Звезда детского сада номер сто
Это любимая фотография. Двадцать шесть лет любимая. Она существует в одном экземпляре, ее нет ни в галерее айфона, ни в фотоальбоме компьютера. Она даже не в рамке, потому что Элина часто крепит ее то над кроватью, то на какую-то поверхность компьютерного стола. На фотографии дети четырех-пяти лет, стоят и смотрят в объектив. Хороший был фотограф. Лица детей открыты, глаза распахнуты, они читаются, они звучат, как красивый аккорд. Схвачен кусочек света, радости, безграничного доверия к будущему и человечеству. Элина на снимке в центре. Ее всегда ставили в центр и в детском саду, и в школе. Она не улыбается, но в ее больших темно-карих глазах столько ожидания, столько требовательного ожидания… Вот сейчас она шагнет из снимка, и мир встретит ее аплодисментами, восторгами. Положит к ножкам в белых туфельках бесконечную любовь. Девочка знает: для этого нужно сделать только один шаг. Это очень уверенная в себе девочка.
В списке когнитивных искажений есть преувеличение какого-то, в частности, давнего воспоминания. Взрослые люди довольно редко вспоминают в деталях свое детство. И, возможно, в том чья-то удача. Но в списке тех же искажений есть такое следствие органической проблемы, практически диагноз. «Детская амнезия – очень слабая способность взрослых людей воспроизводить воспоминания периода жизни до двух-четырех лет может быть объяснена незрелостью мозговых структур, таких, как гиппокамп и амигдалы, отвечающих за кодирование и сохранение воспоминаний, достаточно развивающихся обыкновенно к двум годам». У Элины феноменальная память. Она помнит себя раньше двух лет: они с мамой устанавливали время ее воспоминаний. Получилось, что она помнит себя с поры, когда еще не умела говорить. То есть детской амнезией не страдает. У нее первый случай. Искажение это или нет, вредно для нее или нет, но никому не мешает, что взрослая женщина наедине с самой собой перебирает золотой песок потерянного рая. Это был ее рай.
…Накануне вечером Элина ехала с Каширки к себе на «Сокол» и сначала ничего не понимала: то ей казалось, что надвигается гроза, то становилось жарко. Она включала и выключала кондиционер, поднимала и опускала окно машины. На одном повороте у нее вдруг закружилась голова, а перед глазами все стало расплываться. Элина поняла, что жар у нее, а не в природе. Она погружается в густой и липкий туман гриппа.
Элина болела редко, но переносила все тяжело. К тому же никогда не ходила к врачу. Считала, что это занятие для здоровых и странных людей: сидеть где-то в очереди, ждать, пока чужой человек выпишет тебе то, что ты легко можешь найти сама. Она проехала мимо аптеки и не остановилась. Очень хотелось домой: переодеться, выпить горячего чаю, лечь. Если до утра не пройдет, позвонит своему руководителю и скажет, что заболела. Элина работала над кандидатской диссертацией в аспирантуре МИФИ.
Дома стало еще хуже. Температуру она себе измерила, потрогав рукой лоб, щеки и послушав пульс. Тридцать восемь как минимум. Приняла горячую ванну, выпила чаю, есть ничего не могла. Перед тем как лечь, прикрепила над кроватью фото детского сада номер сто. Там, в этом потерянном раю, жар болезни был совсем другим. Он поднимал ее над собой, к сверкающим бликам и ярким видениям. И все вокруг занимались только Элиной. Папа носил на руках, мама озабоченно смотрела на градусник, няня готовила гоголь-моголь. И было даже любопытно качаться на горячих волнах: она уснет, и ей приснится яркий сон. А потом она сделает этот шаг, один шаг, чтобы выйти из снимка в настоящую, радостную, успешную жизнь.
И ей удалось уснуть в эту больную ночь тридцатого года своей настоящей жизни. И ей приснился яркий, до ужаса яркий сон. Элина пыталась закрыть входную дверь своей квартиры, но ее открывал кто-то снаружи. Когда Элина отшатнулась, обессиленная, дверь распахнулась, и появилась ее дальняя родственница Нина. Она дышала ей в лицо, яростно кричала: «Я все знаю! Я все расскажу! Ты ответишь!» Элине было страшно. Она смотрела, нет ли в руках у Нины какого-то орудия убийства. Говорила, что вызовет полицию, и брала в руки телефон. Но даже во сне она не могла это сделать: попросить помощи и донести на Нину. «Стукнуть», как говорили в школе.
Удалось только вырваться из сна. Ночная рубашка была мокрой, голова горела, губы пересохли. Шевельнулась и почувствовала омерзительную ломоту везде. Заболела всерьез. Ужасно захотелось смыть с себя этот сон, этот страх, это дыхание ненависти и агрессии. И, боже, надо бросать проверять каждое свое желание по списку когнитивных искажений, но что делать, если он отпечатался в мозгу. И есть такое: «Эффект леди Макбет» (также называется «Эффектом Понтия Пилата») – воображаемая связь между моральной и физической чистотой, побуждающая людей, испытывающих чувство стыда, вымыться, «смыв» с себя воображаемую грязь. Никакого стыда Элина не испытывает, это что-то другое или искажение в определении искажений. Или испытывает? Может быть. Стыд за то, что не умеет выходить окончательно из мучительных ситуаций, как не сумела сделать правильно тот самый, первый шаг, чтобы выйти из детского снимка. Она ступила не на земляничную поляну. Она от нее ушла.
Было четыре часа утра. Эля тщательно вымыла голову под горячим душем, долго терла себя жестким полотенцем. Легче не стало, просто она себя утомила и – да, что-то смыла. Но вернуться в постель пока не могла. Включила компьютер, открыла свою работу. Быстро нашла те места, которые решила переделать. У руководителя нет к ним вопросов, но Элина мысленно уже все изменила. Что не отменяет необходимости очень кропотливой работы и пересчетов. Третий год аспирантуры скоро кончается. Но она не будет торопиться. Если ей не дадут бесплатно повторный срок, она будет платить и работать до тех пор, пока ее это не устроит.
…Ее назвали Элиной, потому что бабушке очень нравилась актриса Элина Быстрицкая, а мама хотела, чтобы дочка стала актрисой. Папе было все равно, как ее назовут, кем она станет, он, взглянув на ребенка, сразу поверил в его исключительность. Так оно все и пошло, как все хотели. Девочка очень рано заговорила, у нее обнаружился хороший слух, она любила, когда ей пели или играли на пианино. Ей нравилось танцевать. В детский сад Элю отдали в порядке эксперимента: дома были бабушка и няня, но родители решили проверить, как она будет адаптироваться в коллективе, выбрать такой вариант, который бы ей подошел. Эле очень понравился номер детского сада – сто. А потом ей стало нравиться все. И больше всего, возможно, то, что она всем очень нравилась. Когда она заболела корью и мама хотела после болезни ее забрать из сада, Эля была против. Она там стала звездой. Лучше всех пела, танцевала, читала стихи, рисовала, музыкальный воспитатель, заметив, что она пытается подобрать какую-то мелодию на пианино, решила с ней заниматься дополнительно. Потом начались утренники с маленькими спектаклями. И Эля стала актрисой.
Однажды к ним домой пришел в гости первый раз знакомый папы и церемонно, галантно пожал ее ручку:
– Как вас зовут, красивая девочка?
– Элина из детского сада номер сто, – ответила она.
…Утром позвонила мама, она сразу по голосу определила и диагноз, и температуру, надавала кучу советов, уточнила детали, сказала, что пойдет к папиному врачу и узнает, что нужно делать. Родители жили за границей. Мама увезла папу в Израиль с тяжелым заболеванием легких, жизнь ему спасли, но вернуться обратно его состояние уже не позволило. Они уехали, когда Элина училась на последнем курсе МИФИ.
– В общем, лежи и не вставай, деточка. У тебя есть дома еда?
– Да, все есть. Я лежу.
– Мне не кажется, что у тебя плохое настроение?
– Мама… Это насморк. И кашель. Все нормально.
– Ты все помнишь об обильном и разнообразном питье, что я тебе говорила?
– Конечно.
– Только не злоупотребляй чаем и не пей воду из-под крана, как ты иногда делаешь. Чаем ты перегрузишь почки, будут отеки.
– Мама! Я не люблю чай. А отеки уже есть. Но я все поняла. Большое спасибо.
– Держись, моя маленькая. Ты же звезда детского сада.
– Сто. Да, конечно. На том стоим, ты же знаешь. Все будет хорошо. Целую.
Элина подошла к окну, дождь плакал – растекался по стеклу, дрожа от вдруг налетевшего ветра. Сегодня это даже хорошо. Ей было бы неудобно, если бы солнце освещало ее в таком расклеенном виде. Она всегда, в любой ситуации привыкла быть в центре красивого снимка.
…В школе Элина по факту оставалась звездой. По всем предметам – первая, пела, танцевала, играла в школьном театре. А отношение к ее статусу звезды менялось на глазах. Просто они взрослели. Доверчивость, доброжелательность, искреннее восхищение чужими успехами вытеснялись опытом, а в нем – вирусы взрослых эмоций. Зависть, враждебность, скрытая агрессия и недобрые желания. Именно в школе Эля поняла, что подругам лучше не показываться нездоровой, грустной, она старалась физически держать дистанцию, чтобы ее не разглядывали и не спрашивали: «А что это – прыщик у тебя?» Однажды ей одна девочка сказала: «Когда ты смеялась, я заглянула тебе в рот. У тебя дырочка в одном зубе». Они уже приближались к старшим классам, и это не было детской непосредственностью. Эле казалось, что у такого пристрастного внимания может быть развитие. Они обрадуются ее проблемам, неудачам и даже болезни. Им не нравилась дистанция. И появлялось то, чего ждала Эля. Сама она сохраняла ровное и демократичное отношение ко всем. Но и это не очень нравилось. Начиналась уже женская игра – дружить против кого-то. «Мы с ней не разговариваем, а ты улыбаешься ей». Дальше – мальчики. Дальше ревность и сплетни. Поведение Эли не менялось, но она сама знала, что в ней появилась жесткость. Свои принципы нужно защищать, от кого-то резко уходить, кого-то ставить перед необходимостью уйти. То есть такой получился результат: принципы выше людей, они неизменны, в то время как людей можно менять. Или нужно. На школьных фотографиях в ее выразительных глазах уже нет трепетного и страстного желания шагнуть из рамки, к восторгу и поклонению. Иногда в ее глазах задумчивое и даже растерянное выражение. Она поняла, что это не будет легко. Если она вообще тот человек, которому бывает легко. И наступил этап, когда Элина всем продемонстрировала свой сильный характер. Это было очень серьезно. Надвигались взрослые события, и она шагнула им навстречу. Укротить такие события могла только личность, а не звезда детского сада номер сто.
…Дождь с ветром превратились в настоящий буран. Элина вдруг импульсивно взяла телефон и позвонила.
– Здравствуй, Нина, – сказала она. – Как твои дела?
– А что? – вопросом ответила Нина. Голос у нее сразу становился затравленным и дерганым, если застать ее врасплох. – Какие дела?
– Здоровье, работа, личная жизнь.
– А почему тебя это именно сейчас заинтересовало? Не звонишь по полгода и вдруг…
– Прошло полгода со времени моего последнего звонка? Я даже не заметила, что так много. Закрутилась. Но у тебя все в порядке?
– Все то, что ты перечислила, – плохо. А у тебя?
– У меня хорошо, – задумчиво сказала Элина. – Просто появилось немного свободного времени, решила позвонить. Но, кажется, мое свободное время не совпало с твоим. Извини. Позвони, когда сможешь или захочешь. Пока.
…Нина с матерью переехали из Питера в Москву, когда Эля училась в седьмом классе. Степень родства оказалась такой сложной, что Эля даже не стала ее запоминать. Но они были единственными родственниками ее мамы и бабушки. Поэтому родители Эли помогали устроиться в квартире, которая досталась им по наследству, потом в переезде на «Сокол», поближе к ним. Нина была зачислена в школу, где училась Элина. Она была на класс старше.
Эля отлично, просто в режиме документального фильма, запомнила их первый совместный обед у них дома. Все сидят за большим обеденным столом. А няня Валя-Валечка, которая жила у них практически со дня рождения Эли, вместе с бабушкой ставили перед каждым тарелки с первым блюдом. Няня Валя была у них и поварихой, и помогала бабушке убирать, а свою ежемесячную зарплату откладывала в жестяную большую коробку. Никто об этом не знал. Она говорила, что отсылает племяннику на новый дом. Когда Валя умерла, мама разбирала в ее комнате вещи и нашла эту коробку. К ней аккуратно была приклеена уже пожелтевшая бумага, на которой печатными буквами написано: «Элечке». Эля отклеила ту бумажку над паром и до сих пор хранит.
Элина очень редко плакала, но эту коробку вспомнить без слез не могла ни разу. И сейчас мгновенно захлебнулась. Бросилась в кухню, где в дальнем ящике одного шкафчика прятала на такой случай сигареты. Пачки хватало очень надолго. Элина и не курила, по сути. Затянулась глубоко, выдохнула дым, он смешался со слезами, и эта смесь повисла на ресницах. Эля прищурилась. Сквозь туман удобнее рассматривать прошлое, когда не все его участники живы.
Валя, высокая, очень худая женщина с огромными темными глазами, опрятно, даже красиво одетая – длинная черная юбка, черная кофточка под подбородок в мелкий белый горошек, белый платок, завязанный, как бандана, на голове, красивый передник с рюшами, – осторожно ставит тарелку с супом перед Ниной. Дальше… Тарелка летит на белую скатерть, на Валин передник, брызги и пар поднимаются к Валиному лицу, как сигаретный дым Эли сейчас.
– Что за бурду притащила мне эта служанка! – кричит Нина.
Валя закрывает лицо руками и убегает. Все застыли.
– Встать! – после паузы тихо говорит мама Эли. – Выйди в прихожую и там жди свою маму. Вы уходите.
Нина открыла рот, явно для того, чтобы огрызнуться, но, посмотрев на всех, молча повиновалась.
– Рита, – сказала мама, – никаких претензий ни к твоей дочери, ни к твоему воспитанию. Просто в нашем доме такое произойти не может. Завтра возвращайтесь, никто ни о чем не напомнит. Не думаю даже, что Валя примет извинения Нины. Я бы не приняла. И не приму. Мы просто постараемся это забыть. До свидания.
Они вернулись на следующий день. Нина вела себя как шелковая. Вскоре они с Элей даже подружились. Но… Но тот день был.
– Валя-Валечка, – горько позвала шепотом Эля.
Это был удивительный человек с невероятной судьбой. Она жила в глухой деревне до поздней молодости. С какой-то деградировавшей родней. Сирота. Невероятной была красоты, Эля любовалась на нее в детстве. Валя не знала ни одной буквы. Никогда не выезжала за пределы своей деревни. Никогда не училась. Просто батрачила на родню. Мыла, стирала, доила корову, разводила птиц. Молоко, творог и масло носила продавать к дороге, которая вела в ближайший крупный поселок. Там с ней познакомилась бабушкина подруга, которая остановилась купить продукты по дороге на дачу. Стала ездить за ними специально. Они разговаривали. И когда бабушка сказала ей, что они ищут хорошую няню с проживанием для родившейся замечательной внучки, подруга сказала:
– Давай съездим к одной девушке. Она не умеет ни читать, ни писать. Но умница. И детей нянчить умеет.
– То есть как – не умеет читать и писать? А как же обязательное образование? – спросила бабушка.
– Я как-нибудь возьму тебя с собой в поездки по мертвым деревням России, о которых пишу книгу. И ты увидишь, в каком веке живут там люди. Как жили при феодализме, при крепостничестве, при сталинском режиме, при развитом и прочем социализме. Если не было со времен царя дороги до поселка, где есть школа, то ее нет сейчас, не будет потом. Как рожали бабы дома с повитухой или без, так и рожают. Когда были земские врачи, те еще ходили, ездили на извозчиках к любым больным. Теперь нет. А этой несчастной мать умерла при родах. Ее приютили родственники, но даже не подумали регистрировать. Вырастили батрачку.
Бабушка часто рассказывала тот разговор, как она сомневалась, стоит ли брать дикарку, но потом что-то всех очень зацепило в этой истории. Элина вспомнила однажды в путешествии по старой России тот рассказ. Она видела в двадцать первом веке, в эпоху высоких технологий и невероятных достижений настоящих Маугли в деревенских домах. Даже сейчас некоторые селяне покупают себе сирот в батраки. Кто в мире поймет, что такое выгребные ямы, как люди могут жить без света и воды, забивать скот, потому что нечем кормить.
Эля тогда с однокурсниками поехали в Ростовскую область, на Дон, хотели посмотреть знаменитых на весь свет элитных лошадей Буденновского конезавода. Эле всегда казалось, что кони – высшие, божественные существа.
Ребята не знали, что произошло там пять лет назад. А там они увидели не рысаков, а убитый, мертвый рай. Рейдерский захват из Москвы. Перед приходом нового «директора» ворвались на завод некто в масках и с оружием. Коней перебили. Потом отправили мертвых и живых под нож, на колбасу. Люди потеряли все: заработок, любовь, гордость от своей прекрасной работы. Кто не успел убежать, кому некуда, не на что и уже незачем уехать, тот остался доживать в собственных слезах среди руин воспоминаний. И лишь один человек был счастлив. Ему удалось спасти самого прекрасного, самого золотого рысака, победителя множества международных выставок… Так они и жили в своем нечаянном счастье, вдвоем, живые. И по убитой деревне своей неземной поступью ходил золотой рысак, помнящий свою славу, а его обнимал и плакал от любви и восторга этот странный человек, которому больше ничего не нужно, чем спасенная красота и эта, одна жизнь.
С тех пор Эля не читает розовые слюни о счастливой деревне. И никогда не ездила на «пленэр». Другую Валю-Валечку ей искать незачем. Некого нянчить.
После рассказа подруги бабушка и папа поехали посмотреть на странную протеже. Вернулись с Валей и ее хозяйственным мешочком в цветах. Читать и писать Валю учила Элина. Ни у кого не было такой благодарной и счастливой ученицы…
Мама оформила ей паспорт, сказав, что это ее дальняя родственница, у которой сгорели документы при пожаре. Папа для этого съездил в деревню, чтобы получить у древнего старичка, оставшегося от какого-то органа управления в полностью не работающей деревне, справку.
…Элина быстро вернулась в комнату, где звонил ее телефон. Легка на помине эта Нина.
– Слушаю, Нина.
– Я на минуту. Ты спрашивала про личную жизнь. Так вот мой Гриша, который, как ты знаешь, ушел от меня к этой кошмарной бабе, уже четыре месяца кормит червей.
– Не поняла тебя. Что ты имеешь в виду?
– Помер! Моими молитвами. Но успел перед смертью переписать квартиру свою на нее.
– Что с Гришей случилось?
– Рак. Говорю же, моими молитвами. Они его и там достанут. Ты поняла про квартиру?
– Что тут не так? Эта женщина – его законная жена.
– Ты не понимаешь? Он прожил со мной пять лет. А с этой – год. И уже таскался по больницам. Такая лямур-тужур.
– Поняла. Напиши мне в эсэмэс, пожалуйста, где он похоронен, участок, место. Я съезжу, попрощаюсь. А что тебе сказать, Нина, даже не знаю. То ли соболезнования, то ли поздравления по поводу твоих молитв, то ли пожалеть тебя из-за квартиры. Вопрос, зачем тебе вторая квартира, риторический. Это значит, отвечать не нужно. Спасибо, что сообщила.
– У нее тоже есть вторая, – выпалила Нина, пока Эля не разъединилась. – Однушка какая-то. То есть была. Она сразу ее продала. На операцию. Смысл – на последней стадии делать операцию?
Плохо болеть еще и потому, что выпадаешь из круга, защищенного регулярными делами, работой. Стоишь, лежишь тут, как мишень. И никто не промахивается. Память даже не ищет в душе свободные места – лупит по ранам. А Нина… Она всегда несчастный случай, который не может не состояться. Гриша, ее муж, был скромным, очень интеллигентным заведующим лабораторией одного НИИ. Они приходили вместе сюда еще при родителях Эли. Потом он иногда заезжал к Эле один, если оказывался поблизости. Он всегда хотел есть, оставаясь худым, торопливо рассказывал о работе, смотрел беспомощно и вопросительно глазами в сильных очках, плохо покашливал. Дело было не в легких, понимала Эля. Это что-то похожее на сильный, запущенный гастрит. Или язву. Она как-то позвонила Нине и сказала:
– Нина, Гришу надо показать врачу. Ему нужна диета и частое питание.
– Он что, жаловаться к тебе приходил? Что не кормлю?
– Нет, – ответила Эля. – Мой вывод.
Это была ошибка – позвонить ей. Проблема Гриши могла быть связана и с тем, что ему нельзя нервничать. Нина уже уморила свою достаточно молодую маму. Она однозначно моральный вампир. Жалко, что он так поздно решился уйти к своей сотруднице, к которой его привела не столько любовь, сколько желание спастись. Но и любовь тоже была, конечно. Просто он выглядел все хуже и хуже. И перед тем, как уйти от Нины, приехал к Эле.
– Мне хотелось бы узнать, как ты к этому относишься. Я люблю Свету. А она любила меня еще до того, как я на Нине женился. Потому и замуж не вышла.
– Я скажу, как отношусь. Беги к Свете прямо сейчас, не заходя домой.
Он побежал… Нина еще попила кровь с разводом. Ей все не давала покоя его квартира, маленькая квартира, по поводу которой она все время строила какие-то планы. Их было так много, что из-за этого не успела осуществить. Света, значит, пыталась его спасти. А Нина, разумеется, продолжала их изводить, мстить, нести подлую ахинею, типа: «Смысл – на последней стадии». Жалко очень Гришу. Убитая жизнь кроткого человека. Жертвы.
…Жертвы. Эля была в девятом классе, когда их учительница по математике Лидия Михайловна сказала в конце урока:
– Ребята, я хочу с вами поговорить и посоветоваться. У меня есть сын вашего возраста. Павел. Он болен. У него ДЦП – детский церебральный паралич. Он не очень хорошо ходит, неважно говорит. Но он неплохо учился в интернате, не отстал от вас по программе. Мы с ним решили, что он может вернуться домой, быть рядом со мной и обычными ребятами, такими, как вы. Скажу больше: он не может быть в интернате. Это сказывается на его состоянии плохо. Короче, Екатерина Васильевна, наш директор, согласна взять его в ваш класс. Если вы не возражаете.
– А чего нам возражать, – пожал плечами один мальчик.
– Ну, не всем приятно смотреть на больных людей. Но если вы не возражаете, то я вам очень благодарна.
Павлик пришел. Плохо говорил и плохо ходил. Но действительно был неплохо подготовлен. И, главное, он был счастлив. Новые одноклассники все ему так нравились. Почти после каждого урока к нему прибегала мама, после школы они вместе уезжали домой. В страшном сне не приснится то, что произошло…
…Есть Элине по-прежнему не хотелось, работать тоже не получилось. Она решила выйти все же в ближайший магазин. Вспомнила мамины советы об обильном питье. Ни воды, ни молока в холодильнике не было. Собралась. И тут позвонило ее настоящее.
– Привет. Ты где? Заехал за тобой на Каширку, сказали, что ты заболела.
– Здравствуй, Сережа. Это правда. То ли грипп, то ли простуда.
– Ты дома? Я приеду! Что привезти?
– Дома… Но, знаешь, у меня все есть, я в жутком виде, и температура, нужно просто поспать.
– Ну, спи. Я приеду и подожду, пока проснешься.
– Спасибо. Не нужно. Мне не уснуть, если ты будешь ждать, чтобы я проснулась. Не обижайся. Я обязательно позвоню, когда немного лучше станет. Или, наоборот, хуже.
– Выздоравливай. Звезда детского сада номер сто.
Он резко разъединился, не дослушав ее ответа. Элина устало присела на подлокотник кресла в прихожей. Не понял. Такой простой расклад. Ей нужно полежать, ей нужно это сделать одной, ей сейчас не нужен Сергей… И последняя причина объясняет первые две. Потому что если бы был нужен, лежать и не быть одной казалось не так уж плохо, наверное. Как веселятся, видимо, судьбы, когда навстречу одному тяжелому человеку посылают другого, не менее тяжелого.
Сергей Карев, хороший писатель, с хорошей популярностью у интеллигентной, критичной, избирательной аудитории, встретил Элину в МИФИ, куда его пригласили на встречу со студентами, аспирантами и преподавателями. Элина эту встречу вела. Почитала перед ней его последние книги. Ей понравилось. Что-то очень понравилось. Иногда возникал странный эффект: как будто в чужом тексте ты узнаешь свои мысли, слова, слышишь свои интонации и даже попадаешь в темп пауз, абзацев и знаков препинания собственных размышлений. Очень необычный жанр. По большей части это сатира, подробная и жестокая, которая поднимается до философской горечи серьезных откровений. Сильные, яркие образы. В одном романе-притче Элина узнала себя в рабыне с гордыней королевы. Были просто очень смешные рассказы. Когда Сергей их читал, в зале хохотали и аплодировали. Элина задавала ему вопросы, говорила о своих впечатлениях – коротко и четко. Встреча закончилась. Они вышли вместе.
– Было бы интересно договорить, – сказал он. – У нас неравное положение. Вы задавали мне вопросы, а у меня не было такой возможности.
И она поехала за его машиной в дом на Тверской, в скромную холостяцкую квартиру. Тогда еще несколькими этажами выше жили его бывшая жена и сын. Это был хороший вечер. Сергей поставил на стол бутылку красного вина и розовый виноград. Задал свои вопросы. Они выпили на брудершафт, он шепнул ей в губы: «красотка». Через несколько часов она посмотрела на часы.
– Есть причина торопиться домой? – спросил Сергей.
– Нет, – ответила Эля.
…Элина встала с кресла и поняла, что просидела, совершенно выпав из времени, не меньше двух часов. Была вновь там и тогда. Встала и покачнулась. Ей больше не хочется выходить за обильным питьем. Нужно что-то с собой делать. Заставить спать и есть. Вернуться к работе. И спрячь меня, физика, от меня. Теперь Сергей сам не позвонит ни за что. А когда она позвонит, будет разговаривать тяжело и мрачно. Он тоже из тех, которые ищут спасения от себя. Ну, что же. После этого появляется хорошая книга.
Элина вошла в гостиную, зажгла свет, включила любимое «Адажио» Томазо Альбинони, с тоской посмотрела на спящий компьютер. Если бы найти в поиске безграничный и совершенный проводник… Не найдется – нащупать тропинку к созданию его уравнения, решить его. Какая беда. Наука бессильна. Таким проводником может быть только человек. Один человек, связывающий гром и тишину, уединение и встречи, детство, зрелость и старость. Доверчивость и цинизм, страсть и целомудрие, жалость и ярость. Несчастных и счастливых – в один момент. Здоровых и больных. Живых и ушедших. Крайние взгляды и разные вкусы. Людей и животных. Мужчину и женщину, которые спасаются от себя и отталкивают друг друга. Спасение и гордый протест против него. Даже против него. Есть всего три вещи, которые следует исключить из числа любых контактов и компромиссов. Это агрессия, алчность и беспросветная тупость души. Их легко увидеть издалека, ощутить по запаху, услышать по топоту сапог. Чаще всего это неразделимое трио.
…В тот ясный с утра день произошло следующее. Преподаватель истории Петр Петрович вошел в класс с хмурым и недовольным выражением лица. Кивнул, ни на кого не глядя, вместо приветствия. Открыл журнал. Он был неплохим преподавателем, но что обозначает это выражение, знали все старшеклассники. Близится запой. Перед тем как приступить к теме урока, он всегда проводил короткий, выборочный тест-опрос. Ему отвечали с места по прошедшей теме.
– Ильин, – сказал он, не поднимая головы, и выстрелил свой вопрос.
Павлик Ильин всегда хорошо знал тему. Он любил историю, может быть, больше всех в классе. Для него это было путешествие по временам и событиям. Единственно возможным путешествием. Он очень много знал и сверх программы. Но очень волновался. Ему надо было преодолеть столько барьеров, в том числе в движении и речи, чтобы поделиться тем, что он знает и думает. А в это утро еще и преподаватель не в духе… Павлик не сразу смог встать и заговорить…
– Черт знает что! – рявкнул Петр Петрович. – Как можно работать, если ученики мяукают под партой? Надо таких убирать. В нормальной школе должны учиться нормальные дети.
Павлик не смог встать. Но самым ужасным было вот что! Одноклассники Эли, расслабленные солнцем, обрадовались этой сцене, как развлечению! К тому же столь быстрый срыв Петра Петровича означал, что остальные могут быть за себя спокойны. До них очередь сегодня уже не дойдет. Учитель был настолько пунктуален, что в своем горении срывался, как правило, только один раз. И все хохотали и падали. Повторяли выражение Петра Петровича с удовольствием.
На следующий день Павлик в школу не пришел, его состояние резко ухудшилось. Мама написала жалобу на преподавателя директору с просьбой рассмотреть на педсовете. Назвала в нем и фамилии учеников, которые уже после урока, на ее глазах, смеялись Павлику в лицо и выкрикивали фразу о «мяуканье под партой». Поэтому на педсовет были приглашены преподаватель, эти ребята, их родители и Элина, как староста класса. Петр Петрович, разумеется, не явился. Ему повезло: появился повод влететь в свое блаженство до надвигающихся майских праздников. Педагоги сначала говорили правильно и возмущенно. Ребята вяло оправдывались. Но вдруг их родители пошли в атаку.
– Наконец хоть один человек сказал правду, – кричала мамаша самого тупого парня в классе. – Тут что, больница? Мой ребенок должен это терпеть и видеть?! Мы – нормальные люди и не дадим своих детей в обиду. Напишем куда надо, что школа устроила тут дурдом.
И пошло-поехало. Преподаватели вопросительно смотрели на директора Екатерину Васильевну, дородную даму с халой на голове. Она уставилась в стол перед собой. Некоторые из этих родителей платили больше других по всяким школьным нуждам. Ребята оживились. Опять началась потеха. Мама Павлика встала и вышла. Было самое время заполнить паузу Элиной. Ее позвали к столу педсовета.
– Из того, что я сейчас здесь услышала, – ровно сказала она, – меня удивили два слова: «человек» и «люди». Не вижу здесь таких. Вы подонки, – она посмотрела на ребят, которые под ее взглядом как-то прижухли, затем храбро встретилась с застывшими взглядами взрослых. – Петр Петрович должен быть уволен. Эти мои одноклассники-фашисты должны быть отчислены. Я хочу учиться с самым добрым, умным и беззащитным человеком в классе – Павликом Ильиным. И буду за это бороться.
– Ты что себе позволяешь, Гордеева? – выпалила наконец директор. – Ты мне команды будешь давать: кого увольнять, кого отчислять? Смотри, как бы тебя не отчислила. Ответишь в любом случае за такое хамство.
– С удовольствием отвечу, – сказала Элина. – А отчислить меня попробуйте. Вы же на каждой встрече говорите нам о том, что надо говорить правду. За правду отчислите?
…Затем было несколько дней кошмара. Родителям Эли без конца звонили другие родители, какую-то жалобу на нее писали, директриса вызывала маму, а в школу на скандал слетелись журналисты. Приехало телевидение – брать интервью у ребят, учителей и Эли. Она произнесла четыре слова, твердо глядя в объектив своими такими не детскими глазами:
– Это дискриминация. Это преступление.
Только эти слова и яркая внешность Эли запоминались в путаном и тусклом контексте. Их растащили другие газеты и каналы в геометрической прогрессии. В результате были уволены не только Петр Петрович, но и директор. Ребята, замешанные в плохой истории, перевелись в другие школы сами. Но Павлик уже не смог вернуться. Он вскоре умер. Дистанция между Элей, старостой, избранной классом, и этим классом стала заметной невооруженным глазом.
…Ночью Эля строго рассматривала темноту и тишину. Она думала о том, что утром нужно позвонить Сергею и попросить его привезти ей обильное питье. Или самой купить, а потом позвонить Сергею. Встала она рано утром. Приняла горячий душ, выпила чашку крепкого кофе, надела черные брюки, черный свитер и поехала на кладбище попрощаться с Гришей. Нашла его могилу, положила к памятнику темно-красные розы. Поговорила молча с Гришей на фотографии. Хороший памятник поставила ему Света. А ведь бросил Гриша именно ее, женившись на Нине. Если бы это не произошло, возможно, у них был бы ребенок, возможно, Гриша был бы жив, а Света точно была бы счастлива. И страшные «молитвы» Нины не находили бы кроткую Гришину душу. Если бы это не произошло.
Домой Эля вернулась опять с температурой, не зашла в магазин, не позвонила Сергею. Упала без сил на кровать, провалилась в тяжелый сон, брела по его узким дорожкам, искала Гришу, Свету, Павлика Ильина… Оглянулась на голос и увидела Игоря Валентиновича, нового директора своей школы, учителя физики. Проснулась от телефонного звонка, номер был незнакомый.
– Элина Леонидовна? Это говорит консьержка дома Сергея Андреевича. Мне ваш номер сказала его бывшая жена. Они с сыном на связи по другому аппарату. Валерия Николаевна спрашивает, не у вас ли Сергей Андреевич. Они не могут до него дозвониться со вчерашнего вечера. Телефон отключен.
– Позвоните ему в дверь, – удивленно сказала Элина.
– Так нет его. И машины нет. Я уже смотрела. Они звонят мне не первый раз. Так не у вас?
– Нет.
Как-то странно. Сергей не имел привычки отключать телефон. Он и оставаться на ночь у друзей не любил, даже если играл в шахматы за полночь. Тем более его бывшая жена с сыном звонят ему из Америки очень часто. И всегда нужно что-то срочное. Валерия в своем репертуаре: поговорить с Элей через консьержку.
Эле она позвонила два года назад, через несколько месяцев после их с Сергеем встречи.
– Элина Леонидовна? Говорит бывшая жена Карева.
– Здравствуйте, Валерия.
– Очень тронута тем, что вы знаете мое имя. Могу задать вам вопрос?
– Конечно.
– Прежде чем заниматься активной вербовкой моего сына в ваш МИФИ, вы не могли спросить у его матери, хочет ли она этого?
– Интересная постановка вопроса. Дело в том, что я первый раз об этом слышу. И я в институте всего лишь аспирантка. Так что ни мотива, ни возможности для вербовки у меня нет. А…
– Откуда у меня ваш телефон? Не от Сергея. Легко узнала в вашей аспирантуре, о вас уже давно говорит пол-Москвы.
– Могу я вам чем-то помочь?
Валерия издала короткий смешок и разъединилась. Когда Сергей приехал к Элине, она спросила у него, поступает ли его сын в МИФИ. Сказала об этом звонке. Сергей улыбнулся.
– Лера любит поиграть в сыщиков-разбойников. Никита на самом деле хочет поступать к вам. И я на самом деле говорил с деканом факультета, который он выбрал. Хотя, если честно, сомневаюсь, что он потянет.
Никита и не потянул. Не набрав проходного балла, решил, что больше не хочет в МИФИ, сейчас учится и живет с Валерией в Америке. Сергей постоянно включен в решение каких-то их вопросов. Что значит, не мог заблокировать телефон. И что это? У него, конечно, не один номер. Но они, видимо, проверяли. Эля все же позвонила по очереди по трем номерам – везде вне доступа. Домашний не отвечает. Его друзьям Валерия, конечно, уже тоже позвонила. У Элины, правда, есть только один номер постоянного противника Сергея по шахматам, но она ему никогда не звонила. Но Валерия, наверное, сама с ним связалась. Элина нашла в журнале вызовов звонок консьержки, позвонила по нему. Ничего нового. То есть человека нет практически сутки. А он каждое утро в восемь часов обязательно садился за компьютер работать. Всегда, без выходных. Как звонят в поисках информации о ДТП? Элина вспомнила, что есть один аспирант, который знает, как звонят. Нашла его, сказала фамилию Сергея, номер его машины. Через полчаса он ей перезвонил. Нет информации.
– Спасибо, – ответила Эля. – Нет информации – это не значит, что ничего не случилось. Это значит, что данные такие отсутствуют. Пока. Слава, будь другом. Звони им время от времени. Я не слишком тебя обременяю?
– О чем разговор. Друг моего друга – мой друг.
Теперь нужно проверить хронику происшествий на всех новостных ресурсах и там, где новости появляются до или вместо новостных ресурсов. Фейсбук, ютуб, блогеры… Известный человек пропал.
Через несколько часов Эля настолько отчаялась, что пошла в аптеку, купила каких-то лекарств, несколько пузырьков валерьянки. Там же наконец вспомнила и насчет обильного питья, увидев бутылку с минералкой. Принесла домой, на кухне сразу глотнула несколько таблеток, плеснула в рюмку половину пузырька валерьянки, поморщилась и выпила. Минуту чувствовала себя оглушенной, как мартовская кошка, но потом пошел все же обратный от кошкиного эффект. Колени ослабели. Просто упала на кровать. Закрыла глаза и сразу увидела сцену своей внутренней экранизации романа Сергея. Того самого романа, в котором она почему-то сразу увидела себя, а Сергея еще даже не знала. На богатом ложе в пустой комнате – обнаженная рабыня. Ей приносят еду, фрукты и вино. И каждый день приходит купивший ее влюбленный властелин. Он не хочет брать ее как рабыню. Он долго и мучительно ее ласкает, вызывая страсть. Он хочет, чтобы страсть была настолько неукротимой, чтобы она сама попросила о любви. И рабыня его желает, изнемогает, но даже для спасения жизни не смирит гордыню, будет бороться и с ним, и с собой. Это страшное слово «порабощение»… Это фобия. Это причина тяжелейших отношений с мужчинами. Или наоборот: они причина фобии. Второе вернее.
…После увольнения Екатерины Васильевны в школу пришел удивительный директор – Игорь Валентинович, он же преподавал у старшеклассников физику. Еще до того, как он вышел на работу, у кого-то появилась информация о нем. Бывший летчик, которому удалось посадить самолет во время аварии в воздухе. Он сделал это так, что никто не пострадал. Кроме него. Была контузия, его вылечили, но к профессии вернуться уже не смог. Окончил экстерном физический факультет пединститута. Страсть к физике, вероятно, и стала его спасением. Все ждали какого-то героического, седого ветерана в кителе с орденами. А потом увидели в окна, как он выходит из машины и идет к школе. Ахнули. Молодой мужчина, среднего роста, широкоплечий, с очень яркими голубыми глазами на смуглом лице. Он был в красивом сером костюме, шел легко и свободно.
Уроки Игоря Валентиновича стали следующим потрясением. Он не держал обязательную схему урока. Столько минут опрос, столько объяснение новой темы, столько проверка пройденного. Игорь Валентинович мог все время урока увлеченно делиться с ними смыслом очередной страницы скучной для многих физики, как будто она была его личным открытием. Или только вызывать учеников, чтобы оценить, насколько они вовлечены в тему. Ему было просто интересно. Иногда не ставил оценок, чтобы это не мешало самовыражению ребят. И предмет скучным уже никому не казался. Элина тоже открыла физику для себя. Тем более что быть актрисой она уже не хотела. Расхотела после истории с Павликом Ильиным. Появилось отторжение перед необходимостью повторять выбранный не ею текст, выполнять чьи-то команды: «Работаем», «Мотор!», «Allez!».
Она, конечно, и стала любимой ученицей Игоря Валентиновича. И он, эмоциональный, открытый человек, очень быстро перестал скрывать свою откровенную влюбленность. Ничего особенного. Просто реакция на ее присутствие, его взгляд, голос, который менялся, когда он произносил ее имя. Учитель поступил интуитивно верно. Ничего лишнего. Просто мог войти в класс в день ее рождения с огромным букетом белых роз, сказать очень красивые слова. Он и другим ученицам дарил цветы в день рождения, а мальчикам какие-то интересные книги, но все понимали, что с Элей другое. А то, что откровенно и не скрывается… За чем не нужно охотиться, подглядывать и подсматривать – перестает представлять интерес для окружающих. Встраивается в разряд привычных вещей. И только родственница Нина всегда оказывалась рядом, когда Игорь Валентинович разговаривал с Элей в коридоре, в своем кабинете с открытой дверью. Говорил, как правило, об олимпиадах, к которым ее готовил.
Незадолго до летних каникул в выпускном классе появился новенький. Приехал из Приморья с родителями в Москву. Все заметили, что он до смешного похож на их директора. Голубые глаза, смуглое лицо, крепкий, коренастый. А Элина поразилась его сходству с ее идеалом красоты – Аленом Делоном. Через несколько дней Саша догнал ее на улице после уроков, проводил до дома. Так начался ее школьный вальс любви. Опять появилось это ощущение счастливого ожидания, только шагнуть из снимка как раз и не хотелось. Но она стала готовиться к этому снимку. У Саши – выпускной вечер. Элине заказали очень красивое платье у маминого знакомого дизайнера. Платье было летящим и воздушным – из тонкого шелка в крошечных незабудках. Элина решила отрастить волосы, чтобы добиться верного эффекта. У нее получилось. Темно-русые волосы с рыжеватым отливом легли красивыми волнами на плечи. Она так и приходила в школу, с такими волосами. Но однажды после уроков к ней подошла классная руководительница и сказала, что ее вызывает директор. Это было странно, потому что Игорь Валентинович в принципе никого не вызывал с помощью посредников. Если ему нужно было с кем-то поговорить, он заходил в класс сам. Школьники очень ценили его демократичность.
Эля вошла в его кабинет, он стоял у своего стола. Когда она вошла, Игорь Валентинович закрыл за ней дверь. Сесть не предложил. Они стояли. Директор сказал:
– Элина, преподаватель химии считает, что приходить с такой прической на ее урок просто опасно. Там лаборатория.
– Хорошо, не буду так приходить к ней.
Элина не удивилась, что «евдошка», как любовно называли истеричную Евдокию Ивановну ученики, не сказала об этом ей, а побежала к директору.
– Да, – кивнул Игорь Валентинович. И впервые подошел к ней очень близко. И посмотрел так измученно.
Это было все, что произошло. Если не считать приоткрывшуюся дверь, в которой мелькнул острый нос Нины. И когда Эля вышла, то увидела, как Нина что-то быстро говорит Саше, который всегда ждал Элю. И это тоже в тот день было все, что произошло. В июне Эля пришла на Сашин выпускной уже в качестве всеми признанной невесты. Ей до восемнадцати оставался год. Саша летом должен был поступать в МАДИ.
Саша поступил. Виделись они ежедневно. Просто… Просто все пошло не так. Родителям Эли и ее бабушке уже давно было ясно, что это катастрофа на ее пути, западня, из которой надо выбираться. Это было совершенно очевидно и самой Эле. Ее жених постоянно боролся с собой, чтобы, образно говоря, не водить ее на поводке и в ошейнике. Она не могла спокойно ни смотреть по сторонам, ни говорить с кем-то. Да и с ним… Он ее постоянно в чем-то уличал. Ее жених оказался тяжелым психопатом, и школьный вальс уже не скрывал этот факт под своим сверкающим и заманчивым покрывалом первой любви. Эля понимала, что нужно бежать, а ноги были еще к побегу не готовы. И сердце не настолько закалилось. Она его жалела. Она скучала. Она привязалась и привыкла к его теплым рукам, твердым губам, к его красоте. А он начинал смотреть враждебно уже и на ее родителей. Бабушка так переживала, что, может, из-за этого обострилась ее астма. Она умерла. Никто не говорил, что из-за этого, конечно. Все так думали. Эля убрала со стола фотографию Сашиного выпускного вечера. Они там в центре, как на свадьбе, но только на снимке видно, какой у него тяжелый взгляд исподлобья.
Год стремительно помчался, как автомобиль, у которого отказали тормоза. А Саша каждый день напоминал о том, что, как только Эле исполнится восемнадцать, они понесут заявление в ЗАГС. Его абсолютно безмолвные родители никогда ни в чем ему не перечили. И это должно было Элю насторожить.
Ее выпускной вечер был очень красивым, печальным, каким-то душераздирающе теплым. Она была еще красивее, чем на Сашином вечере. Платье было строже и элегантнее. Она выбрала цвет чайной розы. Импульсивно, интуитивно выбрала. Потом подумала, что желтый цвет – цвет разлуки. Она была готова… Почти. Саша подобрал костюм и рубашку в тон ее платью. Он умел и любил красиво одеваться. Их пара была хороша до рези в глазах. Кто бы подумал, что Эле больше всего хочется сделать шаг назад? А еще лучше – шагов десять. К счастливой и уверенной в себе – звезде детского сада номер сто.
Мама с папой унесли домой Элину золотую медаль. А в огромном зале выпускники уже заказывали организаторам музыку. Танцы начинались и должны были закончиться школьным вальсом. Потом все собирались в Серебряный Бор: плавать на лодках, гулять и встречать рассвет.
Игорь Валентинович стоял тут же, в зале. Смотрел на всех, улыбался. Потом к нему подошел охранник, что-то пошептал. Он на минуту задумался, вдруг рассмеялся и подошел к Эле.
– Можно на минутку, Элина?
Они вышли в коридор, и он сказал:
– У ворот стоит Вася Некрасов с букетом. Просит, чтобы ты вышла, взяла.
Эля тоже рассмеялась. Вася Некрасов – детдомовец и главный хулиган района, – приходил к ней таким образом не один год. Просто шел сзади. Иногда они перебрасывались парой фраз. При Саше переходил на другую сторону улицы и шел параллельно. И тут – такой шикарный жест. «Некрасов» – это была его кличка. Почему-то так. Возможно, за поэтические чувства.
Эля с Игорем Валентиновичем подошли к воротам, охранник открыл. Вася торжественно вручил ей огромный букет, насмешливо посмотрел на охранника и директора.
– Вы для меня ОМОН не вызвали?
– А надо, Вася? Из уважения? – спросил Игорь Валентинович.
– А то!
– Но я тебя на самом деле уважаю. Рыцарь ты у нас.
Утром люди обнаружат, что цветы были срезаны со всех газонов. Эля оставила букет в школе. А от ворот они шли медленно. Игорь Валентинович сказал:
– Ты приходи в школу. Не забывай.
– Конечно, – Эля вдруг вспомнила. – Но у меня же в августе день рождения. Мы всегда приглашаем весь класс. Придете?
– Конечно.
– Приходите с женой, мы будем ждать. Я обязательно позвоню, если вы будете в Москве.
– Буду, раз позвонишь.
Так они простились. Он больше не был ее директором, она больше не была его ученицей. Он подарил ей настоящую мужскую влюбленность и открыл для нее дело жизни. Казалось бы, так повезло, но почему же так грустно.
В Серебряном Бору Саша быстро увел ее от всех остальных. Они поплыли на лодке только тогда, когда другие уже скрылись. Саша втащил лодку на пляж. Они пошли в глубь леса. Целовались. Мучительно. Он не мог себя сдерживать. И это преодоление рождало в нем звериную ярость. Эле иногда казалось, что он начинает в этот момент ненавидеть и себя, и ее. Она даже подумала, может, пусть… Может, ему так будет легче. Перед тем как расстаться. Она уже думала о нем исключительно как о нездоровом и, в общем, близком человеке. Но он смотрел на нее подозрительно. Она поняла. Он ее начинает ненавидеть за порочность. А себя за то, что он хочет ее, такую порочную. Она предложила просто посидеть в лодке. Сняла туфли, опустила ноги в воду. Саша бросился их целовать, потом поднял к ней лицо, оно было залито слезами. Только в первый раз эти его мгновенно проливающиеся слезы показались ей проявлением редкой души. Со временем стало ясно, что это очень близко к жестокому диагнозу.
Утром он привел ее домой. Мрачно, исподлобья посмотрел на маму с папой и ушел, сказав, что вернется вечером.
Он не сумел дождаться ее совершеннолетия. Возможно, почувствовал, что Эля отдаляется. Хотел закрепить свои позиции. Это случилось в квартире его родителей, когда тех не было дома. Это было ужасно. Она не сопротивлялась, а он все равно насиловал. Эля в панике думала, что ни один зверь не бывает так груб со своей самкой. Так груб и почти безумен. О ней он не подумал…
И после этого они продолжали встречаться. После этого порядочной и нежной девушке практически невозможно совершить резкий поступок. Мама все поняла. У них дома воздух застыл. Это был почти страх. Или без почти. Они существовали в оккупации. Но родители готовились к Элиному дню рождения, она занималась для поступления в МИФИ.
День рождения наступил. Мамин дизайнер сшил Эле необычное платье, что-то в стиле барышня-крестьянка. По бежевому фону прекрасного сатина – голубые розы разной величины в произвольном порядке. Платье плотно облегало ее фигурку, длина до щиколотки, воланы из тонкого бежевого шитья спускались от плечевых швов и встречались под грудью. Это выглядело как перевернутое сердце… Мама смотрела в окно, как по двору к их дому шли красивые ребята и девочки с цветами, и плакала. Наверное, они больше так не соберутся. У всех свои планы. Влетела Нина в красном в горошек, чмокнула Элю, оглядываясь по сторонам, кто тут есть. Пришел Саша, обнял Элю по-хозяйски, на всех посмотрел исподлобья.
Было весело. Сначала посидели за столом, на котором мама сразу поставила все блюда, даже выпечку. Она так всегда делала. Пусть в праздник дети выбирают угощения в любом порядке. Папа принес из холодильника шампанское. Мальчики радостно начали открывать. Все с удовольствием возвращались в детство, вспоминали излюбленные шуточки, смешные истории, хохотали от любой ерунды.
Позже всех позвонил в дверь Игорь Валентинович. Он был с женой, милой, улыбчивой женщиной. Игорь Валентинович держал белые розы, жена коробку с подарком. Элина мама впустила их в прихожую и крикнула дочери и мужу:
– Эля, Леня, смотрите, кто пришел! Встречайте.
Эля выбежала… И возникла такая невероятная ситуация. Игорь Валентинович от потрясения уронил на пол цветы и бросился к ней. Он прижал ее к себе и поцеловал в губы на глазах жены и Элиных родителей. Он, как всегда, был просто откровенен. И ему нечего было скрывать. Он целовал не желанную женщину. Он прощался с последней любовью. Благодарил ее, как родную девочку. Она стала взрослой и совершеннолетней, она перестала быть ученицей, ребенком. Они прощались. Все так и поняли. И вдруг… Саша влетел к ним смерчем. Он кричал срывающимся голосом страшные вещи. Настолько страшные, что Эля после ужасного оскорбления чуть не потеряла сознание. Она вцепилась в руку Игоря Валентиновича и почувствовала, как эта рука собралась в кулак. В это время Саша орал в лицо ее папе:
– Ты, жирный кабан, ты свою дочку под всех подкладываешь?
И тут Эля успокоилась. Она жестом остановила папу, мягко отстранила от Саши Игоря Валентиновича. Она даже улыбнулась Саше, а когда он посмотрел на нее недоуменно красными, воспаленными глазами, сказала тихо:
– Вон. Вон из моей жизни. Никогда не хочу тебя видеть. Запомни как следует: ни-ко-гда. Мама, открой, пожалуйста, этому человеку дверь.
Мама открыла дверь дрожащими руками. У Саши запрыгал подбородок, потекли несчастные сумасшедшие слезы. Элина отвела взгляд. «Умри, – сказала она своему перевернутому сердцу. – Лучше умри, но не вздумай его жалеть». За этой мизансценой с открытым от любопытства ртом наблюдала Нина.
А потом снаряды падали рядом. Сколько бы ни проходило лет, на тех событиях задерживаться нельзя, только назвать и бежать… Саша, выскочив из ее дома, купил бутылку водки, выпил ее, доехал на такси до набережной и прыгнул вниз. Упал на опоры. Переломы, повредил позвонки, разбил голову. Долго лежал в больнице. Эля истязала свою душу, убивала сердце, чтобы умерла эта невыносимая жалость, которая никак не хотела ее оставлять. Она знала: он там ждет только одного, чтобы она пришла. Но этого делать нельзя. Иначе все под откос. Папа начал болеть. Игорь Валентинович постарел и поседел. Он винил во всем себя. Через два месяца Эля сделала аборт. Сашины родители продали квартиру, переехали в Подмосковье, привезли после больницы сына туда. И все годы Эля ждет очередного страшного известия. Переломы и травмы прошли, но этот мученик горит в своем аду. Институт он окончил, но работать не смог. У него инвалидность. И об этом думать нельзя. Но памяти не запретишь видеть сны. Яркие и травматичные сны, как этот, под валерьянкой. Эля открывала глаза и вновь крепко их зажмуривала.
Потом пошла не жизнь, а физика и критерии, по которым надо держать дистанцию, чтобы не попасть в рабство. За ней ухаживали, она иногда с кем-то встречалась. Но все время была настороже. Она боялась не того, что в ком-то к ней вернется Саша. Эти симптомы она узнает издалека. Она боялась себя. Того, что так ослабеет, что вновь ноги не будут готовы к побегу. И в этом смысле встреча с Сергеем стала очень большой опасностью.
Звонок.
– Привет, Эля.
– Слушаю, Слава.
– Конкретной информации нет. Но есть такая, она еще не расшифрована. Массовое ДТП на Минском шоссе. Твой Карев не мог поехать за город?
– На Минское – мог. Именно туда. У него там друзья в Довиле. Что за ДТП?
– Провал грунта на обратке. Какие-то машины влетели, какие-то уже вытащены, кто-то налетел на стоящие машины. Тогда жди.
– Но Сергей перестал отвечать на звонки вчера!
– Так вчера это и началось. МЧС и дорожная служба еще не справились. Эля, это просто информация, с которой можно работать.
– Как это может быть, чтобы до сих пор не исправили?
– Как это бывает в последнее время. Прорыв труб с горячей водой, обвал на семь метров в глубину, проем – метра три диаметром. В провал влетели три машины. Люди вроде живы. Все, что узнал. Это то, что уже есть в новостях.
– Да. Какой километр?
– На девятом. Ты же не поедешь?!
– Нет, конечно, я только посмотрю по Интернету.
Через двадцать минут она уже ехала в сторону Минского шоссе. Через три часа возвращалась в Москву. Там был кошмар и ужас. Эвакуаторы растаскивали машины, людей развозили «скорые». Получить какую-то информацию удавалось с неимоверным трудом. Только новых машин, на которых приехали люди с той же целью, что и она, был не один десяток. Но, в общем, результат такой. Машины Сергея не было и нет. Элина въехала в свой двор. Опять набрала по очереди все телефоны. Все то же. Она поднялась в квартиру, долго выдыхала впечатления в кресле в прихожей. Потом смывала их же под горячим душем. В кухне потрогала ладонью лоб и щеки, послушала пульс. Ну, вот. Нашлось средство от температуры. И ее больше нет. Эля приготовила большую чашку крепкого кофе, достала из холодильника свой НЗ. Им оказалась вскрытая упаковка нарезки мылопластилина под гордым названием «сыр». Понюхала, лизнула, бросила в ведро. Посмотрела в окно. А день закончился. А ночь вынести невозможно. Эля влезла в другие джинсы, толстовку и спустилась к машине. Она ехала на Тверскую. Вышла у дома Сергея. Посмотрела на темные окна его квартиры. Позвонила консьержке.
– Это Элина. Я здесь. Откройте, пожалуйста. Войду – посмотрю, может, что-то прояснится. Вдруг записка мне.
– Да, Элина. Хорошее решение. Я сейчас открою вам домофон, мне провели общий в квартиру. Я у себя дома, у меня в это время обязательное горячее блюдо. Буду на месте через полчаса.
– Неважно. Я посмотрю и уеду. Если что-то выяснится, позвоню.
Она вошла в подъезд, поднялась по широкой лестнице на третий этаж. Здесь жили люди-невидимки. Она за два года ни разу не видела соседей Сергея. Открыла своим ключом входную дверь его квартиры. Его темной квартиры, которая вдруг крепко обняла ее его руками. Только после этого он включил в прихожей свет.
– Как ты мог? Ты все время был дома?
– Представь себе. Поставил машину в гараж и пришел сюда пешком, когда консьержка ушла есть свое очередное горячее блюдо.
– Но как ты мог? Тебе звонили жена и сын. Я ездила на Минское шоссе искать твое тело в жутком ДТП.
– Бывшая жена и Никита пережили? Ты рада, что нашла мое тело не там?
– Как ты мог?
– Девочка, ты становишься однообразной. Пойдем, я тебя покормлю. Я тебе все объясню. Ты же похудела и, похоже, еле стоишь на ногах.
Когда Эля выпила вина, проглотила кусочек чего-то вкусного, не отвлекаясь на мысль о том, что это, Сергей произнес, стоя перед ней, как на лекции:
– А теперь скажу о том, чего я больше не мог. Я не мог больше биться лбом о стену твоей придуманной дистанции. Не мог ждать, позвонишь ты сама или нет. Чтобы после твоего звонка опять биться лбом о ту же стену. Я вообще больше не хочу ждать. Я хочу, чтобы ты приходила сама. Чтобы ты пришла сама. Совсем.
– Да, ты хороший писатель. Ты написал такой ужасный сценарий порабощения. Только ты и мог придумать образ рабыни с гордыней королевы.
– Но ты взрослая женщина, Эля. Ты давно королева. В данном случае королева моей судьбы. Это больше, чем звезда детского сада номер сто. Поверь мне. Давай убегать не друг от друга, а вместе – от твоего детского страха порабощения. Какое порабощение? Я люблю тебя. Да и ты любишь меня, если поехала на жуткое ДТП. Иди ко мне быстрее.
– Иду, – шепнула Эля, обняв его за шею. – Ничего случайного не бывает. Судьба – такая же маньячка, как ты. Она любыми путями возвращает человека к тому, от чего он бежит. Я, кажется, тоже устала от дистанции.