Крик рядом
Притча наяву
Ирина Комолова была мастером параллельных дел. Именно потому, что она не была мастером ни одного домашнего дела. Она ненавидела мыть пол, посуду, стирать, готовить, и все это было ерундой по сравнению с ее ненавистью к мытью окон. Для того чтобы не погибнуть от особо ненавистного занятия, она и придумала этот способ – затеять сразу все. В таком виртуозном процессе рождались и азарт, и вдохновение. И удивление: ах, я это смогла!
В пятницу после работы Ирина вернулась домой раньше, чем обычно, и одна. Муж повез сына на дачу. У него четыре свободных дня на майские праздники. И Ирина решила бросить себя на амбразуру быта. Чтобы к их возвращению все было как у людей. Тем более так совпало, что ее четырехдневный перерыв между дежурствами попал на праздники. Она работала хирургической медсестрой.
Какое-то время у нее в разных местах все было в виде «ужас-ужас, это невозможно, это непреодолимо». Потом что-то само по себе оказывалось помытым, постиранным, что-то уже кипело, жарилось, пеклось. Ирина попыталась схитрить сама с собой и сделать вид, будто она забыла про окна. Все же у нее четыре дня впереди. Но имела глупость взглянуть на окно в кухне – настроение жутко испортилось. Этот кошмар оставлять до утра? Но если делать, то сейчас. Скоро стемнеет.
Она отважно решила начать с огромного окна у балкона в гостиной. Притащила туда все, что нужно, в том числе стремянку и перчатки. Но через пять минут перчатки сняла: в них руки стали гипсовыми. Потом отказалась от стремянки. Дурацкое сооружение. Ирина сбросила тапки и босиком встала на подоконник. Первый засверкавший кусочек стекла придал ей оптимизма. Она даже залюбовалась, как работой мастера. И тут услышала странный крик – тонкий, жалобный, не поймешь: ребенок или кошка. Крик раздался рядом, оборвался, кажется, внизу, под окнами. Ирина спрыгнула с подоконника, бросилась на балкон, посмотрела вниз. Там густые кусты. Уже зеленые. Что-то как будто белеет… Но плохо видно. У Ирины пятый этаж. Она бросилась в прихожую, натянула кеды и выскочила из квартиры, сунув в карман фонарик. К кусту под своим балконом шла осторожно, медленно. Чего тут только не белело! Пакеты, тряпки, пеленка. Люди у них живут непринужденные. Вокруг куста – ни звуков, ни шевеления. В траве, естественно, не видно следов. И такая неприятная находка. Маленький детский башмачок зацепился за ветку. В мозгу пролетели сообщения хроники о выброшенных или выпавших из окна детях. Но… Но потратила она на свой путь не так уж мало времени. Лифт был все время занят, и Ирина пошла по лестнице пешком. Дом у них длинный, долго до угла, потом столько же с другой стороны. Восемнадцать этажей. Никто никого не знает. Никто не кричит, не беспокоится, не выглядывает в окно. Ирина еще раз проверила все, что возможно, сунула башмачок в карман и вернулась домой. Позвонила соседке из квартиры рядом, это была их старшая по подъезду.
– Здравствуй, Валентина. Ты ничего не слышала?
– А что?
– Мне показалось, кричал кто-то. Вроде ребенок.
– Где?
– Рядом, за окном.
– Не слышала. Ну, ты же знаешь, я тугоухая.
– У нас есть люди с маленькими детьми?
– А я сейчас и не знаю. У нас квартиры посдавали, квартиранты меняются, у каких-то бывают дети. Это конечно.
– Не знаешь, в каких квартирах?
– Откуда я могу знать?
– Валя, почему ты все время удивляешься? Оттуда, что ты старшая по подъезду. Не ходить же мне по квартирам. Мне и не положено никого знать.
– А зачем тебе знать?
– Уже не за чем. Спасибо.
Так. Ходить по квартирам с вопросом: «У вас никто не выпал?» – нелепо. Да и не откроет ей никто. Соседи ее не знают, как она не знает их. Объявление? Какое? С тем же вопросом? Тут уже надо добавлять: «Вы никого не выбросили?» Тоже – отбой. Да, наверное, в кусты упала кошка. Может быть, из квартиры, в которой никого нет. Ирина услышала рядом с собой, но это не значит, что выпала рядом. Может, с любого этажа. И убежала в стрессе. Так с ними бывает. А башмачок тоже выбросили, как и весь мусор под окнами. Вот, кстати, и пеленка… Да, пеленка. Значит, есть в подъезде маленькие дети. Именно маленькие. Потому что школьников, кроме их Стасика, в подъезде нет. А деток, которых водят в сад рядом с домом, Ирина тоже не видела. Коляски… Могла не заметить. Они недавно сюда переехали.
Домывать окна было уже поздно. Собственно, не особенно и получилось начать. Ира завершила остальные параллельные дела. Но вместо того, чтобы пойти в ванную, доехала на лифте до восемнадцатого этажа, а оттуда пошла вниз пешком, останавливаясь и прислушиваясь на каждой площадке. Тишина. Совсем недавно долго был занят лифт, люди синхронно вернулись с работы. И так же синхронно заглохли. Ни колясок и ничего такого. Правда, это на тех этажах, где нет тамбуров и решеток. Интересно, они все разные. Люди на каждом этаже создавали свою крепость, не глядя, как это сделано у соседей. Помогает ли им решетка? Бывают ли грабители там, где решеток нет? Когда Ире собственный дом стал казаться замком Кафки, она вернулась домой. Она пыталась. Если никого не встретила, ничего странного не услышала, значит, хорошо, что не стала ни к кому ломиться, пугать людей. Завтра праздник. Может, кого-то увидит, до завтра, может, что-то придумает, а еще лучше – забудет. Показалось. Тоже бывает.
Утром Ира пошла в магазин, возвращалась очень медленно, задумчиво глядя на лица встречных людей. Они поменялись на этот район из-за аллергии на плохую экологию у сына. Новый район действительно оказался гораздо более чистым, зеленым, чем тот, из которого уехали. Когда приехала машина за вещами, грузчики начали выносить мебель, ящики с книгами, муж Олег с сыном Стасиком оставались в квартире, а Ира стояла у подъезда. Смотрела на унылые, высохшие газоны с чахлой растительностью, на летние пыльные листья деревьев, которые были похожи на обезвоженных мучеников в пустыне, и думала: как хорошо, что они отсюда уезжают. И вдруг к ней подошла соседка со второго этажа – полная добродушная женщина. Обняла, даже всхлипнула.
– Удачи вам, Ирочка. А я жалею. Всегда смотрю в окно, когда ты выходишь, идешь к машине. Ты достаешь зеркальце и смотришься. Как в сказке.
Ира погладила женщину по плечу, растроганная, немного удивленная. Хотела что-то теплое сказать, но она не знала, как зовут эту соседку, с которой прожила в одном подъезде около шести лет. Тяжелая работа, тяжелый быт, проблемы с ребенком… Не до соседей. Она их и не видела там, как и здесь. У них тоже своя, закрытая жизнь. Больше никто не вышел с ними попрощаться и сказать: «А я жалею».
«У той женщины был диабет, – подумала Ира. – И плохое сердце. Синие ногти и губы».
Ирина поставила сумки на скамейку у своего подъезда. Из подъезда вышла пара, он с двумя большими сумками и рюкзаком, она – с завязанными в черный большой мешок саженцами. Пара стала озабоченно погружать все в машину. На дачу. Да, Москва опустеет как минимум недели на две. Многие останутся на лето.
– Привет, – раздалось рядом.
– Здравствуйте, – ответила Ира молодой женщине с хвостиком, затянутым резинкой ровно на макушке, – прическа как у Чиполлино. – Меня зовут Ирина, я живу на пятом этаже.
– Да ты что! – насмешливо произнесла женщина. – А меня зовут Людмила, живу под тобой, на четвертом. И уже год знаю, что ты Ирина.
– Ой, как приятно. Извини, Люда, просто некогда бывает глаза на людей поднять.
– Ну, и на фиг их поднимать? Слушай, я смотрю, ты часто забегаешь в наш «Перекресток», что-то похватаешь и летишь. Ты спрашивай у меня: брать – не брать. Я там на разделке и готовке. Подойди к витрине и скажи: «Позовите Людку».
– Спасибо. Обязательно буду спрашивать.
– Могу что-то и принести, если понадобится, запиши телефон и звони.
– Давай, спасибо, а ты мой сохрани.
– Ясен пень. А вообще вон там, через дорогу, есть маленький магазинчик в подвале. Ты его, наверное, и не видела. Он дешевле. Хорошие вещи есть.
– Он не продовольственный?
– Продовольственный. Но есть там всякие мелочи. Порошок, мыло, то, се. Я там мыло хозяйственное беру. Такое страшное, коричневое, без обертки, понимаешь?
– Да. А зачем берешь?
– Все им мою, даже посуду, и стираю, конечно. И сама только этим мылом моюсь, голову тоже.
– Как?
– Отлично! Я от туалетного покрываюсь пятнами.
– Аллергия?
– Не знаю. Но чешусь.
– Может, голову попробовать кефиром, яйцом, чем-то таким, натуральным?
– Насмешила. Натуральное! Молоко теперь дают козлы, яйца несут они же. Я от этого облезу. Ладно, побежала я. Мать ждет. Ты, когда пойдешь в этот подвал, посмотри, там есть даже одеколон «Шипр».
Людмила подняла свои сумки, навьючена она была до зубов, и пошла к подъезду, погрузив Ирину в глубокую задумчивость по поводу одеколона «Шипр».
– Люда, – позвала она, когда соседка уже открывала дверь, – ты не слышала вчера вечером какой-то крик?
– Я так наслушаюсь всякого бреда в магазине, что дома сразу уши наушниками затыкаю. И ты так делай. Кайф.
Дверь за ней закрылась. Ира достала айфон, сохранила номер: «Людмила, четвертый этаж».
– Здравствуйте, Ирочка, – раздался рядом мелодичный женский голос. Он принадлежал симпатичной женщине с пышными русыми волосами, примерно такого же возраста, как Люда.
– Здравствуйте. А…
– Я Женя. С первого этажа. Вижу вас часто по утрам. Вы рано выходите. А я в это время окна мою.
– Что делаете?
– Мою окна! Я это очень люблю. Не пойду на работу, пока они не засверкают. Потом возвращаться домой приятно.
– И как часто моете?
– Через день, летом – каждый день.
– И никто еще не представил к государственной награде?
– Жду, – рассмеялась Женя.
– Женя, а вы не знаете, в нашем подъезде есть маленькие дети? Мне крик какой-то почудился вчера.
– В апреле – мае многие переезжают на дачу. По-моему, молодые с малышом со второго уже переехали. Одну квартиру на шестом, сто шестьдесят первую, сдали таджикам. Видела, как выносили ребенка. Но вообще я тоже смотрю только от силы час с подоконника. Вечером уже ни до кого.
– Может, кошки есть?
– Вот этого точно не знаю. Собаки две есть, а про кошек не знаю. Кстати, я вчера слышала, как птица за окном пищала, точно как ребенок. Я даже не знаю, что это за птица. В другом окне другая птица колотит мне подоконник. И это не дятел. Ну, пока.
Да, птицы ведь еще есть. И у них тоже свои голоса и привычки. Но то была не птица. Что-то ведь мелькнуло после крика, пролетело вниз… Так мог упасть, к примеру, попугай. Упасть и взлететь от стресса. Точно мелькнуло?
Дома Ира разложила в холодильнике покупки. Она купила овощи для салатов. Дальше по плану было то самое окно. Почему-то не захотелось затевать параллельные дела. Есть, оказывается, люди на свете, для которых самое приятное – мыть окна. Солнце било в глаза, Ира посмотрела вниз, на злополучный куст. В это время раздался крик. Крик птицы, действительно похожий на крик ребенка, но это крик птицы. Ира сказала себе, что просто надо прогуляться. После праздников наверняка пойдут дожди. Облака вернутся, как птицы из теплых краев. Она сполоснулась, надела джинсы и светлую кофточку, выходя, сунула в карман башмачок. Но пошла не вниз, – она решила ходить пешком, – а вверх, на шестой этаж. Позвонила в сто шестьдесят первую. Долго не открывали, потом на пороге появился невысокий молодой мужчина с тревожным выражением лица.
– Что надо?
За ним уже стояла женщина с ребенком на руках.
– Ох, извините. Я ваша соседка с пятого этажа. Задумалась, прошла свой этаж. Меня зовут Ирина.
– Хорошо, – сказал мужчина. И закрыл дверь, едва она отошла.
Ира походила по аллее сквера, прошлась до магазина в подвале, спускаться в него не было никакого желания. Опять обошла дом, посмотрела на тот же куст. Ничего нового, конечно. Разве что еще один пакет белеет. Походила еще просто так, без цели. Думала о накопившейся усталости, загнанном в подсознание стрессе… На работе нужно быть в форме. Дома тоже нужно быть самой сильной. Мужчина и ребенок – это два ребенка. Кажется, у нее что-то вроде нервного срыва. Свободные дни и одиночество, которого в обычной жизни так не хватает. А схватила кусочек – и не справилась. Мечтала ведь не только заткнуть собой амбразуру быта. Мечтала еще отоспаться всласть. Вот этим она сейчас и займется.
Ирина вошла в подъезд. Стала медленно подниматься по лестнице. Как же тихо. Неужели все уехали? Ни голосов, ни музыки, ни звуков включенного телевизора. На третьем этаже мелькнуло что-то черное. И на подоконнике появилась надменная ворона, которая внимательно уставилась на Иру. Ира ей улыбнулась. И вдруг услышала на площадке, за решеткой одной из квартир, странный шум. Подошла. Там, в темноте, – электричество то ли не работает, то ли свет не включили, – металась крупная фигура. Молча. Ира приблизилась к этой клетке. Увидела не седую, а серебряную шевелюру, тяжелую палку с инкрустацией металла. Человек пытался открыть эту решетку, у него не получалось.
– Вам помочь? – спросила Ира. – Вы не можете открыть? Наверное, у вас света здесь нет. У меня в айфоне фонарь.
– Да, спасибо, – произнес красивый голос, который показался ей знакомым. – Здесь такое темное место всегда. И света, возможно, нет. Он все равно мне не поможет. Я ничего не вижу. Кто это?
– Я Ирина, ваша соседка с пятого этажа.
– Очень приятно. Константин Николаевич.
Ирина включила фонарик, он осветил красное, мокрое от пота лицо и ярко-голубой глаз. Один.
– Я смогу открыть решетку со своей стороны?
– Видимо, да. Это не сложно. Понимаете, я что-то разбил на кухне, поскользнулся, упал, потерял очки. В них я немного вижу. А тут кромешная слепота.
– Давайте попробуем вместе. Мы сейчас во всем разберемся.
У них не сразу, но получилось. Добрались до квартиры. Ирина включила в прихожей свет. Квартира большая. Мрачноватая, с тяжелой мебелью, стеллажами для книг во всех комнатах от пола до потолка. Ирина взяла в руки толстую монографию, прочитала фамилию автора:
– Господи, Константин Николаевич, мне сразу показалось, что это вы. Но в подъезде действительно темнотища – не узнала сразу.
– Мы знакомы?
– Вы у нас лекции читали по психиатрии. Я окончила Первый мед. Хирургию. Пошла сначала поработать хирургической сестрой, а потом так и осталась. Некем заменить.
– Очень приятно, Ирина. Вы помните мои лекции?
– Как их можно забыть! Давайте я пройду сама на кухню, приберу, подниму очки, а вы тут посидите, в кресле.
– Я должен сначала объяснить, Ирина. Дело в том, что вчера похоронили мою жену. Я хочу, чтобы вы поняли, почему здесь такой беспорядок. Родственники Тамары привезли меня, а я ночью совсем перестал видеть. Поэтому потерял очки. Да, все в таком порядке.
– Мне очень жаль. И я очень рада вас видеть. Сейчас разберемся.
Ирина убрала осколки вазы с пола на кухне, подняла мокнущие в луже темно-красные гвоздики. Четное количество. Нашла очки, долго их протирала. Вымыла и насухо вытерла пол. Посмотрела на какую-то странную еду в холодильнике, сбегала к себе, принесла кое-что из того, что наготовила. Помогла профессору Тонкову дойти до кухонного стола, сесть на диванчик. Он надел очки… Да, теперь это, конечно, он, лучший психиатр не одного поколения, создатель отличного препарата, который впоследствии был скандально продан вместе с патентом. Из-за этого у профессора случился инсульт, закрылся один глаз. А препарат поменял немного название, и теперь его можно купить в разных странах. У нас – нет. А эта красивая женщина на портрете – Тамара Ивановна, его жена, и она вчера была похоронена. Вот на стене портрет ее же молодой, с ребенком на руках. Она мало изменилась…Такое удачное лицо. Вот они вместе, оба молодые. И он очень похож на Блока. Его так и называли студенты.
Профессор держал в тонких пальцах стакан в высоком серебряном подстаканнике, пил чай, пытался что-то есть, явно не мог ничего проглотить, но при этом не забывал хвалить Иру за то, что так вкусно.
– Вы были правы, Ирочка. Я немного успокоился, начинаю видеть. Вы, наверное, хотите спросить, как я буду жить один? Я не буду жить один. За мною приедет, конечно, сын Вася из Франции. Но, по сути, я и там все же буду один. Раз без Тамары. И вот это мне трудно принять: как она останется здесь, одна, когда я уеду.
Сердце Иры уже было в клочья. Сын профессора Тонкова преподавал у них на факультете. И был известен как очень плохой человек, хам и вымогатель.
– Вы спросите, почему Васи не было на похоронах? Он не успел оформить документы. У него же там бизнес, дела.
У Василия Тонкова во Франции сеть автомобилей для перевозки грузов. Его выгнали из института после очередной отвратительной истории. Говорят, он забрал все деньги родителей и все равно стал банкротом.
– Тамара – это очень серьезная любовь. Это очень большая потеря, – произнес Константин Николаевич.
Потом он сам дошел до ванной, долго умывался. Потом Ира стояла за его спиной и слышала, как он плачет. Он для того и включил воду, чтобы она это не слышала. Его тихого непрерывного крика.
Они обменялись телефонами. Ира поднялась к себе. Вот и второй сосед появился за один день в контактах ее айфона. Она написала: «профессор».
Как-то без толку покрутилась. «Лихо», как говорит деревенская бабушка мужа. В дверь позвонили. Ирина открыла, она никогда не смотрит в глазок и не спрашивает: «Кто там?» На площадке стояла высокая статная женщина, с гладкими волосами, собранными сзади в пучок. У нее была красивая улыбка и внимательные, какие-то слишком внимательные глаза.
– Здравствуйте, Ирина. Меня зовут Елена Петровна Панова. Я – ваша соседка с четвертого этажа. Вижу вас иногда в окно. Вы очень красивая семья. Сегодня вы с Людмилой разговаривали довольно долго. Я подумала, что вы, наверное, отдыхаете.
– Да. Отдыхаю, точнее, бегаю по хозяйству. Муж и сын на даче.
– Вы не собираетесь больше выходить?
– Что-то нужно?
– Да, очень. Хотела вас попросить купить мне лекарство, вот я написала, а то я не могу оставить квартиру.
– Я схожу.
– Я так благодарна, – улыбнулась Елена Петровна, – как увидела вас, сразу поняла, вы не такая, как все. И еще проблема. Я не получила пенсию. Если есть возможность купить лекарство, я сразу после праздников отдам деньги.
– Да, конечно.
– Я буду вас ждать. Квартира моя – слева на площадке.
Ирина сбегала в аптеку, позвонила Елене Петровне. Та сразу открыла, как будто стояла у двери. Приветливо пригласила. Ирина вошла в практически пустую квартиру с замытым до белизны паркетом. Они прошли в гостиную. На голом деревянном письменном столе стоял компьютер и лежали стопками школьные тетради. У стены – узкая деревянная кровать с белоснежным постельным бельем, – и это все, не считая самодельного стеллажа для книг от пола до потолка. На стене висел большой портрет, написанный маслом: девушка с тонким и скорбным лицом.
Ира поставила лекарство.
– Я, наверное, побегу. Никак окна не помою.
– Да, конечно, спасибо. А может, чаю выпьете?
– Да нет… Елена Петровна, а еда у вас есть?
– Кажется, – небрежно ответила Елена Петровна.
– Я пирожки испекла. Сейчас вам принесу.
Елена Петровна милостиво кивнула и улыбнулась.
Ира спустилась с пирожками на тарелке. Дверь была открыта настежь. Хозяйка ждала на пороге.
– Вы такая добрая, прелестная. Так меня выручили. Я ведь не могу оставить квартиру.
– А что с квартирой?
– С ней все нормально. Просто ценные архивы. Люди вокруг ужасные.
«Сумасшедшая», – спокойно отметила Ирина. Взгляд вдруг упал на две полки новых, красиво изданных книг.
– Это Адам Морз! Я очень люблю этого писателя. Но я не видела таких книг в продаже. Вам тоже нравится его проза?
– Нет, не нравится. Это мой муж. Покойный. Книги издали совсем недавно. Я собирала в его архиве то, что не было издано раньше. Потом издательство решило включить и то, что уже издавалось. Если хотите, я вам подарю книгу. Выбирайте.
Ирина просмотрела, выбрала один роман, который читала давно, захотелось перечитать. Но обложка была не такая новая. Она открыла… На первой странице было написано: «Аленьке», от руки. Ирина поставила книжку на место.
– Эта с автографом.
– Да, это еще Адам при жизни издавал, подписал дочери. Он все книги подписывал дочери. Его дочери. Я – мачеха. Но вы можете взять. У него в каждой вновь изданной книге посвящение: «Аленьке». Издатели сохранили. Это она на портрете. Очень хороший художник писал. Красивая, да?
– Очень. Она в другом месте живет?
– Да. На кладбище рядом с папой она живет… Они умерли с разницей в месяц. Первой она.
– Что-то случилось с ней?
– Да нет… Не знаю. Она была хитрая. А в доме сплетничают, что я ее довела. Меня не любят. Поэтому я стараюсь не оставлять архивы.
– Архивы Морза?
– Не только. Я вам сейчас кое-что покажу.
Елена Петровна полезла под стол. Там, на полу, плотными рядами стояли большие, крепкие папки. Она нашла одну с порядковым номером, нарисованным фломастером. Открыла и протянула Ирине.
– Присядьте, взгляните.
Ирина осторожно подняла желтый листочек, исписанный аккуратным, мелким почерком, потом еще один.
– Боже. Тысяча восемьсот двадцать седьмой год. Тысяча восемьсот тридцатый. «Дорогая моя девочка…» «Здравствуй, сын…» Сибирь! Вы потомок декабриста Панова?
– Да, – рассмеялась Елена Петровна. – Приходите еще, много интересного дам почитать.
Ирина поднималась к себе с книгой и с кашей в голове. И на этот раз на самом деле поднялась автоматически этажом выше. Там, у открытого окна, стояла и курила какая-то очень значительная женщина. Столько изящества и благородства. Старое и прекрасное лицо. Она улыбнулась Ирине.
– Здравствуйте. Впервые встретились. Я вас вижу иногда в окно.
– Или я схожу с ума, или вы Антонина Кварцевич.
– Не сходите.
Кварцевич, ведущий ученый, биолог, фармаколог, была известна не только медикам. Наткнуться на нее в подъезде такого обычного дома…
– Но вы ведь на пятом живете? – спросила она.
– Да, проскочила, задумалась. Я ходила к Елене Петровне, видела письма декабриста Панова.
– Да, она их стережет. Любопытный персонаж, правда?
– Не то слово.
– Я бы тоже пригласила вас к себе, но у меня не убрано. Надо бы позвать работницу, но что-то не хочется ее видеть.
– Не хочется – значит, не надо видеть ее. Уборка подождет. Как ваши дела? Вы по-прежнему руководите своим НИИ?
– Да, руковожу. Дела… Как сказать. Немного захандрила. Слишком тепло. В это время мы с сыном в прошлом году собирались на дачу. Я купила ему качели. Он, взрослый человек, всему радовался, как ребенок. Сын умер месяц назад. Тихо, во сне.
– Боже… Что я могу для вас сделать?
– Абсолютно ничего с этим не поделаешь, дорогая. Вот в чем беда. И я не Елена Петровна. Меня не нужно жалеть.
Ирина записала телефон. «Кварцевич, шестой этаж». Спустилась, дома опять пометалась. Какой-то парад планет. Ощущение чего-то ирреального. Собственно, она совсем выпустила из виду, что их кооператив принадлежит РАН. Но все равно… Круто и лихо. Делать ничего уже не хотелось. По-прежнему не хотелось. Есть вечер и еще два дня. Вдруг позвонил Константин Николаевич.
– Ирина, вы не могли бы на минуту прийти?
– Иду.
Он стоял, опираясь на палку за своей решеткой, как лев, царь зверей. Решетка была открыта.
– Извините, что заставил вас спуститься. У меня просьба. Я хочу, чтобы вы взяли ключи от моей квартиры. Мне так будет спокойнее.
– Да, конечно.
– Я и решетку закрывать не буду.
– Закройте. Я смогу открыть.
Ирина вернулась к себе. Посмотрела вокруг недоуменно. Что происходит? Она приехала в пятницу спокойным, в меру активным и обычным человеком. И вдруг этот парад планет: эти странные и красивые лица, это ощущение скрытых тайн и опасностей. Предчувствие беды. Ирина посмотрела на градусник за окном. Плюс двадцать! В пятницу было три. Она провалилась в тяжелый сон, не раздеваясь. Проснулась с мокрым лбом от звонка.
– Ир, – звонила Валентина, старшая по подъезду, – ты чего так долго не подходишь? Спала, что ли?
– Нет. Я слушаю.
– Ты посмотри, что делает эта сволочь! Подойди к окну на кухне! Видишь?
Ира подошла и увидела что-то совсем невозможное. Несколько крепких мужчин затаскивали в черный джип Константина Николаевича! Она бросилась к двери, бежала по лестнице босиком, но открыть входную дверь ей не дали. Придерживали снаружи. Она била по ней кулаками, кричала. Никто не вышел. Ира смогла открыть дверь только после того, как машина уехала. Она поднялась на третий этаж, увидела сломанную дверь решетки. На ее площадке стояла Валентина.
– Что это? – в ужасе спросила Ирина.
– Сволочь Васька Тонков отца убивает.
– Он приехал?
– Нет, он до конца не появится. Мы его как облупленного знаем. Мой сын с ним учился в меде на одном курсе. Константин Николаевич пристроил моего Петю. Но Тонкову было в лом дружить с моим мальчиком. Он все таскался с дружком-наркоманом. У него сейчас частная психушка на другом конце Москвы. Туда по черным делам с квартирами таскают людей за деньги… Кто платит, того интерес. А Тамарка написала так завещание, что квартира достанется сыну после смерти отца. Но уже второй день риелторы собирают документы на продажу у нашего председателя.
– Как это возможно?
– Все возможно. Просто к моменту продажи человека не должно быть. Председатель не обязан вникать, когда именно они собираются продавать. Может, Васька завтра отца во Францию увезет. Только не увезет, это мы точно знаем.
– Почему ты стоишь? Почему не звонишь в полицию?
– Глупая, что ли? Полиция это и была. Те, которые тащили. В такие дела не лезут, если жить хочешь. Васька в бизнесе прогорел. Хана ему без денег за квартиру. Ладно, я пошла спать.
Ирина звонила кому-то, что-то объясняла, просила подключить знакомых, кричала, плакала. Уже запуталась, кому звонила и о чем просить. Была уже ночь, когда она резко прервала эту маету, чтобы вспомнить, обещал ей кто-то что-то или показалось. И тут позвонили с незнакомого номера. Это был корреспондент одной скандальной газеты. Представился Виктором. Сказал, что проверил информацию. Дозвонился до той больницы. Она глухо закрытая, владелец якобы в заграничной командировке.
– Но как сказали наши разработчики: вчера на счет этого владельца поступила крупная сумма. Короче, Ирина, мы с утра туда командой. Обещали отдать вашего профессора. Вертолет будет снимать внутренности двора больнички. Вы с нами?
– Я… Как лучше?
– Лучше, пожалуй, подождать дома. Мы в таком составе – подраться готовы. Будет необходимость, приедете.
До утра Ирина просидела на своей кровати, сжавшись в комок. Когда Виктор позвонил, протянула к телефону руку. Рука дрожала… Ира в ужасе смотрела на телефон. Она словно знала, что услышит…
– Мне очень жаль, Ирина, – сказал Виктор. – Они сделали ход… Такой ход. Нам объявили, что профессор Тонков ночью умер от пневмонии, и его ночью же кремировали. Виртуозно все. Все подготовили: рентген, экспертизу посмертную, полный пакет документов на кремацию. Притащили какую-то дальнюю родственницу, по просьбе которой они якобы это сделали, так как ей не под силу хоронить. А сын приехать пока не может. Она же написала отказ от вскрытия. Концы в воду… Мне очень-очень жаль. А материал будет в следующем номере. Вы можете дать какие-то снимки?
Виктор подъехал, Ирина передала ему пакет с портретами, которые сняла со стены в квартире Константина Николаевича. Он и жена молодые, Тамара с младенцем, счастливая… Он – Блок.
Второй праздничный день.
Утро третьего мая было ярким, свежим, с нежными, белыми и мягкими облаками. Наверное, это самый страшный фон для жестокого преступления. Ночью Ирина искала электронный адрес генпрокуратуры, собиралась размещать в Интернете петицию. Тут же понимала, насколько это бессмысленно. Она ничего не сможет доказать. И никто теперь не сможет. К тому же сегодня к вечеру будет материал в газете с большим тиражом. Виктор сказал, что собрал хороший компромат на сына Тонкова…
Ира так измучилась к утру, что начала придумывать себе казнь. Окна… Да какая там казнь и какие окна! Ей уже хотелось, чтобы позвонил кто-то из соседей этого чудовищного дома. Глупые желания всегда сбываются. Позвонила Люда.
– Привет, Ир. Слушай, ты ходишь к этой малахольной Пановой. Может, спустишься? Она тут такое устроила.
– Что случилось? Введи в курс, пожалуйста.
– Гонорар за мужа ей заплатили вроде перед праздником. Говорит, мешок долларов. Короче, нет этого мешка у нее. Она тут бьется в конвульсиях, чтобы приехала полиция и обыскивала весь подъезд. Кончится тем, что она им проест плешь и начнут шарить по квартирам. У меня – точно. Она меня все время воровкой называет из-за того, что я в магазине работаю. А у матери и так ночью был микроинсульт, и в больницу ее не забрали.
Ирина тяжело вздохнула, умылась в очередной раз холодной водой и пошла. Открыла дверь своей квартиры и сразу оглохла от пронзительных воплей Елены Петровны, густого гудения Валиного баса. Там же была Люда и еще несколько человек. Елена Петровна бегала с телефоном в руке, слезы театрально текли по ее благородному лицу, Валентина почему-то тоже обливалась слезами. То есть не почему-то: она явно считала произошедшее провокацией Пановой против себя.
– Ты, Лена, уже не знаешь, как меня оклеветать. Придумала какой-то гонорар. Какой гонорар? Ты никуда не ходила, кто к тебе мог забраться?
Пока шла эта содержательная дискуссия, по квартире сосредоточенно ходила Женя с первого. Вышла из кухни и спокойно показала Елене Петровне пластиковый пакет с несколькими пачками купюр, зеленовато подмигивающих зрителям. Этот пакет никогда, конечно, не был мешком. Но доллары налицо.
– Это он, Елена Петровна? Ваш гонорар?
– Да, Женя, – растерянно проговорила Елена Петровна. – Двадцать две с половиной тысячи долларов. А где они были?
– В вашем мусорном ведре. Только они там и были, эти деньги.
– Ох, спасибо тебе, Женечка. Ты одна и есть человек в этом проклятом доме.
– Тьфу! – сплюнула Валентина, поднялась к себе на этаж и шваркнула утяжеленной стальной дверью так, что дом пошатнулся.
Ирина задумчиво поднялась следом. На своей площадке она вдруг опять услышала тот же крик. Тонкий, пронзительный, короткий. «Слуховая галлюцинация», – подумала она. Но крик повторился! Ира позвонила в квартиру Валентины.
– Валя, а кто живет в этой квартире? Ни разу за год не видела, чтобы сюда приходили или выходили отсюда. Наверное, мы не совпадаем. А там кто-то кричит.
– Не знаю, кто там может кричать у этой Марины, но ходить к ней точно не надо. Она ненормальная. Да и не откроет она. Она и трубку не берет. И мне… ну, мои деньги на всякое благоустройство не просто не платит, она еще политику шьет. Якобы я деньги ворую, а дети в больницах голодают. Говорю же: она ненормальная и злющая.
Ирина зашла к себе. «А какое благоустройство?» – мелькнула мысль, хотя она сама как раз исправно платила Валентине за что-то. Она опять осталась одна, и день беспощадно наступал на нее, ярко и резко освещая то, от чего она не сможет избавиться до конца жизни.
Ирина вяло покрутилась по хозяйству. Все валилось из рук. Днем позвонил снизу Виктор. Он привез газету, которая утром будет в продаже.
Ира взяла эти несколько экземпляров. Долго не могла раскрыть. Заставила себя. О боже! Разворот с большими фотографиями, теми, которые она вынесла из квартиры Тонкова. Ее прямая речь о профессоре и о том, что произошло. Большие вставки черным шрифтом под подзаголовком «Расследование газеты». Фото сверху закрытого двора больницы за глухим забором, глухое же здание… Расследование по больнице и ее владельцу. Общий заголовок огромными буквами «СЫН ИЗ ПАРИЖА», внизу мельче: «Я не буду жить один».
Иру физически тошнило, голова уплывала, мысли путались. Позвонил Виктор:
– Посмотрела?
– Так, пока мельком.
– В общем, если будут проблемы, звони сразу.
– Какие проблемы?
– Претензии, угрозы. Черная компашка. Прервем быстро.
– Хорошо.
Находиться в квартире наедине с этой газетой было невозможно. Ирина в сотый раз умылась холодной водой и, как под гипнозом, вышла из дома, собираясь позвонить в дверь ненормальной соседки Марины. Но Марина была на площадке и как раз открывала ключом свою дверь. Ирина ее не видела ни разу, эту высокую, худощавую девушку с короткой стрижкой, с миндалевидными темными глазами.
– Извините, Марина, мы не знакомы, а я уже год здесь живу. Вот вышла познакомиться. Я – Ирина.
– Очень приятно, – пожала плечами Марина. Увидела, что Ира не собирается уходить, продолжила: – Зайдите, если хотите поговорить. Я здесь не могу общаться. Эта… – кивнула она на дверь Валентины. – Только у меня не убрано. Я с работы.
Они вошли в небольшую двухкомнатную квартиру. Никто бы не догадался, что тут живет одинокая девушка. Такой аскетизм. Даже зеркала в прихожей нет.
– Трудная работа? – спросила Ирина.
– Нет, легкая. Просто хороню детей.
Ира вздрогнула. Действительно безумная?
– О чем вы, Марина?
– Вот, – она достала из сумки планшет. – Вот. Федя, Олеся, Танечка, маленькая детка Поля, пять месяцев. Они умерли только за сегодняшнее утро. Потом меня таскали на допросы к идиотам-следователям, потом надо было говорить с родителями, потом писать и считать, сколько рублей и копеек мы потратили, пытаясь продлить их жизни. Их малюсенькие жизни, которые были потрачены на жестокую боль, без нормальных лекарств, без аппаратов, помогающих дышать, без радости… Ох, – Марина опустилась на колени, прижалась лбом к стене. – Ох, какая мука, Ира, у меня все выкипело: слезы, кровь, сгорело сердце…
Ирина смотрела на лица, скорбные и светлые личики умирающих детей, и чувствовала, что у нее слезы еще не выкипели.
– Я поняла, Марина. Это детский хоспис. Я знаю, что это. Работаю хирургической сестрой.
И потом она долго слушала Марину. Даже для них, опытных работников взрослой хирургии, тема детских онкоцентров, хосписов и реанимаций – это была пропасть, в которую страшно заглядывать. Ира и Марина уже сидели на маленькой кухне за пустым столом.
– И еще у нас уволили лучшего хирурга, – задрожал подбородок Марины. – Сократили! Денег нет! А поставить огромного осла посреди улицы, какие-то безумные скульптуры пионеров, рыцарей и куличей – есть деньги!
– Да. Марина, я – хирург. Просто работаю сестрой. Но я нормально оперирую и сама. Ты сможешь узнать у нас. Я буду оперировать бесплатно. Это можно оформить как-то, как помощь от нашей клиники. У меня бывают свободные дни. Несколько часов могу выкроить ежедневно.
Марина все же заплакала. И тут раздался тот самый крик. С крошечного балкона у кухни. Ира встала, посмотрела и сказала:
– Я на минутку. Не закрывай дверь.
Она вернулась с башмачком и пакетом с пирожками.
– И кто это у нас, Марина? Представь нас друг другу.
– Пуся это. Самый породистый на свете и самый несчастный сфинкс Пуся. Вот так сам с собой развлекается.
– Вижу, как развлекается. Только это не Пуся и не сфинкс. Это Золушка, пусть даже Пуся – мальчик.
– Он мальчик, – кивнула Марина.
Ира показала башмачок.
– Забирай пару, Пуся. Я нашла тебя, как принц.
На нее с интересом смотрело морщинистое, голое существо с ушами, как у летучей мыши. Пуся держал в лапках и терзал перед этим точно такой же башмачок. Он сидел в чем-то типа кошачьего прозрачного эркера, встроенного в стекло балкона. Внизу было отверстие, в которое он, видимо, и протиснул тот, первый башмачок. Марина открыла большой ящик на балконе. Там лежали коробки с детской обувью.
– Я ему покупаю. Он такой странный, не любит игрушки. А с ботиночками может долго играться. Меня же все время нет дома…
– Я тоже буду теперь покупать, – сказала Ирина.
Вот и нашлось все. И второй башмачок, и кошка, и дети…
Дома она прилегла на кровать, чтобы с силой сжать веки, стереть из памяти эти лица детей, которые ушли, улетели только сегодня, не узнав ничего, кроме боли. Она ничего не стерла, просто уплыла куда-то… Наверное, провожать. Далеко-далеко. «Где не бьют стариков, не взрывают детей». А рано утром четвертого праздничного дня раздался звонок в дверь. Она бросилась открывать, готовая ко всему. На площадке стояли радостные муж и сын.
– А мы приехали раньше! Сюрприз решили тебе сделать! – выпалил Стасик. – Папа говорит: чего она там одна сидит.
– Сюрприз, – сказала Ира. – Какой чудесный сюрприз!
И потеряла сознание. Когда пришла в себя, уже на кровати, с мокрыми полотенцами на груди и лбу, муж, сидя рядом на краешке постели, ждал ответа по телефону.
– Не нужно «скорую», – сказала Ира. – Все нормально уже. К врачам не вызывают врачей, к сапожникам – сапожников…
– Ира…
– Я просто не успела помыть окна. А дом так кричал!
– О чем ты? Ты в порядке?
– Конечно. Крик рядом – это когда его не слышно, но ты идешь на него. Ты понимаешь, я только в эти два дня, оставшись одна, посмотрела на лица людей, живущих с нами. Я даже забыла, что у нас дом Академии наук. И так больно вспомнить пришлось, – Ирина все рассказала мужу. – Понимаешь, я их знаю, как многие, по лекциям, статьям, фильмам, передачам. А они нас рассмотрели, оказывается, в тот день, когда мы сюда приехали. Они смотрели на нас, а мы не видели их.
– Да, – печально подытожил Олег. – Такая история могла приключиться только с тобой. Крик рядом…
