Глава 7
Стоя перед воротами Свинческа, смолянская знать с высоты наблюдала, как с западной стороны идут по Днепру на веслах лодьи – одна за одной. По пути в Смолянск, лежавший восточнее, гонец предупредил и Станибора: чтобы при виде целого войска не поднимал свою дружину и не скликал ополчение. В честь такого события все оделись в лучшее греческое платье и теперь сияли ярче цветов полевых многокрасочными шелками, золотым, серебряным, жемчужным шитьем. От причалов убрали купеческие лодьи, освободили как можно больше места, чтобы ничто не мешало проходу княжеской дружины, закрыли смолокуренные ямы, чтобы не чадили. Городец, предградье, ремесленные улицы, ближайшие селища – все бурлило, люди побросали дела, рыбаки не ставили сети. Все толпились на реке, желая увидеть киевского князя с приближенными и гадая: что теперь будет? Самые осторожные на всякий случай закапывали в огороде серебро и прочее, что подороже. Всякое может выйти, если князь спросит о невесте – а невесты-то нет! Три дня будущую княгиню полоцкую провожали всей волостью, князь пир давал, жертвы приносил на благополучный путь и счастливую жизнь сестры в замужестве…
Большая княжеская дружина – восемь сотен человек. Половину Святослав оставил матери для безопасности Киева, а половину вел с собой. Шли в набойных лодьях – менее тех, что выходят в Греческое море, но вмещавших по два десятка человек с поклажей, с мачтой, способных по ветру идти под парусом. В жаркий летний день отроки гребли в одних рубахах, но на днище были сложены копья, сулицы, мечи в ножнах и топоры в чехлах, под скамьями теснились мешки из дерюги, скрывавшие кольчуги и шлемы, вдоль бортов висели круглые щиты.
Ведома стояла возле Прибыславы и покусывала губы, не зная, плакать или смеяться. Восемь лет! Восемь лет, матушка родная, они с Прияной мысленно простояли на этом самом месте, глядя на эту самую реку и ожидая этих вот лодий. Летом над синей водой, зимой над накатанными во льду колеями – они ждали, что приедет князь Святослав и вновь увидит свою невесту. И вот он летит, сокол рода русского. Никаких сомнений. Гонец ясно сказал: «Идет князь Святослав и новый посадник с ним».
Но невесты здесь уже нет. Судьба над ними потешается? Или это и есть то, что называется «не судьба»?
С первых трех лодий какие-то веселые отроки только помахали смолянам и погребли дальше – к Смолянску. Воевода Асмунд повел дружину в город, который и выстроили как ее становище. Следующие три завернули в озерцо у подножия холма: стараниями еще Сверкера его когда-то превратили в гавань, удобную для причаливания и выгрузки товара. Над первой лодьей вился на корме, высоко поднятый на древке, красный княжеский стяг с падающим на добычу белым соколом.
Увидев этот стяг, Станибор первым пошел по дороге вниз, к причалу. Яркая толпа покатилась за ним. Простые жители и торговые гости толпились по обеим сторонам, лезли на тыны, деревья и кровли, лишь бы увидеть наконец молодого киевского князя. Им везло: если его тут уже шесть лет не было, значит, все шло хорошо.
Остальные лодьи мимо них следовали вверх по реке дальше, с трех причаливших люди уже сходили на берег. Народ кричал и махал, отвечая отрокам на лодьях, по обеим сторонам реки висел шум оживления.
От череды проходящих лодий отделились еще две и тоже свернули в озерцо. Выйдя на причал, Станибор быстрым взглядом пробежал по лицам, пытаясь найти Святослава, но никого похожего не приметил. Однако знакомое лицо ему попалось.
– Божаня! – невольно воскликнул он, а тут и Прибыслава охнула рядом с ним – увидела своего родного брата, Боживека Остроглядовича.
– Будь жив, Станиборе! – Боживек, такой же кудрявый, как отец его в молодости, весело поклонился князю, подмигнул сестре, потом повернулся: – Что, не признали? Вот князь наш, Святослав Ингоревич!
– Святослав… – Станибор шагнул вперед и хотел поздороваться, но тут Боживек взял его за руку и силой развернул в другую сторону.
Станибор опешил. За Боживеком шли три-четыре отрока, одинаково одетые в простые рубахи небеленого льна, взмокшие от пота и грязноватые после перехода. Лицо одного сразу бросилось в глаза, воскрешая в памяти Ингвара: те же грубоватые черты, небольшие серые глаза, даже линия рыжевато-русых волос над широким лбом такая же. Только выражение другое – веселое и дружелюбное. Однако вместо того чтобы протянуть Святославу руку, отрок шагнул назад, будто прячась за плечо товарища.
К этому-то товарищу Боживек и подтолкнул смолянского князя. И тот вновь запнулся: светловолосый парень довольно сильно походил на княгиню Эльгу, а выражение лица – решительное и уверенное – наводило на мысль, что князь тут именно он!
Святослав мог бы, само собой, с утра вымыться и одеться в греческое, а потом сидеть на корме, красуясь под своим стягом, в красном плаще с золотой застежкой на плече, и прибыть в стольный город земли Смолянской во всем блеске княжеской славы. Ему это просто не пришло в голову.
– Святослав… – Прибыслава поклонилась светловолосому. – Будь цел!
– Прибыня! – Святослав снисходительно обнял родственницу: пока она не вышла замуж, они часто виделись в Киеве, и хотя тогда он был ребенком, все же хорошо помнил ее в лицо. Только казалось странным, что теперь она сделалась ниже его ростом. Потом подал руку Станибору: – Будьте живы! Мы сейчас так, завернули поклониться, узнать, все ли у вас хорошо. В Смолянск поедем, а как с делами управимся, и с вами еще попируем.
Прибыслава взяла у отрока рог с медом и подала гостю: хоть и «завернули», а обычай требует. Святослав, с детства привыкший, что почти в любом месте, куда ступит нога, ему тут же суют в руки приветственный рог, взял его, отпил, передал Станибору.
– Вот брат мой, Улеб Мистинович! – Он хлопнул по плечу того парня, которого Станибор чуть не принял за князя, и подтолкнул вперед. – А вот посадник ваш новый – Вестим Дивиславич! – Вторую руку он положил на плечо молодого мужчины с пушистой рыжеватой бородкой и в греческой парчовой шапочке. – Так что, все у вас хорошо? Ну, кроме Хакона?
Станибор переглянулся с женой. Начинать рассказывать о своих делах прямо сейчас казалось неуместным.
– Ну и ладно, – кивнул Святослав. Он так и стоял, обеими руками опираясь на брата и нового посадника, будто чудище трехголовое. – Ждите денька через два. Я гонца пришлю. Разговор у меня к вам будет…
– Милости просим, – пробормотала Прибыслава, ошарашенная такой стремительностью.
Да, это уже совсем не тот мальчик, проезжавший здесь шесть лет назад, когда ей приходилось наклоняться, чтобы его поцеловать. В его речах и повадке не было угрозы, и все же само его присутствие подавляло и внушало растерянность даже знатным людям, привыкшим к уважению. «Он ниже меня ростом, а смотрит будто поверх моей головы сразу на Оку!» – потом сказал жене Станибор.
Все время этой краткой беседы Улеб скользил взглядом по толпе позади князя, но не нашел там ни одной девицы, которая могла бы оказаться младшей дочерью покойного Свирьки. А он ведь ее помнил: рослую девочку с длинной светлой косой, что много лет назад однажды поднесла серебряную чашу одетому в вывернутую рубаху – в знак свежей печали – Святославу. На него, Улеба, она тогда даже не взглянула, и он, сидя рядом с братом, успел хорошо ее рассмотреть. Помнил белый кафтанчик с длинным рядом блестящих бронзовых пуговок, красную ленточку, пересекавшую белый лоб, два серебряных колечка у висков. Конечно, она давно выросла из того кафтанчика… Но он бы и в другом ее узнал!
И в общем-то ее отсутствие на причале ничего не значило. Знатную девушку на выданье не показывают всем подряд.
Святослав с приближенными вернулся на лодьи, отроки взялись за весла и повели суда в Днепр. На выходе из озерной гавани Святослав обернулся и прощально взмахнул рукой.
* * *
Акунова вдова ждала гостей в Смолянском городце, перед гридницей. Одетая в белое, с тремя мальчиками, бегавшими вокруг нее, она была словно лебедь с малыми детушками – лебедятушками. Только два огромных серых пса с лохматыми мордами, ростом выше сыновей Соколины, поражали взор и давали понять, что это лебедь не простая.
– Будь цела! – Святослав подошел и поцеловал ее.
За исключением матери, к Соколине он относился теплее, чем к другим женщинам, и уважал куда больше. А все потому, что той жуткой зимой, когда тринадцатилетний князь пошел войной на Деревлянь ради мести за отца, Соколина, едва-едва от свадебного рушника, села в седло и отправилась с войском, сопровождая княгиню Эльгу. Так, у ее стремени, и проделала весь поход по зимним дорогам. Разумеется, к сражениям вдова и молодуха на пару перестрелов не приближались, но все же с тех пор Святослав считал Соколину не просто одной из многочисленных девок и баб, толкущихся возле матери, а почти что боевым товарищем.
– Не грусти! – будто отрока он похлопал ее по спине, лишь несколько умерив силу руки. – Я тебе нового мужа привез. Как, сгодится?
Вестим подошел и вежливо поклонился. Даже улыбнулся: его позабавила эта встреча молодого князя с овдовевшей стрыиней. Женщина в белой горевой сряде окинула его оценивающим взглядом и непонятно усмехнулась. Понравился, нет?
Воеводе Вестиму, иначе Вестимиру Дивиславичу, нескольких лет не хватало до тридцати. Внешностью он напоминал самого старшего из братьев, восемь лет назад погибшего Зоряна: те же немного заостренные черты лица, привычка поднимать «домиком» верхние концы черных бровей над глазами цвета недоспелого ореха. Прямой нос, небольшая пушистая бородка, более темная под пухлой нижней губой и рыжеватая по краям. Какой-то греческий гость подарил ему шапочку красного шелка с золотым шитьем по окантовке, и он надевал ее по торжественным случаям. Вроде нынешнего.
Вестим еще в Киеве немало слышал об этой женщине и перед отъездом имел долгий разговор о ней с воеводой Мистиной, чей старший сын Улеб подошел обнять ее вслед за князем. Вестим знал, что честью занять место смолянского посадника обязан именно Мистине: ловкий умом Эльгин свояк нашел способ устроить одним махом и княжье дело, и свое собственное, дать и князю верного слугу, и своей сестре – нового мужа. Несмотря на троих малых детей, найти мужа Соколине сейчас удалось бы, пожалуй, и легче, чем пока она ходила в девках: тогда от дочери Свенельда и уличанской полонянки родовитые бояре воротили бы носы, зато теперь она входила в круг ближайшей княжеской родни. Брак с ней стал честью, ради которой заспорили бы многие, если бы Мистина не решил сразу сам.
Своим первым браком Вестим был обязан тоже Мистине и потому даже не подумал спорить. Пока он числился в отроках, воеводша Ута высватала ему Сияну Гордезоровну, девицу из знатного рода киевских бояр; теперь он имел на руках четверых детей, из коих старшему, Гордяшке, шел восьмой год. Всех их, а заодно и челядь, Вестим вез с собой, чтобы сразу прочно устраиваться на новом месте. Овдовел он всего три месяца назад – Гордезоровна не снесла седьмых родов. Князь утешил как мог: оказал честь, а к тому же позволил если не вернуться в родные места, то перебраться поближе к ним.
С Ловати в Киев Вестима увезли семилетним мальчиком – заодно с братом Соломкой и двумя сестрами, еще совсем тогда маленькими. Теперь Соломка – воевода Соломир вышеградский, одна сестра замужем за воеводой Одульвом, вторая – за самим Асмундом, двоюродным братом княгини Эльги и кормильцем Святослава. Чего же нет: рода она княжьего, даже получше, чем муж.
К нестарому вдовцу обычай повадлив: никто не осудит мужчину с домом и малыми детьми на руках, если он приведет новую хозяйку хоть через три дня после похорон прежней. Но Вестим любил жену и не спешил посадить другую на ее место. И даже рад был покинуть свой киевский двор, где все напоминало о прошлом.
И в такой же осиротелый дом, откуда едва выветрился след Марены, ему предстояло войти.
– Которые твои? – Соколина окинула взглядом стайку женщин-челядинок и воеводских детей. – Вон тот уж больно взрослый – ты тринадцати лет, что ли, женился?
Она смотрела на высокого, красивого лицом подростка лет двенадцати, который стоял в рядах отроков, самый юный из всех.
– Я уже меч ношу! – недовольно отозвался тот, и повернулся боком, показывая плечевую перевязь и рукоять: киевской работы, но с хорошим бронзовым набором. – А ты, стрыйка, глаза протри!
– Ты слишком вырос, она не узнала тебя, – сказал рослый темнобородый мужчина рядом с ним. – Будь жива, Свенельдовна! Хотя бы меня ты помнишь? Я – Алдан, а это – Велерад Мистинович, твой братанич.
– Это ж наш Велесик! – крикнул Улеб, который сам и подал мысль, что младшему брату, получившему меч, самое время начать ходить в походы с князем.
– Алдан, не желающий в Валгаллу! – со смехом припомнила Соколина. – Тебя-то я узнала. А это неужели Мистины сынок! – Она подошла ближе и взяла подростка за плечи. – Прости, любезный! Я уехала, тебе ведь шел седьмой год? А теперь ты вон какой витязь вырос! Скоро с отца будешь ростом!
– И буду! Я вон меч получил, – уже снисходительнее повторил отрок и позволил сводной сестре отца себя поцеловать. – Забыла, как мы на Игренце вместе куковали?
– Где уж такое забыть! И сейчас еще, бывает, во сне его вижу! Как мать? Что сестры? Все уже замужем? Ладно, после поговорим! Сперва устроим всех вас.
Соколина понесла свою потерю уже более четырех месяцев назад, и в доме, как и в городце, никаких следов горестного разлада не сохранилось. Даже сама хозяйка, хоть и носила «печаль» первого года, не выглядела скорбящей. Срок, когда обычай предписывает причитать, давно миновал, и она держалась спокойно, только улыбалась как-то криво, будто для вида, а сама уже ничего не находила смешным.
– Дань получили? – спросила она, проведя гостей в гридницу.
Для воевод и гридней уже все было готово: дружинные дома вычищены, тюфяки, набитые высушенной осокой с душистыми травами, раскатаны, подушки из пуха рогоза разложены, дрова заготовлены, бани затоплены, каша сварена, хлеб испечен. В пекле каменной ямы со вчерашнего дня дожидалась княжьего ножа туша бычка. Прямо во дворе стояли бадьи и лохани с чистой, прохладной колодезной водой и возле них деревянные чарки: Соколина хорошо представляла, что такое возвращение дружины из похода по летней жаре. В гриднице на столах стояли бадьи с квасом, на который и накинулась Святославова ближняя дружина. Большую дружину десятники разводили по избам: раскладывать пожитки, доставать чистые сорочки и собираться в баню. Для пропотевших за долгий путь рубах и портов уже стояла на дворе волокуша: челядинки повезут на реку мыть. В предбанных сенях высокой стопой лежали полотенца простого серого полотна.
– Все приехало и уже дальше отправлено! – ответил Святослав, оторвавшись от ковша с квасом. – Я смотрю, у тебя тут все слажено, и без воеводы управилась. Неужто правда ты сама в полюдье ходила?
– А чего не пойти? – Соколина отпустила ему свою новую кривоватую ухмылку. – Муж-то после Коляды сразу слег. А все из-за тебя, дурака! – Она постучала кулаком по наклоненной голове Святослава.
– Почему? – Он удивленно поднял глаза.
– Помер он из-за тебя, считай. Ты чего невесту-то свою забросил? Обручился, и будто не было ничего! А тут люди волнуются. Девка томится. До того дошло, что затеяли ее в Полоцк отдавать. Акун и повез ее к тебе. Прямо в Киев повез, посреди зимы. Умыкнул, считай, Станята потом вдогон бежал. Да Акун и свалился совсем, до Ршанска только полпути одолели. Чего ты не забрал ее вовремя?
– А это дело что… – Святослав нахмурился, вспоминая. – Совсем никак не уладили?
– Кому улаживать, если ты здесь ни разу за столько лет глаз не показал?
– Ну… Матушка…
– Ты кто – детище беспортошное? Здоровый лось вырос, давно жениться пора, а сам такого дела устроить не можешь, все на матушку киваешь? На сорок снопов тоже матушку с собой позовешь? Чтоб подсобляла?
Святослав не мог не засмеяться при этом; Улеб и гридни вокруг тоже развеселились.
– Не, погоди. – Святослав сел, держа на коленях ковш с квасом и иногда отпивая. – Нас обручили, когда отец сюда ходил ратью, Свинческ взял и Свирьку прикончил. Потом… – Он вопросительно посмотрел на Улеба.
– Потом мы ее видели, когда из Святославля на Деревлянь шли, – напомнил тот. – Она в Свинческе тебе чашу подносила.
– Но той зимой матушка решила за меня Олегову младшую взять, – продолжал Святослав. – Потому как она нужнее. А с этой что решили?
– Ничего! – Соколина выразительно развела руками. – Эльга – ума полна палата, а чего про это дело думала – я не знаю. Станяте никого не присылали сказать: дескать, не нужна нам ваша невеста, другую нашли, эту сватайте за кого хотите. Девка и ждала. Приданое в лари складывала. И родичи ждали. Каждый год приговаривали: вот будет наша Янька киевской княгиней…
– Эльга не хотела обручение разрывать, – подал голос воевода Асмунд, стоявший рядом, опираясь вытянутой рукой о резной столб. – Думала, а вдруг помрет Олеговна? Или Свирьковна помрет? Значит, как придет пора жениться, тогда и решать уж…
– И верно сделала! – кивнул Святослав. – Нам и вторая невеста пригодилась. Вон, Улебке возьмем! – Он по привычке хлопнул ладонью по шее сидящего рядом брата.
Соколина скорчила рожу и дразнящим движением покрутила головой:
– Долго онучи мотали! Наши пряли – ваши спали. Улетела ваша лебедушка! – пояснила она, видя перед собой удивленные лица отроков. – Увезли ее. Дня три назад проводили. Я сама видела.
– Ку-уда увезли? – изумился Святослав, слишком привыкший, что между его двумя морями ничего важного не делается без его ведома и одобрения.
– Да в Полоцк и увезли! Она сперва не хотела туда, сама, мне так мнится, Акуна подбила ее в Киев к тебе везти. А как… его деды прибрали, она с горя в лес ушла, там всю зиму просидела, будто медведь, а по весне и согласилась за Городислава-полочанина идти. Она же девка гордая, роду знатного, в дедах князь на князе едет, князем погоняет… не то что у меня. А потом Городислава варяги убили. Недавно совсем, перед Купалиями. Всесвят полоцкий погоревал да и говорит: все равно везите, сам женюсь. У него Городислав-то был последний сын, двух первых… ну, это ты сам знаешь. Давно, еще до нас.
По лицу Святослава никто не сказал бы, что он что-то об этом знает.
– Э, молодая! – окликнул Асмунд. – Давай сначала и с толком! – и сел рядом с племянниками.
Соколина выразительно вздохнула: навязались дураки на голову! – набрала побольше воздуху и принялась рассказывать сначала. От приезда зимнего киевского обоза, когда на пиру у Станибора толковали, отчего жених за Прияславой уж сколько лет не едет. Киевляне молча слушали, постепенно меняясь в лице. Ибо если вначале шли обычные девичьи страдания по припоздавшему жениху, то кончилось все настоящей войной у самой околицы Святославовых владений. Война, которая и сейчас в разгаре и невесть к чему приведет.
– А ты… – Святослав обернулся к Асмунду. – Половина дружины!
На лице у него ясно отражалась мысль: «Надо было всю брать! Я же хотел!»
– Вот с-суки! – Он вскочил и с размаху швырнул деревянный ковш на пол; хорошо, что квас уже кончился. – Как они смели! Убью Станяту! Какое, клюй пернатый, в Полоцк? Это моя девка, кто ему позволил у меня за спиной…
Соколина взглядом велела челядину поднять ковш и взяла посудину за ручку с таким видом, будто намеревалась огреть киевского князя по лбу.
– Да я сейчас дружину подниму! Сейчас пойду в Свинческ: как он посмел без моей воли… Асмунд!
Святослав обернулся к кормильцу, но тот продолжал сидеть на лавке, будто не слышал. Рослый мужчина с полуседыми волосами, он носил в густой бороде две косички – по примеру и в память его дяди Вальгарда, отца Эльги. За годы походной жизни лицо его обветрилось и огрубело, высокий лоб прорезали морщины, густые брови топорщились, вплотную к углу левого глаза прилегал небольшой шрам. Никто по виду не угадал бы в этом суровом воине родного брата миловидной и кроткой боярыни Уты.
– Не ори, – спокойно велел он своему питомцу и племяннику. – Второе обручение было? Было. Та невеста, Олеговна, тоже княжьего рода. Двух таких взять нельзя. Стало быть, коли ты после с той обручился, эту освободил. Станята тебе это скажет. Хочешь новую войну смолянскую? Так дружины всего половина с собой, – добавил он, когда на лице племянника отразилось «да».
– Отец и половиной справился!
– Тогда здесь Свирька сидел, чужой, за него смоляне воевать не хотели. А теперь сидит Велеборович.
– А мы чего сидим? – спросил Улеб. Он не улыбался и даже слегка побледнел, отчего рыжие веснушки, которыми он обзаводился каждое лето, проявились ярче. – Святша! У меня невесту украли, ну? А ты тут… руками машешь, комаров пугаешь.
Святослав задумался, потом посмотрел на Соколину:
– Три дня, говоришь?
Перевел взгляд на Асмунда:
– Догоним?
Опять поглядел на Соколину:
– Кто ее повез, сколько людей с собой?
– Повез ее Равдан, воевода, дружины у него сотня. А догнать… Сигваста надо спросить. – Она кивнула челяди, чтобы позвали нужного человека.
Сигваст был воеводским волоковым тиуном: половину собираемого на волоках смолянский князь отдавал князю киевскому, и сбором этой доли занимался Сигваст с дружиной. Поэтому он лучше всех знал все, что касалось волоков.
– Они поехали через Касплянский, – будучи призван на совет, сказал Сигваст: бодрый мужчина, еще не старый, с преждевременно поседевшей головой, но почти еще черной бородой, лишь немного побелевшей у самого подбородка. – Три дня прошло – они уже в Двине. Хоть бы на день раньше – мы через Лучёсу прошли бы и возле устья их переняли. А теперь они то место миновали, если в пути ничего не задержало.
– Все равно поедем! Как быстрее?
– Каспля – река побольше, Лучёса – покороче. Но мимо Свинческа так и так идти придется.
Смолянск находился восточнее Свинческа, волоков и пути на Полоцк.
– Вот я еще по дороге Станяте-то растолкую… – прорычал Святослав.
– Нет, – вдруг сказал до того молчавший Вестим. – Не надо. Ты уедешь, а мне с ним жить, – пояснил он в ответ на удивленный взгляд. – Воевать еще затеешь, всю волость мне разоришь, а потом скажешь: Вестимка, где дань?
– Так чего – спустить им?
– Спускать не надо, когда кто на твой каравай рот разевает. Но мы не так сделаем. Побраниться с князем, если что, и потом успеем. А лучше, если он пока и знать не будет, что ты осерчал.
– И что?
Вестим еще немного подумал, что-то просчитывая. К нему подбежал сын Гордяшка: детей и пожитки воеводы уже переправили от реки, челядь не знала, куда деваться в чужом месте. Соколина сделала знак своей ключнице, Званке: та кивнула Вестимовой няньке, и та вслед за ней увела детей. Родителю было пока не до них.
– А вот что. – Он проследил глазами, как ключница уводит его домочадцев, и снова обернулся к Святославу. – Надо постараться невесту догнать, еще пока она до Полоцка не доедет. И перехватить так, чтобы никто не знал, куда делась. Полоцкий князь будет пенять на смолянского, смолянский, как пропажа выяснится – на полоцкого. Не будет у них ни охоты, ни средства у тебя за спиной свои круги водить. А невесту отдай кому захочешь, потом уж объяви.
– Молодец! – Святослав вскочил и одобрительно хлопнул его по плечу. Улеб улыбнулся, а Асмунд кивнул. – Так и сделаем. Йо-отуна мать… – Он огляделся, будто искал вокруг себя время, которого ему так отчаянно не хватало. – Ждать некогда, я ж не погоню людей из одной дороги в другую! Хоть бы до завтра…
– До вечера отдохнем, ночью выступим, – сказал Асмунд. – Ночи светлые, к заре на волоке будем. Как раз по темноте Свинческ минуем. А будут смоляне на пир звать, – он посмотрел на Соколину, – скажи, уехал князь, и все.
– Пошли в баню! – Святослав хлопнул себя по коленям и встал.
* * *
Когда отроки разошлись, Вестим подошел к Соколине и поклонился, давая понять, что хочет побеседовать.
– Садись. – Она показала ему место возле себя. – Прости. Хлопотня эта навалилась, и не поговорить толком. Завтра хозяйство посмотрим, сегодня уже поздно. Ты же с ними на Двину не поскачешь?
– Мне скакать незачем, – улыбнулся Вестим. – Моя невеста здесь. Если ты готова принять совет твоего брата и пойти за меня… – полувопросительно добавил он.
Соколина пристально посмотрела ему в глаза.
Вестим еще в Киеве слышал, что она не красавица, но, как люди говорили, об этом быстро перестаешь думать. Он понаблюдал за ней совсем немного, но уже знал: на эту женщину можно положиться. Ему, присланному в посадники в чужую землю с четырьмя малыми детьми на руках, ее ум, деловитость и решительность были куда важнее красоты.
– Посмотрим, чем у них с Прияной дело кончится, – сказала она. – Может, тут сейчас такая буря поднимется, что будет не до свадеб…
* * *
Еще поразмыслив, Святослав решил, что для схватки с дружиной Равдана ему и двух сотен хватит, поэтому половину приведенных оставил с Вестимом. Отчалив ночью, в темноте десять лодий миновали Свинческ. Теперь никто не следил за ними от городца, не кричал и не махал на причалах, лишь темные кусты на другом берегу в безмолвном удивлении покачивали ветками.
До нужного волока шли вниз по течению два дня. Добрались под вечер, переночевали. Сигваст проводил дружину через волок; переправа заняла менее одного дня, и к вечеру достигли Лучёсы.
Еще два дня шли по Лучёсе вниз. Выйдя в Двину, спросили у местных насчет обоза из Свинческа. Селяне мотали головами: ничего мы не видели. Но вскоре представилась возможность получить верный ответ. Чуть ниже устья Лучёсы стоял старинный городец Витьбеск, в котором с Олеговых времен, если не раньше, сидел свой варяжский боярин. За сто лет хозяева здесь не раз менялись: многим хотелось владеть городом на перекрестке водных путей. Когда-то он подчинялся конунгам Волховца и платил им дань, потом его забрали в руки Хринг и Сверкер из Свинческа, а после Смолянской войны киевские князья поставили сюда нового воеводу, свея по имени Торар.
– Да, проезжал здесь Равдан смолянский, – подтвердил он, изумленный внезапным появлением Святослава.
О прибытии князей с дружинами всегда предупреждали заранее, чтобы хозяева могли подготовиться к приему.
– И девка с ним была? Свирьковна младшая?
– Вез свояченицу свою. – Торар, человек средних лет, с короткой светлой бородкой и глазами хитреца и тайного насмешника, явно тревожился, хоть и пытался это скрыть.
– И ты как дал им проехать? – Святослав бросил на него презрительный взгляд, уперев руки в бока. – Не знал, что Свирьковна со мной восемь лет обручена?
– Знал! – закричал Торар. – Я и Равдану сказал: куда, дескать, князеву невесту везешь, в какой такой Полоцк? А он мне: эх ты, темнота чащобная, не слыхал разве, что князь уже лет шесть как обручен с Олеговой дочерью, из Древлянской земли? А я ведь про это слыхал! Думаю, и правда…
– А я тебе говорил! – хмыкнул Асмунд.
– Все равно должен был задержать! – упорствовал Святослав. – Разрешил я смолянам свою девку в Полоцк отдавать?
– А ты мне приказывал их задерживать? У них, у смолян, свой воевода есть, то не моя забота!
– Так помер Хакон! Этого ты не знал? Вот они и распустились. А ты – мой человек, должен был их схватить, а не смотреть, варежку раззявив!
– Уймись! – Асмунд положил широкую ладонь сестричу на плечо. – Князь русский один за все в ответе. А воеводы – только за свои города. На ком тебе жениться – не его забота.
– Вот, правильно! – Торар бросил за князева кормильца благодарный взгляд.
– Я – князь, я сам все и решу! – буркнул Святослав. – И я этих с-сукиных детей, старое княжье, отучу за моей спиной свои круги водить!
Значение власти над Смолянской землей, перекрестком путей во все стороны света, Святослав понимал и без пояснений. И ему не требовалось долго думать и судить, чтобы сообразить, какие возможности открывает перед западными и днепровскими кривичами объединение. К таким предметам он привык с детства и разбирался в них, как простой оратай разбирается в сроках дождя для пользы урожая.
Покинув Витьбеск, двинулись дальше. Теперь предстояло три дня пути вниз по реке. Сразу за Витьбеском река показала свой нрав: пошли песчаные мели и каменистые порожистые участки. Святослав порадовался, что взял не самые большие лодьи, хотя на Днепре между Киевом и Смолянском никаких преград нет. Разгрузив лодьи, сняв всю поклажу и почти всех людей, их удавалось провести, хоть и царапая килем по твердому. Это изрядно замедляло продвижение, но ведь и смолянская беглянка не на лебединых крыльях летела, и ей приходилось преодолевать эти же трудности. Впрочем, дальше до самого Полоцка встречались лишь отдельные песчаные мели.
– Теперь все! – радовался Улеб, когда порожистая гряда осталась позади и отроки, вновь загрузив лодьи, поставили их у берега, а сами развалились на травке отдохнуть. – Теперь два дня прямой дороги – и Полоцк. Навалимся, братья, авось успеем перехватить! Это у нас – все отроки да молодцы, а у смолян какая дружина? Небось девки да бабы! Они с этими порогами три дня небось возились! Успеем! Правда, Святша?
Но Святослав почему-то не откликнулся с той живостью, какой Улеб ожидал. Он сидел в тени кустов на траве, пока взмокшая его рубаха сушилась, разложенная под жарким солнцем, будто расправивший крылья серый сокол.
– Святша! – окликнул его Улеб, думая, что тот умчался куда-то в мыслях.
– Нет, – вдруг ответил тот. – Не будем гнаться.
– Что? – удивленный Улеб подошел поближе, полагая, что ослышался. – Не будем?
– Нет. Я передумал.
* * *
– Ну вот, Велес дал милости – завтра к вечеру мы на месте, – рассказывал вечером Велизар. – Завтра к обеду в Обольске будем, городце нашем, а оттуда до Полоцка рукой подать. Пешком один день дойти, а по воде и полдня много. Мы тут из старых родов. На Оболи уж лет двести живем. Пращур наш там первым сел, звался он Больша – вот по нему и река – Оболь, и городец – Обольск. Род наш уважаемый, и с князьями в родстве… Про Большу еще такое сказание есть…
Прияна бросила взгляд на лицо Равдана и поняла: он не слушает. Миновав Витьбеск, смоляне ехали вниз по Двине уже два дня. Каменистые гряды за Витьбеском задержали их не слишком: сотенная дружина быстро перегрузила туда-обратно все укладки и короба с приданым. Широкая река была неглубокой, песчаные мели встречались нередко, но Велизар, хорошо знавший реку, указывал извилистый, неширокий путь по руслу, где лодьи могли пройти. И то порой отроки выскакивали прямо в воду и, стоя на дне, в сорок рук пропихивали лодью с визжащими девками.
Но едва ли из-за этого, как замечала Прияна, ее свояк, обычно веселый и разговорчивый, сейчас был как-то слишком задумчив. На ночлег они остановились возле мелкой веси из пяти дворов. Велизар сказал, что это Мукавичи. Прияне и старшинам посольства жители предложили место в избенке, но согласился только Велизар: Равдан и Прияна предпочли ночевать с дружиной, в шатрах, на воле и свежем воздухе. Сейчас все сидели у костра, отмахиваясь ветками от комаров, и беседовали перед сном.
– Нет, – сказал Равдан, когда по наступившей тишине опознал, что Велизар свою повесть закончил. – Завтра только мы с тобой будем в Полоцке. А невеста обождет пока.
– Что так? – удивился старик.
– Сперва сами съездим. Убедимся, что князь Всесвят ждет невесту.
– Еще как ждет! Чего ездить, я тебе здесь скажу.
– Ты ж, Велизаре, не вещун. А я, прежде чем девку везти, хочу сам убедиться, что там все спокойно.
– Что же может быть?
– Я тоже не вещун и потому – не знаю.
Знать Равдан не знал, но предполагал разное и всякое. Если о смерти Городислава весть дошла до Смолянской земли, то об этом почти наверняка знает вся двинская голядь. Услышав от Велизара, как обстояло дело, Равдан сразу прикинул: голядские старейшины – союзники Городислава – ходили к варягам просить разрешение забрать его тело с поля. И сказали тем, кого они убили. Единственного, последнего сына престарелого полоцкого князя! Не считая налетов на купцов на волоках – дела далекой вилькайской юности, еще в Свирькины времена, – Равдан не ходил пока в завоевательские походы. Но понимал: узнай он подобное о той земле, куда направлялся – принял бы это за повод ускорить шаг.
– Через голядь не прорваться им за одно лето! – пытался рассеять его сомнения Велизар. – Никто через них не проходил еще!
– Но эти же полдороги прошли! – напоминал Равдан. – Княжич погиб от Полоцка к морю на полпути!
– Им тех «полпути» на два года хватит! – отмахивался Велизар, в глазах которого Двина впадала в море где-то на самом дальнем краю света. – А мы бы еще поддержали…
– Вы уже поддержали.
– Горе нам судьба судила, чуры не уберегли…
– Видать, голядский Перконс вашего Перуна переборол, – поддразнил бывший вилькай. – Они шли-то вместе на варягов? Так ваш отрок рассказывал? Шли три вождя – ваш и два голядских. А дошел почему-то он один. Те двое куда делись – в тумане заблудились? Ага, как теляти несмышленые. Дальше: почему варяги их сомкнутым строем ждали, к битве готовые?
– Стражу, видеть, выставляли…
– И оба князя стражу несли? Они ведь были там уже, не по сполоху поднялись? Неужто не смекаешь, старче?
Велизар покачал головой, хотя грустный взгляд выдавал нехорошую догадку.
– Предала вас голядь. Городислава одного вперед вытолкнули, сами отстали, а варягов загодя предупредили. Те и ждали его. Одного. И дождались. Это все смекнуть несложно. А вот зачем они… Чем им помешал ваш Городислав? Вот этого я не знаю! – Равдан досадливо вздохнул. – Уж думаю, не поспешили ли мы с тобой? – Он посмотрел на Прияну. – Приедем, а там тебя не Всесвят, а голядский какой жених ждет.
– Еще чего не хватало! – возмутилась она.
– Вот потому и говорю: я завтра до Полоцка поеду, а ты здесь обождешь. Если там все гладко, пришлю за тобой Стрешню. – Равдан кивнул на отрока, из своего же рода Озеричей. – Тогда поедете и вы. Оставлю с тобой… Нечуйку с десятком. – Он нашел взглядом своего двоюродного брата, вместе с ним восемь лет назад ушедшего в княжью дружину и два года как женатого на купеческой дочери из Свинческа. – Они доставят.
– Доставим, – кивнул Нечуй.
Равдан хмурился, недовольный собой. Уж слишком быстро – не успели купальские венки повянуть – они решили судьбу Прияны. В увлечении не дали себе времени подумать. Равдан, можно сказать, вырастил сестру жены, у которой не осталось иной родни, и был привязан к ней сильнее, чем к родным сестрам-Краяновнам, которых знал плохо. Он видел, как сильно Прияна хочет стать княгиней, и знал, почему Ведома желает ей удачи. Ведома когда-то выбрала его, простого парня из Озеричей, и молодухой полола лен и гребла сено наравне с обычными бабами. Потом судьба смилостивилась и вернула ее в сословие воинов. Однако Ведома прекрасно знала, что ее род достоин куда большего, и на младшую сестру возлагала удвоенные надежды. Прияна должна была добиться чести и славы за них обеих. Равдан знал, как горячо жена желает этого. К тому же дети Прияны будут двоюродными братьями его собственных детей, так что, помогая ей, он обеспечивал возвышение собственного рода. Но не стал бы даже ради этого безрассудно толкать юную свояченицу в пасть зверям.
Куда заторопились? Крыша, что ли, горела? Ему следовало съездить в Полоцк самому. А уж потом, к осени, как у людей водится, привезти и невесту. Но нет. Прияна не желала ждать.
И отчасти Равдан ее понимал. Она ждала восемь лет и извелась от насмешек. Когда ему приходилось жить в лесу, томясь от скуки, он тоже подбивал своего побратима Лютояра на разные безрассудства. Еще тогда не зная, что Лютояр – единственный наследник князей Велеборовичей. И чтобы вернуть дедово наследие, тому пришлось совершить некоторые безумства.
Напоминание о, пожалуй, самом безумном из них сейчас лежало на траве рядом с ним, под правой рукой. Варяжский боевой топор с серебряным змеем на лезвии, сплетающим длинное тело в хитрый узор. Когда-то его привез в эти края богатый свей, посланец тамошних конунгов. Равдан слышал его имя, но запамятовал. Свей погиб на волоке, едва ступив на Смолянскую землю. Топор и столь же богатый рейнский меч – здесь их звали варяжскими – ушли за ним в могилу. И оттуда их вытащили Равдан и Лютояр, хотя полезли вовсе не за этим. Но их проникновение в могилу повлекло такие жуткие последствия, что они запрятали свою добычу подальше и постарались о ней забыть. И почти забыли. Будучи в южных краях, в Русской земле, куда юный Святослав позвал их воевать с древлянами, Равдан не раз вспоминал свой топор из могилы, когда видел подобное же дорогущее оружие в руках ладожских и киевских варягов. С трудом верилось, что сам когда-то владел чем-то подобным. Эти восемь лет Равдан вспоминал топор со змеем, будто дивный сон. И даже не знал, куда же тот делся. Нави обратно на тот свет унесли! Пока Прияна, вернувшись домой из ведьминой избушки, не объявила, что нашла эти самые меч и топор.
Спасибо чурам, за восемь лет в округе не осталось ни одного человека, способного опознать эти вещи или хотя бы вспомнить, откуда и с кем они могли сюда попасть.
– Перконс вам в дар послал, благословляет! – насмешливо сказала старая Еглута.
Она-то помнила эти вещи, ибо сама тогда их и спрятала в избушке.
– Не им, а мне послал! – поправила ее Прияна. – Это я с собой возьму и мужу моему поднесу. Я когда их нашла, не знала еще, что скоро воевать. А боги знали!
Станибор и Равдан стиснули зубы, мысленно бранясь последними словами, но промолчали. Даже сейчас они не могли признаться, что сами украли эти вещи из смрадной могилы того козла…
Не козла, а Биргира ярла из Бьёрко – могла бы поправить Ведома. Именно из-за нее и Прияны князю и воеводе приходилось молчать. Возле могилы Биргира они проломили голову старой Рагноре. А она была не только матерью Сверкера, но и бабкой его дочерей. Этого убийства Ведома и Прияна не простили бы даже им.
Утром в самый день отъезда Прияна позвала Равдана и вручила ему варяжский топор.
– Будет с жениха моего и меча, – сказала она. – Я поняла, почему их два. Потому что нужно действовать двумя руками, и эти две руки – кривичи смолянские и кривичи полоцкие. Меч я увезу, а топор здесь оставлю. Хочу, чтобы ты им владел.
– А почему не князю? – все же спросил Равдан, стараясь не выдать, как рад.
– Потому что ты первый в сторону войны путь проложишь.
Зная дурную судьбу топора, Равдан поколебался немного. А вдруг наследство Биргира проклято? Уж их, осквернителей могилы, проклятье не помилует! Но не сумел одолеть искушения – ему дарили мечту восьми лет! Именно то, что он сам выбрал и вытащил из могилы. И теперь не мог с даром расстаться.
– Хорошо. Поезжай, – сказала Прияна. – Пусть Всесвят готовится к свадьбе поскорее.
– Не терпится княгиней стать?
– Я слишком долго ждала. Теперь мне восемь дней за новые восемь лет кажутся.
– Да ладно, денька через три, если богам поглянется, и сядешь на медведину, – обнадежил ее Равдан.
А сам подумал: если там и Всесвят еще на сани не присел.
* * *
– Как это – передумал?
Улеб даже переменился в лице и подошел вплотную к сидящему на траве Святославу, но тот лишь поднял к нему спокойные глаза. Он уже второй день крутил в голове один замысел, ни с кем не делясь – редкая для него скрытность, и то вызванная лишь тем, что дело имело прямое отношение к самому близкому для него человеку.
– Сядь! – Он поймал опущенную руку Улеба и потянул; тот присел рядом. – Я подумал… Незачем нам за смолянкой гнаться. Пусть она себе к Всесвяту едет. Пусть Всесвят свадьбу играет. А мы их уже там накроем. Хорошо бы прямо на пир свадебный попасть, как гром с неба – ну, в былинах такое случалось, помнишь? – усмехнулся он.
– Но зачем? – не понимал Улеб. – По пирам ты, что ли, стосковался? Святко, ты что? Голову напекло?
– Смотри! Всесвят стар. Сыновей у него нет. Наследников нет. Потому Станята так и вскинулся, как пес на кость, девку из дома выслал, едва прослышал, что Всесвяту новые сыновья нужны. Станята сам нацелился Всесвятовыми землями завладеть.
Заслышав важный разговор, многие из лежавших отроков приподнялись, сели или даже подползли поближе.
– Но если свадьбу успеют сыграть, Станята это право и получит! – сказал Иггимар, среди прочих отдыхавший рядом на траве. – Оттого и заспешил, это точно.
Иггимар – или Икмоша, как его вслед за матерью звали в дружине, – был старшим сыном Жельки. Сыновья Ингваровых жен до его свадьбы с Эльгой – Жельки и Славчи – хоть и родились не от Ингвара, а от его гридней, данных им в мужья, все же считались кем-то вроде названых братьев Святослава и потому в дружине занимали почетные места. Каждый из них в глубине души помнил, что тоже мог бы родиться княжеским сыном, и в Святославе видел свою же невоплощенную честь. Всего их насчитывалось семеро, да к ним поближе держались трое зятьев – мужья сестер, выданных за своих же, дружинных. Вожаком всей ватаги считался Иггимар, Гримкелев сын, – старший годами, то есть ровесник Святослава, но выше его на голову, здоровенный, широкоплечий, с круглым лицом и немного пухлыми щеками. Зимой на них ярко розовел румянец, выдавая «поросячье» здоровье, как дразнил его Улеб. Сейчас, под жарким летним солнцем, Икмошина белая кожа раскраснелась и пылала, как спелая ягода. Длинные, очень светлые, как у покойного отца, волосы, вечно плохо чесанные, торчали неряшливым облаком во все стороны, на подбородке золотилась такая же неряшливая бородка. По настоянию матери Икмоша год назад женился, но у себя дома его удавалось застать куда реже, чем в князевой гриднице, даже когда дружина находилась в Киеве.
– Ты-то чего решил Станяте помогать? – спросил Улеб.
– Да с того! – На лице Святослава мелькнула досада, что дружина никак не уловит такой простой мысли. – Если Всесвят, хрен старый, мою невесту умыкнул, могу я с него спросить или не могу?
– Полоцк будем воевать! – сообразил Икмоша и расхохотался.
– Дошло!
Отроки загомонили. Все понимали, почему Вестим и Асмунд отговаривали Святослава от ссоры с князем Станибором: Смолянская земля – уже считай своя, она платит дань, дает войско, включена в торговые пути и связана разными докончаниями. С ней ссориться и затевать войну, которая разорит и киевского князя тоже, было неразумно. Но Полоцкая земля – чужая. А может ведь стать своей!
– Пусть-ка он с моей невестой свадьбу справит – мы тогда не одну девку оттуда увезем, а каждому вам по девке! – весело продолжал Святослав, и гридни отвечали одобрительным гулом. – Добычу возьмем – хоть земля полочан и не богата, а все же не пустая стоит! Мехов возьмем, скота, полона! А потом своего посадника посадим, и будут нам полочане дань давать!
– Точно! – загомонили гридни, в первую очередь Икмошина ватага, знавшая, что при разделе добычи долей обижена не будет.
– Верно говоришь!
– Все вынесем подчистую!
– А смолянам урок будет! – заключил Святослав, и его голубые глаза хищно прищурились. – Больно много воли Станята взял, не успела Хаконова могила травой порасти! Я ему ручонки-то окорочу!
– Может, в Смолянск за остальными нашими послать? – предложил Радобой.
– Да нет, подожди! – во весь голос закричал Улеб, перекрывая гвалт, и схватил Святослава за плечо. – Ты чего такое говоришь? Это моя невеста! Мы так условились! Ты сам сказал! В Киеве еще! При старшей дружине, при княгине, при моем отце сказал, что мне ее отдаешь!
– Так я и отдаю! – Святослав повернулся к нему, не понимая, что тут такого. – Тебе она и достанется. Даже лучше – сейчас она просто девка, а будет княгиня полоцкая.
– Она не просто девка! – Улеб встал на колени рядом с сидящим Святославом: хотелось выпрямиться, но неловко было нависать над князем. – Она княжеского рода. Она правнучка того Харальда, что весь Норэйг в руки собрал. У нее таких, как этот Всесвят, в дедах целая вязанка. Он ей чести не прибавит. А вот мне совсем разная будет честь – девку взять или вдову какого-то пня старого!
– Да ладно тебе! – Святослав по привычке тронул его за плечо, пытаясь успокоить и унять. – У него там небось потрясется да повиснет, достанется тебе твоя девка девкой!
Гридни вокруг смеялись, но Улеб их не поддержал.
– Ты о ней-то подумал? – в волнении взывал он. – Ей-то каково? Замуж выйдет, обряды справит – и вдруг через день вдовой остаться! Да за другого идти! Она не полонянка, чтоб под всяким побывать! А ты ей такую долю готовишь!
– Пойми ты, дурная голова, – мы новую землю возьмем, с полоцких кривичей будем дань брать! Хочешь, тебя князем туда посажу! Как раз за женой в приданое княжий стол возьмешь.
– Князю чести добудем, себе – славы, а ему девку жалко! – Иггимар придвинулся к спорящим. – Улебка, опомнись!
– Сам опомнись! – Бледный от негодования Улеб оттолкнул руку Святослава. – Мне не девку какую-то жалко, а мою жену! Мать моих детей! Или ты забыл, каково моей матери поначалу пришлось? Она ведь из девок за Дивислава ловацкого вышла, а осенью пришел Ингвар и убил его! Город их взял, все разорил, добычу забрал! И ее с Дивиславичами в Киев увез! Жене врага такого не пожелаешь, а то была моя мать! И ты теперь моей жене ту же долю готовишь! Опомнись, Святко! Это ж не чужие, это уже наши! Это твоя же невестка будущая! Она в нашу же семью войдет! А ты с ней такое сотворить хочешь! С самого начала судьбу поломать!
Святослав не отвечал. Будто громом пораженный, он не сводил горящих глаз с лица своего брата – того лица, которое знал не хуже, чем черты родной матери, с самого рождения. Слова Улеба были как удар огнивом по кремню: вдруг посыпались искры и выхватили из тьмы такое простое и очевидное обстоятельство, которого он никогда раньше не замечал. То, что стоит перед глазами с младенчества, часто остается незамеченным.
Пришел Ингвар и убил Дивислава… Город взял, все разорил, добычу забрал… Уту в Киев увез! Эту повесть о сестре матери Святослав знал с детства, но никогда не задумывался, как это все осуществлялось. Не приходило в голову отнести к близким родичам то, что для любых чужих людей в том же положении было бы очевидно.
Кто же не знает, что в таких случаях бывает! Когда молодые жены побежденных попадают в руки победителей, распаленных схваткой и упоенных запахом крови…
Святослав лихорадочно соображал. Улеб – его ровесник, они родились в один год. На следующий после того, как это все случилось. И эти черты… волосы… глаза… Святослав не особенно задумывался над вопросом, на кого похож Улеб, но казалось естественным, что у невысокой, сероглазой, с рыжеватыми бровями Уты родился сын с такими же волосами и глазами. Но ведь и Ингвар…
Святослав не решался додумать до конца. Улеб – его двоюродный брат по матери, так было всегда. А что, если…
Даже от приближения этой мысли теснило в груди и по хребту продирало холодом.
Но тут он кое-что вспомнил. Ведь его, Святослава, имянаречение состоялось первым. Об этом как-то упоминала мать: дескать, Ингвар назвал сына Святославом, и поэтому Мистина потом уже попросил позволения своего назвать Улебом. Брат родился позже, а значит, не мог быть сыном Ингвара: ведь когда Ингвар женился на Эльге, Уту отдали за Мистину.
От сердца отлегло, от облегчения Святослав переменился в лице.
– Ладно… – переведя дух, сказал он Улебу. – Не кипятись. Поедем, как ехали. Успеем – достанется тебе девка. А не поспеем до свадьбы – что же я сделаю, в соколов обратить дружину я не умею, чтобы мигом долететь.
Улеб тоже поуспокоился, даже попытался улыбнуться в знак примирения. Но Святослав уже не мог отогнать то саднящее душу подозрение и украдкой поглядывал на него – словно сравнивал с сохранившимся в памяти образом отца. И невольно твердил себе: не может быть. Не может этого быть!
* * *
Добровой и Жарко, младший сын Жельки, гребли в челне на пару перестрелов впереди дружины. Даже местные не приметили бы ничего особенного в двух отроках, одетых в небеленые рубахи и порты, в простой долбленке, где на дне лежали сети и стояло деревянное ведро. Никакого оружия при них не имелось, лишь под сетью был спрятан рог – поднять тревогу, если что. Вдоль реки в широкой долине тянулись заросли ивняка, весной заливаемые водой. Теперь вода спала, обнажив отмели, где громоздились россыпи беловатых камней. За кустами мелькали луговины, на них паслись коровы, козы, овцы.
Вдруг Добровой, смотревший вперед, тихонечко свистнул. Жарко, орудовавший веслом, вскинул голову. Еще довольно далеко впереди, за кустами, на проплешинах лугов мелькнуло что-то светлое. Привыкшие к таким зрелищам отроки живо распознали шатер.
Переглянулись. Подумали. Добровой, старший, кивнул, и Жарко повел челнок через реку – шатер стоял на том берегу. Причалив прямо среди ив, затолкали долбленку поглубже в заросли, по воде и веткам выбрались на берег и пошли к луговине, не показываясь на открытых местах…
* * *
– Они это! – радостно докладывал Добровой Святославу. – Два шатра, кострище большое, людей – десяток. И с ними четыре девки. Которая ваша, не знаю, но две в котле чего-то варят, рыбу чистят, одна тряпье в реке полоскала, одна у шатра в тени так сидела.
– Десять отроков? – не поверил Асмунд. – Хорошо глядели-то?
– Лодья на отмели одна! – Добровой поднял указательный палец для наглядности. – Убрались куда-то остальные.
– Вперед уехали, – заметил Святослав. – Видать, дорогу проверяют. Ну, свезло тебе! – Он хлопнул Улеба ладонью по шее. – Сейчас и получишь свою девку.
Но прежнего оживления в душе его не горело. Возникшее подозрение впилось в сердце, как заноза: маленькое, странное, невидимое глазу, оно успело провести черту между Святославом и самым его близким другом, братом…
Братом ничего не подозревающий Улеб остался и сейчас. Но от мысли о том, что их родство может оказаться ближе, чем все думали, у Святослава будто земля начинала дрожать под ногами. Слишком уж он привык к мысли, что он, единственный сын Ингвара, держит в руках всю силу руси, ему одному принадлежит власть, честь, слава многих поколений… Он – сокол руси, солнце руси… и внезапно стать одним из двоих?
– Ты чего на меня уставился? – не понял повеселевший Улеб.
– Так… У женихов всегда вид такой дурацкий, – хмыкнул Святослав.
А сам-то Улеб знает? Еще вчера Святослав не допустил бы и мысли, что брат может знать хоть что-то важное и не поделиться с ним. А теперь все думалось: что, если знает? Что, если как раз поэтому так рвется заполучить знатную невесту без урона ее чести?
– Пошли! – Теперь уже Улеб дружески пихнул его кулаком в плечо. – Пока будем зевать, смоляне вернутся.
* * *
– Смотри чего!
Ухмыляющийся Нечуй протянул Прияне, сидевшей на кошме в тени шатра, какую-то странную рыбу: с каждого конца по хвосту, один полосатый, другой в крапинку.
Вытаращенными глазами она осмотрела его находку и расхохоталась. Дивная рыбина с двумя хвостами оказалась составленной из двух: щука попыталась заглотнуть окуня, который был больше ее, и застряла, надевшись на него пастью, будто рукавичка на слишком крупную кисть.
– Прямо так поймал, руками! – смеялся Нечуй. – Как говорят: много желать – добра не видать.
– Много хватать – свое потерять, – подхватили отроки, собравшиеся поглядеть на такое диво.
Смех Прияны звучал немного лихорадочно. Равдан с дружиной уехал на заре, наказав сидеть тихо, не отходить от стана и не вступать в беседы с местными. Правда, те и сами их не осаждали: вокруг ни души, только кусты на ветру шевелятся и река блестит. Чего опасаться: Велизар уверял, что в округе народ мирный, к тому же очень надеется на дружбу со смолянами. А в сторону единственной возможной опасности – двинской голяди и варягов из заморья – уехал сам Равдан. Прияне оставалось лишь поскучать возле шатров день-другой, подумать о предстоящем.
Но бездействие томило. Восемь лет она думала о будущем, которое то и дело ее обманывало, жестоко насмехалось. Мало какая девушка так жаждет поскорее стать женой незнакомого и немолодого мужа, который по годам уже мог бы иметь внуков, если бы жизнь обошлась помягче с его детьми. Прияна с нетерпением ждала, когда судьба ее наконец решится, когда она займет свое место и с головой погрузится в предстоящие труды. Не беда, что у Всесвята земля невелика и небогата. Теперь все изменится – для того она, Прияна Свирьковна, и едет сюда.
Десяток отроков сгрудился возле Нечуя и его добычи, звучал смех. Вдруг поодаль раздался резкий свист. Да такой, что все вздрогнули и невольно обернулись.
И замерли. Только что пустая луговина, обрамленная с одной стороны рекой и кустами, а с другой – рощей, изменилась. Сплошной стеной со всех сторон стояли люди – отроки и молодые мужчины, все вооруженные. Человек двадцать держали натянутые луки, нацелив стрелы на смолян.
Те застыли, не веря своим глазам и ничего не понимая. Целое войско – будто с дерева слетев!
– Не балуй! – произнес уверенный, повелительный голос. – Кто дернется – стрелу промеж глаз. А теперь медленно сели на землю. Руки над головой.
– Садись, – шепнул Нечуй.
Он уже оценил положение: невесть откуда взявшихся стрелков было вдвое больше, чем его людей, к тому же все оружие смолян лежало у шатров. А между стрелками теснились еще несколько десятков человек с щитами и секирами наготове – общим число не менее сотни.
Смоляне исполнили приказ. Вот тебе и неопасно! Вот тебе и смирный народ…
Прияна встретила изумленный взгляд Нечуя и тут же поняла: они подумали одно и то же. Это не полочане! И вообще не кривичи. Даже те несколько слов, что они услышали, прозвучали вовсе не со здешним выговором.
Но это и не голядь. В Смолянской земле хватало своей голяди, днепровской, даже покойная мать Равдана происходила из этого племени – не говоря о Еглуте, матери Станибора. И уж конечно, это не варяги, которых в Свинческе видели очень часто: как проезжих, так и своих.
Теперь, когда все вокруг нее сидели, подняв руки, Прияна хорошо видела налетчиков. Чьи-то оружники: ясно с первого взгляда. Молодые по виду бойкие, немолодые – бывалые. Значит, не оратаи, поднятые кем-то в войско. Бросались в глаза мечи на плечевых перевязях, щиты на левой руке – вещь почти невозможная у тех, кто воюет только по сполоху.
Видя, что никто не противится, несколько человек двинулись вперед и подошли к шатру. Остановились шагов за пять.
– Чьи вы люди? – спросил тот же голос. – Смоляне ведь?
Теперь Прияна видела говорившего – молодого парня, лет двадцати. Он держал боевой топор, но щитами его прикрывали двое с боков. Шлема на нем не было, и она ясно разглядела его лицо, светлые блестящие волосы.
– Смоляне, – негромко отозвался Нечуй.
– С вами Свирькина дочь… Премила, да?
– Прияслава, – вполголоса поправил отрок возле говорившего.
– Где она?
Светловолосый окинул быстрым цепким взглядом девушек среди сидящих на траве, но тут же взгляд его обратился к Прияне.
Она опомнилась, на смену растерянности пришло возмущение. Прияна встала на ноги. Точно зная, что в нее стрелять не будут.
– Прияслава Свирьковна – это я. – Она выпрямилась и расправила поневу. – А вы кто такие?
– Это она, – подтвердил тот, что стоял рядом со светловолосым. – Я ее узнал.
Прияна посмотрела на него. Тот был в шлеме, и под наносником лица почти не разглядеть: так узнать можно только хорошего знакомого.
– А я, – светловолосый сделал шаг к ней, выйдя из-за прикрывавших его щитов, сунул кому-то свой топор и положил ладони на бока, – великий и светлый князь русский, Святослав, Ингорев сын. Жених твой нареченный. Не ждали?
Прияна смотрела на него и молчала. Где там найти слова – чудо, что она удержалась на ногах. Если бы ударил с чистого неба гром, пала бы огненная молния прямо под ноги и открыла бездну… Все это и случилось. Это имя, которое она восемь лет повторяла в мыслях, а потом полгода гнала от себя, отдалось в ее ушах грозовым раскатом.
Она не усомнилась, что это правда. Стоявший перед ней отрок ничуть не походил на того мальчика, которого она смутно запомнила. Зато он очень походил на светлого князя русского… на молодого Перуна, выходящего из грозовой тучи в блеске огненных стрел. Стоя неподвижно и ничего не делая, он подчинял себе все вокруг в пределах видимости. Становился серединой мира везде, где появлялся. Как солнце…
Эта сила таилась в нем самом. Во внешности – ничего необычного: простая рубаха, узкий кожаный пояс с серебряными бляшками, два ремешка на шее, что на них висит – не видно. Таких отроков оружных Прияна за свою жизнь видела сотни: в отцовской дружине, в Хаконовой, в Станиборовой, у проезжающих гостей. Но в лице этого парня отражалось нечто, говорившее: он такой на свете один.
«Не знаю, насколько он хорош собой… У него столь решительный вид, что задуматься о его красоте как-то не приходит в голову…» – всплыли в памяти когда-то давно слышанные слова. Тогда она сказала: «Понимаю», но на самом деле только сейчас поняла, что Хакон имел в виду.
И мысль о Хаконе помогла ей опомниться.
– Жених, говоришь? – Прияна шагнула к нему. – Ничего подобного. Мой жених – Всесвят полоцкий. Вот и колечко его! – Она вытянула вперед руку, показывая серебряное кольцо – ей вручил его Велизар, когда она приняла сватовство. – Разве оно твое? Или ты мне что дарил?
– К песьей матери Всесвята!
Внезапно Святослав схватил ее за руку; Прияна вскрикнула. Он попытался стянуть с ее пальца кольцо, но она дергалась и не давала ему. Нечуй хотел вскочить, но сразу двое киевских навалились на него, не давая шевельнуться. Прияна закричала от боли – так сильно Святослав стиснул ей палец, стараясь сорвать кольцо; потом вывернул руку, разомкнул неспаянные концы колечка, снял и наконец выпустил ее.
– Йотуна мать! – по примеру отцовских хирдманов невольно вскрикнула Прияна, отшатнувшись. – Совсем сдурел?
– Вот он, твой Всесвят! – Святослав насмешливо подкинул перегнутое колечко на ладони, потом небрежно зашвырнул в кусты. – Был да сплыл. И не совестно тебе от свадьбы бегать – мой отец и твои старики нас обручили, ты мне чашу подносила. А как до дела дошло – бежать! Да от меня не убежишь. Не таких еще ловили.
– Да ты… – Вцепившись в ограбленную руку, Прияна не находила слов от возмущения. За всю ее жизнь с ней никто еще так грубо не обращался. – Это я – бежать? Это ты шесть лет глаз не казал, весточки ни разу не прислал!
– Зачем тебе вести, когда вот он я сам перед тобой! Как лист перед травой!
Отроки вокруг ржали, как кони, но Прияна не видела и не слышала никого, кроме него.
– Во-от как! – со змеиным коварством протянула она. – Вот он ты передо мной! Ну-ка, руки покажи! – потребовала она.
– Руки? – не понял Святослав. – Это еще зачем?
– Хочу взглянуть, красивое ли колечко тебе Горяна Олеговна подарила. Отнимать не буду, не бойся.
Святослав запнулся, не находя ответа. От вида его смущения в груди Прияны вспыхнуло торжество. Он тем временем протянул вперед обе руки: ни единого кольца на его загрубелых пальцах не было.
– Там? – Прияна указала на его грудь, где под рубаху уходили два ремешка. – Небось на палец не налезло?
Святослав послушно вытянул из-под ворота оба ремешка: серебряный «молот Тора», бронзовый «Перунов молот» и с ним клык от первого медведя.
– Ты откуда про Олеговну знаешь? – Его смутило, что она так хорошо осведомлена об их киевских делах.
– От стрыя твоего, Хакона Улебовича. Ты у меня чашу-то принял в тот раз, а сам уехал в Киев и там с другой обручился. Не понравился наш мед? У Олеговны лучше? Так я не держу. – Прияна развела руками, будто выпуская нечто невидимое на волю. – Лети, соколик. Я без женихов не останусь.
– Я-то тебя не отпускал! – напомнил Святослав. – Олеговна, не Олеговна…
– Нет! – прервала его Прияна. – Либо одна – либо другая. Как она – не знаю, а я второй женой не пойду, лучше в реку брошусь.
– Эта бросится, – пробормотал рядом Улеб, смотревший на Прияну как зачарованный.
– Мои деды по матери были Велеборовичи, смолянские князья. Мои деды по отцу были конунги Свеаланда, а отец моей бабки – сам Харальд Прекрасноволосый, который завоевал весь Северный Путь и стал править там один. Я умру лучше, но так унизить моих дедов не позволю и младшей женой тебе не стану! – в горячечном воодушевлении Прияна выкладывала все то, что хотела ему сказать уже сотню раз. – Олеговна вам лучше – на здоровье. Но я у своего мужа буду одна княгиня, как солнце в небе. Ты с другой обручился, значит, наше обручение разорвал. Теперь поезжай себе за другой невестой, я не для тебя.
– Да… я же не знал! – сбитый с толку ее пылкой речью, Святослав не сразу нашел ответ. Но больше не настаивал на своем: это было бы все равно что пытаться рубить мечом солнечный луч.
– Чего ты не знал? – насмешливо спросила Прияна. – Что тебя обручили аж два раза?
– Что…
Святослав мельком подумал о матери, на которую привык полностью полагаться во всех делах, кроме дружинных и ратных, но упоминать о ней показалось стыдно. Что он, детище беспортошное? Она ведь не знает Эльгу, мудрую и распорядительную княгиню киевскую. Подумает, что же это за князь, если до таких лет за материн подол держится?
– Что ты… такая…
Он не смог выжать слово «красивая», но против воли восхищение уже светилось в его голубых глазах. От гнева она разрумянилась, глаза ее горели, но от этого лишь ярче стали все краски, сильнее повеяло от нее здоровьем и свежестью. Несмотря на ее негодование, Святослава властно потянуло к ней; но влечение смешалось с невольным благоговением, и, впервые столкнувшись с чем-то подобным, он растерялся.
Святослав, в общем, тоже сразу поверил, что это и есть Свирьковна, хотя одета она была в почти такую же сорочку и поневу, как три другие девки, и ничего, кроме короткого ожерелья из синих стеклянных и прозрачных хрустальных бусин, в ее одежде не выдавало знатного происхождения. Но она казалась другой. Напоминала стрелу, что лежит на тетиве и напряженно ждет: пустите меня, полечу! Даже гнев ее восхищал, будто искусная пляска, хотелось смотреть и смотреть. По пути сюда он негодовал скорее на Станибора и Всесвята, которые задумали породниться у него за спиной, то теперь они начисто исчезли из памяти.
– Если бы я знал… – Он сделал шаг вперед и хотел взять ее руку, но Прияна отняла ее и попятилась. – Если бы знал, какая ты…
– Ты меня видел. И чашу принял.
– Ты была не такая.
– Нет! Это ты был не такой.
Святослав сразу понял, что она хотела сказать. Она и в десять лет была красивой, и всякий понял бы: она рождена стать княгиней. А вот он сам тогда уже дорос до понятия о долге и мести, но еще совсем не дорос до понимания красоты.
И в эти мгновения Святославу казался чужим и незнакомым не только тринадцатилетний отрок, что той зимой проезжал через Свинческ, но и тот парень, которым он был вчера… нынче утром. Еще утром он ничего не понимал… ни в чем, кроме драки. А сейчас вдруг разом понял… еще много всякого… Но это всякое навалилось сразу лавиной и не помещалось в голове. Как будто чья-то рука отдернула завесу и он обнаружил, что до сих пор видел лишь половину всемирья. Сердце сильно билось, по жилам растекалось удивительное ощущение легкости и силы – казалось, можно взлететь.
Ясно стало одно: он чуть не совершил огромную ошибку. Чуть не упустил величайшую удачу. И едва-едва успел поймать жар-птицу за хвост. Теперь главное – не выпустить. Пусть даже руки палит жаром.
– Ты не поедешь к Всесвяту. – Святослав придвинулся еще ближе и, не пытаясь больше прикоснуться к Прияне, склонился к лицу, чтобы заглянуть прямо в глаза. – Ты поедешь со мной в Киев.
