Суббота
Бостон, Массачусетс
– Ну что, довольно с тебя?
Голос то приближался, то дребезжал эхом удаляющегося поезда.
Майка подвесили за руки, закрепив наручники за крюк в стене, ступни едва касались пола, отчего давление в запястьях и плечах усиливалось с каждой минутой. Вскоре этот дискомфорт растворился в другой боли – всеобъемлющей, накрывающей с головой, поглощавшей все иные чувства.
Его избивали в четыре руки, не давая ни мгновения передышки. Сперва он стискивал зубы, невольно срываясь на стоны, реагируя на каждый новый удар. А в какой-то момент все удары слились в одну монотонную, бесконечную агонию, и время замерло, закристаллизовалось ледяной глыбой.
– Довольно с тебя, я спрашиваю? – Чьи-то пальцы вздернули вверх его подбородок.
Нолан с трудом разлепил веки; перед глазами вспыхивали и падали вниз белые искры. «Вот это искорки, а!» – восхищался маленький Бобби, когда они смотрели салют на День независимости. Семья Майки тогда только переехала в Чикаго, и Бобби, соседский мальчишка, был первым, кто пришел познакомиться.
Вот это искорки!
– На меня смотри. – Пощечина вынудила Майка сфокусировать взгляд. – Так-то лучше. – Фрэнк улыбнулся одними губами и отступил назад, зло оглядывая покалеченную жертву. – Не стоило тебе связываться со мной. Я подобного не прощаю.
Он сделал знак одному из бугаев. Тот коротко кивнул, поднял с пола канистру. Облил стены, плеснул на Майка, который невольно отвернулся, защищая глаза. В воздухе повис тяжелый запах бензина.
А еще Бобби постоянно декламировал фразы любимых писателей, пытаясь привлечь Майка в клуб задротов-ботаников. «Есть преступления хуже, чем сжигать книги. Например – не читать их», – цитировал он Рея Брэдбери.
В целом Майк был согласен – с легкой поправкой.
Есть преступления хуже, чем сжигать книги. Например – сжигать людей.
Фрэнк Уильямс крутил в руках блестящую зажигалку, напрасно ища в лице Нолана признаки страха и смятения. Пожалуй, он немного переборщил с избиением – тот плохо соображал, а значит, вряд ли в полной мере прочувствует весь ужас предстоящей казни.
Колесико зажигалки чиркнуло, выплюнув вверх дрожащий оранжевый огонек.
Топот чьих-то шагов. Короткий вскрик. Глухие шлепки, то ли удары, то ли выстрелы. Звуки смешивались, размывались, соединяясь в причудливые отголоски. Майку казалось, что он спит на очень неудобной твердой кровати, от которой ломит все тело. И кто-то невидимый переворачивает его, перекатывает на другой матрас – гораздо более удобный, и от этого сразу хочется зажмуриться покрепче и по-нормальному выспаться. А потом, часов через двенадцать, вынырнуть из забытья свежим и отдохнувшим и порадоваться тому, как хороша объективная реальность, как мало в ней боли, как много радости.
На несколько долгих десятилетий черный зыбучий провал поглотил его. А потом стал светлеть, шириться и вдруг разлетелся во все стороны пыльными облаками.
Ресницы дрогнули. Перед глазами стояла монолитная серость. Прошло несколько минут, прежде чем Майк понял, что лежит на бетонном полу. Он подтянул ноги к груди и сел – и тут же вздрогнула, прокатилась от макушки до пяток пронзительная, набирающая силу волна. Каждую клеточку тела разрывало от боли; он закашлялся, содрогаясь от спазмов в воспаленном горле. Он хватал ртом воздух, но вместо кислорода в легкие проникали бензиновые пары, заставляя его корчиться от удушья. Майк отполз в сторону, туда, где из проема двери тянуло свежестью, и жадно вдохнул чистый, сырой воздух.
Он встал, преодолевая головокружение, и огляделся. Никого в пустом помещении. Лишь на полу, у стены, валялись перевернутая канистра и наручники.
Какого хрена здесь произошло?
Его собирались поджечь, как праздничный фейерверк, – это последнее, что он помнил. А теперь он пришел в себя, все еще живой, а трое мучителей бесследно исчезли. Здесь имелось над чем подумать, но на это не было ни сил, ни желания. Единственное, чего Майку сейчас хотелось, – покинуть это вонючее место.
Солнечный свет ударил в глаза, порыв зябкого ветра хлестнул по лицу. Полуразрушенное здание, откуда он только что выбрался, стояло чуть поодаль от дороги, и Нолан здорово удивился, узнав местность. Его мотель находился буквально в паре сотен футов, а угол этого ветхого строения он мог видеть из окна своего номера. Получается, Фрэнки вычислил его местонахождение, вместе со своими головорезами выдернул его ночью из кровати и не мудрствуя лукаво перетащил в ближайшее уединенное место.
Из глубины здания донесся ритмичный звон, через минуту оборвался и вскоре возобновился.
Майк вернулся внутрь, спотыкаясь на захламленном полу, и довольно быстро отыскал телефон – он лежал на новенькой, аккуратно сложенной куртке, сразу у выхода из помещения, где его держали.
– Фрэнк Уильямс дисквалифицирован, он больше не участвует в игре, – вместо приветствия сообщила Милая. – Во-первых, он отследил твой телефон, что категорически запрещено правилами, а во-вторых, привлек дополнительных людей, хотя зарегистрировался как единоличный охотник. Больше он не потревожит тебя.
– Я слышал выстрелы. – Майк оперся спиной о стену, почувствовав слабость. – Что там произошло? Их убили?
– Тебя это не должно волновать, – строго оборвала его собеседница. Ее напряженный тон даже близко не соответствовал их недавнему душевному разговору. Сейчас словно кто-то стоял рядом с нею и отслеживал каждое слово и интонацию, дабы она не сболтнула чего-то лишнего. – Надень куртку, чтобы хоть немного замаскировать свой ужасный вид, и возвращайся в мотель. Приведи себя в порядок, Майки, и начинай думать о том, как забрать следующие координаты.
Координаты! Проклятие. Совсем из головы вылетело.
– Я скоро перезвоню, – бросила она и отключилась.
Двести футов до мотеля и два пролета вверх по лестнице показались Майку марафонской дистанцией. Он ввалился в номер и без сил рухнул на кровать. Глаза закрывались сами собой, и он бы, наверное, отрубился, если бы не исходившая от его одежды нестерпимая вонь. Бензин пропитал джинсовую ткань брюк, ядовитые испарения постепенно заполняли комнату. Нолан заставил себя подняться, разделся догола, выбросил штаны в мусорку и залез под душ. Теплая струя мягко хлестнула по шее. Он выдавил гель на мочалку, намылился и запрокинул голову назад, позволяя воде смывать грязь и кровь.
Хорошо же его обработали. Каждое движение отзывалось болью.
«Боль, она разная, как симфония: общий фон и отдельное звучание», – приговаривала Викки, возвышаясь над ним и надавливая острой шпилькой ботфортов ему на грудь. Она любила экспериментировать. А он любил ее.
Нет. Исключено. Этого просто не могло произойти. Майк снова перетряхнул всю одежду, проверил каждый угол в номере, но так и не обнаружил конверта. Там, на пляже, он сунул его в карман брюк, потом сел в такси. В номере конверт не доставал, так и завалился спать. Неужели он где-то выпал?
Часы показывали шестой час вечера.
Майк смотался в старое здание через дорогу, где его чуть не прикончили, – конверт мог выпасть, когда его тащили. Он обследовал все помещения, куда смог пробраться, – безрезультатно.
Позвонила Милая. Она звонила уже третий раз за последние полчаса.
– Порадуй меня.
Нолан молчал.
– Скажи, что нашел его.
– Ни хрена я не нашел, – сквозь зубы процедил Майк, направляясь к дороге. Оставалось еще одно место, которое следовало проверить, – овраг, куда он выпрыгнул из машины, уходя от погони в пятницу вечером.
– У тебя есть еще идеи?
– Может быть. – Он поднял руку, ловя такси.
– В голове не укладывается. – Милая говорила отрывисто, Майк чувствовал, что она сердится. – Почему ты не удосужился посмотреть чертовы координаты сразу же?
– Я был немножко занят, спасая свою задницу, уж извини. – Он нырнул в такси и сказал водителю, куда ехать.
– А потом? – не унималась собеседница. – Ты же мог открыть конверт, очутившись в номере?
– Если ты хочешь сказать, что это мой косяк, не утруждайся, я и так в курсе, – огрызнулся Нолан. Эта девчонка начинала выводить его из себя. Он и так делал все возможное, чтобы выполнять требования извращенцев, втянувших его в дебильную игру. В конце концов, он не супергерой в обтягивающих лосинах, чтобы никогда не ошибаться и везде успевать. Совсем не супергерой! Его за это и из армии выперли (спасибо капитану Труману, что не посадили).
Она повысила голос:
– Да, это твой косяк, Майки, и я повторю это снова и снова, может быть, тогда ты будешь умнее в следующий раз!
– Похоже, следующего раза не будет. – На его губах заиграла мрачная ухмылка. – Так что прибереги свои нервы для другого игрока.
– Другого игрока? – вспыхнула Милая. – Мы одна команда!
Капитан Труман шутил: «Очень важно научиться работать в команде – это даст тебе возможность всегда сваливать вину на кого-то другого».
– Ты… Ты идиот, Майк Нолан. Ты так ничего и не понял!
– Так расскажи мне, – попросил он. – Объясни.
Дежавю.
Викки психовала, что-то требовала от него, а он не догонял, чего именно.
– Я не понимаю, детка. Научи меня понимать тебя. Объясни! Я способный!
– Все твои способности сосредоточены ниже пояса!
– Нет, не все! Просто ниже пояса ты смотришь чаще всего!
– Да пошел ты, скотина!
– Только вместе с тобой, детка. Дорогу покажешь?
– Мне нельзя ничего объяснять! – Милая почти сорвалась на крик. – Неужели ты настолько тупой, что не можешь уяснить такую простую вещь? Нельзя!
Повисла долгая пауза. Майк первым нарушил молчание:
– Извини. Я понимаю. Просто нервы на пределе, вот и срываюсь. К тому же с недавних пор у меня проблемы с доверием.
Милая громко вздохнула.
– Это заметно. – Она невесело улыбнулась. – Забавно: мы даже не видели друг друга, а ссоримся, как старая семейная пара.
И снова устойчивое ощущение, что этот диалог уже когда-то происходил.
– Перезвони мне позже, – попросил Майк.
Слишком много чертовых дежавю.
– Хорошо. Я перезвоню. И знаешь что? – добавила она после паузы. – Ты найдешь этот хренов конверт. Слышишь? Найдешь.
Он не нашел. Облазил весь овраг и прилегающие окрестности, даже заглянул за забор – может, ветром отнесло? Ничего. Ни клочка бумаги.
Нолан сел на землю, обхватив руками голову и уперев локти в согнутые колени. Как же его все достало. Убегать, бояться за близких, вспоминать прошлое, ненавидеть себя за собственное бессилие.
Они сидели с Викки на балконе, укутавшись в шерстяной плед, и смотрели, как медленно падают вниз крупные, невесомые хлопья снега.
– Однажды осенью я очень ждала зимы. В моем городе почти никогда не бывало холодов, но я все равно ждала колючего снега и пронизывающего ветра. Мне так хотелось дышать ледяным воздухом, напитываться им, промерзать изнутри. Иногда мне казалось, что это моя последняя зима, поэтому я ее так сильно жду. Прошла целая жизнь с тех пор. И теперь я поняла, что ждала совсем не зимы, а того, с кем можно вот так сидеть и смотреть на падающий снег… Когда-то мне совсем не нравился этот мир. Но где взять другой, да? Я не могла его изменить, и тогда изменилась сама…
Викки умела красиво сказать. Теперь Нолан знал: красивыми словами маскируют некрасивую ложь. Искренность всегда неуклюжа.
Проклятие! Он снова вспоминает, ковыряет незажившую рану. Может быть, она и правда любила. Но ведь никто не давал гарантий, что любовь будет длиться вечно. А он никак с этим не смирится.
Майк тряхнул головой, скользнув рассеянным взглядом по пыльной траве. Под широким листом сорняка – намного дальше того места, где он прыгал, – что-то белело. Он вскочил на ноги, в считаные секунды преодолел расстояние и поднял испачканный черноземом конверт.
Поспешно разорвал его, достал листок и вбил в телефон обозначенные на нем координаты. Место, высветившееся на виртуальной карте, показалось ему нелепицей. Он повторно ввел цифры. И увидел ту же самую точку – посередине реки Чарльз, где-то между Гарвардским мостом и мостом Лонгфелло.
Уже стемнело, когда он добрался до парка на лагуне Стороу у берега Чарльз-ривер – как раз напротив того места, куда ему предстояло попасть. От воды тянуло сыростью, холодный ветер пробирался под одежду, вызывая гусиную кожу. Фонари на бегущей между деревьев велодорожке высвечивали редких пешеходов – в основном любовные парочки, рассчитывавшие на романтическую прогулку и сто раз пожалевшие, что не предпочли посидеть в теплом ресторанчике за чашкой горячего чая.
Часы показывали одиннадцатый час ночи. Нанять лодку или катер Нолан не успевал, но даже если бы у него имелось в запасе немного времени, он бы все равно не смог расплатиться: почти все деньги потратил на таксистов в пятницу.
Он вгляделся в густую, мерцающую отраженными огнями синеву воды, пытаясь разглядеть какой-нибудь знак. Баржа, катамаран, яхта – должно же там находиться хоть какое-то плавучее средство! В темноте серела какая-то точка – прямо на поверхности, – издалека похожая на буек.
Они ведь не всерьез, да? Они ведь не думают, что он туда поплывет?
Он машинально сунул руку в карман, чтобы достать таблетки, и тут же отдернул ее, громко выругавшись. Придется справляться собственными силами, дружище.
Нет, это исключено. Он ни за что не нырнет.
Слева желтели подсвеченные лампами опоры Гарвардского моста. В серых сумерках чернели голые ветви сухого дерева – наверное, вымерзло зимой. Шелестели и раскачивались от ветра пышные кроны соседних деревьев, и лишь мертвый крючковатый остов стоял неподвижно, вцепившись сучьями в низко нависшее небо.
Тик-так, Майки. Тик-так.
Он почувствовал, как поднимается изнутри первобытный, леденящий страх. Современная психиатрия с успехом подавляет его при помощи медикаментов, и Нолан неоднократно прибегал к их помощи, но только не теперь.
Теперь нет волшебных пилюль, Майки. Сам-сам-сам. Тик-так.
Голос в его голове. Чертов голос всегда появлялся вместе с чувством беспомощности.
Он еще мог бы спастись от преследователей на земле – убежать, спрятаться. Но как спрячешься в воде?
Река узкая – сколько тут, полмили приблизительно? Можно даже посчитать горящие окна высоток на том берегу. Но как заставить себя шагнуть в эту жидкую пропасть? К горлу подступила тошнота, а живот скрутило с такой силой, что Нолан согнулся пополам и стоял так несколько долгих минут, пока боль не отпустила.
Из трубы на крыше особняка поднимался сизый дымок – и тут же растворялся в ночной темноте.
Справа, на искрящемся небоскребами горизонте, каменели арочные пролеты Лонгфелло – Бобби говорил, что местные называют этот мост «солонки и перечницы» из-за расположенных на нем башенок. Внизу, по кажущейся застывшей поверхности воды, бежали длинные светящиеся дорожки.
Майк прошел вдоль берега и свернул на маленький деревянный док. Волны смачно хлюпали о дощатый настил, и этот звук показался Нолану омерзительно тошнотворным. С таким звуком, наверное, смыкается болотная жижа над головой утопленника. Он поспешно вернулся на берег и сел на поросший травой уклон.
Тик-так, Майки. Тик-так.
Бесшумно вибрировал мобильник. Он не поднимал трубку, незряче уставившись в простиравшуюся перед ним речную гладь.
Майк Нолан боялся двух вещей. Вторая – вода. Темная, бездонная глубина озер и рек.
Родители твердили ему, что он не виноват. Маленький ребенок не несет ответственности, не может нести. Его таскали по психологам, его убеждали, уговаривали, лечили, учили жить в гармонии с самим собой, сбросить ношу, не терзаться виной за то, чему он не мог противостоять. Он делал все, что ему велели. Он выполнял упражнения. Родители поддерживали его и радовались прогрессу. Но единственный прогресс, которого Майк добился, – научился притворяться нормальным.
До полуночи оставалось тридцать минут. Майк решительно встал, снял куртку и кроссовки, задержал дыхание, смиряясь с мыслью, и шагнул к воде.
Главное – не думать. Не чувствовать. Просто грести. Выбросить одну руку вперед, потом вторую. Сделать вдох. И снова выбросить одну руку вперед, потом вторую.
Вода такая ледяная, что тело немеет. Это хорошо. Холод отвлекает. На холоде можно сконцентрироваться. С холодом можно смириться.
Черная вода обволакивала его со всех сторон. Майк плыл вперед, не оглядываясь, не останавливаясь, и расстояние между ним и буйком, казавшееся непреодолимым, постепенно сокращалось.
Главное – не думать.
Над головой пронеслась бесшумная тень. Нолан сделал несколько больших гребков и схватился за буек. Красный пластик без единого знака. Ни буквы, ни цифры. Куда они прицепили свое послание?
И тут же понял куда.
Что-то тихо прожужжало в прозрачной высоте. Майк задрал голову, успев заметить пролетевший мимо дрон. Прекрасно. Они следят за ним. Он подтвердил свое присутствие. Но какой в этом толк, если он не достанет новые координаты?
Он опустил взгляд и едва не задохнулся от нахлынувшего ужаса. Черная вода окружала его, смыкаясь вокруг шеи удавкой и пробуждая в памяти картинку из далекого прошлого. Он пытался протестовать, но оживший мираж в считаные секунды поглотил его, лишил способности сопротивляться.
…Что бы ему ни внушали умные доктора, к каким бы уловкам ни прибегали, Майки знал, что совершил преступление, смалодушничал, и этого факта уже ничто никогда не отменит. Совесть можно заглушить, но не уничтожить. Она останется внутри, живая, терзающая тебя подобно изощренному палачу. Никуда от нее не сбежишь, ничем не задобришь.
Сначала он не понял, думал, она шутит, разыгрывает, хочет напугать его. Осознание пришло резко. Он ринулся в глубину, туда, где исчезла ее светловолосая голова. Он даже нащупал что-то – или ему померещилось, что нащупал, – и в тот же миг почувствовал пропасть под ногами. Она засасывала, утягивала в недра, обматывая ноги илистыми объятиями, и он запаниковал. А перед глазами проносилась серая рябь, и жидкая стена устремлялась куда-то вверх, все быстрей и быстрей, и ему понадобилось несколько секунд – а может, лет – понять, что это не вода бежит вверх, это он падает на дно.
Воздух в легких закончился, и накатил такой бешеный, животный страх, что Майка на мгновение парализовало. Он не боялся смерти – о смерти не думаешь в одиннадцать лет, – его испугала эта неконтролируемая, трепещущая, ожившая глубина. Это было существо из потустороннего мира, существо, вырвавшееся на волю, жадное, голодное, алчущее человеческой плоти. Оно проникало внутрь, просачиваясь сквозь кожу водянистыми иглами, ввинчивалось в уши и ноздри, стирало роговицу глаз жидкой наждачной бумагой.
Потом это чувство охватывало его множество раз, и он даже научился терпеть его без обморочных панических приступов, хотя полностью избавиться от страха никогда не мог. Но тогда он испытал его впервые, и пережитые эмоции едва не убили его. Инстинкт самосохранения толкнул его вверх, заставляя из последних сил работать конечностями, чтобы выплыть, спастись, глотнуть воздуха. Он вынырнул еле живой от пережитого ужаса и понял, что больше не сможет нырнуть обратно. Ее утащила глубина, опутала невесомой паутиной, – он не смог бы вырвать ее, не в человеческих это силах, он бы сам увяз.
Маленький Майки мог бы спасти ее, но струсил.
А сейчас ему предстояло вновь пережить свой худший кошмар.
Он набрал в легкие побольше воздуха и нырнул…
Массивная цепь, прикрепленная к днищу буйка, исчезала во мгле. Майк схватился за железные звенья и пополз вниз, перехватывая руки. Река протестовала, выталкивая его наружу, но он лишь крепче цеплялся за цепь, ввинчиваясь в глубину. Терпеть становилось все труднее, и он уже решил, что надо всплывать, когда вдруг разглядел смутные очертания человеческого тела.
Его прошила ледяная вспышка; сведенные судорогой конечности перестали слушаться. Нет, нет. Только не это. Ему померещилось. Ни единого шанса, что там действительно человек.
Во тьме змеились светлые пряди волос. Тонкие алебастровые руки беспомощно парили в невесомости над раздувшейся медузой юбкой.
Майк оттолкнулся и вынырнул на поверхность, судорожно вдыхая воздух. Это галлюцинация. Прошлое наслаивается на настоящее, создавая реалистичную иллюзию. Нужно собрать волю в кулак и успокоиться. Это все нереально. Нереально. Он снова нырнет и убедится: нет там никого. Одна глубина.
Майк сделал глубокий вдох и снова устремился вниз. Он протянул руку в твердой уверенности, что коснется пустоты, но ладонь скользнула по упругим пальцам.
Широко распахнутые стеклянные глаза бесстрастно взирали на него; маленький рот открыт в немом крике.
О господи!
Это девочка. К цепи была привязана мертвая девочка!
Ее талию перехватывала веревка; неплотно завязанный узел с легкостью поддался, едва Майк потянул. Он торопливо обхватил туловище, сознавая, что спешить бессмысленно – ребенок давно мертв, – и начал всплывать, лихорадочно работая ногами.
Он вытолкнул свою ношу наверх, а затем всплыл сам – словно эта лишняя секунда могла спасти бездыханную жертву. Сырой воздух кольнул лицо, впиваясь в кожу ледяными булавками. Майк перехватил окоченевшее, почти невесомое тело и поплыл к берегу, подстегиваемый бешено колотящимся сердцем.
Вода заливала глаза; сумрачное небо тяжелело и сползало вниз, как тающий снег со склона, стелилось над речной гладью мглистым туманом – Майк почти ничего не видел, отчаянно гребя свободной рукой и ногами. Он забыл, где и для чего находится, кто он и как провел минувшие годы. Воспоминания размылись, поблекли. Вся его жизнь казалась лишь механическим набором телодвижений, приведших к этому кошмарному, беспощадному в своей неотвратимости моменту. Ночь. Вязкая топь реки. И единственное желание: дотянуть до берега, вытащить на сушу это несчастное бездыханное существо… Не важно, что будет потом. Все не важно по сравнению с этим.
Сквозь всплески волн пробивался далекий настойчивый гул, он постепенно нарастал, набирая мощность, и вскоре Майк понял: это звук моторной лодки. Кто-то приближался к нему из темноты, буравя ночную тишину дребезжанием двигателя, и эта скользнувшая фоном мысль заставила его очнуться.
Все факты, воспоминания и эмоции выплыли из небытия, сложившись в отвратительно ясный, логичный сюжет. Нолан перестал грести, развернул голову девочки к себе и всмотрелся в неестественно бледное, восковое лицо.
Он провел пальцем по ее щеке, по открытому красному рту и разразился истеричным смехом, захлебываясь и едва удерживаясь на плаву. Никакой это был не ребенок. Просто реалистичная кукла. Сукины дети решили испытать его нервы. Это ведь так забавно!
Чуть ниже ее ключиц болтался на шее прямоугольный жетон с выбитыми на пластине цифрами. Майк стянул его, оттолкнул от себя куклу и ушел под воду в тот момент, когда рядом замаячил, материализовавшись из сумрака, белый контур лодки.
Глубина снова протягивала к нему свои липкие объятия. Чертова глубина только и ждала момента, чтобы утащить его. Караулила с того проклятого дня…
А ведь он почти не испытывал негодования. Злость, раздражение – да, негодование – нет. В глубине души он понимал, что заслуживает этого.
Ну уж нет! Нолан вынырнул, хватая порцию воздуха, и снова погрузился с головой, прячась от преследователей. Совсем рядом взревел мотор, и ударная волна отбросила его, закрутила. Он еле удержался под водой, надеясь, что с поверхности не виден его силуэт.
– Ты совсем не похожа на стриптизершу.
– Недостаточно красива?
– Недостаточно глупа.
– Ха.
– Я серьезно. Что ты делала в этой дыре?
– Тебя ждала, Одиссей. Плыви на мой голос.
И он плыл, игнорируя боль в напряженных мышцах, задыхаясь от нехватки воздуха, но опасаясь выныривать за новым глотком кислорода – лодка оставалась рядом. Преследователи заглушили мотор и переговаривались, вцепившись в борта и вглядываясь в водную гладь.
– …не денется… где-то здесь…
– Клянусь, я что-то ви…
– А ну-ка двинь вправо, обзор лу…
Желание вдохнуть стало невыносимым. Легкие горели огнем, грудь конвульсивно вздымалась. Майк перевернулся на спину, всматриваясь в искаженное пространство над головой и надеясь понять, в какой стороне лодка. Вверху дрожало, перекатываясь, жидкое монотонное покрывало, отделявшее его от спасительного воздуха, и Нолан вдруг отчетливо понял, что умрет. Умрет, если немедленно не вдохнет.
Он устремился вверх, замедлившись у самой поверхности, чтобы погасить всплеск.
– Вот он! Слева! Стреляй! – Громкий возглас раздался совсем близко.
Майк снова нырнул и принялся грести в глубину, не замечая, как в сантиметре от него пронзают толщу воды тонкие стрелы пуль и дыбятся волны под винтами мотора.
– …и я так перебрал алкоголя, что отключился в середине ночи…
– Ха, это еще терпимо. Вот у меня однажды был действительно паршивый день рождения. Мы с однокурсниками договорились встретиться в баре, я предвкушала веселую вечеринку, нарядилась и в итоге напрасно прождала несколько часов – никто так и не появился и даже не позвонил. Как потом выяснилось, я перепутала название бара, а мой телефон из-за какого-то бага не принимал звонки, так что связаться со мной никто не мог, а я была слишком горда, чтобы позвонить самой. Тупо просидела одна, как идиотка, целый вечер, чувствуя себя никому не нужным ничтожеством.
– Да, это, пожалуй, похуже…
– Похуже? Да паршивее того дня рождения просто быть не может!
Еще как может, Викки. Еще как может.
Майк перестал грести, замерев в невесомости и экономя остававшийся в легких воздух. Нужно потерпеть еще немного. Если он продержится, не выныривая, достаточно длительное время, преследователи подумают, что он утонул.
Нужно успокоиться, перестать суетиться и паниковать. Замедлить сердцебиение. В армии их тренировали задерживать дыхание, и он показывал неплохие результаты. Закрыть глаза. Расслабиться. Отвлечься на приятные мысли.
– Что, серьезно? – Майк насмешливо лыбится.
– Абсолютно серьезно! Все, что угодно, – убеждает его Викки.
– Хорошо, тогда разрекламируй мне… ммм… жир.
– Жир?
– Ага. Слишком трудно для тебя?
– Так, погоди. Дай секундочку. – Она на мгновение задумывается. – Вот. Жир – твой лучший друг, он всегда будет с тобой, как бы ты ни пытался от него избавиться. Он никогда не попросит у тебя того, что тебе самому не понравится. Ему не нужны твои жертвы. Он хочет, чтобы ты получал самое сладкое, самое вкусное. И чем больше ты наслаждаешься едой, тем сильнее ощущаешь его присутствие…
– Это ужасно.
– Почему?!
– Ты ужасный рекламщик. Никогда этим не занимайся. – Майк смеется и уворачивается от тычка под ребра.
Тело ныло от усталости, а глаза уже не различали ничего, кроме мутного, не имеющего конца и края водного пространства. Кислород в легких закончился, давно следовало всплывать. Но мозг уже плохо соображал, реакции замедлились, и где-то на задворках сознания мелькнула пугающая догадка: затянул, слишком затянул, уже поздно, уже не всплывет…
Он больше не испытывал дискомфорта – парил в вакууме, утратив ориентацию во времени и подступив к грани, за которой начинается забытье. Даже удушье перестало его беспокоить: организм исчерпал последние ресурсы и прекратил борьбу.
Вот и все, Майки. Вот и все.
Слабая вспышка сознания – а может быть, животный инстинкт – заставила его напрячься и оттолкнуться ногами. Он не понимал, куда его несет – на спасительную поверхность или на могильное дно. Он позволил своему телу сделать выбор – у него самого на это просто не оставалось сил.
Нолан с хрипом втянул в себя первый живительный глоток воздуха, затем еще и еще, вырываясь из оцепенелого беспамятства. Моторная лодка грохотала где-то в стороне, удаляясь, и его захлестнула эйфория облегчения.
У него получилось! Получилось, черт возьми!
Оголтелое сердце колотилось в горле. Ставшее вдруг необычайно острым зрение позволяло видеть мельчайшие оттенки утонувшей в синеве ночи: тонкий, еле различимый силуэт птицы – ее крылья быстро взмывали и опускались, а затем замирали в долгом парении; серебрилась вдали то ли полоска берега, то ли мерцающее под луной мелководье; а река, такая враждебная прежде, черная, теперь струилась жидким фиолетовым оловом.
Медленно и бесшумно, стараясь не поднимать брызг, Майк поплыл к берегу.
Из дневника В.
Мне было семь лет, а ей – десять. За своей старшей сестрой я таскалась повсюду и смотрела на нее с открытым ртом. Еще бы – ведь она была такая большая, взрослая. Она много знала и всегда рассказывала упоительные сказочные истории, делая меня главным персонажем. Она меня любила, хотя по-настоящему близки мы никогда не были – гораздо больше общих интересов у Лорел было со старшими братьями, Заком и Гэбриелом. Тем исполнилось по одиннадцать, и они втроем вечно о чем-то шушукались, обсуждали школьные темы, заставляя меня жутко ревновать и завидовать. Когда ты самый младший в семье, это, помимо бонусов, имеет и ряд неудобств. Тебя не воспринимают всерьез.
Лорел всегда была жутко самостоятельной. Даже когда родители запрещали ей куда-то идти, мотивируя это или поздним временем, или необходимостью делать уроки, Лорел все равно находила способ получить желаемое. Она тихонько выбиралась через окно, ловя мой взгляд и прижимая палец к губам, призывая молчать и хранить тайну. Я рвалась вместе с нею, но она брала меня только в самых исключительных случаях.
Для меня эти редкие запретные вылазки из дома становились удивительным приключением, которого ждешь всем сердцем, а потом неделями смакуешь воспоминания. Хотя, если подумать, ничего особенного не происходило – мы просто гуляли по району, представляя, что отправились в кругосветное путешествие; залезали на раскидистый вяз в конце улицы, в полной уверенности, что покоряем высоченную горную вершину, и оттуда взирали на прохожих, жуя припасенные в кармане фисташки. Или отправлялись на пруд в дебрях лесистого парка и подолгу сидели на песчаном откосе, глядя на воду и фантазируя, что мы на берегу океана и на горизонте вот-вот появится корабль. Иногда к нам присоединялся мальчишка из дома напротив, симпатичный и вихрастый, учившийся с Заком и Гэбриелом в одном классе. Лорел называла его Ковбой, потому что он обожал носить клетчатые рубашки и жилетки с бахромой и выглядел при этом весьма самодовольно. Забавный был пацан, хотя на меня он никогда не обращал внимания – в этом возрасте разница в четыре года кажется бездонной, и для него я была глупой, шепелявящей малявкой.
Стояла середина лета, которое мы с Лорел проводили дома. Зак и Гэбриел (счастливчики) тренировались в летнем спортивном лагере, а мы с сестрой отчаянно скучали. Однажды в субботу – родители с соседями жарили на бэкъярде барбекю – Лорел предложила сбежать на пруд искупаться.
– Они все равно не узнают. – Сестра кивнула на родителей, потягивающих пиво и обсуждающих с друзьями какую-то животрепещущую тему. – Скажем, что идем в гости к Ковбою, они не будут против. А когда начнут беспокоиться, мы уже вернемся домой.
Разве я могла противостоять подобному искушению?
К Ковбою мы действительно зашли – но лишь для того, чтобы убедить его присоединиться к нам. Мы караулили его, притаившись за пышным кустом (мама называла его фор-зи-ци-я), и ждали, когда же он сможет незаметно выбраться из дома, прихватив с собой полотенце – свое мы опрометчиво позабыли.
Наверное, прошла целая вечность – я даже успела проголодаться, – прежде чем Ковбою удалось улучить момент и вырваться из-под бдительного родительского ока. Мы галопом поскакали в парк, стараясь держаться в тени деревьев, чтобы не привлекать к себе внимания. День был погожий и выходной, в обычно безлюдном парке гулял народ, и кто-то мог заметить шатающихся без надзора детей. Мы юркнули в заросли, на давно протоптанную нами тропинку, и бойко зашагали к заветному месту, о котором – мы были убеждены – никто, кроме нас, не знал.
Спустя десять минут мы уже выходили на маленькую открытую полянку, вплотную примыкавшую к воде. Поросший невысокой травой берег словно скатывался вниз с пологого откоса, раздеваясь на ходу, скидывая одежду, как отчаянный мальчишка, бегущий купаться. У самой кромки берег становился песчаным, мягким, нагретым солнцем и плавно съезжал под воду. Чуть поодаль торчала покосившаяся табличка «Купаться запрещено», но мы никогда не обращали на нее внимания.
Лорел и Ковбой сразу ринулись в воду, первая – аккуратно сложив платье, второй – бросив одежду как попало, а я осталась сидеть на гладком бревне, чтобы наблюдать за их весельем, ведь плавать я не умела.
Что в итоге произошло, я так и не поняла, да и никто не понял. Ее ногу свело судорогой, и она запаниковала? Водоросли опоясали ее лодыжку, вызвав неконтролируемый страх? Может быть, она попала в ямку на неровном дне, испугалась и наглоталась воды?
Все случилось так быстро, что я даже не успела прочувствовать момент. Секунду назад сестра плескалась на мелководье, и вот уже ее светлая макушка скрывается под водой и больше не появляется. Ковбой кидается в ее сторону, ныряет, выныривает, отплевываясь, и снова погружается под воду.
Странно, но я отлично помню, о чем тогда думала: он напоминал мне веселого дельфина из океанариума, который мы посещали прошлым летом. Ни на секунду меня не пронзила мысль о том, что происходит что-то ужасное. Я была слишком мала и верила в неуязвимость старшей сестры. Это мелкие вечно попадают в неприятности, поэтому за ними нужен глаз да глаз. А со взрослым человеком (ведь десять лет это уже практически взрослый!) – что может стрястись?
Даже когда Ковбой с побелевшим, страшным, ставшим вдруг чужим лицом вылез на берег и безвольно рухнул на песок, я все еще ждала, когда вынырнет Лорел и мы отправимся домой.
А потом Ковбой долго ковырялся в своей одежде, трясущимися руками выуживая из кармана телефон и набирая 911. Я не понимала – то ли вода течет по его щекам, то ли слезы.
Есть семьи, которые трагедия разрушает. Нашу семью трагедия сплотила еще сильнее. Мы смирились, научились с этим жить. Как бы цинично это ни звучало, у родителей оставалось еще трое детей, нуждавшихся в заботе и внимании. Они не могли бросить нас на произвол судьбы, закрывшись в собственном горе. Мы оплакали Лорел, каждый по-своему. Но однажды дни скорби закончились. Мы вспоминали Лорел с любовью, готовые отдать все самое ценное, лишь бы иметь возможность изменить прошлое. Мы тосковали. Но родители (только повзрослев, я поняла всю их мудрость и силу духа) не позволили боли от потери разрушить нашу жизнь.
Годам к пятнадцати я уже почти не вспоминала сестру – со старых фотографий на меня смотрела большеротая курносая девочка, во внешности которой угадывалось нечто знакомое. Память стерла большинство воспоминаний, чтобы уменьшить боль.
Ковбоя я больше не видела. Первое время мне было не до него, а потом я узнала, что их семья переехала в другой город.
Я отыскала его полгода назад. Пересматривая старый семейный альбом, на одном из снимков я увидела сестру и стоявшего рядом мальчишку в красной клетчатой рубашке и бежевой жилетке. Мама запечатлела их на фоне цветущего, ядовито-желтого куста форзиции. На обратной стороне корявым детским почерком было выведено: «Лорел Уитмор и Майки Нолан, Денвер, 1998 год».
Чтобы найти его в «Фейсбуке», понадобилось ровно пять минут. Сопоставить город и год рождения, увидеть в юношеских фотографиях черты маленького темноволосого мальчика с выразительными зелено-карими глазами…
Я удивилась тому, как хорошо складывается его жизнь. До того момента я особо не думала о том, что на соседском мальчике лежит ответственность за смерть сестры. Он ведь был всего лишь ребенком, что он мог сделать? Но чем дольше я изучала историю его жизни, чем больше деталей узнавала, тем сильнее ощущала поднимающееся внутри негодование. Он позволил моей сестре утонуть, а сам продолжает жить как ни в чем не бывало. Это несправедливо. Он должен быть наказан.
Признаться, именно эта идея о возмездии двигала мною на начальном этапе. Чуть позже я поняла, что всего лишь придумывала благородную причину, маскируя свое неожиданно возникшее болезненное влечение к незнакомому мужчине.
Знаете… Сейчас я скажу кошмарную, крамольную вещь. Но теперь мне все чаще кажется, что сестра должна была умереть, чтобы мы с Майки впоследствии встретились. У судьбы жестокое чувство юмора, а у любви и подавно.
