Катино сердце
Ах, боже мой, как много птиц,
А жизнь всего одна…
Иосиф Бродский
Нине всегда не хватало как минимум пяти-шести часов в сутки. Так получалось по ее расчетам. По ее точным расчетам. Она в принципе была очень точным человеком. Дела на следующий день у нее значились под порядковыми номерами. Важность определялась объективной важностью и срочностью дела, а не близостью к ее, Нины, интересам. То есть мероприятия по спасению попавшей в беду соседки или поискам чужой собаки были перед работой и, разумеется, перед необходимостью сходить в магазин.
Но в этот субботний вечер она обнаружила, что нарушила собственную главную заповедь: главнее главного – питание и лечение своих животных. У нее обитало три собаки и две кошки. У всех разнообразное и сложное меню с первым, вторым и третьим блюдами. И если какой-то компонент закончился, они могут вообще отказаться есть. А закончилось – ни много ни мало, – основное, то есть мясо. Казалось, морозилка была им забита и вдруг как-то оказалась пустой. А интернет-доставка до понедельника не работает. В магазин уже не выскочить: у Нины сейчас работа по электронке с одним дипломником, потом приедет клиент за консультацией по семейным отношениям, потом другой дипломник, потом… В общем, всего и не перечислить. До утра она из дома не выскочит. А собаки и кошки подошли к мискам с сухим кормом без мяса, синхронно подняли на нее недоуменные взгляды, поняли, что она не ошиблась, и ушли. Трескают они этот корм с восторгом, когда он не одинок. Еще и добавки просят. Самый дорогой вообще-то. «Wolfsblut». Но питомцы при всем хорошем к Нине отношении строго блюдут свои права. Нина поняла, что выносить осуждающий взгляд сибирской кошки Аси не сможет, и позвонила соседке Кате из соседнего подъезда, хозяйке шоколадного таксера Рики, пылкого, впечатлительного и артистичного. Катя как раз не самый точный человек, она актриса, так что Рики в нее, но она никогда не забывает обеспечить его пропитанием с запасом. Рики не станет строить осуждающие глазки, он сразу начнет вопить на всю Москву. Так они и познакомились. Нина услышала душераздирающие вопли собаки, вычислила квартиру и позвонила в дверь, чтобы разоблачить очередного садиста-душегуба, истязающего животное, а дверь открыла прелестная девушка, рыжая, с зелеными глазами, с яркими веснушками на носу. Девушка почти плакала:
– Вы из-за Рики? Это ужас. Ему не понравилось мясо, которое я купила на рынке.
С тех пор Катя всегда покупала разное мясо, с большим запасом. И то, что Рики уже забраковал, откладывала отдельно, вдруг кому-то понадобится. Конечно, для маленького Рики, песика размером с большую крысу, сделать запас легче, чем для трех лосей и двух тигров. Меньшая по размеру кошка Нины была больше Рики.
– Катя, – сказала Нина, – выручай. Я совершила преступление. Забыла заказать мясо своим гаврикам. До утра уже мне не выскочить. Что-то есть?
– Да. Есть сердце говяжье. Целое, правда, небольшое. Ну, и те кусочки, которые Рики не стал. До утра вам хватит. Сейчас принесу.
Катя принесла мясо через десять минут.
– Я там еще положила кусочек легкого. У меня много.
– Спасибо тебе. Вот выручила так выручила.
Нине показалось, что Катя бледная и грустная, но уже звонил клиент по психологии семейных отношений. Потом спросит у Кати, как дела. Девушка перешла из ТЮЗа во взрослый театр с тяжелыми отношениями, конечно, ей трудно.
Катя ушла, Нина положила в кастрюлю сердце, залила водой и поставила варить. Левой рукой она держала телефон у уха, договариваясь с клиентом. В дверь позвонили. Нина извинилась перед клиентом, пообещала, что перезвонит, и открыла. На пороге стояла соседка Лида, худая, желчная и болезненная женщина. Нине всегда казалось, что с ней что-то не то.
– Нин, дай три тысячи до понедельника.
– У меня деньги только на то, чтобы завтра купить животным еду. Извини. Я вот варю сейчас Катино сердце.
– Чего?
– Сердце Катя принесла.
– Совсем вы чокнулись, собачники, тьфу. Люди для вас ничего не значат.
Нина придержала свою дверь, чтобы Лида ею не шваркнула, как собиралась. Задумчиво посмотрела в сутулую спину соседки. «Что-то не то», – это она с собой деликатно обозначала явную алкогольную зависимость Лиды. Деньги у Нины были, но она не то чтобы не хотела спонсировать пагубную страсть, просто знала, что Лида никогда не возвращает.
Мир и порядок в семье были восстановлены. Пушистые дети простили свою непутевую человеческую мать, поели, поблагодарили Нину по очереди, поиграли друг с другом и пошли спать. Нина даже успела убрать свой кабинет, самую чистую и красиво, уютно обставленную комнату в квартире. Там она принимала посетителей для консультаций по психологии семейных отношений. Нина быстро и четко протерла до блеска свою приемную. Поставила в вазу из бордового стекла ветку срезанной во время прогулки с собаками черемухи, надела чистые и яркие наволочки из атласа на диванные подушки. Если бы она так убирала всю квартиру ежедневно, то за этим проходил бы весь день. Больше ни на что времени бы не осталось. Мысленно Нина извинилась перед собаками-кошками: сюда им путь был заказан. Нарушение прав собственника, конечно, и вообще прав. «Но, детки, нам же надо есть, – объяснила им Нина, – а для этого приходится дурить людей, которые думают, что у нас так везде. И это заблуждение помогает им строить свои супружеские отношения. Не всем кажется, что это здорово: прийти к психологу, уйти по уши в вашем меху».
…Симпатичный молодой мужчина в костюме, по которому не перепутаешь его профессию ни с какой другой: это бизнесмен, – старательно обдумывал то, что услышал сейчас от Нины. На его широком лбу появилась резкая, напряженная морщина, как будто он наперед просчитывал размер упущенной выгоды.
– Я, конечно, все понимаю насчет того, что без труда, как говорится, ни черта. Но… Знаете, я пашу как вол. Обеспечиваю семью, никто ни в чем не нуждается. И вот я прихожу домой – отдохнуть до утра… И что? Вторая смена?
– Да, слова «работа», «труд», конечно, сложны даже на слух для человека, который как раз знает, что такое работа и труд. Я легко могла бы заменить эти два слова другими, более ласковыми: «активный отдых», к примеру. И вам бы было приятнее об этом поговорить, и рекомендации тоже соответствовали бы этим словам. Но дело в том, что «душа обязана трудиться». И это не значит, что человек обречен на каторжное существование. Это значит, что человек участвует сознательно, творчески, с вдохновением в том, что создал, в принципе, сам. Вы ведь взяли на себя труд – пойти с этой, одной женщиной в ЗАГС, заработать на общую квартиру, машины? Вы взяли на себя труд и хлопоты по появлению на свет вашего продолжения? Не такой уж тягостный труд, не правда ли? Более того, во имя его вы и пошли пахать как вол, по вашему выражению.
Клиент, похоже, что-то вспомнил, от чего морщинка разгладилась, глаза потеплели, «упущенная выгода» явно перестала его терзать.
«Вспомнил труд по появлению потомства», – констатировала про себя Нина.
– То есть моя душа будет трудиться, а ее продолжать дуться по любому поводу вместе с обладательницей? – с улыбкой спросил он.
– Вот в этих «любых поводах» надо бы разбираться вместе с вашей супругой. Да, конечно, она тоже обязана взять на себя труд и что-то проанализировать. Без нее вряд ли у нас получится. Дело в том, что вы можете даже не догадываться, в чем дело. Сказали, к примеру, неловкую шутку и тут же о ней забыли. Ну, допустим: «Ты сегодня похожа на хромую тетю Зою, которая торчит у подъезда», ушли на работу, а она весь день смотрит в зеркало, ищет тетю Зою для сравнения, с подозрением встречает вас… Плохое настроение, нет желания сотрудничать с вами ночью…
– Смешно, – сказал парень. – Я недавно что-то сказал такое. Только у нас глухая баба Маня.
После консультации Нина заглянула в холодильник с надеждой: вдруг там что-то завелось и для нее. Убедилась в том, что бутылка молока и батон нарезного потомства не произвели. Выпила с удовольствием кружку молока, даже хлеб в кои-то веки показался вкусным. Возможно, дело в долгой разлуке. Нина редко в последнее время покупала хлеб: не есть съедобен. Позвонил сосед:
– Нин, это Михаил из четвертого подъезда. Слушай, пришел с работы, вышел на балкон покурить, а у меня там белка разродилась. Делать-то что?
– Растить бельчат, Миша, раз уж так повезло. Что тут еще поделаешь? Ты же знаешь, не тот отец, который, грубо говоря, родил, а тот, который воспитал. А биологический папа тоже у тебя на балконе?
– Сейчас она одна с дитями, но подлец вроде заглядывал. Слушай, не зайдешь? Я боюсь туда выйти. Вдруг расползутся, а я наступлю.
– Сразу не расползутся. Но надо, конечно, все там устроить по-человечески. У тебя тряпки, коробки, миски-блюдца есть?
– Миски-блюдца найдутся. Коробку от принтера еще не выбросил. А тряпки… Это мне искать, не знаю.
– Ладно, приду. Посмотрю только в Интернете, что надо семейству белок из еды и все такое…
Из квартиры Миши Нина вышла удовлетворенная. Сделали они маме-бельчихе и трем ее деткам отличную палату для новорожденных в ящике из-под принтера. Она потом из-под Мишиной полки сама туда детей перенесет. Нина притащила еще одну коробку, тоже внутри благоустроила, разрезав простыню из нового комплекта белья.
– Через месяц мамашка перейдет одна сюда. Они так начинают приучать детей к самостоятельной жизни. Ну, и мужа там она будет принимать. У белок иногда всю жизнь один муж, – объяснила она Мише.
Все помыли, в мисочки налили молока, Миша насыпал орешки, он эту белку давно кормил, она не случайно так ему доверилась. Нина положила и кусочки мелко нарезанного сердца. Белка кормит. Ей надо сейчас мясо. Белка отнеслась к их благоустройству как к должной заботе о матери. Бельчата, крошечные и голенькие, меньше мышат, наверное, вздрагивали под мамой, привыкали к этому свету, в котором им суждено быть пушистыми красавцами и красавицами, летать по веткам, любить, играть и смеяться. Мама у них заботливая, умная. Выбрала балкон именно Миши, который из-за своей доброты никак не женится. Нет времени на любовь, пытается всех пережалеть.
Нина вернулась домой, пора выходить на связь со своим дипломником. Он – сова и, если говорить совсем честно, – полная дубина. Общаясь с ним, Нина постоянно вспоминает нянечку из интерната для умственно отсталых детей, где Нина проходила практику. Няня иногда смотрела на кого-то с недоумением и говорила: «Совсем мало ума».
Богатые родители дипломника вышли на нее по рекомендации в принципе с одним предложением: написать за него дипломную работу, выбрав на свое усмотрение тему. Плату предложили очень достойную. И если бы она согласилась, то все давно уже было бы готово. И ночи не пришлось бы тратить на человека, который, пытаясь принять и сразу оттолкнуть тягостную для него информацию, по другому компьютеру в это время играет, похоже, на деньги. Но Нина отказалась, сказала, что бессмысленную работу не делает.
– Я – кандидат наук. Имела множество возможностей написать и защитить докторскую. Но она мне не нужна, как атрибут. Я все, что хотела, изложила в кандидатской. Рожать мертворожденных детей – это занятие не для меня. Вы найдете сколько угодно продавцов плагиата.
– Ваши условия? – спросил папа.
– Совместный труд. Ваш сын должен понимать, что мы делаем, зачем, а также почувствовать ответственность автора. Это очень важно. Собственно, только это и важно.
Ну, и бьется она с этим отпрыском, чтобы он почувствовал ответственность автора. Есть ли смысл? Есть. Она уже замечает проблески понимания и даже интереса. Любопытно, что сумма вознаграждения за куда более сложную работу, чем они заказывали изначально, не только не увеличилась, но стала меньше. Папа вычел ее интерес. Его она должна сама оплатить. Логика и справедливость торгаша. Ладно, проедем. Другие нынче редки.
Освободилась Нина на рассвете. Ученик так зевал, что готов был вот-вот захрапеть в трубку. Храпа Нина не выносила. Она вышла на балкон, вдохнула запах черемухи, не глядя, опустила руку вниз: там в это время ждет своей очереди гулять хаски Фрея. Голубые глаза уже радостно сверкали. Они быстро собрались, погуляли. Возвращаясь, Нина увидела свет в квартире Кати. Обычно она так рано не вставала. Рики вытаскивал хозяйку на прогулку после одиннадцати. Катя тяжело отходит после каждого спектакля. Наверное, еще не ложилась, решила Нина и опять подумала, что Катя сложно как-то живет. Почему-то все не выходит замуж за Толю, генеральского сына, неплохого художника. А он ее любит, кажется, по-настоящему. Надо поговорить.
Катя видела в окно, как Нина с Фреей прошли внизу. Совсем рано сегодня, замучил ее, видно, этот «тупой и еще тупее». Не ложилась. Она распахнула окно, вдохнула запах черемухи, посмотрела наверх, на чистое-чистое небо, взяла сигарету со стола и села на подоконник своего десятого этажа. Она забралась с ногами, обняла одной рукой колени, другой держала сигарету и сидела так спокойно, как будто дело было на полу или на диване. Совершенный вестибулярный аппарат. Катя глубоко затягивалась и выпускала дым, чтобы он окутывал ее лицо. Так легче смотреть на мир, сквозь полупрозрачный занавес. Сквозь кисею… Надо быть самоубийцей, наверное, чтобы согласиться на то, на что она пошла. Нельзя ворошить чужое прошлое, чужую страшную жизнь, принимать эстафету из рук того, кого здесь нет, чьего согласия не получить никогда.
Катя спрыгнула на пол, погасила окурок, взяла с полки большую фотографию в серебряной рамке. На нее скорбно взглянуло красивое, известное лицо. Катя долго смотрела в эти мудрые глаза, потом пропела: «Сожми виски, сожми виски, сотри огонь с лица, да что-то в этом от тоски, которой нет конца».
Кате было хорошо в ТЮЗе. Она идеально вписывалась в коллектив, являлась его украшением, бесспорной примой. Внешность… Рыжие волосы, зеленые глаза, чуть вздернутый носик с веснушками, которые не нужно рисовать гримеру, их лишь иногда делали ярче, стройная невысокая фигурка, прелестный голос. Катя могла бы играть инженю еще много-много лет. Даже когда волосы поседеют. Рыжая краска – не вопрос. А танцевать и петь Катя будет столько, сколько живет… Она и сейчас танцует, как правило, даже если зритель этого не видит, в своих новых взрослых, тяжелых, в основном трагических ролях. Просто пройдет иногда так, что ее танец можно почувствовать. Режиссер Антон сразу заметил, и в этих местах теперь появляется неожиданная тихая озвучка. Грозная, печальная или нежная мелодия… Антон думает о том, как помочь ей войти в образ, войти в другую жизнь, войти в чужое горе, трагедию, любовь, страсть. В смерть… А как она из этого выйдет – это ее проблема. Раз ее взяли в такой серьезный театр. Ей создали все условия, для нее адаптировали самые сложные пьесы. Их просто заново поставили на нее. Это так очевидно, что остальные актеры вряд ли ей простят, даже когда перестанут воспринимать как новенькую, выскочку-инженю, пассию режиссера. В этом месте Кате стало вдруг тревожно и неуютно. Она подумала, что правильно поступает Нина. Она выходит с собаками, не пытаясь поспать, чтобы улеглись на воздухе и открытом пространстве усталость и напряженность, которые все равно не дадут уснуть. Потом, Нина говорит, так здорово спится… Катя подошла к дивану, где сладко посапывал Рики под своим розовым одеяльцем. У них такой ритуал: Рики укладывается, голова на маленькой плоской подушке, а Катя накрывает его этим одеяльцем. Он сразу засыпает и до утра даже не шевелится во сне. Только безумная хозяйка станет будить спящую собаку. Все только и мечтают, чтобы утром собака подольше поспала и человеку дала поспать. Но иногда человеку без собаки просто не выжить.
– Рики, – шепнула Катя, – гулять.
Они погуляли. Нина говорила правду. Очень хорошо в такую рань. Тишина, как в раю, солнце ласковое, чуть сонное, воздух душистый… Вернулись. Рики поел с аппетитом. Катя тоже. У них синхронно начали слипаться веки. Катя плотно задвинула шторы, они поплыли в сон. Пес поплыл добровольно, а Катю потащил кто-то в чужой сон. Она – Тойбеле. Она еще не совсем уснула, а демон уже так беспощадно ласкает ее тело.
Катя металась на постели, пока не вырвалась из горячих, коварных, жестоких объятий. Села, провела руками по мокрой ночной рубашке и разорвала ее от груди до подола. В этом спектакле у нее практически один костюм – ночная рубашка… Катя бросила поверженную тряпку на пол. Вот сейчас один – ноль в ее пользу. Раз такая жесткая игра.
На террасе своей подмосковной дачи пил виски и закусывал дымом из трубки режиссер Антон. Он был сейчас не здесь. Не у себя. Он видел окно Катиной квартиры, ее, сидящую на подоконнике десятого этажа. Он был там на рассвете. Не поверил своим глазам. Маленькая рыжеволосая фигурка. Сидит и курит без всякой страховки, одной рукой обнимает колени, другой держит сигарету. Если подует ветерок, если вдруг налетит сейчас ветерок – он унесет ее, эту сумасшедшую детку-конфетку, которую он выбрал на роль исполнительницы всех своих самых невероятных идей. Она улетит, все оборвав. А он останется со своей виной, за которую ему держать ответ перед высшим судом. Потому что он втянул Катю в смертельную игру.
Нину разбудил телефонный звонок. Прежде чем ответить, она посмотрела на часы. Боже, уже одиннадцать. Как же сломал ей режим этот малоумный недодипломник. Впору самой заплатить его папе неустойку. И начать работу, которая приносила бы хоть какое-то удовольствие.
– Да, Толя. Привет.
– Нина, не знаешь, Катя куда-то собиралась? У нее все утро заблокирован мобильный, а домашний не отвечает.
– Спит, – уверенно сказала Нина. – Она не спала в пять утра, я видела. Они всегда с Рики выходят поздно.
– Странно. Я уже у нее на площадке вообще-то. Звоню в дверь. Там никого, раз пес не лает. Мы вроде договорились, что я в одиннадцать приеду.
– И все-таки я думаю, что они оба спят. Рики не всегда лает на звонок. Он очень щадит свой сон. Это значит всего лишь, что и он спит. Я бы знала, если бы она утром куда-то собиралась. Толя, она очень усталая в последнее время. А телефоны она отключает, я видела не раз.
– Но мы договорились…
– Толя, думаю, она не смогла проснуться. Давай так – ты пока поедешь по другим делам, я свяжусь с ней и позвоню тебе. Или она позвонит. Ты Катю куда-то пригласил?
– Ну, да. Пикник на даче. Шашлыки. Люди туда уже едут.
– Могла передумать, – сказала Нина. – Депрессия. Не хочется видеть людей. Если дело в этом, я тебе позвоню.
– Давай. Спасибо. Я поехал. На мне выпивка. Покручусь в Москве еще час.
Нина задумалась. Да, дело, конечно, в этих его бесконечных пикниках, вечеринках, в том, что он так стремится в какой-то бесконечный хоровод. Для Кати это чаще всего – проблема. Толя умный, талантливый человек, он влюбился в хорошенькую актрису, гордится ею, что выражается и в том, что он хочет ее постоянно показывать. Она бывает веселой, безмятежной, компанейской, но – иногда. В этом разница между ними. Ему хоровод нужен всегда, ее он устраивает редко. А сейчас, в сложный период, о котором Катя и Нине ничего не говорит… Короче, нужно идти проверять.
Час он обещал прокрутиться? Нина позавтракала тем же батоном и кофе с молоком, влезла в джинсы и майку, взяла хозяйственную сумку и пошла к Кате, а заодно и в магазин. Она позвонила в ее квартиру кодовым звонком. Три звонка коротких, два длинных. Это они придумали. Катя никогда не открывает соседям. Вот и Толе не открыла. И девушка тут же появилась на пороге. В светлой батистовой пижаме в мелкий цветочек, с растрепанными рыжими волосами и совершенно не сонными, серьезными зелеными глазами.
– Привет, – сказала она.
– Привет. Толе не открыла? Не хочешь на пикник?
– Не хочу, – Катя впустила Нину и закрыла дверь. – Но Толе объяснить это нельзя. Не есть возможно. И потом он начинает заводиться… Придумай что-то, Нин, а?
– Придумаем, не вопрос, – Нина вошла в Катину кухню, села на угловой диванчик, рядом с розовым детским одеяльцем, из-под которого показалась длинная мордочка Рики и его приветливый, веселый карий глаз. – Понос у Рики. Ничего? Мы едем в ветеринарку. Нет, мы уже там.
– Думаешь? Ох, как я не люблю привлекать к собаке неприятности.
– Взвесь, что для Рики большая неприятность: мифический понос и ветеринарка, в которую его никто не собирается тащить, или твое отсутствие до поздней ночи? Везти собаку с такой проблемой исключено. Ночевать вы собирались там или здесь?
– Толя, конечно, хотел, чтобы там. Но я планировала вернуться.
– Мне сдается, что у вас впереди столько ночей и пикников, что можно каждому поступить так, как хочется. Извини за отсутствие деликатности, но ночью он и там, и здесь будет пьяным. Транспортировка – отдельная проблема.
– Да, и это. Знаешь, я нормально отношусь, не противно, не раздражает, мне это просто не в тему сейчас.
– Значит, так и решили. Катя, что-то случилось?
– Пока нет, – сказала Катя.
У Нины вздрогнуло сердце. И в лицо плеснули пламенем беды.
– Мне вернуться к тебе? Я в магазин и обратно.
– Ниночка, если ты сама ему все скажешь, я успокоюсь, выскочим с Рики, а потом просто опять лягу спать. Конечно, я тебе все расскажу… Кому еще? Но потом…
Нина набрала телефон Анатолия.
– Толь, ты знаешь, у тебя просто сердце – вещун. Действительно случилось. Катя мне позвонила из ветеринарной клиники. Вся в рыданиях. У Рики понос! Я примчалась туда. Я здесь, с ней, только она не может говорить. Телефон отключала, потому что они с Рики были на капельнице.
– И как долго это будет продолжаться?
– Пять уколов. Потом еще будут три капельницы. Мы не можем его оставить. Ребенок открывает глазки и смотрит: где мама?
– Нина… Какой еще ребенок?
– Рики. Толя, Катя мне просто на пальцах показывает, как глухонемая, что она сильно за тебя переживает. Просит, чтобы ты отдыхал и был за нее спокоен. Она справится. Я рядом.
– Нина, между нами, без передачи Кате, это ничего, что я все-таки поеду на пикник? Дача моя, люди там. Они прикола с поносом не поймут. И выпивку я уже закупаю. Может, мне к ночи приехать?
– Толя! Ты о чем! Среди ночи, за рулем, после выпивки. Я не говорю уже, что Рики будет плохо. Он будет отходить… Ну, что-то вроде успокоительного ему вкололи, чтобы не орал. И Катя должна еще переживать, что ты едешь, нетрезвый, один, в ночи…
– Значит, ничего? Она не обидится?
– О чем ты. Она вот мне показывает, что боится тебя обидеть.
– Успокой ее. Скажи, что я целую каждую веснушку на ее носу. Завтра позвоню. И этому, с поносом, тоже удачи. Спасибо, Нина.
– Ну, вот и все, – сказала Нина. – Он просил тебе не передавать, что все-таки хочет на свой пикник, труба зовет. Сегодня не приедет. Мне показалось, он не столько испугался ужаса поездки ночью, под градусом, сколько его как-то оттолкнул понос Рики. Эстет он ведь у тебя. Тебя сейчас пишет, в лепестках роз… Как, кстати, движется картина?
– Я не хочу. Я не хочу этой картины! Это так страшно – лепестки на лице, на всем теле. Как будто сожженная кожа падает мертвыми лепестками.
Антон позвонил Кате. Отключен телефон. Набрал домашний. Не отвечает. Обычная история. Тем более ночью не спала, на рассвете парила над своим подоконником, держась только за сигарету. Да он не знает, что ей сейчас сказать. Это такая тягостная, изнурительная забота: проверять постоянно, не случилось ли что-то с ней. Дикие мысли приходят ему иногда в голову. Например, нацеплять в ее квартире невидимые видеокамеры. Как делают люди, которые не доверяют няням. А ему нужно видеть, как относится к его главной актрисе жестокая нянька-судьба. Жестокая, раз не уберегла Катю от него и его страшной идеи.
Он мрачно посмотрел в глубь буйной зелени своего сада. Там сияли и невинно раскрывались навстречу яркому солнцу белые цветы. Яблони, груши и вишни воскресли после зимней смерти. Впереди у них главный труд. Им нужно сбросить лепестки и родить плоды. Родить и смотреть, как их будут есть люди и птицы. Желтеть от этого, чернеть и вновь умирать. Но пока они об этом не знают, лишь черемуха пахнет об этом горько и тревожно.
Идея появилась как-то сама собой. Увидел где-то на развале книгу «Любовь, мужчины и смерть Елены Майоровой». Купил, прочитал ночью. Подумал вполне трезво и рационально, как режиссер. Большая жалость, что ему не пришлось встретить свою Лену Майорову. Такую актрису, если, конечно, это возможно. Если это возможно… А это невозможно. Но он подумал, что режиссер свою актрису может создать. Так и родилась эта идея. Воссоздать актрису, с ее ролями, которые под силу только той, которой нет. И поставить спектакль – сериал о жизни той, которой нет, с другой… Он искал сначала определенный типаж. Искал высокую, резкую, прямую, с хрипловатым голосом, с красивым, четко вылепленным лицом простой женщины из Сибири, с повадками девушки из ПТУ, которая могла выпить, выругаться крепко, сильными ногами и руками избить ментов или хулиганов. И жить, любить, страдать с пламенем в теле, с горящей душой. Пойти навстречу пылающей смерти. На сцене, разумеется.
Антон ездил по театрам, приходил на спектакли в ГИТИС и во ВГИК. Смотрел фильмы других режиссеров. Приглашал актрис на смотрины. Разочарование за разочарованием, безнадежный и бесперспективный путь. Идея тоже, скорее всего, бесперспективная, нелепая, а может, и циничная.
В ТЮЗ он пришел совсем по другому поводу. Нужна была актриса на роль девочки для спектакля о войне. Роль очень тяжелая, это Освенцим. Он шел и знал, что актриса должна быть еврейкой – черноглазой, с курчавыми черными волосами, с детскими худыми ногами, с тонкими пальцами на руках, как у еврейских музыкантов. И голос должен быть такой, который порвет слух зрителя своим драматизмом. И такая девушка была. Он посмотрел спектакль минут двадцать, взглянул на часы и собирался уходить. Настроение было отличное, спокойное. Есть! Завтра сделает предложение, от которого никто не сможет отказаться. И вдруг вышла Катя. Нет, не так, влетел на сцену солнечный зайчик. Рыжая, зеленоглазая девушка сияла веснушками на носу и атласной кожей. Она хрустальным голосом пела романс Коломбины из «Шествия» Бродского.
Мой Арлекин чуть-чуть мудрец,
Хотя простак на вид,
«Нам скоро всем придет конец» –
Вот так он говорит,
Мой Арлекин хитрец, простак,
Привык к любым вещам,
Он что-то ищет в небесах
И плачет по ночам…
Хрупкая, маленькая, похожая на ангела с открытки. И какая-то нота заставила Антона вздрогнуть. Он остался. И досидел до конца, потому что мелодию этой актрисы нужно было дослушать. Это было томление, это была взрослая тоска по чему-то недостижимому, это был пожар… И в последнем не могло быть сомнений. На следующий день он пригласил черноглазую Зину в спектакль, а Катю – на роль в своей идее. Сразу примой.
Нина вдохновенно боролась с бытом. Решала вопросы пропитания хвостатого семейства. И, раз уж на то пошло, варила борщ. Это ведь дело такое: на него можно пойти лишь во имя серьезной миссии. Она у Нины была. Надо покормить чем-то полезным и питательным Катю. Поэтому Нина, кроме необходимых овощей, добавила все самые яркие, сладкие, острые и кислые, какие нашла, подумав, порезала туда огромное яблоко и выдавила сок из двух гранатов. От этого глаза должны повеселеть, вернуться румянец. Ну, хотя бы немного порозовеет Катя. А то сил нет смотреть. Зря она, наверное, ушла из ТЮЗА. Нина ходила туда на ее спектакли. Это было чудесно. Катя играла принцессу, потом Золушку, пела романс Коломбины… Почему-то она ни разу не приглашала Нину на свои спектакли сейчас. А успех у нее там шумный. И разный. Не всем нравится. Но и роли тяжелые, безрадостные вообще-то. Взять этот ужас – «Тойбеле и ее демон». Молодую еврейку обманывает коварный соблазнитель и внушает ей, что он демон. Заставляет ее выйти замуж за некрасивого учителя. Он и есть этот соблазнитель, зажигающий в женщине безумную страсть, мучающий ее по ночам уже как демон. Убивший ее своей дьявольской игрой. Нина сказала Кате, что хотела бы посмотреть. Катя пообещала, что обязательно пригласит, когда… «Немножко сама привыкну к этой роли», – сказала она. Да и другие роли. Страшная злодейка Глафира из пьесы по Лескову «На ножах». Роковая женщина. И нежная, хрупкая Катя, судя по рецензиям, производила впечатление именно страшной, именно роковой женщины. «Бесноватая» по роману «Идиот» Достоевского, где Катя играла Настасью Филипповну, Маша в «Трех сестрах», одна из самых сложных героинь Чехова. Катя показывала Нине свое интервью одной газете. Там была странная фраза о роли Глафиры. «Эту роль играла Елена Майорова. Она говорила так: «Я – камикадзе». Наверное, я тоже».
В дверь позвонили. Нина открыла, не сомневаясь в том, что это Лида.
– Нин, я опять к тебе. Слышь, твое зверье куриные кости будет?
– Нет, Лида, им нельзя.
– Да ты что! А что так?
– Лида, это вредно. Опасно. Кости могут где-то застрять, что-то разорвать. Интересно, я тебе это рассказываю в сотый раз или уже за тысячу перевалило?
– Ну, забыла. Просто ты сказала, что тебе нечем их кормить, кроме Катиного сердца. Сегодня смотрю, ты тащишь сумки из магазина. Купила все?
– Да. Лида, это против моих принципов, но тысячу я тебе дам. И надо завязывать. Если решишь, я тебе помогу. Бесплатно.
– Вообще не понимаю, ты про что. Мне на картошку и лекарство.
– Ладно, бери тысячу, это все, что у меня осталось. Над моим предложением все же подумай.
– Спасибо. Хороший ты человек. Я спросить еще хотела. А в какой квартире Катя живет?
– Ты к ней собралась?
– Да ты что! Просто на всякий случай. Мало ли. Вижу, ты в ее подъезд заходишь. Я вроде тоже соседка.
– Хорошо. Квартира сто шестнадцать, – без запинки назвала Нина номер квартиры, в которой хозяева уже год не жили: переехали за город. – Набери по домофону, она откроет, если дома. Но, скорее всего, с женихом уехала.
– Не. Я видела ее с собиком из окна. Постеснялась на улице подходить. Актриса она у нас, блин.
После полудня Антон наконец дозвонился до Кати.
– Доброе утро. Не разбудил?
– Привет. Нет. Мы уже погуляли.
– Слушай, мы с Георгием решили кое-что изменить в «Тойбеле». Он хочет обсудить детали с тобой. У тебя там один монолог не идет, как нам кажется. Не подъедешь к нему во Внуково? У тебя сегодня нет репетиций. День хороший, можешь собаку с собой взять, подышишь.
– Я, конечно, не хочу. У моей собаки понос.
– Тьфу.
– Но если надо…
– Надо, разумеется.
– Хорошо. Позвоню ему и поеду. Рики оставлю подруге.
Георгий Серов был хорошим, вдохновенным писателем и драматургом. Это он адаптирует на Катю пьесу Исаака Башевица Зингера «Тойбеле и ее демон». И да, ей трудно произносить один монолог. С ним что-то не так, или он не в том месте… Катя спотыкается об этот монолог, как об острый камень. А сам Серов… С ним все так. И более того. Удивительно красивый человек. Таких актеров Катя не знает. Крупный, сильный, с внимательными, немного прищуренными серыми глазами, резкой морщиной между бровями. И если Толя – талантлив лишь тогда, когда перед ним холст, а в руках кисть, то Георгий талантлив по жизни. В каждом слове и жесте. И Катя ему не то что нравится. Его к ней странным образом тянет. Тут не перепутаешь. Кате кажется, что если он протянет руку к ее фотографии, та прильнет к этой руке. Он женат, давно и прочно. У него дочь Катиного возраста. Но если бы они встретились просто так, случайно, – все могло бы быть. Но их познакомила эта страшная пьеса. А Катя от нее бежит… Все время бежит. Из репетиций, из спектакля, из снов, из мыслей, из темного рабства. И от Антона, и от Серова…
Но это работа. Она говорит себе: «allez», звонит Нине, оставляет ей Рики, садится в свой «жучок» и едет во Внуково.
Они хорошо поработали. Георгий чувствовал ее, а Катя слышала и чувствовала его. И видела, как вздрагивают его крупные, сильные руки по ту сторону стола. Они оба знают, что если он протянет эти руки к ней… Возникнет еще одна неразрешимая проблема. Он не сумеет разжать ладони, она не сумеет себя оторвать. И они уже не поймут, кто палач, кто жертва, кто мучитель, кто в плену, где Катя, где Тойбеле.
Катя поднялась.
– Мне пора, Георгий. Завтра рано вставать, собака у соседки.
Он не сдержался. Впервые. А она вспыхнула вся и загорелась в его жарких руках, которые больше не подчинялись такому организованному уму, – вся загорелась: от копны рыжих волос до кончиков маленьких пальцев на ногах.
– Нам нужно уехать, – сказал он. – Уехать куда-то далеко. В Сибирь, что ли? Меня, кстати, туда приглашают выступать… Мы купили бы маленький домик, который бы зимой заносило, как звериную нору. Мы бы смыли там снегом и этот кошмар, в который тебя втянул Антон, и мою вину перед женой, которой я всю жизнь верен. И я писал бы для тебя мягкие и тонкие пьесы, и ты играла бы в ТЮЗе Мальвину, Золушку, Коломбину… Или еще лучше не в ТЮЗе, а только для меня. И сладко бы, спокойно спала. И мы сожгли бы в камине эти твои ночные рубашки для мученицы Тойбеле, эти трико телесного цвета, в которых ты показываешь всем свою наготу. Я бы сумел укрыть и спрятать тебя в своей нежности и любви.
У Кати потемнело в глазах от слова «любовь». Только не это. Она не в состоянии вынести столько! Она просто сказала, что позвонит, когда приедет домой, и сбежала – от него и от себя. От этой чертовой Тойбеле, из одного плена – в другой. От красивого, доброго и страстного человека к своему невидимому демону. И там, и там – тюрьма, война и пытки…
Рики гулял с собаками Нины с удовольствием. Три большие собаки в очередь, и он, как Наполеон, их охраняет. А есть предложенную еду он отказался. Нина с Катей совсем упустили из виду это: он же ест только то, что сам выберет из предложенного Катей меню.
– Все-таки ты – гад, – сказала песику Нина.
Взяла ключи от квартиры, оставленные ей Катей, и пошла к ней. К той полке в морозилке, где лежит то, что прошло одобрение Рики. Нина достала пакет с мясом, положила его в еще один пакет. Зашла в ванную, помыть руки… Там на полу лежала красивая, новая, дорогая ночная рубашка. Совсем чистая. Нина подняла ее и вздрогнула. Она была разорвана от ворота до подола. Она подняла крышку бака для грязного белья. Среди маленьких трусиков, лифчиков, маек и других рубашек лежали в большом количестве трико телесного цвета. В таких актрисы играют постельные сцены. Это актерская нагота. Видимо, Катя уходит домой настолько обессиленной, что не может снять эту гадость в своей раздевалке. А дома вот так комкает и швыряет.
Нина вошла в ее спальню, увидела портрет красивой женщины, стоящий на полке, рядом книгу «Любовь, мужчины и смерть Елены Майоровой» – и все поняла. Вот какую роль на самом деле заставляет играть ее этот безумный Антон. Роль женщины, актрисы, которую замучили теми спектаклями, в которых сейчас играет Катя. Это же репертуар Майоровой! Актрисы, которая так страшно сожгла себя и факелом прошла по Тверской – от дома до театра. Боже, боже, вот оно и пламя беды! Девочка может это не вынести. Она не может это вынести! Пока Толя водит свои хороводы с пикниками. Нина полистала книгу и застряла в такой фразе: «Тайна роковой женщины, возможно, глубже и значительнее, чем тайна актерского дарования. Роковая женщина может казаться простой и понятной, любить мужа, маму, папу, свекра и свекровь, обожать кошек. Но наступит час «Ч», и она, как бесноватая, начнет уничтожать себя, раздирать душу, истреблять собственный пленительный женский облик. И когда она исчезнет, совершенно разные мужчины не выйдут никогда за пределы очерченной ею беды. Они забудут, что на свете есть другие женщины. Что вообще еще есть свет…»
Домой Нина шла на ватных ногах. Книгу она захватила с собой.
Рики она покормила. Потом еще полистала книгу… И холодела, холодела…
«Начала погружаться в материал, и вы можете мне не поверить, но что-то стало постоянно происходить. Какие-то чужие сны, тяжелое, напряженное настроение… Началась череда необъяснимых несчастных случаев… Поскользнулась на чистом полу кухни и, падая, ударилась виском об острую металлическую планку плиты… Поставила сковородку на маленький огонь, плеснула капельку масла, как делаю всегда, разогревая кашу собакам, и вдруг почувствовала ужасную боль в груди. Была в застегнутом халате, на нем никаких следов. Расстегнула его – на левой груди большой волдырь… И до сих пор – месяца два – на левой груди темно-красное пятно с абсолютно ровными краями. Может быть, странно не то, что это произошло, а то, что я сразу начала думать, что забралась на чужую, все еще охраняемую территорию? Два раза я принимала решение прекратить эту работу… Ну, вот и все. Я прощаюсь с Леной и Сережей. Рада была познакомиться. Если эта метка – совсем близко к сердцу, – и есть знак, то я его приняла. Есть еще неиспользованные материалы, но мне как будто кто-то сказал: хватит…» Это пишет автор. Нина вспомнила: Сергей Шерстюк, художник, умер от рака через девять месяцев после гибели жены. И каждый день писал ей письма. Вот они, здесь есть. «Украденная книга». Тоже нескончаемый поток связанных, роковых событий. И это он писал ее портрет с лепестками роз на лице…
Нина начала анализ и поиск рациональных объяснений чего-то. Хотя бы чего-то. Понятно, что в горящую ситуацию попали сверхэмоциональные люди, включая автора. Включая Катю, положение которой вообще невероятно, но надо просто цепляться за логику, ведь у всего есть причина и следствие, – и спасать Катю. И тут позвонил Толя.
– Слушай, Нина. Катя опять недоступна…
– Она поехала к Серову, Антон послал.
– Я знаю. Я говорил только что с Антоном. Там произошел кошмар…
– Катя?!
– Нет, я не знаю, где она. Но… Не могу поверить! Серов погиб. Сгорел. Взрыв бытового газа вроде.
– Кто сказал?
– Антон мне позвонил. Спрашивал, где Катя. Мы чуть с ума не сошли, пока полиция и пожарные не сказали, что ее в доме не было. Никого, кроме него, не было. Сейчас там его дочка, Антон был на месте. Дочка кричала. Я слышал: «У меня молоко сгорело…» Не понял.
– Значит, она кормит ребенка. Толя, надо искать Катю.
– Где? Как? Антон тоже мчится в Москву ее искать. Я ничего не понимаю, Нина. Что происходит? До звонка Антона я вошел в мастерскую, мне нужно было красной краской выделить Кате губы на портрете с лепестками. И вдруг тюбик просто взорвался у меня в руках, залил портрет… Не понимаю, как это могло случиться.
– Толя, соберись. Эту картину нужно уничтожить. Ты пишешь ее так, как Шерстюк Майорову?
– По мотивам, конечно. Но совсем по-другому. Ты же знаешь, у меня противоположная манера… Катя, обнаженная, как Даная, в лепестках чайных роз…Что значит, уничтожить? Ты что!
– Не знаю, сам решай. Вы с Антоном – бешеные звери. Нет, гораздо хуже. Вы – бесчеловечные люди. Нет ничего запретного и святого. Я ищу кого-то, кто проехал бы по этой дороге. Вернешься в адекватное состояние – звони.
Нина спасла себя, как обычно, бурной деятельностью. Пригодились и клиенты, и даже малоумный дипломник. Все охотно откликнулись на призыв помочь, распределились. Нина пометалась у Катиного подъезда, с надеждой вглядываясь в каждую машину, потом поднялась еще раз в квартиру и вернулась к себе: трястись от страха. За окном стемнело.
Катя из дома Георгия поехала совсем другой дорогой. Нужно было собраться. Забыть обо всем. Она повернула к водоему. День был жаркий, но люди уже разъехались. Она села у воды прямо на песок в позе Аленушки. Вода… Прохладная вода все смывает. Георгий предлагал все смыть снегом. В Сибири. Но Кате некогда ждать. Она сняла босоножки и походила босиком по тихой и темной воде. Какая-то важная мысль вечно ускользала. Мысль о том, как все преодолеть. Сейчас она ее поймает. Катя вернулась к машине, села, включила свет, разблокировала айфон, чтобы посмотреть время. Потом по привычке заглянула в афиши и сводку новостей… Она прочитала. «Трагически погиб при невыясненных обстоятельствах известный писатель и драматург Георгий Серов». Время – час назад.
Потом все было в хронометраже странного нереального кино. Она приехала домой. Не стала зажигать верхний свет. Только ночники в спальне и гостиной.
Рядом с портретом Майоровой не было книги о ней. Катя сурово кивнула. Знак номер два. Она подошла к входной двери и повернула ключ, открыла замок, даже приоткрыла дверь, чтобы увидели. Чтобы Нина вошла. Сама медленно приблизилась к окну, оно у нее широко распахнуто с начала лета. И зовет сейчас, так зовет. Катя взяла сигарету, затянулась, проследила, куда плывет дым… Вдруг дым наткнулся на большое, надувное, блестящее красное сердце, такие запускают дети. Они высоко летят. И знают, куда. Оно нашло Катю. Знак номер три. Она легко забралась на высокий подоконник. Глотнула приоткрытым ртом душистый воздух.
«Сейчас, – сказала она Георгию. – Сейчас. Мы отдохнем».
И тут сильные руки схватили ее сзади.
«Демон», – подумала Катя, расставаясь с сознанием.
Пришла в себя на полу от того, что Антон бил ее по лицу.
– Ожила, мать твою?! – рычал он. – Ах ты, маленькая, сумасшедшая дрянь!
А в квартиру уже влетели Нина и Толя. То ли Катя стала дальтоником, то ли у них выцвели лица. И что творится! Нина, самый спокойный и надежный человек на свете, она хочет что-то сказать, но не может. Она плачет. И Толя плачет. А Антон уже положил Катю на диван, целует ей руки и говорит, что с завтрашнего дня он меняет весь репертуар театра, что у нее будут совсем другие роли…
– Что ты, Антон, – произнесла Катя. – Что ты! Работу не бросают. Тем более мы с Георгием все решили с этим монологом. Нина, где Рики?
– Сейчас принесу. Я борщ тебе сварила…
Через день Катя приехала на спектакль «Тойбеле и ее демон». Прошла через холл с огромным, красивым портретом Георгия с траурной лентой и горой темно-красных, почти черных роз, взяла одну и пошла в гримерку. Перед выходом на сцену она почувствовала ветерок, откуда-то налетевший. Людей она не видела. Антон сжал ее руку, затем погладил ночную рубашку, под которой телесное трико, ее нагота, он так помогал ей войти в этот проклятый образ. Разжигал темный мучительный пожар Тойбеле. Катя сняла его руку.
– Не нужно мне помогать. Я сама. Да, я забыла. У меня в гримерке роза. Скажи, чтобы мне положили ее в гроб. Я ее взяла у портрета Георгия. Он увидит. Не смотри на меня так. Все в порядке. Если человек умирает через день на сцене, значит, у него есть силы даже для того, чтобы жить. Я поймала эту мысль. Лена не успела…
На поклон в тот вечер она вышла одна. Партнеры вместе со зрителями стояли в зале. Тишина была громче всех аплодисментов, какие Катя слышала за всю свою жизнь.
И только в первом ряду вжалась в кресло женская фигура. Это Нина не смогла встать, не могла сдерживать плач и стон. Она прижимала руку к сердцу. Ей перестала помогать ее психология… Катя бы спрыгнула к ней, утешила, но она была в ночной рубашке.