важных делах. Почти с первых же дней его царствования при нём сложился «кружок ревнителей благочестия», как историки это потом называли. В этот кружок входили духовник царя протопоп Стефан Вонифатьевич, боярин Морозов, боярин Феодор Ртищев и сестра его Анна, протопопы Иван Неронов, Аввакум, Логгин, Лазарь, Даниил, диакон Феодор, и некоторые другие. Всё это были очень деятельные, неравнодушные люди, видевшие беды и нестроения в Русской Земле и в Церкви, опасность влияний Запада и искавшие способов всё это исправить и преодолеть. «Кружок» не был государственным или церковным учреждением, просто это были близкие по образу мысли личные приятели Государя, с которыми он любил обсуждать вопросы церковной, духовной и нравственной жизни, потом делая многое в соответствии с этими обсуждениями. Это породило в «ревнителях» немалую гордость, так что они как бы на равных держали себя с Патриархом Иосифом, входя к нему запросто, без доклада, навязывая свои предложения, из-за чего Иосифу приходилось, по слову его, «много терпеть» от них.

Все «ревнители» вкупе с Царём были согласны в одном: для исправления жизни России, народа в целом, нужно прежде всего исправить церковную жизнь, ибо Церковь – душа народа. Нужно сказать, что подобным же образом в те времена мыслили не только «ревнители благочестия» при Царе, но большинство народа, и его решающей массы.

Духовное состояние общества в целом (очень неоднородное!) можно все же увидеть и определить по тем представлениям и устремлениям, которые господствуют в нём, являются общепризнанными. В середине XVII столетия, как и в древности, Великороссийское общество было в целом единой общиной православных оцерковлённых людей. В нём возрождалось (после разбойных страстей Смуты) всеобщее почитание настоящих монахов-подвижников и юродивых Христа ради, как образцов и примеров подлинной, правильной жизни. Настоящее молитвенное смирение и всецелая преданность Богу – это лучшие качества человека в глазах всей Великороссии, к которым все и должны стремиться, от крестьянина до Царя. Недаром и в жизни, в быту все тогда жили единым церковным уставом, – от убогой избы до царевых палат! Все духовные порчи, нарушавшие это единство веры и жизни, как собственные, так и идущие с Запада, старались всячески изживать. Иными словами, Великороссия, ужаснувшись разгула страстей во время Великой Смуты, как бы опомнилась и к середине XVII столетия вернулась к осознанному восприятию себя как духовного «третьего Рима» и «Нового Иерусалима». Рим – столица древнего царства, собравшего много народов, чуть не всё человечество. Подобно сему и Москва в XVII веке нарочито собирает к себе представителей разных народов, которые здесь занимаются строительством, наукой, искусством, ремёслами, медициной. Итальянцы, немцы, греки, армяне участвуют в стройках Кремля, отдельных царских дворцов и церквей. В некоторых дворцах и церквях появляются изображения великих властителей древности – Дария, Александра Македонского, Константина Великого, великих философов – Сократа, Платона, Аристотеля, легендарных Сивилл. Царский Двор обретает особую («рмскую») величавость, пышность, сложность и роскошь. То же можно сказать и о «римском» величии стен Кремля, Китай города. Белого города. В Москву продолжают свозиться святыни (или их образы) всех важнейших земель России. Столица начинает восприниматься по-новому. Мы видели, что в XVI веке у русских, даже у Государя, ещё не было представления о Москве как об обязательной и священной столице. Но в XVII веке не так! Москва – незыблемое средоточие всей Земли и не только Русской... В Москве, наряду с образом Рима, начинают то как бы случайно, то нарочито осуществляться и образы Иерусалима, причём «Иерусалима нового», по Откровению Иоанна Богослова, как грядущего Царства Небесного, насколько описан он в Откровении (Апокалипсисе). Так, Спасская башня Кремля строится высотой в 144 локтя, в царском саду в Замоскворечье создаются 144 фонтана. Стена Скородома включая часть стен Кремля имеет по трое ворот на каждую сторону света, и Москва имеет равные размеры с Юга на Север и с Востока на Запад.

Большое распространение получают рисованные и типографски печатные изображения Рая, Небесного «вертограда» и Нового Иерусалима. Москва в это время – единственный город России, который в развитии достиг полного круга (а круг – символ вечности). Утверждается обычай совершать в Вербное воскресение торжественные крестные ходы из Кремля в храм Василия Блаженного, к приделу Входа Господня в Иерусалим при огромном скоплении народа на Красной площади, что даже по отзывам иностранцев означало для русских образ входа верных в Царство Небесное. Так что Красная площадь окончательно обретает значение как бы храма без стен (под открытым небом), что соответствует Апокалипсису, где Иоанн Богослов говорит, что «храма (он) не видел у них» (жителей Иерусалима небесного), ибо храм для них – Сам Господь Бог и Агнец (то есть Христос). Впрочем в иных местах Апокалипсиса описывается именно некий таинственный «храм», отверзающийся «на небе» и служение, происходящее в нём, что удивительно соответствует алтарю православного храма земного. Поэтому образом этого «храма небесного» становится собор Покровский (он же Троицкий, он же Василия Блаженного). Во всём этом было нечто такое, что делало не Россию, а Москву, как город великого православного Государя, «Третьим Римом» и «Новым Иерусалимом». Но до времени этого не замечали.

Восточное духовенство, приезжая в Москву, настойчиво говорило Алексею Михайловичу, что он «второй Константин», Царь всех Православных народов и ему надлежит освободить их всех от владычества турок и воцариться не только в России, но на всём Православном Востоке и в Греции! Говорилось также немало о том, что Россия – преемница и древнего Византийского царства и духовно – Святой Земли Палестины, поскольку под державой Православного Государя здесь невиданно расцвели Православная Вера и благочестие. И Государь Алексей Михайлович всерьёз начал думать о возможности освобождения Греции, Балкан, Палестины, иных Православных земель, дабы стать их Царём, то есть Царём не Российского только, но – всемірного Православного царства! На пути к этой цели была одна, казавшаяся очень досадной, загвоздка. Богослужение Российской Церкви в некоторых особенностях, а также русские богослужебные тексты в некоторых местах значительно расходились с тем, что было давно принято в Греции и навеем Православном Востоке. Об этом Царю часто говорили («зазирали») почти все иерархи, приезжавшие с Востока. Так возникла необходимость привести русские богослужебные книги и чины в соответствие с греческими. Впрочем, и ранее исправлялись уже не раз русские церковные обряды и книги, так как с течением времени в них попадали ошибки неправильности, несуразности.

Нужно было, естественно, привести в должный порядок и внутреннюю жизнь самого государства Российского (прежде чем мечтать о мiровом государстве). В этой области жизни тоже было далеко не всё ладно и правильно. Огромных размеров достигло тогда всяческое самоуправство и злоупотребления приказных чиновников (дьяков) и судей. Боярин Морозов и главный судья Плещеев со своими подручными обирали и притесняли посадских людей без зазрения совести. Законы в России были известны лишь малому кругу приказных чиновников. Списки Судебников XV и XVI веков, а особенно – Кормчие книги были великой редкостью. Этим пользовались приказные и судейские, вымогая у людей всевозможные взятки, творя волокиту в делах, толкуя законы, одним им известные, как угодно, в зависимости от мзды, получаемой с тех, кто вынужден был обращаться к суду для защиты прав и имений. Вероятно, тогда и возникла пословица: «закон, что дышло, куда повернул, туда и вышло». Кроме того, за сто лет накопилось много таких вопросов, разрешить которые можно было только с помощью новых законов. Доведенные до предела терпения москвичи в 1648 г. подняли бунт, требуя казни Морозова и иных лихоимцев. Алексей Михайлович Морозова спас, отправив в ссылку на Белоозеро. Но Плещеева и других бояр и дьяков бунтовщики убили и много богатых дворов разграбили на Москве.

В том же году волна возмущений и бунтов прокатилась по многим другим городам России. Силою войск они были подавлены. Но для Государя было понятно, что нужно составить новый свод законов. Их готовил князь боярин Одоевский и приняты они были на большом Земском Соборе 1649 г., получив название Уложения. Оно было отпечатано в типографии по тем временам большим тиражом и разослано по городам России. Сие Уложение было в пользу посадских людей и купцов, но во многом противоречило нуждам Церкви, боярства и простого крестьянства. Церковь лишилась права приобретать новые земли, создавался особый государев Монастырский приказ, ведавший, в частности, судебными делами духовенства и церковных людей. Для крестьян отменялись «урочные лета» розыска беглых, каковых можно было теперь искать пожизненно. В итоге крестьяне в немалом числе побежали на Дон. Но там к тому времени многое изменилось. Коренные казаки («домовитые») пришлых к себе в казачество не принимали и заниматься земледелием не разрешали. Это пришлое «голутвенное» население (голытьба) оказалось безправным и нищим, что потом подтолкнуло его к участию в бунте С. Разина. В 1650 г. сильные бунты произошли в Новгороде и Пскове, так что самому Государю с войсками пришлось пойти на их усмирение. Однако кровопролития не случилось в связи с мудрыми, точными действиями друга Царя Новгородского митрополита Никона, о котором особая речь! В 1662 г. разразились «медные» бунты из-за быстрого обезценения новых медных денег и возникшей сильной дороговизны. В 1663 г. эти деньги были запрещены. К этому нужно прибавить страшную эпидемию чумы 1654–1655 гг., уносившую сотни тысяч жизней, разорявшую и без того разоряемое крестьянство. Вот тогда-то как бы «на помощь» ему приходит торговля хлебом. Особенно поощряют её иностранцы, охотно скупающие добротный и недорогой русский хлеб. Помещики и крестьяне начинают стремиться к производству хлебов на продажу. Начинает слагаться общероссийский рынок. А сие означает не что иное, как потерю в значительной части крестьянства духовного, священного отношения к своим трудам на земле и замену его отношением новым, – получения прибыли. Тогда именно прибыль, деньги, достаток для многих становятся главной целью труда и жизни. Это потеря православного восприятия мiра! Это начало раскола в самых глубинах, корнях Великороссийского общества. Разделение затрагивает не только крестьянскую массу, но и жителей городов. Бунты горожан и крестьян в XVII в. как раз и являются наиболее ярким проявлением этого скрытого духовного раскола, обнаруживая в части русских людей отношение к благам земным как к чему-то более ценному, чем христианские заповеди и послушание. Сущность дела в отходе значительных масс населения Великой России от устоев и мiровоззрения Святой Руси и переход к устоям и сознанию, сходным с Западным образам мысли и жизни. Очень заметное западничество начинается также и в правящих классах бояр и дворян. Здесь многие тяготеют к западным формам быта, одежды, искусства. Всё это видят и Царь и «ревнители благочестия» и все православные люди. Поэтому все понимают необходимость каких-то срочных деяний, способных конец положить шатаниям и расколам, начав с исправления жизни церковной. Государь не спешит, как бы ждет человека, могущего крест этой работы, взяв на себя, понести.

Такой человек появляется в 1646 г. Им оказывается мало кому известный монах-подвижник игумен Никон, будущий знаменитый Патриарх Московский и всея Руси. «Самый великий человек русской истории», – так назвал Никона один из учёнейших иерархов Российской Церкви блаженной памяти Митрополит Антоний (Храповицкий). Никон родился в 1605 г. в крестьянской семье с. Вельдеманова в Нижегородских пределах. Пережил тяжёлое детство с мачехой, стремившейся его погубить. Дал Богу обет стать монахом, но по просьбе отца женился, стал священником, потом десять лет прожил с семьёй в Москве. У него было трое детей, умерших в раннем возрасте. Тогда Никита Минин (так звали его в мiру) сговорился с женой, что оба они оставят мiр и посвятят себя Богу в монашеском чине. Священник Никита ушёл на Анзерский остров Белого моря в скит, подчинённый Соловецкой обители, где был пострижен в монашество с именем Никон. Три года он подвизался там, потом три года – на материке в Кожеезерской пустыни, где был избран, после многих уговоров, игуменом. В этом сане для сбора средств в пользу своей обители он появился в 1646 г. в Москве и по обычаям времени представился Государю. Царь увидел в игумене Никоне то, что давно уж хотел найти, – человека духовного, опытного, образованного в православной книжности, твёрдого в вере, простого в общении и очень сильного волей! Никон воистину был редкостным русским самородком. Он отличался необычайной любознательностью, невероятно много читал. И в итоге обладал познаниями и в сугубо церковных, духовных науках, и в иконописи, и в военном деле, и в медицине, и наипаче – в строительстве. Он являлся подлинным зодчим милостью Божией, до тонкостей знавшим весь необъятный круг архитектурно-строительных дел. Последние составляли не просто увлечение Никона; они были существенной частью жизни его (без зодчества он просто не мог бы существовать). Вскоре выявились и его чрезвычайные управленческие дарования. Алексей Михайлович просто пленился Никоном, не отпустил от себя, назначив архимандритом Новоспасского монастыря в Москве (родовой усыпальнице Романовых). Раз в неделю, (а потом и чаще Царь) стал видеться с ним, от души полюбил, назвал «собинным (особым) другом», доверил ему свою душу и мысли, как отцу. В 1649 г. Никон поставлен был митрополитом Новгородским, где во многом себя хорошо проявил, особенно в мудром успокоении бунта 1650 г., когда, между прочим, простил от души тех, кто его в это время до полусмерти избил и оскорбил ужасно. После кончины Патриарха Иосифа в 1652 г. Патриархом поставлен был Никон. Царь почтил его наименованием «Великого Государя», как именовался только Патриарх Филарет. Тем самым Царь Алексей Михайлович явно показывал, что относится к Патриарху, как к отцу, теперь однако не кровному, а духовному. Здесь отношения Церкви и Государства в России достигали наивысшей степени согласия и родства! Всей Великороссийской Земле это сообщило необычайную крепость! Так что никакие беды и войны уже не могли ни сокрушить её, ни остановить пошедшего быстро духовно-церковного возрождения.

На нового сильного Патриарха Царь и его духовник Стефан Вонифатьевич возложили и трудную ношу провести необходимые исправления русских церковных обрядов и книг. Нужно заметить, что в этом вопросе в кружке ревнителей благочестия при Алексее Михайловиче изначала были серьёзные разногласия. Они касались того, как исправить обряды и книги, – самим, или с помощью знающих греков. Царь, о. Стефан, Ртищев полагали, что нужно привлечь греческую учёность. Протопопы Неронов, Аввакум, Логгин и другие считали, что вера у греков «испроказилась от безбожных турок», что грекам нельзя доверять. Поначалу так же думал архимандрит Никон, сразу же в 1646 г. вошедший в кружок ревнителей и хорошо принятый ими. Кроме того, половина кружка думала только о незначительных исправлениях некоторых ошибок в церковных книгах, а вовсе не о том, чтобы всё российское богослужение привести в соответствие с греческим. Но последнего как раз и желали Царь и его духовник. Однако, зная взгляды своих друзей, они скрывали от них свой подлинный замысел церковных преобразований, открывшись в этом только Никону, да и то далеко не сразу. Поначалу Государь сделал всё, чтобы Никон хорошо пообщался с Патриархами Иерусалимским, Константинопольским и иными учёными греками, приезжавшими в те времена. Им вполне удалось убедить Никона в правильности троеперстного крестного знамения и других греческих церковных обычаев и обрядов. Став Патриархом в 1652 г., Никон, по указанию Государя начал со свойственной ему силой и властностью осуществлять те церковные преобразования и исправления, которые, как видим, задуманы были не им и которые многое время спустя стали идейной причиной движения раскольников – старообрядцев.

Но совсем не это было главным в деяниях Никона. Главными были три основных направления: 1. улучшение духовно-нравственной жизни народа; 2. всяческое духовное укрепление Церкви и устройство правильных её отношений с государственной властью; 3. необычайные по своей символической значимости архитектурно-строительные свершения.

Ещё с 1646 г., будучи Новоспасским архимандритом Никон прославился как деятельный заступник перед Царём всех несправедливо обиженных, обездоленных, нищих. Такая нелицемерная любовь его к такого рода людям отмечалась всеми очевидцами во всё время его правления Церковью. Вместе с тем Патриарх Никон отличался великой строгостью к людям распущенным и развращённым, особенно если это были служители Церкви. Крайне суровыми наказаниями безчинных и нерадивых и щедрыми поощрениями усердных и благочестивых Никон сумел за два – три года так возвысить духовно-нравственный уровень русского духовенства, что сие вызывало удивление знаменитого Павла Алеппского (о котором мы ещё скажем). По этой причине влияние доброго духовенства на русский народ стало огромным, так что трудно его оценить, (а переоценить невозможно!)

Вместе с Царём Патриарх принял крутые, но действенные меры против преступности, пьянства и иного распутства. Павел Алеппский писал, что в России казнят смертью без всякого милосердия за такие виды преступлений: измену, святотатство, убийство и за лишение девицы невинности без её согласия. «Непременно сожигают также содомита». Во время постов и больших праздников закрывались все питейные заведения. По Москве и иным городам постоянно ходили стрельцы Патриарха и если кого находили пьяным (не исключая священников) немедля сажали в темницу с деревянной колодой на шее на неделю и более. Если же кто попадался нетрезвым, или только с сосудом хмельного в руках во время поста, того раздевали до пояса и прогоняли по городу, до крови стегая плетью, чтобы было и другим в назиданье. В итоге довольно скоро при Патриархе Никоне в общественной жизни России порочность бежала в подполье, а зацвела добродетель!

Строгий к другим Никон был очень строг и к себе. В личной жизни он обходился необычайно малым, питался и одевался просто, до конца дней держась очень суровых правил Анзерского скита. Но в церковном служении он любил такое благолепие, что ни у кого из российских Первосвятителей не было столь драгоценных богослужебных риз. Никон считал, что видимое богатство и красота церковных служб является образом невидимой красоты Небесного Царства, каковое и являет людям радость свою через зримые образы Церкви. Став Патриархом, Никон быстро начал приводить в порядок церковное управление. В 1652 г. после многих и очень усердных уговоров Никон согласился стать Патриархом при одном очень важном условии: все, – от Царя до простолюдина, – должны были слушаться его «яко отца» во всех духовных и церковных делах, во всём, что он будет возвещать людям «от Святого Писания, святых апостол и святых отец». Громогласно, при стеченьи народа, Царь, бояре и все остальные дали Никону клятву в том, что исполнят это условие. Ничего подобного на Руси до сих пор не бывало. Есть даже сведения, что Алексей Михайлович подтвердил свою клятву письменно, в особой грамоте Никону. Тот сокрыл её так, что она по сей день не найдена. Для чего же нужна была Никону Патриарху такая всеобщая клятва? Он очень хорошо знал действительное состояние общества, все те шатания в сторону Запада и отступления от исконных устоев Святой Руси, о которых мы выше сказали. Знал и потому понимал, что духовное преображение или возвращение России в целом к устоям и целям Святой Руси возможно только при добровольном согласии на это всего российского общества в целом, начиная с Царя. Лишь при таком согласии Никон брал на себя ответственность за руководство духовной жизнью народа, страны. Просто же пребывать у кормила Церкви, без цели утверждения православных начал в жизни всего общества, было для Никона совершенно безсмысленным.

Таким образом. Святейший Никон сразу поставил себя как Патриарха в положение духовного вождя народа. И народ это понял и очень его полюбил! В то же время значенье и место мiрского вождя он, как Царю, отдавал Алексею Михайловичу. Вопреки расхожему мнению Патриарх Никон никогда и в мыслях не имел подчинить себе Государя его государевых делах (и самые эти дела). Более того, когда по просьбе друга – Царя, уходившего на войну, в 1654-1656 г.г. Никону приходилось решать ряд текущих мiрских государственных дел, он этим весьма тяготился и считал даже унижением для своего Патриаршего сана, что вполне выясняется из сохранившихся писем его и из всех иных обстоятельств. Нет, Никон был исключительно каноничен и твёрдо держался того, что называлось «симфонией» церковной и царской власти. За это, в частности, и ценил его Государь. Никон был властен, но не властолюбив! И никогда не был он гордым, как хотят представить его враги. Твёрдым – да, резким (иной раз до непозволительной грубости) – да, но не гордым. В нём поразительно сочетались смиренный подвижник-аскет и сильнейший деятель государственного размаха! Очень редкое сочетание.

Неудивительно, что, став Патриархом, он сразу «поставил на место» ревнителей благочестия. Им было дано понять, что они – протоиереи на определённых приходах и обязаны чтить Патриарха, как должно. Ревнителям был запрещён вход к Святейшему без крайней нужды, или вызова. А они ведь привыкли видеть себя вершителями дел важнейших, общецерковных!. Более того, как потом они сами писали, соглашаясь на избрание Никона Патриархом, ревнители думали что он станет «прилежно внимать отца Иоанна (Неронова) глаголам» и делать всё, как им хочется, то есть станет послушным орудием в их руках. Убедившись в том, что не тут-то было (!), Неронов, Аввакум и друзья их сразу же ополчились против Патриарха Никона. Теперь каждое слово и распоряженье его принималось ими резко враждебно. Так, с уязвленной человеческой гордости зачиналось то, чему суждено было стать церковным расколом. Быстро нажил себе врагов Никон и в среде придворной знати. Видя во многих князьях и боярах их потрясающую бездуховность, Патриарх не счёл нужным скрывать своего презрения к ней. При нём бояре должны были ждать смиренно в прихожей, когда Патриарх благоволит принять их по их делам (чего прежде не было!). Князь Хилков, бывший с Никоном (ещё митрополитом) в поездке за мощами Святителя Филиппа, в письме к Царю горько жаловался на то, что Никон заставляет его присутствовать на утренних и вечерних молитвах. Царь вынужден был просить Никона освободить Хилкова от этой тяжкой повинности. «Добро, Государь, – писал Алексей Михайлович, – учить мудрого, да премудрший будет», – то есть не такого, как Хилков...

Правящее боярство (царский Синклит) разделилось. Часть от души полюбили Никона, часть – также сердечно – невзлюбила его.

Добрые, правильные отношения Церкви и государства как залог превращения Великороссии в подобие Нового Иерусалима были, пожалуй, главной заботой патриаршества Никона. Так, ещё до принятия этого высшего сана, Никон склонил Государя к делу великому, небывалому, но и вызванному небывалой причиной. Мы помним, как болезненно восприняли люди расправу Ивана IV над митрополитом Филиппом. Попрание Церкви Царём!.. Это было так страшно и так необъяснимо для православных русских, что соделалось как бы незаживающей раной в сознании общества. Заживить её взялся Никон. Он убедил Алексея Михайловича перенести в Москву с Соловков мощи Священномученика Филиппа и при этом написать письмо – обращение как бы к самому Филиппу, где Алексей Михайлович просил бы у святого прощения «за прадеда своего Государя Ивана Васильевича». Пример такой покаянной грамоты Никон взял из истории Церкви, когда Византийский Император Феодосии, посылая за мощами Святителя Иоанна Златоуста, написал умершему святому просьбу о прощении за свою мать, гнавшую учителя Церкви. Царь Алексей Михайлович такую грамоту написал. Митрополит Никон её громогласно прочёл у мощей Святителя Филиппа на Соловках, а затем повёз эти мощи в Москву. При подъезде его к столице скончался Патриарх Иосиф. Так что можно сказать, Никон «въехал» к своему патриаршеству с мощами Филиппа и при покаянии царской власти пред властью церковной, каковое стало всенародно известным. Так залечилась рана в сознании Православной России. Так в этом сознании всё становилось теперь на свои места!..

Никон довёл до конца то, что начато было ещё до него. Богослужениям Церкви была придана должная чинность, учительность, в церквях зазвучали проповеди священнослужителей, то есть живое слово пастырей к пастве, чего раньше долгое время не было, предпринимались усилия к устройству и высшей школы не на западных, а на православных греческих основаниях. Но очень трудным делом тогда оказалось прибытие учителей с Востока. И потому всё более стали привлекать учёность Малороссийскую, Киевскую. Боярин Ртищев основал в Москве монастырь с школой греческого языка, с учителями из Киева, завёл в столице хор киевских певчих, весьма полюбившихся москвичам. В обществе интерес к духовным и церковным вопросам стал живым и всеобщим. Необычайно высоко поднялся духовно-нравственный уровень общества! Оно вновь очень отчётливо осознало себя как единую общину верующих православных людей, с одной общей целью достигать не мiрского благополучия, а сближения с Богом, из чистой любви ко Христу, и Царства Небесного.

В таком состоянии и настроении и застал Великороссийское общество Антиохийский Патриарх Макарий, прибывший в Москву (в первый раз) в 1654 г. Его родной сын архидиакон Павел Алеппский, сопровождая отца, вёл путевые заметки, которые затем обработав, соделал прекрасной книгой – «Путешествие Антиохийского Патриарха Макария в Московию». Чрезвычайно обширная книга содержит безчисленное количество сведений о разных сторонах жизни России, в том числе о духовном состоянии русских, и открывает нам удивительно светлый облик Отечества тех далёких времен! Автор, как православный, доброжелателен (не в пример западным писателям), но как иноземец (сириец) достаточно безпристрастен.

Он наблюдал Российскую жизнь в самой светлой её сердцевине, – в Церкви, чего были лишены неправославные иностранцы, которых в храмы попросту не пускали. Архидиакон Павел не раз удивляется тому, что ему довелось наблюдать. «Представь себе, читатель, они (московиты) стоят от начала службы до конца неподвижно, как камни, безпрерывно кладут земные поклоны и все вместе, как бы из одних уст, поют молитвы; и всего удивительнее, что в этом принимают участие и маленькие дети. Усердие их к вере приводило нас в изумление». «Все они (московиты) без сомнения святые», – восклицает Павел Алеппский в ином месте. «Какая это благословенная страна, чисто Православная». Описывая длительность русских богослужений, благоговейное отношение к ним и Царя и простых людей, особенно когда службы совершались зимой в храмах, по обычаю, никогда не имевших отопления, автор «Путешествия» говорит: «Я хотел бы знать, что бы у нас сказали и стали бы так терпеть!.. Но нет сомнения, что Творец (да будет прославлено имя Его) даровал русским Царство, которого они достойны и которое им приличествует за то, что все заботы их – духовные, а не телесные. Таковы они все». В конце описаний России Павел пишет: «Обрати внимание на эти обычаи и прекрасные порядки, какие мы наблюдали, как они хороши! Но правду сказал наш Владыка Патриарх (Макарий): «Все эти обычаи существовали прежде и у нас, во дни наших царей, но мы их утратили, и они перешли к этому народу и принесли в нём плоды, коими он превзошёл нас». Антиохийские гости не видели русского Смутного времени, не знали, чего стоило Патриархам Российским, всей Церкви, и особенно Патриарху Никону возродить и укрепить в России эти «обычаи и прекрасные порядки»... Подобных же взглядов о высоте благочестия в Российском Царстве держались тогда все Восточные Патриархи и иное духовенство, что и было для них главным основанием в стремлении видеть Россию во главе всех Православных народов. В те времена Москва и Россия становятся подлинным средоточием мiрового Православия. Здесь обсуждаются важнейшие церковные и духовные вопросы, здесь созываются Соборы, в которых принимают участие представители всех древних Восточных Церквей, сюда начинают стекаться святыни и сокровища духовного опыта всех Православных народов, которые начинают смотреть на Россию как на «ковчег спасения», по слову Иерусалимского Патриарха. Особенно радует всех единство Церкви и государства в России. Павел Алеппский однажды увидел проводы Царя Алексея Михайловича на войну Великим постом 1655 г.. Картина проводов поразила антиохийских гостей, привыкших у себя в Сирии терпеть от турецкой государственной власти, в основном, только притеснения и унижения. Павел тогда записал: «Затем Патриарх Никон стал перед Царём и возвысил свой голос, призывая благословение Божие на Царя в прекрасном вступлении, с примерами и изречениями, взятыми из древних: подобно тому, как Бог даровал победу Моисею над фараоном и прочее, и из новой истории, о победе Константина над Максимианом и Максенцием и прочее, и говорил многое подобное сему в прекрасных выражениях, последовательно и неспешно. ...Все молча и внимательно слушали его слова, особенно Царь, который стоял, сложив руки крестом и опустив голову смиренно и безмолвно, как бедняк и раб пред своим господином. Какое это великое чудо мы видели! Царь стоит с непокрытой головой, а Патриарх в митре. О люди! Тот стоял, сложив руки крестом, а этот с жаром ораторствовал и жестикулировал перед ним,... у того голос пониженный и тихий, а у этого ... громкий, тот как будто невольник, а этот словно господин. Какое зрелище для нас!.. Благодарим Всевышнего Бога, что мы видели эти чудные, изумительные дела!» Пожалуй, в этих словах – описание самой вершины влияния и силы Русской Церкви в жизни Великороссии. Такого никогда больше не будет... Это значение, как мы видели, основано было на исключительной личной любви и дружбе Царя и Патриарха.

Вместе оба наших Великих Государя в полнейшем единодушии с народом стараются оградить Россию как общину верующих людей от всех инородных влияний, особенно – западных. За черту Москвы выносятся протестантские и армянские церкви и татарские мечети. Инославным и иноверным строго запрещается входить в православные храмы, русским запрещаются личные общения с иноземцами, евреев по-прежнему нет в России (их сюда не пускают), что особенно приветствуют Павел Алеппский, сопоставляя Московию с Малороссией, в те времена страшно страдавшей от засилья и гнёта жидов. Впрочем, было не без исключений: отдельные, принявшие православие (не всегда искренне) евреи всё же в Россию пускались, от чего потом пострадал даже сам Патриарх Никон... Ведётся борьба с увлечением западными влияниями в среде русской знати. Так, в 1654 г. Никон велел изъять из ряда боярских семейств иконы западного письма (или подражавшие им), соскоблить с них лики и носить по Москве с проповедями о неправильности подобных икон. Это вызвало возмущение части московского общества. Тогда, в 1655 г. уже в присутствии Царя и Патриарха Антиохийского Макария в Успенском соборе Кремля Патриарх Никон подробно пояснил народу, что такое православная каноническая иконопись и почему недопустимы отступления от нее, и представил людям иконы чуждого, Франкского письма и, громко возглашая имена вельмож, у которых такие иконы были изъяты, бросал их с силою на пол, так что они разбивались (обломки затем сожгли). Не следует думать, что Никон и единодушные с ним отвергали всё западное вообще. Как и всегда, от Запада принимались достиженья науки и техники, но решительно отвергались идейно-духовные влияния. Сам Патриарх Никон имел европейские очки, пользовался приёмами и лекарствами западной медицины, собрал огромную библиотеку, где наряду с православными книгами были сочинения Аристотеля, Плутарха, Геродота, Страбона, Демосфена... Ревность Святителя Никона о Православии, о сохранении устоев Святой Руси имела двойное последствие. Народ ещё более полюбил своего Патриарха, а склонявшаяся к западничеству часть знати, а также враги Никона из бывших обиженных им «ревнителей благочестия» ещё более невзлюбили его. Назревала большая духовная схватка.

Всё это происходило одновременно с великими внешними событиями. По непосредственному настоянию Патриарха Никона Царь Алексей Михайлович в 1654 г. всё же объявил войну Польше, которую не решался начать, несмотря на мольбы малороссийского общества и казачества во главе с Богданом Хмельницким. И по Божию благословению война пошла для России весьма успешно. Была отвоёвана вся Малороссия, до Львова включительно, а также многие русские земли в Литве (Белоруссия). Впервые тогда прозвучал новый титул Царя – «всея Великия и Малыя и Белыя России Самодержец». В середине XVII столетия русские вышли к Тихому океану в трёх местах сразу, – на Чукотке, в районе Охотска и по Амуру. Семён Дежнев впервые обнаружил пролив, разделяющий Азию и Америку. При этом, по многим данным, несколько лодок с русскими тогда же штормом занесло на Аляску, как бы выплеснув Русь на берега континента Америки...

В такой обстановке Святейший Никон задумал дело великой духовной значимости. Мы уже говорили о том, что он был архитектор по милости Божией, по призванию. Он строил повсюду, где только бывал, – в Новоспасском монастыре, в Новгороде, в Московском Кремле (Патриаршие палаты со знаменитой «Мироваренной»). Но, сделавшись Патриархом, Никон стал строить монастыри с особенною символикой. Так начал созидаться Крестный монастырь на Кийском острове Онежской губы у Белого моря (по обету, за избавление Никона от неминуемой гибели в шторме, когда он был ещё простым молодым иеромонахом). Главной святыней этой обители должен был стать большой кипарисовый крест (в размер Креста Христова), привезенный из Палестины со вложенными в него тремястами частиц различных святых Православной Восточной Церкви, в том числе некоторых русских. Что это, как не желание показать, что преемницей древней Церкви стала теперь Церковь Русская, а точней её подвижническое, монашеское благочестие! Почти одновременно начато было строительство другой обители – Иверской на острове Валдайского озера. Эта обитель должна была иметь точный список знаменитой чудотворной Иверской иконы Богоматери на Святой Афонской горе. Подобно Афону, Иверский монастырь Никона на Валдае заселяется разноплеменным братством (белорусы, малороссы, русские, несколько литовцев и немцев и даже один калмык). Озеро Валдай получает названье – Святое (подобно Афонской Горе). Здесь как бы «перенесение» благодати Св. Афона в Россию. Строительство этой обители ещё не оканчивается, как в 1656 г. Патриарх Никон начинает строительство под Москвой на берегу р. Истры чего-то совсем никогда и нигде не бывалого – монастыря, который скоро получит название «Новый Иерусалим»!..

Мы уже отмечали, что Русь искони стремилась воспринять и обустроить себя как Землю Святую, во образ исторической Святой Земли Палестины и главного града её Иерусалима и во образ грядущего Царства Небесного, «Иерусалима нового», как описан он в Апокалипсисе Иоанна Богослова. До Патриарха Никона оба эти стремления шли как бы рядом, независимо друг от друга, не соединялись. И не случайно! Ибо Новый Иерусалим в Откровении описан совсем не подробно, а так, что даётся возможность представить себе лишь стены его и общее благолепие. А по законам православной иконописи можно изображать лишь то, что являло себя в описуемом облике. Но в какой-то счастливый миг Патриарх Никон понял, как бы духовно увидел, что обетованная Святая Земля Палестины, воспринимавшаяся всегда как земной прообраз обетованной «новой Земли» Царства Небесного, должна быть и в иконографическом смысле чем-то вроде отображения (иконы) этой «новой Земли» на земле исторической, данной в условиях бытия вещественного и пространственно – временного. Помогла Патриарху в этом книга «Скрижаль», переведенная с греческого в 1655 г. и вызвавшая полное одобрение и удивление Собора Российской Церкви, на котором она читалась часть за частью в течение нескольких дней. Удивительным было то, что в «Скрижали» давались духовно-таинственные объяснения священнодействий Божественной Литургии и основных предметов, используемых при ней, а также устройства храма и его алтаря. В алтаре же «предложение» (ныне – жертвенник) символически означал Вифлеем, где родился Спаситель и Елеон, с которого Он вознёсся на небо, а «жертвенник» или «трапеза» (ныне престол) означал Голгофу и Гроб Господень. Алтарь же в целом знаменовал собою именно Горний Мир, то есть Царство Небесное. Тем самым обычный алтарь православного храма – это уже как бы двойной образ – символ и Палестины и Горнего Мира. А там, как известно, нет храма в значении особого отдельного здания для молитвы, но есть некий таинственный храм, где перед Вседержителем у жертвенника с душами убиенных за слово Божие совершается служение ангелов и старцев – священников (с чашами, семью светильниками, кадильницами, книгами, пением «Аллилуиа», «Свят, свят, свят»... и иными) поразительно схожее с тем, что бывает на литургии в алтаре земного православного храма, особенно когда литургия совершается архиерейским служением.

Таинственный храм Небесный – это, по Апокалипсису, то же, что всё бытие Небесного Царства, некий образ того, что именно в нём происходит. Тогда, если как бы «вынести» из алтаря и расположить на местности Вифлеем, Елеон, Голгофу и Гроб Господень и восполнить всё это образами иных святых мест Палестины с её древним Иерусалимом, то получится одновременная, двойного значения икона как Палестины, так и «новой Земли», «Иерусалима нового», относящихся к вечному бытию спасенных людей. По законам восточно-православной теории образа, правильно созданная икона всегда содержит в себе действенное таинственное присутствие того, что она изображает. Значит, в данном замысле пространственная икона Святой Земли несла бы в себе благодать, как древней исторической Палестины, так и «новой Земли» Царства Небесного! Если же Русская Земля в целом – это действительно духовно – Новый Иерусалим, образ Царства Небесного, то на ней должно быть такое место, какое самим Богом предуготовлено для особенного изображенья на нём в видимых земных образах невидимого и Небесного Царствия Божия «Нового Иерусалима»... Нужно только найти его! И Никон нашёл. В 57-ми верстах к Западу от Москвы по дороге на Волок Дамский, на берегу реки Истры. Там и замыслил он создание пространственно-архитектурной своей Подмосковной Палестины. Средоточием её должен был стать монастырь с Воскресенским собором, построенном во образ одновременно и исторического Воскресенского (Гроба Господня) храма в Иерусалиме и Небесного храма, то есть Царства Небесного.

Окрест этой обители примерно в соответствии с топографией Палестины были Никоном намечены и поименованы Вифлеем, Назарет, Елеон, Фавор, Ермон, Вифания, Капернаум, Рама, река Иордан (Истра), Гефсиманский сад, Кедронский поток и другие святые места. Обществу дело было представлено так, что строится монастырь с собором по подобию храма Воскресения (Гроба Господня) в Иерусалиме и в связи с этим некоторые места получают название мест палестинских, – и только! В полной мере замысел Никона был поведан только царю Алексею Михайловичу и, может быть, нескольким, очень немногим, близким Святейшему людям. То, что сия Подмосковная Палестина и особенно храм Воскресения в монастыре суть иконы (образы) Царства Небесного, осталось загадкой, разгадать которую нам удалось только в 1980-м году. Ключ к разгадке содержался в некоторых надписях (изразцовых и вырезанных и на камне) в Воскресенском соборе, в надписях на его колоколах, отлитых ещё при Патриархе Никоне, в некоторых намеках самого Патриарха, сделанных устно (на суде) и письменно.

Царь Алексей Михайлович поддержал замысел своего «собинного друга», разрешил строительство Воскресенского монастыря на избранном месте. В 1657 г. Государь приехал сюда на освящение первой временной деревянной церкви и по тайной договорённости с Никоном сам изволил случайно назвать это место «Новым Иерусалимом». Затем здесь развернулось строительство прекрасного каменного собора по подобию иерусалимского и в 1666 г. доведено до сводов. В нём были точно воспроизведены Гроб Господень, Голгофа (здесь особенно любил служить Никон), подземная церковь, камень Миропомазания и все прочие святыни Воскресенского храма в Иерусалиме. Только в плане и устройстве внутренних частей и помещений собор в точности воспроизводил иерусалимский прототип. Во внешнем же облике и наипаче в отделке он далеко отступал от него. Золотые купола, высокие их «барабаны», изразцовые разноцветные украшения были слишком русскими и слишком никоновскими. Собор получился настолько прекрасным, что даже далёкие от мистики знаменитые знатоки искусства XX века Торопов и Грабарь назвали его «одной из самых пленительных архитектурных сказок, когда-либо созданных человечеством».

Названье собора, монастыря и всей местности – «Новый Иерусалим», данное якобы случайно самим Царём Алексеем Михайловичем, быстро стало известно России и вызвало бурные споры. Для горячих его сторонников несомненным было тогда (и теперь является) то, что сей Новый Иерусалим Патриарха Никона в определённых вещественных образах воплощал духовную сущность Святой Руси как Нового Иерусалима, подводя зримый итог всему предыдущему её бытию и указуя путь в будущее!

Святитель Никон умышленно заселил новую обитель разноплеменным братством. Здесь подвизались русские, малороссы, белорусы, поляки, литовцы, немцы, греки, евреи. Здесь кипел труд подвижников, ремесленников, издателей и поэтов. В современном литературоведении стихи здешних монахов выделяются даже в особую «новоиерусалимскую школу» русской поэзии тех времён. Монастырь посещали в качестве гостей и неправославные иностранцы, «Иностраннии издалеча шествие творят, любезне со удивлением здание зрят», – как сказано в монастырском «Летописце».

В собор их не пускали, давая возможность осмотреть его только снаружи. Тогда получалось, что Царство Небесное, образом которого становится Новый Иерусалим, достижимо для людей любых народов, но только в условиях Православной Веры и Церкви, на путях духовного подвига, наиболее сильным выражением коего является монашество. Если Россия становилась центром всего Православного мiра, то духовным центром её, в свою очередь, становился Новый Иерусалим Святейшего Патриарха Никона! Его духовный путь к этому начался давно, вероятно ещё на Анзерском острове Белого моря. Не случайно все его монастыри островные. Воскресенский Ново-Иерусалимский тоже стал островным. Поставленный в глубокой излучине р. Иордана (Истры), с которой искусственным рвом была соединена р. Золотушка, этот монастырь тоже оказался со всех сторон окружен водой. Более того, даже небольшой скит Патриарха Никона рядом с Воскресенским монастырём был тоже поставлен на маленьком островке.

Что же всё это значило? Восстанавливается такая последовательность представлений. Среди затопляемого иноверием и инославием и потому погибающего мiра, который, как сказано, «весь во зле лежит», островом спасения служит Россия как единственное великое и сильное Православное Царство. В нём самом, в свою очередь, островом спасения среди «житейского моря, воздвизаемого напастей бурею» служит Церковь, а в ней, тоже как бы островом спасительным является подвижничество по правилам православной аскезы, сосредоточенное наиболее полно в монашестве, а центром русского монашества, значит центром всего Православного мiра должен стать Новый Иерусалим Патриарха Никона... Всё это поразительно соответствует одному из видений Апокалипсиса, когда Иоанн Богослов видит среди моря праведников, поющих несмолкаемую песнь Богу! Во всём этом высшая точка взлета Великороссийской мысли и Великороссийской истории, как истории жизни Святой Руси, в качестве преобладающего начала жизни всего русского общества в целом.