Глава 6

Городислав провел в Асоте уже недели две и устал от ожидания. Войско жило в шалашах на луговине. Хорошо, что Перун миловал с погодой, стояли ясные дни: дождь быстро подорвал бы дух дружины, непривычной к походам. С трудом удавалось и прокормить пять сотен человек: чуть не половина воев каждый день ходили охотиться, остальные ловили рыбу. Но срываться с места еще не пришло время. Корьята объяснял: нужно дождаться подхода других латгальских старейшин с их дружинами. Городислав, разумеется, понимал его правоту, но каждый день бездействия казался ему годом. Он не терял времени даром: сам упражнялся с копьем и топором, обучал своих воев, из которых почти никто не имел боевого опыта. Полочане привыкли выходить с рогатиной против кабана или медведя, а с топором – наносить удары по стволу дерева, но с человеком ведь сложнее!

И тем не менее время для Городислава тянулось, а сердце его томилось. Так и осень подойдет, а он не успеет ничем отличиться! И как он посмотрит ей в глаза? Как встретит ее мягко сияющий взгляд, не смея похвалиться ничем другим, кроме как вот, я дожил до осени! Ну, витязь, ну, осилок!

Старейшины постепенно прибывали. Городислав знакомился с каждым и старался запомнить их имена: Каргауд, Римута, Ядвил, Свиргайла… Усма и Звенислава помогали ему вести беседы: за месяцы жизни среди голяди сестра почти выучила их язык. Каждый приводил с собой до сотни воев – с топором, копьем и щитом, с нарукавниками в колечках блестящей бронзы, в синих или зеленоватых кафтанах, с браслетом воина на левой руке. Латгалы очень любили синий цвет, и в сочетании с бронзовыми украшениями эти синие кафтаны придавали им особенно горделивый и внушительный вид. Теперь уже все луговины вокруг Асоте были заняты, и, сколько ни водилось дичи в окрестных чащах, порой дружине стоило труда раздобыть пропитание. Уже вспыхивали ссоры, и Корьята уверял, что войско выступит в поход на днях.

– А иначе я его однажды прибью! – мрачно говорил Городислав сестре, имея в виду не старейшину, а его младшего сына.

Своёна сразу ему не понравился, и со временем лучше не стало. Пятнадцатилетний парень уже носил «браслет воина», сдав воинские испытания, и людей без такого браслета считал за букашек. Каждый раз при виде его насмешливого и надменного взгляда из-под белесых волос у Городислава вскипала кровь в жилах. И ему очень не нравилось, как Своёна смотрел на Звениславу. Она не хотела говорить об этом, но понемногу Городислав вытянул из нее кое-что. Дочери и невестки Корьяты рассказывали ей, что родители обсуждают между собой женитьбу Своёны на Звениславе. Если союз Асоте и Полоцка получит продолжение, этот брак станет необходим, а все прочие сыновья Корьяты уже женаты. Зная об этом, Своёна смотрел на Звениславу как на свою собственность и порой дразнил ее: то толкнет исподтишка, то «случайно» на ногу наступит, свистнет вслед. Он не делал ничего такого, за что его следовало бы наказать, но само его существование уже стало для Звениславы наказанием.

Наконец явился особенный гость, которого Корьята ожидал: старейшина Айдас с того берега Даугавы, из Селони. У латгалов и селов отношения не всегда складывались мирно, и по некоторым признакам Городислав догадался, что появлению здесь Айдаса предшествовали непростые переговоры. Это был крупный, грузный немолодой мужчина с круглым, пухлым лицом, а на его тяжелом выпуклом брюхе помещалось целых девять круглых бронзовых застежек. Однако на своем берегу он пользовался большим уважением.

– Он приглашает нас на Плачущий Камень, – объявил Корьята в избе собраний, и все старейшины уважительно загудели.

– Это священное место, – пояснил Городиславу Лигейко, старший сын Корьяты. – Оно здесь неподалеку, вниз по реке, но на селонском берегу. Они редко пускают туда чужих, и это очень большая честь.

Сидя на почетном месте, будто очень богатый и нарядно одетый синий мешок в рысьей шапке, Айдас рассказывал о положении дел на том берегу. Усма быстро переводил Городиславу шепотом на ухо самое главное. Иногда умолкал и просто слушал, делая знаки: потом расскажу!

Оказалось, что этим летом из заморья нагрянул не один, а сразу два варяжских вождя, и у них большое войско – чуть ли не тысяча человек. Они легко прошли побережье ливов, разбили несколько дружин земгалов и захватили три или четыре городка. Даже испытанное средство – засады на порогах, где любая волость привыкла оборонять свои владения, – в этот раз не помогло. Варяги идут вверх по Даугаве, везут с собой всю добычу: бронзу, серебро, скот и полон. Айдасу было известно, что они уже достигли рубежей Селони и вот-вот войдут в нее. Вожди селов собрались возле священного утеса, называемого Плачущий Камень, дабы принести жертвы богам перед походом. Туда же они приглашают латгальских старейшин и хотят выступить все вместе. По отдельности никому, даже сынам Перкунса и возлюбленным Сауле, не справиться с врагами.

Городислав сохранял невозмутимый вид, но все в нем кипело и пело от возбуждения. Пришло время действовать.

Еще день спустя все старейшины с приближенными сели в лодки и поехали через Даугаву, еще с полперехода спустились по течению. На другом берегу виднелся Плачущий Камень – исполинский утес, и при виде его захватывало дух. Он высился над каменистым берегом и напоминал старика-волота, осыпанного длинными белыми волосами и бородой.

– Это белые ручьи, они сочатся из камня и стекают вниз, – объяснил Городиславу Лигейко. – Рассказывают, что внутри скалы есть тайная пещера, а в ней по ночам скрывается Дева Сауле и прядет лен – вот это обрывки ее кудели, которые она выбрасывает. Но еще моя бабка рассказывала, будто однажды в давние времена один молодой рыбак утонул возле утеса, а его невеста так горько плакала, что превратилась в белый цветок с золотой сердцевинкой. Он и правда растет только там, жена знает, как он называется… А слезы ее все текут. Но это священное место для селов, и другие тоже его почитают. Я скорее верю в пряжу Сауле – отсюда все просьбы людские вернее доходят до богов. Перед посвящением в воины юноши селов проводят ночь у подножия Плачущего Камня, и я слышал, иным удается увидеть, как Сауле на закате спускается с неба, чтобы сесть за прялку, а утром вновь поднимается в небо. Но не знаю, стоит ли им верить…

Лигейко умолчал о том, что лет пятнадцать назад, еще будучи совсем юным, не раз тайком удирал через реку и ночевал под утесом, таращил глаза на закате и рассвете, надеясь увидеть Солнечную Деву. И потому не очень-то верил похвальбе тех, кому якобы это удавалось.

Лодки пристали на каменистой отмели, откуда тропинка вела вверх – огибала утес и выводила к нему со стороны луга. На лугу виднелось много старых кострищ, одно, самое большое, было обложено камнем. Здесь селы разжигали костры в день середины лета и на праздник Перконса. В самую длинную ночь года здесь встречалась молодежь с обоих берегов реки, и многие возле Плачущего Камня находили себе пару для женитьбы.

Гостей во главе с Корьятой уже ждали селы. Выглядело все так, будто два войска собрались на битву: все явились с оружием и щитами на плече. Городислав надел свой дорогой греческий кафтан с узорной шелковой отделкой – подарок Станибора, – что сразу выделяло его в толпе голяди. Но он так привык видеть кругом бронзовые нарукавники и воинские браслеты, что без всего этого стал чувствовать себя как без портов.

На выложенном из камня очаге разожгли невысокий огонь. Вожди селов встали с одной стороны, латгалов – с другой. Каждый положил перед собой на землю свое оружие – топор, копье, боевой нож – и, подняв над ним руки, поклялся доблестно биться с врагами. Городислав стоял среди всех, между Корьятой и Айдасом, но понимал лишь отдельные слова. Усма не посмел втереться в круг воинской знати, а женщин сюда и подавно не допускали; оставшись без толмача, Городислав больше догадывался о смысле происходящего, чем понимал. Он тоже положил свое оружие наземь и поклялся Перуном не отступать ни на шаг. И то, что у двинской голяди, такой непохожей на кривичей, бог грозы и войны – тоже Перун, рождало в нем удивительное чувство общности мира и притом его огромности. Как будто вдруг удалось увидеть все небо – все целиком, сколько ни покрывает оно разных земель, лесов, гор и морей.

Вот Айдас снова стал что-то говорить, указывая на Городислава, и все взоры обратились к нему. Городислав стоял спокойно: надо думать, Айдас рассказывает, кто он такой и почему с ними.

Но потом началось непонятное. Все вскинули руки и дружно закричали. Городислав не ожидал этого и не успел сделать то же. Потом увидел, что Айдас идет к нему, а за ним двое молодых несут нарукавник – и воинский браслет с чеканным узором, какой-то особо крупный и блестящий.

К Городиславу подтолкнули Усму.

– Старейшины тебя воеводой поставили! – крикнул тот, торопясь донести самое главное. – Дескать, для войска главный воевода нужен, а ты из них один – княжеского рода. Потому и обручье тебе дают.

Айдас знаком показал, чтобы Городислав протянул ему левую руку. Один молодой воин обмотал ее выше локтя кожаной лентой с бронзовыми колечками, а сам Айдас надел ему браслет. Видя, что слов кривич не понимает, дружески похлопал по плечу. А Городислав был так изумлен, что и на родном языке не нашел бы слов. Эти вот надменные латгалы и селы, так недружественно настроенные к чужим, недоверчивые, замкнутые – сами поставили его старшим над собой! Самого молодого из вождей! Поистине Плачущий Камень – волшебное место: без воли Солнечной Девы тут не обошлось!

Городислав поднял голову и мельком глянул на солнце, будто хотел поблагодарить покровительницу. На лик Сауле набежало облачко, поэтому он не так слепил глаза. И в этом золотом кругу ему мерещилось лицо смолянки Прияславы. Вот бы она взглянула на него сейчас!

Принеся жертвы, на следующий день войско погрузилось в лодьи и двинулось вниз по Даугаве – навстречу врагу.

На заре Рагнвальда разбудили дозорные. Укрывшись плащом, он спал в шатре, который спасал от утренней сырости и отчасти – от комаров. Едва рассвело – а светало в эту пору, накануне Середины Лета, очень рано.

– Там местные пришли, – сказал ему Уни, из числа дозорных. – Три мужика, без оружия, дали понять, хотят поговорить. Ну, мы так поняли.

– За Синим послали? – прохрипел сонный Рагнвальд.

– Пошли будить.

Рагнвальд выполз из шатра и стал потягиваться, прикидывая: умыться или так сойдет? К нему подошел Эйрик, тоже заспанный и недовольный.

– Чего им надо, йотуновым детям? – как всегда, ворчал он. – Хотят поговорить – не могли потерпеть, пока люди встанут?

Рагнвальд обернулся, услышав еще чьи-то шаги по траве.

– Тебя уже, я думаю, стоит звать не Синий, а Звонкий, – приветствовал он подошедшего Хьёрта.

Бывший пленник, с ног до головы одетый в земгальскую одежду, нацепил на себя все бронзовые украшения рук, шеи и пояса, какие смог найти. Воинские браслеты местные мужчины носят только по одному, на левой руке, – он же надел их, сняв с убитых, по два на каждую руку, и нарукавников у него тоже оказалось два. На шее звенели две гривны с подвесками, на шапке сияли вышитые спиральками солнца с лучами. Таким способом Хьёрт мстил ненавистным земгалам, стараясь отнять у них как можно больше того, чем они так гордились. В каждую схватку он шел первым и бился отчаянно, но ни разу не был даже ранен. Рагнвальд думал, что Хель просто отступилась от криворожего, но среди хирдманов пошел слух, будто эти земгальские побрякушки предохраняют от ран, и многие тоже стали цеплять по два воинских браслета.

– Пойдемте, что ли? – Рагнвальд обеими руками пригладил волосы, зачесанные назад и собранные в хвост.

Причесываться он поленился. От летнего солнца его лицо покраснело, а светлые волосы выгорели.

Трое земгалов ждали их на опушке под охраной десятка хирдманов. Все трое оказались немолоды, а их рысьи шапки, блестящие от бронзовых бляшек и спиралек, указывали на высокое положение. Увидев тех, кто вышел к ним навстречу, они приподняли брови, потом нахмурились.

– Ты – главный в вашем войске? – спросил один, обращаясь к Хьёрту.

Ошибка понятная: перед ними стоял всего один человек в синем кафтане и с украшениями. Рагнвальд и Эйрик были в некрашеных кюртилях, сером и буром, а чтобы оценить стоимость их мечей, требовался сведущий глаз.

– Вот – наши конунги. – Хьёрт указал на своих знатных спутников. – Рагнвальд конунг и Эйрик конунг. А я буду переводить, что вы станете лопотать. Мое имя вам знать необязательно.

– Это правда, что вы – конунги, а это – толмач? – обратился другой к самому Рагнвальду, явно не веря.

– Других конунгов у меня для вас нет. – Рагнвальд развел руками. – Говорите, что хотели, раз уж ради вас два знатных человека поднялись в такой ранний час.

Над берегом и рощей еще висел туман, дозорные по всему стану лишь начинали разводить костры. Волокли в сторонку овец и свиней, пленницы под присмотром хирдманов шли с котлами к реке, собираясь варить мясо.

– Нас послали старейшины Селонии, – заговорил первый. – Мы видим, что у вас большая сила, и боги не благосклонны к нам. Если вы желаете непременно войти в наши города и взять наш скот и женщин, мы будем сражаться, пока у нас жив хоть один мужчина, а потом лучше сожжем все, чем отдадим вам. Но есть иной выход.

– Подчиниться и заплатить нам дань, – подсказал Эйрик.

– Дальше на восток, выше по Даугаве, лежат богатые земли кривичей, – будто не слыша, продолжал земгальский старейшина. – Там стоят города, через которые пролегают торговые пути. Там возят серебро, дорогие ткани, всякие прочие драгоценности. Мы можем заключить с вами договор: мы позволим вам пройти туда и даже дадим проводников, которые помогут без вреда одолеть пороги на реке. А вы за это поклянетесь не трогать наших городов и селений, не уводить наш скот и не причинять зла людям.

– Далеко еще до тех городов, где серебро? – спросил Рагнвальд.

– Пять дней пути до конца нашей земли и еще пять – по земле кривичей. Через десять дней ты будешь близ торговых путей, ведущих с севера на юг.

– Ты говоришь о пути из Восточного моря в Греческое?

– Там города, где есть серебро.

Лучше земгалы объяснить не могли: названия Восточного моря (которое для кривичей было Полуночным) и тем более Греческого им ничего не говорили. Их небогатая торговля велась через побережье и племя куршей, а о существовании тех городов до них доходили слухи через кривичей.

Рагнвальд и Эйрик отошли в сторону и стали совещаться. Позвали хёвдингов. Рагнвальд считал, что старик говорит дело. Бронзы, пленных и скота они уже набрали так много, что тащить это стало весьма обременительно. Еще немного – и у них не хватит сил удержать захваченное в руках.

– Мы уже показали себя великими воинами! – говорил хёвдингам Рагнвальд. – Теперь неплохо бы все это сбыть, а еще лучше – пройти в места, где есть добыча побогаче. Хватит с меня бронзы и шерсти, я хочу наконец увидеть золото, серебро и шелка!

– Но дальше начинаются Гарды, а тамошние конунги очень сильны, – напомнил Оддвар. – У них много войска, и воевать с ними окажется не так легко.

– Мы продадим там часть добычи и заплатим за то, чтобы нас с полоном пропустили поближе к Серкланду.

– Может не выйти, – покачал головой свейский хёвдинг Трюггвид. – У наших конунгов есть соглашение о торговле с ярлом Альдейгьи…

– У вас есть соглашение! – сообщил Рагнвальд, повернувшись к Эйрику. – Ты же конунг свеев, я правильно понял?

– Но мы выйдем не к Альдейгье, а гораздо южнее.

– Мы должны выйти к землям, где когда-то правил Сверкер сын Олава, – напомнил другой свей, Агнар. – Тот, что приходился внуком Харальду Прекрасноволосому через свою мать Рагнэйр.

– А сейчас там кто правит? – обернулся к нему Рагнвальд.

– Я слышал, Сверкера убили люди из Кенугарда.

– Жаль. – Рагнвальд вздохнул. – Не успел я.

– Почему тебе жаль?

– Ты, верно, не знаешь: последний сын Харальда Прекрасноволосого погубил мою жену. Добраться до него самого я пока не в силах, но был бы рад встрече с любым из его родичей.

Хёвдинги уважительно помолчали, обдумывая это открытие.

– Может, лучше вернемся в Бьёрко с тем, что уже есть, а за другим придем на следующий год? – предложил более осторожный Эйрик.

Его несколько встревожила возможность примешать к их походу за славой и добычей еще и месть роду Харальда Прекрасноволосого.

– Зачем возвращаться? Зачем пятиться и отступать, когда можно идти вперед? Нас пропустят без боя и даже дадут проводников. Эта река должна вывести на Путь Серебра, ты сам говорил!

– Да, где-то в истоках она на него выходит, – кивнул Эйрик. – Но я не слышал, чтобы кто-то зашел по Дуне так далеко.

– И отлично! – бодро воскликнул Рагнвальд. – Значит, мы будем первыми. Видишь, как нам повезло? Потом люди сложат сагу о Рагнвальде и Эйрике, которые первыми прошли Дуну и вступили на Путь Серебра не с севера, а с востока!

– А если они обманут?

– Мы всех убьем, – прохрипел Хьёрт Синий.

Высокая вода уже сошла, а ниже Асоте реку во многих местах перегораживали пороги и каменистые отмели. Порой воды там было едва по колено, поэтому полочане и латгалы продвигались не слишком быстро. Лодьи разгружали, и латгалы ухитрялись проталкивать их между камней; Городислав сомневался, что справился бы с этим делом без них.

– Нужно сегодня в ночь выслать разведчиков, – сказал Городиславу Корьята, когда закончился четвертый переход и войско встало на ночлег. – Мы расспросим людей в селениях – может быть, варяги уже близко.

На пути войско не раз встречало беженцев: женщины гнали по берегу скотину, везли на телегах пожитки, надеясь уйти подальше за пороги, куда не доберутся враги. Но они бежали лишь от слухов о приближении грабителей и не знали, докуда те уже дошли.

Мысль о разведке Городислав посчитал разумной. Ему очень хотелось пойти самому, но, конечно, тут больше годились местные жители – знающие эти края и способные расспросить селян.

Войско устроилось на ночь. Городислав до полуночи обходил дозоры: его слегка колотило от волнения, спать не хотелось. Возможно, уже завтра будет бой! Захватывало дух, теснило в груди, и будто какая-то сила приподнимала и несла вперед. У полочан и латгалов большое войско – почти тысяча человек! – все хорошо вооружены, умеют владеть оружием и полны решимости. Не сказать чтобы за эти недели он полюбил латгалов, но эти люди, упрямые, гордые и воинственные, внушали уважение. Они знали свои обычаи и не искали чужих; они жили в краю отцов уже полторы тысячи лет и не собирались ни занимать чужие земли, ни оставлять свои. Сердца их были упрямы и несокрушимы, как сам Плачущий Камень.

На своей земле Перконс… то есть Перун даст им победу. Они разобьют варягов, возьмут всю их добычу. То, что варяги отняли у земгалов, достанется победителям. Полочане вернутся домой разбогатевшими и со славой. Когда осенью приедет его смолянская невеста, ему будет чем ее встретить. Она увидит, что выбрала жениха не хуже всяких там киевлян. А потом, имея договор с латгалами и прочими, они станут торговать по Двине и богатеть каждый год. Сами будут давать печати купцам, потому что путь через Двину в Варяжское море короче, чем через Волхов. И со временем Полоцк станет велик и богат, как сам Киев. Прияслава увидит, что правильно выбрала мужа…

Увлеченный этими мыслями, Городислав не заметил, как заснул. Разбудил его Радим:

– Княже! Вставай!

– А? – Городислав открыл глаза, сбросил с головы суконную свиту, которой накрывался от комаров, и удивился: как темно!

Путешествуя накануне Купалы, он привык, что ни вечером, ни утром темноты застать почти не удается.

– Корьята прислал. Выйди, хочет поговорить.

Выбравшись из шалаша, Городислав увидел костер дозорных, а рядом – Корьяту, Лигейко и еще кое-кого из их родни.

– Пришли разведчики, – сказал ему Корьята. – Варяги уже совсем близко. Завтра мы неизбежно с ними столкнемся. Но они, похоже, об этом еще не знают.

– Не знают! – встрепенулся Городислав. – Так чего случай терять? Мы можем пойти вперед, пока они спят…

– Если выступить быстро, то мы успеем дойти до их стана как раз к рассвету.

– Нападем, пока спят, перебьем сколько сможем, и… будем биться! – закончил Городислав, не очень представляя, как все пойдет дальше.

До этого «потом» оставалось пока очень далеко. Видимая глазу жизнь заканчивалась на том мгновении, когда он наконец нанесет первый удар по врагу.

– Прикажи будить твоих людей, а я разбужу моих, – кивнул Корьята.

Вскоре выступили. Полочане зевали, не выспавшись, но понимали: так надо. Завтра кончится эта война, и можно будет вернуться домой. Непривычные к походной жизни, они думали и говорили все о простых вещах: о покосе, о том, как дома на полях всходит рожь, о том, что успеть бы вернуться до зажинок…

Городислав, с щитом на плече и боевым топором в руке, шел первым – сразу после проводника. Он возглавлял эту силищу – пять сотен бойцов! Слыша за собой шум шагов тысячи ног, он чувствовал себя в тысячу раз сильнее. Вот какими были те витязи, о которых сложены сказания! Попасть в сказания он не мечтал, но именно сейчас ощущал себя равным Прияславе смолянской. Достойной парой для Солнечной Девы – бывшей пленницы Кощея.

Шли не так уж долго, как показалось Городиславу. Рассвело. Потом латгал-проводник сделал знак остановиться.

– Тия ир тур, – шепнул он. – Блакус межс.

Городислав понял два слова из пяти: «они» и «лес». Латгал поманил княжича за собой и указал на что-то впереди.

Городислав пригляделся. Темнела громада леса, окутанного туманом. Из тумана выступали верхушки шатров.

– Тур кюнингс.

Это был шатер самого варяжского князя: высокие деревянные стойки кончались резными головами змеев, которые будто смеялись в лицо друг другу.

От реки веяло свежестью. Туман дышал прохладой. Городислав глубоко вздохнул, будто норовил, как великан, втянуть в грудь всю мощь предутреннего леса. Он чувствовал себя таким сильным, что душа не помещалась в тело и пыталась воспарить.

Он больше знаками, чем словами, приказал своим людям построиться. Позади него шли дружины Корьяты и Айдиса, но если ждать их, туман развеется и варяги их увидят.

Словно отвечая его мыслям, с реки подул ветер. Туман заколыхался, поредел. Перед шатрами показалось что-то красное… Длинная череда круглых красных щитов, где черный ворон раскинул крылья… Над кромками щитов блестели железом шлемы и жала мечей.

Нежно попискивали утренние пташки. Запах влажных трав оглушал.

Тишину разорвал резкий вой боевого рога.

И стена красных щитов, как живая, двинулась вперед…

– Послушай, это ведь какие-то другие люди!

– Что? – Рагнвальд обернулся.

– Другие люди! – Эйрик, тоже в шлеме, с треснутым щитом на плече, развел руками, в одной держа свой бродекс. – Не земгалы. Больше похоже на вендов. Сам посмотри! – Он показал на тело у своих ног.

Ходить смотреть не требовалось. Весь луг усеивали мертвые тела. И Рагнвальд тоже понял: это не земгалы. Заметил еще во время боя – разница бросалась в глаза. На этих людях, что подкрались к их стану на рассвете, были не синие, а просто серые кафтаны некрашеной шерсти. И ничего из той бронзы, которую они уже привыкли видеть на своих врагах, никаких воинских браслетов.

– Вот у этого браслет есть. – Рагнвальд посмотрел на тело молодого мужчины, что лежало лицом вниз в трех шагах от него.

Половина черепа была снесена, на откинутой левой руке поверх рукава яркого цветного кафтана виднелась кожаная полоса боевого наруча, а ниже – этот самый браслет: широкий, сияющий, совсем новый.

– Этот один в цветной одежде! – К мертвецу подошел Вигго. – Видать, это их конунг.

– Даже не знаю, хорошо ли это… – пробормотал Рагнвальд. – С одной стороны, если нам навстречу вышли венды, значит, мы уже почти на Пути Серебра. А с другой – они о нас знают, и это плохо.

– В этот раз мы о них знали больше, чем они о нас! – усмехнулся Оддвар. – Конунг, ты же не ранен?

О нападении их с Эйриком предупредили селоны. Те самые, которые служили проводниками и помогали проводить корабли через пороги. Вчера, уже ночью, они попросили разрешения поговорить с конунгами и сказали, что на рассвете жители верхних земель собираются напасть на стан.

– Что-то я не верю, – заявил Эйрик. – Это ловушка. Иначе с чего бы им нас предупреждать?

Рагнвальд кивнул Хьёрту, чтобы перевел вопрос селонам.

– Разве вы не обрадуетесь, если нас всех перебьют спящими? – добавил он от себя.

– Вас всех не перебьют. Их слишком мало. А вот если они убьют вас двоих или хотя бы много других людей, то ваше войско не пойдет дальше, а будет грабить округу и повернет назад. Чтобы разграбить теперь уж всю Селонию и всю Земгале до самого моря. Мы этого не хотим. Нам будет лучше, если вы уйдете на восток, и побыстрее.

– Звучит разумно, – кивнул Рагнвальд и обернулся к хёвдингам: – Ну, если мы будем ждать рассвета не тепленькими и полусонными, а бодрыми и в шлемах, хуже ведь не будет? Это ведь само по себе не подвергнет нас опасности?

Снарядились еще до рассвета. Когда дозорные из леса дали знать, что и правда приближается войско, Рагнвальд велел выстроить стену щитов и занял свое место под стягом. Вслушиваясь в приближающийся шум шагов – еще не видя ни одного врага, он мог сказать, что там ни на ком нет кольчуг, – он еще прикидывал, откуда можно ждать подвоха. Но только до того мгновения, как враг оказался перед глазами.

Дальше он уже не думал.

И вновь нахлынула волна ярости и отчаяния. В обычное время такой бодрый и веселый, едва взявшись за оружие, Рагнвальд вновь переносился в тот осенний день, когда к Эбергорду подступил Хакон из Норвегии со своим войском. Вновь окунулся в ту ужасную битву, где пали его дядя Олав и Горм – отец Харальда. Где сам он получил удар копьем в грудь и думал, что погиб. А когда он лежал среди груды мертвых тел, жена его Ингер неслась по лесу, в своем красном платье так хорошо заметная среди голых ветвей, и за ней гнались хирдманы Хакона… Кипя от бешенства, пытаясь вернуться туда и переиграть все по-другому, спасти себя и Ингер, Рагнвальд с ревом рвался вперед, так что телохранители едва успевали прикрывать его с боков.

И вдруг все кончилось. Перед ним оказался лес, под ногами валялись брошенные щиты и мертвые тела с разрубленными головами. Вовсе не норвежцы Хакона. И Ингер уже никому не догнать…

Битва вышла очень скоротечной. Первые ряды нападавших были смяты и снесены стеной щитов почти мгновенно. Вражеский строй рассыпался, более робкие тут же подались назад. Более смелые продолжали биться, но смельчаки вне строя – все равно покойники. Очень скоро нападавшие кинулись бежать; шагов через сто начинался лес, и в этом лесу они скрылись. Благодаря серой и бурой некрашеной одежде быстро потерялись из виду. Иные остались лежать на забрызганной кровью траве. На первый взгляд показалось, что тел очень много.

Рагнвальд наконец опомнился, перевел дух, еще раз огляделся и снял шлем. Сделал знак Балли: бери людей и иди следом. Балли махнул рукой своей дружине и углубился в лес. За ним спешил парень с рогом на плече: трубить тревогу, если это бегство окажется притворным. Но едва ли. Даже пытаясь заманить врагов в ловушку, приличное войско не выйдет на поле без шлемов и кольчуг – хоть у кого-то они должны быть! – и не развалится от первого же натиска.

– Я так и не подрался! – возмущенно хрипел рядом Хьёрт Синий, потрясая топором и производя звон своих бронзовых побрякушек. – Напали и сразу в кусты! Так не честно! Конунг! Веди нас дальше! Я хочу убивать!

– Это не те! – засмеялся Вигго. – Это венды.

– Это мы что, уже всю Дуну прошли?

– Я думал, не больше половины.

– Э, по-вендски я не понимаю!

– Я понимаю! – утешил Хьёрта Рагнвальд. – И Вигго понимает. И Оддвар.

– Разве ты уже бывал у вендов?

– У нас в Хейдабьюре их что муравьев. Не стану хвастать, будто болтаю на их языке так же бойко, как ты – на местном, но объясниться смогу. А еще у нас есть Висислейв, Прибино, Драго, Тобемисли, Хвалино, Витино и другие наши венды. Так что пойдем поищем этих людей. Чего они убежали? Неужели мы им так не понравились? – И Рагнвальд надел шлем.

Но едва войско вновь построилось для прохода через лес, прибежал один из людей Балли.

– Там на берегу – войско земгалов! – доложил он. – Два их хёвдинга просят поговорить с тобой. Ну, то есть с нашим главным.

– И это не венды?

– Нет, такие же, как раньше, – парень махнул рукой на запад. – Все синие, как наш Синий! И бронзовые.

– Много их?

– На вид с полтыщи. Может, другие спрятались.

Рагнвальд выслал Трюггвида с дружиной вперед: тот прошел рощу насквозь и расположил людей вдоль опушки, готовый отразить внезапный натиск, пока остальное войско идет через лес. Когда Рагнвальд и Эйрик вышли из чащи, их глазам предстало войско земгалов на том краю поля. Впереди стояли двое: уже немолодых, один очень толстый, другой обычного вида, но тоже богато одетый.

Трубач затрубил, давая знать: явился конунг.

Хьёрт, ободренный тем, что его услуги еще нужны, важно вышел вперед. С началом любой из таких бесед он справлялся и сам: как и другие до них, Корьята и Айдас хотели знать, откуда это войско, кто его предводители и чего хотят. На последний вопрос Хьёрн неизменно отвечал: «Они хотят убить вас всех, сожрать вашу скотину, поиметь ваших женщин, а детей обратить в своих рабов». Глядя на варяга, с ног до головы одетого в изделия земгальских женщин и мастеров, верили всему.

– Кривичи сказали нам, что их князь погиб, – продолжал Корьята. – Это правда или он у вас в плену?

– Кто сказал? – нахмурился Хьёрт, впервые слышавший это название.

– Кривичи. Полочане. Их город, Полоцк, стоит выше по Даугаве.

– Поло… тескья? Город Полотескья! – Хьёрт обернулся к Рагнвальду и Эйрику, которые, в окружении телохранителей, подошли ближе. – Мы убили князя!

Лучники с обеих сторон держали на прицеле вражеских вождей, на случай если те, из присущего всем врагам коварства, вздумают напасть под предлогом переговоров.

– Князя земгалов или… полотесков? – уточнил Рагнвальд.

– Полотесков. Только это вроде уже не земгалы, а восточные – латгалы. Впрочем, один тролль их маму…

– Чью маму тролль? Тех вендов, которые полотески?

– И их тоже. Полотеск – их главный город выше по реке.

– И чего хотят?

– Мы просим у вас тело Городислава, чтобы отправить его к родным для достойного погребения, – величаво заявил Корьята. – Его отец, князь Всесвят, будет очень огорчен. Из трех сыновей у него оставался один, и тот пал нынче утром.

– Мы убили последнего сына тамошнего конунга, – перевел Хьёрт. – Еще двух убил кто-то раньше нас. Хотят ему отправить тело.

– И далеко до того города… Полотескъя? – уточнил Рагнвальд. – Он ведь стоит уже на Пути Серебра?

– До него отсюда еще не очень близко. Дней десять добираться до границ земли кривичей, а там еще дней пять – до Полотеска.

– Хорошо, – кивнул Рагнвальд. – Мы готовы отдать им тело, если они сами его выберут… правда, я догадываюсь, который это. Сколько вам нужно времени для подготовки к битве? – надменно спросил он у Корьяты и Айдаса. – Не хочу долго ждать, поэтому поторопитесь. Я хочу побыстрее попасть в Полотескъя.

– Ты можешь попасть туда, не теряя людей, – ответил Айдас. – Зачем вам ссориться с нами? Мы мирные люди. Живем небогато. А вот в Полотеске серебра – как песка на берегу! – Он махнул толстой рукой в сторону Даугавы. – Князь Всесвят еще не знает, что его сын погиб, и он просто ждет. А когда узнает, начнет собирать войско и позовет других князей на помощь.

– Ты предлагаешь нам пройти через ваши земли в Полотескъя? Но тот погибший князь же… вроде как был вашим союзником?

– Он сам предложил нам помощь. Но… боги не дали ему удачи.

Рагнвальд пристально смотрел на двух латгалов: судя по виду, скорее довольных собой, чем удрученных. Гибель молодого союзника их не только не опечалила, но дала средство избыть беду, отправив ее дальше – в земли кривичей, в город Полотескъя, где старый князь остался один, без сыновей и войска, не готовый к защите.

– Это ловушка! – сказал рядом с ним Эйрик.

– Мы даже дадим вам людей, которые укажут, как лучше пройти пороги, – добавил Корьята. – А вы поклянетесь не трогать наших земель.

Рагнвальд молчал. Сквозь прорези стальной полумаски его серые глаза казались такими же холодными, а взгляд твердым, как сталь. Только ноздри чуть заметно подрагивали от скрытого возбуждения. Перед ним наконец открывался выход из этих бронзовых краев на Путь Серебра.

Полоцкое войско потеряло убитыми и ранеными немного – примерно десятую часть. Большинство кривичей даже не успели вступить в бой: на всех не хватило ширины луга, сотни три еще оставались в лесу, когда туда с криком «Князь убит!» ворвались те, кто вышел вслед за Городиславом за опушку. И теперь все они бежали. Каждый из воевод-старейшин был озабочен больше тем, чтобы собрать и в целости увести своих. Сражались дольше всех те, у кого свои остались на лугу – убитые или раненые. Чем только увеличили число павших. Богуслав пытался остановить людей и вновь построить: он понимал, что если их станут преследовать, то перебьют бегущими всех. Но в глазах полочан смерть княжича делала войну бессмысленной: идти вперед больше незачем, и ведь не своя же земля кругом, не своя же изба за спиной!

И вот теперь Богуслав остался при войске, с телом Городислава, обмазанным медом и зашитым в просмоленную бычью шкуру: везти до родного жальника предстояло долго, а нынче лето. Сын его Радим с тремя отроками поскакал назад, вверх вдоль реки, чтобы принести в Полоцк ужасную весть. Князь Всесвят осиротел, у него больше нет сыновей.

Не имея сменных лошадей, отроки старались не слишком гнать, но все же проходили в день почти вдвое больше, чем удалось бы по воде на веслах.

Вторую ночь хотели провести в Асоте, сообщив заодно свою новость Звениславе. К счастью или несчастью, она попалась гонцам у рощи, где гуляла с девушками. Услышав, что случилось, Звенислава побледнела, и Радим поддержал ее, боясь, что упадет.

– Пойдем в город! – потянул он ее за руку. – Или приляг на травку, дух переведи.

– Нет. Постой.

Звенислава поразмыслила немного: лицо ее отражало ужас и напряженную работу мысли.

– В город не пойдем, – невыразительным голосом сказала она потом. – Поедем… сейчас.

– Куда?

– Да в Полоцк, дубина! – закричала она вдруг на двоюродного брата. – Ты думаешь, меня отсюда пустят, если узнают, что у меня больше и защиты никакой нет? В рабыню обратят, Свойке в наложницы отдадут! А отец с матерью там одни! Их ни утешить, ни поддержать некому, Веляшка дитя еще! Поехали, ну, пока не сообразили!

Радим снова сел в седло, и Звенислава, опираясь о стремя, взобралась на круп и устроилась позади брата.

– Гони! – приказала она сзади.

И Радим погнал.

Мчались половину светлой ночи, пока не стемнело настолько, что двигаться вперед стало опаснее, чем задерживаться. Но их никто не преследовал: почти все мужчины Асоте ушли с войском и еще находились очень далеко от города, а хозяйка и прочие женщины не взялись устраивать погоню своими силами. Или не догадались. Может, обрадовались, что сбыли чужачку с рук.

На земле Латгали ночевали два раза в лесу, не желая рисковать, отдаваясь во власть местных. Напряжение скачки помогало Звениславе держать себя в руках, отвлекало от горя, но и на стоянках она старалась крепиться. Как будто со смертью последнего из братьев обязанности сына перешли к ней, хотя что она, девушка пятнадцати лет, могла бы сделать?

Поплачет она потом, когда вуй Богуша привезет тело и его надо будет хоронить. Вот тогда они с матушкой и Веляшей поплачут! А заодно бабы и дочери всех тех мужиков, что сгинули в этом злосчастном походе!

– Ох, братец, не в добрый час ты вздумал к той смолянке свататься! – тихонько причитала Звенислава по вечерам у костра. – Кабы не обворожила она тебя, был бы теперь дома, при родителях, живой и здоровый!

– Ну, не так… – неуверенно возражал Радим. – Зачем сватовство-то затеяли – чтобы от варягов отбиваться. Они-то сами пришли.

Он помнил, как об этом говорил отец, как обсуждал с князем и старцами людскими. Это сватовство имело какой-то смысл… оборона… торги… Но сказать об этом Звениславе он не смел. Вот они, торги: Городислав убит, земля без защиты, а пользы ни на полвеверицы!

– Пусть вот теперь эта смолянка, ведунья-вещунья, Кощеева невеста, сама приходит нашу землю оборонять! – бормотала Звенислава, нарочно стараясь разозлить себя, чтобы не реветь в голос.

Если хотя бы кажется, что виноватый найден, становится чуть-чуть легче. Гнев хоть немного отнимает силу у скорби.

Пока же все случившееся так оглушило Радима, что потрясение не давало даже горевать по брату. Зато он понимал: кроме них с отцом, у Всесвята и нет больше мужчин в близкой родне.

Когда Ведома была девушкой, именно на Купалиях, во время русалочьей пляски, она впервые увидела Равдана, а он – ее. И оба они при этом обознались: он думал, что она – настоящая русалка, а она думала, что он – ловацкий князь Зорян, за которого ее хотел выдать отец. Ее заблуждение рассеялось до исхода ночи, Равдан же узнал, кто на самом деле его жена, без малого через полгода. Но в главном – в выборе пары – не ошибся и не раскаялся ни один из них.

Прияна с детства знала эту семейную былинку. С того года, как надела поневу, она сама на Купалиях «плясала русалку» и каждый раз невольно думала: а что, если и к ней ее жених каким-то чудом явится именно в эту чародейную ночь?

И вот ей семнадцатый год, и те полудетские надежды уже смешны. В ночь смерти Хакона Прияне показалось, что она разом повзрослела лет на десять – прикосновение к Нави не проходит бесследно, – и с тех пор это ощущение не покидало ее. Она будто выросла на целую голову над собой прежней – той девчонкой, что вздыхала, воображая киевского красавца князя, что однажды приедет за ней, будто Ярила, на коне с цветами в гриве…

Теперь она ждала совсем других вестей и с другой стороны.

Однако именно на Купалиях к ней подошла Ведома. Перед этим русалок «прогнали в рожь», девушки разбежались по роще, чтобы пустить берестяные личины по воде и вернуться на Ярилин луг. Завели круг, запели «лебёдку»:

Прияна вышла из чащи последней: ей было дольше всех переодеваться из мокрого в сухое и заново перечесывать влажную косу, в которую напуталось всякой зелени. Берестяную русалочью личину, венок из длинных стеблей боронец-травы она пустила по воде и сама ощутила облегчение: все, уплыла русалка. Когда же Прияна наконец показалась на опушке, никто уже не принял бы ее за гостью из Нави: свежая беленая сорочка, красная понева, опрятно заплетенная коса, шитое золотом очелье с серебряными кольцами у висков, ожерелье из синих стеклянных и льдистых хрустальных бусин. Только источаемый ею запах свежести, речной воды и лесных трав наводил на мысль, что русалка тут не так уж и далеко…

Для Ведомы пора плясать прошла: она ходила в круги с бабами, но лишь до темноты. Вот и теперь она уже собрала детей и хотела возвращаться в Свинческ, как вдруг, к удаче своей, заметила под березами опушки статную фигуру сестры.

– Вон она! – звонко закричала Орча, указала вытянутой рукой и сама побежала первой.

– Цела будь! – Подойдя, Ведома поцеловала сестру. – А я всем отрокам наказала тебя высматривать и, кто увидит, передать, чтобы в городец зашла.

– Я хотела на днях идти, – кивнула Прияна. – Приехал кто до меня?

Ведома помолчала, подобрала полы поневы – на Купалии даже княгиня выходила в старинном кривичском платье, – села на траву, будто передумав уходить. Расправила новую, беленую завеску, скинула стебелек с красного шитья.

пели ближе к реке девушки.

Купальский вечер в это лето выдался ясный: ни дождя, ни ветра. На голубом, лишь чуть потемневшем небе сияла круглая белая луна. Другая луна, сестра ее, переглядывалась с ней из воды Днепра – того же цвета, что небо. Если долго смотреть, то скоро перестанешь понимать, с какой стороны находишься сам: на земле, в воде, в небе? Прияне вспоминались прежние Купалии: в эту ночь она всегда так пронзительно ощущала это соприкосновение всех видимых и невидимых граней всемирья, верхней и нижней его части, живой и мертвой, людской и божественной, что торопилась сделать самое важное: не отстать, не пропустить того единственного за долгий год мгновения, когда можно вложить горячейшее свое желание не в уши, а прямо в сердце божества.

На коленях у Прияны лежал пучок цветущих трав – собрала по привычке, пока шла из рощи, хотела вить венок. Еще один из той длинной вереницы венков, что она сплетала в эти хрустально-голубые ночи и с приговором пускала вниз по Днепру. Наказывала непременно доплыть до Киева, и чтобы прямо в руки ему – Святославу свет Ингоревичу. Теперь же она лишь теребила длинный узкий лист травы-ревелки.

Застыв, словно зачарованные, сестры молча слушали песню. Даже дети, Гостятка и Краята, прикорнули с двух сторон у колен Ведомы и затихли. У них уже слипались глаза.

– Худые вести, – наконец сказала Ведома и снова взглянула в лицо сестре, сидевшей рядом. Та смотрела в ответ так уверенно, будто знала наперед, с чем к ней пришли. – Не хотела я тебе гулянье портить…

– Чем меня теперь испугаешь?

– Приехал к нам муж полоцкий Велизар… Не слыхать больше твоего лебедя, залило его водой, забило волной. Убили варяги на Двине Городислава Всесвятича. В Полоцк вести привезли. Богуслав следом едет, тело везет хоронить.

– Все же убили! – Прияна всплеснула руками скорее с азартом, чем с удивлением.

В глубине сердца дрогнула пронзительная жалость, вспомнились серые глаза на загорелом лице, смотревшие на нее так, будто она – солнце… Но сильнее поразило другое: тот голос не обманул. Напрасно она все это время отказывалась верить.

Зимой она думала, что ее жених – Святослав – скоро умрет, и потому впустила в сердце мечты об иной судьбе. И вот свершилось: ей принесли весть о внезапной гибели жениха. Только уже другого. Так где же правда ее судьбы?

– Ты знала? – удивилась Ведома и тут же сама себя мысленно одернула: чему дивиться?

Вместо ответа Прияна низко свесила голову и помотала ею. Где ее правда?

Известно где.

В могиле Рагноры.

– Кощеева я невеста… – прошептала она. – Вот ты говоришь: не было ничего? – Опираясь руками о траву, Прияна подняла лицо и взглянула на сестру. – Как же так – не было, если Кощеюшка свой глаз на меня положил. Тот, что черен как ночь, либо тот, что багрян, как уголь, – повторила она слова из отцовской саги, навек врезавшиеся в память. – Кого я полюблю – тем погублю. Кто меня полюбит – тем себя погубит. Для себя меня бережет Кощеюшко, иных женихов не пускает.

Ведома сидела, уронив руки и переменившись в лице. У нее уже мелькала эта мысль, но Прияна говорила так уверенно, будто знала точно.

– Значит… за Всесвята не пойдешь, – помолчав, будто о решенном деле промолвила воеводша.

– Что? – Прияна вскинула брови. – За Всесвята, ты сказала?

Ведома рассеянно кивнула:

– Велизар передал: теперь за самого князя тебя сватают. У него же Городислав последний был сын. Больше нет никого. И братьев нет. Теперь одно спасение: новую жену взять молодую и новых детей родить. А чего другой искать, когда есть высватанная? Ведь варяги-то идут. Полки ему нужны, подмога нужна. Велизар чуть не плачет, слезы бородой седой утирает. Хоть в ноги, говорит, князь велел падать, только пусть дадут невесту, пришлют дружину, не попустят роду полочан пропасть. Так я передам: пусть в иных местах невесту для князя ищет, наша девка неотдашная…

– Нет, отчего же? – живо воскликнула Прияна и даже схватила сестру за руку, будто боялась, что та убежит и все испортит. – Я пойду за него!

Назавтра окутанная туманом округа затихла: народ отдыхал от бессонной ночи, набираясь сил перед страдой косьбы и жатвы. На всех оконцах, на всех дверях – от княжьей избы до слепой хатенки бобыля Жабника – висели вчерашние венки, уныло понурившие вялые стебли. На земляных и дощатых полах шелестели под ногами сохнущие травы – будто Ярилина сила, от переизбытка не помещаясь в лесах и лугах, затекла зелеными языками в людское жилье.

Князева гридница тоже утопала в зелени: цветочные венки, березовые ветви поверх шитых рушников, по-праздничному развешанных по стенам. Но со столов уже убрали, князь и его гости забыли о вчерашнем веселье. Кроме Станибора с женой и матерью здесь сидели Равдан, Ведома, Прияна и полочанин Велизар, еще один родич Всесвята: Богуслав еще не вернулся в Полоцк, и пришлось из своих нор выбираться тем, кто такой привычки не имел. В белой печальной сряде, особенно неуместной среди венков и зелени, тихий и ровный в обращении, с печатью затаенной, но глубокой скорби, Велизар поистине выглядел посланцем дедов. Рослый, худой, морщинистый, с седыми волосами и бородой, которые при загорелой коже выглядели снежно-белыми, он казался слишком старым, чтобы ездить за тридевять земель отбивать у Кощея княжью невесту, а с ней живую и мертвую воду для рода полоцких князей. Но молодые уже сложили головы в битвах.

– Княгиня наша Горислава только просит позволения в Полоцке дожить, пока дочери замуж не выйдут, – передавал он порученное. – Но все права молодой передаст, весь почет и уважение ей будет.

– Да ты нас не улещивай, – говорил Станибор. – Чего же не понять: зачем Всесвяту невеста нужна. А вот ты пойми: нам-то нужна такая беда? До нас те варяги авось еще не дойдут, а если и дойдут, так русские князья есть: Святослав в Киеве, Турод в Волховце.

– До того и другого – переходов по двадцать или больше, если с войском идти, – напомнил Равдан. Он уже ходил до Киева с дружиной юного Святослава и точно знал. – Пока гонцы доедут, пока полки соберутся, пока князья дойдут – здесь одни угли останутся. Что раньше отец мой и братья говорили, то и я скажу: надо полочанам помочь.

– Ты пойдешь с войском?

– Ты – князь смолянский, я – воевода твой. Прикажешь – пойду. Ты вот что скажи, – Равдан повернулся к Велизару, – по отцовской ветви у Всесвята больше нет родни?

– Нет.

– Если сына нового дождется, тот сын будет ему единственным наследником?

– Единственным.

– А если князь не доживет, пока сын в возраст войдет? Ведь не отрок он, Всесвят, мог бы давно дедом стать и внуков нянчить.

– Коли будет сын, то князь перед богами его своим наследником признает и проклятье чуров призовет на тех, кто вздумает сему помешать, – с печальной торжественностью ответил полочанин. – Имя тому сыну будет Велегость – так звался князь полоцкий, что первым на горе у Полоты сел с родом своим. Семь поколений тому минуло…

На лицах смолян отразились понимание и одобрение. Имена будущих детей в знатных родах нередко оговаривались еще перед обручением, поскольку имена предков заключали в себе наследственные права. Имя основателя Полоцка могло быть дано только тому, в ком род видит свою единственную верную надежду.

– Но мы же не будем девку прямо на войну посылать! – подала голос обеспокоенная Прибыслава. – Куда везти невесту, если на вас варяги идут! Вместо свадьбы выйдет побоище, и девка пропадет со всеми заодно!

– В это лето не дойдут до нас варяги, – покачал головой Велизар. – Они вон одну Зимигаль два лета пройти не могли, сейчас только к Летогали вышли – и ее года два будут воевать. Мы летиголу свою знаем: упрямая она и боевитая. Если давить – умрут, да не прогнутся. А за два года мы силу накопим, укрепимся.

– Если враги наши будут знать, что смолянские и полоцкие кривичи теперь заодно, побоятся с нами воевать! – подала голос Прияна.

Глядя на эту девушку в желтом платье из тонкой шерсти, никто бы не подумал, что еще вчера она плясала в берестяной личине и огромном венке из колючих стеблей боронец-травы. Вид у нее был суровый и решительный: она уже видела себя княгиней, чью землю осаждают враги, и не побоялась бы, коли понадобится, хоть самой сесть на коня, лишь бы воодушевить народ на борьбу.

– Мы вот что сделаем! – продолжала она. – Как будем свадьбу справлять, летигольских старейшин позовем. Приедут – сами увидят, что нынешний Полоцк будет покрепче прежнего. Не приедут – все равно будут знать, какие нынче у полочан родичи появились. А через них и до варягов вести дойдут. Поостерегутся они тогда нападать. Но мы к рати готовиться будем. Ты, брате, дай мне кузнеца хорошего, – обратилась она к Станибору, – чтобы в оружии понимал. Лучше бы Тайнишню, но если его жалко, так хоть Худобню. Топоры и рогатины у мужиков есть, а щитов нет. Будем умбоны ковать, для них и болотное железо сгодится, – щиты сколачивать. Хорошо бы шеломы. Дорого, но хоть для воевод. Был бы Городислав в шеломе – не пропал бы так уж сразу. – Она подавила вздох и повернулась к Равдану: – А ты дай дядек из дружины постарше, будем учить отроков и молодцов. Чтобы они потом на рать вышли не как на пляску, а чтобы дело знали!

– Первый раз слышу, чтобы девка в приданое просила не прях и ткачих, а кузнецов и оружников! – рассмеялся Равдан. – Но звучит разумно.

– Еще бы нет – наша невеста роду непростого! – горделиво отметила Прибыслава. – Она и сама с любым княжьим делом управится. Когда родичи Эльги киевской с Ингваровыми родичами об их свадьбе рядились, меж собой такое условие положили: как родится у них сын, Ингвар и киевляне признают его князем, с самим Ингваром наравне. И Эльгу, ибо она была Вещего наследница. И как Ингвар погиб, Эльга и сын ее Святослав на столе остались без раздоров. Потому мы желаем, чтобы сестру нашу, Прияславу, Сверкерову дочь, Всесвят не просто княгиней объявил, но и соправительницей. И сына ее, если будет. Так в нашем роду заведено, – твердо закончила она.

– Иначе мало нам пользы – родниться с вами, головы под мечи варяжские подставлять, – кивнул Станибор.

Узнав вчера, что Прияна не отвергает неожиданное сватовство, князь почти всю ночь не спал и не дал никому из ближних.

– Я пойду за Всесвята! – объявила Прияна, приведенная сестрой обратно в Свинческ прямо с охапкой цветов. – Может, отобьется он от варягов, а может, смерть свою найдет, как сыновья его. А я после него княгиней в Полоцке останусь. С дитятей или без – положим с ним ряд такой.

– Эка куда замахнулась! – Станибор вытаращил глаза. – Из ведьминской избушки да на княжий стол скакнуть! Сильна девка.

– У нас так в роду заведено, брате любезный! – насмешливо ответила Прияна.

Станибор слегка смутился: он сам сел в князи прямо из вилькаев, лесных жителей. Считай, из той самой избушки.

– И ты ее не отговариваешь? – Станибор воззрился на Ведому.

Будучи князем и господином над ними всеми, он мог бы решить это дело своей волей. Но сейчас рассудок не мог ему подсказать надежного решения, и он готов был положиться на женскую ворожбу.

– Ее судьба – стать княгиней, – ответила Ведома. – Наших дедов на то воля. Я не стану с ними спорить.

– А если голову сложит?

– Голову сложит, но чести рода не уронит.

– А кто-то собирался жить вечно? – насмешливо напомнила Прияна любимую дружинную поговорку, услышанную еще в детстве от хирдманов отца.

Вопреки всякому вероятию принесенная сестрой скорбная весть не подавила, а воодушевила ее. Она жалела Городислава, но, когда она услышала о сватовстве осиротевшего старого князя, перед ней будто распахнулась дверь на широкий простор. Она разом увидела, как все будет: она станет княгиней в Полоцке и скоро останется там единственной госпожой. Сделается как Эльга киевская! Земля полоцких кривичей, по сути, перейдет во владение кривичей смолянских. Но в то же время и русам из Киева будет не в чем их упрекнуть. А дальше… Грядущее покажет, кто окажется сильнее: дети Станибора и Прибыславы или ее, Прияны, еще не рожденное потомство.

– В прежние времена бывало… – начал Велизар. – Коли заканчивался род княжий, то собирали всех мужей и вопрошали волю богов и чуров…

– Собирайте, – кивнул Равдан. – Коли от варягов отобьетесь, так отчего же не собрать? Всех мужей, что уцелеют…

«Долго ходить не придется», – слышалось в его умолчании.

Велизар подавил вздох. Они обложили его, будто стая: мужчины с повадками волков и женщины с глазами волхвит. Князь и его воевода, в отроках носившие волчьи шкуры, две сестры-княжны, побывавшие в Кощном. И княгиня из русского рода, хорошо умеющего принимать чужое наследство.

Но у Велизара не осталось другого выхода. Князь Всеслав приказал соглашаться на любые условия. Даже на то, чтобы оставить землю Станибору, если боги не пошлют Всесвяту больше детей. Будет удача – со смолянами он спасет Полоцкую землю. А если богам не поглянется – то смолянам и оставаться на пепелище.

Через три дня после Купалий старейшина Велизар уехал из Свинческа на запад. С ним отправились смолянский воевода Равдан с дружиной и Прияслава Свирьковна – невеста Всесвята полоцкого. Путь их лежал через давно освоенный торговыми гостями волок на Касплю, а с нее, через пару дней пути, прямо на Двину и вниз по течению до Полоцка.

А еще через день в Смолянск к Акуновой вдове Соколине прискакал гонец из Ршанска. На подходе был князь Святослав с дружиной и новым смолянским посадником…