Ты возвращаешься к тому, что знала, или думала, что знала – к маяку и «Бригаде Познания & Прозрения», и новые силы тебе придает та строчка, позволившая проследить связь между БП&П и Джеком Северенсом. Ты прочесываешь каждый файл по три или четыре раза, заставляешь себя оживить в памяти историю маяка и его разрушенного двойника на острове.

Бывают странные моменты, когда перед тобой вдруг всплывает лицо Генри – бледный круг, ты видишь его с большого расстояния, потом оно приближается и приближается, так что можно разглядеть каждую отталкивающую черточку. Порой оно вращается перед глазами, испускает свечение, то сжимается, то расширяется, то отражается тысячи раз. Ты не понимаешь, что все это означает, просто знаешь, что Генри не из тех, от кого легко избавиться. Он преследует и изводит тебя, словно нераспечатанное письмо, о котором все свысока твердят, что внутри нет ничего интересного, но ты никак не можешь проверить это сама.

Антипатия к этим людям в детстве заставила тебя совершенно выбросить их из головы. Ты не искала способов как-то сохранить их в памяти, улавливать детали, нет, вместо этого ты отвернулась от них, забыла, заставила убраться прочь. Их присутствие в точности так же раздражало и Саула, он чувствовал себя неуютно, даже нервничал. Но что в них было такого, что заставляло Саула испытывать эти ощущения?

Ни Генри, ни Сьюзен, никто даже отдаленно похожий на них не значится в списках членов БП&П, да и на групповых снимках людей из «Бригады» нет никого, кто хотя бы немного походил на них. Предварительные исследования и запросы позволили установить имена, фамилии и адреса каждого из членов, работавших на Забытом береге, и каждого из них допрашивали долго и тщательно. Отвечали все одно и то же: БП&П проводила самые обычные исследования – привычный винегрет из науки и оккультизма. И в том, что сфокусировано их внимание было на прожекторах маяка, тоже не было ничего необычного – самые лучшие линзы обладают огромной мощностью, являются сосредоточием, как говорилось в одном из их проспектов, «активности за гранью возможного». Все остальные, кто мог знать что-то еще, попали в ловушку и исчезли задолго до того, как в Зону Икс направили первую экспедицию.

Хуже того, во всех этих материалах нет ни малейшего намека на Северенсов, Джека или Джеки; кстати, последняя появляется теперь редко, точно занята каким-то новым делом, и с каждым телефонным звонком она словно все сильнее сливалась с обстановкой, растворялась в Центре. И ты удваиваешь усилия по поиску хоть каких-то свидетельств ее влияния или участия, но если Лаури преследует тебя, будто мстительный призрак, то Северенс походит на дух совсем иного рода – неуловимое привидение, слишком хитрое, чтобы материализоваться.

Твердишь себе, что не похожа на Уитби с его мышью, который зациклился на чем-то одном, чтобы отсечь, не замечать всего остального. Вроде раковой опухоли. Или вмешательства Лаури. Ты в очередной раз пересматриваешь видео первой экспедиции, снова всматриваешься в размытый задний план, в очертания маяка. Сквозь мерцание быстрой перемотки и монтажа ты наблюдаешь за чем-то вроде эволюции, а может быть, деградации маяка с самых ранних фотографий до последних, сделанных экспедицией. Ты снова ломаешь голову над тайной происхождения такого множества журналов и о том, почему столь немногие из них попадали в Южный предел.

Наконец Грейс отводит тебя в сторону и говорит:

– Ну хватит. Ты должна вернуться к управлению организацией. Эти файлы могут просматривать и другие люди.

– Какие еще люди? О каких таких других людях ты говоришь? – рявкаешь ты на нее и тут же жалеешь об этом.

Просто нет никаких «других людей», а время поджимает, и ты не можешь передать свои материалы аналитикам, которые будут препарировать их, пока не останется ничего. Тебе следует помнить, что Южный предел в каком-то смысле давно превратился в слишком долгую мистификацию, и если ты забудешь, что ты не часть решения, то тоже станешь частью проблемы.

– Может, тебе стоит взять выходные, хоть немного передохнуть, – советует Грейс. – Может, тебе нужно увидеть хоть какую-то иную перспективу.

– Нет, ты не можешь занять мой пост.

– Мне на хер не нужен твой сраный пост. – Она жутко зла, вся так и кипит, и тебе почему-то хочется наблюдать за этим, хочется видеть, на что способна Грейс, если выйдет из себя. Но ты понимаешь: если будешь подталкивать ее к этому, то потеряешь ее навсегда.

Позже ты поднимаешься на крышу с бутылкой бурбона и видишь, что Грейс уже там, сидит в шезлонге. Само здание Южного предела походит на огромный громоздкий корабль, и ты понятия не имеешь, где тут капитанский мостик, так что даже не можешь привязать себя к штурвалу.

– Когда я болтаю тут всякое, то по большей части вовсе не это имею в виду, – говоришь ты ей. – Не принимай близко к сердцу.

Она фыркает, но расслабляет руки, до того сложенные на груди, и хмурое выражение на лице немного смягчается.

– Вся эта организация – одна большая гребаная психушка. – Грейс редко ругается и позволяет себе крепкие выражения только здесь, на крыше.

– Да, тут недолго и крышей двинуться.

Ты вспоминаешь последний загадочный монолог Чейни о нехватке надежных данных. «Даже упавший желудь может много рассказать о том, откуда упал. Кто не верит, может спросить у Ньютона. Можно, черт побери, проследить его траекторию, а затем вернуться, так сказать, к истокам, и хотя бы в теории найти на дереве то место, откуда сорвался желудь, если не точно, то где-то поблизости». Ты не можешь похвастаться, что понимаешь хотя бы треть из его демагогии.

– Белые Сиськи, по-моему, уже двинулись, – язвит Грейс, имея в виду промерзшие белые палатки на контрольно-пропускном пункте у границ Южного предела.

– Но-но, двинулись они или нет, но это наши Белые Сиськи, – строго поправляешь ее ты, погрозив пальцем. – И потом, у «рыболовов» крыша уехала гораздо дальше.

После новой истерики Чейни ты прочла очередной бессмысленный, бесплодный отчет «рыболовов», агентства, изучавшего радиоволны, пытаясь поймать сигналы внеземной цивилизации. Центр не раз предлагал вам «скооперироваться» с ними, объединить свои усилия. Они слушают послания со звезд в крошечном диапазоне в двух микроволновых регионах, где их не искажают радиоволны от природных источников. Эти свои частоты они называют «полыньей», потому что они соответствуют длине волн водорода и гидроксильных групп. Какими надо быть идиотами, чтобы надеяться, что другие разумные виды обязательно будут передавать свои послания, держась этой самой «полыньи»?

– Пока они смотрели в небо, то, что они искали, вошло через заднюю дверь…

– Или даже проломило стену…

– Вот так, пока ты смотришь в небо, кто-то проходит мимо и вытаскивает у тебя бумажник, – хихикает Грейс.

– А как же «полынья»? Нет, «рыболовы» смиренно ждут, пока им откроют калитку для слуг, – подводишь ты итог и передаешь ей бутылку.

– Если хочешь произвести впечатление, надо принарядиться, – говоришь ты, вспоминая рассказы Риелтора о том, на какие уловки приходится идти ради бизнеса. – Красивое платье, побольше бриллиантов. Умение вести беседу. Умение танцевать. Уроки этикета. Войдя, ты как бы говоришь: «Вот она я, культурная, образованная, порядочная. Так что подходи, поболтаем». Побрызгаться духами и приподнять бюст корсетом – этого мало.

Ты уже сама не понимаешь, что плетешь, но Грейс хохочет взахлеб, и ты понимаешь, что с ней все в порядке, что вы помирились и теперь можно вернуться к Генри и Сьюзен, этим говорящим манекенам, этим смертельно скучным или смертельно опасным близнецам.

Но в какой-то момент на той же неделе Грейс вдруг застает тебя врасплох, когда ты, потеряв всякое терпение, швыряешь об стенку папки от файлов и тебе не хватает слов для объяснений, остается лишь недоуменно пожать плечами. Просто выдался плохой день – была у врача. Плохой день – очередные проволочки с подготовкой к экспедиции. Плохой день – исследования не движутся. Просто еще один плохой день в длинной череде плохих дней.

Так что тебе приходится что-то со всем этим сделать.

Примерно за месяц до двенадцатой экспедиции ты вылетаешь в штаб-квартиру Лаури. Тебе страшно не хочется предпринимать это путешествие, ты надеялась заманить Лаури в Южный предел хотя бы еще один раз. Последний раз. Ибо все, что окружает тебя – твой офис, разговоры в коридорах, вид с крыши здания, – обретает какую-то особую отчетливость и ясность. И происходит она от понимания, что ты скоро умрешь.

Лаури подошел к финальным стадиям подготовки к экспедиции, уже перевез и продемонстрировал Центру свою наименее инвазивную технику. Он, если верить Северенс, всегда обожал выступать в роли инструктора перед членами экспедиции. Биолог, уверяет тебя Джеки, пережила «минимум вмешательства». Единственное, что ты хотела изменить в биологе, – так это усилить ее чувство отчуждения от других людей. Все, что ты от нее хотела, – это чтобы она максимально приспособилась к Зоне Икс. Судя по отчетам, ты даже не уверена, нужно ли ей для этого дополнительное вмешательство. Ни один человек за всю историю программы еще столь охотно не отказывался от своего имени.

Легкое гипнотическое внушение, предназначенное скорее для повышения шансов на выживание в Зоне Икс, чем для изыскания любимых Лаури «дополнительных ресурсов». Он утверждает, что ему удалось каким-то образом обойти обычное для гипнотических техник ограничение – необходимость убедить человека, что он сам хочет совершить требуемое действие. Лаури называет свою сомнительную практику «особого рода фокусы и подмены». В документах, которые ты видела, четыре стадии этого процесса обозначены как «идентификация, индоктринация, усиление и дислокация», но Грейс утверждает, что видела и другие документы, в которых использовалась терминология скорее оккультного толка: «манифестация, заражение, подавление и одержимость».

Особое внимание Лаури уделял лингвисту, волонтеру с радикальными идеями о ценности и смысле свободной воли. Интересно, думаешь ты, предпочитает ли он, когда жертва сопротивляется больше или меньше. Ты впитываешь его брифинги, его доклады о подвижках в подготовке, его полушутки-полуоскорбления относительно того, готова ли ты учесть его предложение подвергнуть гипнозу и тебя, за которыми крылся прозрачный намек, что ты не смогла бы остановить его, если бы даже попыталась.

Честно говоря, тебе было наплевать на все эти его брифинги.

В какой-то момент тебе удается уговорить Лаури пойти прогуляться – по берегу, неподалеку от фальшивого маяка. Начало лета, погода довольно теплая, и нет никаких причин торчать все время в командном пункте. Ты убеждаешь Лаури, играя на его гордыне, попросив устроить тебе большую экскурсию, и захватила с собой одну лишь тоненькую папку, привезенную из Южного предела.

Он устраивает тебе экскурсию, не слишком-то и большую, по своему миниатюрному миру тоскливых чудес. Особый шарм всему действу придает доносящаяся из скрытых колонок китчевая музыка – какие-то веселенькие мелодии, не поп, не джаз, не классика, в неуместной жизнерадостности которых читалась смутная угроза.

Поднявшись на самый верх этого небольшого причудливого маяка – что бы подумал о нем Саул? – Лаури отмечает, что дневная разметка скопирована точно, как и «эти долбаные осколки стекла, которые кто-то рассыпал позже». Потом он открывает люк, и ты видишь внизу небольшое помещение, заваленное целыми горами пустых незаполненных журналов и отдельными чистыми листами бумаги, словно он обзавелся побочным бизнесом, стал торговать канцелярскими товарами. Прожекторы тоже не работают. Словно в компенсацию этого ты получаешь урок истории: «Когда-то, давным-давно, в незапамятные времена, они ловили большую жирную птицу, насаживали ее на долбаную пику, поджигали и ставили вместо маяка».

«Распроклятая дыра в земле», как называет ее Лаури, это наименее точно воспроизведенная часть. Ее роль исполняет старый артиллерийский редут, откуда убрали орудия, оставив выложенный из темного гранита круг. Там имеется лестница, спускающаяся в тоннель, который, в свою очередь, ведет назад к холму, где Лаури хранит большинство своих инсталляций. Ты спускаешься туда ненадолго, но времени хватает, чтобы осмотреть художественную галерею Лаури: выставленные в рамках на сырых стенах мутные, расфокусированные фотографии из разных экспедиций. Своего рода мета-версия туннеля, расположенная в фальшивом туннеле, самонадеянно демонстрирующая то, о чем никто не имеет ни малейшего представления. Ты думаешь о Сауле, представляешь, как он стоит на ступеньках настоящего туннеля, потом оборачивается к тебе и смотрит с таким укоризненным видом, что ты испытываешь крайнюю степень презрения к Лаури; и ты долго стоишь, опустив глаза, опасаясь, что это отразится на твоем лице.

Издав несколько восхищенных восклицаний, дав понять, что ты просто в восторге от всего этого, ты предлагаешь Лаури прогуляться по берегу – «свежий воздух, природа и все такое», и он соглашается, поддавшись твоей тактике – ты задаешь ему вопрос обо всем, что попадается на пути, и он, не в силах заткнуться, без умолку вещает о том, какой он умный. Ты выбираешь тропинку, ведущую вдоль брега к северу. Гуси, гнездящиеся на камнях поблизости, окидывают вас обоих недовольными взглядами. Чуть поодаль, в море, мелькает тень плавающей выдры.

И вот ты переводишь разговор на БП&П. Достаешь листок бумаги с фразой, позволяющей предположить связь этой организации с «Джеком Северенсом». Показываешь ее Лаури, подчеркнутую красным. И делаешь вид, что это тебя страшно забавляет, что это просто смешно и что Лаури просто не мог об этом не знать. Особенно с учетом того, что ему прекрасно известно о некоторых подробностях из твоего детства, что выяснилось при моем поступлении на работу в Южный предел.

– Именно по этой причине вы с Джеки работаете вместе? – спрашиваешь ты. – И БП&П была связана с Центром через… Джека?

Лаури немного раздумывает над вопросом, на морщинистом лице мелькает ухмылка. Ухмыляется, опускает глаза, потом снова поднимает их на тебя.

– Так мы вышли с тобой сюда ради этого? Ради вот этого? Господи, да проще было бы позвонить, я бы ответил и по телефону, мать его!

– Не самый важный вопрос, я понимаю, – говоришь ты, застенчиво улыбаясь в ответ этому волку, страдающему нарциссизмом. – И все же очень хотелось бы знать.

До того как ты пересечешь границу.

Он колеблется, потом смотрит искоса, словно выискивая тайную твою мотивацию или следующий ход, который пока ему не ясен.

Ты осторожно спрашиваешь:

– Побочный проект? БП&П – это некий побочный проект Центра или…

– Конечно, почему нет. – Лаури сразу же расслабляется. – Обычный дополнительный актив, который можно в любой момент списать, ничем не навредив основному курсу.

Но порой главное оказывается во власти побочного. Порой хозяин и поселившийся в нем паразит путаются, меняются ролями, как бы сказала биолог.

– Вам ведь именно так удалось раздобыть ту мою детскую фотографию на маяке. – Это не вопрос.

– Прекрасно! – восклицает он, искренне восхищенный. – Прямо в яблочко, мать его! Я был на задании, искал доказательства того, что ты не врешь, и нашел ее… а потом удивился, как это и почему она оказалась в файлах Центра, а не архивах Южного предела. Долго думал, откуда она могла там взяться… ну а потом наткнулся на ту же самую запись. – Звучит правдоподобно, если не считать того факта, что Лаури обладал наивысшим уровнем допуска к секретным материалам и имел доступ к информации, о которой вы с Грейс и мечтать не могли.

– Что ж, очень умно с твоей стороны. Очень умно.

И снова Лаури весь напыжился, выпятил грудь. Он понимает, что ему льстят, но не может удержаться от этой пародии на самого себя, которая на самом деле никакая не пародия. Почему бы и не покрасоваться? Ты все равно скоро уйдешь. Наверняка он уже подумывает о замене. А ты не озаботилась выдвинуть кандидатуру Грейс, вместо этого работала над прояснением истории с Джеки Северенс.

– Сама идея выглядела ясной и четкой, во всяком случае, в изложении Джека. Ребята из «Бригады», конечно, маленько чокнутые, но если в этом мире действительно существует нечто сверхъестественное или чужеродное, мы должны мониторить эти явления, знать о них как можно больше. Вероятность встречи с такими явлениями Центр, как выяснилось, оценивал в ноль целых и одну десятитысячную процента. Мы легко подталкивали группу в нужном направлении, давали им нужные ресурсы и рекомендации. А если к группе примкнут смутьяны или иные нежелательные личности, тем лучше: так проще выявлять потенциальные опасности… И потом, это хорошее прикрытие для шпионажа – они, что называется, могут спрятаться у всех на виду. В то время Центр любил пользоваться этим методом. А на Забытом береге всегда собиралось множество антиправительственно настроенных типов.

– Мы их вербовали или…

– У нас там были свои оперативники плюс агенты из местных, которым нравилось играть в шпионов. Всегда есть люди, готовые работать даже не за деньги или за идею, а ради острых ощущений. Нам так даже лучше.

– И Джеки тоже была вовлечена?

– Джек защищал не только себя, – отвечает Лаури. – Когда Джеки еще только начинала, то немного помогала ему, а потом, попав в Южный предел, была вынуждена помогать ему снова, на этот раз чтобы убедиться, что ее прошлые подвиги не всплывут на поверхность. Вот только я, как обычно, все выяснил. Сама знаешь.

– Ты когда-нибудь натыкался в файлах на имена Генри и Сьюзен?

– В тех, что просматривал, не упоминалось никаких имен. Только кодовые клички типа… ну, я не знаю – «Большой Хаулер», «Жуткое Дело», «Чертов Эскалоп». Словом, всякая чушь в этом роде.

Но это были второстепенные вопросы. Теперь пришло время задать главный.

– Можно ли сказать, что БП&П способствовала, сознательно или непреднамеренно, созданию Зоны Икс?

Этот вопрос как будто до крайности веселит Лаури.

– Нет, конечно же, нет. Нет, нет и нет! Именно поэтому Джек смог держать все это втайне, замести следы. Они просто оказались не в том месте не в то время. Ну а потом вдруг появляется эта хреновина, и выясняется, что Джек занимался этим в основном по своей инициативе. И я так полагаю, мы с тобой только можем это приветствовать, верно?

Над тобой нависают старые бараки, прилегающие к ним укрепления, бетонные бункеры с амбразурами.

Веришь ли ты Лаури? Конечно, нет.

Узкая полоска каменистого пляжа, на которой вы оба стоите, находится на небольшом расстоянии от фальшивого маяка. Она окаймлена жиденькой травой, а скалы у кромки воды покрыты белым лишайником. Яркое солнце на секунду скрывается за темными облаками, и бледно-голубая поверхность моря тут же сереет. Выдра, что плыла параллельно берегу, приближается к тебе. Она ведет свой монолог, непрестанно пощелкивает и присвистывает, и Лаури находит в этом нечто для себя оскорбительное, возможно, были прежде у него случаи столкновения с этим животным. Он начинает кричать на выдру, а та продолжает «болтать», и резко и неожиданно меняя направление движения, чтобы Лаури не мог как следует прицелиться и запустить в нее булыжником. Ты садишься на большой плоский камень и наблюдаешь за этим представлением.

– Вот чертова скотина! Глупое грязное животное, мать его!

Выдра демонстрирует ловко пойманную рыбешку, потом плывет на спине, и тебе кажется, будто глаза у нее смеются.

Она подпрыгивает, то плывет зигзагом, то скрывается под водой, то снова выныривает на поверхность. Камушки Лаури прыгают по воде, пролетают мимо, а выдра, похоже, считает это какой-то веселой игрой и хочет непременно ее выиграть.

Но в конце концов игра эта надоедает выдре, и она надолго уходит в глубину. Лаури стоит, одна рука на бедре, другой продолжает шарить вокруг в поисках подходящего камушка, не сводит с поверхности глаз в надежде заметить рябь или круги, видно, что он прикидывает, как долго еще выдра сможет задерживать дыхание, когда животное всплывет, чтобы глотнуть воздуха. Но выдра так и не всплывает, и Лаури остается стоять на берегу, сжимая в руке камень.

Монстр ли Лаури? Да, в твоих глазах он самое настоящее чудовище, потому что к этому времени ты уже знаешь, каково его влияние на Центр, какие части Центра пляшут под его дудку. И к тому времени, когда его власть лжи и террора, его тирания падет, как это свойственно всем тиранам, следы его рук, его воли навсегда останутся во множестве мест. Его призрак будет витать над Центром еще много лет, отпечатанный в сознании множества людей так крепко, что даже если изо всех систем стереть все упоминания о человеке по имени Лаури, эти системы неизбежно воспроизведут его образ благодаря одним только силе и глубине его воздействия.

Ты достаешь снимок мобильного телефона, подталкиваешь Лаури локтем, заставляешь взять его. Тот бледнеет, пытается вернуть тебе фотографию, но ты все же настаиваешь на своем. И вот он стоит и сжимает в руке снимок и камень, предназначенный для выдры. Потом бросает камень и отворачивается от снимка, не хочет на него смотреть.

– Я думаю, Лаури, ты соврал насчет этого телефона. Думаю, это твой телефон. Из первой экспедиции. – Произнося эти слова, ты понимаешь, что зашла слишком далеко, но собираешься зайти еще дальше.

– С чего ты взяла, что это мой телефон?

– О, у него очень долгая и любопытная история.

Лаури произносит:

– Нет. – Со всей твердостью. Определенностью. Решительно и бесповоротно. Он и не думает спорить. Не впадает в ярость. Не разыгрывает типичную драму в своем излюбленном стиле. – Нет. – Это слово такое плотное, что можно и не надеяться, что сквозь его буквы блеснет свет правды, так что тебе приходится перейти в наступление. Ваши игры в загадки и превращения закончены, ты снова стала просто Глорией.

– Ты работаешь на них, да? В этом проблема? – Ты нарочно употребляешь это неопределенное «на них».

– На «них»? – Его смех словно обжигает. – Да что вообще не так с этим телефоном? – По-прежнему не желает признаваться.

– Зона Икс тебя так и не отпустила, я права? Есть что-то, о чем ты умолчал, рассказывая нам о первой экспедиции?

– Ничего такого, чтобы тебе помогло, – произносит он уже с горечью. Направленную на тебя, устроившую ему такую засаду, или на кого-то еще?

– Вот что, Лаури, если ты не скажешь мне, твой это телефон или нет, я отправлюсь прямо в Центр и расскажу им все о БП&П, о том, откуда я родом, а заодно и о том, как ты все это скрывал. Сделаю все, чтобы убрать тебя раз и навсегда.

– Тогда и тебе конец.

– Мне так и так конец… и ты это знаешь.

Лаури окидывает тебя взглядом, в котором читаются и агрессия, и одновременно тщательно скрываемая боль.

– Теперь понимаю, Глория, – произносит он. – Ты собираешься на самоубийственное задание и хочешь, чтобы все наконец открылось, пусть даже теперь это и не важно. Однако тебе следует знать: если поделишься хоть с кем-то, я…

– Ты намеренно искажал данные, – говоришь ему ты. – Если мы применим твои техники к тебе же, что мы найдем у тебя в мозгах? Что там у тебя копошится?

– Да как ты смеешь, мать твою! – Он весь так и дрожит от злости, но не двигается с места, не отступает ни на дюйм. Это, как ни странно, не отрицание. Чувство вины? Неужели Лаури может испытывать чувство вины?

Теперь ты стоишь на зыбкой почве, прощупываешь дорогу, не уверенная в правоте своих слов.

– Скажи, во время первой экспедиции ты с ними контактировал? С Зоной Икс?

– Я бы не называл это контактом. Все есть в документах, которые ты уже видела.

– Но что ты видел? Каким оно для тебя было? – Иными словами, были ли мы обречены с самого начала или только после твоего возвращения?

– Здесь никогда не получится выстроить обобщенную и грандиозную теорию, Глория. Мы никогда не найдем ответа. Во всяком случае, не при нашей жизни, ну а потом в любом случае будет уже слишком поздно. – Лаури пытается спутать все карты, отвести от себя подозрения. – Знаешь, прямо сейчас они смотрят на воду на лунах Юпитера, там, в далеком космосе, эти наши не такие уж и секретные братские организации. Там может обнаружиться некое тайное море. Возможно, там существует жизнь, прямо у нас под носом. Но ведь под носом у нас всегда была какая-то жизнь, просто мы были слепы и не замечали ее. Все эти долбаные вопросы – они не имеют никакого значения.

– Джим, это свидетельство контакта. Вот этот мобильник, найденный в Зоне Икс. – Нужно, чтобы он признал наконец этот факт.

– Нет, это случайность. Чистой воды случайность.

– Она хочет поговорить с тобой, Джим. Зона Икс хочет с тобой поговорить. Хочет задать тебе один вопрос, правильно? – Ты не знаешь, так ли это, но уверена: подобное предположение должно до смерти напугать Лаури.

Ты ощущаешь, что тебя отделяет от Лаури некий временной провал, и разрыв этот, эта пропасть между вами становится все шире и шире. И в глазах его, смотрящих на тебя, проблескивает какой-то странный, древний огонек.

– Я туда не вернусь, – говорит он.

– Это не ответ.

– Да, это мой телефон. Мой чертов мобильник.

Неужели сейчас ты видишь Лаури в том же состоянии, в каком он вернулся из первой экспедиции? Как долго человек способен придерживаться определенной модели поведения, мыслить и действовать, несмотря на то что получил такие ужасные повреждения? И ты вспоминаешь, что говорил тебе Уитби: «Думаю, это сумасшедший дом. Как и весь остальной мир».

– Ты еще не устал? – спрашиваешь ты. – Двигаться вперед и вперед, не приближаясь к цели. Знать правду и быть не в силах с кем-то его поделиться.

– Знаешь, Глория, – отвечает он, – ты никогда по-настоящему не поймешь, на что это было похоже в первый раз. Пройти через дверь в границе, вернуться назад. Не понимала и не поймешь, хоть перейди через эту границу тысячу раз. Нас принесли в жертву, и мы пропали. Мы прошли через дверь призраков в царство духов. И от нас требовалось смириться с этим. До конца своих дней.

– А что, если Зона Икс сама придет искать тебя?

В глазах Лаури по-прежнему читается некая отстраненность, точно он не здесь, не стоит прямо перед тобой, но уходит все дальше неведомо куда, даже не обернувшись. Он исчезает.

Ты никогда не увидишь его больше и при мысли об этом испытываешь невероятное облегчение, даже начинаешь приплясывать на месте, и солнце выходит из-за туч, и снова появляется выдра. И ты еще несколько минут сидишь на берегу и наблюдаешь за ее прыжками и веселыми играми, и тебе хочется, чтобы это никогда не кончалось.