Скажите, девушки, подружке вашей
«Dicitencello vuje…»
У них был нормальный коллектив для того, чтобы заслуженно пользоваться приличной репутацией. Новости, которым можно доверять, нетенденциозная подача, настоящие профессионалы своего дела. Впрочем, люди были разные. Были талантливые, были честные, порядочные, были конформисты и «служба заказов», были средние и среднее средних. Но откровенных позорников и таких, которые исключительно на продажу, не было. Холдинг: телеканал, газета и журнал «Проверка слуха».
Работники холдинга относились друг к другу миролюбиво и доброжелательно. Приходили на помощь в трудную минуту, страховали в беде. Не предавали, не стучали, не подсиживали, не подставляли… Такое по нашим временам важное «не».
Новый фотокорреспондент всем безоговорочно понравился. Это был крупный, очень симпатичный, общительный и веселый человек лет сорока пяти. Имя его все, конечно, знали по другим изданиям. Виктор Маевский. В его снимках были сюжет и настроение. Подписи всегда лаконичные, твердые, четкие. Главный редактор дал ему пару недель, чтобы войти в коллектив и проявить себя в работе. Потом назначил заведующим отделом иллюстрации. И Маевский сразу показал себя человеком демократичным, но строгим в отборе. Браковал фотографии других фотокоров легко.
И только когда к Виктору люди присмотрелись, сложились отношения, он пригласил всех желающих отметить его назначение. Уйти из редакции, конечно, никто не мог, поэтому он просто заказал напитки и закуски – пиццы и гамбургеры – в ближайшем ресторане. Хорошо сидели в студии, когда кончались записи эфиров, болтали ни о чем.
– Витя, – сказал, зловеще скосив к переносице свои и без того маленькие, глубоко сидящие глазки, репортер и профессиональный шутник Дима. – Вот ты нас собрал, впариваешь идею, какой ты классный, как любишь свою работу, родину и жену. Но мы хотели бы знать: «А если бы ты вез патроны?»
– Разверни, Дима, мысль, – ласково посмотрел на вопрошающего Виктор. – Тебя случайно не интересуют тайны моего подсознания?
– Именно они интересуют. Тайны. Мы все тут классные. Все перечисленное любим, по работе сходим с ума. Может, тебя тоже интересуют наши тайны, но кто первым встал, того и тапки. Мы здесь были, а ты пришел. Так что, будь любезен, колись.
И тогда Маевский встал, медленно и задумчиво подошел к пианино, поднял крышку, сделал несколько аккордов и запел: «Скажите, девушки, подружке вашей…» Он оставил пианино и вернулся к ним, продолжая петь а капелла. Но музыкальные аккорды, казалось, продолжают звучать. У него был настолько красивый тенор, он так им владел, что слушатели перестали дышать. Даша сначала приоткрыла, заслушавшись, рот, потом украдкой посмотрела на других: ей показалось, что Маевский смотрит все время на нее? Наверное, показалось. Или это артистический эффект, так бывает в театре в первом ряду, когда актер говорит в зал, но кажется, что он обращается только к тебе. Виктор перестал петь, все пораженно молчали. И только Дима, встрепенувшись, сказал:
– Ну, Витек. Я в шоке. Думаю, ты к нам пришел, потому что тебя выперли с канала «Звезда» за подработку ведущим солистом в «Ла Скала».
– Вот видишь, Дима, как легко разгадываются тайны, когда звучит музыка. Не зря говорят: музыка – это язык бога, – смеялся Виктор.
– Это же что-то невероятное, – произнесла Даша.
Вечером она возвращалась домой и продолжала слышать очаровательную неаполитанскую песню в этом неожиданном исполнении. Жизнь такая плотная. Со всех сторон трудности и преодоления. Источник мужества нуждается в подпитке. Даша находила подпитку в музыке. Именно так: сохраняла очередную мелодию в папке памяти, по настроению включала. «Скажите, девушки, подружке вашей» ей подарили вовремя.
Она открыла дверь маленькой и темной квартиры бабушки и дедушки. Сразу наткнулась на два, так изменившихся за последний месяц, взгляда. Глаза одного цвета, светло-голубого. У бабы Гали огромные и перепуганные. У деда Яши – ждущие. То ли приговора, то ли его отмены. Даша улыбнулась и кивнула.
– Вот и я. Говорила же, что надолго не задержусь. У вас все в порядке?
– Да, конечно, – облегченно произнес дед, – сейчас выдаю тебе твою Джульетту, а сам начинаю разогревать обед.
– Вообще-то у нас была небольшая вечеринка с едой… Но я, конечно, хочу твой обед. Борщ, наверное? Давай. И ждите меня, вместе поедим. Мы недолго, хотя погода прекрасная.
На грудь Даше уже бросилась с объятиями бракованная восточноевропейская овчарка Джуня, и они побежали в душистые сумерки.
Даша жила с дедушкой и бабушкой с пятого класса. Она тогда заболела тяжелой скарлатиной, были осложнения, родители – на работе целый день. Решили, что поживет здесь, тем более это тихий, чистый и безопасный микрорайон, лагуна, без общественного транспорта. Когда Даше разрешили гулять, они по часам и минутам прибавляли время прогулок. Потом занимались по ее программе, нагоняли пропущенное. Бабушка Галя – химик, дедушка Яша – океанолог. С ними было интересно, они всегда рассказывали какие-то истории, имеющие отношение к предмету. Они жили ее жизнью, ее здоровьем, ее огорчениями и надеждами. И так сблизились, что дедушка с бабушкой казались Даше сверстниками. Или лучше и больше, чем сверстниками, – ее главными людьми. Она стала их называть: Галя и Яша. Они смеялись, гордо рассказывали об этом знакомым на прогулке и по телефону. Втроем начали, не сговариваясь, оттягивать возвращение к родителям. А потом как-то так, синхронно и без обсуждений, вопрос решился. Родители часто ездили в командировки, нанимать чужих людей в няни и репетиторы – дорого и бессмысленно, когда в семье есть такие помощники… В общем, Дашу перевели в школу этого района. Отсюда она ездила на журфак МГУ, потом на работу. Здесь встретила Джуньку. Точнее, взяла собаку, когда умер ее хозяин, их сосед. Когда она уезжала отдыхать, то звонила каждый день Гале и Яше. Родителям раз в неделю. Из аэропорта мчалась домой, сюда, отсюда звонила родителям.
Даша с Галей очень похожи внешне. Тоненькие, миниатюрные, голубоглазые, светлые волосы окружают аккуратные, нежные лица. Плотный, всегда добродушный Яша шел рядом с ними гордо, как защита и опора. «Я с тобой», – говорил его взгляд. «Мои девочки», – докладывал он знакомым.
Яша не любил никуда уезжать. А Галя раз в год, в начале сентября, обязательно ездила по путевке на отдых за границу. Привозила кучу тряпок себе и Даше. Она обожала наряжаться. Надевала другой наряд всякий раз, выходя из дома, даже просто за хлебом. И со всеми говорила, и всем интересовалась, всегда чем-то забавным и веселым делилась.
И вдруг… Больше месяца назад Даша заметила, как изменился Галин взгляд…
– Джуня, – закричала Даша и помчалась к своей собаке. – Фу! Стоять! Ну, что же ты за такая дуреха. Нас же сейчас обругают.
Это просто ужас. Джунька опять ухаживала за течной сукой, исполняя перед ней танец любви, обнимая лапой со всех сторон, короче, лапала. Она – бисексуальна. А сюда, на эту огромную поляну, где только и можно собаке побегать на свободе, приводят и течных собак, спускают с поводка. Да, хозяйка Джуниного мимолетного увлечения уже что-то орет. Надо нападать.
– Вообще-то течных собак водят как минимум на поводке и не здесь, – возмущенно произнесла Даша. – Легко мне теперь такую хитрую лошадь ловить и оттаскивать?
– А ты сама не води сюда собаку, раз она у тебя такая гомосяка.
Даша мгновенно пришла в восторг. Человеческая глупость в своем чистом выражении – это все же прекрасно. Ей удалось поймать Джуню, оттащить ее, прицепить поводок. Джуня смотрела на хозяйку трагическими глазами. «Так бесчеловечно может поступить со мной только человек». Но через пару метров она уже весело смотрела по сторонам, может, еще перепадет радости глоток. Они направились к дому, дружно и в такт, после волшебного слова: «Кушать».
Взгляд Гали вдруг утратил блеск и оживление. Временами ее глаза смотрели подозрительно и настороженно. Даша заметила, что обед теперь готовит и подает Яша. Галя сидит за столом и не ест. И, что еще хуже, – молчит. Она по-прежнему переодевалась к каждому выходу. Но однажды утром Даша вошла в спальню бабушки и дедушки, Галя одевалась за ширмой перед зеркалом. Она нервно надевала одну пару брюк на другую, потом третью, но все падало… Она стала почти скелетом. Но упрямо и беспомощно напяливала на себя эти одежки слоями. Потом достала широкий кожаный Яшин ремень, долго билась с ним, наконец нашла дырочку, которую, видимо, уже раньше как-то проделала, и затянулась. Даша смотрела, не дыша. Это беда. Галя прошла мимо нее в ванную, не заметив, вышла оттуда с грубо подведенными глазами, с яркой помадой за контурами губ. Прошла к своей сумке, Даша почувствовала сильный запах табака. Галя всю жизнь курила, но никогда не делала этого дома, Яша не выносил сигаретный запах. Она выходила на улицу, курила во дворе, дома тщательно умывалась и чистила зубы. А еще через несколько дней Галя сказала ей:
– Дашенька, я сегодня узнала и так удивилась. Оказывается, Ленинград переименовали в Санкт-Петербург.
В Санкт-Петербурге у них были родственники. Галя звонила и ездила туда очень часто. Легкая была на подъем и любила этот город…
Все сложилось. Это синдром Альцгеймера.
Даша помыла Джуню, приняла душ, переоделась в красивое домашнее платье, как приучила ее Галя. Они обе все снимали, приходя домой, надевали другое белье и домашние платья. Сейчас это делала только Даша. Галя сидела в своих одежках – одна на другую – в углу кухонного дивана и курила! На кухне, при Яше.
Даша видела, как Яша счастлив, что до утра он будет не один наедине с этой бедой. Он наливал борщ, разогревал котлеты с картошкой, мыл первую клубнику, пока греческую.
– Деда, – вдруг назвала его так Даша, – завтра суббота. Я не дежурю, дома до понедельника.
Какой взгляд – благодарный и любящий – встретила она! Яша понял, что она все поняла. Что она не бросит его с этим ужасом. Он, разумеется, знал, что завтра суббота. Но любой девушке захочется в такой ситуации сбежать из дома. Ночью Даша и Джуня лежали в их комнате. Спала только Джуня. Даша иногда выходила в прихожую, смотрела, прислушивалась. Из-под двери Яши и Гали падал на пол отблеск настольной лампы, которая горит всю ночь у дедушки на тумбочке. И тоскливо выползали струйки сигаретного, усталого дыма.
Утром Даша вошла в кухню, там сидел только Яша, прямо, сложив на коленях тяжелые руки.
– Галя спит?
– Она ушла. Дашенька, она каждое утро куда-то уходит. Оденется и бежит. Она мне грубит, чтобы не шел за ней, кричит на улице, если я пытаюсь проследить. Она носит с собой паспорт. Просто страшно. Мне сказала соседка вчера, что привела ее от другого дома, где она искала наш подъезд.
– Нужно к врачу, Яша.
– Да, нужно. Но она не хочет. И так начинает кричать. Сегодня сказала, что выпишет меня из моей квартиры. Что я ей не муж. Мы с ней вместе шестьдесят лет. Она была моложе тебя, когда мы поженились.
– Не переживай. Я сегодня все узнаю. Куда и зачем она ходит.
– Моя ты девочка! – слабо улыбнулся Яша. – Ты иди – умывайся, гуляй с Джульеттой, я приготовлю завтрак. Ездил утром на рынок, купил овощи, деревенский творог, сметану, малосольные огурцы… Кстати, тебе звонил только что твой Леон. Говорит, у тебя телефон заблокирован. Удивился, что ты сегодня не приедешь на работу. Может, зря я ему сказал?
– Да нет, все нормально. Мне действительно нужно доделать один материал, но я пришлю его из дома. Какие проблемы? Я ему потом позвоню. Телефон я на ночь действительно выключила.
Даша выпустила из подъезда Джуню, побежала за ней. Им нужно быстро на собачьи площадки: найти одного человека. Это собачница, у нее три собаки, которых она выгуливает в очередь. Она, как и ее собаки, очень внимательная и наблюдательная. К ней все обращаются, как в справочное бюро или частный сыск. Сейчас главное – узнать, куда ходит Галя, найти ее. Потом… Потом Даша подумает, что сказать Олесю Леону, своему начальнику и любовнику.
– Привет, Нина! – крикнула Даша этому гению собачье-человеческого сыска, к которому не так просто подойти. Окружена в несколько рядов собаками и людьми.
– Привет, Даша. Все в порядке?
– Нина, нет. Ты не могла бы как-то ко мне перебраться ненадолго?
Они забрали своих собак, ушли подальше от шума и суеты выходного дня.
– Даша, я и сама тебя ищу, – сказала Нина. – Галя, да?
– Да. Дедушка не знает, куда она ходит каждый день.
– Дай ему мой телефон. Значит, так. Галя каждый день часов в девять выходит из дома, курит за углом, потом идет вверх по аллее. Что ужасно, она на перекрестке поворачивает и движется дальше по проезжей части. Я с собакой стараюсь идти сзади. Она перестала меня узнавать. Там в кирпичном новом доме есть маленькое кафе «Холмы-2». Кофе, пиво, закуски, все такое. Галя там сидит, пьет кофе и курит. Разговаривает, если кто-то рядом встанет. Все о себе рассказывает. Как-то я видела: она паспорт показывала.
– А зачем кому-то ее паспорт?
– Хороший вопрос. Адрес, к примеру, посмотреть.
– Зачем?
– Немного истории. Владелица сети «Холмов» Кэтти Ачидзе унаследовала свой бизнес после того, как убили ее мужа. Криминальный бизнес, черные риелторы, сделки с недвижимостью, перепродажа квартир. Помнишь историю с замужеством Наны Тарцвели, певицы?
– Ну, да. Как-то неудачно вроде. У нас был материал, что она даже говорить об этом браке не хочет.
– Да, она вышла замуж за брата Кэтти. Он сначала устроился к ней водителем, она взяла, чтобы помочь земляку в Москве. Потом вышла за него, а очень скоро он стал требовать, чтобы Нана на него переписывала какую-то недвижимость, делила деньги. Насколько я знаю, развод и отсутствие серьезной огласки обошлись ей дорого. Вот таких друзей себе нашла ваша бедная, совершенно больная Галя.
– Господи, Нина, мы не знаем, что делать! Она не хочет лечиться. Кричит на Яшу, собралась его выписывать, говорит, что он ей не муж. Ничего не ест, все время курит, не спит…
– Не хочет лечиться? Я как-то ее остановила. Она меня не узнает, но разговорилась. «Вам нужно лечиться», – говорю. Она сразу стала такой подозрительной. Это, говорит, он вас подослал? Отвечаю, что нет. Просто вижу. Спрашиваю: вы о муже так говорите? Она отвечает: какой он мне муж?! Даша, знаешь, что я тебе скажу: ситуация настолько серьезная, прогрессирующая с каждым днем… У нас такое не лечат. Замучают ее. В Израиле открыли способ лечения синдрома Альцгеймера. Недавно открыли. Клиника только там. А здесь она ходит, чувствует себя самостоятельной. Это, наверное, нехорошо будет – лишить ее этой возможности. Нервный человек, привыкла к активной жизни. Лежать без перспективы, под препаратами… Недавно я шла за ней, смотрю: она на каблуках. Да и не берут у нас надолго в стационары. Опять же плохие условия, резкая перемена…
Даша расплакалась.
– Нина, что нам делать?
– Контролировать как-то… Думаю, надо сходить к этой Кэтти, предупредить, что мы рядом. Держать связь. Пока не знаю, что еще. Может, что-то придумаю.
– Мы туда идем?
– Да, вот эти «Холмы». Я войду, ты с собаками тут встань, когда я открою дверь, увидишь Галю.
Нина открыла дверь, Даша крепко сжала два поводка, как будто они ее удерживали, чтобы не упасть. Это выглядело так пронзительно, так мучительно. Ее Галя, милая, нежная, домашняя Галя, жалко сидела за столиком, на котором чашка кофе, блюдце с мороженым и пепельница. Она огромными, умоляющими глазами смотрела на чужих людей. Она чувствовала между собой и другими людьми пропасть, которая жесточайшим образом увеличивается. Она обвинила мужа в том, что стала не такой, как другие. Обвинила, потому что только он и остался рядом с ней. Потому что он страдает и не дает ей забыть, что она не такая, как все. А она бежит сюда, где шум голосов, где все довольны и веселы… Она просит их: посмотрите, я еще есть. Они смотрят насмешливо, наверное, как-то гадко шутят, эти нетрезвые козлы.
Нина подошла к стойке, что-то посмотрела, что-то купила. Вышла к Даше.
– Я не стала ее звать, не надо, чтобы она видела тебя.
– Да. И я не смогу… Спасибо тебе, Нина. Я побегу, мне стало тут совсем плохо. Яша ждет с завтраком.
– Звони.
Они с Джуней перебежали через дорогу, а когда Нина не могла их видеть, пошли медленно, ровно, в ногу. Джуня не смотрела по сторонам в поисках развлечений, она ловила Дашин взгляд: «Что? Как? Мы оставили там Галю?»
– Как ты все понимаешь, девочка моя, – шепнула Даша.
Она остановилась у березы, достала телефон и позвонила Олесю.
– Привет. Извини, я забыла тебе сказать, что пришлю материал из дома. Телефон вечером отключила. Бабушка у меня заболела.
– Хорошо.
– Я отправлю часа через два. Потом еще позвоню.
– Я понял.
Олесь Леон, очень красивый, мрачноватый, закрытый человек. Удивительно глубокий и талантливый, он перенес в детстве какое-то заболевание, в результате которого у него появились проблемы с речью. Поэтому он говорил односложно. Трудно любить мужчину, который скуп в словах и держит в жесткой узде эмоции. Трудно любить, невозможно не любить, еще более невозможно попадать с ним в одну тональность, чтобы услышать стук его сердца, чтобы идти с ним в такт и в ногу…
Яша сам открыл дверь, не дожидаясь звонка, наверное, увидел с балкона, как они идут. Посмотрел вопросительно и тревожно.
– Все в порядке, Яша. Я ее видела. За ней давно присматривает знакомая собачница. Я дам тебе ее телефон. Нина ее сразу найдет. В общем, Галя просто ходит пить кофе и есть мороженое, в ближайшее маленькое кафе. Нина – не врач, я даже не знаю, кто она, это она знает все, но она считает, что нам лучше оставить все как есть и не лишать Галю самостоятельности. Раз ей кажется, что это самостоятельность.
– Я не знаю…
– И я не знаю. А Нина знает. И это более позитивная и гуманная программа, чем наши «не знаю». Разумеется, главное решение теперь за тобой.
– О чем ты, девочка? Когда это у меня было главное решение? Оно всегда было у Гали.
– Значит, оставляем ей ее права. Так?
– Наверное, так.
– Нина объяснит, как можно Галю страховать. Она собирается поговорить с владелицей кафе – Кэтти. Возможно, вам стоит пойти к ней вместе.
– Да? Она меня возьмет?
И опять это Яшино беспомощное и осчастливленное выражение почти детских глаз. Он ждал приговора, а принесли помилование. Он, как всегда, будет ждать, а Галя будет путешествовать…
Они завтракали, Яша мыл посуду, Джуня спала, Даша отправляла материал. Потом она вышла на балкон и увидела, как Галя, покачиваясь уже от усталости, идет к подъезду. В руках у нее прозрачный пакет с мороженым. Ну, что же, по крайней мере, это очень питательно. На Гале было приталенное пальто из плотной черной кожи. Совсем недавно это пальто делало ее еще стройнее, строго изысканной, резко подчеркивало нежную, хрупкую красоту. Сейчас это было просто какое-то строение, падающее всей тяжестью на изможденную, исчезающую женщину. За ней на небольшом расстоянии шла Нина с очередной собакой – хаски Фреей. Она увидела Дашу на балконе и подняла в знак приветствия руку. Ах, как хорошо, когда рядом есть люди, способные в трудную минуту на действие. Самое ужасное – это собственный паралич от паники и страха. Странно: Даша увидела Галю на фоне яркого, почти жаркого дня. Но она приближалась к квартире, и у Даши на глазах менялось все. Небо потемнело, налетел ветер, тяжело застучали крупные капли по подоконнику. Собиралась гроза.
Два выходных дня прошли тяжело, но не безысходно. Спасибо Нине. Они плотно сотрудничали. Яша ходил с ней к Кэтти, о чем-то говорили. Главное, продемонстрировали фронт поддержки и защиты. Яша был очень доволен, рассказывал Даше, как он там сказал, что у него есть друзья везде и в прокураторе тоже. Даша с улыбкой кивнула:
– Здорово ты придумал.
– Да? Я хотел еще добавить, что у меня внучка – журналистка, но не стал рисковать. Нина сказала, что там не самая светлая публика. Не надо им знать про тебя.
– Мой ты дорогой. Как всегда, защищаешь своих девочек.
В общем, понедельник наступил неожиданно. Яша погрустнел. Галя, которая даже временами что-то рассказывала внучке, опять стала уходить в себя. Даша внутренне сжалась. Одно дело, когда все на глазах, другое – представлять себе на расстоянии разные возможные повороты событий.
Она приехала в редакцию и только здесь вспомнила, что не перезвонила Олесю. Но она отправила материал. Если он не позвонил и не ответил, значит, все в порядке.
Даша сразу прошла в свой закуток. Это единственная привилегия любовницы заведующего отделом репортеров: она сидит не в общей комнате, а за хлипкой, отделяющей ее от остальных, перегородкой с проемом вместо двери. Даша включила компьютер, посмотрела план работы на сегодня и почувствовала, как она уже устала.
Через пять минут в проеме появилась статная фигура Леона.
– Привет, – сказал он.
– Привет, Лесь. Извини, закрутилась, не перезвонила. Все нормально?
– Да, – ответил Олесь. – Все в порядке.
У Даши замерло сердце в теплой волне. Такое красноречие может означать только одно. Он соскучился. И сразу день стал ярче, дела пошли легче, Даша каждый час звонила деду, иногда советовалась с Ниной. Репортаж по уже собранному материалу лег, как слова на написанную для него музыку. Даша отправила его Олесю, тот, прочитав, переслал в отдел иллюстраций, Виктор Маевский позвонил спросить, есть ли у нее снимок или надо кого-то посылать.
– У меня, конечно, есть, и не один, но вам, наверное, не понравится. Я плохо фотографирую. Но отправляю.
– Зайди, – позвонил он через три минуты. – Я просто спросить хотел, Даша. А почему ты сказала, что плохо фотографируешь? Отличные снимки. Фотокоры делают хуже.
– На самом деле я плохо фотографирую. Но иногда, когда что-то очень нравится или, наоборот, ненавистно, получается хорошо. Сама удивляюсь, как будто кто-то за меня сделал, я только нажала.
– Ах ты, девочка, – сказал он вдруг растроганно, как Яша.
Подошел близко, прижал ее к себе и погладил по голове. Даше показалось это настолько нормально и естественно, что она с облегчением уткнулась лбом в его грудь. Он настолько старше, он такой открытый и добрый, а она так устала в последнее время. Она не привыкла быть опорой для двух близких людей, вдруг ставших беспомощными, как малые дети. У нее тяжелая работа, у нее холодноватые удаленные родители, у нее мужчина, для которого лишнее слово, лишнее движение, лишнее проявление чувств – это ненужный труд. Она безумно устала.
Так прозвучал следующий куплет «Скажите, девушки…». Пройдет какое-то время, и Даша с ужасом поймет, что ситуация уже необратима. Но поймет она, как в анекдотах об обманутых мужьях, последней.
Она стала приходить к Виктору и по звонку, и сама. И по делу, и просто так. Она все рассказывала. Он вникал в проблемы, давал какие-то советы, предлагал помощь то машиной, то достать какие-то лекарства, которые каким-то чудом удавалось выписать для Гали. У Нины, конечно, и врачи оказались знакомые, даже приходили в «Холмы» наблюдать за Галей. Желание Виктора обнять Дашу, прижать к себе было такой поддержкой для нее, что и воспринималось исключительно как поддержка. Он добрый, ласковый и чуткий, это скажет любой, кто его знает. Он так прекрасно поет. Даша уже привыкла к тому, что на ставших в редакции привычными посиделках, которые он устраивал, Виктор пел и смотрел только на нее. Пел разные песни, но «Скажите, девушки» исключительно для нее. У нее был период этой мелодии. Собственно, быстро привыкли все, для всех эти минуты посиделок были облегчением и поддержкой. Даже Леон заглядывал иногда ненадолго. И чаще всего именно после посиделок с песнями Виктора он увозил Дашу к себе домой. У него и страсть была сдержанной и молчаливой. Но тут ничего не перепутаешь, ни с какой заботой и поддержкой. Это была настоящая, сильная, мужская, подчиняющая и ее, и обстоятельства страсть.
Но настала минута, которая все открыла Даше. То, что так не хотелось замечать. Она вечером уехала с Леоном, а утром вошла к Виктору по его звонку. И просто налетела на его напряженный, страдающий взгляд. Она так испугалась, что подумала, как тогда, когда увидела Галю-скелет перед зеркалом, затягивающей на себе страшный ремень: «Это беда». Так оно и оказалось. Просто масштабы этой беды никто бы не смог заранее представить. Никто бы не смог ничего предсказать, ничего остановить. Уже никто.
Однажды утром к ней зашел Дима, необычно серьезный, придвинул к ее столу еще один стул, сел рядом и произнес:
– Плохи дела, Дарья.
У нее перехватило дыхание: подумала, что из дома почему-то позвонили не ей. Но Дима продолжил:
– Виктор. Плохи у нас дела. У меня подряд четыре ночных эфира. Заметил сразу, что Витя домой не уходит. Думал, работа срочная… А он пьет. Вот так сидит один всю ночь и пьет.
– Я не понимаю… Что это?
– Ты не понимаешь, в чем дело? А мы все чего-то такого давно ждем. У Виктора днем дрожат руки, а сейчас я зашел к нему, его не было в кабинете, а на столе – нитроглицерин.
– У него больное сердце?
– Видимо, так.
– Что же делать?
– Ты у меня спрашиваешь? А я спросил у ясеня… Далее по тексту.
Он вышел, а Даша долго сидела и слушала, как колотится ее сердце. Нитроглицерин. Его же носят с собой только при серьезных диагнозах.
Она решилась зайти к Виктору лишь часа через два. Шла с безумной надеждой на то, что Дима просто по-дурацки пошутил. У него не самый аккуратный юмор. Вошла и сразу заметила то, что уже видят все, кроме нее. Виктор осунулся, под глазами синие тени. Увидев ее, он не просиял от счастья, как обычно, – или ей казалось, что он вообще когда-то сиял? – он улыбнулся неуверенно, смущенно. Механически спрятал под пиджак манжеты светло-голубой рубашки. Он такой чистоплотный, всегда ухоженный.
Они поговорили по делу. Да какое дело… Даша не могла выносить его взгляд. Даже Джуня на нее никогда так не смотрела. А собаки – эталон преданности. И у Джуни есть основания так ее любить. Он, этот прекрасный и талантливый человек, всего лишь побыл ее жилеткой для эгоистичных всхлипов.
Даша стойко довела разговор до появления в нем какого-то смысла, ушла, убежала к себе, чтобы у себя начать маяться, мучиться, метаться. Что делать? Что делать? Что делать?.. А поделать-то ничего нельзя. Они сидят тут, как приговоренные, как привязанные, пришитые друг к другу. И на нее идет войной ее же страх. Она решила, да, она все же приняла слабое такое, малодушное, но решение. Она будет приходить к Виктору, но все реже, сделает их встречи все короче. И все как-то обойдется… Как-то обойдется?..
«Ну, какое же это решение?» – поняла Даша через час, когда Виктор вошел к ней сам. Не ребенок, не подросток, не юноша даже. Не злой, не грубый, не упрямый, даже не такой уж страстный, раз она так долго ничего не соображала. Добрый и ласковый человек, который как-то сошел с ума. Кроткий человек. Как героиня Достоевского. Как… Галя? Господи боже мой, какое дикое сравнение! Но Даша видела перед собой именно обреченность кроткого человека. Он сказал:
– Дашенька, я тебя ничем не обидел? Не испугал? Почему ты так быстро ушла? Подойди ко мне. Я только дотронусь, посмотрю. И тотчас уйду.
Да, конечно, он сошел с ума. И опять какая-то дикая мысль пришла в голову. Слова Нины: «Что же она будет лежать там, под препаратами…» Даша встала и подошла к нему. И он не схватил ее, не прижал, а действительно гладил, как раньше бабушка, как Яша… И она чувствовала то же тепло. И слезы уже бежали по щекам, потекли по шее, в вырез блузки. На пороге остановился Дима, тут же ушел. Потом еще кто-то заглянул и сбежал. Потом вообще постоял немного Олесь. И тоже тихо ушел. Виктор никого из них не видел.
Потом он стал совершать исключительно душераздирающие, отчаянные поступки. Каждый вечер объявлять посиделки, что-то заказывать, умоляюще на всех смотреть: «Ребята, на полчасика. Настроение поднять». Все уже шли, как на казнь. Потому что видеть его потерянный взгляд не было никакой возможности. Он по-прежнему пел. По-прежнему хорошо. Но только «Скажите, девушки», смотрел жалко и умоляюще на Дашу… Боже. Как Галя в «Холмах»? Какой-то пир беды. Олесь Леон стал почти всегда заходить в студию на посиделки. Они длились на самом деле не больше получаса. Больше это никому не было под силу вынести. К себе домой после посиделок Олесь возить Дашу перестал. Но однажды догнал ее в коридоре, когда она возвращалась к себе, взял за руку, повел в кабинет, закрыл дверь изнутри… И повел ее даже не к дивану, а к большому низкому журнальному столу. Она провалилась в горький, жаркий, страшный восторг. Тело стонало и пело: «Скажите, девушки, подружке вашей, что я ночей не сплю, о ней мечтаю…»
Он встал, опустил ее платье. И сказал, медленно и веско:
– Я думал, что только я это в тебе вижу.
– Ты считаешь, что я виновата? – Даша встала тоже и, наконец, задала ему этот вопрос.
– Нет, конечно. Ты ни в чем не виновата. Просто это в тебе есть. И он не справился. Захочешь взять отпуск по уходу за бабушкой – скажи.
И она собиралась… Или не собиралась… Уже не помнила. Каждый день эта пытка. Виктор приходил, просил, как нищий:
– Подойди ко мне. Только погладить.
И вдруг он ее начал целовать. Губы, шею, грудь. Она стояла неподвижно. Это была не похоть. И даже не любовь. Это было гораздо хуже. Все-таки беда.
И дома тоже. Ночью Даша вдыхала сигаретный дым, который уже липким туманом заполнил всю квартиру, плакала и жаловалась только Джуне. Не Яше же, который уже не знает, на каком он свете.
Поминки по Гале были в «Холмах-2». Кроме Дашиных родителей, приехали несколько дальних родственников, две бабушкины подруги, один друг Яши. Нина занималась организацией.
Когда Даша с дедом вошли в небольшой, пустой в этот день зал с накрытыми столиками, и на каждом по четыре черных розы в вазе, перед ними вытянулся весь коллектив. Кэтти, полная дама с вытравленными в совершенно белый цвет волосами, стояла торжественно в длинном черном платье. На белых волосах – черный шарф из очень дорогих кружев, заколотый высоким красивым гребнем. Бармен и официанты были в черных костюмах и белых рубашках. Девочки-официантки – тоже в трауре и черных платочках. Кэтти подали огромный букет белых роз, который она и вручила растерянному и потрясенному Яше.
«Кадр из фильма «Крестный отец», – подумала Даша.
Гости хвалили пряную, острую грузинскую кухню. И Галя видела со своего облака, как хорошо и красиво ее провожают. Конечно, видела. Когда они сюда приехали, было пасмурно, капал грустный дождь. Но вдруг разъяснило, и из окна стало видно, как безмятежное и лихое солнце растекается по синему небу. Ангела приняли там.
Это было в субботу, а в понедельник Даша долго не могла уйти на работу, так тяжело и печально: он останется один, ее осиротевший, бедный дед.
– Яша, – оживленно сказала она, – ты же не один! Такой прекрасный день, погуляй лишний раз с Джуней, приготовь, пожалуйста, нам свой борщ. Я буду очень к вам стремиться. Звони.
К двери редакции, куда она приехала на два часа позже обычного, что называется, ноги не вели. Позвонить, что ли, Олесю и вернуться домой? Но раз приехала… Она вошла. На нее сразу налетела озабоченная секретарша.
– Даш, похоронили? Мои соболезнования. А у нас опять… Опять Маевский.
– Что случилось?
– Да нет его нигде. Отсюда уехал, никто точно не знает когда. Утром не явился, позвонили к нему домой, жена говорит, он не приезжал ночевать.
Потом были часы какой-то больной, нескоординированной суеты. Заглянул растрепанный главный, сказал, что люди работают над вопросом. Он такой великий журналист, что некосноязычного слова не скажет. Но связи у него есть везде. Олесь кивнул Даше и сказал: «Разработчики ищут». Олесь и Дима поехали, получив информацию от ДПС. Выяснили про аварию по дороге на Клязьму. Пострадали две машины. В одной крутые ребята, в другой Виктор без сознания. Но вроде бы нет внешних повреждений. Авария произошла не так давно. Получается, что Виктор в субботу и воскресенье был в редакции. В Клязьме его дача. «Скорая» еще едет.
Крутые ребята оживились, когда увидели приличных людей, сразу стали вопить и угрожать.
– Так, – тяжело и значительно сказал Леон. – У вас есть время, чтобы принять решение. Вот представители правопорядка, которым вы можете сказать, что мы договорились о мировом соглашении. Пишете сумму, плачу наличными. Второй вариант: вы ее не пишете, мы начинаем процедуру расследования – кто виноват. Ваши данные у инспекторов.
– Да ты че! Он же пьяный! Что значит, кто виноват?
– Не исключаю. Но вы в сознании, он – нет. У вас осталось две минуты.
Парни быстро пошушукались, один протянул бумажку Леону. Он взглянул:
– Хорошо. Получите половину, что вдвое больше ремонта. Хватит на эвакуацию и моральный ущерб. Или второй вариант.
Ребята переглянулись. Ежу было бы понятно, что такое знакомство лучше прерывать. Торопливо взяли столько, сколько дают, отошли к обочине ждать эвакуатора. Подъехала «скорая», понесли на носилках Виктора. Дима, проходя мимо пострадавших, дружелюбно сказал:
– Пальцы, корешки, нужно гнуть с умом. А то гнуться перестанут. Программа школы для умственно отсталых. Третий класс.
Виктор на самом деле был сильно пьян. Столкновение спровоцировало сердечный приступ. Микроинфаркт, болевой шок… Коллеги по очереди ездили навещать его в больницу. Олесь оплатил отдельную палату, договорился о постоянном пребывании жены. Она сидела, совершенно безучастная ко всему, тоже кроткая, спокойная женщина, у которой, кроме мужа, нет никого. Виктор им радовался, у всех спрашивал: «А где Даша?» Когда приходила она, доставала трясущимися руками то, что купил Яша на рынке, он так смотрел… Даша выходила обожженной и убитой.
Виктор сумел вернуться на работу. Был за рулем. По-прежнему собирал посиделки. Все так же хорошо пел. Только «Скажите, девушки». Все ждали следующего удара. Это произошло быстро. Позвонила его жена: упал во дворе дачи. Опять врачи, больница. Микроинсульт. Главврач в порядке диктата сообщил ему, что надо начинать процедуру оформления инвалидности. На место Виктора уже нашли человека. Виктор мгновенно согласился. Потом вновь ДТП, после которого у него отобрали права. Его кабинет занимал другой заведующий. Не повезло этому новому заведующему. Все были так травмированы историей с Виктором, что нового никто не принял. Но работали с ним, конечно. Просто никаких человеческих контактов. Как будто обожжены и убиты были все.
Самый страшный кошмар для Даши начался тогда, когда Виктор стал приезжать в редакцию, обычно на электричке и общественном транспорте. Он сидел в коридоре и ждал, когда пройдет Даша. Он уже не решался заходить к ней. Он всегда что-то привозил в пластиковом пакете. То клубнику с грядки, то помидоры и огурцы. Как-то привез лекарства, которые покупал для Гали. Он один не знал, что Гали больше нет.
Однажды он приехал в субботу в редакцию, а Даша в этот день была дома. И он поехал к ней домой. Даша открыла дверь на звонок, и у нее в глазах потемнело. Виктор сказал:
– Вот я привез…
И протянул пакет с бородинским хлебом, который она любила. Видимо, жена ему уже не давала денег. И не разрешила собирать клубнику на грядке.
– Спасибо, Витя, – сказала Даша. – Заходи, садись. Сейчас Яша чай заварит. Или борщ разогреет. Будешь?
– Да, – счастливо ответил Виктор.
А Даша бросилась к себе в комнату, набрала телефон Олеся и захлебнулась от рыданий.
– Что делать, милый?
– Сам не знаю, – сказал Олесь. – Дай ему чай, что ли. Сейчас приеду.
– Уже дала. Яша дал. Скорее, я тут умру сейчас.
Она вошла на кухню, Виктор и Яша сидели за столом, посмотрели на нее с одинаковым детским обожанием. Они стали похожи!
Виктор пошел за Олесем безропотно. Тот отвез его на Клязьму, до дачи. Сказал:
– Вот мой телефон. Звоните, если соберетесь опять. Отвезу к ней.
Виктор посмотрел на него так осчастливленно, что сильный, непроницаемый Леон понял, почему дрожит Даша от одного слова: «Виктор». Попали все.
После похорон Виктора Даша и Олесь поехали в «Холмы-2». Договаривалась с Кэтти опять Нина. Она и провожала их туда с хаски Фреей на поводке.
И в пустом зале Кэтти с коллективом вновь исполнили свой красивый поминальный ритуал. Для них, двоих.
– Ты возьмешь деда с собой ко мне? – спросил Олесь.
Ни о каком переезде речи еще не было, просто так нужно. Пора. Даша ответила:
– Как он решит. У меня ведь еще Джуня.
– Да.
Яша предложил такой вариант. До свадьбы они поживут вдвоем. И Яша с Джуней останутся вдвоем. А потом видно будет.
Свадьбу редакция гуляла в студии редакции. Даша была в черном платье. Молодым включили «Скажите, девушки, подружке вашей…».
В первую брачную ночь и несколько других ночей Даша пряталась от света, от его взглядов, отворачивалась, даже пыталась отталкивать Олеся.
– Глупая, – сказал он как-то утром и раздвинул шторы, сбросил с нее, обнаженной, одеяло на пол. – Они? Тебе кажется, они смотрят? Да? Мне тоже. Но это твои близкие люди. Они рады и там, что я так люблю тебя.
Так Олесь Леон впервые сказал своей жене слово «люблю».