1909 год

1 января, четверг

Сегодня по гражданскому летоисчислению Новый год. После обедни я пошел за водой на Амвросиев колодезь и, когда возвращался, встретился у церкви с Батюшкой. Он служил и вместе со служащими шел к себе. Я, поставив ведро, подошел под благословение. Батюшка, благословляя, сказал: «Желаю Вам жить еще полный год; один год прожили, и еще полный год». Насколько мне показалось, Батюшка делал ударение на слове «полный».

Хорошо не помню, как именно сказал Батюшка: «желаю», или «дай Бог», или еще что-либо подобное, только хорошо помню — смысл пожелания был таков.

3 января, суббота

Однажды, когда я беседовал с Батюшкой, он между прочим объяснил один текст из Евангелия от Луки: Преходит сквозе безводная места, ища покоя, и не обретает (См.: Лк. 11, 24-26; Мф. 12, 43-45).

«Что разумеется здесь под безводными местами? Души людей слабых, порочных, не имеющих никаких добродетелей. Диаволу не интересно соблазнить, навести на грех такого человека, у которого грешить не только мыслью и словом, но и делом, есть дело обыкновенное. Такого человека он вводит в грех без всякой борьбы, как обыкновенно действует он в миру. Наконец, он решается возвратиться к тому человеку, из которого изшел, и приходит... Когда он изшел из этого человека, человек ощутил умаление борьбы со страстями: они его как бы перестали тревожить. И он предался рассеянности, перестал внимательно следить за собою, впал в беспечность. Вот в таком-то состоянии его и находит, возвратившись к нему, диавол.

Видя его неготовым к борьбе с собой, пользуясь его беспечностью, диавол идет и берет с собой еще семь духов, злейших себя, и вшедше живут ту: и бывают последняя человеку тому горша первых... (Лк. 11, 26) Поэтому всегда надо внимать себе...» Не помню хорошо, кажется, Батюшка говорил, что такой человек, по утишении страстей, дал место в себе гордости, — это и способствовало тому, что он пришел, наконец, в такое бедственное положение...

После трапезы Батюшка обратился к нам с кратким словом. Передал благословение от о. Архимандрита и высказал пожелание, чтобы мы проводили жизнь по возможности монашескую, шли к единой необходимой цели — спасению души, в Горний Иерусалим, ибо других целей, надежд и упований у нас не должно быть.

4 января, воскресенье

Как-то Батюшка сказал следующее: «В жизни человека имеют значение два года: 20-й и 40-й. Где, кого и как застанут эти годы? 40-й год замечателен тем, что это есть число лет странствования евреев по пустыне на пути в землю обетованную, а 20-й — как половина... Так объясняет это епископ Игнатий (Брянчанинов). 20-й год застиг Вас в монастыре. Где застигнет Вас 40-й? Хорошо бы, в Царствии Небесном...»

Недавно к Батюшке пришел исповедоваться и побеседовать монастырский иеродиакон о. Варсис. После исповеди он Батюшке и говорит:

— Благословите, Батюшка, буду к Вам ходить...

— Да ты ведь и так ходишь?

— Нет, Батюшка, ходить на откровение помыслов; я их никому никогда не открывал. А теперь иногда спрошу что-либо у старших, — они смеются. Вот я и решил просить у Вас благословения ходить к Вам на откровение помыслов.

Рассказывая это мне, Батюшка сказал: «Он говорит мне про монастырь, а я думаю: про монастырь что и говорить, ведь и у нас в Скиту то же самое...»

Вот и я лично слышал следующее: когда мы жили еще в старом корпусе с братом Иваном, келейником о. Иосифа, мы шли однажды к Батюшке на благословение, и я, по мирской привычке, идя, громко разговаривал с братом Иваном. И между прочим я стал говорить об откровении помыслов. Тогда брат Иван, шедший до сих пор спокойно, дернул меня за руку, сказав: «Тише... Здесь не любят откровения помыслов». Это было уже почти год назад. Я, может быть, слова не так передал, но смысл верен.

Замечал я и другие недостатки в духовной жизни братии скитской. И что это действительно недостатки, я заключил из того, что Батюшка однажды мне сказал следующее: «Наш Скит во внешнем устройстве вполне благоустроен, а в духовном строю есть пробелы...»

Видя эти недостатки, я невольно, по свойственной мне немощи, осуждаю братию; хотя и чуть-чуть борюсь с осуждением, но как-то не могу равнодушно смотреть на это, ибо иногда сердечно огорчаюсь при мысли, что это у нас, у нас в Скиту!

Также недавно Батюшка говорил: «Теперь редко с кем из монахов можно поговорить о Боге, о Вечной жизни. Так, простой, обыкновенный разговор...»

Все это я пишу для того, чтобы видно было, как упало монашество, что оно мало походит на монашество первых времен, что теперь и можно только спастись смирением, терпением и откровением помыслов, ибо никаких подвигов у нас нет. Это мне Батюшка говорил и объяснял ослабление монашества ослаблением и развратом жизни в миру, ибо естественно, что слабый мир дает и слабых монахов.

Вот, например, хоть я, — какой я монах, какой я послушник? Я даже не похож на монаха. Невелика моя жизнь, но так как я жил с самого рождения все время в миру, и притом еще в городе, то он, то есть мир, оставил на мне свою печать. Иногда приходят минуты, когда я начинаю чуть-чуть сознавать то, что я сейчас написал.

Пока выдалось времечко свободное, думаю при Божией помощи записать кое-что.

Уже давно, то есть несколько месяцев назад, насколько помню, я говорил с Батюшкой сначала об Иисусовой молитве, потом о прелестях мира, кажущихся очень невинными и приятными, но имеющих гибельный конец. При разговоре у меня в воображении нарисовались, в подобие прелестям мира, болота, которые встречаются кое-где и в России, но главным образом в Америке. Эти болота ничем не отличаются по внешнему виду от прекрасного, зеленого с цветочками луга, но стоит только раз-два шагнуть, как тонкая красивая корка земли с травой проламывается, и бездна втягивает в себя свою жертву. Я это высказал Батюшке.

Батюшка сказал: «Да. И знаете, что в Америке в этих болотах водятся страшные чудища огромной величины. У них на головах что-то вроде короны или гребня. Этих чудищ туземцы-дикари считают своими богами и называют их ,,краванна“». Слово это — «краванна» — Батюшка произнес как-то особенно, с ударением. Это мне не раз вспоминалось, и я решил записать.

31-го декабря Батюшка говорил мне об евреях, об их хитрости, пронырливости, и о некоторых их тайнах, например, об их ожидании в скором времени их мнимого мессии-избавителя. Я об этом ничего не знал, даже не предполагал ничего подобного. Это мне открыло глаза на дело, а дело это — не пустяк.

В заключение всего разговора Батюшка сказал мне: «Это я Вам для того говорю, чтобы Вы знали, что такое монастырь, и что такое мир. Там ничего не знают...

В Священном Писании, например в Апокалипсисе и даже в Ветхом Завете, встречается слово „острова“. Например: и острова будут уповать на Бога (Ср.: Ис. 42, 4). Как острова могут уповать? Под словом „острова“ разумеются монастыри. А означает весь текст то, что к пришествию антихриста разве в монастырях еще сохранится вера...»

И вот представляется мне иногда следующее. Я спокоен; я знаю, что теперь вьюга, мороз, но в келлии все равно тепло. Стены не пропускают холода, только слышно, как в трубе воет ветер. И появляется какое-то невольное чувство радости, что я не на морозе, а в теплой келлии. Подобное чувство я ощущал в миру... С этого внешнего чувства я перехожу на духовное, внутреннее, и думаю: и весь Скит с его плохонькой деревянной оградой есть теплая уютная общая келлия, где все мы греемся и радуемся, что мы не в миру, ибо там мороз, там веют вихри ложных пагубных учений, унося из души бедного неопытного юноши все хорошее, святое. Там всякому грозит опасность замерзнуть духовно, там редко кто согреет. Там метель, которая совершенно засыпает глаза, так что они ничего не видят, там слепнет человек. Там буря зла... И слава Богу, что я здесь; я постоянно должен благодарить Бога, помня, где я и откуда вывел меня Господь.

7 января, среда

Прошли, пролетели, промелькнули святые Рождественские дни; прошли, то есть отошли в вечность. Прошли как-то очень быстро.

День летит за днем, и время незаметно. «Это оттого, что наши Старцы, — говорил как-то Батюшка, — очень мудро распределили время в течение каждого дня, дали каждому делу свое определенное время».

Вот уже второе Рождество, второй Новый год встретил я здесь и провел. Только Бог и знает, доживу ли я вообще до этого времени на будущий год или уже окончу свое земное странствие. А если и доживу, то буду ли в Скиту... На все воля Божия, ей надо покоряться...

Вот что еще я хотел записать. Не помню, кому первому мы сказали о своем намерении поступить в монастырь: отцу ли Серафиму или о. Петру Сахарову. Отцу Серафиму это было сказано как духовнику, на исповеди; кроме того, выбор его зависел не от нас: до исповеди мы его не знали и даже не видели никогда. А к о. Петру пошли как к знакомому, и посоветоваться. Почему выбор наш пал на него, я уже не помню, но полагаю, что особенно важных причин и обстоятельств не было. Вот недавно я задал себе этот вопрос, и вдруг последовал в душе моей ответ: да ведь он из церкви во имя св. Иоанна Крестителя. Так вот почему! Да кроме того, он с владыкой Трифоном близок и прямо нас направил к нему. Теперь мне видно, что это не случайно, — значит, нам нужно было к нему пойти, именно к нему, а не к кому другому. А у нас есть знакомые из среды духовенства, да кроме того, я уже совсем было решил идти к одному священнику, совершенно незнакомому, уже объявить ему свое желание с ним побеседовать и главную цель беседы — поступление в монастырь. Но все это как-то само собой разрушилось. Всюду Божие промышление, только мы его весьма и весьма часто не замечаем, и в особенности надо это сказать о мирских: у них все — случайное стечение обстоятельств, которого на самом деле никогда не бывает.

Недавно скончался в Москве известный своим старчествованием отец протоиерей Валентин Николаевич Амфитеатров. Он был сначала настоятелем церкви во имя святых Константина и Елены и «Нечаянной Радости», потом, кажется, в Архангельском соборе, а затем на покое жил, лишившись зрения. Он был в церкви настоятелем, а мой дедушка — старостой. После о. Валентина в эту церковь перевели о. Иоанна Васильевича Рождественского, ныне там пребывающего, того самого, который благословил нас иконами Нечаянной Радости.

Когда мы сказали маме о нашем желании, то мама, хотя и предполагала, но все-таки была поражена и решила съездить посоветоваться к о. Валентину. Я с ней поехал. Когда мама объяснила о. Валентину цель нашего приезда, он ответил, что теперь никому советов не дает, а в особенности в таком деле, «о котором он и не может советовать». «Я никогда не был монахом, — сказал он, — как я буду советовать...»

Затем, кажется, начал молитвенно желать нам всего хорошего и прощаться. Тогда я, обращаясь к нему, сказал: «Благословите, Батюшка, меня на монашество». Как будто я так сказал, но если и не сказал слова «на монашество», то подумал это, и о. Валентин мог думать, что я не просто прошу благословения, а на монашество. На мою просьбу он встал и благословил меня со словами: «Бог Вас благословит. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа». Слова он говорил медленно, с любовью, и крестное знамение положил на меня широкое и также медленно и, наконец, поцеловал, насколько помню, в лоб. Тогда это было как-то странно для меня, неопределенно, и по получении благословения я тотчас же и забыл о нем. А теперь я чувствую, что это было именно благословение на монашескую жизнь.

11 января, воскресенье

9-го числа Батюшка дал мне прочитать книгу под заглавием «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу».

Недавно сравнительно Батюшка сказал мне следующее:

«Хочу рассказать Вам про одного англичанина... Не знаю, занимаются ли современные англичане подобными вопросами... Так вот, однажды сидел этот англичанин и пристально глядел в окно. Вдруг он говорит:

— Теперь мне это понятно!

— Что тебе понятно? — спросила его жена, а может быть, и еще кто-либо из присутствовавших.

— Теперь мне понятно, — сказал он, — как наши тела после всеобщего воскресения мертвых будут прозрачны.

— Почему же это тебе стало понятно? — спросили его.

— Вот, — отвечал он, — я гляжу на стекло и думаю: ведь стекло прозрачно, тогда как его составные части — земля, уголь и другие, вовсе не имеют этой прозрачности. Поэтому и тело человека, обратившееся по его смерти в прах и землю, может по Божию велению восстать в ином, нетленном, светлом виде».

12 января, понедельник

Недавно Батюшка рассказал мне следующее:

«Я в гимназии учился хорошо, шел первым по классу. Были у нас тогда полугодовые репетиции. Я сдал все хорошо и, приехав домой, размышлял, что я буду читать, вообще строил в своей голове различные планы, ибо свободного времени было около двух недель: с 24 декабря по 7 января. Пришел, сел за стол. Передо мною лежала бумага. Я беру перо и пишу: «Возрождение». Что такое? Какое возрождение? И начинаю писать далее: «Давно, в дни юности минувшей...» А мне тогда было всего 15 лет.

Не чудно ли это? Мне было всего 15 лет, а я написал вперед всю мою жизнь...»

Сегодня я увидел на столе это стихотворение. Батюшке его прислал кто-то в количестве 100 экземпляров, из которых я с Батюшкиного благословения и взял два. И сейчас переписал его, ибо оно мне понравилось.

16 января, пятница

13-го числа я занимался с Батюшкой вечером до 12 часов ночи, а 14-го — до 10 часов, а с 10 до 12 часов мы беседовали.

Много было сказано, не упомню всего. Но что-то святое, великое, чудное, высокое, небесное, Божественное мелькнуло в моем уме, сознании во время беседы. Не дерзаю сказать, что я понял, ибо еще слишком недуховен я для понимания подобных вещей. Беседа коснулась духовной монашеской жизни, смирения, и высота смирения как бы чуть-чуть показала себя моему внутреннему человеку.

Батюшка для выяснения монашеской жизни взял для примера из жития святых св. Иоанна Дамаскина. Батюшка передал уже известную мне историю отсечения и исцеления его руки.

Затем Батюшка начал говорить:

«Когда Дамасский калиф увидел, что над Иоанном совершилось чудо, то уверовал в Бога, познал невинность Иоанна и предлагал ему прежнее его место при дворе своем. Но Иоанн отказался и просил только одного — именно, чтобы пустили его в иноческую обитель. Делать было нечего, и калиф отпустил его. Тогда Иоанн отправился в обитель св. Саввы. Приходит и объявляет о своем желании посвятить себя иноческой жизни. Его, конечно, принимают и отдают в послушание к старцу.

Старец, принимая Иоанна, спрашивает его:

— Зачем ты пришел сюда? Ты ищешь чудных откровений, видений высших таинств?.. Нет! Еще рано, ты недостоин! Сначала тебе надо приобрести смирение.

Иоанн же отвечал:

— Одного ищу я — спасения души своей.

— Да, сначала тебе надо приобрести смирение и послушание.

— Я на все готов.

— Так, хорошо! Вот тебе послушание: не смей отселе ничего писать.

Иоанн ничего не возражал и перестал писать, хотя и нелегко ему это было, ибо нельзя было ему писать и в защиту святых икон. Наконец, он не вытерпел и написал чин погребения, который полностью принят Церковью и доселе совершается нами. Тогда старец Иоанна сказал ему: «Так! Ты ослушался. Иди за это и чисти везде отхожие места!» Иоанн смирился и пошел исполнять новое послушание и, вероятно, немалое время исполнял его.

Так как же Вы полагаете, старец по глупости ли и грубости наложил на Иоанна такие два тяжких послушания? Нет! Великая мудрость была у старца. Смысл всего становится ясным из первых слов, которые сказал старец, принимая Иоанна. Он поставил смирение выше всего, ибо оно поставляет имеющего его выше всего. Святые Отцы называют смирение ризою Божества. Смирение — первое условие спасения: им только мы и можем спастися».

Здесь Батюшка, кажется, что-то говорил, что я или забыл, или не понял. Я чувствую, что передать всего не в состоянии.

Далее Батюшка, насколько помню, в связи с этим говорил:

«Этот путь унижений, смирения и терпения — тяжел. Многие за него брались, решались идти им и не выдерживали. Хотел идти этим путем и епископ Игнатий (Брянчанинов), и не выдержал. Ведь он был и в Оптиной. Хотя он и считается наставником современного монашества, ибо желающий понять сущность монашества в настоящее время без его сочинений этого сделать не сможет, его сочинения дают ясное понятие об иночестве; а все-таки он не Арсений Великий. Правда, свят он, а все-таки не Арсений. У нас сохраняется предание, что батюшка о. Лев сказал про епископа Игнатия Брянчанинова: „Если бы он пошел иным путем, то был бы второй Арсений Великий“.

Вот и мне приходит мысль, что было бы лучше, если бы я отказался от всего этого: начальства, иеромонашества... и жил бы там, в той келлии...»

— Ведь Вы, Батюшка, не сами этого пожелали? — говорю я.

— Да, я оттого не отказался, что боялся, что не выдержу: а что, если хуже будет, если откажусь... Да, за послушание... Только это и побудило меня принять все это. Я поступал сюда с самыми светлыми идеальными мыслями. Пожалуй, теперь и нет, а тогда бы я с радостью согласился, как Иоанн Дамаскин, чистить отхожие места...

Батюшка о. Анатолий не был со мною так близок, как мы теперь. Я у него всего один раз пил чай. Он относился ко мне очень хорошо, но вполне понял меня только за один месяц до смерти. Мне следующее передавала одна монахиня, к которой батюшка о. Анатолий был очень расположен. За месяц до смерти он ей сказал: „Знаешь, мать, какой человек-то у нас в Скиту?! Вот с ним бы я мог быть вполне единомысленным...“ Не знаю, чем я, грешный, мог так ему понравиться. А по смерти его мне было очень тяжело...»

17 января, суббота

«Хорошо жить в монастыре, — продолжал Батюшка, — когда живешь внимательно, вникаешь во внутренний смысл жизни. Если же видеть только щи, кашу, аккуратное хождение к службам, одним словом, видеть только внешность, то так жить очень скучно. А если жить, вникая во внутренний смысл жизни, то увидишь дивную премудрость и глубину во всем. В этом отношении незаменимую услугу оказывают жития святых. Внимательно читая их, мы можем усматривать, как дивно и премудро устраивалась жизнь святых, какой чудный смысл во всех событиях ее. Например, читаем мы житие (я так, к примеру говорю): там повествуется, что такой-то святой поехал в город N со своим отцом. Когда они приехали, то произошло событие, вникнув в которое мы сразу увидим, почему он поехал, а не пошел, и почему с отцом, а не с матерью, и так далее. Все это чудно строил Божественный Промысел...

Теперь мне становится понятно, почему братья Николай и Иоанн Беляевы пришли из мира сюда. Эта завеса начинает немного приподыматься для меня...»

«Сядьте, — сказал мне Батюшка в начале нашей беседы, — мне с Вами хорошо...» (Кажется, я не ослышался).

В этот вечер, да и вообще в последние дни, я усмотрел, почувствовал великую любовь в Батюшке ко мне, недостойному, и к келейникам, и к другим. Самые слова его речи дышат любовью, самою чистою нежностью... Так может относиться нежный любящий отец к своим детям. Простота обращения иногда поражает меня. Эта простота самая искренняя, сердечная, нисколько не оскорбительная, а напротив — вожделенная. В эти дни я как-то особенно расположился к Батюшке, особенно почувствовал его значение для меня. Моя совесть по отношению к Батюшке чиста. Правда, я слабо живу, часто не выполняю Батюшкиных заповеданий и во внешней, и во внутренней жизни моей, но его расположением, любовью, откровенностью не злоупотребляю.

Когда я уже уходил от Батюшки, он стал говорить о признаках своей смерти. И еще в начале беседы тоже Батюшка сказал: «А хотелось бы мне еще пожить... Страшно умирать, страшно умирать...» Затем опять среди разговора: «Боюсь, что придется мне отвечать за чад моих духовных. Я все думаю, что мало для них делаю, мало забочусь и о себе, и о них. Ну, уж о себе как бы так и надо, а об них-то...»

Видно, что Батюшкина мысль нередко обращается к смерти. И я, представив ее себе мысленно, понял, что составляет для меня Батюшка и что потеряю я в лице его, если только угодно будет Богу, чтобы я пережил Батюшку. Батюшкины добродетели: вера, смирение, любовь, сила духовная, серьезность взгляда на смысл жизни и монашества, — теперь более замечаются мною, и скажу я слова о. Анатолия: «Какой человек-то у нас в Скиту!..»

21 января, среда

Относительно перечисления в Козельск дело идет как-то странно и неопределенно, так что еще раз был в Козельске 19-го числа и ничего опять-таки не узнал.

Сейчас Батюшка мне благословил к утрени не ходить, а приходить к нему в 5 часов утра для совершения молитвенного утреннего правила вместе с ним и келейниками. Это, главным образом, для того, чтобы облегчить чтение келейникам.

Недавно Батюшка мне рассказал следующее:

«Когда я еще был мирским, даже когда я еще не читал епископа Игнатия „Слово о смерти“, которое многое открывает, я сказал одному игумену, внимательно живущему: „Я видел сон, что Вы мне относительно его скажете? — Вижу я необозримые, беспредельные снежные степи. Я стою среди этих снежных степей, и они окружают меня со всех сторон и простираются на беспредельное пространство. Вдали на горизонте подымаются громадные высокие ледяные горы, уходящие вершинами в небеса. И я стою в каких-то легких лохмотьях, даже без штанов. Я испытываю такой холод, что это словами передать нельзя, такого мороза на самом деле на земле и быть не может. Кажется, сталь и та может замерзнуть. Одним словом, такой мороз может только присниться. При этом дует ветер, пронизывающий до боли не только тело мое, но даже и кости. Я совершенно не знаю, куда деваться от этого холода! И вдруг слышу ужасный лай; тот лай приводит в содрогание все мое существо, этот лай более всего походил на лай пса. И я чувствую, что это чудище, хотя я его и не вижу, должно броситься на меня и сделать со мной что-то неизъяснимо ужасное. Куда мне укрыться от этого чудища и ужаса?! Я смотрю по сторонам, — и всюду эти беспредельные ледяные степи.

Вдруг замечаю какой-то скат, не то бугорок; делаю несколько шагов и вижу, что я на краю глубокой пропасти. Берег обрывается все равно что стена, и на дне этой пропасти течет река с ужасной быстротой. Река не замерзла, она течет и пенится от волны. И я на скользком ледяном краю босыми ногами... Я чувствую, что не могу удержаться, начинаю падать, тщетно стараюсь ухватиться за ледяные края пропасти своими окоченевшими пальцами, ноги скользят, и я падаю, испытывая весь ужас падения... и просыпаюсь.

— Да-а!.. Картина!..— говорит он мне.

— Ну, что же Вы мне скажете? Может быть подобное мучение?

— Да, может. Это один из видов адских мук, и притом еще самых легких.

— Да неужели?! Тогда лучше не родиться человеку!..

— Да, неизглаголанные муки ждут грешников во аде, все равно как неизглаголанное блаженство ожидает праведников... Слова Апостола: Ихже око не виде, и ухо не слыша, (1 Кор. 2, 9) — одинаково можно отнести как к блаженству, так и к мукам...»

24 января, суббота

Продолжу дальше...

«И муки эти будут испытывать тела грешников. Огонь будет вещественный, а не то, что это будут только угрызения совести, и тому подобное. Нет, это действительно чувственный огонь. То само собой, а это само собой. Только как самые тела, так и огонь будут гораздо тоньше, все будет носить только некоторое подобие земного.

Когда я прочел „Слово о смерти“ епископа Игнатия Брянчанинова, многое уяснилось мне, чего я прежде совершенно не понимал. Эта книга незаменима в своем роде... Вот и теперь вижу я во сне различные муки, например, сегодня... Господи, Господи! Накажи здесь как хочешь, только избавь вечных мучений! Вот, может быть, келейники замечают, что иногда я встаю какой-то раздражительный; я им об этом не говорю, а, право, иногда полдня сам не свой ходишь...

Замечательно, что люди неверующие или маловерующие, — например, материалисты и другие, — далее тела, далее видимого не идут, отвергая существование души, Ангелов, бесов, даже Бога; но, когда они говорят о вечных муках, то никак не хотят допустить здесь что-либо вещественное, чувственное, относя муки к угрызениям совести и тому подобному. Это противоречие замечали в них великие люди, замечал его, кажется, и митрополит Филарет...

Иногда снам надо верить. Это сны, главным образом, изображающие вечные адские мучения, когда мы от таких снов содрогаемся, приходим в чувство сокрушения о грехах, раскаяния и покаяния. Но когда и эти сны зачастят и будут приводить нас в отчаяние о своем спасении, то и они от диавола. Но я не прихожу в отчаяние. Да, я себя считаю, конечно, величайшим грешником и по своим делам достоин всяких мук, но надеюсь на милосердие Божие, ибо Господь по милосердию может простить мне все мои грехи».

Недавно также сказал мне Батюшка следующее. «Когда я был еще мирским, мне один человек сказал:

— Хотите я вам скажу, как узнать человека?

— Скажите.

— Хорошо. Вы спросите его, как он относится к еврейскому вопросу. И если он стоит за евреев, то он или безбожник, неверующий, удаляющийся от единства веры, или революционер и т. п. Одним словом, с этим человеком не следует сходиться.

И вот уже сколько времени прошло с тех пор, и я наблюдал за этим, и оказалось, что действительно, это правило узнать человека — справедливо. Правда, как единичные примеры, могут и среди евреев встречаться хорошие люди, но в общей массе они представляют собой весьма вредный элемент...»

25 января, воскресенье

22-го числа я начал читать второй раз Евангелие на моем келейном правиле.

Батюшка мне не раз говорил, что он очень любил детей, и однажды рассказал следующее:

«Я очень любил устраивать „детские пиры“. Эти пиры доставляли одинаково и мне, и детям радость. Устраивал я их обыкновенно в праздники. Приходили ко мне эти бедные дети на квартиру, все одетые в праздничные одежды, конечно, очень скромные, ибо приходили многие из них из подвалов. Я выбирал одного или двух мальчиков побольше и указывал им дорогу, куда идти; на это они мне кричали: „Знаем, знаем!“ И все они, человек 10—12, не более 20, мальчики не моложе 4—5 лет и до 10—11, и девочки не старше 8 лет (во избежание соблазна), отправлялись за город версты за три в лес. А я по немощи своей брал извозчика. Немного ранее отправлялся туда же и мой денщик с таинственными узлами. Когда все собирались в назначенное место, я прежде всего давал детям набегаться по лесу, наиграться вволю. Потом, когда они немного устанут от беганья, проголодаются, я их усаживал на траве около разостланного прямо по траве длинного и широкого полотенца, на котором стояли тарелки со сметаной, творогом, вареной холодной говядиной, яйцами, черным и белым хлебом — кажется и все, а может быть, и еще что было, вот, например, масло. Ну, и более ничего.

Когда они наедятся, я их начинаю поить чаем, причем давал им дешевых конфет и пряников; конечно, был сахар, может быть, варенья немного, ну и все. При этом мы разговаривали; бывало, забросают вопросами. А также я им рассказывал о чем-нибудь полезном для души, из житий святых, или вообще о чем-нибудь духовном. Все слушали с удовольствием и вниманием. Иногда же для большей назидательности я приглашал с собой кого-либо из монахов или иеромонахов, предоставляя ему говорить, что производило, конечно, еще большее впечатление.

Так и сидим, бывало, в лесу на холмике часов до 10—11 вечера. Взойдет луна... И без того чудный вид на Казань делается еще красивее. Перед нами поляна, за нею река, а за рекой — Казань со своим чудным расположением домов, садов и храмов... И хорошо мне тогда бывало; сколько радости — и чистой радости — испытывал я тогда, и сколько благих семян было брошено тогда в эти детские восприимчивые души! И все это удовольствие стоило мне рублей 10, а что тогда для меня были 10 рублей?!

Наконец, нужно было возвращаться домой. Я опять брал извозчика и ехал, полный тихой радости. Приезжал домой, ложился спать и вставал на следующий день здоровый, бодрый и шел на службу.

Возвращаясь с „пира“, я думал: а где теперь мои товарищи? Как они теперь проводят время в ресторанах, в „Ливадиях“, „помадиях“ и „гадиях“ с блудными развратными девками? Господи, Господи!..

Про меня они говорят:

— Не с ума ли он сошел? Все с детьми да с монахами... Слыхали ли?

— С монахами?

— Да! Ну, туда-сюда один раз, а то — каждый праздник. Нашел удовольствие!

Но некоторые на эти „пиры“ смотрели снисходительно. Удивительно, что в общем многие мои сослуживцы-товарищи были хорошие люди... На этих „пирах“ я чувствовал себя хорошо, вся натянутость отношений пропадала, ее заменяла простота дружественных отношений, ни лукавства, ни лицемерия тут не было, была искренняя детская простота... И как бы я хотел, чтобы эта простота была в отношениях у меня с братией!

А вот я сегодня же уже получил выговор за то, что слишком просто обращаюсь... Такой же упрек сделали одному святому отцу, а он ответил упрекавшему его: „Ты хочешь, чтобы я бросил эту простоту? Нет! Ты не знаешь, что я добивался ее 30 лет. Так неужели же я брошу ее в один день!“»

28 января, среда

Сегодня 40-й день по кончине о. Иоанна Кронштадтского. Батюшка, согласно Высочайшего рескрипта и постановления Св. Синода, служил обедню, панихиду и говорил краткое слово. Батюшка был также и на трапезе, где мне пришлось читать житие св. Григория Омиритского (19 декабря). Какое это чудное житие! Какая премудрость в словах и речах этого святителя!

Вчера Батюшка пошел к повечерию на правило. Когда он шел оттуда, я провожал его, и Батюшка начал говорить мне следующее:

«Я поехал в 1890 году в Оренбург, где провел отрочество и юность, проведя детские годы в селе. Теперь это не тот уже город. Нет в нем той патриархальности, простоты; все изменилось. И эту простоту заменила цивилизация — с трамваями, телефонами и нравственным развращением.

Так вот, когда я поехал в Оренбург к матери за благословением на иноческую жизнь, я ходил в этом городе по всем улицам, а также и за город ходил... И все там напоминало мне мою прошлую жизнь с ее скорбями и радостями, с ее светлыми и темными происшествиями, ибо были, конечно, уклонения в шуию сторону... И эти последние производили как-то более приятное чувство: бывали времена, когда я должен бы, казалось, совершенно стерт быть с лица земли; однако Господь миловал меня... А там кругом встает заря иноческой жизни.

Подобно сему и сейчас: я стою на правиле, и воспоминания одно за другим целой вереницей проносятся передо мною. Я говорю: Господи, зачем это? Ведь они мешают мне внимать молитве... Но помимо моей воли они все шли передо мною. И опять воспоминания как радостных, так и тяжелых событий производили на меня отрадное впечатление, и последние, опять-таки, даже более отрадное.

Конечно, если бы была прежняя келлия для правила, то еще более возникло бы воспоминаний. Прежде было правило там, где теперь новый храм. Когда начал строиться новый храм, то будто кто-то сказал мне: „Теперь тебе будет легче“. И действительно, так и вышло. Я почувствовал ослабу, а какие скорби и гонения были раньше... Только я твердо сказал себе: что бы то ни было — не уйду из Скита. Умру, а не уйду!»

А я и говорю:

— Батюшка, вот и я хотел Вас спросить... Собственно, я думаю так, чтобы никуда не уходить из Скита, разве уж только за послушание, куда пошлют. А то, какие бы ни были скорби и превратности, ни под каким видом не уходить. Как Вы скажете?

— Конечно, не уходить! Перед нами и в книгах сколько примеров: как ушел из монастыря, так и пошел под гору. В своем монастыре, хотя и неблагоустроенном, все как-то терпит и мирится со всем. А там не может.

— А вот, Батюшка, как же о. Лев, о. Афанасий во многих обителях перебывали?

— Это другое дело: Когда гонят в одном, бегите в другой (См.: Мф. 10, 23). Например, о. Льва настоятель в Белых Берегах гнал. Да, прямо гнал: «Уходи, уходи куда знаешь, и помёт свой бери с собой» (это были: епископ Игнатий, бывший тогда еще послушником, а другого я забыл, как назвал Батюшка). Да, конечно, надо идти, коли гонят...

Этот разговор окончился уже в Батюшкиной келлии, а произошел он 27 января 1909 г. Это я давно хотел спросить и записать, чтобы знать, что отвечать помыслам, когда такие придут, если Господу угодно будет предать меня подобным искушениям.

Недавно, а также и вчера утром, Батюшка говорил: «Современное монашество все стремится исполнять во всем свою волю. А авва Дорофей говорит: „Я не знаю для монаха иного падения, как последование своей воле“. Теперь совершенно забыли происшествия, подобные сему. Старец принимает ученика и испытывает его сначала словами, а потом дает послушание: иди чуть ли не за три версты в египетскую пустыню, и вот эту сухую трость воткни в сухой песок, и ходи туда ежедневно два раза поливать, беря воду с собой из монастыря. Тот идет и втыкает, потом начинает ее поливать. И что-то долго он ее поливать ходил, — кажется, более года. Конечно, диавол ему наводил помыслы: „Ну, смотри, не глуп ли твой старец? Велел поливать сухую палку, воткнутую в раскаленный песок“. А послушник отвечал: „Ладно, ладно, говори, что хочешь, а я все-таки буду поливать!“ Наконец, старец говорит своему ученику: „Иди и пожни плоды твоего послушания“. Тот идет, приходит на обычное место, где была воткнута трость, — а на том месте прекрасный оазис: пальмы растут и ключ так и бьет из-под земли. Теперь это забыли, забыли даже про самое то время. Ничего не слушают. У нас еще ничего, слава Богу! А что в других-то делается!..»

30 января, пятница

Вчера исполнился ровно год со дня нашего одеяния в подрясник. В церкви служили молебен о нашем здравии, но я не был на молебне по случаю занятий у Батюшки.

Батюшка во время разговора первый раз назвал меня своим сотаинником. Я этого не ожидал и не знаю, чем мог это заслужить. Спаси, Господи, Батюшку. Я все более и более начинаю видеть, что Батюшка — великий Старец. И, к моему сожалению, Батюшка все чаще и чаще говорит о своей смерти, что дни его изочтени суть (Ср.: Лк. 12, 7). Говорит Батюшка, что слабеет не только телесно, но и духовно. «Я совершенно один, — говорил как-то Батюшка, — а силы слабеют».

А сейчас на благословении Батюшка сказал следующее.

«Приду, бывало, я к великому старцу о. Анатолию.

— Ну что, о. Павел? — Скажешь ему про свои скорби:

— Тяжело было даже идти к Вам, насилу дошел, а помысл еще говорит: зачем тебе беспокоить батюшку, не ходи.

— Ну, а теперь?

— Теперь легко, словно гора с плеч свалилась...

— Да, так и я некогда к батюшке о. Макарию, потом к о. Амвросию ходил, а теперь-то и некуда идти... Мы, я и батюшка Амвросий, все вместе делали, друг друга утешали в скорбях. Приду да и скажу: „Батюшка о. Амвросий, тяжело что-то“. — „Ну, что там тяжело? Теперь все ничего. А вот придут дни...“ Да, а теперь-то они и пришли, — монахов много, много хороших, а утешить некому. Теперь я понял, что значит: „Придут дни...“

А теперь-то и я это понял, когда прошли те блаженные дни», — [закончил Батюшка].

31 января, суббота

Вчера было некогда писать далее. Бог даст, окончу сегодня.

Когда это Батюшка говорил про себя и своего Старца, я подумал: а ведь это все возможно и по отношению ко мне. И тем более, что Батюшка все это начал говорить сам от себя, и как раз после моих мыслей о смерти Батюшки.

А сегодня за утреней меня назначили читать кафизмы. Когда я подошел после кафизм к Батюшке, он мне сказал:

— Вы замечаете жар в моей руке?

―Да.

— Мне теперь стало легче...

Когда же я пришел к Батюшке заниматься, он мне сказал: «Я сегодня ночью думал, что умру. Насилу встал к утрени... Сначала было очень тяжело, но когда я вошел в церковь, — все как рукой сняло, сразу стало легче. К обедне тоже очень трудно было встать, но потом, слава Богу, бодро ходил, и даже сам читал синодики». (А сегодня родительская суббота перед сырной седмицей.)

Однажды, побуждаемый подобными обстоятельствами, я спросил Батюшку:

— Батюшка, все возможно, так вот как же после Вашей смерти, к кому перейти?

— На все это я могу сказать: Господь не оставит. Мы видим из житий святых, что подобное бывало нередко. Умирает старец, уже лежит на смертном одре. Его обступают братия и спрашивают: «На кого ты, Авва, оставляешь нас?» Тот обводит стоящих своим взором, посмотрит туда, сюда, как бы ища кого, — и не находит никого. Наконец говорит: «На Бога оставляю вас». И действительно, Бог или неожиданно посылает им наставника, или Сам Своею милостью избавляет от различных напастей. Вот это я Вам и могу только сказать на Ваш вопрос...

2 февраля, понедельник

Ровно два года назад в этот день, день Сретения Господня, в Чудовом московском монастыре совершилось чудо милосердия Божия над нами. Нас встретил Господь, принял.

Про себя я откровенно говорю, что я был блудный сын, как это говорится в Евангелии, и милость Божия не возгнушалась мною: я сподобился великих милостей Божиих...

Вчера во время бдения пришлось караулить Скит. А в субботу на бдение я пришел с Батюшкой только к кафизмам, ибо пришлось задержаться у Батюшки в келлии, где мне Батюшка рассказал, что он видел однажды сон, что его хиротонисали. Про этот сон мне Батюшка хотел дать прочесть, как он записан в его дневнике.

За бдением Батюшка сказал краткое слово о необходимости для нас и благотворности покаянных слез, как они приятны Богу и куда приводят плачущего.

Сейчас написал письмо игумену Ионе и думаю послать его с Петром Гавриловичем.

Вечером

Письмо передал.

Сейчас на благословении Батюшка объявил собравшейся братии, что нашего скитского хлебника и квасовара о. Петра переводят на монастырскую гостиницу. Батюшка просил у братии святых молитв за о. Петра, ибо послушание новое и шумное, особенно же после скитской тишины.

8 февраля, воскресенье

Вся эта неделя быстро и незаметно прошла. С Батюшкой и в келлии много занимался, и только сегодня как будто немного вздохнул свободнее.

Сегодня Прощеное воскресенье. Погода чудная, весна. Весело блестит солнышко по снегу, с крыш и деревьев капает вода. Елки и сосны покрыты снегом, который третьего дня обильно выпал и покрыл белой пеленой весь Скит, поэтому вершины сосен и елей блестят на солнце, и снег, лежа на темно-зеленых хвоях, кажется еще белее.

Недавно Батюшка сказал мне следующее про монашество: «Монашество есть блаженство, какое только возможно для человека на земле. Выше этого блаженства нет ничего. И это потому, что монашество дает ключ к внутренней жизни. Блаженство внутри нас, надо только открыть его. Полное блаженство — на Небе в будущей жизни, но нижняя степень его уже на земле, в той жизни оно только продолжается...»

Когда Батюшка говорит подобные вещи, я чувствую что-то великое, святое, но это как бы мелькнет передо мною и исчезнет. Правда, так бывает не всегда, и даже я, придя в свою келлию, могу изобразить мысль на бумаге; но иногда у меня для этого не хватает сил.

Сейчас ходили прощаться в монастырь. Завтра первый день святого Великого поста.

Приезжал на эти дни брат Кирилл, сегодня уехал. Его Батюшка отечески любит, он отвечает, по-видимому, тем же.

Когда он уже уехал, Батюшка сказал, как бы в раздумье, и сказанное не имело отношения к предыдущему: «Придется ли еще увидеться с Люшей?» (так Батюшка называет обыкновенно брата Кирилла, брата Никитушку, а иногда и меня). Я на это ничего не ответил, но сложил в сердце своем словеса сии.

9 февраля, понедельник

Сегодня возвратился в Скит о. Кукша, ездивший в Калугу для посвящения в иеромонаха.

10 февраля, вторник

Вот уже прошел вторник первой седмицы святого Великого поста.

Сегодня Батюшка сказал, что ему возвещается, что враг хочет между мною и Иванушкой насеять плевел, чтобы поселить между нами вражду, разъединение, ненависть. И Батюшка предупреждал меня от этого зла, говорил, чтобы мы поддерживали между собою любовь, чтобы не дали врагу ничего пожрать. Это же самое Батюшка сказал еще в прошлом году, когда мы только что оделись в подрясники, только в другой форме. И это я должен свято соблюдать, то есть всячески поддерживать единство и любовь.

12 февраля, четверг

Сегодня Господь сподобил меня, грешного, исповедаться, очистить свою совесть. А сейчас я и Иванушка у Батюшки пили чай.

Получил письмо из Москвы. Мама сообщает, что один учитель мой по гимназии скоропостижно скончался. А также отвечает на вопрос: не помнит ли она дня, когда мы были у о. Валентина, а также и дня благословения нас наперсными крестами. Мама этого дня не помнит, но, судя по расходным ее записям, это было 11 февраля 1907 года, то есть ровно два года назад. Как раз во вчерашнее число вечером мама нас благословила, и я, стоя на коленях и припав лицом к полу, давал обет всю жизнь служить Богу на иноческом пути, хотя несколько боялся и не решался. Этим благословением, этим крестом я как-то очень дорожу и никогда не снимаю его с себя. А 12-го, в сегодняшнее число, мы были у о. Валентина, от которого я получил благословение.

13 февраля, пятница

Сейчас я зашел к Батюшке на благословение после вечерни. После благословения и откровения моих немощей за этот день Батюшка сказал мне следующее: «Это все ничего, если укоряем себя и смиряемся. А то вот многие на небо лезут, подвиги накладывают на себя, а смиряться не хотят. Смиряйтесь, смиряйтесь! Да, я скажу Вам, брат Николай, — не хотят смиряться. Это — язва, язва современного монашества...»

14 февраля, суббота

Сподобился сегодня принятия Святых Христовых Таин. Вот уже прошла первая седмица Великого поста. Не прошла, а промелькнула. Не заметил я и поста, не почувствовал его тяготы.

18 февраля, среда

Сегодня в первый раз читал на правиле за повечерием канон Божией Матери (4-го гласа, среда).

21 февраля, суббота

19-го февраля Батюшка сказал мне:

— Я Вам, брат Николай, не раз уже говорил, и еще скажу: приходит мне мысль все бросить, уйти в какую-нибудь келлию. Страшно становится жить, брат Николай, страшно. Только боюсь сам уйти, а посоветоваться не с кем. Если бы жив был о. Варнава, то поехал бы к нему, но и его уже нет. А сам — боюсь. Боюсь, как боится часовой уйти с поста — расстреляют. В таком положении начинаешь понимать слова пророка Давида: Спаси мя, Господи!.. Если взять только эту часть фразы, то само собой разумеется, что никто не хочет погибели и не говорит: «Погуби меня, Господи». Все и всегда могут сказать: «Спаси мя, Господи». Но он прибавляет далее: яко оскуде преподобный (Пс. 11, 2). Не к кому обратиться, — Господи, спаси мя. Только теперь мне становится понятным, отчего бежали святые Отцы от мира, именно бежали... Хотелось бы и мне убежать в пустыню.

— Батюшка, — говорю я, — да как же одному бежать? Одному нельзя...

— Нет, — возразил очень твердо Батюшка, — нет, одному нельзя самому, а одному с Богом — можно. Вот, например, епископ Феофан долго и неоднократно пытался бросить все и удалиться в затвор, но не было на то воли Божией. Прямо как бы в ответ на свое желание он был перемещен на епископскую кафедру во Владимир. И только уже несколько лет спустя удалился в свою милую Вышу. Да... Когда-то мы с Вами, Николай Митрофанович, будем на «Выше»? Рано ли, поздно ли, а надо... Что Вы скажете? Да, так-то, мой друг...

Незадолго до этого, как-то вечером, Батюшка сам, не по моему вопросу, а сам начал говорить:

«Прежде я не понимал, что делается в миру, а теперь, когда приходится мне сталкиваться с ним, он поражает меня своей крайней сложностью и безотрадностью. Правда, бывают радости, но они мимолетны, мгновенны. Да и какие это радости? Самой низшей пробы, ниже 44-й. А у нас — блаженство, даже немножко как бы похоже на рай. Бывают, конечно, скорби, но это временно... Хорошо, кто заботится о внутренней созерцательной жизни, ибо она даст ему все».

23 февраля, понедельник

Ровно два года назад, в то вечернее время, я и Иванушка с о. Гавриилом были на Брянском вокзале в Москве, намереваясь отправиться в Оптину Пустынь, не имея о ней ни малейшего представления. Недели за две до того времени я не знал, что Оптина существует. Таким образом, выехав 23-го февраля из Москвы, 24-го мы впервые увидели Оптину; то есть в день обретения главы св. Иоанна Предтечи обрели Оптину как тихое пристанище от житейских бурь и зол.

Не смею думать, что это произошло без Промысла Божия. После бесцельного скитания по жизненной пустыне я нашел здесь воистину богатое сокровище, утаенное от премудрых и разумных, и открытое, доступное младенцам, простецам и нелукавым сердцем (Ср.: Мф. 11, 25; Лк. 10, 21). И для меня оно было сокрыто, и я едва ли бы нашел его сам. Я был сюда приведен, не знаю почему, как и для чего...

Сейчас я немного говорил с Батюшкой о знаменательных происшествиях в моей жизни, и когда я сказал Батюшке, что мы увидели Оптину впервые 24-го февраля, Батюшка сказал, что жизнь моя вся промыслительна. И я теперь иногда начинаю познавать некоторую внутреннюю цель, вернее, смысл событий моей жизни, в которой я прежде видел и знал лишь голые внешние факты. А я неоднократно был спасаем от явной смерти или искалечения.

Например, однажды я ездил на велосипеде по Москве с целью изучения местности на окраинах города, которые мне были весьма мало известны. Еду беспечно и спокойно, глядя не вперед, а, насколько помню, вправо, на вывеску или на дом, я уже не помню. Вдруг я невольно поворачиваю голову и вижу в нескольких шагах от меня едущего мне навстречу рысака на шинах, вследствие чего я и не слыхал стука колес. Если бы я повернулся на несколько секунд позднее, я был бы под лошадью — или совершенно задавлен, или искалечен.

Другой случай был в моем детстве. Я был мальчик резвый, несмотря на некоторую неповоротливость, был очень способен и ловок в детских простых играх, например, в игре в бабки. Так, однажды, играя в бабки, одну из любимых мною игр, я по неосторожности стоял у стены, по направлению к которой кидали бабки или, как у нас назывались, «билы». Один мальчик, обладавший физической силой, бил бабкой, налитой свинцом («свинчаткой»). Он, по свойственной в таких играх неосторожности, не сказал мне, чтобы я посторонился, и бросил, по обыкновению, очень сильно. И бабка, налитая свинцом, которой он бил, отскочив от земли, ударилась в стену на вершок повыше моей головы со страшной силой и раздробила бы мою голову, если бы попала в лоб...

Кроме этих, было еще несколько подобных происшествий; одни мною забыты, как эти были забыты и вспомнились только недавно, другие уже описаны мною; третьи, хотя отчасти и помнятся мною, но не совсем ясно, или менее поразительны.

В ответ на это Батюшка рассказал про себя следующее.

«Когда я возвращался из Манчжурии по железной дороге, как-то ночью захотелось мне уединиться, — взгрустнулось ли мне, или еще что, я уже не помню. Пошел я в прихожую вагона, если так можно выразиться, я разумею ту маленькую комнатку, которых обыкновенно бывает в каждом вагоне две — спереди и сзади. В них бывает по 4 двери: одна ведет в вагон, другая на площадку в следующий вагон, а две направо и налево для выхода пассажиров. Вышел я и облокотился на одну дверь и думаю: «Слава Тебе, Господи. Еду я опять в дорогую Оптину». И захотелось мне пойти к противоположной боковой двери; иду, и вдруг словно силой какой меня оттолкнуло. Остановился я посредине и, вглядевшись, увидел, что дверь отодвинута вбок (там двери такого устройства), чего я не заметил в темноте, а хотел облокотиться на нее. И что было бы!.. Господь спас...»

Обратило на себя мое внимание еще следующее обстоятельство. Епископ Трифон сказал, чтобы мы приходили в Богоявленский монастырь к вечерне с мамой и о. Петром Сахаровым. Это было в воскресенье о блудном сыне. И мы пришли. Епископ Трифон говорил очень хорошо проповедь на эту тему. После вечерни мы отправились к нему. Входим мы все четверо, и в это время входит о. Гавриил, как бы встречает нас. «Вот, вам как раз послан Архангел Гавриил, — сказал Владыка полушутя-полусерьезно, — с ним вы и поезжайте».

В это воскресенье была решена окончательно наша поездка в Оптину. Меня, как блудного сына, как бы уже приняла Оптина в свои объятия. Это все не простая случайность, нет, это все имеет великий смысл.

Удивительно то, что я, до тех пор не желавший подчинить свою волю и разумение кому бы то ни было, в деле обретения Оптиной и водворения в Скиту даже как бы совершенно не участвовал своей волей: все делалось по указанию и благословению духовных лиц.

25 февраля, среда

Сегодня в первый раз за всю зиму и лето Батюшка собрался погулять по лесу. Батюшка, пригласив меня, пошел вместе со мной под руку по дороге, ведущей на нашу скитскую дачу. Дойдя до луга, с которого видны Прыски и Кашкинская усадьба, мы поворотили и пошли обратно, только другой дорогой по опушке леса. Наш разговор не буду записывать, только запишу одно.

На обратной дороге я напомнил Батюшке, что сегодня, то есть 25-го февраля, я первый раз увидел его, Батюшку, и Скит, добавил я потом. Батюшка спросил: «Как же? Вы забыли. Вы, действительно, увидели меня 25-го числа в воскресенье на беседе в монастыре, а были у меня уже 26-го числа в понедельник». Я припоминаю и, кажется, Батюшка прав. Помню, что Батюшка еще сказал тогда, то есть в первый раз, на наши слова, что мы были на беседе: «Я не обратил внимания, но теперь, когда Вы сказали, я начинаю припоминать, что Вы стояли недалеко сбоку...»

Таким образом, Батюшку я увидел впервые 25-го февраля 1907 года вечером, а 26-го февраля впервые увидел Скит вместе с Иванушкой и о. Гавриилом. Если я об этом где-либо еще записал иначе, то, значит, ошибся тогда. Да будут благословенны дни сии!

1 марта, воскресенье

Числа 23—24 я открывал Батюшке блудные и другие помыслы. Батюшка в ответ на это сказал мне:

— Эти помыслы Вам в грех не поставятся, если Вы не услаждались ими...

— Да я, Батюшка, не то, чтобы услаждаюсь, а несколько медлю, не сразу отгоняю, как бы не соображаю, что должно противиться.

— Прогонять помыслы, противиться им могут только святые, а нам от них надо бегством спасаться...

— Да, Батюшка, когда очнусь, начинаю творить молитву Иисусову.

— Вот про это-то я и хотел Вам сказать. Раз у Вас своих сил нет бороться с помыслами, то будем призывать Господа Иисуса, и имя Его будет прогонять от нас помыслы. В грех они, как я уже сказал, поставиться не могут. Например, разве Вы виноваты, что, когда отворили дверь келлии, Вас охватил ветер и засыпало снегом? Никакой в этом вины нет. Но если Вы видите, что Вам не под силу идти по такой вьюге, то можно спастись только бегством, именно — захлопнуть дверь. А другой, покрепче, он, пожалуй, и пойдет по этой вьюге. Но нам до таких далеко. Они могут, подобно Давиду, выходить на единоборство (См.: 1 Цар. 17, 40-51), но не с голыми руками. Заметьте, с чем вышел Давид на Голиафа? С камнем. А что значит камень? Камень же бе Христос (1 Кор. 10, 4). Вдумайтесь-ка в это. Значит, и он не один вышел на борьбу, а с «Камнем».

В этот же вечер Батюшка говорил мне:

«Нам, то есть стоящим на таком посту, несущим такое послушание, нельзя отдыхать. Сегодня я очень плохо почувствовал себя и думаю: надо отдохнуть, лягу. „Брат Никита, — говорю я, — сегодня не будем отпирать женскую половину, в первый раз за три года. А я лягу и до трех часов не будите меня“. Лег, а помысл говорит: а может быть, там пришла какая-нибудь раба Христова со скорбью или другой какой насущной нуждой своей, — как же так? Надо отпереть... Позвал брата Никиту, сказал, чтобы он отпер, а сам встал; вскоре вся слабость прошла. А там, действительно, пришли, которых надо было принять. И вот как Господь подкрепляет в таких случаях...»

Подобные же происшествия Батюшка рассказывал и раньше. Например, Батюшка не мог совершенно читать при огне вследствие страшной рези в глазах. Когда Батюшку посвятили в иеромонаха, он заявил, что при огне служить не может, а о. Архимандрит отвечал, что Бог поможет. И действительно, Батюшке была дана возможность служить при огне. А теперь даже и пишет, и читает, и вообще имеет возможность работать при огне, так как этого требует его положение.

Неоднократно мне приходилось слышать от Батюшки подобное: «Я вчера вечером засиделся до часу, поэтому с трудом к утрени встал».

Вот я из этого и других подобных сему событий вижу, что для исполнения послушания, которое даже превосходит естественные силы, но которое послушник или монах, или вообще человек берет на себя именно за послушание, как от руки Господней, как проявление воли Божией, Господь и силы дает. Батюшка говорил, что указать смиренно на неудобоисполнимость послушания можно, когда оно действительно таково, но настаивать на своем разумении нельзя, а следует взять на себя послушание с упованием на волю Божию и помощь.

4 марта

Сегодня Крестопоклонная среда. Во время часов мы с Батюшкой занимались и пришли в церковь только к вечерне, то есть ко второй половине службы — к вечерне и Литургии Преждеосвященных Даров.

Когда Батюшка стал собираться в церковь, он, одеваясь, сказал мне: «Так оскорблять может только диавол — так злобно, так дерзко, так нагло. Например, сегодня он меня так оскорбил, таких гадостей наговорил, что я едва поднялся. Наговорил, конечно, во сне; наяву, слава Богу, он мне не является. И, знаете, говорит все с улыбочкой. Вот и отчаянные злодеи, как передают, говорят обыкновенно с улыбочкой; например, Пугачев, Вольтер говорили постоянно с улыбочкой какой-то. Вот и мы подпадаем под его власть и делаем угодное ему: обижаем других, допускаем смех, празднословие и тому подобное. А во всем, конечно, виноват он...»

Мне подобное говорил Батюшка и прежде в такой форме: «Теперь я начинаю познавать, что такое диавольские надругательства и оскорбления, о которых иногда говорится в житиях святых».

Затем, когда Батюшка уже отворял наружную дверь, он мне сказал, что при таких оскорблениях он несколько утешается тем, что, значит, он не совсем во власти врага, по его выражению; что, значит, есть в нем, то есть в Батюшке, что-то неприятное для врага. Какие оскорбления, — Батюшка никогда не говорил сам, а спрашивать об этом я не смею.

8 марта

Сегодня воскресенье, неделя св. Иоанна Лествичника, но ему службу не правили, так как память 40 Севастийских мучеников, иже во езере, приходится на понедельник, а служба правилась им сегодня.

Вчера за бдением я первый раз читал паремии. Итак, пришлось читать паремии святым мученикам.

4-го марта я спросил Батюшку, можно ли молиться своими словами. Батюшка ответил: «Конечно, можно». Припоминая другие бывшие прежде наставления Батюшки относительно молитвы, я вывожу следующее заключение: молитва своими словами преимущественно должна употребляться в келлии; эта молитва — молитва сердца. За службой церковной или какой бы то ни было общественной молитвой своими словами молиться не рекомендуется, а советуется внимательно слушать самую службу. Во время перерывов или вообще молчания за службой творить молитву Иисусову. За самой же службой творить молитву Иисусову должно в случае, если не слышно, что поют или читают.

И в заключение скажу слова Батюшки, сказанные мне однажды: «Духа держитесь: дух животворит, письмо убивает» (См.: 2 Кор. 3, 6).

6-го марта Батюшка сказал как бы вдруг, то есть, насколько помню, не в связи с тем, о чем мы говорили: «Батюшка о. Анатолий знал, что я буду здесь, на его месте, а иногда слегка намекал на это».

14 марта

Однажды Батюшка говорил мне следующее:

«За советом надо обращаться к одному кому-нибудь. То, что я сейчас говорю, чрезвычайно важно, и блаженны те, кто это знает. Бывает так, что придет кто-нибудь в Оптину, например, посоветуется с одним, потом с другим, иногда у трех-четырех побывает. Каждый советует по-своему, и у вопрошающего получается смущение: он не знает, как поступить, чьему совету последовать. А нужно было спросить у того, к кому он первому пришел, и что тот посоветует, принять во внимание, считая это за волю Божию».

Вчера получил посылку из Москвы, между прочим — карточки дедушки, бабушки и папы, и закладки в Псалтирь.

17 марта

Иногда, как например, сегодня, Батюшка рассказывает и говорит многое, что хотелось бы записать, да нет времени и возможности. Иногда даже Батюшка говорит речи, противоречащие друг другу. Так было и сегодня.

Утром, позанимавшись с час, я хотел подать письма для подписи, как это хотел и Батюшка, но вдруг Батюшка взял газету «Братский листок» и начал его просматривать. Я несколько удивился этому. Вероятно, Батюшка это заметил. Просматривая листок, Батюшка прочитал, что в академиях духовных временно данное автономное управление отменяется, как не принесшее ожидаемых благих плодов.

Прочтя это, Батюшка обрадовался и начал говорить: «Вот пройдет время, и Николай Митрофанович будет говорить следующее: „Да, помню, это было давно, я тогда помогал батюшке Варсонофию в письмоводительстве... Теперь у нас который год? — 1929. — Да, значит, это было ровно 20 лет назад, в 1909 году“».

Я тороплю Батюшку, подсовываю ему то одно, то другое, а Батюшка взял «Братский листок» и прочел нам об автономии академий духовных, что она уничтожается навсегда, и возрадовался: «Значит, недаром я стал читать листок...» Потом мы стали обедать.

После обеда Батюшка стал ложиться отдыхать. Я был с ним, укрыл его, когда он лег. Когда Батюшка раздевался, он начал говорить:

— Ни у меня, ни у Вас, конечно, нет в мыслях расстаться друг с другом. Но, право, хорошо помереть в такие годы, когда душа Ваша еще не очерствела (то есть в мои 20—21 год), у нас в Скиту; и понесли бы мы Люшеньку, и положили бы его под липками...

— Да, — говорю я, — и мое желание — остаться навеки в Скиту и здесь лечь в могилу. Но только преп. Иоанн Лествичник говорит, что не очистившийся, аще желает смерти, поступает безумно...

— Зачем желать Вам? Право желать этого предоставьте мне. А все это может случиться: у Бога Свои расчеты, кого из нас раньше потребует отсюда, — неизвестно.

Что еще говорил Батюшка, я уже не помню хорошо. Нет свободной минуты, а потому пишу кое-как.

22 марта, Вербное Воскресенье

Пользуясь свободной минуткой, запишу кое-что.

14-го марта Батюшка дал мне две ложки деревянных — одну лично мне, а одну для Иванушки.

В тот же день за обедом Батюшка сказал следующее.

«В Казани был архиепископ Афанасий. Про него много чудесного рассказывали. Например, когда он только что приехал в Казань, он поспешил в Кафедральный собор. Отслужив обедню, молебен и сказав краткое слово, он начал благословлять народ. В общей массе, в толпе подходит также какая-то барыня. Он благословляет ее, а руку целовать не дает. Она подумала, что он сделал это, спеша окончить благословение. Но все же она опять подошла под благословение, и опять он, благословив, не дал поцеловать руки. Она подходила к нему несколько раз, и повторялось то же. Тогда она говорит ему: „Владыка святый! Неужели я такая грешная, что недостойна поцеловать у Вас руку?“ „Вот еще, — говорит Преосвященный, — у меня ручища, словно у мужика“. Барыня покраснела, поняв, что Преосвященный узнал ее мысли, ибо он сказал то, что она подумала, подходя под благословение.

Было и еще много подобных случаев, доказывающих его прозорливость... Характерная черта некоторых святых — позвать гостей, радушно принять их и угостить, — замечалась и у преосвященного Афанасия. Он любил в праздники позвать к себе гостей. Так и было однажды.

После обедни сразу из церкви с гостями он приходит к себе. Попив чайку и несколько побеседовав с гостями, Преосвященный предложил пообедать. Приказав келейнику подавать обед, он с гостями сел за стол. Подают огромную, прекрасно приготовленную щуку. Посмотрев на нее, Владыка говорит:

— Ее есть нельзя, она проклята.

Все несколько удивленно посмотрели на Преосвященного.

— Она проклята, ее есть нельзя, — повторил Владыка.

Призывает келейника и приказывает убрать ее со стола; тот даже не решается убрать. Тогда Преосвященный велит позвать повара. Тот приходит. Владыка смотрит на него и, замечая завязанный палец, спрашивает его:

— Что у тебя с пальцем?

— Порезал нечаянно, Владыка святый.

— А что ты при этом сказал?

— Простите, Владыка, я сказал: чтоб ты была... нехорошо сказал.

— Ну вот, видишь, теперь ее есть нельзя. Эту бросьте, а другую надо приготовить.

Вот видите, даже проклятие простого человека — повара, так сильно действует...»

— Собственно, Батюшка, — спросил я, — непонятно, как это узнал владыка Афанасий, и почему нельзя после проклятия есть?

— Проклятие повара произвело в рыбе какие-то изменения, которые Преосвященный заметил своими прозорливыми очами. Вследствие этих изменений нельзя стало кушать рыбу. Этим объясняется, почему в миру, в богатых домах, в самых дорогих кушаньях нет того вкуса, который мы ощущаем в наших кислых щах: там делается без молитвы, с руганью и проклятиями, а у нас в монастырях с молитвою и благословением.

Недавно я благословился у Батюшки читать 5-й том Игнатия Брянчанинова. Я даже соскучился о нем.

Числа 12—14 марта Батюшка дал мне прочитать «Ответы епископа Феофана на вопросы инока о молитве Иисусовой и различных деланиях монашеской жизни».

24 марта

Сейчас Господь сподобил меня, грешного, исповедаться. Сегодня читал сутки, и прошлый год в Великий Вторник я читал сутки.

25 марта

Сегодня Господь сподобил приобщиться Святых Христовых Таин вместе со всей скитской братией. Слава Богу! Пришлось всего только два дня готовиться, несколько мало, зато к великому празднику готовились, ибо «Днесь спасения нашего главизна».

29 марта, Пасха

Пасха, Господня Пасха! Это уже третья, встречаемая нами в Оптиной Пустыни, и вторая — по скитскому житию. Бывая почти целыми днями у Батюшки, я не мог этот год избежать некоторой сутолоки. Но, несмотря на это, здесь всеми праздник встречается, в общем, духовно. Окончив послушания до 8 часов вечера вчера, я пришел в церковь, как положено, для слушания Деяний св. Апостолов. Здесь вполне могут утишиться суетные помышления под благоговейное чтение в полумраке перед Плащаницей. Тихо и спокойно я отправился в монастырь, где и встретил радостный и великий Праздник. Тихо и мирно на душе. Слава Богу!

30 марта

Насколько помню, в Великую Пятницу, вообще на Страстной седмице, Батюшка сказал такую истину, засвидетельствованную святыми Отцами: «Если бы желающие поступить в монастырь знали все скорби, присущие иноческой жизни, то никто бы не пошел в монастырь. Господь поэтому нарочно скрывает от них эти скорби. А если бы люди знали блаженство, ожидающее иноков, то весь мир без оглядки побежал бы в монастырь...»

Батюшка захворал, даже не принял братию на благословение. Утром, после обедни (которую служили два иеромонаха и о. Архимандрит, а Батюшка не мог), Батюшка сказал мне: «Сегодня ночью я чуть было не умер». Что за болезнь такая, я не знаю. Говорили, что перемена пищи повлияла на весь организм, в особенности на желудок. Вид Батюшки утром не являл ничего особенного, только медленность движений и раздражительность свидетельствовали о болезни. Помолюсь о Батюшке, да сотворит с ним Господь по милости Своей.

Получил из Москвы два письма: от мамы и сестры. Поздравляют.

3 апреля

Иванушка отправился в больницу: у него болит нога. По его рассказу мне дело представляется серьезным. Что Бог даст.

Приехал брат Кирилл погостить. Очень тяготится военной службой; собственно, не самой службой, а жизнью в миру среди соблазнов и искушений.

Сегодня минут 10—15 беседовал с Батюшкой. Он как будто поправился, готовится к службе. Замечу только одну мысль: «Где и когда Россия соприкасалась с Францией, там всегда Россия получала вред — и материальный, и духовный. Так и теперешнее состояние России является следствием союза с Францией. Когда он был заключен, то современные подвижники благочестия говорили: «Великое чудо милосердия Божия будет, если Россия не погибнет, ибо она заключила союз с отверженным родом...»

4 апреля

Ходил в больницу к Иванушке. Он на вид ничего. Спрашивал у фельдшера о нем. Фельдшер о. Пантелеимон, иеромонах, сказал, что, вероятно, ушиб, а главное — утомление от стояния. Спросив о болезни, я невольно разговорился с о. Пантелеимоном и проговорил с ним минут 15. Тут же сидел и о. Сергий Мозель. Отец Пантелеимон говорил об обстоятельствах своего пострижения в мантию и посвящения в иеродиакона, о своих сновидениях и предсказаниях про его настоящее положение его бабушки, схимонахини Евфросинии, а также и об отношениях к нему матери. Все это в высшей степени таинственно и чудно. От чрева матери он был назначен на монашество.

И вспомнил я Батюшкины слова: «Жизнь всякого человека, а в особенности монаха, идет по некоему таинственному плану; все в ней целесообразно и премудро...»

Вечером

Сейчас пришел от Батюшки. Он ко бдению не пошел, правил у себя свое. Отец Кукша, о. Никита и я пели и читали, а Батюшка делал только возгласы да прочел Евангелие. Для меня такое бдение — первое. Завтра Неделя о Фоме, прошла уже и Святая Пасха.

12 апреля

Эти дни я был чрезвычайно занят, почти целые дни был при Батюшке. Сегодня уезжает брат Кирилл, за это время он много помог мне в письменных работах. Спаси его, Господи.

Вчера была память свт. Варсонофия, и Батюшка был именинник. На днях, вчера или третьего дня, Батюшка говорил мне, что он, будучи мирским, очень любил становиться в соборе в Казани около мощей свт. Варсонофия. Когда у Батюшки начало появляться желание богоугодного жития, он часто обращался в молитве к свт. Варсонофию, как бы представляя на его решение, какой путь жизни избрать ему. И угодник Божий не оставил втуне молитв к нему с верою прибегающего и указал Батюшке иноческий путь, и даже сподобил его принятия при пострижении своего имени.

И первым шагом к сему, быть может, было то, что Батюшка рассказал мне 14-го марта перед бдением.

«В Казани, — говорил Батюшка, — когда была поставлена в первый раз на сцене опера „Гугеноты“, я был в театре с некоторыми моими хорошими знакомыми в ложе. Я очень любил оперу. Внезапно в театре напала на меня тоска, а в душе как будто кто-то говорил: „Ты пришел в театр и сидишь здесь; а если ты сейчас умрешь, что тогда? Господь сказал: В чем застану, в том и сужу... (См.: Иез. 33, 12-19) Уйди скорее из театра... С чем и как предстанет душа твоя Богу, если ты сейчас умрешь?!“ Мне стало страшно. Я вполне согласился с этим внутренним голосом и думаю: надо уйти. Тогда начинает говорить другой голос: „А что скажут твои знакомые? Да стоит ли обращать внимание на всякий пустяк!“ Опять первый голос: „Иди, иди скорее, твои знакомые сейчас и не заметят, забыли о тебе, а потом можешь что угодно сказать им на их вопросы...“ Началась борьба, первый голос взял верх, и я решил уйти. Потихоньку поднялся я со стула, едва слышными шагами добрался до двери, скорее закрыл ее за собою и быстро пошел к выходу. С лестницы почти сбежал. Быстро надел пальто, выбежал на улицу, крикнул извозчика и полетел домой. Только тогда, когда я уже вошел в свой уютный номерок, я свободно мог перевести дыхание. Здесь я решил уже никогда не ходить в театр — и действительно не ходил.

Потом об этом, как и обо всем, с течением времени я позабыл. Затем прошли годы, я снова вспомнил об этом и захотелось мне узнать, какое число было тогда, чья была тогда память. Я справился и узнал, что тогда было 4 октября, память святителей Гурия и Варсонофия, Казанских чудотворцев...

Господи, да ведь это меня свт. Варсонофий вывел из театра! Теперь я думаю: какой глубокий смысл в событиях нашей жизни, как она располагается по какому-то особенному таинственному плану!»

Тогда вспомнил и я несколько похожее на это происшествие в моей жизни. Но я был побежден, а князь мира сего одержал победу. Я шел в театр, а голос говорит мне: «Не ходи. Что будет, если ты умрешь в театре?» — «Как же ты не пойдешь, — говорит другой голос, — что скажут дома?» — «Ну, хорошо, ты боишься, что скажут, если ты воротишься. А вот видишь, сколько часовен, зайди в одну, другую, помолись, а там время и прошло». — «Ну, вот еще! А что ты ответишь, если спросят, кто пел, и тому подобное?» И я был побежден, хотя ощутил некоторую тоску, и больше решил тоже не ходить в театр. И это действительно было в последний раз, как я был в театре.

Вспомнилось мне и то, как я жил перед отъездом в Оптину в первый раз, то есть когда коснулась меня благодать Господня. Когда я учился в гимназии, я не мог пропускать классы и аккуратно посещал гимназию, хотя под конец и мало занимался дома. Также и в университет я ходил аккуратно, хотя дома совсем не учился. В университете я успел проучиться немногим более полугода. Я был на одном курсе и факультете с братом Сережей. Как он, так и я посещали университет аккуратно. Так продолжалось до Рождества.

После Рождества мои мысли и стремления к богоугождению начали несколько формулироваться, и я стал посещать университет хотя и ежедневно, но с некоторой целью. Именно: под предлогом занятий в университете я уходил утром из дома. Приходил в университет и был там до 9 часов, а с 9 часов отправлялся в Казанский собор к обедне, предварительно заходя по дороге к Иверской, если там народу бывало не очень много. Отслушав Литургию, стоя иногда даже всю Литургию на коленях, я не спеша отправлялся домой и заходил по дороге в часовню Спасителя и, помолившись там, уже без задержек направлялся домой. Дома я, напившись чаю, садился читать Евангелие, которое и читал более месяца или месяц. Когда Евангелие было прочитано, я начал читать Апостол и «Путь ко спасению» епископа Феофана; читал иногда листочки и брошюрки духовного содержания.

Вечером я начинал писать дневник, потом немного молился и ложился спать. Так проходил день, за ним другой. Я все более и более чувствовал необходимость переменить жизнь, начать жизнь иную и молился об этом, конечно, своими словами. Господь услышал мою грешную молитву и непостижимыми судьбами направил меня в Оптину на иноческий путь.

Заходя к Иверской, я там почти не молился вследствие великой толкотни, а, только приложившись к иконе, быстро уходил в Казанский собор. Тут я становился, если была обедня, в сторонке на левой стороне храма, становился на колени и молился, главным образом, Спасителю, приложившись к Его святой иконе. Я молился и прикладывался к мощам св. апостола Варнавы. Затем молился перед Казанской иконой Божией Матери; перед иконой Божией Матери «Млекопитательницы». В часовне Спасителя я молился, во-первых, Господу Иисусу, затем — Божией Матери и свт. Николаю Чудотворцу. Дома думают, что я в университете, а я в Казанском соборе, ибо я никому из домашних ничего не говорил, только был откровенен с Иванушкой, когда Господь меня свел с ним.

18 апреля

Начинает теплеть, снег почти весь стаял. Сегодня, да и последние дни, были совсем теплые.

Вчера вечером Батюшка говорил сначала о своем первом и последнем свидании с о. Иоанном Кронштадтским в Москве, в Вознесенском монастыре. Потом говорили мы о моем дедушке, о революции 1905 г. в Москве. Наша беседа кончилась приходом братии на благословение.

Между прочим Батюшка начал говорить следующее:

— Вот гляжу я на Вас и думаю: передо мной молодой инок, благодушествующий, живущий со всеми в мире... Живет в Скиту Оптиной Пустыни, под покровом Божией благодати. А могло ведь быть, что он во время революции был бы увлечен общим течением, потерял бы веру в Бога, отчаялся во всем в жизни, пошел бы на баррикады и пал бы с раздробленным черепом... и сошел на дно адово. Могло бы это быть? Что Вы скажете?

— Могло бы, Батюшка. Ведь я был даже несколько раз на сходках, хотя и чувствовал некоторую скуку и пустоту на них, и не мог вполне разделять «красных идей».

— Да, конечно, могло, могло быть.

Батюшка говорил, что отвлечены мы были от стремнины погибели молитвами дедушки.

21 апреля

Сейчас, когда я занимался у Батюшки, к нему пришел привратник о. Алексей и принес переданную ему монашенкой схиму, завернутую в белый платок.

Когда о. Алексей ушел, Батюшка, подойдя ко мне (ибо я писал), сказал: «У меня было желание принять перед смертью святую схиму; об этом я, конечно, никому не говорил, за исключением о. Архимандрита. А желание тайной схимы у меня есть, теперь оно неисполнимо вследствие моего положения, — при этом Батюшка показал рукой на письма, бумаги, счета и т. п., что в изобилии иногда лежат на письменном столе. — Но надеюсь, — продолжал Батюшка, — что, быть может, исполнит Господь мое желание, а может быть, так и придется умереть на часах. Повторяю, я об этом никому не говорил, — и вот получаю схиму. Я смотрю на нее как на предзнаменование моей скорой кончины. И вообще, я думаю, что недолго мне осталось быть с Вами. При Вас принесли схиму, но вопрос еще, при Вас ли наденут ее на меня...»

А утром Батюшка говорил мне о бедственном душевном состоянии евреев — какая ненависть у них ко Христу. Один знакомый Батюшкин, бывший еврейский раввин, говорил ему: «Поверьте мне, я уж хорошо знаю, многим из евреев перед смертью является Христос, делая как бы последнее увещание для обращения к истинной вере. Это бывает заметно для окружающих особенно потому, что умирающий еврей начинает усиливаться, чтобы сотворить крестное знамение. Тогда окружающие его берут скорее подушку и накладывают ее умирающему на лицо, и задушивают его».

«Да, — продолжал Батюшка, — несчастнее этого народа нет... Многие из святых Отцов толкуют, что мерзость запустения, реченная пророком Даниилом, стоящая на месте святе (См.: Мф. 24, 15-36), есть храм еврейский, построенный на Гробе Спасителя. В этом храме, который будет построен при пришествии антихриста, сядет на престоле сам антихрист. Тогда исполнится пророчество Даниила пророка... (См.: Дан. Гл. 11-12)

Вот я смотрю на вас, зеленую молодежь, и думаю, что уже не доживу до страшных дней, а вы доживете. Помяните мое слово, что увидите Вы „день лют“. И опять повторяю, что бояться Вам нечего, покроет Вас благодать Божия. Поэтому упражняйтесь в исполнении заповедей Божиих».

Что дальше говорил Батюшка, я уже не помню; быть может, и ничего не говорил, ибо наш разговор прервал о. Иоанн, пономарь.

25 апреля

22-го апреля Батюшка мне сказал, что исполнилось ровно три года, как он вступил в управление Скитом. Память преп. Виталия.

Сегодня Батюшка рассказал мне, что в 1879 г., когда нигилисты подожгли г. Оренбург и выгорело семь восьмых его, мать Батюшки со своей сестрой и с ним, тогда еще Павлом Ивановичем, со всем домом и имуществом были чудесно спасены от пожара.

«Для пожара был выбран ветреный день, — говорил Батюшка, — ветер быстро разнес пламя по большей части города. Это прямо-[таки] адское пламя уже надвигалось на наш дом. Тогда мы положили на повозку свои пожитки и выехали за город, а незастрахованный свой дом оставили на волю Божию. Была ночь. Мы укрылись за уцелевшую часть вала, построенного во время Пугачева, и даже ранее. Что делать? Старушка мать встала на молитву: „Господи, спаси нас!“ И я встал и говорю: „Матерь Божия, спаси нас!“ И вдруг ветер переменил направление, пламя полетело в другую сторону, обратило в прах и пепел жидовскую синагогу и все их дома. А наша часть города уцелела...

Прошло 2—3 месяца, разговор о пожаре не умолкает в городе. Сижу однажды я среди моих знакомых, в гостях. Разговор коснулся пожара. И вдруг некто Силин говорит: „Вы спрашиваете, почему уцелела эта часть города? Да вот почему: живет монахом, да еще, быть может, и в монастырь поступит. Вот ради него и спас Господь эту часть города“. Я тогда еще не думал о монашестве, и поэтому только улыбнулся на слова этого человека, но потом не раз вспоминал их. Он сказал истину про меня... Видите, как дорого Господу монашество!»

26 апреля

В прошлое воскресенье, 19 апреля, была прекрасная погода: днем было светло и грело солнышко, ночью взошла почти полная луна и с безоблачного неба светила на землю. Одним словом, была ясная весенняя погода. А сегодня снова выпал снег, небо покрыто тучами, погода более походит на осень, а не на весну.

Так вот, в прошлое воскресенье, движимый ясной лунной ночью, я вышел походить по Скиту в 10-м часу вечера. Недолго думая, я отправился в любимое мое место, за сажалку. Минут пять посидев на диванчике, я начал потихоньку ходить по аллейке и дорожке, смежной с пасекой. Ходя, я старался творить молитву Иисусову. Я заметил, что мысли мои почти не развлекались в продолжение всего часового хождения моего, и молитву мне было легко творить.

В понедельник я по обычаю пришел к Батюшке и между прочим сказал о своем хождении за сажалкой. Батюшка переспросил меня:

— Где Вы ходили?

— За сажалкой, — отвечал я.

— Нет, за сажалкой я не благословляю ходить ночью и одному. Батюшка о. Амвросий и батюшка о. Анатолий не благословляли...

— Почему? — спросил я.

— Потому, что там бывают бесовские страхования ночью. А днем можно и одному... Хорошо, что мне сказали об этом.

Однажды Батюшка сказал мне: «Если бы я не был начальником и старцем, то я читал бы только жития святых и другие святоотеческие книги». И еще: «Вся эта переписка, все эти письма нужны для обители. Сам я лично писал бы только одним епископам, ибо нуждаюсь в их молитвах и благословении».

30 апреля

Я помню, еще зимой Батюшка сказал мне: «В человеке заключаются три части: тело, душа и дух. Это видно из слов Богоматери, сказанных Ею на приветствие праведной Елизаветы: Величит душа Моя Господа, и возрадовася дух Мой о Бозе Спасе Моем (Лк. 1, 46-47). Здесь очень ясно видно разделение: одно — дух, а другое — душа; что тело и душа суть две различные части — это очевидно. И заметьте эту последовательность: начинает хвалить Господа душа, и от этого приходит в веселие и начинает радоваться дух. Это относится ко всякому человеку, когда он молится или прославляет Бога. Молитва начинается при посредстве сил души, и ум прислушивается к словам молитвы. Затем смысл молитвы как бы затронет дух человека, дойдет до него, и дух, возбужденный Божественною силою молитвы, возрадуется...»

Я постарался сейчас припомнить то, что говорил тогда Батюшка, но не знаю, верно ли я передал это.

2 мая

Вчера, то есть 1-го мая, запел первый соловей. И сегодня утром пел. Когда я шел от утрени, птички так пели, что мне невольно радостно стало. Так дружно, так весело они пели... воистину, они славили Бога.

Ходил вчера на крестный ход.

6 мая

Сегодня уже отдание Пасхи. Батюшка пошел служить в монастырь за о. Архимандрита, ибо он что-то устал.

Вчера Батюшка говорил мне о том, какая борьба была у него в душе, когда его послали на войну в Муллин. Когда Батюшке объявили о назначении его на восток на войну, Батюшка почувствовал всю трудность исполнения сего послушания, но не отказался, а принял его как от руки Господней, хотя оно было плодом недоброжелательства некоторых.

«Здоровье мое было плохое. Как я поеду, думал я, — говорил Батюшка, — куда хилому старику проехать несколько тысяч верст. Вы знаете, что у меня есть болезни, которым удовлетворять в дороге очень трудно, особенно в вагоне при многолюдстве. Я думал, что не доеду... Затем, в уме были другие мысли, а именно: как ты будешь служить один, не зная почти богослужения, когда ты еще так неопытен? Как ты будешь отправлять требы, крестить младенцев, когда ты ни разу не крестил? Как ты будешь отпевать усопших, когда ты ни разу еще не отпевал? Как ты будешь ладить с начальством и врачами, если они будут евреи? — Они будут над тобой издеваться! Как ты сразу из Скита попадешь в многолюдство, да еще в женское общество сестер милосердия? Как они будут смотреть на тебя? Как на твое здоровье повлияет климат, к которому ты не привык? И прочее, и прочее... Но я только отбивался молитвой Иисусовой. Когда я это пересилил, враг переменил свои действия, он начал возбуждать к клеветам на меня едущих со мною. Это было очень тяжело... Так продолжалось до Харбина.

Когда же я был отправлен в Муллин, я избавился от „гонящих мя“, свободно вздохнул и попал словно прямо в рай. Одна природа чего стоит: синие горы, леса, степи с миллионами цветов... Между мною и окружающими установились простые дружественные отношения. Главный врач оказался хохол, и все другие были истинно русские люди и верующие, в том числе, конечно, и сестры милосердия (некоторые из них и сейчас относятся письменно к Батюшке). Хорошо мне там было...»

Батюшка там вел дневник, который хотел дать мне почитать, но или забыл про это, или не нашел его.

Вот я и думаю: несмотря на то, что все слагалось так неблагоприятно для Батюшки, но он, будучи верен добродетели послушания, получил возмездие. А много скорбей понес Батюшка. Враг сильно ополчался, но Божия благодать не оставляла Батюшку.

10 мая

Вчера Батюшка ходил в монастырь, да легко оделся, а было холодно. Еще вчера почувствовал себя не совсем хорошо, а сегодня еще хуже, даже не пошел к обедне и трапезе, а сегодня воскресенье. Еще что-то о. Архимандрит захворал.

Вчера пришлось, хотя и немного, побеседовать с Батюшкой. Не берусь записать всю беседу, а отмечу только некоторые мысли.

«Молитва бывает, — говорил Батюшка, — во-первых — устная; во-вторых — внутренняя сердечная; в-третьих — духовная. Внутреннюю сердечную молитву имеют весьма немногие, а имеющие духовную молитву встречаются еще реже. Духовная молитва несравненно выше внутренней, сердечной. Имеющие ее начинают познавать тайны природы, они смотрят на все с внутренней стороны: на смысл вещей, а не на внешнюю их сторону. Они постоянно бывают охвачены высоким духовным восторгом, умилением, от которых их глаза часто источают слезы. Их восторг для нас непонятен. Доступный нам восторг самых великих художников в сравнении с их духовным восторгом есть ничто, ибо он душевен. А преп. Исаак Сирский говорит еще о четвертом роде молитвы — молитвы, выходящей за предел нашего сознания... Что это за молитва, я не знаю. Быть может, ее и имел только один Исаак Сирский...

Просвещение научное может быть усваиваемо всеми народами без различия, но нравственное просвещение и чистота свойственны только христианину...

В монастыре достигнуть нравственного совершенства удобнее, чем в миру. Как в миру, так и в монастыре волнуют человека страсти, но в миру с наслаждением предаются страстям — если не на деле, то в слове и мысли, — а в монастыре идет борьба против влечения страстей, за что и получается от Господа награда и нравственное очищение...

Преп. Серафим Саровский говорит: кто в монастыре не творит молитвы Иисусовой, тот — не монах. И страшно подумать, что добавляет: тот — обгорелая головешка... Да, необходимо иметь хоть какую-нибудь молитву, хоть самую маленькую».

Пока более не припоминаю.

14 мая, четверг

Брат Иван, бывший наш сокелейник, а теперь келейник о. Иосифа, на днях захворал, как я полагаю, чахоткой. Батюшке говорили, что ему уже итог подведен, едва ли встанет. Сегодня я у него был. Он мне показался бледным, несколько похудевшим, но не показался умирающим. Он улыбался, говорил твердо, движения были свободны и быстры; говорит, что ему теперь легче. Я помню, мне говорили, что от чахотки помирают в два срока: весной и осенью. Я знал несколько умерших от чахотки, на них это правило сбылось. Вот я и думаю: быть может, у брата Ивана это предсмертное оживление, подобно тому, как догорающая лампада едва заметно теплится и вдруг, вспыхнув, потухает. Или как бывает перед грозой: тучи заволакивают небо, становится темно; вот уже все небо покрыто тучами, все принимает какой-то мрачный вид. И вдруг солнце пускает свой луч, прорвавшись сквозь тучи, как бы прощаясь с землей, и снова скрывается. Туча становится как-то еще темнее, вся природа замирает, как бы ожидая чего-то ужасного.

Вчера одна молоденькая девушка, служащая в горничных в Калуге, принесла Батюшке подарок: крест медный и бархатные, вышитые серебром воздухи.

«Сердце умиляется, — говорит про нее Батюшка, — эта девушка лет 18-ти, она была у меня в 1905 году. Побывав в Оптиной, она возымела желание когда-либо еще побывать и принести Батюшке подарок. Для этого она решила накопить денег. Получает она теперь на один рубль больше прежнего, а именно — пять рублей в месяц. Целые три года: 1906, 1907 и 1908 — она копила деньги. Наконец, накопила и привела в исполнение свое желание, а именно: съездить в Киев помолиться у Печерских чудотворцев и других Киевских святынь и купить там подарок для батюшки Варсонофия в Оптину. Крест купила за 7 рублей, а воздухи за 10 рублей, — всего, значит, 17 рублей; да еще самая поездка в Киев обошлась рублей 20, — выходит 37 рублей; да в Оптиной сколько еще проживет, израсходует. И блаженствует теперь. „Я, — говорит, — теперь спокойна: взяла благословение у Киевских угодников Божиих, сделала подарок Батюшке. Слава Богу!“ Конечно, принята Богом ее жертва».

Вчера вечером ко бдению Батюшка не пошел: сначала мы занимались, а потом беседовали. Записать беседы не имею возможности.

18 мая

Сегодня Духов день. Очень мне понравилось за обедней то, что в двух-трех саженях от храма на яблоню сел соловей и пел. И как он пел, было слышно в храме. За пением, конечно, не было слышно соловья, но лишь только прерывалось пение, мне становилось слышно свист и чокание соловья. Сколько простоты, сколько самой чистой поэзии!

«Лица людей святой благочестивой жизни имеют на себе отпечаток этой святости. Эти лица имеют ту особенность, что при взгляде на них они как-то поражают и производят сильное впечатление. И даже по прошествии продолжительного времени не забываются; таких людей я видел. Однажды я подумал: не видение ли вижу я, ибо было что-то неземное...» — это мне Батюшка недавно говорил и назвал имена тех святителей, но я забыл их.

24 мая

Я недавно просил у Батюшки благословения выписать из Москвы цветочных семян и посеять у себя под окном. Батюшка благословил, сказав, что эта моя мысль самая невинная. Батюшка тоже любит цветы, и прежние старцы любили. Отец Анатолий, кажется, даже сам участвовал в рассаживании цветов.

Я с детства любил цветы. Бывало, сам копал гряды и клумбочки для цветов, сажал, сеял, пересаживал. А иногда даже и воровал цветы у бабушки, за что мне в один прекрасный день и попало.

Мне иногда приходилось заменять келейников у Батюшки, правда, редко и ненадолго. Иногда помогаю Батюшке ложиться отдыхать после обеда. Батюшка всегда ложится с четками, надев их на руку.

Однажды пришли к Батюшке на благословение только что поступившие и одевшиеся послушники. Я был в соседней комнате и слышал кое-что из наставлений Батюшки. Между прочим Батюшка сказал: «Даже никогда не ложитесь без четок, пусть они непременно будут при вас».

Я одно время спал без четок, потом стал с четками по примеру Батюшки, а теперь я узнал наверное, что нужно ложиться с четками.

Недавно у Батюшки была одна девица, к которой Батюшка относится очень хорошо. Иногда при письменном сообщении с ней Батюшка, желая сделать ей приятное, напишет письмо зелеными чернилами, возьмет какой-нибудь цветочной хорошей бумаги, конвертик и пошлет письмо. Так и теперь, насколько можно было, Батюшка беседовал с ней, исповедовал, оставлял ее еще побыть в Оптиной, но она спешила куда-то и поэтому уехала в Духов день. Перед отъездом она пришла к Батюшке. Батюшка принял ее, очень ласково и хорошо простился с ней. Вдруг вскоре после ее ухода приходит с гостиницы мальчик и приносит письмо от этой девицы. Батюшка читает письмо и не может понять, ради чего она написала подобное письмо. Ей показалось, что Батюшка очень холодно, даже с ненавистью простился с ней, она очень расстроилась, и наконец решилась написать Батюшке, пока не уехала, прося объяснить причину этой ненависти. Батюшка тотчас написал ей утешительное письмо, а мне сказал: «Вот видите, что диавол делает! Он может беседующим или встретившимся тому и другому представить лица совершенно иными, непохожими на действительность. Это нужно нам и всем всегда помнить, ибо враг пользуется этим для того, чтобы поселить между людьми, часто братьями и друзьями, ссору, раздор, ненависть».

Как-то мы беседовали об адских муках, и Батюшка сказал, что подобие адских мук существует на земле. Епископ Игнатий (Брянчанинов) в 5-м томе говорит, что адские муки ужасны тем, что нет смерти, нет уничтожения: например, адский червь точит тело грешника, но как он сам не увеличивается, так и тело грешника не уничтожается. «Возьмите зубную боль — она есть адская боль. Зуб страшно болит, но он все время цел и от боли не уничтожается, в нем не происходит перемены...»

14-го января я беседовал с Батюшкой, эта беседа записана (См. Дневник от 16 января 1909 г.). Как-то, читая эту мою запись, я вспомнил Батюшкины слова о силе старчества, которые у меня там не записаны. Вот их-то я и думаю записать.

«И заметьте, — говорил Батюшка, — какую силу имело тогда старчество. Никто не мог, даже Патриарх, снять с Иоанна эти послушания. Только тогда снял старец с Иоанна оба послушания, когда это приказала ему Матерь Божия, ибо Она-то, конечно, выше всякого старца. Видите, какое уважение все питали к воле старца. Даже высшие духовные и церковные власти не дерзали отменить приказания и запрещения старца».

25 мая

Сегодня я с Батюшкой, стоя у стола, делал подсчет деньгам. Подсчитав деньги, Батюшка хотел уходить из кабинета наружу, но так как он был в бархатной скуфье, в которой он наружу не выходит, Батюшка снял ее с себя и вдруг надел ее на меня и улыбнулся, сказав: «Матушка моя, какой Вы хорошенький!» Я тоже улыбнулся, снял ее с себя и стал снимать с Батюшки полумантию. И Батюшка сказал опять: «Желаю Вам (или: «Дай Бог Вам») быть схимником...» Я, кажется, на это ничего не ответил, и мы пошли из корпуса.

26 мая

Дня два-три назад Батюшка сказал мне:

«Все несут свой крест, и Вы несете свой крестик, хоть и одним пальчиком, а все-таки несете. Несение креста необходимо потребно для спасения всякому христианину, а не только монаху. Да, все несут крест и несли, даже вочеловечивыйся Бог нес Крест, и Его Крест был самый тяжелый, как заключавший в себе все кресты всех людей. И заметьте: Бог несет Крест, а человек помогает (Симон Киринейский) тем, что берет от Него Крест и сам несет его. Значит, и мы, неся свои кресты, помогаем Господу в несении Креста, то есть готовимся быть Его слугами на небесах в лике бесплотных духов. Какое высокое назначение!»

27 мая

Вчера приехала мама и Цветковы. Коля поправился немного.

А также вчера Батюшка уехал на дачу для уединенных занятий по делам. Поехал на дачу с Батюшкой и я; но я сегодня уже вернулся, еще утром, а Батюшка остался еще дня на два. Когда мы вчера сидели, отдыхая после дороги, Батюшка сказал: «Теперь я понимаю, почему наши старцы так стремились сюда на дачу для кратковременного отдыха...» Затем Батюшка говорил о том, что его не покидает мысль о «милом уединении», но что оно теперь для него крайне затруднительно.

Мне на даче тоже понравилось. Это я впервые увидел нашу дачу.

31 мая

Сегодня хотят уезжать мама и Цветковы. Мама готовилась и исповедовалась у Батюшки. После исповеди мамы, вечером на благословении Батюшка сказал мне: «Я всегда был расположен к Вере Лаврентьевне, а в особенности теперь, после этой исповеди: се воистину израильтянин, в ней же льсти несть (Ср.: Ин. 1, 47). Да, Вы должны благодарить Бога, что у Вас такая мать».

Когда мы были на даче, я ночевал в одной комнате с Батюшкой. Обыкновенно я ночью не просыпаюсь и сплю очень крепко. Но там я проснулся среди ночи и увидел, что Батюшка зачем-то встал с дивана, на котором он с вечера лег, и стоял, не одеваясь. Смотреть, что делает Батюшка, я счел неудобным, а потому повернулся к стене и быстро заснул.

Когда Батюшка приехал вечером, он мне сказал: «Какой страшный сон видел я в ту ночь, когда мы вместе с Вами ночевали на даче, я даже встал и помолился...» Я сказал Батюшке, что заметил, как он проснулся среди ночи. Тогда Батюшка рассказал мне этот сон и прибавил: «Да, теперь я знаю, как врагу ненавистен наш Скит...» Этот сон я записывать не буду, ибо Батюшка, рассказав его, счел нужным предупредить меня, что об этом я не должен говорить кому бы то ни было.

Давно я пометил у себя о Батюшкиной беседе, бывшей 15 марта сего года; много Батюшка говорил, поэтому записать эту беседу мудрено. Говорил Батюшка и о страшной силе гипнотизма. Воистину, это страшная сила. Обыкновенно этой силой пользуются колдуны, чародеи и другие злые люди для совершения зла. Например, приказывают человеку убить себя, и он убивает. Почти единственной, если не единственной, силой против него является Иисусова молитва.

6 июня

Многое нужно было бы написать, да не знаю, удастся ли.

Когда Батюшка говорит о молитве Иисусовой, я всегда чувствую некоторое воодушевление и интерес. Так было на днях.

«Был в Петербурге митрополит Гавриил. Жил он очень хорошо. Он много читал об Иисусовой молитве и сам несколько занимался ею, но, несмотря на это, все у него были какие-то недоумения и сомнения относительно молитвенного подвига. Тогда он задает своим близким вопрос:

— Кто может разрешить все мои сомнения и указать на главное условие успеха в молитве? — Ему отвечают:

— Владыка святый, позовите монаха о. Клеопу (кажется, так), он Вам, пожалуй, кое-что и скажет.

— Едва ли, — говорит Владыка, — ведь он необразованный. Верую, что он хорошей жизни, но мне нужно не то... Ну все-таки пусть придет.

Позвали к нему о. Клеопу. Владыка приказал привести его к себе.

— Ты кто будешь?

— Грешный Клеопа.

— Садись.

Тот молча садится. „Да! Это, должно быть, действительно монах“, — подумал Высокопреосвященный.

— Я тебя позвал для того, чтобы спросить тебя, в чем заключается главное условие успеха в молитве. Можешь ты мне на это дать ответ?

— Успех в молитве достигается терпеливым пребыванием в молитвенном подвиге. Враг всячески старается оторвать подвижника от молитвы Иисусовой. С этой целью он борет и слева и справа. То внушает мысли, что не стоит тебе трудиться, ибо все равно ничего не достигнешь, смотри, сколько времени ты трудишься, и еще ничего не достиг. Или борет с другой стороны, внушая мысли, что ты уже достиг святости, что тебе уже теперь не надо творить молитвы Иисусовой, что это для тебя совершенно лишнее. Такие и подобные им помыслы будут бороть подвижника с целью сбить его с молитвенного пути, но он должен терпением побеждать их, то есть терпеливо продолжать начатый подвиг молитвы и не прекращать его ни в каком случае. — Это о. Клеопа сказал, зная хорошо эту борьбу из личного опыта.

Услыхав от о. Клеопы такие мудрые слова, Владыка обнял его, поцеловал и сказал:

— Ты в одну минуту разрешил все мои недоумения и вопросы!

Вот что значит опытное знание. Итак, главное в молитвенном подвиге — терпение».

Вчера, то есть 5 июня, Батюшка решил дать себе небольшой отдых от суеты, почему и не занимался обычным делом, а стал читать разные книжечки, из которых одна содержала в себе описание гонений на христиан первых веков.

Прочтя вслух про гонения Диоклетиана, Батюшка сказал:

— Все эти гонения и мучения повторятся, очень может быть... Теперь все это возможно...

Затем Батюшка стал читать про себя, но вскоре отвлек меня от занятия и, указывая на картинку в книге, сказал:

— Что это? — Я прочел:

— Развалины Колизея.

— Да, заметьте, Колизей разрушен, но не уничтожен. Колизей, Вы помните, это театр, где язычники любовались на мучения христиан, где лилась рекою кровь христиан-мучеников. Ад тоже разрушен, но не уничтожен, и придет время, когда он даст себя знать. Так и Колизей, быть может, скоро опять загремит, его возобновят, поправят. Попомните это мое слово. Вы доживете до этих времен... Тогда Вы скажете: «Да, помню, все это мне говорил батюшка Варсонофий; сколько тому уже прошло лет... да вот уже 40 лет».

Кажется, Батюшка даже говорил, что все монастыри будут разрушены, а все министры и имеющие власть христиане будут свергнуты, и что это время не за горами.

7 июня

1-го июня часов в 6—7 вечера Батюшка позвонил, на его звон вошел к нему я.

«Да, вот Вас-то мне и нужно, — сказал Батюшка, — я давно хотел Вам это сказать...» Это произошло так неожиданно, что я почему-то подумал, что Батюшка хочет мне сделать какое-либо замечание относительно какой-то моей погрешности. Но Батюшка начал говорить совсем о другом:

«Приходят ко мне для совета, а мне возвещается спросить:

— Не грешна ли ты в том или в том? — Она отвечает:

— Да, грешна.

— И не исповедовала этот грех?

— Нет.

— А у нас в Оптиной исповедовалась?

―Да.

— И не сказала?

— Нет.

— Надо исповедать обязательно; это ничего, что ты была уже на исповеди.

И вдруг побледнеет: „Ах! Ах!“ — и падает без чувств. Ее выведут из моленной, посадят или за Скитом на лавочке, или в первой комнатке, где нищие. И сидят они иногда целый час, некоторые возвращаются, а некоторые не возвращаются уже более ко мне. Сегодня вот одна сидела целый час, а когда пришла в себя, я спросил ее, было ли с ней что-либо подобное прежде. Она отвечала: „Никогда ничего подобного не было со мной“. Это, конечно, вражеское. Она таила свой грех, что и нужно диаволу, ибо за этот смертный грех она должна была идти во ад, да еще и самый грех неисповеданный разрушающе действует в человеке. Так что диавол держит в своих руках капитал, да на него еще проценты получает. А исповедью греха все это уничтожается. Поэтому-то диавол и не хотел выпускать из рук своих жертву и старался обмороком помешать исповеди.

Да, а некоторые и не возвращаются, так и уходят. Но я в этом случае утешаюсь примером батюшки о. Макария. Когда его недоброжелатели отводили от него людей, часто даже приехавших издалека, возводя на него клеветы подобные тому, что он в бесовской прелести, он говорил: „Ну что же, значит, им (то есть приезжавшим) Господь не благословил“. Да, так вот, моя деточка...»

3-го июня часов в 9 вечера к нам в Оптину приехал наш Калужский преосвященный Вениамин. Мы, скитяне, ходили встречать его в монастырь. А 4-го июня Владыка служил Литургию. С Владыкой приехали два архимандрита, оба из Оптинских братий. Одного я не знаю как имя, а другого — отец Лаврентий. Меня позвали в алтарь, надели стихарь и поручили прислуживать за Литургией и молебном о. Лаврентию.

После Литургии и молебна Владыка сказал краткое слово. Постараюсь передать сущность его.

«Мудрые строители вашей обители, — говорил Владыка, — сочли приличным среди других храмов обители поставить и освятить храм во имя Пресвятой Богородицы, в честь и славу Ея Введения во храм. Святая Отроковица, живя во храме, проводила жизнь самую богоугодную. Большую часть времени Она тратила на молитву, на чтение Священного Писания, а остальное время занималась рукоделием. Войдя в храм, Святая Отроковица дала обеты девства, нестяжания и послушания.

Так и все вы, переступившие порог святой обители, дали уже Богу эти обеты. Храните же эти обеты. По всей Руси известна ваша святая обитель по благочестивой жизни своих насельников и великих старцев. К ней народ идет отовсюду за советом и утешением. Дай Бог, чтобы всякий приходящий сюда уходил утешенным и укрепленным духовно. Далеко разносится добрая слава, но не менее далеко идет молва о злых делах. Посему, сохрани вас Господь от всякого неподобного дела, недостойного монашеского чина и звания. Бойтесь соблазнить кого-либо, пришедшего в святую обитель за духовною пользою, горе имиже соблазны приходят (Мф. 18, 7). Понуждайте себя жить по-монашески. Ничего не скрывайте от старцев своих, все говорите им, исповедуйте им все свои помыслы ежедневно, если не ежечасно...»

Более сейчас что-то не припоминаю, но, кажется, все главное изложил.

Около часа Владыка приехал в Скит. Был дождь. Мы все встретили его. Владыка прошел в старый храм, затем к французскому графу Дю-Шала, который помещен Батюшкой в нашем корпусе, насколько помню, числа 2-го июня. Относительно графа скажу потом. От графа Владыка пошел в новый храм, затем к Батюшке, потом к о. Иосифу. От о. Иосифа Владыка прошел к Святым вратам и отправился к о. Архимандриту на обед.

Кстати уж о графе. Его зовут Александр Максимович. Уверовав в истину Православия в далекой Франции, насколько помню, в г. Лионе, он там же и решил перейти в Православие, что и сделал. Ему около 25 лет. Мать простила его, но отец не прощает и, кажется, проклял. Он, приехав в Россию, был у митрополита Антония. Тот указал ему Оптину, и он жил на гостинице несколько месяцев. Он предполагает поступить в Духовную Академию.

4 июня — день Ангела моего отца, как совпало с приездом Владыки.

Вчера я первый раз читал сутки за бдением. Батюшка служит в монастыре.

12 июня

Сегодня день открытия святых мощей благоверной княгини Анны Кашинской.

Я, грешный, сподобился исповедать свои грехи. После исповеди Батюшка сказал мне: «Почаще пускайте Волгу, она все смоет и промоет. А Волга — это смирение, которое очищает всякую греховную скверну».

Затем я вспомнил, что иногда у меня бывают помыслы, осуждающие Батюшку или ропщущие на него. Я сказал это Батюшке.

Батюшка, выслушав, сказал: «А Вы отвечайте на это помыслу: „Это не мое дело, за это старец и отвечает, а не я“. В святоотеческом писании говорится, что старец иногда сам не знает, что и для чего он делает. Часто только через год или два становится ясным, почему сделал такое-то дело старец. Господь внушает старцу сделать и выставляет некоторую причину, но не главную, которая сама собою выйдет наружу, когда дело будет сделано».

13 июня

Сегодня Господь сподобил меня, грешного, принятия Святых Христовых Таин вместе со всею скитскою братиею. Батюшка не приобщался по множеству исповедников и исповедниц. Французский граф приобщался. Ему было очень трудно готовиться, то есть принимать пищу без масла, ибо это для него непривычно.

«Ум, — говорил как-то Батюшка, — есть сила самодвижная, но от нас зависит, что дать ему. Подобно тому, как жернов вертится, и от человека зависит, что под него подсыпать: пшеницы, ржи, или какой-либо ядовитой травы, или семян. И мука выйдет или хорошая, или ядовитая, сообразно тому, что положено. Так вот и ум, — он все переработает, но нужно давать ему только хорошее».

14 июня

Все идут дожди и дожди; и у нас в Скиту и, как слышно, повсеместно молятся о прекращении дождя. Это, кажется, уже третье или четвертое лето сырое и дождливое.

Когда мы ехали с Батюшкой на дачу, я сказал:

— Батюшка, я вот замечал, что чтение книг безбожных и вообще несогласных с моим миросозерцанием хотя и не изменяет моих взглядов, но все-таки после этих книг остается какой-то осадок.

— Да, — отвечал Батюшка, — святые Отцы и наши старцы советовали читать книги своего направления и чтением еще больше укреплять и развивать свое убеждение...

Батюшка как-то заметил мне, что я говорю неясно, то есть что у меня неясный выговор, особенно когда я спешу. Когда мне Батюшка сказал, я стал это более замечать за собой. Батюшка советовал мне исправлять выговор. Для этого надо выписать на отдельную бумажку те слова, которые я неясно произношу, и одному в келлии стараться произносить их как можно яснее, отчеканивая каждое слово.

«Вот Климент Зедергольм, — говорил Батюшка, — имел прежде очень плохой выговор. Ему отец Амвросий посоветовал обратить на это внимание. Он послушался, и через три года трудов начал говорить очень хорошо, ясно и даже музыкально. Конечно, ему помогла в этом благодать Божия, ибо делал он это за послушание. Так и Вы будете хорошо, ясно говорить, если обратите на это внимание. Первое и главное условие исправления — сознание своего недостатка или немощи».

24 июня

Служил о. Архимандрит с Батюшкой и о. Нектарием. Перед обедом к Батюшке пришел мальчик-реалист лет 11—14. Он оказался внуком о. архимандрита Моисея, то есть сын племянницы о. Моисея.

18-го июня приехали в Оптину мои три брата: Владимир, Сергей и Митрофан. 21-го числа они уехали опять в Москву. Спаси их, Господи. Но я мало нашел в них общего со мной. Я сказал об этом Батюшке.

«Да, — сказал Батюшка, — это метко определяет пословица: „Пути разошлись“». Они мало по наружности изменились. Кажется, мало изменились и во внутреннем своем устроении. Все-таки хорошо, что они приезжали в Оптину: будем надеяться, что это будет им на пользу.

Они снимали Иванушку и меня с братом Никитой у Батюшкиного крылечка. Не знаю, как вышло. Когда изготовят, хотели прислать.

Не упомню хорошо, когда (вероятно, числа 15—17 июня сего года), мы, то есть Батюшка и я, сидели за обедом, и Батюшка сказал мне:

— Придет время, когда Оптиной будет тяжело; быть может, это и к лучшему. Я говорю про то, когда будет проведена в Шамордино железнодорожная ветка, и весь наплыв посетителей направится туда, а Оптина останется в стороне; будет сделана на вокзале часовня от монастыря.

— Батюшка, — говорю я, — да разве об этом говорят?

— Нет, это в первый раз сказано грешным игуменом Варсонофием послушнику Николаю за трапезой.

Тоже на днях брат Никита почему-то расстроился. А когда он расстроится, то иногда делает то, чего бы и не следовало делать. Я прихожу, здороваюсь с ним, он не отвечает. Я несколько раз спрашивал о чем-то, но ни один раз не удостоился ответа. Потом я сел писать, брат Никита все такой же. Потом Батюшка приходит и видит, что Никитушка все еще сердится и говорит ему:

— Ну, иди ко мне. — Тот молча подходит.

— Ну что ты сердишься? Проси у меня прощения.

Никитушка молча кланяется в ноги.

— Нет, не так надо. Ты скажи: «Простите меня, Батюшка, что я Вас оскорбил». — Тот говорит:

— Простите меня, Батюшка, что я Вас оскорбил.

— Ну вот... Бог тебя простит.

Затем и Батюшка, и Никитушка уходят. Я все пишу. Через 3—4 минуты приходит Никитушка, садится около меня, улыбается, шутит. Одним словом, нет и признаков плохого настроения. Я удивился, как Никитушка сразу изменился, когда попросил прощения. Я сказал об этом Батюшке, на что Батюшка ответил следующее: «Да, это имеет великую силу. Я вижу: за ним бес ходит, ну и призвал его к себе. А как он смирил себя, бес от него и отошел...» Да, приходится мне здесь быть свидетелем таких вещей, о каких я прежде даже и не слышал, не только что [не] видел их.

29 июня

Сегодня день Ангела Батюшки по мирскому имени в честь святого апостола Павла. Батюшка собирается ехать на собор монашествующих в Сергиеву Троицкую Лавру, поедет сегодня или завтра. Продолжительность собора определена одною неделей, но Батюшка думает, что не менее двух и даже трех недель он будет продолжаться.

Однажды, когда я обедал с Батюшкой, у нас шел разговор о каких-то делах — о письмах ли, или о хозяйстве Скита. Вдруг Батюшка прерывает разговор такими словами: «Уж очень он меня забивает снами...» Я понял, о чем Батюшка сказал, то есть что у Батюшки бывают страшные сны от диавола. «Можно в уныние, в отчаяние придти от таких снов, — продолжал Батюшка, — я только одним и утешаю себя — словами епископа Игнатия. Он говорит, что сначала диавол нападает снами, а потом уже и наяву начинает являться. Ну, я думаю, что этого Господь мне не попустит: где мне это понести? Видеть такие ужасы наяву... Боже, Боже!..»

Снов этих мне Батюшка не рассказывал, но говорил об них не раз. И даже говорил, что эти сны иногда изображают адские муки.

1 июля

Сегодня утром в 4 часа Батюшка уехал с о. Архимандритом в Калугу, оттуда отправятся на съезд в Лавру Троицко-Сергиеву; вероятно, куда-либо еще заедут.

Когда сегодня отошла утреня, я пошел к Батюшке. Помолившись, Батюшка пошел через Святые врата к подъехавшему тарантасу. Когда Батюшка сел в него, еще раз благословил всех нас троих, то есть о. Никиту, брата Никиту и меня одним крестом, и лошади тронулись.

Мне стало грустно, и я поспешил уйти в келлию. Я расставался с любимым мною и меня любящим человеком, наставником и духовным отцом. Когда Батюшка воротится? И кто мне его заменит? Придя в келлию, я помолился и за Батюшку, и за себя. Не скрою, я поплакал... Это чувство предстоящей разлуки с Батюшкой я замечал еще и вчера, и третьего дня; мне все хотелось быть с Батюшкой, беседовать с ним, что-то спросить. Дорогой Батюшка!

Когда Батюшка собирался уезжать, он сказал: «Как я ехал в Манчжурию, так и теперь, верую, что Господь не оставит».

Вчера, то есть 30 июня, Батюшка дал мне полотняный платок (носовой):

— Возьмите от меня на память.

— Спаси Господи, Батюшка, — сказал я.

Батюшка питал ко мне большое доверие, которым я, кажется, не злоупотреблял.

Уезжая, Батюшка говорил мне, чтобы я во время его отсутствия занялся собой. При моем послушании строгая жизнь невозможна, ибо послушание так велико, что на молитвенные правила времени почти не оставалось, несмотря на то, что я после обеда не отдыхаю.

Как-то на днях я каялся Батюшке, что проспал утреню. На это Батюшка мне ответил:

— Укоряйте себя, Бог простит. А вот когда я уеду, Вы уж не просыпайте. Входите в прежние рамки. Займитесь это время собой. Побезмолвствуйте...

— Да как же безмолвствовать, когда надо ходить на покос? — говорю я.

— Ну и что же? У меня на покосе молитва шла как-то еще лучше. Пусть там празднословят, всегда можно несколько удалиться от них, не осуждая их, ведь поле большое. Помню, это были чудные минуты: прекрасный вид на Пустынь, вдали Козельск, этот древний город. Прекрасный воздух... Нет, хорошо!..

Я прежде, то есть прошлый год, ходил с косой, но Батюшка мне благословил теперь ходить с граблями, как он сам в свое время ходил.

— Батюшка, — говорю я, — а ведь если ходить на покос, то не придется справлять своих келейных и даже общих молитвенных правил?

— Да Вы делайте так: вставайте к утрени. Придя от утрени, ложитесь опять, а в 6 часов обычно вставайте, читайте часы, пейте чай и отправляйтесь на покос. Уж пятисотницу, кафизмы и прочее придется оставлять... Просыпание утрени и другие немощи происходят от недостатка решимости. Надо решить сделать дело во что бы то ни стало, тогда Господь помогает за такую решимость. Вот, например, Вы решили оставить мир, и Господь Вам помог, Вы его оставили. И так — во всяком деле и всегда...

2 июля

14 июня, в воскресенье, на Литургии читалось Евангелие воскресное и пророку Елисею (Лк. 4, 22-30). Это Евангелие оканчивается словами: Он же (то есть Иисус Христос) прошед посреде их, идяше. Когда я вечером пришел к Батюшке на откровение и благословение, то он очень неожиданно для меня спросил:

— Вы помните, какое сегодня читалось Евангелие?

— Простите, Батюшка, забыл.

— Там говорилось, что евреи, разъярившись на Господа, возвели Его на гору, да быша Его низринули. Он же прошед посреде их, идяше. Что же это значит? По отношению к Господу Иисусу смысл ясен, то есть, что иудеи до того разъярились на Него, что хотели Его сбросить с горы, но Он, пройдя среди них невредимо, пошел далее Своим путем. А по отношению к нам это имеет другой смысл, а именно: разъяренные евреи обозначают страстные помыслы, которые тщатся ввергнуть нас в бездну. Но ум наш проходит сквозь них невредимо и, пройдя, оставляет их сзади себя и идет все вперед и вперед, приближаясь к Горнему Иерусалиму — Царству Небесному. Заметьте, не только проходит сквозь них, но идет и далее...

Георгий, Задонский затворник, пишет про себя, что он, будучи еще в миру, был идеалист, всюду искал красоты. Он и сам был красив. Познакомившись с одной красавицей, он даже сделал ей предложение, на что она, конечно, согласилась. И, кажется, в ту же ночь он видит сон: как будто стоит перед ним красавица, такая красавица, каких он никогда не видел, перед которой та, кому он сделал предложение, — ничто. И он в изумлении говорит: «Кто ты? Как твое имя?» — «Имя мое — Целомудрие». И он просыпается. «Так вот она где, красота! Ничего мне не надо!» — и удалился в затвор, все презрев... Да, иногда Господь вразумляет при помощи и чувственных образов. Затворник Георгий в миру искал красоты, но искал там, где ее нельзя найти, не понимал он, что надо искать ее совершенно в ином. А Господь этим сном поставил его на путь истины...

5 июля

3-го числа я после обеда отправился на сенокос с граблями, как благословил Батюшка.

Сегодня в Троицко-Сергиевой Лавре торжество. Все представители от больших монастырей должны уже быть там, а может быть, они все и служат. А мы здесь служили после Литургии молебен о здравии Батюшки. Молебен был не для всей братии, а я просил обыкновенный, нас всего было 4 человека. Мне сказали, что сегодня день рождения Батюшки.

7 июля

В 7-м часу вечера пришел с покоса. Немного трудновато приходится иногда. Сегодня, например, пришлось работать и под сильным зноем, и под дождем, и под сильным ветром. Но в общем это хорошо и для здоровья, и для души, когда не впадешь в празднословие или многословие.

15 июля

Вчера получил письмо от Батюшки в ответ на мое к нему письмо, посланное числа 8-го. Сообщает Батюшка, что заседание кончилось. Передает благословение Божие. Спаси, Господи, за его любовь. Вероятно, на днях придет к нам в Скит.

17 июля

Сегодня, в начале 10-го часа дня приехал Батюшка. Дождь помешал покосу, и мы шли с поля на паром, а Батюшка с о. Пантелеимоном, иеродиаконом монастыря, тоже въезжают на паром. О подробностях еще, Бог даст, после.

20 июля

О подробностях собора писать затрудняюсь, по разным причинам. Скажу только то, что все обошлось благополучно и мирно.

Батюшка и о. Архимандрит возвратились здоровыми. Все, слава Богу, хорошо.

24 июля

Вчера Батюшке принесли маленькую икону Божией Матери Псковско-Печерской «Умиление». Я, передавая письма, принесенные с иконой, сказал Батюшке, что лик Богоматери и Спасителя мне понравились, иначе говоря, я высказал свое мнение об этой иконочке.

Тогда Батюшка сказал: «Ну вот, станьте на колени, я Вас ею и благословлю». Я встал на колени и Батюшка меня ею благословил. Это было вчера.

28 июля

26-го числа Батюшка благословил мне с братом Никитой пройтись немного по лесу, причем указал на местечко, называемое «Железенка». Или речка, протекающая по оврагу, называется Железенкой, я хорошо не знаю. Это местечко очень красивое.

«Мне было однажды очень тяжело, — сказал Батюшка, — ибо близилось время моего избавления. Заметьте, так всегда бывает: сильные скорби всегда признак особенной благодати Божией, только надо перетерпеть. Так было и со мной. И вот, в это-то самое время (9 сентября) о. Нектарий предложил мне пройти по лесу. Я согласился, и мы пошли на Железенку. Прекрасный вид этого места так понравился мне, что я даже отдохнул душой, мне просто не хотелось уходить оттуда...»

Мне, конечно, это местечко понравилось, но не так, как Батюшке, ибо Батюшка — высокий художник в душе.

Ремонтируют корпус, в котором мы с Иванушкой полагали начало иноческой жизни. К самому зданию я как бы чувствую некое уважение. На днях я зашел туда. В моей келлии на стене написано: «13 марта — рукоделие». Это значит, что 13-го марта 1908 г. мне в первый раз было дано благословение заниматься каким-либо рукоделием, дабы не впадать в праздность.

Как-то Батюшка говорил мне, что бывает время, когда человек устает и неспособен ни к молитве, ни к письму, ни к чтению, — тогда пусть займется рукоделием, что и исполнял сам Преосвященный на деле: он имел, кажется, токарный станок.

2 августа

Брат Иван, бывший наш сокелейник, выздоровел, быть может, и не совсем, но все-таки возвратился в Скит.

Недавно Батюшка говорил мне о молитве Иисусовой:

«Сочинения епископа Игнатия Брянчанинова необходимы, они, так сказать, азбука, слоги. Сочинения епископа Феофана Вышенского суть уже грамматика, они глубже. Их даже преуспевшие читают с некоторым затруднением.

Недавно меня письмом спрашивал один иеромонах о молитве Иисусовой, просил указать книги. Я ему ответил. Но видно, что он хочет познать молитву Иисусову из одного чтения. Это невозможно. Необходимо познавать ее личным опытом, надо приступать к ней самому. Молитва Иисусова — безбрежное море, исчерпать его невозможно. Невозможно всего описать в книгах... Многие начинают, но мало кончают. Поэтому мало имеющих внутреннюю молитву. Это великое делание теперь почти совсем забыто. Никто о нем даже не беседует...

Мы слишком отвлеченно думаем об адских муках, вследствие чего и забываем о них. В миру совершенно забыли о них. Диавол всем там внушил, что ни его (то есть диавола), ни адских мук не существует. А святые Отцы учат, что обручение геенны, все равно как и блаженство, начинается еще на земле, то есть грешники еще на земле начинают испытывать адские муки, а праведники — блаженство, только с той разницей, что в будущем веке и то, и другое будет несравненно сильнее».

4 августа

Сегодня Господь сподобил меня принятия Таинства исповеди.

6 августа

Сегодня Господь сподобил меня принятия Святых Христовых Таин.

О. Архимандрит прислал в Скит сказать, чтобы скитяне приходили приобщаться в монастырь, что мы, конечно, и исполнили. Насколько слышно, — это случай небывалый, то есть чтобы скитяне приобщались в монастыре.

9 августа

7-го августа в 8 часов утра в Оптину принесли святую икону Калужской Божией Матери. Было бдение в монастыре, куда ходили и мы, а после бдения с пением тропарей и кондаков Божией Матери мы понесли святую икону в Скит, где она стояла в старом храме всю ночь, а утром вчера, часа в три, Батюшка и другие служащие служили перед иконой молебен с акафистом, после чего ее понесли по келлиям. Вчера же все святую икону проводили до парома, а служащие с певчими отправились и далее, — до каких пор, не знаю.

16 августа

Вчера ко бдению приехал наш владыка Вениамин, служил бдение. А сегодня утром в 8 часов уехал служить в Козельск, предварительно благословив всю братию и случившихся мирских. Батюшка и о. Архимандрит поехали в Козельск с Владыкой.

26 августа

Мало приходилось писать и редко, времени совершенно нет. На днях Батюшка говорил о том, как опасно уходить из монастыря, и в заключение рассказал следующие два случая. Первый, кажется, современный, то есть бывший, быть может, лет 5—10 назад.

«Один богатый купец имел сына, этот сын поступил в одну из святых обителей, но не ужился в ней и ушел в мир, то есть из царских чертогов — в вонючее болото. Женился и жил с женой и детьми в своем доме. И вскоре после ухода из обители он понял, чего лишился, но уже было поздно. И вот однажды удалось ему как-то достать у какого-то старьевщика старый рваный подрясник послушнический. Принес он подрясник домой и в большие праздники удалялся в самую дальнюю комнату — моленную, надевал этот подрясник и предавался горькому плачу, вспоминая свое житие во святой обители...

А вот еще. Однажды в баню пришел какой-то человек с маленьким сыном. Разделись. Отец сел на лавку, а сын все смотрит ему на спину. Отец тогда спрашивает сына:

— Ты что смотришь мне на спину?

— У тебя на спине, папа, какое-то черное пятно.

Отец понял, что невинному чистому младенцу были открыты глаза, и что это черное пятно не что иное, как параман, ибо он прежде был монахом...»

Брат Иван, бывший наш сокелейник, уехал куда-то лечиться.

3 сентября

31-го августа Батюшка решился немного походить вечером по Скиту вместе со мной. Батюшка между прочим сказал мне, какую силу имеет слово настоятеля.

«Один духовник узнал про одного иеромонаха некоторое неподобное дело. В недоумении, что делать, духовник отправился к настоятелю и сказал, что один иеромонах (он не назвал имени) имеет такой-то грех. „Что благословите делать?“ Но так как на этого иеромонаха было трудно воздействовать духовнику, а настоятель не знал, кто это такой, то настоятель сказал следующие слова: „Ну, так я предаю его суду Божию“. Духовник поклонился и ушел. Проходит год, и иеромонаха того постигает ужасная смерть. Значит, таков был суд Божий! Целый год Господь терпел. Вот видите, какую страшную силу имеет слово настоятеля!»

Потом, когда мы уже воротились в Батюшкину келлию, я спросил Батюшку, можно ли молиться, чтобы Господь избавил от военной службы или нет? Батюшка отвечал, что нельзя. «Это надо всецело предоставить воле Божией, ибо, прежде всего, это законно. И потом, мы не знаем, будет ли для нас полезно это. Молиться об этом равносильно тому, чтобы молиться об избавлении от послушания. Нет, уж лучше предоставим это воле Божией».

Недавно, когда я провожал Батюшку ко бдению в монастырь, мы по обыкновению зашли на могилки Старцев. Поклонившись Старцам, Батюшка, указывая рукою на памятник, стоящий прямо за главным алтарем Введенского храма, сказал мне:

— Я рассказывал Вам об этом памятнике?

— Нет, — отвечал я.

— Ну, так Вы напомните как-нибудь мне, я Вам расскажу...

Так вот, недавно я и напомнил Батюшке, и он рассказал мне следующее:

«Давно, еще, кажется, при батюшках Льве и Макарии это было. Однажды в Оптину приехала молоденькая девушка, именем Варвара, красавица собой. Ей очень понравилась Оптина. Но все-таки нужно же уезжать, и она поехала со своей матерью из Оптиной. Едут, а по дороге из Козельска несут на кладбище гроб. В гробу лежит молодая девушка. Тогда был обычай, едва ли он теперь сохранился, что девушку на кладбище всегда должны нести тоже девушки. С этой целью, когда умирала девушка, собирали отовсюду девушек, одевали их в белые одежды, украшали цветами, тоже белыми. Они все вместе брали на руки гроб, тоже белый и украшенный белыми цветами, и несли его сами на кладбище. Так вот, такая похоронная процессия и встретилась на дороге этой девице Варваре. Она, полная восхищения от этой картины, воскликнула: „Вот счастливая! Вот счастливая!“ Мать удивилась этим восклицаниям и говорит: „Что ты, глупая! Я тебя повезу в Москву и Петербург. Там ты будешь у меня первой красавицей на балах...“ Но дочь не слушает ее, пораженная этой белой похоронной процессией.

Приехали они домой, но чистая девушка почувствовала себя чужой среди блеска и роскоши и захотела опять в Оптину. Наконец, отпросилась и поехала. В Оптиной она поговела, приобщилась и собралась было уже ехать домой. Села в тележку и поехала, но когда стала спускаться к реке Жиздре, лошадь вдруг понеслась — и прямо в Жиздру. И когда выловили девушку, она уже была мертвая.

Собрались на совет старцы: что делать и где хоронить эту девушку, и решили похоронить ее за главным алтарем, дав ей первое место во всей Пустыни за ее великую любовь к Оптиной. Вот какая эта девица Варвара. Видите, как Бог слышит молитву и видит восторг чистой невинной души, не огрубевшей в земных удовольствиях. Она сочла только счастьем, а Господь уже исполнил ее желание...»

5 сентября

Также недавно рассказывал мне Батюшка про о. архимандрита Моисея:

«Однажды мужичок привез в Оптину целый воз яблок для продажи, ибо еще тогда в Оптиной не было яблок, то есть садов. Батюшка о. Моисей вышел к мужичку и спросил:

— Какие это яблоки и какая цена? — Мужичок, думая, что о. Моисей не понимает толку в яблоках, хотел обмануть его, и отвечает:

— Это — «Добрый крестьянин», яблоки — первый сорт.

О. Моисей видит, что это недозрелая антоновка, и говорит:

— Как, как они называются?

— «Добрый крестьянин».

— Да, а этого крестьянина не Антоном ли звали?

Мужик понял, что о. Моисей узнал сорт яблок, и в смущении говорит:

— Простите, батюшка, значит, мне обратно ехать?

— Зачем? Позови-ка мне отца эконома.

Когда тот пришел, о. Моисей приказал ссыпать яблоки в подвал, а мужику дал ту цену, какую он запросил с самого начала».

Однажды говорил Батюшка, что по любимым игрушкам в детстве можно узнать будущий нрав человека. «Это бывает так всегда; конечно, есть отступления от общего правила. Например, гордый, дерзкий человек поступает в монастырь и силою благодати становится кротким, незлобивым. Но общее правило таково. И я лично делал опыты. Однажды взял я трех маленьких детей и повел их в игрушечный магазин. Там я попросил поставить на прилавок игрушек, а детям сказал, что можно выбирать только одну игрушку каждому. И каждый ребенок после некоторых колебаний и сомнений выбрал себе игрушку. Первый взял гармонию — это означало, что в нем сидит художник, любитель красоты. Второй взял солдата — это обозначало его будущий художественный сильный характер. Третий взял раскрашенную резиновую лягушку, жабу — это обозначало его низменные наклонности. Выросли эти дети, и на каждом из них оправдалось это правило. А на последнем особенно, ибо он мне за мою любовь к нему отплатил как следует, нечего сказать; и оказалось, что происхождения он еврейского».

6 сентября

Сейчас возвратился от Батюшки. Мы, то есть о. Кукша, о. Никита, брат Никита и я, правили бдение келейное у Батюшки, а сам Батюшка был как бы за служащего. Я читал сутки и кафизмы. Завтра день кончины старца о. Макария.

8 сентября

6-го числа Батюшка рассказал мне про о. игумена Вениамина Раифской пустыни около Казани, о том, что в отношениях ученика к старцу главное — вера ученика.

«Если спрашивают старца с верой, то Господь по вере спрашивающих и открывает ему Свою волю. Даже мирские священники, по вере обращающихся к ним, открывали им волю Божию. Святые Отцы говорят, что, если с верою спросить младенца, то и через него Бог откроет Свою волю. Под словом „младенец“ здесь надо разуметь духовного младенца, то есть неопытного, а пожалуй, и младенца по возрасту телесному. А если спрашивать с испытующим духом, то Бог внушит и пророку сказать ложь. Я Вам не рассказывал про игумена Вениамина, Раифской пустыни, как он, не имея никого, к кому бы мог обратиться за советом, решил спросить у первого встретившегося ему младенца. У него было давно желание построить колокольню в обители, а средств и благодетелей не было. Тогда он решил: пойду сейчас в ближайшую деревню и у первого младенца спрошу — строить колокольню или не надо. Идет, проходит около версты и видит, что идет женщина с маленькой девочкой. Когда они приблизились к нему, он, благословив их, спрашивает девочку:

— Как тебя зовут? — Та отвечает:

— Мася.

— А сколько тебе лет?

Она сказала, что ей чуть ли не 30 миллионов лет, а мать сказала, что ей около 4-х лет.

— Ну, хорошо, так скажи: строить мне колокольню или нет?

— Стлой (то есть строй)!

— Спаси тебя, Господи, деточка, — сказал о. игумен и возвратился в обитель.

И в этот же день приказал нанимать рабочих, приготовлять леса, и вообще делал надлежащие распоряжения. На следующий день приходит к нему подрядчик какой-то и говорит:

— Вот, батюшка, явилась у меня мысль пожертвовать вам в обитель заготовленный у меня кирпич, один миллион штук. Только смущаюсь я тем, что Вам его некуда будет употребить. — А о. игумен и говорит:

— Спаси Вас, Господи, ведь я начал строить колокольню, и кирпич очень нужен.

— Ну вот, и слава Богу, — говорит подрядчик, — так я вам сегодня же начну перевозить кирпич.

И пошло дело, и выстроил хорошую колокольню. Вот видите, что значит вера!»

Вечером

Сейчас на благословении я остался, по обыкновению, последним. Когда я вошел к Батюшке и сказал, что опоздал немного к обедне, Батюшка почти в изнеможении сел на диван, прижал меня к своей груди и говорил мне утешительные для меня и исполненные любви слова. Передавать их я не буду, пусть они заключатся в недре моем...

20 сентября

Числа 16—17-го (в точности не помню) Батюшка прочел мне 1—2 страницы из своего дневника. В этот же день произошли некоторые события, имеющие связь с тем, что Батюшка прочел мне кое-что из своего дневника. Об этом писать я буду после, аще Бог даст, ибо это имеет великую важность, и без мнения Батюшки я не решаюсь писать об этом.

15-го сентября была чудная лунная ночь. Когда я пришел на благословение к Батюшке, Батюшка говорил мне, что ему хотелось бы походить по Скиту, но что нет на это возможности.

И вспомнил Батюшка те времена, когда в такие чудные ночи он имел возможность походить по Скиту: «Хорошо бывало тогда у меня на душе, отрадно и покойно. Похожу по Скиту и возвращаюсь потом в келлию свою. А в келлии у меня было всегда чистенько, перед иконами сияет лампадочка, а из окна смотрит поющая и ликующая ночь, наполняя мою келийку синим светом... Да, бывают в жизни иногда такие минуты, что их никак нельзя передать на словах. Я не могу передать Вам на словах то блаженство, какое я тогда испытывал, необходимо самому его восчувствовать... Вот и теперь такая же поющая и ликующая ночь... Мир Вам! Идите с Богом!»

Я пошел от Батюшки тоже с каким-то тихим, хорошим настроением; быть может, Батюшка передал мне часть своих чувств высоких и святых, насколько можно было передать их на словах и насколько могла их воспринять моя душа. Выйдя от Батюшки, я пошел тихо и остановился на крестце перед колокольней, облитой лунным светом. Я залюбовался этой картиной. Дубы и сосны стояли неподвижно, получив от лунного света какую-то особенную красоту. Все молчало, в безмолвии своем поя хвалебную песнь Вседержителю Богу. И я стоял безмолвно и неподвижно, как бы боясь нарушить эту тишину. Наконец, я пошел в келлию и встал на молитвенное правило — пятисотницу.

17-го сентября Батюшка говорил на утрени слово, напоминая нам о том, где мы и зачем сюда пришли. Между прочим Батюшка говорил, что сущность нашего иноческого жития — борьба со страстями, и что нельзя самочинно проходить путь иноческой жизни...

23 сентября

Вечером получил посылку из Москвы, от мамы.

Также вчера я вошел к Батюшке последним на благословение. Батюшка, ни слова не говоря, подвел меня к иконам, сказал, чтобы я встал на колени и сказал: «Есть грехи-дела, есть грехи-помыслы. Так вот, исповедуйте свои помыслы».

Это так было неожиданно для меня, что я забыл все свои помыслы и каялся, называя общие помыслы, например, блудные вообще, тщеславные и другие. Да я и не замечаю у себя особенно настойчивых помыслов, которые бы меня тяготили. Я это сказал Батюшке. Тогда Батюшка опять сказал: «Теперь Вы стоите на исповеди, покайтесь в смехотворстве. Конечно, у Вас такой веселый характер, но нужно сдерживать себя».

Я покаялся в смехотворстве. Батюшка разрешил мне все, и я пошел в келлию к себе с чувством необходимости исправления своей жизни.

А утром, когда я пришел к Батюшке для занятий, он сказал мне:

— Вы поступили в Скит через святителя Трифона. Это — великое дело. Конечно, в лице его действовал своими молитвами святой мученик Трифон. Вы должны ему молиться каждый день. Почему вступился за Вас св. мученик Трифон, я не знаю. Быть может, Вы его какой-нибудь потомок, а святые зорко следят за своим потомством. Ведь Вы знаете, какая благодать дана св. мученику Трифону? Он охраняет от злых духов.

— А вот, Батюшка, я прочел его житие перед первым моим приездом в Оптину. Оно мне понравилось, но то место, где повествуется, что Святой приказал бесу явиться в виде черной собаки, мне тогда не понравилось, ибо я тогда подобному не очень-то верил. Я имел о духах самое отвлеченное и строго невещественное понятие. И вот что я сейчас вспомнил: когда я жил у о. Кирилла на гостинице, еще мирским, в первый мой приезд в Оптину, однажды один из посетителей, где-то запоздавший часов до 9—10, приходит к гостинице и видит, что дверь заперта. Тогда он постучал ко мне в окно и попросил, чтобы я ему отпер. Я пошел отпирать, но не взял с собой огня, а была темная весенняя ночь (Великим постом было дело). Я отворил дверь и жду, когда придет этот постоялец, чтобы запереть дверь опять, и вдруг вижу, что из тьмы как бы отделяется тьма и движется ко мне, и входит на лестницу уже в виде черной собаки средней величины, наклонившей голову немного набок, медленно переступает она лапами по ступеням и идет к двери. Я в страхе захлопываю дверь, — и все исчезает. Через несколько секунд вошел постоялец; я ему, конечно, не сказал ни слова.

— Господи! — сказал Батюшка, — Господи! — И, помолчав, продолжал: —Всегда захлопывайте дверь, когда к Вам будет приходить эта собака. А она будет приходить, она не оставит Вас, еще много раз она придет к Вам...

Тогда же Батюшка рассказал мне следующее... (См. Дневник от 26 и 27 сентября 1909 г.) Сейчас писать не могу, нет времени.

26 сентября

Сегодня день моего рождения по плоти, мне исполнился 21 год.

Вчера Батюшка благословил меня иконой Нерукотворенного Спаса. Эта икона была привезена Батюшкой из Сергиево-Троицкой Лавры с собора в июле месяце, и в день памяти преп. Серафима Саровского, 19 июля, я был ею благословлен Батюшкой. Но возникло сомнение: освящена ли икона, — и было решено освятить ее. Я приобрел киот для нее, и 16 августа отдал ее освятить. Мне сказали, что икона после освящения, по древним уставам, должна стоять в храме 40 дней. Я не знаю, правда ли это, но решил так: пусть стоит. И вот третьего дня, 24-го сентября, исполнилось 40 дней; и мне Иванушка принес ее в келлию поздно вечером, а вчера, 25-го сентября, в день памяти преп. Сергия, я ее отнес к Батюшке, и он меня снова благословил.

На днях как-то Батюшка благословил меня перед призывом на военную службу навестить родных и вообще съездить в Москву, а кстати, и в Сергиеву Лавру.

Эти дни Батюшка не раз говорил мне о предстоящей разлуке, и сколько любви было в его словах!.. Например, 23-го числа Батюшка сказал: «Многие планы строил я о Вас, но как Богу угодно... Быть может, когда Вы возвратитесь, я уже буду лежать в земле сырой. Тогда уж — как хочет мой преемник!..»

Также еще 24-го числа говорил Батюшка:

— Когда Вы возвратитесь, быть может, я буду жить уже не здесь, а в другой келлии, даже в лесу. Придете и спросите: «Где Батюшка?» Вам скажут: «Вон там-то». Придете Вы к моей келийке, постучите, выйдет мой келейник и скажет вам, что Батюшка никого не принимает. А Вы скажите: «Все-таки доложите обо мне, скажите, что пришел Николай Беляев». — «Доложить доложу, но не примет Вас». Идет он докладывать, и вдруг Вы услышите, что кто-то шаркает ногами о пол, и выходит старичок согнутый и говорит: «Брат Николай, неужели это ты?» — «Я, Батюшка. Да неужели это Вы? Какой Вы стали старенький». — «Ну что, как ты?» — «Да что, весь я разбросался...» — «Ну что же, давай опять собираться, будем мы жить здесь с тобой...» А ведь может это быть? Как Вы думаете?

— Конечно, может быть.

И прижал меня Батюшка к своей груди. Милый Батюшка! Кто сможет заменить мне тебя?!

Сейчас приехал брат Кирилл.

За обедом Батюшка сказал очень краткое слово:

«Считаю долгом напомнить вам, братия и отцы, в этот день, день памяти ап. Иоанна Богослова, о том, что необходимо всякому христианину, а наипаче облеченному в иноческий чин, иметь мир с Богом и с людьми. Св. Иоанн Богослов говорит, что человек не может любить Бога, если не любит своего брата, что такой человек ложь есть (Ср.: 1 Ин. 4, 20). Поэтому, братия, напоминая вам эти слова св. апостола Иоанна Богослова, я прошу вас не таить злобы в сердце своем на кого-либо, а иметь мир и любовь к ближним».

Это была главная и единственная, кажется, мысль во всем кратком слове.

25-го числа, когда я с Батюшкой трапезовал, у нас началась беседа, и много хорошего было сказано. Батюшка сказал, чтобы я прочел теперь же из «Невидимой брани» о четырех страшных и последних искушениях, бывающих перед смертью: «Надо знать их и готовиться к ним...»

Также 25-го числа утром Батюшка говорил о дневнике старца Зосимы Верховского: хорошо бы мне его прочесть; но Батюшка добавил, что там есть некоторые несообразности (у нас этот дневник в рукописи в библиотеке), и Батюшка, будучи еще послушником, по благословению о. Иосифа хотел снестись с женской Зосимовой пустынью, где хранится подлинник, но по некоторым обстоятельствам ничего из этого не вышло.

Я там начал писать, но не дописал, быть может, допишу сегодня. Батюшка 16—17 сентября, не помню хорошо, прочел мне немного из своего дневника и сказал: «Я писал тогда каждый день и перечитывал свой дневник так: приходит, положим, 20-е августа или другое число, и я беру все свои дневники и прочитываю то, что думал и чувствовал и делал в это же число и месяц в другие годы. Это великое дело — так следить...»

В этот же день я прочел Слово о. Иоанна Кронштадтского, изданное преосвященным Михеем. Это небольшая книжечка, листиков 10—15. И там я прочел такие слова: «Я старался каждый день что-нибудь записать для того, чтобы, перечитывая свои дневники, я мог видеть, иду ли я вперед или иду я назад...» И далее: «Я понял, что без постоянного бодрствования над собой и без непрестанной молитвы я не буду в состоянии отразить всех козней диавольских, и поэтому первое время моей пастырской деятельности прошло в тяжелой борьбе и трудах».

Я заметил это совпадение и хотел поговорить об этом с Батюшкой. И вот 21-го сентября я вошел на благословение после всех, и после покаяния в некоторых моих оплошностях сказал Батюшке:

— Батюшка, вот что я хотел Вам сказать. Помните, Вы прочли мне немного из своего дневника и говорили, что Вы писали каждый день? Так вот, в тот же самый день я прочел у о. Иоанна Кронштадтского, что он тоже писал дневник (и я пересказал все вышесказанное Батюшке). Это совпадение я невольно заметил.

— Да, — сказал Батюшка, — это совершенно верная мысль. Это значит, что к моим словам о. Иоанн приложил царскую печать. Да, это великое дело...

Я почувствовал какое-то чувство, похожее на живой интерес к чему-либо. Быть может, я затронул и Батюшку в его глубоких чувствах и мыслях, ибо Батюшка встал, велел мне позвать брата Никиту, передал ему благословение на сон грядущий и отпустил его, а я остался с Батюшкой один. «Да, — сказал Батюшка, — мне хотелось провести этот день с Вами».

И началась беседа, продолжавшаяся с 9 и почти до 12 часов ночи. Много я рассказал Батюшке про себя, про свою жизнь, и внешнюю, и внутреннюю. Также и Батюшка много рассказал мне.

Говорил Батюшка о том, что вся наша жизнь чудно располагается по некоему таинственному плану, которого мы не замечаем или не понимаем.

«Я даже думаю, — говорил Батюшка, — оттого мы так нерадиво живем и грешим, что не понимаем внутреннего смысла событий нашей жизни. Например, одни и те же святые покровительствуют нам, и в дни их памяти происходит с нами много замечательных событий».

Так, в жизни Батюшки много соединено со свт. Митрофаном, епископом Воронежским, и преп. Макарием Египетским. Например, начало старчества у Батюшки совпало с днем памяти старца о. Макария 7 сентября. И Батюшка живет и старчествует там, где жил и старчествовал о. Макарий. 7-го сентября Батюшка в первый раз открыл дверь для народа по благословению архиерея (мне нет времени все описывать, запишу кратко кое-что, что более запомнилось).

«В 1883 г. 17-го сентября я видел сон, — рассказывал Батюшка, — будто входит ко мне в номер старец и, указывая на часы, говорит:

— Сколько времени? — Я отвечаю, глядя на часы:

— Полчаса седьмого. — Старец опять:

— Сколько времени? — Я:

— Полчаса седьмого. — Старец опять:

— Сколько времени? — Я, даже в некотором раздражении:

— Полчаса седьмого. — Старец:

— Через 3 года в этот день и час ты умрешь...

И я просыпаюсь, подхожу к окну, отдергиваю занавеску, беру стоящие на столе часы и смотрю: они показывают 35 минут седьмого. Я был поражен: вот какие еще сны бывают, соответствуют действительности. И подумал я: надо исправлять свою жизнь. Проходит два года, уже и третий подходит к концу, наступил уже сентябрь месяц. Значит, скоро умру. Поехал я тогда в Раифскую пустынь; приехал туда как раз 13-го сентября, в день Обновления храма Воскресения. Была пятница. 14-го сентября — Воздвижение Креста, а тогда как раз на новую колокольню подымали крест, и подумал я: не мой ли это крест возносится? 15-го числа было воскресенье. Я поготовился, и 17-го числа приобщился Святых Христовых Таин, и не умер. Пришел к себе в номер в гостиницу и думаю: не поступить ли во святую обитель? И начал подыскивать себе место. И в 1891 году 17-го сентября я получил от батюшки о. Амвросия благословение поступать в Скит (смерть для мира). В этот день я получил от него последнее благословение. Смотрите, как все это чудно происходило...»

27 сентября

«Все это предзнаменовало то, что предстояло мне в духовной жизни, — [продолжал Батюшка]. — 13 сентября — Обновление храма; это значило, что мне надо прежде всего обновить храм свой душевный; затем 14 сентября — Воздвижение Креста, то есть что когда храм обновлен, то надо на него воздвигать крест, крест духовной жизни. Это воздвижение бывает и общее, и частное. Оно бывает с каждым человеком, но многие, проживши всю свою жизнь, не заметили ничего подобного. И наконец, 15 сентября было воскресенье, то есть когда на мой душевный храм воздвигнут крест, и душе остается только воскреснуть к духовной жизни.

Смотрите, какая последовательность была в днях тогда, такая же последовательность должна быть на самом деле в духовной жизни человека...»

Затем Батюшка говорил о тех скорбях, которые он переносил, будучи послушником, и на которые он в душе своей отвечал так: «Лучше умру, но не уйду из Скита». К Батюшке был нерасположен скитоначальник о. Иосиф, будучи раздражаем по действу диавола другими. Зная это, я спросил Батюшку:

— Как же Вы относились к о. Иосифу?

— Я относился к нему как к своему начальнику, на все безусловно брал от него благословение: например, выйти из Скита, и прочее. Я только перестал открывать ему помыслы, а стал открывать их о. Венедикту, и то решился на это не иначе, как с благословения о. Иосифа. Я веровал, что через него, как через поставленного на сие место, действует благодать.

Говорил мне Батюшка, что он приехал совсем в Скит 24-го декабря (день нашего поступления в Скит и перехода с гостиницы в келлии), а что 26-го декабря поселился уже в Скиту в келлии...

Больше я сейчас не припоминаю из Батюшкиной беседы.

Вчера за бдением Батюшка говорил слово и читал о молитве Иисусовой (из писем о духовной жизни епископа Феофана).

Сегодня я сломал у Батюшки чайные щипцы, чем причинил ему некоторую скорбь, ибо эти щипцы у Батюшки, кажется, с 1890 г., и дороги ему по воспоминаниям.

28 сентября

Сегодня проспал до 7 часов и не успел даже вычитать часов. Спросил у Батюшки за чаем, когда нам ехать в Москву, на что Батюшка и отвечал: «Да вот поезжайте 1-го октября вечером, в навечерие святых Киприана и Иустины, коим дана благодать охранять от брани блудной страсти и всякого увлечения плотского, а это вам предстоит...»

29 сентября, вторник

27-го числа в воскресенье Батюшка сказал мне: «Если Богу угодно будет, Вы займете какое-либо начальственное положение в монастыре, но знайте заранее, что это — тяжелый крест. Святые Отцы сказали, что самых тяжелых крестов два: первый крест — царя, второй — настоятеля обители иноческой... Заметьте, ведь это было сказано еще в то блаженное время, а уж про настоящее время и говорить нечего... Батюшка о. Амвросий говорил: „Монаху простому нужно терпения воз, а настоятелю — целый обоз“».

Сегодня опоздал немного к утрени. Батюшка на утрени был и говорил слово, основная мысль которого была следующая. Батюшка сказал всем известный ирмос: «Воду прошед яко сушу и египетскаго зла избежав, израильтянин вопияше: Избавителю и Богу нашему поим», — и спросил, какое отношение имеет этот ирмос к монашеской жизни. И отвечал: «Монах должен быть подобен младенцу по слову Евангелия: Аще не будете яко дети, не внидете в Царство Небесное (Мф. 18, 3). В каком же отношении надо быть младенцем? По чистоте сердца. Не дети бывайте умы: но злобою младенствуйте (1 Кор. 14, 20), — говорит Апостол».

Затем Батюшка говорил, как побеждать страсти, чтобы приобрести чистоту сердца, что для этого необходимо читать жития святых и современных подвижников как живые яркие примеры этой борьбы со страстями, и вообще святоотеческие писания...

Сегодня ходил с Иванушкой к о. Архимандриту за благословением ехать в Москву. Он благословил и выдал нам удостоверение. Затем Иванушка пошел обратно в Скит, а я пошел в рухольную.

30 сентября, среда

Брат Кирилл уезжает сегодня вечером.

Я начинаю несколько волноваться, если так можно сказать, как бы предчувствуя предстоящую разлуку, но самых чувств своих я не умею определить. Более всего, я думаю, это чувство мое походит на тихую бессознательную грусть в ожидании чего-то. Не могу сказать, чтобы я был рад; нет, скорее, мне кажется, наоборот. Одно скажу: буди воля Господня.

1 октября, четверг

Сегодня вечером думаем выехать из Скита. Ходил в монастырь, в лавку и на могилки наших Старцев и просил их святых молитв. В 9 часов служили напутственный молебен Спасителю, Божией Матери, св. Иоанну Предтече, свт. Николаю, свт. Киприану и деве Иустине и всем святым. Сейчас прошелся по Скиту, посидел за сажалкой на диванчике.

Тишина в Скиту! Слышно даже, как падает лист в лесу. Из этой-то тишины я теперь собираюсь ехать в суету и шум московской городской жизни. Вся природа теперь замирает на зиму, листья пожелтели, даже много деревьев совсем голых. Все прощается с теплом. И это чувство — чувство разлуки с тем, с чем я так свыкся, что, может быть, я так полюбил...

19 октября, понедельник

Вот я снова в Скиту. Опять те же сосны глядят на меня с высоты. Опять та же простота и тишина... Но постараюсь записать все по порядку. До 16-го числа я вел маленький особый дневничок. 16 число в него не вошло, а потому с него и начну. Утром 16-го числа я с Иванушкой пошли к епископу Трифону. По дороге зашли в часовню Спасителя и в Казанский собор. Там я подал освятить иконочки, привезенные мною из Сергиевой Лавры. Шла обедня. Я помянул всех по поминанию о здравии и упокоении.

Из Казанского собора пошли прямо к епископу Трифону. Пришлось немного подождать. Когда мы вошли, Владыка благословил нас, посадил в кресла, а сам начал ходить по комнате: он был очень расстроен.

— Ну, Бог благословит, — сказал Владыка, — поезжайте. Передайте о. Архимандриту и о. игумену мой братский привет (здесь Владыка просил кое-что передать Батюшке от Великой Княгини). Да, друзья мои, — продолжал Владыка, — трудно жить на свете. Что Вы на это скажете?

— Я пока благодушествую, Владыка, — ответил я.

— Да, но это благодушное настроение должно у вас скоро пройти, оно заменится тяжелой борьбой...

Эти слова я запомнил, а более Владыка, кажется, ничего особенного не сказал. Он был расстроен настолько, что не мог даже говорить. И мы, испросив его святительских молитв и благословения на путь, пошли от него к о. Ионе.

По обыкновению, о. Иона встретил нас радушно, с улыбочкой. Попили у него чайку, поговорили и ушли, распростившись с ним и его келейниками.

Сначала пошли в часовню Богоявленского монастыря, затем к свт. Николаю Чудотворцу и к Иверской. Здесь мы разделились: я пошел домой, а Иванушка в Кремль, ибо я уже ходил проститься со всеми святынями Кремля, а Иванушка не ходил.

Остальную часть дня всю провел дома. На прощание прочитал домашним мои выписки из Аввы Дорофея, епископа Игнатия и прочее. Вечером, когда уже все уложили и завязали, и совсем собрались ехать, я вспомнил, что мама хотела меня и Иванушку благословить иконочками, которые принесла нам и дала 13 октября, и сказал об этом маме, но мама сказала: «Я вас уже благословляла, и достаточно». Почему мама так сказала, я не знаю. Когда уже все было готово, мама сказала: «Дай я тебя перекрещу». Я встал на колени, и мама меня перекрестила трижды. Затем я простился со всеми, и мы пошли на вокзал с двумя братьями, Сергием и Митрофаном. Благополучно заняли места и благополучно доехали до Оптиной. Ехали, как всегда, всю ночь с 16-го на 17-е.

Утром 17-го числа в десятом часу мы въехали на скитский конный двор, слезли с тележки и отправились к Батюшке. Он, видимо, меня не ожидал, и когда я вошел, несколько удивился и обрадовался: на его лице засияла улыбка. Благословив меня, Батюшка обнял меня за голову и поцеловал.

Долго не пришлось беседовать — нас ждал извозчик, надо было внести вещи в келлию.

Выйдя от Батюшки, я пошел в келлию. Опять я увидел нашу милую церковь — старый храм, те же дорожки, те же деревья и кусты. Вот вошел я в келлию свою, — опять то же окно, печка, книги, иконы, стол... все опять предстало моим очам. Пока разобрался немного, пока снес к Батюшке кое-какие гостинцы-сласти, пришло время трапезы.

На трапезе был некто Поселянин, мне Батюшка про него говорил и прежде. После трапезы лег отдохнуть после бессонной ночи. Была суббота, повечерие, бдение, — и потому к о. Архимандриту не пришлось сходить. К нему мы ходили 18-го числа перед трапезой. А от него пошли на могилки к Старцам. Весь день прошел незаметно, ибо опять было бдение — скитский праздник преп. Иоанна Рыльского (новый храм).

Побеседовать с Батюшкой еще не приходилось как следует, все больше урывочками, да и при людях. Но часто вижу я, что Батюшка доверяет мне и любит меня.

Когда мы были у владыки Трифона, он спросил нас: «Ну, как вы там живете, как чувствуете себя?» Я отвечал, что все, слава Богу, хорошо. «Да, — продолжал Владыка, — когда о. Архимандрит и о. игумен по дороге в Лавру останавливались у меня, я спрашивал о. игумена о вас. И скажу вам, он относится к вам сердечно».

22 октября, четверг

Ходил к поздней обедне, ибо по немощи своей проспал раннюю. Все время после обедни и трапезы был у Батюшки. Он сегодня не отдыхал, ибо поздно возвратились от обедни. Просмотрели почту. Попили чайку. Потом мне Батюшка дал книгу «На горах Кавказа», которую я уже не раз читал понемногу, и отпустил меня в келлию.

20-го числа было бдение в монастыре, но я не ходил, я был у Батюшки. Сначала прочли вечерние молитвы. Затем я читал 1-й час, после 1-го часа о. Никита читал канон «Многими содержим напастьми», а ирмосы мы пели все вместе. Беседовать, можно сказать, не пришлось тогда, а мы сели за письма и отправили нужные из них.

Сегодня Батюшка служил в соборе, а потому вчера был за повечерием, сам читал акафист Казанской иконе Божией Матери, а по приходе с повечерия я Батюшке прочел канон Сладчайшему Иисусу, ирмосы с Батюшкой пели.

Вечером

Сейчас после благословения Батюшка отпустил келейников спать, а остался со мною немного побеседовать. Говорил Батюшка о великом смысле всех событий нашей жизни: от великих в жизни каждого отдельного человека переворотов, как духовных, так и душевных, и до мельчайших подробностей.

«Часто люди пророчествуют, сами того не зная, — говорил Батюшка. — Вот, например, сейчас: мы беседуем, но ни я, ни Вы не знаем, для чего и почему. Но я уверенно говорю: значит, так надо. Говорят, что все события нашей жизни откроются нам в час нашей смерти, и мы тогда все поймем. Перед нами вся наша жизнь явится, словно написанная в книге».

Сейчас у меня нет времени все записывать. Под конец разговора Батюшка сказал:

— Знаете, говорят, что есть у нас в Оптиной великий подвижник, имеющий дар внутренней молитвы?

— Нет, Батюшка.

— Это рясофорный послушник, слепой о. Иоанн.

25 октября, воскресенье

Когда я вел под руку Батюшку после бдения под Казанскую (21 октября), то сказал Батюшке, что с трудом выстоял бдение. Батюшка спросил:

— По какой причине? — Я говорю:

— По телесной немощи.

— Да, — говорит Батюшка, — а иногда уходят из храма из-за помыслов. Это, конечно, неразумно. Враг подымает брань помыслов с целью вывести из храма. Не должно поддаваться врагу. В большинстве случаев у молодых бывают блудные помыслы, а у старых — помыслы гнева, воспоминание старых обид. Враг как бы говорит: «Ты помнишь, такой-то вот тебя оскорбил при всех, а ты смолчал, ни слова ему не сказал. Эх ты! А ты ему вот что, да вот что сказал бы...» Иногда от подобных помыслов инок весь вспыхнет от гнева. Надо бороться...

26-го октября после чая в два часа дня я спросил Батюшку:

— Может ли Иисусова молитва быть в человеке страстном?

— Может, — отвечал Батюшка, — может, но вот как: в первый период молитвы Иисусовой страсть, действуя в человеке, побеждает его, а во второй период при всяком возбуждении страсти человек побеждает страсть.

Страсть остается в человеке до самой смерти, и бесстрастие может быть только относительное. Это мы можем видеть из того, что многие подвижники, как например, преп. Иаков, проведя всю жизнь в подвигах, впадали в грех. Кто трудится в молитвенном подвиге, тот несомненно ощущает в себе движение страстей, но в человеке, достигшем внутренней молитвы, страсть подобна покойнику — она уже не может властительски терзать его, и чем молитва сильнее действует в человеке, чем она более утверждается в сердце подвижника, тем все тише и тише действуют страсти, они как бы спят.

Я помню, в Казани был блаженный Николушка. Он говорил, обращаясь к людям доброй жизни: «А что, как покойнички-то, спят?» Я тогда не понимал смысла этих слов, и понял их только здесь, в Скиту, и удивился глубине смысла их. Он именно страсти называл покойниками. Покойник лежит, значит, он существует, а не исчез, ибо мы его видим. Так и страсть в проходящем молитвенный подвиг и достигшем уже внутренней молитвы подобна покойнику.

— Значит, Батюшка, — говорю я, — я понял так, что при устной молитве Иисусовой страсть может действовать в человеке даже грубо, а при внутренней уже этого быть не может, хотя он и не делается бесстрастным?

— Да, — сказал Батюшка и обнял меня за голову.

А вечером после благословения сказал, что найдет в «Письмах о христианской жизни» епископа Феофана, как действуют страсти в проходящем молитвенный подвиг. «У него там хорошо сказано об этом, и я, кажется, подчеркнул это...»

На мой вопрос: непарение мысли, то есть внимательность при молитве, вообще есть первый дар, или только в молитве Иисусовой, — Батюшка ответил, что только в молитве Иисусовой.

А когда я пришел на благословение и стал на колени, Батюшка сам начал говорить:

«Спрашивают, как легче спастись: один только смиряется, а не трудится, а другой только трудится целый день на всех послушаниях, а не смиряется? С таким вопросом обратились к преп. Варсануфию Великому, а он ответил (я, конечно, говорю приблизительно к его словам): „Чадо, не так ты ставишь вопрос. Что сказано в псалме? Виждь смирение мое, и труд мой, и остави вся грехи моя...“ (Пс. 24, 18) Отсюда ясно, что истинное смирение никогда не бывает без труда, а истинный труд никогда не бывает без смирения; одно должно быть необходимо сопровождаемо другим, иначе мы не будем получать никакой пользы. А если будем и трудиться, и смиряться, как сказано в псалме: Виждь смирение мое, и труд мой, то получим награду — оставление грехов, как сказано: и остави вся грехи моя. Поэтому необходимо упражняться и в том, и в другом».

26 октября, понедельник

Вчера у меня с Батюшкой были две утешительные беседы. Первая в 2 часа, а вторая от полчаса девятого до полчаса одиннадцатого. Записать их мне очень мудрено и по глубине их, и по обширности. И та и другая беседа была об Иисусовой молитве, и чудно, что такая краткая молитва имеет столь великую силу и глубину содержания. В два часа под впечатлением прочитанного из книги «На горах Кавказа» я начал спрашивать Батюшку о том или другом, и так пробеседовали, пожалуй, более получаса. А вечером мы вместе читали эту книгу — собственно, читал я, а Батюшка слушал, и по временам чтение прерывалось беседой. Прочтя три главы, Батюшка начал говорить мне о себе, о своей жизни в миру и в монастыре, и о прочем — применительно к молитве Иисусовой. Много беседовали на эту тему. По неимению времени и по великой важности вопросов, я сейчас ничего писать не могу, — что Бог даст потом.

27 октября [или 28 октября]

Вчера опять мы с Батюшкой читали об Иисусовой молитве, просидели до 12 часов.

Под конец беседы Батюшка заповедал мне творить молитву Иисусову устную и на военной службе, но хранить эту тайну, не открывая ее никому, не уча никого, хотя, быть может, и будут встречаться люди хорошие: «Знайте только себя».

Говорил Батюшка опять и про себя; между прочим и то, что его многие считали находящимся в прелести бесовской, когда Батюшка, живя внимательно, занимался молитвой Иисусовой.

«Теперь, — говорил Батюшка, — решают так: молись, не молись — все равно не достигнешь молитвы, теперь прошли те времена. Это, конечно, внушенная диаволом мысль. Иисусова молитва необходимо нужна для входа в Царство Небесное. Многим неполезно иметь внутреннюю молитву, ибо они могут возгордиться этим. Поэтому Бог дает молитву молящемуся, но не достигшему внутренней молитвы, или перед смертью, или даже после смерти, ибо и по смерти идет рост молитвы Иисусовой. Когда я это прочел, я усомнился, верно ли я это понимаю? И начал искать подтверждения этому, и нашел во многих творениях святых Отцов, а также и у Паисия (Величковского). А теперь мы еще прочли и здесь. Это меня очень радует».

Но всего не запишешь, ибо на это потребовался бы, я думаю, не один день. Много полезного узнал я в этой беседе. Так, казалось, и читал бы всю ночь.

29 октября, четверг

Вспомнил я, что 26-го октября Батюшка сказал мне: «Когда Вы вернетесь, я, быть может, не буду уже в живых».

И еще: «Не становитесь настоятелем, разве вины послушания; а если, например, будут только предлагать, то лучше отказывайтесь».

Вообще в эти дни Батюшка особенно много говорил мне наедине такого, в чем я ясно видел его любовь ко мне. И вчера, кажется, сказал мне так: «Да, должно быть, душа душу чувствует (или видит). Установились между нами такие отношения: я полюбил Вас, а Вы меня. Ничего не может быть прочнее этой любви — любви о Христе».

31 октября, суббота

Сейчас возвратился от утрени. Немного думаю отдохнуть, попить чайку и в 7 часов выезжать в Козельск для призыва на военную службу. Не могу объяснить своих чувств. Сейчас, слава Богу, нет ни уныния, ни страха. Быть может, это оттого, что как-то даже не верится, что я могу покинуть, хотя и на время, милый Скит и Батюшку. Да будет воля Господня!

1 ноября, воскресенье

Вчера, напившись чаю, в полчаса седьмого я отправился в келейную к о. Архимандриту (его келейник, брат Феодор, тоже призывается, мы вместе и ездили в Козельск). Мне предложил о. Мелетий еще попить чайку, и я выпил один стакан. Затем отправился на могилки к Старцам, помолился и попросил их благословения. Затем опять пришел в келейную, и вместе с братом Феодором поехали в Козельск. Вчера была только поверка, но продержали нас порядочно: с 10 до 5 часов вечера. Мы пошли на монастырскую мельницу, взяли там лошадь и поехали благополучно в обитель. Когда мы подъезжали к монастырю, ударили в большой колокол ко бдению. Я слез с тележки и побежал в Скит, а брат Феодор поехал на конный двор.

Когда я входил в Скит, был трезвон, отзванивали ко бдению, а когда я подошел к Батюшкиному крыльцу, Батюшка выходил из своего корпуса с братом Никитой ко бдению. Я довел Батюшку до церкви и пошел подкрепиться едой, какая осталась у Батюшки; подкрепившись, пошел в келлию и, оправившись, пошел ко бдению и простоял до кафизм. Пошел в келлию, прочитал молитвы и лег спать.

Сегодня встал к обедне, напился чаю и опять поехал с братом Феодором в Козельск к 10 часам. До 12 часов ждал, потом был перерыв; я с братом Феодором пошли к подрядчику, который строит у о. Архимандрита корпус. Откровенно говоря, не рад был я, что пошел к нему. Прежде всего, он очень задержал нас: пока поспел самовар, пока все приготовили, пока напились чаю, — прошло более часа. Потом, он был немного хмелен, чего я не заметил прежде. Но, спаси его, Господи, за угощение. Возвратившись, вскоре я пошел брать жребий, и мне достался 488-й. Я спросил у чиновника, когда являться снова. Он ответил: «Около 2-х часов завтра». — «Конечно, до моего жребия очередь дойдет?» — «Будьте в этом уверены», — был ответ. Значит, могу остаться только по телесным недостаткам. Но да будет воля Господня!

Из города я шел сейчас пешком. Зашел к Батюшке, напился чаю. Сообщил Батюшке, что и как было в Козельске со мной. Я несколько устал и потому к вечерне не пошел, думаю отдохнуть. Что Бог даст завтра?

2 ноября, понедельник

Сегодня только проходился в Козельск и обратно, ничего там не узнал.

Сейчас пришел от Батюшки. Побеседовали с часочек по душам, как говорится. Идет снег, все кругом стало белое. Деревья пушистые стоят в своем уборе. Не знаю, почему, я всегда как-то любил эту картину, в ней есть какая-то особенная красота...

3 ноября, вторник

Сегодня около 3-х часов дня пришла мне очередь становиться. Я вышел, когда вызвали меня. Начался осмотр. Признали расширение жил на левой ноге, и я зачислен в ополченцы 2-го разряда, то есть мне теперь служить не придется. Когда я это сказал некоторым братиям, мнения их разделились: кто говорит, что мне придется на один месяц явиться для элементарного обучения, а кто говорит, что не надо являться совсем.

Я благодарю Бога, что не буду служить, но, откровенно говоря, слова братий о явке на один месяц меня несколько обеспокоили. Надо будет узнать это дело пообстоятельнее. Брата Феодора тоже не взяли на службу. Мы ехали из города вместе. Выйдя из саней около конного двора, я пошел прямо к Старцам на могилки. Иду от Старцев, гляжу: идет Батюшка с братом Никитой в строящееся здание старой больницы (куда они ходили, не знаю). Я прямо за Батюшкой. Брат Никита спрашивает: «Ну, что?» Я отвечаю: «Не взяли». И, подойдя к Батюшке, говорю: «Благословите. Не приняли меня».

Батюшка обрадовался, даже несколько раз переспросил. Благословил меня и, прижимая к себе, начал целовать. Затем обратился к востоку и начал молиться. Как Батюшка молился — не знаю, помню только, что Батюшка сказал: «Велика милость Твоя, Господи!» Потом, когда мы вышли, Батюшка сказал: «Должно быть, епископ Трифон молился за вас».

Батюшку повстречали монахини, когда мы подходили к Скиту. Тогда я один пошел в корпус к Батюшке. Попил чайку и отправился в келлию. Положил земной поклон перед старым храмом, а также и по приходе в келлию. Вскоре зазвонили к трапезе, я пошел в трапезу, и ко мне подошел о. трапезный и говорит: «Почитай». Я, конечно, тотчас пошел, встал на кафедру, развернул книгу и читаю: «Месяца апреля, 22-й день. Житие преподобного отца нашего Виталия». А мне Батюшка говорил, что день памяти преп. Виталия замечателен для него тем, что он в этот день вступил в управление Скитом.

После трапезы многие обступили меня и начали расспрашивать, я старался каждому из них ответить на его вопрос.

Сейчас, вероятно, уже отошло правило, надо идти к Батюшке. Богу нашему слава! Возьмут — не возьмут на один месяц — это ничего, а главное — избавился я от двухлетнего тяжелого испытания. Богу Милосердному слава во веки!

Все-таки пришлось немного понести оскорблений и неприятностей от новобранцев, — сегодня меньше, а главным образом, первые дни. И только один сказал мне доброе слово и, кажется, от души сказал. Я слов его не запомнил, но смысл таков:

— Дай Бог тебе спасения и всего хорошего; я так даже помолился, чтобы тебя не взяли...

— А тебя взяли? — спросил я.

— Меня-то взяли.

— Спаси тебя, Господи, — сказал я. Жалею, что не спросил его имени, я записал бы его в свое поминание; но я и так помолюсь за него, за его любовь...

5 ноября, четверг

Сегодня ходил к о. Архимандриту за благословением продолжать монашескую жизнь. По внешности ничего не изменилось, но все-таки приходится настраивать себя на монашескую жизнь. Поездка в Москву, все ожидания и думы, и, в особенности четырехдневное пребывание в Козельске среди новобранцев оставили свой некоторый след. Но, Бог даст, все снова пойдет своим чередом. Брат Кирилл прислал мне открытку, спрашивает, как мое дело. Спаси его, Господи, за память.

Иванушка уехал снова в Москву лечить зубы, еще 1-го ноября вечером. А я послал маме письмо, сообщая о моем положении.

6 ноября, пятница

Весь день я писал для Батюшки, даже к вечерне не ходил, очень много накопилось за это время дела. Послал брату Кириллу письмо. Вставил раму, а то уже холодно стало. Два последние дня все шел снег и теперь лежит он довольно толстыми слоями, и весь Скит стал белый.

7 ноября, суббота

Приехал Иванушка из Москвы. Побеседовать с ним еще не пришлось; скоро бдение. Батюшка служит.

8 ноября, воскресенье

Вчера на бдении Батюшка говорил нам слово вместо поучения.

«Сегодня, — говорил Батюшка, — Святая Церковь празднует в честь св. бесплотных Сил Небесных, в лике которых св. Архистратиг Михаил занимает одно из первых мест. Я помню, когда я был еще новоначальным послушником, был какой-то праздник, и скитская братия была в монастыре. Когда все стали подходить ко кресту после обедни, я слышу, что стоящий около меня человек, нагнувшись к мальчику, по-видимому, его сыну, говорит: «Вот смотри: идет ангельский чин». Эти простые слова очень повлияли на меня. Да, действительно, монах должен быть подобен Ангелу.

Св. Иоанн Лествичник говорит, что вместе с монахами борются и Ангелы, то есть монаху в борьбе со страстями и диаволом помогают Ангелы. Бывший прежде ангел Денница, а ныне отверженный падший злой дух-диавол везде и всегда старался и старается посеять злобу, вражду и всякое возмущение. Он воздвиг гонения на христиан, он породил массу ересей, он воздвигал всякие немирствия и беспорядки. И ныне он старается посеять то же самое, и увы! часто успевает.

Ко мне приходят вести, что один ропщет или скорбит на другого, что один обижен другим. Ко мне приходят с жалобами. А что я отвечаю таким? Конечно, одно: надо помириться, поди попроси прощения, поклонись... И некоторые исполняют это тотчас, а некоторые, к сожалению, медлят, и проходит иногда значительное время во вражде. А это не должно быть так, честные отцы и братия. Монах должен быть исполнен любви к Богу и ближнему. Что такое монах? Монах есть исполнитель всех заповедей Божиих. А все заповеди сводятся к двум: 1-е) Возлюби Бога всем сердцем твоим, всею душею и всею крепостию твоею... и 2-е) ...ближняго твоего, как самого себя (Мф. 22, 37-39). Эти две заповеди совмещают в себе весь закон и заповеди Божии. Ангелы на небесах преуспевают в любви. Вся жизнь монаха должна быть любовь.

Наши великие старцы: батюшки о. Лев, о. Макарий, о. Амвросий, о. Анатолий — действительно и имели эту любовь. А какой славы и чести сподоблялись они еще при жизни их за эту любовь, можно видеть из следующего. Когда Батюшка о. Анатолий, по приглашению о. Иоанна Кронштадтского, поехал для соборного служения с ним, и когда началась Литургия, то о. Иоанн увидел, что с батюшкой о. Анатолием служат два Ангела. Неизвестно, видел ли их сам батюшка о. Анатолий или нет, но о. Иоанн ясно видел их...

Я счел нужным напомнить вам именно в этот день о высоком назначении монаха... Да будет между нами согласие и любовь. Старец преклонных лет, иеросхимонах о. Игнатий, скончавшийся лет 12 назад, говорил мне так: „В мое время вся оптинская братия отличалась взаимным согласием и любовью, а в особенности — скитяне“. Постараемся, братия, и мы следовать этому...

Иногда выражают мне некоторые желание высшей монашеской жизни, высших подвигов. А что может быть выше прощения обид, оскорблений, терпения скорбей и немощи братской?! Вы, вероятно, помните случай из жития преп. Пахомия. К нему приходит инок и говорит: „Авва, благослови меня, — я хочу идти и предать себя на мучение, дабы иметь мученический венец“. А преп. Пахомий говорит: „Ни, отче! Советую тебе оставаться в обители, нести всю тесноту иноческого жития и немощи собратий и отрекаться от своей воли, — и это вменится тебе в мученичество“. Видите, значит, всякий монах, терпящий все благодушно, имеет мученический венец».

Сейчас более не припоминаю.

Это батюшкино слово мне очень понравилось. Говорил Батюшка, что смирение и любовь — самые высокие добродетели и должны быть отличительной чертой каждого монаха.

10 ноября, вторник

Сегодня вечером Иванушка пришел ко мне в келлию, ему по какой-то причине было тяжело. Эту причину он мне не открыл, а сказал, что Батюшка все знает. Так посидели более часа. Быть может, он и получил некоторое облегчение. Я ему сердечно сочувствую, но понять его не могу, ибо со мной таких состояний, должно быть, еще не было.

Сегодня на откровении помыслов Батюшка сказал мне между прочим, что откровение помыслов имеет великую силу и важность. Даже тогда, когда нам кажется, что нечего открывать, и то приди, прими благословение и скажи, что открыть ничего не имеешь, — и это хорошо. Быть может, враг уже хотел что-нибудь подстроить над тобой, а этими словами все разрушено.

Получил письмо из Москвы от матери, ничего особенного нет.

11 ноября, среда

Сегодня, как всегда, пошел утром к Батюшке, попили чайку и стали заниматься. Так с некоторыми перерывами прошло время до трапезы. После трапезы Батюшка дал мне прочитать 49-е поучение в Неделю Православия преп. Феодора Студита (сегодня его память):

«Это поучение мне первым открылось сегодня утром, — сказал Батюшка, — я его и дал прочесть брату Никите вслух, когда вычитывали правило. Это такое поучение, что, хотя написано полторы тысячи лет назад, его можно вполне отнести к нам. И его, если угодно будет Господу, пройдет 1000 лет, будут читать, и не утратит оно своей силы. Так вот, прочтите его».

Я взял книгу к себе в келлию и прочел его. Также утром Батюшка при отправке писем пожелал одной какой-то женщине послать на утешение листочек. Я достал и подал Батюшке листочек с картиночкой, изображающей страдание какого-то мученика. Батюшка посмотрел на меня и сказал:

— Пожалуй, Вы доживете до тех времен, когда так же вот будут опять мучить христиан...

— Да и сейчас ведь их мучают, хотя и не столь грубо, — говорю я.

— Нет, я не про такие мучения говорю. Я говорю про мучения, подобные древним. Ведь теперь не секрет и всем известно, что во время больших беспорядков в 1905 г. в Москве туда были привезены в разобранном виде гильотины, чтобы рубить всех верующих если не тысячами, то сотнями... Почему же не могут быть и другие виды мучений?

12 ноября, четверг

Сегодня показал Батюшке те фотографические карточки, которые сняты с нас 12—14 октября сего года. Где мы сидим — Батюшке более понравилось, и Батюшка пожелал переснять ее в хорошей фотографии.

Попросил у Батюшки благословения кое-что купить для келейного обихода (деревянное масло и тому подобное).

Почему-то мне подумалось снять три больших иконы, привезенные мною из Москвы, и сделать на них надписи. Первая икона Спасителя, она принадлежала дедушке, и я ее взял как его благословение, ибо у меня от него ничего не осталось; вторая икона — это Казанская Божия Матерь с изображением сбоку праведной Анны. Эта икона принадлежала моему отцу по плоти, от него я тоже не имею ничего. Получил от него только благословение на смертном одре. Помню, сильно нажимая, он трижды перекрестил меня широким крестом и потом поцеловал. Что он говорил мне, не помню, быть может, и ничего. Слезы подступали у меня к горлу; я вышел от него, вытирая рукою глаза. Так вот, эту икону я и взял как благословение от отца. Третья икона свт. Николая. Эту икону дала бабушка моей маме просто как подарок, а мама мне дала ее на благословение (как об этом я записал в отдельной тетради) — и от мамы, и от бабушки. Я уже имею благословение и подарки, но я этой иконе очень обрадовался, ибо чувствую к свт. Николаю особенную любовь и веру. На иконе Спасителя сделана какая-то надпись карандашом, я ее не разобрал, — писала, по-видимому, мама. Думаю написать ей об этом.

14 ноября, суббота

Вчера читал за трапезой поучение на день памяти свт. Иоанна Златоустого. После повечерия читал Батюшке канон Спасителю. Батюшка служит в монастыре.

Многое и очень многое имею записать, но обширность предмета и неимение свободного времени все не дозволяют мне.

Помню, дня за два-три до призыва Батюшка многое говорил о себе, главным образом, про монашескую жизнь. Говорил Батюшка, как трудно ему приходилось, когда он был рясофорным монахом, какие были на него гонения:

«Я все это говорю Вам для того, чтобы показать Вам, что нам нужно надеяться только на Бога. Иногда приходилось так, что впору уходить из Скита. Но я решил: лучше умереть, чем уйти. Я имел твердую надежду на Бога и Его Пречистую Матерь. Встану, бывало, перед этой иконой Казанской Божией Матери, помолюсь — и легче мне станет: ведь эта икона для меня дорога. С ней произошло тоже некоторое чудо, а именно: когда я заказал эту икону написать одной монахине, то она ее написала в один день. Она мне тогда говорила: «Сама рука пишет, я удивляюсь, как я могла написать так быстро». Так вот, придешь к себе в келлию, посмотришь на лик Богоматери, и покажется, что так Она, Владычица, и смотрит на тебя; помолишься, — и легче станет. И кто тогда мог думать, что этот всеми уничижаемый послушник через несколько лет будет игуменом Скита и старцем? Поверьте мне, что и сам я ничего подобного в мыслях не имел, да и были другие препятствия, например, болезнь глаз, и другие. Вот видите, и предполагать этого нельзя было, но раз такова воля Божия, то так и вышло, никакие препятствия не помешали. Не вотще сказано в псалме: Не надейтеся на князи, на сыны человеческия, в нихже несть спасения (Пс. 145, 3), а на Бога. Только эта твердость и вера и помогли мне перенести все это. Но при всех этих скорбях Господь неизреченно утешал меня... Любил я читать святых Отцов, а в особенности Псалтирь, — и какие глубины иногда открывались мне. Так вот я Вам и говорю: всегда надейтесь только на Бога, но никак не на человека. Тогда всякое зло будет отпадать от Вас, как отрубленная ветка...»

«Есть два монашества: внешнее и внутреннее, — как-то говорил мне Батюшка. — Внешнее, так называемое «клобуковое» монашество, приобрести легко, как св. Иоанн Лествичник пишет: сделать внешнего монаха легко, но трудно сделаться внутренним монахом. Это внутреннее монашество может быть даже в миру, хотя именно только «может». И об этом-то внутреннем монашестве теперь так редко говорят, почти не имеют никакого понятия...»

Хочется записать одну из бесед с Батюшкой о молитве Иисусовой, бывшую 26 октября после чая в 2 часа дня.

Помню, когда я пришел к Батюшке под впечатлением прочитанного из книги «На горах Кавказа». <...>

Батюшка также говорил:

«Я долго не мог понять, что такое соединение ума с сердцем. В сущности говоря, это означает соединение всех сил души воедино для устремления их всех к Богу, что невозможно при разъединенности их. Этот закон единения я усматриваю не только в этом случае — в молитве Иисусовой, а везде. Например, когда на войне с врагом не будет у нас сплоченной силы, тогда враг, нападая то на один отряд, то на другой, вскоре победит всю армию, уничтожая один отряд за другим. Подобно этому и солнце, светя на землю, не может ничего зажечь, ибо лучи его рассыпаются по всей поверхности земли и, в частности, какого-нибудь места. Но если мы возьмем стекло (увеличительное) и этим стеклом сосредоточим все лучи в одной точке, то подложенное туда дерево, бумага или еще что-либо воспламеняются. То же самое можно сказать о музыке. Какую имеет красоту нота или звук, взятые в отдельности или в беспорядке? Можно сказать, никакой. Но эти же самые звуки в произведениях гениальных художников-поэтов воспринимают великую силу и красоту. Про живопись и другое я уже не буду говорить... В таких беседах с Вами я не ограничусь этим, а пойду далее. Это такой узел, что сколько его ни развязывай, он все будет узлом.

Молитва Иисусова не имеет пределов... Ум, когда упражняется в чтении Священного Писания и молитве и тому подобном, очищается от страстей и просветляется; когда же он погружен только в земное, то он одебелевает и становится как бы неспособным к пониманию духовного.

Я знал двух братьев; один тогда был врачом, а другой — профессором в Духовной Академии (ныне — митрополит Антоний Петербургский). Два брата избрали себе разные дороги и после многих лет разлуки сошлись вместе и начали беседу. Конечно, беседа коснулась и духовной стороны. Все, что ни говорил врач, было понятно профессору Академии, а что говорил профессор, не мог понять врач; не то чтобы не хотел, нет, — не мог, как ни старался, — и попросил брата начать разговор о чем-нибудь ином. Поэтому необходимо упражняться в духовном и побеждать все страсти, пока они еще не глубоко укоренились в нас. Страсти легко побеждать в помыслах, но когда они перейдут в слова и дела и укоренятся, то очень трудно, почти невозможно...»

И еще много говорил Батюшка, но где же все упомнить, вернее сказать, как все записать.

15 ноября, воскресенье

Вчера попробовал петь на клиросе, да чувствую, что горло все еще не поправилось. Что-то уж очень долго, ведь я простудился в Москве, а как мы возвратились из Москвы, будет 17-го числа уже месяц. Сегодня обедню уже опять не пел. Иванушка что-то немножко тоже прихворнул: не ходил ни ко бдению, ни к обедне. Да вообще слышно, многие в Скиту сейчас прихворнули.

16 ноября, понедельник

Вчера вечером после благословения, позанимавшись весьма важными делами, я с Батюшкой опять занялись чтением. Прочли листок «Ведение и вера», составленный М. А. Новоселовым, но ни мне, ни Батюшке этот листок не понравился по сухости и отвлеченности, да вообще не чувствовал никакого воодушевления, когда читал. Тогда достали книгу «На горах Кавказа» и просмотрели те места, которые Батюшка отметил. После этого еще довольно долго беседовали.

Рассказал мне Батюшка свой сон — видение одного мытарства. Передавать всего я не имею возможности.

Думал сейчас кое-что записать, но не удалось. Пришел Иванушка и отнял у меня более часа времени. Сейчас я его не понимаю, и тем более, что он не говорит, что его тяготит и отчего он скорбит. Только я удивляюсь ему. Он говорит, что ничего ему в Скиту не приходится по сердцу, и что даже когда только он вместе со мной одевался в подрясник, он был в нерешительности: одеваться ли или уходить из Скита. Спаси его, Господи, и помилуй.

19 ноября, четверг

Сегодня была обедня, помин какой-то, поминали о упокоении рабы Божией Софии. У Батюшки забыл спросить, кто это. После обедни зашел в келлию и потом к Батюшке. Приехал (вчера) брат Кирилл. Он назначен в главный штаб и едет туда, а по дороге заехал в Оптину. Сейчас до трапезы был у Батюшки, но было много народу, и я все время читал три поучения епископа Игнатия «О кончине мира». Хороши эти поучения, как и вообще все сочинения этого святителя Христова.

Вчера вечером Батюшка был расстроен разными обстоятельствами. Я пошел справлять пятисотницу в моленную, а брат Никита с Батюшкой прочли вечерние молитвы. После молитв немного позанимались, потом побеседовали около получаса, и я пошел к себе в келлию.

Третьего дня, то есть 17-го ноября, Батюшка рассказывал мне с о. Никитой, как ровно 20 лет назад, 17-го ноября 1889 г., он чуть не умер. В августе 1889 г., числа 26—27, Батюшка был в первый раз у о. Амвросия. На желание Батюшки поступить в монастырь вообще о. Амвросий посоветовал ему дослужить до пенсии, то есть еще два года прослужить и тогда поступать, а пока жить в миру богоугодно и до Рождественского поста, то есть с августа до 15 ноября, поговеть четыре раза. Это Батюшке показалось странным и непонятным: почему так? Но все было исполнено, и вот 17-го ноября Батюшка вдруг вечером почувствовал себя дурно, послали за доктором и за священником.

«А мысль мне говорит: ты сейчас умрешь, — говорит Батюшка. — Я только об одном молил Бога, чтобы приобщиться Святых Таин. Ужас смерти овладел мною. Наконец, приходит священник. Начал меня исповедовать, — я ничего не могу сказать, а только: «Грешен, грешен». Священник сделал несколько вопросов, разрешил меня и приобщил Святых Таин. Я успокоился, хотя доктор сказал, что до утра едва ли доживу. Я лег на кровать, накрыли меня одеялом, и я остался один. Вдруг слышу словно какой-то голос с неба: „Д-дон“. Это ударили к утрени в женском монастыре, а в душе моей кто-то сказал: „Будешь жив...“ Мне стало отрадно, и я уснул. Наутро мой денщик приходит и подымает осторожно с головы моей одеяло, думая увидеть меня уже умершим, а я ему говорю: „Ты что, Александр?“ Денщик обрадовался и говорит: „Да Вы живы, Ваше Высокоблагородие?!“ — „Да, жив“. Хотя я после этого и лежал два месяца, борясь со смертью. Я велел раскрыть дневное Евангелие и прочесть мне его. Александр взял и начал читать притчу о бесплодной смоковнице: Во грядущее лето посечеши ю, аще не сотворит плода (Ср.: Лк. 13, 6-9). Я и подумал, что, действительно, я — бесплодная смоковница, хотя и полагал раньше, что имею разные добродетели, ибо был по внешности исправен, — и решил я переменить свою жизнь. Ждал я смерти и на следующий год в этот день, но остался жив; и ныне уже прошло 20 лет с того времени...»

20 ноября, пятница

Сейчас 11 часов. Только что возвратился от Батюшки: правили бдение. Было нас четверо: Батюшка, о. Кукша, брат Никита и я.

Получил письмо из Москвы, просят помолиться за одну знакомую, которая находится в очень критическом материальном положении. Слава Богу, что я не в миру.

Сегодня день рождения батюшки о. Макария, Старца. Прежде бывала церковная служба, потом как-то забыли. Сейчас был об этом разговор; Батюшка говорит, что необходимо это восстановить.

«Нельзя нам ни убавлять, ни прибавлять из того, что установили наши великие Старцы...»

21 ноября, суббота

Был в монастыре за поздней Литургией и трапезой, зашел на могилки к Старцам, как всегда. По возвращении из монастыря зашел к Батюшке и вскоре пошел на общий чай помогать брату Никите. В келлии почти не был. Сейчас возвратился от бдения. Чувствуется мне, что здоровье мое стало слабее. Горло что-то не проходит совсем, а левая нога с расширенными жилами дает себя несколько знать, особенно после бдения или вообще после стояния. Но это меня как-то мало беспокоит.

22 ноября, воскресенье

Все утро до трапезы был у Батюшки. Батюшка зачем-то ездил в монастырь, кажется, к о. Архимандриту. По возвращении из монастыря Батюшка мне рассказал, что получил письмо от бывшей у него девицы г-жи Самариной из Москвы. Она принадлежит к высшей аристократии. Когда она была у Батюшки, она говорила, что у нее болит нога неизлечимой болезнью, что все доктора города Москвы отказались излечить ее. Это продолжалось, кажется, восемь лет. Батюшка посоветовал ей съездить к преп. Тихону. Она съездила, и вот присылает письмо, что в два дня исцелилась.

23 ноября, понедельник

Сегодня я читал сутки. Служил Батюшка с о. Нектарием. После панихиды Батюшка сказал краткое слово, напоминающее нам о нашем высоком иноческом звании, в особенности о соблюдении заповедей о любви, о послушании, о нестяжании. Как на высокий пример исполнения сих добродетелей Батюшка указал нам на наших великих покойных старцев о. Макария и о. Амвросия, коих память мы сегодня почитаем (день Ангела при крещении). Опять Батюшка благословил прочитать жизнеописание их.

Ходил в монастырь за маслом деревянным для лампадочек в келлию к себе. Когда я шел мимо могилок Старцев, я вспомнил, что сегодня память батюшки о. Макария и о. Амвросия, и я поклонился им и попросил их святых молитв и благословения, и помолился о упокоении их душ.

Насколько помню, 19-го числа я увидел, сидя в келлии своей, что падает дерево. Я стал смотреть внимательно и увидел, что это дерево тянули за веревку помощник о. эконома с рабочим. Меня словно в жар бросило. Я только что утром слышал, как Батюшка говорил: «Пока я в Скиту, я не дозволю ни одной ветки срубить». Поэтому я подумал, что это делается без ведома Батюшки. И тем более, что про эти деревья мне Батюшка рассказывал летом во время одной вечерней прогулки следующее.

«Вот здесь стоят два-три дерева (липы). Незадолго до моего поступления батюшка о. Амвросий, указывая на эти деревья (тогда их было очень много здесь, целая рощица) и заповедуя беречь их, сказал: „Приедет барин и будет здесь жить, а в этой рощице будет чай пить...“ Вскоре приехал я, и меня назначили как раз в этот корпус, и, вероятно бы, я пил чай, но их почти все срубили: остались эти два-три деревца... (это находится за южной стороной нового храма между двумя корпусами)».

И вот я вижу, что эти деревья срубили; теперь там ни одного деревца нет. Я пошел и сказал Батюшке. Батюшка, узнав, призвал помощника о. эконома, сделал выговор, снял рясофор с него и поставил на поклоны в трапезе. Батюшка хотя и покрыл меня, но все-таки догадываются, что сказал я. Быть может, придется и потерпеть какие-либо скорби из-за этого, но я не мог смолчать. Да будет во всем воля Божия!..

Когда я был в лавке, покупал масло, там была Дарьюшка, постриженица о. Амвросия, тайная монахиня в миру. Что она говорила, я передавать не буду, только она просила меня помолиться — говорит, что едет в Москву к Иверской, ибо скоро умрет.

24 ноября, вторник

Сегодня приехал к Батюшке во второй раз келейник о. Илариона, составителя книги «На горах Кавказа». Привез с собой мальчика лет 18-ти с просьбой принять его в нашу обитель.

Сейчас на благословении я сказал Батюшке, что нападают, особенно за молитвой, разные помыслы, особенно тщеславные, осуждающие и прочие.

— Да, конечно, нападают, — сказал Батюшка, — вся жизнь инока есть борьба с помыслами, для этого-то и нужна молитва Иисусова...

Кстати уж запишу слова преп. Симеона Нового Богослова о внутренней молитве Иисусовой: «Если кто не соединится с Господом Иисусом здесь на земле, то и никогда не соединится с Ним». Это мы, я и Батюшка, прочитали в книге «На горах Кавказа» 15 ноября в том месте, где говорится о необходимости молитвы Иисусовой.

— Это — страшные слова, — сказал Батюшка. — Когда я это прочел еще послушником и начал искать подтверждение сему, ибо это говорит только один святой преп. Симеон, то вспомнил текст Евангелия: Блажени чистии сердцем: яко тии Бога узрят (Мф. 5, 8). Если переставить слова, выходит так: «Бога узрят только чистые сердцем». А внутренняя молитва Иисусова и есть соединение ума и сердца для устремления их к Богу...

Я уже в точности слов Батюшки не помню, а поэтому боюсь писать смело, ибо могу написать что-либо и неправильно.

26 ноября, четверг

Вчера вечером долго с Батюшкой засиделись, до 12 часов. Больше занимались делом. Только под конец Батюшка рассказал про себя, как Господь охранял его от женского пола в миру, как не попустил ему жениться, хотя было много невест.

«Словно мухи на мед, они лезли на меня. Я не был никогда красавцем, правда, не был и уродом. Поэтому я это приписываю тому, что диавол их на меня напускал, ибо у него прекрасное чутье, и он чуял, что во мне есть что-то такое, то есть склонность к иночеству, и ему хотелось меня закрутить, но Господь спасал...»

27 ноября, пятница

Был за обедней; к обедне встал уже тогда, когда звонили. Вообще за последнее время я стал побеждаться сном. Чай пил с Иванушкой, потом пошел к Батюшке, но уже не застал его у себя: Батюшка ушел к о. Настоятелю по делам. А вчера Батюшка за бдением читал нам «Отечник» епископа Игнатия. После бдения я вчера написал домой письмо.

25-го ноября, когда Батюшка с о. Никитой трапезовали, уже после благословения, я тоже сидел, и все мы разговаривали. Я думал, что если бесы могут внушать нам мысли и если душа может слышать слова бесов, то бесы видят и слышат наши мысли.

Батюшка сказал, что это не так:

— Бесы могут нам внушать мысли, но не могут знать, приняли ли мы их или нет. Поэтому они делают так: внушают нам мысль и смотрят в лицо, желая по выражению лица узнать, как отнеслись мы к этим мыслям.

Это мне многое открыло и сделало понятным.

Многое мне хотелось бы еще записать, да не знаю, удастся ли. Помню, 23 сентября, когда я с Батюшкой пил утренний чай, мне Батюшка начал так говорить:

«Представьте себе, что какой-нибудь человек семейный, молодой, по ошибке был заподозрен в убийстве и сослан в Сибирь на вечную каторгу. У него осталась молодая жена с маленьким сыном. Конечно, жена знала, что муж ее страдает невинно. Так проходит, положим, 30 лет. Безвинно страдающий сидит в тюрьме и в узкое окошко видит всегда по вечерам, что дом генерал-губернатора освещается: там идут балы, танцы, пиры, веселье... Но вот прежнего губернатора сменили, приехал новый. По внешности в доме губернатора ничего не изменилось: также идут пиры и веселье. Но вот новый губернатор пожелал основательно осмотреть тюрьму. Окруженный подчиненными, идет он по тюремным заключениям и спрашивает каждого заключенного, за какую вину он здесь находится. Дошла очередь и до этого безвинного страдальца. Молодой губернатор спрашивает: „А ты за что?“ — „За убийство“, — отвечает тот, и не стал оправдываться. Но что-то губернатор начинает в него всматриваться пристальнее, спрашивает, откуда родом он, где жил, есть ли родные — и из рассказа узнает, что это его отец. Оба бросаются друг другу в объятия.

Можете представить себе их чувства?! И мог ли предполагать губернатор, что в этой тюрьме сидит его отец, хотя он и видел эту тюрьму каждый день со своего высокого балкона. А также мог ли предполагать заключенный, что в этом роскошном доме, где каждый день пиры и веселье, живет его сын, которого он оставил ребенком пяти лет? Конечно, сын тотчас же освобождает отца! Делает запросы, справки, — и оказывается, что, действительно, он невинно страдал, что убийца — совсем другой человек. Но почему этот заключенный был освобожден? Потому что сын его, когда узнал его, по своей влиятельности и силе повернул дело совсем в другую сторону...

Подобно этому может быть, если сын поступит в монастырь, а родители его уже умерли, вот они и узнают, что их сынок поступил во святую обитель, и рады, что есть за них молитвенник. То просфорочку вынет за них, то на панихиде помянет, то еще как помолится, а они все повесточку получают да получают и переходят все к более и более легким мукам, ибо по молитвам Церкви умершие получают облегчение своей загробной участи. А какая польза родителям была бы, если бы он потерял веру в Бога и умер бы с проклятиями на устах?!.

Я помню, когда я был маленький, — продолжал Батюшка, — у нас была картина в доме. Она изображала следующее: стоит Петр Великий, а перед ним на коленях молодой человек, около которого стоит его отец, приговоренный к ссылке в Сибирь за какие-то преступления. Этот молодой человек просит Петра I освободить его отца, ибо он стар, не сможет перенести тяжких трудов; кроме того, в нем нуждается семья. „Лучше сошли меня в Сибирь вместо отца, ибо я молод, силен и свободен“, — говорил юноша. Петр Великий прослезился и сказал: „Освобождаю этого отца за то, что у него есть такой сын!“

Так мне рассказывал про эту картину мой отец и учил меня молиться за него. Да и вообще учил он меня молиться: возьмет, бывало, меня, поставит с собой и велит прочесть „Богородице“, „Царю Небесный“ и еще что-либо. Учил меня читать 90-й псалом, и я его тогда выучил наизусть в один день... Конечно, я теперь молюсь за него каждый день!..»

Все это мне Батюшка тогда рассказал подробнее, чем я это передал здесь. Да, может быть, что-либо и серьезное выпустил, ибо не надеюсь на свою память, а прошло уже более двух месяцев.

Вечером

Сейчас возвратился от Батюшки. Он очень устал, говорил мне о батюшке о. Анатолии покойном, великом Старце: «Он любил Бога, как только можно было любить ему. И это чувствовалось всякому, кто к нему приходил...»

Коснулись немного молитвы Иисусовой и вообще духовной жизни. Такие беседы я люблю...

28 ноября, суббота

Читал кафизмы за утреней, к повечерию не ходил: были дела у Батюшки. Сейчас пора ко бдению. Вчера брат Кирилл уехал из Оптиной в Петербург.

29 ноября, воскресенье

Вчера за бдением Батюшка говорил слово о внешнем и внутреннем монашестве. Говорил хорошо. Указывал на поучения преп. Аввы Дорофея как на прекрасную книгу, поучающую нас и внешнему и внутреннему монашеству:

«Сначала надо приобрести внешнее монашество или монашеское учивство, но на этом не останавливаться, а идти далее. Вот преп. Авва Дорофей и научает, как соединять одно с другим. Внутреннее монашество есть очищение сердца от страстей при содействии молитвы Иисусовой. Монашеский чин выше царского, ибо царь хотя бы долго процарствовал, все-таки умрет, и царство его прекращается. А монахи должны быть царями и иереями Бога (Ср.: Откр. 1, 6; Откр. 5, 10) Всевышняго во веки». И вообще говорил о высоком назначении монашества.

Сегодня был за обедней. После обедни пошел к Батюшке в келейную, чтобы взять сахару и чаю. Батюшка, увидев меня, дал мне хорошего чайку полфунта.

Вскоре пришел о. Нектарий, он служил сегодня, и сегодня день его Ангела. Здесь я его поздравил и пошел к себе в келлию. До трапезы читал. После трапезы были у о. Иоиля по делам. В 2 часа был у Батюшки, Батюшка дал мне книгу «На горах Кавказа». До вечерни почитал ее.

Сейчас возвратился от Батюшки. После откровения помыслов Батюшка мне сказал, что о. Архимандрит уехал в Москву для лечения, а Батюшка назначается временным его заместителем.

30 ноября, понедельник

С сегодняшнего дня скитяне начали готовиться. В этот день Батюшка был пострижен в мантию, как он мне об этом сказал сегодня. Сегодня мне удалось после обеда исполнить правило келейное, то есть кафизмы и прочее, чего уже давно не было вследствие массы дел.

1 декабря, вторник

День прошел обычно, был на всех правилах и церковных службах, как это необходимо для готовящегося. Когда буду исповедоваться, не знаю. Надо подумать о грехах своих.

3 декабря, четверг

Сегодня Господь сподобил меня Таинства исповеди. Исповедался я в своих обычных грехах, а кроме того, я вспомнил, по милости Божией, прежде содеянные страшные грехи, бывшие в миру.

Был в бане. Трапезовал обычно, с Батюшкой.

После трапезы, когда Батюшка лег отдыхать, я сел возле него на стуле. И вдруг Батюшка говорит мне:

— Николай Митрофанович! — Я почему-то для себя неожиданно говорю:

— Что скажете, Батюшка?

— Я скажу Вам, что ад действительно существует...

4 декабря, пятница

Был на утрени. Батюшка говорил слово очень хорошо; вернее сказать, Батюшка читал избранные места из какой-то книги, я думаю, что из «Отечника» епископа Игнатия. Потом ходил я к обедне в монастырь, как и вся скитская братия, для принятия святой Богоявленской воды. Пил чай у Батюшки, а также и трапезовал. Ходил в монастырь в лавочку по Батюшкиным делам. Сейчас опять исповедал Батюшке еще свои прежде содеянные грехи. Скоро ко бдению, надо собраться с мыслями.

5 декабря, суббота

Сподобил меня Господь принятия Святых Христовых Таин.

Припоминается мне Батюшкина беседа о господине Погожеве, известном более под псевдонимом «Поселянин». Он пишет статьи духовно-нравственного содержания.

«Вы себе представить не можете, какая громадная разница между теперешним его лицом и прежним. Ничего нет общего!.. Я помню, был он у нас в Скиту за трапезой лет 15—17 назад. Я сидел в уголке около портрета о. Паисия Величковского, а он сидел на первом месте около иеромонаха. Я залюбовался им. Не подумайте, что я говорю про телесную красоту, нет, я говорю про внутреннюю красоту, которая выступала наружу в выражении его лица и даже во всех его движениях.

Было лето, окна в трапезе были растворены. Он сидел как раз перед окном, спиною к читающему. Помню, подали уже второе или третье, он съел две-три ложки и, положив ложку, устремил свой взгляд в окно; и чувствуется мне, что смотрит он на храм, на чудные сосны, затем поднимает еще выше, в голубые небеса с мыслью о великом и бесконечном Боге. „Господи, — думаю я, — какой же должен быть внутренний мир этого человека?!“ До тех пор я уже знал его по его сочинениям, а тогда просто полюбил его. Я попросил у о. Иосифа благословения познакомиться с ним. Отец Иосиф прислал его ко мне в келлию, и там была у нас беседа первая и последняя...

Вот я ему и говорю теперь, когда он был у меня:

— Вы помните тогдашнюю нашу беседу?

— О да! Она вся у меня здесь, — он прижал руки к сердцу.

— Помните, я тогда говорил о внутреннем или, как иногда называют, о мистическом монашестве, которое Вам, собственно, и нравится... Так вот, поступайте к нам в Скит, Вам еще не поздно. Но только не думайте, что сразу нужно на небо взлететь и мертвецов воскрешать! Нет, сначала нужно упражняться во внешнем монашестве, перешагнуть его, а приступать сразу ко внутреннему нельзя, нужно потерпеть всякие скорби, унижения и озлобления и внутри себя от диавола, и совне от неразумных собратий. Сначала нужно пройти весь искус. Иногда даже будете чувствовать отвращение и ненависть к монашеской жизни. Нужно испытать борьбу со страстями, стяжать смиренное о себе мнение и многое другое... Поступайте к нам в Скит, дам я вам келийку. Будете ночью выходить любоваться чудным звездным небом... И сами посудите, что принес Вам мир? Какую получите Вы от него пользу?

— Хорошо! Теперь я буду приезжать в Скит. Ну, а если я поступлю в Скит, то меня заставят бревна таскать, а я этого не могу...

— Нет, Вас не заставят бревна таскать, прежде всего потому, что Вы не сможете ни одного бревна поднять. Послушание всегда дается сообразное с силами...

Видите, вот в этом у него дикие понятия о монашеской жизни, хотя про монашество он всю жизнь писал. А почему? Потому что не проходил опытом личным монашеской жизни».

Когда Батюшка кончил говорить, я спросил:

— А что нужно относить к внешнему и что — к внутреннему монашеству?

— Над этим вопросом много потрудились и епископ Игнатий, и епископ Феофан. Епископ Игнатий написал об этом отдельную статью во 2-м томе, а епископ Феофан отдельную книгу «Внутренняя жизнь». Внешнее монашество — это упражнение в подвигах: посте, бдении, сюда же относится исправное по внешности посещение церковных служб, трезвенность и прочее. А внутреннее монашество — это борьба со страстями, очищение сердца.

6 декабря, воскресенье

Сегодня день моего Ангела. Был за обедней в Скиту обычно. Батюшка не служил у нас, ибо как временный настоятель всей Оптиной Пустыни служил в монастыре.

После обедни я сразу пошел с просфорой к Батюшке. Он благословил, поздравил меня и сказал так: «Желаю Вам много лет жить хорошо и притом в Скиту, и проводить все дни вашего Ангела в Скиту, и в день Вашего Ангела умереть в Скиту». Кажется так, во всяком случае, смысл верен...

Скоро нужно идти в монастырь на молебен.

На днях я был свидетелем благоразумия Батюшки, рассуждения, любви, смирения и даже не знаю, что сказать.

Есть в монастыре один монах, уже старый, лет 50 живущий в монастыре. Мне Батюшка говорил про него, что его не могли смирить ни о. Исаакий, ни о. Досифей, ни теперь о. архимандрит Ксенофонт. На все обличения он отвечал грубостями и дерзостями. Вот на этого монаха поступили к Батюшке жалобы от монастырских братий. Батюшка решил позвать к себе этого монаха. Он пришел. На первое же слово Батюшки он начал говорить дерзости и грубости, и даже закричал на Батюшку. Ворча и угрожая, вышел он от Батюшки и ушел. Батюшка позвал казначея и благочинного и сказал им, чтобы с него была снята мантия и даже рясофор. Но монах не послушался и сказал, что не желает этого. Тогда Батюшка сумел так распорядиться, что этот монах пришел неузнаваемый к Батюшке, упал на колени с плачем, прося прощения и благословения, изъявляя покорность.

Батюшка тотчас же простил:

— Бог тебя простит.

Но монах, не вставая с колен, все просит прощения.

— Бог простит, меня прости, — говорит Батюшка и, успокоив немного монаха, отпустил его.

Когда я вошел, Батюшка сказал мне: «Это чудо. Слава Тебе, Господи!»

Батюшка встал перед иконами и помолился. Всякому понятно, что Батюшка все это делает для пользы братий, то есть смиряет и утешает, и все другое. А о смирении Батюшкином я уже не буду и говорить.

7 декабря, понедельник

Когда я вчера уходил из церкви, Батюшка сказал мне, чтобы я его проводил. И вот, когда я провожал Батюшку до келлии, он мне сказал: «Обратите внимание на эту картину (то есть изображение преподобных отцов, которое находится в Предтечевом храме по правую сторону от двери, когда выходишь в придел преп. Макария) и на главную таблицу. Я вам после расскажу об этом дивную историю...»

Затем я проводил Батюшку и пошел к себе в келлию.

Сегодня помогал на общем чае. После чая, когда мыл посуду, то не воздержался от празднословия, после которого всегда бывает неприятно на душе.

Батюшка служит в монастыре.

Сегодня, то есть в день памяти батюшки о. Амвросия, начало моего поступления в Скит, хотя принят я в Скит 9-го декабря.

В этот день, то есть 7-го декабря, принят, собственно, один Иванушка, да и то не совсем, ибо еще не было известно, что скажет о. Архимандрит. В этот день Батюшка дал благословение Иванушке проситься в Скит. А я ждал, когда придет время, ибо мне Батюшка сказал: «Когда придет время, поступите в Скит», — а пока посоветовал поступить на какое-либо место. Поэтому я думал, что поступлю на какое-либо место, и приехал в Оптину, не имея определенной цели. И был неожиданно принят по милости Божией.

Помню, хотя и не ясно, что Батюшка, принимая нас (уже обоих), упоминал про день памяти батюшки о. Амвросия, считая его как бы благословением батюшки о. Амвросия нам на иноческую жизнь.

Вечером

Запишу кое-какие Батюшкины слова. Например, помнится, перед вечерними молитвами однажды Батюшка сказал так:

— Долго я не понимал слов псалма: Глас Господа, пресецающаго пламень огня (Пс. 28, 7), и уже в монастыре я подумал так: мы на земле имеем огонь, пламень которого имеет и жар, и свет. Но между раем и адом огонь разделяется так: свет находится в раю и веселит праведников, а жар без всякого света жжет грешников в аду, ибо пишется, что бездна адского пламени находится во тьме, и даже грешник не может видеть никого другого... Господи, спаси и помилуй! Чем хочешь накажи, Господи, здесь, — только помилуй там!..

Сейчас приходил Иванушка, он в очень опасном положении: все хочет уходить, сам не знает куда, говорил, что на Афон. А мне думается, что это просто вражье искушение. Он ухватился за мысль, что, если не получаешь пользы в известном месте, то ищи другое. Говорит, что это написано в Лествице, но я что-то этого не помню. Да спасет его Господь.

9 декабря, среда

Сегодня день моего принятия в Скит, день Нечаянной Радости. Особенного сегодня ничего не заметил. Много занимался послушанием. Трапезовал с Батюшкой (я, собственно, говорю про утреннюю трапезу в 11 часов), а после трапезы к 12 часам проводил Батюшку в монастырь к о. Архимандриту, который приехал вчера вечером.

Вчера вечером я остался у Батюшки до полчаса первого ночи. Пока Батюшка слушал вечерние молитвы, я пошел в моленную справлять пятисотницу, но вдруг меня Батюшка быстро позвал к себе и сказал так: «Адские муки несомненно существуют, и эти муки будут вещественны. Души и праведников, и грешников имеют даже одежду. Например ведь святители являлись в святительских одеждах. Там, быть может, будут города и тому подобное. Все видят адские муки в условиях земного существования, только будет не это грубое тело, а более тонкое, вроде газообразного. Но все это будет до Страшного Суда, а что будет после него, того никто не знает, даже Ангелы. Это — тайна!»

Батюшка говорил что-то про зеркало, объясняя подобием его адские муки, говорил и про отражения в зеркале, но я не совсем понял это.

С Иванушкой что-то сделалось. Говорит, что обязательно уйдет из Скита на Афон, во что бы то ни стало. Ни с какими моими доводами против такого его решения он не соглашается. Был сегодня у Батюшки более часа и около получаса после обеда, часа в 2—3. О чем он говорил с Батюшкой, не знаю.

10 декабря, четверг

Сейчас, когда Батюшка ложился отдохнуть после обеда, я был возле него, и между прочим, Батюшка сказал мне так:

— Знайте, что Вы меня похороните, мне уже не долго осталось жить... — Я, помолчав, сказал:

— Как?

— Похороните, конечно, не один, а вместе со всею братией. Но чувствуется мне, что Вы будете при мне, что Вы закроете мне глаза и, быть может, взгрустнете: нет, мол, уж больше батюшки Варсонофия... Но в каком чину Вы тогда будете, я не знаю.

11 декабря, пятница

День прошел обычно. Хотя вечерня и была в церкви, но я не мог быть за множеством дел.

12 декабря, суббота

Был за утреней, за обедней; был, по обыкновению, у Батюшки, вместе с ним и трапезовал. К повечерию не ходил.

После повечерия был у Батюшки Иванушка. Когда он вышел, мне Батюшка сказал: «Помолитесь за брата, помолитесь, — сатана сильно на него восстал».

Я вот сейчас по силе и помолился, да спасет его Господь и отведет от погибели. Скоро ко бдению... Эти дни я говорил с Иванушкой и старался всячески показать ему неосновательность его желания, но ничего не мог поделать: он оставался при своем и все ссылается на разные места из «Лествицы» и других духовных книг.

15 декабря, вторник

Сейчас пришел от Батюшки, уже четверть 9-го вечера. Батюшка почувствовал такую слабость, что не мог стоять за вечерними молитвами и сразу лег спать. Я сидел сейчас на стуле у батюшкиной постели и смотрел на него. Батюшка говорит: «Расскажите мне что-нибудь». А я не могу ничего придумать: то молитву Иисусову творю, то мысленно прошу спасти Батюшку. Спаси, Господи, и помилуй Батюшку! А когда читали вечерние молитвы и после них читали Богородицу и прочее, то произошло такое искушение: я и брат Никита никак не можем удержаться от смеха, и смех у меня был настолько силен, что мне было больно грудь. Сознаешь, что вовсе не время и не место смеяться, а удержаться не можешь.

13-го числа я узнал от Батюшки, что 13-е декабря — день открытия пострига Батюшки, ибо он имел тайную мантию, в которую пострижен 30-го ноября, за несколько лет до открытия пострига.

16 декабря, среда

Уже более половины 12-го ночи. Я только что пришел от Батюшки. Сначала занимались делами, а потом беседовали.

Много мне Батюшка говорил, а всего записать невозможно. Говорил Батюшка о неизвестности своей смерти и в соответствии с нею о времени моего пострижения в рясофор и мантию, а быть может, и посвящения в священный сан.

«Пока я живу, пока я на этом свете, Вы будете ровно жить... Через 10 лет Вы, конечно, встали бы на ноги, но я не надеюсь, что проживу столько. А после меня Вам придется потерпеть; конечно, таких скорбей, как я испытал, вам Господь не пошлет, а придется потерпеть... Вы будете в моем положении, когда все обрушится на Вас, но Вы не поколеблетесь».

Говорил Батюшка, что надо прямо идти, иметь твердость.

Под конец беседы, когда я уже собирался уходить, я сказал Батюшке:

— Батюшка, когда мы уезжали из Скита еще мирскими, Вы нам сказали так: «У Вас, Николай Митрофанович (Вы часто ошибались и называли меня Никифоровичем), произволение тверже, и я чувствую, что мне с Вами еще придется встретиться на монашеском пути...»

— Да, это сбылось уже, мы уже встретились. Дал бы нам Господь идти вместе по монашескому пути — а мы можем вместе идти, дополняя один другого... Помолитесь, батюшка, помолитесь...

— По силе всегда молюсь, — сказал я.

Я заметил, что Батюшка меня называл несколько раз «батюшка», прося при этом молитв. Вижу я любовь Батюшки ко мне и великое смирение вообще...

Недавно Батюшка подвел меня к иконам и говорит:

— Помолимся.

Помолились, и Батюшка опять:

— У Вас есть от естества миролюбие... Развивайте его в духовном направлении. Из Вас может выйти хороший монах.

Спаси, Господи, и помилуй Батюшку!

19 декабря, суббота

Эту ночь, то есть с 18-го на 19-е, я первый раз ночевал у Батюшки на диванчике под портретами старцев.

Вчера я видел о. Гавриила, иеромонаха, исполняющего должность эконома в архиерейском доме в г. Калуге. Он очень радушно встретил меня. Это было в сенцах у Батюшки, к которому он пришел.

Когда я пришел к Батюшке сегодня в 2 часа, Батюшка мне рассказал, что он недавно в 10—11 часов чуть было не попал в смертельную опасность, а именно: в варенье ему попалось шарообразного вида с острыми углами хрустальное стекло. Конечно, если бы Батюшка по неосторожности проглотил его, то умер бы от этого.

Сейчас читал Батюшке каноны и акафист, ибо за повечерием читался только трипеснец.

Иванушка сегодня приобщался, ибо вместе с братией не приобщался.

20 декабря, воскресенье

Особенного за этот день ничего не заметил.

Недавно приходил к Батюшке о. Павел из канцелярии для переговоров о написании письма, кажется, какому-то архимандриту на его вопрос: в чине пострижения в схиму есть выписка из творений преп. Симеона о том, что всякий не совершившийся этим великим образом, то есть схимой, — не монах. Как не подумать о современном монашестве, о тех, которые не приняли схимы, а только мантию, и если здесь какое-либо недоразумение, то как его примирить и разъяснить. На это Батюшка сказал так:

«Не знаю, насколько верно мое предположение, но я думаю так: прежде не было никаких рясофоров и мантий, была одна схима. Эти подготовительные степени, то есть рясофор и мантия, учреждены впоследствии, когда монашество уже ослабело. Правда, мантия немного отличается от схимы. А прежде было так: поступает в обитель ищущий спасения, его испытывают некоторое время, и если он оказывается имеющим произволение, если можно ожидать, что из него выйдет монах, то его сразу постригали в схиму. Так что прежде были только два разряда: послушники, то есть испытываемые, и схимники. Отсюда надо и полагать, что не принявший в то время схимы был простой мирянин... Но я вам повторяю, что это мои личные рассуждения...»

Затем вскоре после этого, а именно 14-го декабря вечером перед чтением вечерних молитв, я опять заговорил с Батюшкой об этом же. Не помню, кто начал; кажется, Батюшка. Был здесь же и брат Никита.

— Я полагаю, Батюшка, что для разъяснения этого вопроса, — сказал я, — можно обратиться к следующему происшествию: скончались схимонах и послушник, их погребли как должно. Потом, когда их откопали через некоторое время, то оказалось, что схима надета на послушника, а схимонах лежит без схимы. Поэтому я думаю, что можно быть монахом и не принимая схимы.

«Это значит то, — сказал Батюшка, — что этот послушник проводил жизнь схимонаха, а схимонах жил недостойно своего звания и чина. Но этим схима не умаляется. Не все могут быть такими, как, например, Оптинский послушник брат Елисей — он имел даже дар повелевать диким животным и тому подобное, хотя даже мантии не принимал. Но не все такие, как брат Елисей... Мантия и схима имеют то великое значение, что принимающему их дается и благодать жить по-монашески, дается благодать исполнять монашеские обеты. Здесь мантия и схима похожи на оружие, которое дается воину, когда он идет на брань. Ему есть чем встретить врагов и защищаться и отбиваться от них. В этом смысле мантия и схима имеют великую силу и значение».

Сегодня память священномученика Игнатия Богоносца. И пришлось мне как раз про него прочитать в книге «На горах Кавказа», и про епископа Игнатия Брянчанинова там же. И тот и другой были великие делатели молитвы Иисусовой.

21 декабря, понедельник

Обычно провел день — у Батюшки за письменными работами. Особенного ничего не заметил. Сегодня уже 12 часов, полночь. Я возвратился сейчас от Батюшки. Под конец немного побеседовали. Батюшка выразил мне свои самые искренние чувства отеческой любви и вдруг добавил:

— Вот ведь и батюшка Анатолий, великий старец, был как-то особенно расположен ко мне. Быть может, он и прозревал, что я буду на его месте и старцем и начальником Скита. Ведь его пророчества и поныне сбываются...

Затем я стал одеваться, чтобы идти в келлию к себе, а Батюшка говорит:

— Не думайте, что Вы случайно попали сюда. Нет, Ваше поступление в Скит глубоко промыслительно. Что бы я стал делать?! Конечно, дело бы шло, но не так...

А перед этим я еще был у Батюшки в кабинете, мне Батюшка желал «встать одесную Бога» и прочее, тому подобное...

Когда Батюшка умывался и потом пришел в залу и вытирал лицо полотенцем, он сказал:

— Я устаю, но я более чем в три раза старше Вас, а я думаю, что и Вы устаете?

— Нет, я не замечаю, Батюшка. Одно я замечаю, что ноги мои слабеют; иногда сидишь, сидишь — а как встанешь хоть минут на пять, опять хочется сесть.

— Да... Но и это меня радует, — сказал Батюшка, — это Вам будет давать меньше развлечения, и будете Вы жить да жить в Скиту, как о. Геннадий.

22 декабря, вторник

Когда Батюшка ложился сейчас отдыхать, я был при нем. Между прочим Батюшка сказал:

— Знаете, на местах, где теперь стоят храмы, монастыри и вообще святыни, прежде стояли идольские капища и идолы. Нередко читал в житиях святых так: «Идеже бе капище, создана церковь». Значит, так угодно было Богу для посрамления и смирения гордыни диавола...

А я вспомнил, что был в Москве театр-ресторан «Омон», — не знаю, существует ли он теперь? Я про него слышал, что он устроен на месте упраздненного храма. Я это и сказал Батюшке.

— Да, да... так это и будет в последние времена. Храмы будут разрушены, а на месте их устроены синагоги евреев и буддийские храмы и прочее. Это теперь уже и есть во Франции... Монастыри будут в великом притеснении и гонении, истинные христиане будут ютиться в маленьких церковочках... Не дай, Господи, дожить до этого времени. А Вы доживете, будете в монастыре, которые вообще будут в гонении, а потому и в лишении. Я уже буду лежать в земле сырой; и придет моя деточка на мою могилку и скажет мне: «Милый папочка! Батюшка Варсонофий! Помоги мне, помолись за меня, мне очень тяжело!» Так, моя деточка, так... Прочитайте мне что-нибудь.

Я прочитал из «Духовного луга» об авве Сергии, как он дал льву хлеб своими руками и приказал ему удалиться, чтобы он ему и его спутникам не мешал, и ушел к себе в келлию.

Благословился я у Батюшки написать обычные письма в Москву.

25 декабря, пятница

24-го числа был за утреней, за часами. Читал 1-й час.

Это исполнилось два года, как мы поступили в Скит. После часов зашел к Батюшке в келлию, прибрал ее немного для праздника, почитал. Был за обедней, потом на трапезе. После трапезы пошел к Батюшке, напился чая. Делал разные дела и наконец начал читать Батюшке правило: каноны, которые нужно вычитывать для служения Литургии. Часов в 7 я пошел от Батюшки в келлию.

Была чудная, тихая, ясная, морозная ночь. Часов в восемь я лег, без четверти 12 встал и пошел к Батюшке. Батюшка решил в монастырь не ходить, а править утреню у себя. Оба келейника, о. Кукша и я, остались при Батюшке. Отправив утреню, мы разошлись. Обедня началась в 7 часов, а я немного проспал, пришел к Апостолу, немного пораньше. После обедни пошел обычно в трапезу, от трапезы к Старцам на могилки. Затем к Батюшке Христа славить, потом к о. Иосифу. Потом к Батюшке опять, уложил его отдыхать, а сам ушел в келлию, затопил печь, поручил ее Иванушке и пошел готовить общий чай. После общего чая опять к Батюшке, Батюшка дал мне книгу «На горах Кавказа». Я почитал ее до вечерни. Придя до звона к вечерне, я сел, творя молитву, — и тихо у меня на душе... После вечерни — на трапезу и к Батюшке. Попил чайку и вычитал каноны вместе с о. Никитой. Батюшка опять служит завтра.

И я теперь в келлии у себя. Перед образами горит лампада, тихо кругом. Ночь такая же чудная, звездная и морозная, мороз доходил до 27 градусов. За все слава Богу. Вот и Иванушка как будто образумился. Слава Богу!

27 декабря, воскресенье

Вчера утром пришел к Батюшке после чая. Хотели почитать «На горах Кавказа», но эта книга была у меня в келлии. Поэтому мы немного побеседовали. Говорил Батюшка о трудности спасения в нынешнее время.

— А Вы, — сказал Батюшка, обращаясь ко мне, — избрали благую часть. Желал бы я видеть Вас в рясофоре и мантии, но не знаю, буду ли жив. Тогда (то есть когда получу мантию) будет приложена к Вам царская печать. Тогда уж от Вас будет зависеть, сохранить ее или разломать.

Говорили о стихотворении «Величие Богоматери», написанном самим Батюшкой. Это стихотворение очень понравилось редактору-издателю того журнала, куда Батюшка послал это стихотворение для напечатания, и они приписали: «К празднованию дня Собора Богоматери 26 декабря». Батюшка сказал даже что-то вроде того, что он будет на Страшном Суде просить Божию Матерь избавить его вечных мук, указывая на это стихотворение.

Но долго не пришлось нам беседовать, сначала Батюшка немного прилег отдохнуть, а я сел читать «Отечник» епископа Игнатия (Брянчанинова).

«Это хорошо Вы сделали, что стали читать эту книгу. Она составлена так: епископ Игнатий выписывал то, что отвечало на волнующие иноческие вопросы. С этой стороны этот труд его незаменим. Многие недоумения, долго волновавшие кого-нибудь, сразу разрешаются какой-нибудь выпиской».

Это мне Батюшка сказал, когда встал. Тут начали приходить исповедники, монашки, нищие, славильщики-мальчики, а там пришло и время трапезы. Другая часть дня после трапезы прошла быстро, ибо было повечерие и бдение.

Сегодня был за обедней, к Батюшке зашел на одну минуту до обеда. А потом читал «На горах Кавказа» у себя в келлии. Но случилось вот какое искушение. Так как стоит мороз 20—25 градусов, то я, желая получше натопить печку, положил туда порядочно дров, да испугался, как бы не повредить печку сильным огнем, но дрова-то уже разгорелись. Поэтому я принес снегу и засыпал огонь. Когда дрова потухли, я их вынул и окончательно потушил, закопав в снег. Это отняло у меня порядочно времени, да и неприятно было.

После трапезы приходил ко мне в келлию Иванушка, что-то уж очень веселый. Но все-таки ничего. Хотя и отнял время, но почитал «Толковую Псалтирь» Зигабена, 100-й псалом. А теперь уж скоро к вечерне.

Вечером

Благословение всей братии было заочное. А я, как всегда, вошел к Батюшке и, приняв благословение, ушел. Взял с собой я книгу «На горах Кавказа». Давая эту книгу мне, Батюшка сейчас сказал: «Идите и насладитеся». Я и думаю сейчас почитать ее, ибо пятисотницы не полагается теперь.

28 декабря, понедельник

Сейчас приходил к Батюшке монастырский ризничный — пономарь. Когда я вошел к Батюшке после его ухода, Батюшка мне сказал:

«Страшные вещи сейчас рассказал он мне, страшные вещи. Про одного монаха. Что будет тогда, когда Оптина Пустынь наполнится такими людьми... Я, конечно, не доживу, а Вам придется бороться с этим. Много придется Вам пролить крови и слез. Да, много придется вам пролить поту, слез и крови... Конечно, Господь не попустит, Оптина будет стоять...»

Иногда Батюшка говорит, как бы размышляя, предполагая, а иногда твердо, уверенно, такие слова мне запоминаются более. Так и сегодня особенно ударил на слова «пролить поту, слез и крови», и даже повторил их, хотя первый раз и не сказал слова «поту». Буди воля Господня!

Вечером

16-го декабря у меня была беседа с Батюшкой. Кое-что из этой беседы я уже записал, теперь хочу еще немного записать.

Как-то после бдения Батюшка указал мне на изображение преподобных отцов в Предтечевом храме на стене около двери и сказал, чтобы я напомнил ему об этом. И вот 16-го декабря Батюшка сам начал мне об этом рассказывать:

«Когда скончалась моя мать, я не поехал ее хоронить, ибо я был уже в Скиту, а поручил все дело сделать одному доверенному лицу. После ее похорон мне переслали тысячу рублей, и я решил дать эти деньги о. Иосифу на вечный помин за отца, первую родную мать и себя. Я был тогда уже рясофорным. Не знаю, почему меня записали на главную таблицу, как и следует по сумме вклада, но как раз после о. Иосифа. И я, и все, конечно, слышали, как всегда поминали: „Иеросхимонаха Иосифа, монаха Павла“, — и далее. И вот мне помысл и говорит: „Ты будешь после него начальником и старцем, ты будешь его преемником...“ Я отвечаю: „Как я могу быть, когда всеми унижаем, презираем, гоним и неспособен по болезни глаз!“

Проходят года, я остаюсь таким же бедным послушником. Начали ремонт старого храма. Прежде на том месте, где теперь четыре преподобных: Иосиф Песнописец, Варсонофий Великий, преп. Иоанн Пророк и авва Дорофей, было их только три: преп. Варсонофия Великого не было. Вот я прихожу после ремонта и вижу, что после преп. Иосифа Песнописца еще изобразили преп. Варсонофия, а помысл мне говорит: „Да, ты будешь после о. Иосифа начальником и старцем“... Еще проходят года, я остаюсь все таким же... Приезжает епископ Макарий, вся братия собралась в Предтечевом храме. Тут о. Даниил, всегда и всем предлагавший сняться как любитель-фотограф, предложил это Владыке. Владыка согласился. Принесли аппарат, все стали устанавливаться, а я, чтобы не выйти на снимке, отошел от всех и встал в угол позади всех. Когда сняли и уже изготовили карточку, я, взглянув на нее, увидел, что вышел на карточке, хотя и далеко стоял, и вышел как раз по прямой линии за о. Иосифом, а помысл мне говорит: „Ты будешь начальник и старец после о. Иосифа...“ Проходят годы, настает японская война, и я еду на войну по назначению за послушание и говорю своему помыслу: „Ну вот, как же я буду старцем? Когда я возвращусь? Да и придется ли возвратиться, я слаб, могу и не доехать, а война, говорят, продлится лет на 20?“

Потом оканчивается война, и я возвращаюсь в Скит. Заехал к преп. Серафиму Саровскому. Было воскресенье, стою я за обедней, вдруг подходит ко мне совершенно незнакомый монах и говорит: „С памятью Старца Вас, батюшка“. Я спрашиваю: „Какого?“ — „Батюшки отца Амвросия, ведь сегодня день его кончины“. — „О, да, знаю, знаю“, — сказал я, ибо мне было совестно признаться, что я забыл про это. Я пошел, вынул просфору за батюшку о. Амвросия... Потом, когда я приехал в Скит, я узнал, что в то самое время о. Иосиф так захворал, что до утра даже, казалось, не доживет. Думал он служить сам, пришел от бдения и захворал... Я приезжаю, и действительно меня назначают духовником, старцем и, наконец, начальником Скита...

Вот я и говорю вам, что нет ничего случайного в жизни нашей. Даже то, что кажется пустяком, имеет свой смысл... Я не желал и не искал этого своего положения, не просил. И стою на этом посту за послушание... и думаю: быть может, и лучше было бы для меня, если бы я жил в той своей келийке, терпел бы скорбь и творил бы молитву Иисусову... Но если бы я не был начальником Скита, Вас бы не приняли в Скит... Но все мне думается: быть может, и даст мне Господь упокоение, когда я займусь приготовлением себя к той жизни исключительно; а теперь это невозможно, весь я разорван по частям: то то, то другое. А все-таки я думаю: быть может, сподобит Господь.

Я никому не говорил никогда, а Вам скажу: когда я ездил к о. Варнаве, он мне многое предсказал, и многое уже исполнилось. Он сказал мне: „Будут тебе все кланяться...“ — и действительно, кланяются, а потом: „Будешь жить и творить молитву Иисусову“. — А хорошо бы так...»

Когда это Батюшка говорил, я стоял сбоку его, в дверях, около дивана, на котором Батюшка сидел под портретами Старцев. Хорошо я помню эту картину: в келлии полумрак, горит только лампада перед образом Божией Матери, освещая Ее Божественный лик. Кругом тишина, только и слышно, как тикает маятник часов. А Батюшка с открытой головой, весь белый, сидит и произносит свои глубоко-вдумчивые и осмысленные слова, быть может, пророческие, а я стою около сего великого старца, молчу и смотрю на дорогого мне Батюшку.

Наконец, настало время расстаться нам для ночного отдыха. Вышел я в Скит от Батюшки, иду под впечатлением беседы, а вокруг меня поющая и ликующая ночь. Тихо и ясно. Полная луна освещает наш укромный скиточек. Все блестит и торжествует. Сосны и все деревья, покрытые белым инеем, недвижно стоят в своем уборе, безмолвии своем, славя Бога; оба храма, и старый, и новый, словно дворцы какие, стоят облитые лунным светом... Все чудно хорошо...

29 декабря, вторник

Сегодня, придя от Батюшки ко времени утреннего чая, я заметил, что как будто Батюшка расстроен. Батюшка чаю уже напился; пока я пил чай, Батюшка прилег отдохнуть до полного рассвета. Но вот уже и совсем рассвело, я подхожу и говорю, что теперь уже светло. На это мне Батюшка сказал принести стул и сесть подле его кровати. Я принес стул и сел. «Мне надо отдохнуть за эти дни, а вчера меня очень оскорбил один человек... Сядьте тут...» Я сел у Батюшкиного изголовья.

И так я сидел, творя молитву Иисусову, до трапезы, а Батюшка лежал. Когда трапеза была готова, мы потрапезовали, и Батюшка опять лег отдохнуть. Я почитал Батюшке перед сном три-четыре статеечки из «Духовного луга», а потом, когда Батюшка уснул, я сел на диван и стал читать «Отечник» епископа Игнатия. Потом после чая я обычно занялся делами послушания, но к вечерне и вечернему правилу идти не пришлось. Благословение было заочное, Батюшка был очень занят в женской половине, поэтому я и не стал дожидаться, а ушел в келлию.

Теперь я думаю записать кое-что из прошлого. Когда, освобожденный от воинской повинности, возвратился из Козельска 3 ноября сего года, я и Батюшка долго беседовали в тот вечер, «на радостях», как выразился Батюшка тогда. Между прочим я сказал тогда Батюшке:

— Вот как случилось, Батюшка: мне сейчас за трапезой пришлось читать житие преп. Виталия, а день его памяти замечателен для Вас тем, что Вы вступили в управление Скитом именно в этот день.

— Да, — сказал Батюшка, — по отношению к Вам это имеет тот смысл, что если бы был начальником не я, то Вас бы не приняли в Скит. А по отношению ко мне это имеет глубокий смысл: помните, что подвиг преп. Виталия состоял в особенности в том, что он обращал блудниц на правый путь жизни; и я не скрою от Вас, что ко мне часто приходят блудницы, спрашивая, что делать, а я — что Господь открывает мне и внушает — говорю им, и многие обращаются. Конечно, это Господь обращает их, я являюсь здесь только орудием в руках Господа...

Потом Батюшка сказал:

— Враг ненавидит, когда один относится к другому с искренним чувством и любовью о Христе. Он всегда старается посеять вражду и разъединение, как ненавистник добра. Вот я и говорю вам, что враг не оставит этих наших отношений, искренних и прямых, как отца к сыну. Ведь он нередко разъединял и святых. Но я говорю: если между нами будет сохраняться откровенность, простота и искренность — то ничего он не сможет сделать, ибо нашей друг ко другу откровенностию будет разрушаться всякая его злоба. Это я считаю нужным сказать Вам.

Много потом еще было сказано. Рассказал мне Батюшка сон перед открытием пострига и посвящением в сан иеродиакона и иеромонаха. О том, как Батюшка видел себя на высокой башне, стоящей среди шумящего города, и как вошел к нему великан, которого Батюшка победил. Когда Батюшка рассказывал этот сон, мне он приказал сесть на диван, а сам стал около печки. Рассказав его подробно, Батюшка сказал мне, что он его рассказывал многим; все его признают сном духовным, но истолковать не могут. Так и теперь Батюшка обратился и ко мне с вопросом: как я понимаю его и что скажу. Я за послушание начал говорить то, что первое пришло в голову, и оказалось, что я сказал как раз то, что думал об этом и сам Батюшка. «Я с верою спрашиваю Вас, Вы говорите, а Господь просвещает и мой ум; теперь мне открылось то, чего я прежде не предполагал...» Замечу еще, что этот сон приснился Батюшке после того, как Батюшка в борьбе сильной и тяжелой — отказаться от пострига и посвящения или нет, и не зная на что решиться, — встал перед своей иконой Казанской Божией Матери и обратился к Ней с мольбой помочь ему в этой борьбе. И вдруг за молитвой утихла борьба, мысль склонилась принять постриг за послушание, в сердце водворилась тишина, и Батюшка мирно лег для ночного отдыха — сна. И видит как раз этот сон.

Не знаю, почему я это все записал. Но я верю Батюшке, а записывать наши беседы я благословился у Батюшки еще в самом начале, когда только что поступил в Скит.

30 декабря, среда

Сегодня, когда я и Батюшка сидели и занимались, Батюшке пришлось подсчитывать деньги. Когда Батюшка кончил, он сказал: «Вот если, быть может, Господу угодно будет возложить на Вас иго игуменства или настоятельства (только и есть два самых тяжелых креста: царский и настоятельский), иго, хотя и очень тяжелое, но и благоплодное, то я заранее говорю Вам быть очень осторожным и внимательным в денежном деле. Духовное само собой, а это само собой».

Отправить