Всю дорогу вниз Кукушку не покидало ощущение, что она уже бывала здесь, что все ей знакомо, пусть даже это испытал кто-то другой, не она. К ней пришло воспоминание о том, как она тонула, опускалась все ниже, и спуску этому не было конца, потом перед глазами промелькнули слова на стене, потом слова из журнала биолога, которым она тогда не поверила, рассказ о том, с чем биологу довелось столкнуться в конце, что она перенесла, как страдала и что ей удалось сохранить. Ничего из этого Кукушка не хотела, да и Контроль, следующий за ней, был ей не нужен. Он совершенно не подходил для всего этого, это место было предназначено не для него. Человек не может по собственному желанию стать мучеником Зоны Икс; он может лишь исчезнуть, испариться во время безнадежной попытки.

Если бы биолог в свое время не наклонилась к этим словам на стене, если бы она не заразилась, то двойник ее не стал бы таким: полным воспоминаний, крадущимся вниз, все глубже и глубже. Она вернулась бы иной, с начисто стертой памятью, отличающейся не памятью о роли биолога, но лишь функцией, способностью быть в нужное время не в том месте или, наоборот, в нужном месте не в то время.

Слова на стене были те же самые, написанные тем же способом, но теперь она могла интерпретировать их как некий ностальгический намек на чужеродную экосистему, на то, что ни Слизень, ни башня в действительности не спешили распространять по планете Земля. Потому что это была мертворожденная теория. Их цель была совершенно иной. Они явились вовсе не для того, чтобы возрождать нечто им знакомое, и принесли землянам не более чем намеки на то, откуда они явились, из какой цивилизации или экосистемы происходили, что было у них за душой, о чем они думали.

Она отвергла респиратор вместе с идеей, будто Зона Икс сконцентрирована здесь, в этом тесном замкнутом пространстве, на этих ступеньках, в мерцающих на стене словах, которые стали ей так хорошо знакомы. Зона Икс – это все, что существует вокруг; Зона Икс не ограничивается каким-то одним местом или предметом. Это и странные явления в небе, это и растение, о котором говорил Контроль. Это и небеса, и земля. Она может допрашивать тебя из любого положения или и вовсе ниоткуда, а ты можешь даже не понять, что действия, которые она производит, есть форма допроса.

Кукушка не ощущала себя сильной, пока они спускались вниз сквозь свечение, держась за стену правой рукой, но и страха при этом не испытывала.

Вскоре послышался звук, тот же, что жил в ее памяти – громкий ритмичный шум и стук, словно исходящий от мощного мотора, или усиленное тысячекратно сердцебиение. Она понимала, что даже Контроль слышит его, догадывается о его происхождении. Они быстро подошли к точке, откуда не было возврата: завернув за угол, они увидят чудовище и поймут, реально оно или нет.

– Останься здесь, – сказала она Контролю. Джону.

– Нет, – именно такого ответа она и ожидала. – Нет.

– Джон Родригес, если ты пойдешь со мной, уберечь тебя я не смогу. Тогда ты увидишь все. Твоим глазам придется открыться.

Она не могла отобрать у него имя, не могла лишить его права умереть, если дело дойдет до этого.

Крадучись по следу памяти, прокладывая путь Контролю, Кукушка завернула за угол.

Слизень был огромен, казалось, он поднимался все выше и выше, расширялся во все стороны, пока не заполнил все пространство перед глазами Кукушки. Не было никакого искажения, запомнившегося биологу, он не отражал ни ее страхов, ни желаний. Просто раскинулся перед ней, такой громадный, такой убедительный и ужасающе настоящий, что у нее захватило дух.

Поверхность гигантского тела в форме колокола была прозрачной, но имела при этом странную текстуру наподобие льда, словно струящаяся вода замерзла, образовав похожие на пальцы полипы и какие-то другие непонятные фигуры. Под этой прозрачной поверхностью находилась вторая, она медленно вращалась, и на этой центрифуге внутри создания были видны подвижные рисунки, точно создание имело еще одну внутреннюю кожу, а та, первая, состояла из материала, похожего на мягкую броню. У нее создалось впечатление, что внешний слой, возможно, толще, а вот внутренний не поддавался анализу.

У Слизня не было сколько-нибудь различимых черт, лицо тоже неразличимо. Существо двигалось так медленно, совершенствуя буквы на стене, что трудно было сказать, сползает ли оно вниз по ступеням, или, подобно человеку, сходит по ним шаг за шагом; все тонкости перемещения скрывались за бахромой из плоти, которая свисала до самой земли.

А левая рука – единственная, – расположенная где-то посередине тела, двигалась с поразительной точностью, быстротой и постоянством, создавая послание на стене, не выписывая его, а, скорее, вырубая — искры так и разлетались в разные стороны. Его руку можно было назвать агентом послания, Кукушка видела, что она не заканчивается подобием ладони, кисти или какого-то иного инструмента, вовсе нет. Конец ее был открыт, и из него выткали ингредиенты для создания букв и слов. Там, где покоится зловонный плод, что грешник преподнес на длани своей, произведу я семена мертвецов. Если когда-то это существо было человеком, то сейчас от его человечности осталась лишь эта царапающая стену рука.

Вокруг Слизня против часовой стрелки вращались три кольца. Первое с почти непостижимой скоростью кружилось чуть ниже руки и состояло из неровного ряда прозрачных фигур в виде полумесяцев, от которых ответвлялись торчащие белые щупальца; они немного походили на бахрому в нижней части тела медузы, и щупальца эти двигались непрерывно, словно выискивая и нащупывая что-то. От них так и исходили волны и потоки энергии, точно электрические разряды, пронзающие тело Слизня.

Второе кольцо, вращающееся еще быстрее над пишущей рукой, напоминало широкий пояс, составленный из крохотных черных камушков, тесно прилегающих друг к другу. Но эти камушки, врезаясь друг в друга, сжимались, словно пористые губки, что заставило ее вспомнить мягких податливых жаб и то, как эти создания дождем падали с неба на остров. Какую функцию они выполняли для Слизня, являлись ли частью его тела или видами, состоящими с ним в симбиозе, она понять не могла. Единственное, что было ясно, – так это то, что оба кольца были обнадеживающе материальными.

А вот о третьем кольце, расположившемся в виде светящегося нимба над Слизнем, сказать этого было нельзя. То были быстро двигающиеся золотые шары, числом от десяти до двенадцати, и казались они легче воздуха и одновременно тяжелее. Они вращались с бешеной скоростью, так что поначалу она никак не могла разглядеть, из чего же они состоят, эти кольца. Все, что она понимала, – так это то, что они опасны.

От смотрителя маяка не осталось и следа; возможно, после стольких лет Зона Икс поглотила его полностью, а быть может, он с самого начала был выдумкой, ложью, сочиненной Зоной Икс и переданной биологу. Она не доверяла этому аватару, этому костюму монстра, этой резиновой маске.

– Всего лишь шоу ужастиков, – сказала Кукушка. Фильм ужасов, снятый лично для биолога. А может быть, и правда. Так или иначе, монстр не менялся перед ней, не перетекал в другие формы. И похоже, не желал ей зла.

Она шагнула в гравитационное поле его орбиты. Вблизи прозрачный слой походил на срез каких-то удлиненных, неправильной формы клеток под микроскопом, они находились в замкнутом пространстве и то и дело сталкивались друг с другом. Узоры под ними, на втором слое, были почти различимы, но оставались замутненными и искаженными, словно под поверхностью пруда, покрытой сильной рябью.

Она протянула руку, ощутив под пальцами легкое трепетание, точно дотронулась до какого-то пористого слоя, вуали, и та ответила на прикосновение.

Что это? Первый контакт или последний?

Нимб наверху выпустил один из своих составных элементов, позволив золотистой жемчужине размером с ее голову спуститься вниз и зависнуть прямо перед ней. Кукушка не боялась. Ей было нечего бояться. Зона Икс создала ее. Зона Икс ожидала ее.

Кукушка протянула руку, взяла золотую жемчужину из воздуха, нежно взяла ее в ладони. И увидела все, что прежде было скрыто от ее глаз. Увидела катастрофу, дождь из падающих комет, уничтоживший целую биосферу, увидела, как единый организм распадается на мириады отдельных клеток, затем они рассеиваются, и каждая начинает долгое и опасное путешествие через промежуточные пространства, черные и бесформенные, отмеченные лишь редкими вспышками света, когда один из фрагментов вдруг останавливался, впадал в спячку. Этот организм, эта машина, был похоронен, а затем найден, когда его частица проложила новый путь и встроилась в стекло прожектора на маяке. Она чувствовала и то, как эту частицу непреднамеренно выводили из спячки, как она по мере возможностей восстанавливалась, начинала выполнять свои функции, которых Кукушка до сих пор не понимала. Ясно было одно: эта функция была нарушена, искажена местом и временем, новым контекстом и той ужасной истиной, что вида, создавшего ее, больше не существовало.

Она также видела связь между маяком и башней – вторая была искаженной копией первого, и на вершине обоих горел свет. Туннель в Зоне Икс имитировал маяк, но что означал свет в его конце? Эти журналы, бесконечные сложенные стопками журналы на маяке, тоже своего рода скопление энергии… а что здесь? Что лежит там, внизу? Она не знала. Она не хотела этого знать.

Сверкающее золотисто-зеленое сияние исходило от шара, проникая, казалось, в самое ее сердце, и тут ею овладело ледяное спокойствие, сквозь которое просачивался некий величественный свет.

Она видела мембраны Зоны Икс, этой машины, этого создания, видела белых кроликов, прыгающих через границу и тут же исчезающих, а потом появляющихся в совсем другом месте, видела левиафанов, призраков, наблюдающих откуда-то издалека. Видела, что будет, когда трансформация планеты будет завершена и придет время для последующих изменений – тогда и Слизень, и этот туннель, и все остальное исчезнет, растворится в земле, воде и небе, потому что в нем больше не будет нужды. Она видела все это не глазами – ощущала на вкус и запах, подключала какие-то прежде неведомые ей органы чувств.

А Слизень продолжал выводить слова, словно ее здесь и не было, слова, озаренные изнутри самым ярким и значимым светом, который ей только доводилось видеть, и сквозь слова эти сияли иные миры. Как много миров! Как много света! Такого она прежде не видела. Каждое слово было отдельным миром, миром, кровоточащим в разных местах, каждое слово было проводником и входом, если только знать, как ими пользоваться, если знать координаты, которые теперь использовала биолог в своем дальнем путешествии. Каждое предложение – это безжалостное исцеление, жестокая перестройка, от которой нельзя было отказаться.

Может, стоит сказать прямо сейчас: «Стоп!» Может, она должна сейчас обратиться с мольбами к людям, которых никогда не встречала, но которые жили у нее в голове, к людям, которых знала биолог? Может, ей стоит наконец решить для себя, что же произойдет дальше, разрушит ли это планету или, наоборот, спасет? Некое подспудное чувство подсказывало Кукушке, что хоть что-то, да останется, выживет. И что сама она выживет.

Что теперь делать? Да ничего. Она и не хотела ничего делать. Не делать никакого выбора – это тоже выбор. Она выпустила шар из рук, и он снова завис в воздухе.

Она чувствовала Грейс, стоящую на ступеньках где-то позади, ощущала, что от Грейс исходит опасность, но ей было все равно. Ведь сама Грейс ни в чем не виновата. Грейс никак не могла понимать того, что видит. Ее глазам сейчас являлось нечто совершенно иное – то, что происходило когда-то на маяке, или на острове, или в ее прежней жизни.

Грейс выстрелила Кукушке в спину. Пуля вышла из груди и вонзилась в стену. Светящийся нимб над Слизнем завертелся еще быстрее. Кукушка развернулась, закричала изо всех сил, дарованных ясностью. Она не ранена, она ничего не почувствовала, она не хочет, чтоб Грейс пострадала.

Грейс так и застыла в полумраке, приподняв ствол, и теперь в ее глазах светилось то же знание, что и у Кукушки: она поняла, что эта ее попытка была бесплодной, что все такие попытки всегда бесплодны, что возврата назад нет, возврата не может быть.

– Ступай обратно, Грейс, – сказала Кукушка, и та отступила вверх по ступенькам, исчезла, будто ее тут никогда и не было.

И тут Кукушка с запозданием поняла, что Контроля тоже нигде не видно. Он или вернулся наверх, или как-то незаметно прошмыгнул мимо нее, вниз по лестнице, навстречу ослепительно белому свету.