ТЕТРАДЬ ВТОРАЯ

1908 год (продолжение)

16 апреля

Время летит... Уже прошла половина Светлой седмицы, сегодня среда. Хорошо здесь. Нет сильного подъема чувств, как бывало в миру, а ровно и тихо на душе. Я это время даже забыл как бы, что есть мир со своей мнимой радостью и наслаждениями, даже забыл о родных, хотя молюсь за них всех каждый день.

Я вполне удовлетворяюсь здешнею жизнью. Не говорю, что я удовлетворяюсь своею жизнью, своим поведением, — нет, я говорю про колею, устой сей жизни. В миру я даже более в свое время был доволен своею жизнью, не замечая и не чувствуя своих грехов и проступков против Бога и ближнего, а здесь я начинаю чувствовать некоторые свои грехи. Здесь совесть более обличает, и я стараюсь очищать ее по мере возможности у Старца искренним откровением помыслов и поступков. Говорю «искренним» потому, что говорю Батюшке все от себя, никто меня к тому не принуждает; хотя есть все-таки у меня желание оправдаться, но я в этом самом каялся Батюшке.

Я познал, кажется, силу и необходимость откровения, ибо сам на себе чувствую то великое облегчение, то успокоение и умиротворение совести, которое бывает после откровения. Проступок, который все время помнишь, и он тебя беспокоит, почти забываешь, когда скажешь о нем Батюшке. Поэтому я решил всегда быть откровенным с Батюшкой и всячески хранить свою совесть...

К празднику Батюшка благословил купить куличик и пасху, и вообще подобного утешения. Я и купил кулич, полфунта баранок, два фунта сухарей, творогу, и еще прежде были карамели, — вот и все, что я купил. Все это так бедно сравнительно с домашним московским угощением, но я вполне довольствуюсь этим и не вспоминал о прежних московских лакомствах и угощениях. Я более ничего не желаю. А что касается службы, то она более утешает, чем в миру, даже утреня, которую я прежде стоял и думал, как бы поскорее до келлии добраться и в постель, — теперь нравится, в особенности теперешняя пасхальная, и я не устаю и не дремлю по Божией милости. Вот я и думаю: вовсе не тот счастлив, кто имеет много и многим наслаждается, а тот, кто большего не желает, чем то, что имеет, и удовлетворяется тем, что у него есть.

Наступает весна, все оживает; днем бывает тепло. Птички пищат, поют, прыгают, вся природа хороша; я заметил, что с прошлого года я стал более любить природу, немного чувствовать ее красоту. Прежде я любил ее почти только в одном воображении, в мечтах. Сижу я все время у себя в келлии, и никого и ничего мне не надо. Пишу и читаю — и мне хорошо.

Сегодня за трапезой читал один манатейный монах, — он мне казался всегда довольно странным, грубым, даже холодным, — и вот сегодня он читал очень хорошо, с чувством, с выражением, по обыкновению, и вдруг заплакал от умиления. Он, по-видимому, очень сдерживал себя и продолжал читать далее. Вот как легко обмануться в человеке; поэтому никогда нельзя осуждать кого-либо, особенно по наружному поведению и виду. Удивительная эта страсть, и как трудно с ней бороться: и не хочешь осуждать, а все-таки осуждаешь.

19 апреля

Вчера получил телеграмму от епископа Трифона. Поздравляет с праздником. Вот ее текст: «Да благословит Вас Воскресший Спаситель. Епископ Трифон». Коротко, но утешительно для нас, то есть для меня и Иванушки. Это единственная полученная нами весть из Москвы или еще откуда-либо к Празднику, — и благодарение Богу. Я сказал об этом Батюшке.

Ему это, по-видимому, приятно было слышать. «Спаси его, Господи, за Вас! — сказал Батюшка. — Великое дело — архипастырское благословение. Сам епископ может быть и грешным, как все люди, но его благословение и молитвы имеют великую силу. Как диавол ни восставал против Вашего поступления в монастырь, какие препятствия ни строил, чтобы опять столкнуть Вас в то вонючее болото, — все одолели его святые молитвы».

Я помню, в Москве как-то раз пришли мы вместе или я один, — хорошо не помню, — к Владыке. Он всегда принимал нас очень хорошо, так же и на этот раз. Мы переговорили, о чем было нужно, и вдруг Владыка говорит: «Эти дни я все что-то вспоминал Вас и, признаться, даже молился за Вас. С вами ничего не случилось особенного?» Теперь я уже хорошо не помню, только я ответил, что, кажется, ничего. А все может быть, что что-либо и было, если и не около нас и не в чувствительном мире, то в другом каком-либо месте: или моем мысленном мире, или даже среди бесов, — только мы были ограждены святительскими молитвами и ничего особенного не почувствовали.

Однако возвращусь к вчерашнему. Я говорил Батюшке о телеграмме на его крыльце после вечерни. Батюшка сказал, чтобы я зашел к нему на минуточку, мы вместе вошли. Положив поклоны, Батюшка взял со стола восковое с украшениями яичко и, подавая его мне, сказал: «Я хотел дать Вам яичко». Я взял и поблагодарил Батюшку. Затем он спросил, не играю ли я на каком-либо музыкальном инструменте. Я ответил:

— Нет, пробовал немного, да ничего не вышло.

— А брат Иван?

―Да.

— Так Вам, значит, предстоит играть в душе, по слову: Пою Богу моему, дондеже есмь (Пс. 145, 2). Эта чудная гармония замечается немного у Пифагора, но он был язычник, у него могли быть только чуть заметные намеки. Из его сочинений почти до нас ничего не дошло, маленькие отрывочки. А полнота этой гармонии — у пророка и псалмопевца Давида в его псалмах... Это пение — достояние иночества...

Более не помню, кажется, ничего не сказал Батюшка дальше.

Я сам сказал Батюшке, что вспоминаю теперь всякие вещи, случаи, слова, поступки, игры, бывшие несколько лет [назад], даже лет за 5—10, с малейшими подробностями иногда. На это Батюшка только сказал: «Да», — и больше не помню. Прежде на то же самое мне Батюшка сказал, что это брань. Действительно, только Иисусовой молитвой и можно отогнать их, да и то иной раз не скоро и не особенно легко. Читать иногда почти совершенно не дают.

Кроме того, теперь еще эта скоромная молочная пища расслабляет как-то после поста, спать хочется во время чтения. Читаю я теперь опять Петра Дамаскина, иногда, когда понимаю, замечательные вещи, мысли попадаются мне, как-то открывает он глаза на дело, так просто и ясно покажется все и в то же время премудро.

22 апреля

Сегодня получил письмо от мамы, очень короткое. Поздравляет, благословляет и сообщает, что в Москве было страшное наводнение, так что во многих храмах на Светлую заутреню не было службы. Мало что я слышу здесь о мире, а что доходит до меня, то почти одни ужасы, и как-то доволен бываешь, что Господь вывел нас из мира, удалил нас от этих ужасов.

Завтра память св. великомученика Георгия и Царский день, в монастыре бдение; скитяне пошли на бдение, а я читаю Псалтирь с 6 до 8 часов, и потому Батюшка благословил мне не ходить. Значит, у меня будет свободное времечко, и я попишу кое-что.

Работал вчера и сегодня в саду, сгребали и носили листья для удобрения к крыжовнику.

Батюшка благословил читать 2-й том Игнатия Брянчанинова.

Батюшка назначил мне [вместе] с о. Кукшей послушание: составить чин всех служб церковных, которые отличаются от обыкновенных, например: Вынос Креста, службы Страстной седмицы и т. п. Это для того, что за неимением таковых во время самой службы происходят замедления, замешательства и даже пропуски, во избежание их и желательно иметь особую книжечку с чином каждой службы.

Надо записать про келейное правило. Все читать на славянском языке, а порядок чтения такой: сначала две кафизмы со всеми молитвами и поклонами, затем две главы из Апостола, главу Евангелия и Помянник. Это все я по благословению Батюшки справляю после трапезы до чая. Остается пятисотница на вечер от 9—10 часов, после благословения перед сном.

Как-то раз Батюшка сказал мне:

— Я Вам после Пасхи дам лошадку, сами съездите в Козельск (купить, что требуется для меня).

— Что Вы, Батюшка, да я с трудом в монастырь из Скита выхожу.

— Значит, из Вас выйдет хороший монах, — сказал Батюшка и, кажется, приложил мне ко лбу свою руку.

Тогда я подумал: что за странность? К чему Батюшка благословляет ехать, когда я вовсе не просился? А потом подумал, что это Батюшка сказал, желая испытать меня.

Как-то на 6-й неделе поста, чуть ли не в среду, заходил к нам в келлии Батюшка. Иванушка поставил самоварчик, попили чаю, говорили более о практической надобности. Батюшка благословил помыть и почистить келлии к празднику, да и чтобы было в келлии чисто и прибрано всегда... «Вот Георгий, Задонский затворник, — у него все было самое простое, но нигде ни пылинки».

Затем, во избежание «угрызений» сахара, которые иногда случаются с Иванушкой (да и я нет-нет да и пососу кусочек сахару), Батюшка благословил купить конфет. «Это не грех, только надо меру знать, а то некоторые, когда поступают, чуть ли не по весу пищу едят, а потом в излишество впадают; так лучше укорять себя и иметь конфетки, зная меру».

Затем коснулись немного смысла одного псалма по вопросу Иванушки, а потом Батюшка сказал вообще про все книги Ветхого Завета, что их текст поврежден. Случилось это таким образом.

«По Воскресении Христовом апостолы указывали на пророчества, которые исполнились на Иисусе Христе, евреям, доказывая им истину их собственными книгами. Тогда евреи дерзнули вычеркивать и изменять те места, которые относились ко Христу и Его Воскресению. Таким образом они повредили все книги. Но Господу было угодно сохранить текст книг непреложным для всех последующих верующих. За несколько сот лет до Рождества Христова царь Птоломей пожелал перевести Библию евреев на греческий язык, как общеупотребительный в то время. Это, конечно, было промыслительно. Для этой цели он вызвал ученейших людей, знавших хорошо оба языка (и греческий, и еврейский), и поручил им перевод Библии. Они переводили каждый в отдельности и потом все сверили. Так образовался перевод 70-ти толковников на греческий язык, и в нем мы имеем истинный текст Библии. Это вы затронули очень важный вопрос».

Началось это с того, что мы стали просматривать псалом на русском языке, сделанный с греческого, и еще какой-то, тоже русский, перевод.

Еще Батюшка сказал, что теперь евреи для русских евреев печатают и продают именно искаженный текст, а также и Псалтирь. Распространяются теперь эти книги книгоношами, и потому можно, так сказать, «налететь» на такую историю, что, конечно, нежелательно.

Книгу Игнатия Брянчанинова том 3-й я давно уже окончил. Теперь читаю опять Петра Дамаскина и, если Бог даст, начну Игнатия Брянчанинова том 2-й. Том 3-й мне очень понравился. Как-то я Батюшке сказал, что, несмотря на то, что вообще мне книга понравилась, есть в ней некоторые места, в которых я чувствовал некоторое сомнение, например, мытарства, или еще: Престол на небе, чины Ангелов, рай и тому подобное.

«Все это, — отвечал Батюшка, — надо духовно понимать; это только намек на самую действительность, а некоторые, не понимая, что здесь все в высшем духовном смысле сказано, соблазняются. Например, на небе пред Престолом Бога завеса, которая раздвинулась, когда подошла к ней блаженная Феодора... Конечно, это надо понимать в духовном смысле. Подобно тому как говорят, что у евреев было на глазах покрывало, — ведь это не значит, что действительно над всеми евреями было некое вещественное покрывало. Или еще говорится про Серафимов, что они закрывают лица крыльями. Какие же могут быть у них крылья? Это значит, что они не могут видеть всей славы Божией...»

24 апреля

Послушание — составление чина служб — пока или совсем отставлено от меня, по каким причинам, не знаю. Вероятно, о. Кукша сказал Батюшке, что он один сможет это дело сделать, как говорил мне. А я теперь главным образом работаю на послушании в саду. Видимо, Господь подкрепляет меня, грешного. На самом деле: не привыкший к физическому труду, хотя и обладаю некоторой физической силой и выносливостью, сегодня я работал почти целый день.

Встал в 6 с половиной часов утра, убрал келлию, молился (часы) до 8 часов, затем поставили самовар, и к получасу 9-го я уже был на работе. Работали без отдыха до трапезы, то есть до 11 часов. После трапезы я справлял, по обыкновению, правило с 12 до 1.30, после чего — чай до 2-х часов и сразу на работу, и до 5.30 работали с отдыхом одним минут в 15. Потом я умылся, переоделся и пошел читать Псалтирь (к вечерне не ходил) и до 8 часов вечера читал; из этого времени на трапезу минут 15—20, и теперь я в келлии. Уже полчаса 9-го, мне еще читать вечерние молитвы и пятисотницу справлять, и я чувствую в себе достаточно для этого сил. Почти весь день на ногах; 11 с половиной часов на ногах за работой и на молитве, и почти 2 часа, немного более, на отдых в сидячем положении за трапезой, чаем и на работе, которая не из особенно легких: копали и возили на себе навоз для удобрения. И еще на ногах за молитвой пробуду, аще сие Богу угодно, часа полтора. И, слава и благодарение Богу, не устал. Аппетит хороший чрезвычайно после работы, трапеза еще слаще кажется, чем обыкновенно. До утренней трапезы есть очень хотелось, даже маленько ослаб, а подкрепившись, — опять ничего. Начинаю узнавать, что такое физическая работа — как работа, а не развлечение, как бывало в миру. Слава Богу за все!

27 апреля

Сегодня за обедней Батюшки не было, а на ектении диакон поминал игумена Варсонофия о здравии. Уж не заболел ли опять Батюшка? Вчера не было заметно чего-либо подобного; стоял Батюшка всю всенощную, но не служил, следовательно, мог бы уйти, однако достоял до конца, хотя и выходил за кафизмами минут на 10 из церкви. Но да будет воля Господня!

Вечером

Батюшка, должно быть, здоров, ибо он служил позднюю обедню в монастыре. Мне не пришлось быть на благословении — читал Псалтирь. Эти часы чтения у меня, должно быть, хотят взять. Сегодня говорил отец пономарь, что он скажет, когда мне читать завтра; вероятно, от 6 до 8 часов утра, — он так говорил.

30 апреля

Завтра 1 мая, память преп. Пафнутия Боровского. Братия пойдет в монастырь на бдение, а завтра на колодец. Я не знаю хорошо, как все это будет; аще буду жив и Богу изволится, узнаю завтра. Эти дни все время с утра до вечера был на работе. А сегодня работают только до обеда.

Вчера с полчаса 9-го до 9 часов вечера оба были у Батюшки. Все время спрашивал почти я один у Батюшки о своих недоумениях и вопросах, а Иванушка только слушал. Вот я и думаю с Божией помощью записать про вчерашнее.

— Вот, Батюшка, — начал я, — Вы не раз говорили, чтобы я держался за пятисотницу. Что это значит?

— Держаться — значит аккуратно и исправно исполнять ее в положенное время. Вот и батюшка о. Амвросий так говорил одному из своих учеников, схимонаху о. Мелхиседеку, который мне передавал об этом сам: «Держись за пятисотницу как за спасительное вервие — не заблудишься». Почему так? Очевидно потому, что в ней есть некая сила. Батюшка о. Амвросий не открыл нам, какая это сила и в чем она заключается, но можем думать, что в произношении имени Господа Иисуса Христа. Другие думают, что сила в том, что пятисотница ведет свое начало от древних святых Отцов Египта и Палестины...

Вам известно, что англичане везде шляются... Один раз компания англичан, человек двадцать, услышали, что есть в Америке или в Африке, не помню, какая-то пещера, из нее слышится шум, и она, тем не менее, совершенно не исследована. Они решили исследовать ее. Взяли с собой громадной длины бечеву. Конец ее привязали у входа в пещеру, положили связку бечевы на тачку и с факелами пошли в пещеру, разматывая за собой бечеву. Так они шли, подымаясь вверх, опускаясь вниз, а бечева все разматывалась. Пришли они вдруг на берег подземного моря, из него вынырнуло какое-то чудовище — страшное, что-то среднее между рыбой и змеей, испугавшись света, оно опять спряталось. Этим они доказали, что есть подземные моря. Так они шли по берегу, пока не вышла бечева. Когда же она вышла, они, спокойно держась за нее, вышли опять на свет. Для них эта бичева была «спасительное вервие», они не заблудились. Так и здесь пятисотница есть подобное сему «спасительное вервие».

— А вот, Батюшка, когда справляю пятисотницу, всякая глупость в голову лезет, так мысль и скользит по всему, что придет в голову.

— Когда читают всякие другие молитвы, все еще ничего; когда же начинают справлять пятисотницу, сразу нападают помыслы. Враг сразу ополчается. Вот из этого мы познаем, что пятисотница имеет великую силу, если она столь ненавистна врагу...

— А за службой, Батюшка, вовсе не надо творить Иисусову молитву?

— Если Вы слышите то, что читают или поют, то не надо творить, надо внимать читаемому, а если не слышите, то творите. Хорошенько это запомните. Так батюшка о. Амвросий говорил.

— Справлять пятисотницу без балахона и подрясника, в рубашке, можно?

— Да, можно, пока Вы еще не рясофорный, а простой послушник.

— Перебирать четки без молитвы нужно или нет, ибо я слышал, что надо, а это мне кажется странным.

— Без молитвы это, конечно, бессмысленно, один процесс перебирания шариков, — и только. Другое дело, когда при разговоре с другими быстро перебирают четки с молитвой: «Господи, помилуй; Господи, помилуй; Господи, помилуй!..» Иногда говорят и другие молитвы по четкам, например, «Богородицу» сто раз, такая епитимия бывает. А без молитвы не надо.

— Четки всегда должно иметь при себе?

— Обязательно. За послушанием в ограде монастыря они должны быть за поясом. А когда Вы выходите за ограду монастыря — в город, например, или на сенокос, то они должны быть в кармане.

— Вот, Батюшка, авва Дорофей, преп. Петр Дамаскин, епископ Игнатий (Брянчанинов), — все говорят, что необходимо внимать себе, проверять свою жизнь за день вечером, а за ночь — утром. Так вот, благословите Вы мне так же проверять себя?

— Бог благословит! Проверяйте себя и кайтесь в согрешениях своих. Конечно, утром припоминать нужно только грубые отступления, например, проспал и опоздал к утрени, осудил за утреней кого-либо, вольно держал себя и тому подобное, ибо ночь проходит у нас во сне, а у древних отцов она проходила во бдении. Епископ Игнатий говорит: «То, что святые Отцы древних времен относят к новоначальным, может теперь относиться только к значительно преуспевшим инокам». Действительно, и Вы, может быть, скажете, что теперешнее монашество мало походит на прежнее. Проверка своей жизни приводит к познанию своих грехов; познание своих грехов приводит к познанию своей немощи и покаянию, а это приводит, в конце концов, к мысли о Боге и о смерти.

А вполне определенного здесь ничего не может быть. Поэтому достаточно будет, если мы будем вспоминать свои согрешения, проверять свою жизнь и каяться в своих согрешениях, бывших за день и за ночь: «Прости мне, Господи, что я оскорбил брата, или сделал то-то и то-то».

— Эти дни мне совершенно некогда было читать, а когда я читал последний раз, мне очень трудно было читать; самые разнообразные мысли не давали сосредоточиться, от этого даже пропадала охота читать.

— А Вы выйдите на терраску, посидите, мирный вид на Вас будет наводить молитвенное чувство. Стоит только взглянуть на нашу церковь... Помыслы отогнать не в Вашей силе, а не принять — в Вашей. Имя Иисусово отгоняет их. А иногда нарочно попускается помыслу беспокоить Вас, надо потерпеть помысел, не соглашаясь, однако, с ним...

У батюшки о. Амвросия не было особенно приближенных учеников, только вот о. Анатолий был действительно приближенным, его сотаинником, так сказать. Врагов у него не было, он всех любил, даже тех, которые его не любили, он их как бы более любил, чем других. А такие были, и сейчас есть в монастыре, которые не могут слышать про батюшку о. Амвросия. Воистину несть пророк без чести, разве только во отечествии своем (Ср.: Мф. 13, 57; Мк. 6, 4). Преподобного о. Серафима Саровского почитала вся Россия, а в монастыре его ненавидели... Да, несть пророк без чести, токмо во отечествии своем...

4 мая

В будни я продолжаю работать в саду. Сегодня воскресенье. Хотел сейчас почитать, да не могу что-то. Думаю с Божией помощью записать кое-что.

1-го мая мне опять удалось поговорить с Батюшкой немного, но я очень был доволен. И Батюшка был очень ласков и говорил хорошо... Одним словом, я очень остался доволен этим вечером.

— Ну что, ходили на колодец?

— Да, Батюшка.

— Понравилось Вам?

— Да.

— Да, я тоже ходил 10 лет. Как бодро себя чувствуешь. Отчасти это от прогулки на свежем воздухе, а главным образом это — благодатное...

— Только сегодня немного проспал, простите, Батюшка. К обедне не опоздал, даже до начала пришел, а утренних молитв не прочитал. Конечно, я их вычитал после обедни.

— Ну, что делать. Другой раз, если так случится, то можно делать так: начните читать молитвы в келлии, а окончите их по дороге: ведь Вы знаете их на память. Утренние молитвы можно так, а вот вечерние неудобно, ибо их надо с открытой головой читать, даже клобуки снимают во время чтения их. А утренние можно.

— А вот, Батюшка, если пропустишь утром или вечером проверку себя?..

— Пропустил так пропустил, что делать. Не сразу можно привыкнуть...

— А если проверяешь, то Вам потом говорить, что было, или нет?

— Цель такой проверки себя — получить навык в этом. Сначала будете пропускать, может быть, по три дня, а потом эти пробелы будут все меньше и меньше, и через 10 лет Вы уже приобретете этот навык — всегда проверять себя. А после проверки говорить мне не надо, только самое важное, только грубые отступления...

— Ну, например, проспал?

— Да, это важно.

— Или еще пустословие? И самому неприятно, что пустословишь, а всё не перестаешь.

— Да, и это очень важно. Это в Вас зачатки внимательной жизни. Когда кто пустословит, тогда он не может внимательно жить, постоянно рассеиваясь. От молчания рождается безмолвие, от безмолвия — молитва, ибо как может молиться тот, кто находится в рассеянии? Внимание себе, внимательная жизнь — цель монашества. Сказано: внемли себе (Втор. 15, 9). Молчание, без которого никак нельзя жить, есть подвиг. Ибо, когда кто молчит, то враг тотчас говорит другим: «Смотри, какой он гордец, даже говорить с тобой не хочет». А это вовсе не так. Отсюда скорби. Поэтому, если кто решается на этот подвиг, тот должен приготовиться к скорбям. Да и само оно не скоро и не легко дается.

А почему оно так высоко и необходимо, то это потому, что «молчание есть тайна будущего века». Кто молчит, тот прямо готовится к будущей жизни. Батюшка о. Макарий это часто говорил: «Посмотрите, все святые молчали: преп. Серафим Саровский молчал, Арсений Великий молчал. Да потому он и великий, что молчал. Когда его спросили, почему он все время молчит, он отвечал: „Поверьте, братья, что я вас всех люблю, да не могу быть и с вами, и с Богом, поэтому я и убегаю от вас“. И Иоанн Лествичник говорит: «Когда я говорил даже о душеполезном, я часто раскаивался, а в том, что молчал — никогда». Батюшка о. Макарий говорил: «Был великий Арсений, и у нас в России был бы свой великий Арсений, если бы он пошел другой дорогой, это — Игнатий (Брянчанинов). Это был великий ум!»

Еще в прошлую беседу про Игнатия (Брянчанинова) Батюшка сказал:

— Вы не знаете, что было, когда хоронили епископа Игнатия?

— Нет, Батюшка.

— Ангелы дориносили его душу и пели: «Архиерею Божий, святителю отче Игнатие». Вот была ангельская песнь!..

Я помню, еще до Пасхи Батюшка говорил мне: «Есть еще один скит на Белом море, за Соловками, вроде нашего. Были бы и еще, только старчества нет в них. А у нас здесь благодать. Вот в монастыре все завалены послушаниями, но сюда к нам не хотят. Не могут жить в Скиту. То, что для нас самое приятное — сидеть в своей келлии — того они и не хотят...»

Да, поистине хорошо у нас в Скиту! Начинаю, кажется, понимать Батюшкины слова: «Как нам благодарить Тебя, Господи, что Ты оторвал нас от мира и привел сюда?» Теперь я едино прошу от Господа: еже жити мне вся дни живота моего в дому Твоем (См.: Пс. 26, 4). Я только смысл написал псаломского изречения, оно не совсем такое, не тот порядок. Иванушка сказал мне, что ему Батюшка говорил, что эти слова прямо относятся к нам, монахам. Воистину так!

Вечером

Сейчас от Батюшки. Я, кажется, ни одного слова сам не сказал, разве только на вопросы. А сам Батюшка начал говорить и рассказал следующее:

«Был у меня один знакомый, который и сейчас еще жив. Это был очень образованный человек и артистически настроенный. У него были аскетические наклонности. Не раз мне приходила мысль: что бы ему поступить к нам сюда, в Скит! Я ему это говорил, когда еще не был в мантии. Говорил, что мир со своими обольщениями силен, чтобы он опасался. Он отвечал, что его идеал слишком высок, чтобы снизойти ему до таких низин. И вот, когда я поехал в Манчжурию, я получил известие, что он женился. Я очень опечалился этим известием. Потом, пожив годик с женой, он расстался с ней чуть ли не с проклятиями на устах... Да, не вотще сказано в Евангелии: Имей мя отречена... жену поях... (Лк. 14, 19-20) Сам по себе брак — великое Таинство. Сам Господь освятил его. Да вот в чем дело: в Евангелии сказано, что уготовал Господь вечерю и послал созывать званных на вечерю (См.: Лк. 14, 16-24). А они не пошли, говоря: Имей мя отречена. Почему? Жену поях, супруг волов купих. И сказано далее: «Разгневался царь: идите на халуги и соберите убогих»... И наполнился дом. Господь звал к Себе в генералы, в министры — они не пошли. Не хотят, так не надо! Господь, создавший Вселенную, может Себе еще кроме них найти...

Да, обыкновенных иноков много. А есть такие, которые горят особенною любовью, поклоняются духом и истиною Господу (Ср.: Ин. 4, 23-24). Это чистейшие идеалисты, без всякой примеси. Таких вот и ищет Господь, особенно зовет к Себе. Вот я и думал, что, может быть, этому моему знакомому Господь благословит быть старцем. Он мог бы быть, а теперь и не знаю, что из него выйдет...»

Сейчас не могу более писать, может быть, что и опустил, некогда думать. Если Бог даст, вспомню, в другое время напишу.

14 мая

11-го числа получил письмо из Москвы: сообщают, что 9 мая в 6 с половиной часов утра скончалась бабушка, пережившая всех своих 14 детей, из которых папа был последним и схоронен уже четыре года назад. Царство ей Небесное! Не знаю, как об этом подумать: я при этом известии совсем не опечалился, хотя мысль об этом и заняла на некоторое время мой ум. Настроение обычное, жизнь вся кругом течет по-прежнему, ровно и мирно, и я вместе с общей жизнью.

Теперь очень хорошо в Скиту: все распускается, зеленеет, аромат... То, что я сейчас получаю от природы, для меня до сих пор было неизвестно. Этим может наслаждаться только человек, живущий среди природы. Здесь у нас, в Скиту, — рай земной (если так можно сказать), который мне еще дороже, главным образом, потому, что им я надеюсь приобрести рай Небесный. Утешает нас Господь — нас, живущих среди природы, нас, бежавших от мнимых удобств, суеты и зловония городской жизни... У нас на вратах, на стороне, обращенной к Скиту, к церкви, написано: Коль возлюбленна селения Твоя, Господи (Пс. 83, 1), — и воистину так.

Сколько раз Батюшка говорил мне, вернее сказать, при мне: «Как нам благодарить Тебя, Господи, что Ты вселил нас здесь!» Кажется, начинают проникать мне в сознание и чувство эти слова.

Батюшка говорил мне: «Ни на минуту не подумайте, что Вы сами пришли сюда; если что-либо есть и было с Вашей стороны, то это только то, что Вы не противились». Да, это так.

Я помню обстоятельства поступления моего в Скит и мои чувства... Я вижу, чувствую, что сбылись надо мною слова, прочтенные мною у епископа Феофана («Путь ко спасению»): «Благодать, действуя в человеке, показывает ему, дает чуть-чуть ощутить сладость духовной жизни и быстро скрывается, поставляя человека на точку безразличия, где и требуется уже от самого человека произволение на новую жизнь».

Вот то, что я был на точке безразличия при поступлении в Скит, я теперь хорошо, ясно вижу. Почему я склонился на иноческую жизнь, не знаю. Теперь я склонен думать, что меня перетянули сюда молитвы Батюшки, который очень желал, чтобы я и Иванушка поступили сюда, и молитвы епископа Трифона. Кроме этого, за нас еще молились и в миру, и здесь: в Скиту и монастыре. И в Московском Чудовом монастыре — о. Серафим, и в Богоявленском — о. Иона с келейником о. Михаилом... Сначала нас сюда не принимали; когда же приняли, когда мы уже уговорились с Батюшкой, у меня явились мысли подождать или идти в другой какой монастырь, и другие скверные мысли (оправдались Батюшкины слова, что диавол сразу нападет), но Батюшка снова меня успокоил, и я очень спокойно решился все бросить в миру и перебраться скорее в Скит.

Не знаю, почему я все это писал; на днях мне приходили подобные мысли в голову... Скоро надо идти на молебен в монастырь.

Вчера Батюшка говорил нам про утреню, запишу самое важное из его слов: «Утреня в Скиту у нас имеет громадную важность. На ней держится вся скитская жизнь, но она также представляет немалую трудность. А для нас, привыкших в миру поздно вставать, это одно из самых трудных положений скитской жизни. Поэтому не надо давать себе поблажек сначала: надо положить твердо встать во что бы то ни стало. „Смотрите, не просыпайте утреню, — говорил мне о. Анатолий, — это очень опасно: бывали случаи, что многие от этого уходили и пропадали“. Сразу надо браться за это дело, с самого начала. Вот и мне за молитвы Старцев это далось ничего...»

Более не помню, да и некогда сейчас писать.

18 мая

Сегодня приехали мама, тетя Лара и Коля. Мама прежде беспокоилась, что нам здесь трудно или плохо, а теперь, кажется, вполне успокоилась, видя нас здоровыми и благодушествующими. Это хорошо. Мама вообще хорошая, спаси ее, Господи!

Вот Коля хочет тоже поступать в монастырь, то есть бросить мирскую жизнь, желал бы поступить в наш Скит. Не знаю, что подумать об этом. Уж очень он весь расстроен; едва ли послушание какое можно ему дать. Конечно, сила Божия в немощи совершается (Ср.: 2 Кор. 12, 9). Тетя Лара спрашивала в Москве монахов: они советуют, говоря, что он будет прямо «блаженным». Как и что Батюшка скажет? Мама ему понравилась. Батюшка благословил нам ходить к ним на гостиницу. Вообще я думал, что будет хуже при их приезде. Маме Оптина очень понравилась. Она будет говеть, что очень хорошо. Что Господь даст завтра?

Вот опять я это все принял довольно спокойно, немного удивился, но не опечалился и не обрадовался, и в общем настроение хорошее, как все это время.

20 мая

Завтра уже отдание Пасхи... Время летит. Я немного, кажется, привык к порядку скитской жизни, полюбил его, и отступления от него мне не нравятся. Поэтому и хождения на гостиницу к маме, тете Ларе и Коле производят не совсем хорошее впечатление. Главным образом, это происходит от пустословия и смеха, в которые я там впадаю по прежней мирской привычке. Все последнее время я старался молчать, отвечать только на вопросы.

Как-то вечерком я с Батюшкой погулял по Скиту даже несколько часов (два-три). Всего не упомнишь, что говорили, да много говорили не относящегося к моей духовной жизни. В общем, мне приятно было. Батюшка действительно обходится прямо с братской простотой не только со мной, но и со всеми, что ему даже некоторые несправедливо ставят в укор, говоря, что он начальник. В древних монастырях не было начальнических отношений между аввою и учениками; так и наши Оптинские старцы делали и учили, что не должно быть натянутых отношений.

Ну, так. Я, собственно, хотел записать Батюшкины слова о молчании.

— Вот, Батюшка, — говорю я, — мне молчать очень понравилось, так что всякий разговор тяготит меня, и я стараюсь скорее уйти; я понял, что Вы благословили мне молчать.

— Да, больше молчите. А если что спросят, даже в церкви, ответьте без всякой раздражительности, не показывая угрюмого вида. Бог благословит.

Теперь я уже забыл, а Батюшка что-то говорил о «Слове о молитве Иисусовой» епископа Игнатия Брянчанинова. Кажется, Батюшка сказал, что тут вся монашеская жизнь изображена. Прошлый год на Пасху Батюшка давал мне книгу «О Иисусовой молитве» епископа Игнатия Брянчанинова почитать, говоря: «С внешней стороны Вы немного ознакомились с монашеской жизнью, с ее внешним строем, а вот тут Вы увидите внутренний смысл монашеской жизни», — что-то вроде этого, не помню, сказал ли слово «смысл» или нет...

Однако вон куда я удалился... а хотел сказать, что с тех пор, как приехали наши, я много времени провожу в разговоре и рассеянности, в противоположность последним дням, поэтому и за молитвой никак не могу сосредоточиться и удержать блуждающую мысль. Что делать, надо терпеть и сопротивляться рассеянности, а Батюшка благословил ходить к ним, говоря: «Да, ходите, ходите, Бог благословит».

Сейчас ко всенощной пора.

23 мая

Вечером вчера наши уехали. Мама очень осталась довольна; монастырь и служба ей очень понравились. Батюшка тоже понравился. Относительно нас она успокоилась. Уехали — и благодарение Богу. Теперь опять пойдет все своим порядком, прекратятся эти хождения в монастырь.

Мама дала немного денег: за два месяца взнос за нас, да еще на помин на Псалтири 10 рублей. Когда я отдавал Батюшке, он благодарил и сказал: «Ведь это все Иоанну Крестителю, здесь нет ничего человеческого, это Вы не какой-нибудь оброк платите, это — Ваша добровольная жертва, здесь одно Божественное. За сие Вы получите и в сей жизни, и в будущей. Кто знает, может быть, Вам в миру предстояла какая-либо болезнь, на которую Вы и потратили бы все свои деньги (я уже не говорю о страданиях), а здесь каждый рубль идет Богу».

А сейчас, вечером, я сказал Батюшке, что не успел всего правила выполнить, так как меня о. Иван позвал вытрясать ковры. «Хорошо, что зовут. Ведь это Вы для Иоанна Крестителя работали. Это Вас Иоанн Креститель зовет через о. Ивана; конечно, этого и сам о. Иван не сознает. Помози, Господи!..»

На следующей неделе предполагается переносить библиотеку в новое помещение. Поэтому садовое послушание от меня отставляется. Переписываю и излагаю в более правильной форме написанное о. Кукшей о выдающихся днях Богослужения.

Что Бог даст далее?

24 мая

Сейчас за повечерием о. Иван сказал, что Батюшка благословил мне быть помощником его, то есть помощником пономаря, ибо пономарь о. Герасим уехал куда-то. Таким образом, о. Иван будет пономарем, а я — помощником. Не знаю, навсегда ли или до приезда о. Герасима. Я уже ходил за просфорами сейчас. Завтра третье обретение главы св. Иоанна Предтечи и воскресенье. Сегодня надо идти на бдение, и я, вероятно, вступлю в исполнение нового послушания.

31 мая

Завтра Троицын день, св. Пятидесятница. Аще живы будем, Бог даст, будем украшать новый храм березками. Господь все утешает меня, грешного. Со всяким послушанием я мирюсь, ничто меня не тяготит, все время у меня хорошее настроение.

Вот однажды я пришел к Батюшке.

— Ну что, все хорошо? — спрашивает Батюшка.

— Да, все хорошо, слава Богу.

— Да, новоначальные всегда радуются, если идут в монастырь от всего сердца. Сказано в псалме: Работайте Господеви со страхом, и радуйтеся Ему с трепетом (Пс. 2, 11). Вот такие и трудятся для Господа со страхом, боясь Его чем-либо оскорбить, и радуются, — как? С трепетом.

— Я, Батюшка, теперь начинаю как-то бояться мира. Мама говорила, что они переезжают на дачу, — и мне становится страшно, как это они не боятся жить в миру?

— Это ничего, это спасительный страх. Вы ушли от этого ужасного чудища — мира и, Бог даст, совсем отойдете от него. Один раз я видел сон. Иду я будто бы по лесу и вижу — лежит бревно. Я спокойно сажусь на него и вдруг чувствую, что бревно шевелится. Я вскочил и вижу, что это огромный змей. Скорее бежать. Выбегаю из леса, оборачиваюсь и вижу, что весь лес горит, а вокруг него, кольцом охватывая его, лежит змей. Слава Тебе, Господи, что я убежал из леса; что бы со мной было, если бы я остался в лесу!

И сон этот был для меня непонятен. Потом мне один схимник растолковал его. Лес есть мир. В миру грешат и не чувствуют, не сознают, что грешат. В миру и гордыня, и лесть, и блуд, и воровство, и все пороки. Да, и я жил так и не думал о том. Вдруг я увидел, что если так продолжать жить, так, пожалуй, погибнешь, ибо за гробом жизнь или благая для благих, или вечная ужасная мука для грешных. Я увидел, что чудище шевелится, что опасно на нем сидеть. И вот, когда я отошел от мира и смотрю на него из монастыря, то вижу, что весь мир горит в своих страстях. Это — то «огненное запаление», про которое говорится в Великом каноне преп. Андрея Критского. Ко мне приходил один человек, уже семейный, и говорил, что он влюбился. «Я весь горю», — говорил он, и действительно, он горел...

Более я не помню, что Батюшка говорил. В это время много говорить не приходилось, припоминаю только еще то, что я сказал:

— Вот, Батюшка, я никогда не вижу и не видал снов таких.

— И хорошо, и никаким снам не доверяйте.

Я теперь начинаю, кажется, сознавать (одним только умом, однако), что я живу не особенно хорошо, что живу плохо. Иисусову молитву забываю, молиться ленюсь, ем лишнее, и вообще надо бы жить лучше. Но я очень беспечный человек, мало об этом думаю. Вот так я и сказал Батюшке, что, как творить молитву Иисусову, читаю, а не творю ее; постоянно горжусь, а других осуждаю. И все это я сознаю равнодушно, одним разумом, этого вовсе не чувствую.

— Что делать, хорошо, что читаете, сразу нельзя ничего сделать; я ведь говорил, что это — наука из наук, а все-таки понемножечку начинайте, хотя и не можете сразу.

Как бы я здесь ни жил, а начинаю сознавать, что блажен муж (См.: Пс. 1, 1), который, пришедши сюда, и ляжет здесь на скитском кладбище.

Я теперь всегда молюсь в церкви, прикладываясь к иконам или ковчегу с мощами и Древом Господня Креста, дабы Господь сподобил меня жить вся дни живота моего во святой обители сей и быть истинным монахом. Молю Господа, да исполнит мою смиренную просьбу.

2 июня

Вчера весь почти день помогал пономарю по церкви и сегодня до обеда. Отец Иван говорит, что Батюшка назначил меня не временно, то есть до приезда о. Герасима, а вообще благословил мне такое послушание. Эти два дня служба была в новом храме. Мне Предтеченский храм больше нравится, — там уютнее и снаружи, и внутри, а в новом как-то не так.

Аще живы будем и благословит Господь, завтра будем переносить библиотеку. Теперь у меня целые дни заняты. Слава Богу, подкрепляет меня Господь; ничего, не особенно устаю.

9 июня

Уже настал Петровский пост. Вся братия готовится на первой неделе. К нам в корпус Батюшка поместил приехавшего из Казани студента академии, иеродиакона Никона. Он еще молодой человек.

Мы с ним будем жить, Бог даст, как с братом Иваном в свое время жили. Поступает к нам в Скит еще один офицер, совсем молодой человек, живет пока на испытании.

Библиотеку перевезли, разбираемся в новом помещении, работы много.

Недавно возвратились из Москвы послушник и рясофорный монах, ездившие к докторам на недельку. Когда при мне брат Иван спросил брата Никиту: «Были ли Вы прежде в Москве?» — он отвечал: «Нет». И, помолчав, прибавил: «Там — ад!» Да, после скитской жизни едва ли может понравиться Москва со всею своею необходимою суетою...

Совершенно нет времени ни почитать, ни пописать.

12 июня

Сегодня Господь сподобил меня, недостойного, поисповедаться. После исповеди в заключение всего Батюшка сказал:

— Все это хорошо, то есть покаяние даже в мелких грехах, которые многие даже не считают за грехи, но надо больше всего заботиться о самом главном. Купцы, когда торгуют, заботятся, чтобы добыть как можно больше золота. Все металлы: и железо, и олово, и серебро, и медь — все они сами по себе очень ценные металлы, однако купцы заботятся более всего о золоте. Так и нам более всего должно приобретать смирение: смиряться, смиряться и смиряться. Есть смирение — все есть, нет смирения — ничего нет, хотя бы даже и чудеса мог совершить и совершал человек. Смиряйтесь!

— Да это очень трудно, Батюшка!

— Конечно. А золото легко добывать?

Более я не помню. Завтра, аще жив буду, сподобит Господь пойти к обедне в монастырь перед причастием Святых Христовых Таин.

16 июня

Слава Богу! Сподобился я, грешный, принятия Святых Христовых Таин в субботу.

Сбываются на мне Батюшкины слова: времени у меня свободного совершенно нет ни в будни, ни в праздники, иной раз даже устанешь под конец дня. Но, благодарение Господу, ничего, хорошо себя чувствую. Кое-когда и приходится заглянуть в книгу. Я все читаю епископа Игнатия Брянчанинова. Очень утешаюсь я его сочинениями. Не знаю, как благодарить Господа и Батюшку, что имею такое сокровище. Особенно хорошо я теперь читаю у него про молитву Иисусову. Да, кажется, у него все особенно хорошо.

22 июня

С библиотекой в главном покончили, теперь будут красить пол, — и библиотека открыта.

Офицер, ныне брат Александр (Аваев), хотя еще и в мундире, а не в подряснике, поступил окончательно. Спаси его, Господи! Он помогал нам немного в библиотеке и очень скромно и смиренно держал себя. Удивительно, как сразу начинает смиряться человек, поступая в Скит; здесь какая-то особая, благоприятная для смиренной жизни атмосфера.

Молю Господа, да смирит меня, окаянного, я всегда был и сейчас есмь гордец... Гордыня с самых малых лет была неотлучным спутником моей жизни и даже доныне. Мои мечты в младенчестве, детском возрасте и юности пропитаны были гордостью, я питал в себе гордыню. Теперь я стараюсь не мечтать, отгонять мечты; но когда приходят ко мне мечты, они по-прежнему пропитаны гордыней. Да оно и понятно — от болезни не сразу исцеляются. И придя в баню, сначала я должен тщательно омыть все тело, чтобы смыть грязь и стать чистым.

Сегодня Батюшка сказал мне: «Блажени чистии сердцем, — смиренный не может не быть чистым сердцем; да, они Бога узрят...» (См.: Мф. 5, 8) Батюшка часто напоминает нам о смирении, которого я не имею и, к сожалению, не хочу переносить болезнь сердца, которая последует, и сопровождает, и предшествует всему, что смиряет естество, пропитанное гордостью...

Как-то на днях о. Никон спросил меня, как явилось у меня желание идти в монастырь, что побудило, какая была сему причина. Я ни на один из этих вопросов не мог и не могу ответить. Господь привел меня сюда. Не знаю, следует ли вспоминать то, что связано с миром. Помню, я часто, даже в играх, которые любил, чувствовал неудовлетворенность, пустоту. Я не знал, куда мне поступить из гимназии, что выбрать, какую отрасль науки, какой сообразно с этим путь жизни. Ничто мне не нравилось так, чтобы я мог отдаться тому, что выбрал. Был у меня переворот в жизни, когда все вокруг было заражено социальными идеями в нашем юношеском кругу. Мне эта маска, которой прикрыто дело диавола, ведущее в пагубу, сначала как бы понравилась, хотя я и не мог ее совместить с верой в Бога, в которой и о которой я ничего не размышлял и не давал отчета, имея скорее превратное понятие о вещах веры, например, о монашестве.

Я прежде совсем не давал [себе] отчета, что такое монашество, потом осуждал всех монахов вообще; потом, за несколько месяцев до приезда в Оптину в первый раз, я начал сомневаться в монашестве — богоугодно ли оно? И сомневался до последнего времени, до самого поступления в Скит, и, вероятно, даже по поступлении были сомнения. Теперь, слава Богу, все затихло, и истина доказывается моим собственным опытом, чтением книг и тем, что вижу и слышу. Как благодарить мне Господа? Какого блага сподобил меня Господь! Чем я мог заслужить это? Да, здесь исключительно милость Божия, презревшая всю мою мерзость. Действительно, как я сам мог придти в Скит, не веря в идеал монашества, не имея положительно никакого о нем понятия, осуждая монахов, живя самой самоугодливой жизнью, не желая подчинять свою волю никому из смертных, не молясь ни утром, ни вечером (правда, ходя довольно часто в церковь), читая исключительно светские книги (исключая книгу епископа Феофана перед самым отъездом в Оптину), думая даже о браке? Один ответ: Господь привел.

Прав, прав и прав был Батюшка, когда говорил мне об этом. Тогда это не так на меня подействовало, я только запомнил это и более ничего. А теперь начинаю понимать Батюшкины слова.

Возвращусь немного назад. Итак, переворот моей жизни начался, как мне кажется, с социальных идей. Кроме того, я тогда в мечтах (именно в мечтах, ибо я даже не был знаком [с той], кем несколько увлекался, идеализировал человека в мечтах) был увлечен одной особой и, находясь в таком ненормальном состоянии, был на все и на всех озлоблен. Я удалялся от всех и от всего. Перестал ходить к себе в приход в церковь, а стал ходить в церковь Воскресения в Кадашах.

Замечу еще раз, что церковь (этому я придаю огромное значение; может быть, это была одна из самых главных причин, приведших меня в обитель и к Богу, если можно так выразиться, если я имею право так сказать) лет с 12—13 я не покидал, несмотря ни на что. Как я стоял в церкви, как я и там во время службы упивался мечтами (я жил мечтой, не имея нигде удовлетворения), — эти мысли меня мало тревожили. Я думаю, однако: не эта ли обособленность привлекла меня к беседе с Богом, к молитве, к теперешней моей жизни в Скиту? Другого ничего, кажется, особенного не было. Моя жизнь вышла из колеи безразличного отношения ко всему именно в то самое время, тогда произошел переворот, который надо считать в своем начале вполне отрицательным. О, коль благ Господь, пресекающий зло или обращающий его к добрым последствиям Своим человеколюбивым Промыслом!

Кончаю, довольно. Может быть, это все пустословие, может быть, мне не следовало бы писать этого? Но помолюсь, да простит мне Господь вольная моя согрешения и невольная.

Быть может, все это не так, как я написал. Но что уже написано — то написано.

28 июня

Вчера я каялся Батюшке, что не исполнил пятисотницу вследствие усталости. «Бог простит, — сказал Батюшка, — но все-таки нужно укорить себя. Так учили наши великие старцы. При самоукорении это даже приносит пользу. Авва Дорофей, Иоанн Лествичник говорят, что самоукорение есть невидимое восхождение. Подобно тому как человек не замечает, как он растет, как из маленького мальчика становится взрослым, — так и духовный рост человека идет совершенно незаметно для него. И этот невидимый духовный рост человека и есть самоукорение...»

Потом как-то я тоже каялся, что был на именинах у отца Арсения, то есть пил чай после обедни.

— Было пустословие? — спросил Батюшка.

— Я молчал, — отвечал я.

— Да, всегда так бывает: начнут как бы о хорошем, а кончают празднословием и осуждением; начнут за здравие, а кончат за упокой. Поэтому-то наши старцы и запрещали справлять именины или ходить когда-либо в келлии к другим пить чай.

— Когда я творю Иисусову молитву или справляю пятисотницу, я бываю очень рассеян, мысль так и перескакивает от одного к другому, она везде побывает, только не в словах молитвы.

— А все-таки уста освящаются именем Господа Иисуса Христа, — сказал Батюшка.

Как-то я встретил в Скиту рясофорного монастырского монаха о. Георгия.

— Ну, что же? Как Вы поживаете? Не скучаете ли по Москве?

— Благодарение Богу, батюшка, благодушествую.

— Да, вот и я года два не вспоминал Москвы, а теперь вспоминается, даже иной раз задумаешься. Помози Вам, Господи!

— Спаси Вас, Господи, батюшка, — отвечал я и подумал: аще жив буду, не минет и меня эта участь.

Недели две тому назад о. Иоанн (Иван Васильевич Полевой) благословился у Батюшки пройтись немного по лесу и взять меня с собой. Я пошел и заметил, что о. Иоанн, глядя на сосны, небо, вообще на всю природу, вспоминал про Бога, смерть, бессмертие, жизнь вечную и так далее. Ему вся природа вещает о Боге и дивных делах Его. А я, грешный, глядя на все существующее, совсем не переношусь от временного, видимого, к бесконечному, невидимому. Поговорили немного о смерти и памятовании о ней.

И я вспомнил про далекое прошлое, бывшее в моем детстве, лет тринадцать назад. Помню глубокую полночь, по крайней мере, все братья, жившие со мной в одной комнате, спят. Мне лет 6—7. Не спится, я думаю о Боге, смерти и бесконечной вечности, — или благой, или полной ужасных мук. Я мыслил, конечно, совершенно по-детски. Мне не представлялось, что я по смерти наследую блаженство. Нет, моя мысль от представления о смерти моментально перелетала к вечным мукам, которые постигнут грешников и которым не будет конца. Ужас охватывал все мое существо, я весь содрогался, в трепете утыкался лицом в подушку и горько плакал. Особенно меня поражало то, что будущая жизнь не будет иметь конца. По-видимому, я тогда верил во все это, даже более, я живо представлял себе то, о чем думал, хотя и по-детски, иначе эти мысли не могли бы так действовать на меня. Кажется, я даже утешал себя, стараясь отогнать страх. Помню, даже приходили хульные мысли, например: если будут такие муки, то лучше бы было, если бы Бога не было. Ибо если Бога нет, то нет и греха, а следовательно, и мук... Нет, если даже и будут муки, то все-таки лучше, если есть Бог. Ибо если бы не было Бога, то люди друг друга заживо погрызли бы, и себя... Так мыслил я. Почему так? Не знаю. Помню, я этим успокаивался, то есть последнею мыслью. Более не помню, какие мысли приходили мне в голову, на чем я останавливался и как заснул в эту ночь. Не помню, были ли еще подобные ночи, дни и часы...

Помню еще, что мысли о Боге, смерти и нравственном долге, молитве и тому подобном приходили ко мне в возрасте 13—17 лет. Но я быстро прогонял их, как тяжелые, неприятные для меня, топил их в веселых, льстящих мне, безумных мыслях. Это бывало также по ночам. Но я их отгонял не навеки, я их отгонял с мыслию — о безумие! — что им придет своя пора, именно, в зрелом возрасте или под старость, когда мысли о другом перестанут волновать воображение... И продолжал коснеть в равнодушии. Теперь и желал бы иметь подобные мысли, да их нет...

29 июня

Я помню, что особенно сильно на меня действовала мысль о бесконечности и неизменности загробной участи. Мой ребяческий ум совершенно терялся при этой мысли. Одни слова «не будет конца» приводили меня в ужас и трепет. Теперь я к подобным мыслям остаюсь совершенно равнодушен, они не производят на меня ни малейшего действия...

Теперь я начинаю бояться мира, хотя мысли о нем и лезут в голову. Про эту боязнь я говорил Батюшке, и он сказал, что она спасительна.

Припоминаю Батюшкины наставления о боязливости вообще, которая скорее гибельна, чем спасительна. Это мне Батюшка говорил, когда я с о. Иоанном, пономарем, разбил украшение с церковного паникадила.

«Бояться надо только греха, — говорил Батюшка (мира, конечно, я боюсь потому, что он всегда и всем дает повод, склоняет ко греху, он весь полон искушений, которым я не могу сопротивляться). А боязливых, сказано в Священном Писании, не любит Бог (Ср.: Откр. 21, 8). Монах не должен быть боязлив, труслив, а должен возлагать на Бога надежду...

Почему Бог не любит боязливых и трусливых? Потому, что они близки к унынию и отчаянию, а это — смертные грехи; боязливый и трус — на краю пропасти. Истинный монах должен быть чужд такого устроения... А сегодня (то есть в день чистки храма и всех принадлежностей) у всех что-нибудь да случилось: это дьявол мстит за чистку храма... Мир всем! Помози, Господи».

Теперь редко приходится беседовать с Батюшкой, он очень устает. Может быть, Бог даст, и удастся как-нибудь побеседовать. Слава Богу за все!

Сегодня мне отец Иоанн (Иван Васильевич) подарил книгу за хлопоты во время перенесения библиотеки: «Царский путь Креста Господня». Он говорит, что книга очень важная. Бог даст, благословлюсь у Батюшки, прочту. Я как-то без благословения Батюшки ничего не могу делать.

2 июля

Весь июнь, или почти весь, шел дождь. Вчера и сегодня прекрасная погода. Июльская жара. Начался покос.Сегодня я ходил косить с 3-х часов до 10—11 часов. Благодарение Богу — не чувствую особенной усталости. Сам покос на меня неприятного впечатления не произвел, а трапезовать в монастырской трапезной мне не понравилось. Аще Бог даст, мне придется еще участвовать в покосе, то думаю поспеть к скитской трапезе в наш милый Скит, в тишину, веселящую душу. Грешный я человек, а Скит люблю. По крайней мере, мне так кажется.

5 июля

Сегодня после обедни состоялось освящение библиотеки, то есть было молебствие с водоосвящением. Мне не пришлось быть на молебствии: я готовил общий сладкий чай для братии, устроенный о. Иоанном (Полевым).

А вчера перебрался от нас из Скита в монастырь о. Анатолий. Более 20 лет прожил в Скиту, и теперь его перевели в монастырь. Там умер о. Савва, бывший духовником, как говорят, многих из братий; к нему обращались и многие мирские. И вот на его место перевели о. Анатолия. 3-го числа он простился с нами в трапезе, смиренно поклонился в землю, кажется, два раза. Да, он раб Божий. Всегда смиренный и никогда не унывающий. По крайней мере, я его иным не видел. Это единственный иеромонах, которого я видел встающим на колени перед Батюшкой (я видел еще о. Нектария ставшим однажды на колени перед Батюшкой). Спаси его, Господи.

Не могу более писать, пришли звать на покос. День очень жаркий, пойдем ворошить сено граблями. Вот уже месяца полтора или два времени настолько мало, что иногда я даже не умывал лица, а келлию не убирал по нескольку дней.

7 июля

Завтра Казанская икона Божией Матери. Бдение и обедня в монастыре, а трапеза у нас в Скиту своя. Все ходил на покос то с граблями, то с косой. Погода благоприятная. Сегодня ходил далеко, под самый город, версты за три с половиной.

Вчера на благословении Батюшка сказал мне:

— Диавол вам не даст сделать ни одного шагу, за каждый шаг надо бороться. Вы помните, как евреи при построении храма в одной руке держали заступ, а в другой — меч (Ср.: Неем. 4, 18). Это вообще сказано про совершение добродетелей. С одной стороны, мы должны исполнять Евангельские заповеди, а с другой — отбиваться от врага мечом, борясь за каждый шаг.

— Батюшка, как же я должен отбиваться, какой это меч?

— А у нас один меч — молитва Иисусова. Сказано: «Бей этим мечом невидимых ратников, ибо нет более сильного оружия ни на небе, ни на земле». Если вдуматься в эти слова внимательно, страшно подумать, что нет более сильного оружия даже на небе. О имени Иисусове всяко колено поклонится небесных и земных и преисподних, и всяк язык исповесть, яко Господь Иисус Христос... (Флп. 2, 10-11) Какие страшные времена придут...

Да, молитва Иисусова — вот оружие, а я, окаянный, совершенно забываю про нее... Да, не так скоро дается все истинно духовное, Божие, как я думал.

10 июля

Вчера вечером уехал от нас иеродиакон Никон, живший с нами. Ему очень понравилось здесь. «Мне не хочется уезжать отсюда», — говорил он мне. Спаси его, Господи!

Как-то на днях я читал в церкви Псалтирь. Не знаю, зачем вдруг пришел Батюшка. Я подошел под благословение. Затем Батюшка сел на скамью и посадил рядом с собой меня. Он очень устал. Ничего особенного не говорил.

«Ко мне сегодня приходил генерал. „Хотя у меня и немецкая фамилия, но я русский человек“, — сказал он мне. Да, из немцев и татар выходят хорошие русские люди, патриоты. Вероятно, есть какое-либо сходство в их крови. А из французов и поляков не может выйти русский человек. Заметьте себе это на будущее время». Не помню более.

А вечером на благословении я сказал Батюшке, что прочел одну статью о молитве Иисусовой епископа Игнатия Брянчанинова.

— Не знаю, как я жил бы без познаний, которые там почерпнул. Вот, Батюшка, не благословите ли по времени и все его сочинения прочесть?

— Да, по времени. Да, у него все на одном и том же, на молитве Иисусовой. Какая ширина! Теперь Вы видите это. А прежде, может быть, видели в монашестве, как и большинство мирских, одну редьку, квас и глубочайшее невежество. Да и понятно: «Чашу Жизни вкусите и видите, яко благ Господь». Да, надо вкусить и тогда уже увидишь, какое блаженство...

Ангелы могут петь. В житии свт. Спиридона Тримифунтского или св. Тихона Амафунтского, не помню, говорится, что он один во всей церкви служил. Делает возглас, а ему отвечает хор чудный. Проходящие мимо удивлялись, откуда у Святителя такой хор. То же самое было, помните, я рассказывал, с одним священником: тогда в церкви кроме него был еще один поляк, который после этого и принял Православие. — Я забыл: Батюшка говорил, что они слышали не телесными ушами, а душевными. — «Я как-нибудь вам расскажу, что рассказал мне один монах, когда я прогуливался по аллейке за прудом. Он знал, что значит это прогуливание по аллейке», — кажется, Батюшка так сказал и прибавил, что это чудесный рассказ.

19 июля

17-го числа кончился покос. Косят только на Рыбной даче рабочие и посланные кое-кто из братии. Опять я не выхожу из Скита, опять нахожусь в этой животворной тишине. В общем, я с удовольствием ходил косить, особенно когда приютишься где-нибудь в сторонке один и не пустословишь. Большею частью трапезовать приходил в Скит. Приходилось ходить и с граблями, это труднее, ибо продолжительнее и суетливее. Но слава Богу за все. Никогда я так в миру не работал и не уставал. А работа полезная, среди природы на вольном воздухе.

Батюшка благодарил нас, когда мы пришли с последнего покоса, и сказал, что он тоже в свое время ходил на покос, и всегда возвращался с приятным чувством. А я к Скиту всегда подхожу с более или менее приятным чувством. Милый Скит!

24 июля

Прошлый год весной, когда я возвратился из Оптиной в Москву, все меня расспрашивали: «Я слышал (или слышала), Вы ездили в монастырь? Ну, как? Что?..» Все были чрезвычайно удивлены, что я хочу поступить в монастырь. Помню, одна молодая дама, лет 22—24, еще только 2—3 года замужем (с мужем и вообще она живет ничего, хорошо, хотя и среднего состояния), встретив меня, предлагала подобные вопросы. Я отвечал утвердительно.

— Счастливый Вы человек, — сказала она.

— Да, слава Богу.

— Да, не все могут... Прощайте.

Мы разошлись. Так может говорить человек, который не удовлетворяется своею жизнью, то есть если он другого считает счастливее себя. А почему бы не удовлетворяться ей своим положением? Мало денег? Да их достаточно, чтобы вполне прилично, даже щеголевато одеваться, иметь прислугу, квартиру чистенькую в несколько комнат, быть сытой, в тепле. Чего же не хватает?.. И такая неудовлетворенность очень у многих в миру: ищут, ищут и не находят, ибо ищут, как Батюшка говорит, не там, где можно найти.

Я воссылаю мою неблагодарную благодарность Господу Богу, что я здесь, в нашем милом Скиту! Я боюсь мысли, что придется покинуть Скит, и молю Бога, да умилосердится надо мною, недостойным Его милости. Я не знаю, как живут мои товарищи по гимназии, не получаю никаких известий — и слава Богу, но что я о некоторых узнал в миру еще, — неутешительно. Двое застрелились (забыл, по какой причине), один перерезан поездом и отошел в вечность с неизвестным для меня состоянием духа, он был из красных, последний год не приобщался Святых Христовых Таин. Еще один в тюрьме за социально-революционную деятельность. Потом один за новые идеи в неприязненных отношениях с родителем, выразившимся о своих сыновьях: «У меня нет детей». Далее, большинство неверующих или маловерующих, зараженных новыми ложными идеями. Вот состояние моих сверстников-сотоварищей! Боже! Боже! За что Ты так милостив ко мне, что Ты взял меня под покров Божией Матери и св. Иоанна Крестителя в эту животворную скитскую тишину от всех этих ужасов, которыми полон мир! Этими подобными и еще большими ужасами полна, как приходилось видеть и слышать, вся жизнь в миру. Благодарю Тебя, Господи, что я здесь, в Скиту. Я не умею и не знаю, как благодарить Тебя, помилуй мя!

31 июля

29-го июля Оптину посещал преосвященный Никон, епископ Вологодский. Зашел и к нам в Скит в 3 часа. Был в обоих храмах, у о. Иосифа и у Батюшки, и около половины 5-го ушел в монастырь в сопровождении о. архимандрита Ксенофонта и урядника. В храме св. Предтечи Иоанна Владыка говорил нам, всем скитянам, речь. Мне понравилось, как он говорил. Говорил он о необходимости и пользе для нас скорбей:

«Если бы у нас не было скорбей, то есть различных обид и неудовольствий, если бы нас никто не трогал, если бы не было никаких искушений, то как бы могли мы познать себя, свои страсти, свои грехи? Если меня никто не будет трогать, то я, понятно, не буду и раздражаться, сердиться. Если нам будет житься хорошо и покойно, без всяких скорбей, то мы возомним о себе, что мы праведники, бесстрастные, и будет расти наш внутренний фарисей, нас обымет гордыня. Если же мы терпим скорби, обиды, то невольно познаем свои немощи, страсти. Мы и не думаем, что мы горды, что у нас есть злоба и другие страсти. Когда же нас обидят, то сразу зашевелятся, как гады, наши страсти, подымутся из глубины нашего сердца, — и сразу увидим, что мы очень немощны, полны страстей, и невольно будем смиряться. Отсюда ясно, что мы не должны сердиться на людей, причиняющих нам скорбь, ибо они — лучшие наши благодетели, указавшие нам наши немощи, которых мы в себе не предполагали. Мы должны обойтись с ними кротко и помолиться о них. Кроткое обращение совершает чудеса, растопляет каменные сердца, приводит к пути спасения... Да отчего, собственно, у нас и есть скорби? Каждый человек несет свой крест. Под крестом разумеются скорби и невзгоды, которые встречаются человеку на его жизненном пути. Отчего образовался крест? Вот посмотрите на вещественный крест: он составляется из двух линий — одна идет снизу вверх, а другая пересекает ее. Так же образуется и наш жизненный крест: воля Божия тянет нас снизу вверх, от земли на Небо, а наша воля становится воле Божией поперек, противится ей. Отсюда скорби, ибо в нас происходит борьба и причиняет боль сердцу. И стоит нам только во время скорби, искушения сказать: «Да будет воля Твоя, Господи!» — как сразу же нам становится легче на сердце, мы успокаиваемся. Как только мы свою волю направим по воле Божией, то уже креста-то и не получается, подобно тому, как случается и с вещественным крестом, когда обе линии направлены в одну сторону...

Хорошо у вас здесь, отцы святые, помоги вам, Господи. Еще в наших святых обителях чувствуешь, что еще есть вера Христова, когда теперь сатана явно для всех вооружается на веру, на Церковь Христову... Мирские люди стараются приехать поговеть в монастырь, чтобы отдохнуть, получить совет, наставление, как бороться со страстями, немножко пожить в святой обители. Мирские духовники обижаются, что к ним не идут на исповедь, они, бедные, не понимают причины этого...»

Здесь я подумал про себя: да, мирские спешат в обитель хоть на минутку, а я, грешный, здесь все время живу, и как же я счастлив! Как же и чем заслужил я это? Господи! Господи!

Всего написать не могу, да и не упомнишь. В общем, мне очень понравилось, как он говорил в церкви, у о. Иосифа и у Батюшки. После речи в церкви Владыка всех нас благословлял. Вчера вечером, говорят, он уехал.

В миру, в Москве, я о нем слышал только плохое, ибо он «черносотенец», как называют его «красносотенцы». Теперь всюду красные идеи и рационализм, взимающийся на разум Божий (См.: 2 Кор. 10, 5), только во святых обителях тихо, истинно сказал преосвященный Никон.

Завтра начинается Успенский пост. Аще жив буду и сподобит Господь Своей милости, буду готовиться. А в миру одно время шла речь, как я слышал, об упразднении постов. Безумие, и не понимают эти люди, что исполняют злую волю диавола во вред себе и всем. Спаси, Господи, и помилуй!

1 августа

Прошлый год, когда мы приехали сюда еще мирскими поговеть, мы пошли на больницу, ибо весь пост мы ходили туда мыть посуду, иногда исполнять еще кое-какие послушания. Был Петров пост. Батюшка исповедовал на больнице монастырскую братию, а в то время как мы пришли, он отдыхал в саду. Мы подошли под благословение, Батюшка с радостью приветствовал нас.

Не помню уже, о чем мы говорили. Из всего разговора удержал я в памяти одно: «Монахи есть битые черепки... Его все бьют: и бесы, и мирские люди. От всех он постоянно терпит унижения и уничижения. Бьют его, и остаются от него одни битые черепки... А Господь возьмет его да и склеит; только это происходит не здесь, а там... (Батюшка указал рукою на небо). Вот что такое монах...»Весь остальной разговор забыл; забыл даже, по какому поводу начал Батюшка это говорить.

Когда мы уже приехали перед самым поступлением, однажды Батюшка рассказал нам следующий случай из своей жизни:

«Когда я решил уже все оставить и идти в монастырь, перед самым приездом моим сюда в Скит, ехал я на извозчике в Москве по Театральной (или Красной, я забыл) площади. Я был в военном мундире. Задумавшись, я оперся на шпагу руками и грудью. Вдруг кто-то выхватил у меня шпагу. Извозчик ехал быстро, на площади никого не было, да едва ли мог найтись такой смельчак. А шпаги нет. Я оставался в недоумении. Когда я приехал сюда, я рассказал обо всем о. Амвросию. „Ну, что же удивительного? Теперь вам более не нужна шпага, — сказал он, — вот вам духовный меч для борьбы с невидимыми врагами нашего спасения“. При этом он подал мне четки...»

3 августа

Вчера получил письмо от сестры-кумы; пишет, что крестница наша и ее мать очень больны. Из письма я понял так, что можно даже опасаться за жизнь. Помянули сегодня за обедней об их здравии. Батюшка благословил написать письмо, и я написал, утешил, как мог, сказал, что молюсь за них. Невольно вспоминаются слова апостола Павла, что живущие в миру брачной жизнью будут иметь скорби по плоти (1 Кор. 7, 28). Вот и моя бедная кума пробыла в замужестве лет пять, не более, а сколько скорбей она понесла! В это столь короткое время она потеряла мужа и двух детей-младенцев, одну падчерицу. Каково переносить такие скорби, следующие одна за другой?! Помоги ей, Господи! Еще она, спаси ее, Господи, не теряет веры в Господа; хотя сама говорила мне, что роптала, когда умер муж.

Я перенес три смерти близких мне людей: дедушки, бабушки и папы. Более других на меня повлияла смерть дедушки — это была первая смерть, первая скорбь после счастливой детской жизни (мне было лет 11—12). Но как долго скорбеть веселому здоровому мальчику, окруженному толпой шалунов? Две следующие смерти я перенес гораздо легче, тогда уже начало меня охватывать мое окамененное нечувствие после детской впечатлительности и чувствительности. Поэтому я не мог войти в положение кумы, но сочувствую ей. Спаси ее, Господи!

Блажен, блажен монах, отвергший все, не знающий таких скорбей, забот, работающий Единому Господу. Тем более блажен истинный монах, ибо беспечальной земной жизнью он достигнет вечного блаженства, жизни нескончаемой.

10 августа

Сегодня я, грешный, сподобился вместе со всею братией милости Божией, принятия Святых Христовых Таин.

Сейчас к окну подошел о. Никита (Костинский) и говорит, чтобы я не писал: «Такой уж сегодня день», — а чтобы я почитал. Послушник должен слушаться. Не буду писать, ибо в этом приказании нет ничего противного наставлениям Батюшки.

12 августа

7-го числа в Оптину принесли икону Калужской Божией Матери. Ее приносят, как говорят, каждый год 8-го числа в 3.30 утра. Я будил братию, и мы пошли за иконой в монастырь. Принесли ее прямо в церковь, отслужили молебен (в новом храме), потом, приложившись к ней, понесли в Предтечев храм, затем к Батюшке, о. Иосифу и далее по келлиям. Это мне понравилось. А когда ходили вокруг монастыря с крестным ходом, было много мирских, очень суетливо. Я не знал, как в Скит попасть. Батюшка сказал, что необходимо надо быть на крестном ходу, потому только я не ушел, и рад был, когда опять вошел в скитскую ограду. Шел я обратно в Скит с о. Арсением. Как ни осуждаю я по своей гордости скитскую братию, а все же считаю ее родною, своею. На крестном ходу я чувствовал себя чужим и старался быть поближе к скитским, приятно было идти рядом с кем-либо из братии. Я все более и более начинаю любить Скит, и все в нем то, что прежде мне не нравилось, начинает нравиться. Слава Тебе, Боже!

15 августа

Вот уже прошел Успенский пост. Время никого не ждет: летит, летит...

12-го числа к нам опять поселится третий жилец, но не надолго, дней на 10. Это студент Московской Академии Виталий Степанович Ставинский. Он думает принять монашество.

8-го числа вечером в наш корпус зашел, гуляя по Скиту, юродивый Митенька, который бывает у Государя Императора. Он прежде, кажется, был здесь в Скиту псаломщиком, но недолго. Он произвел на меня скорее приятное впечатление. Все некогда спросить о нем у Батюшки. Он зашел очень неожиданно. Поздоровавшись по-монашески с нами, он пошел в мою келлию и общую. Если бы с ним не было господина, сопровождавшего его, то я ничего не понял бы из его слов. Как мне объяснил этот господин, Митя говорил: «Миленькие деточки, куда вы попали». Это он повторил несколько раз. Сказал еще что-то об о. Амвросии: попали мы к о. Амвросию или еще что, я не знаю. Он побыл у нас минуты 2—3 и ушел.

Хотел я еще записать рассказ о. Иоанна (Полевого). Отец Иоанн — хороший человек. Как-то мы с ним говорили о смерти.

«Послушайте, — [начал он], — я Вам расскажу один случай; кажется, я Вам не рассказывал этого. Был у меня родственник, у него была дочь либерального образа мыслей. Он был человек крутой, но ходил в церковь каждое воскресенье, признавал Бога. Других подробностей я не могу сказать. Он заболел и был плох, но не так, что можно было ожидать его смерти так скоро. Дочь сидела на стуле среди комнаты, он лежал на диване. Вдруг дочь видит, что он начинает во что-то всматриваться все более и более, и на лице его изобразился ужас. Лицо приняло ужасное выражение, глаза выкатились... И он все с большим и большим ужасом по-прежнему всматривается... и скончался. Дочери его так стало страшно, что она выбежала с криком из комнаты и, выбежав, упала. Ее, конечно, там подняли, успокоили. Очевидно, что он видел бесов.

Потом, когда его хоронили, в одной карете ехали я, его дочь и старик доктор, человек со скептическим духом, но умный. Ему рассказала эта дама про своего отца, как он умер, и спросила:

— Что же, от боли это он так изменился сразу? Чем это объяснить?

— Нет, он что-нибудь увидел, — отвечал доктор.

В самом деле, какой от боли может быть ужас? От боли может изобразиться на лице страдание, но не ужас. Спаси нас, Господи, и помилуй! (О. Иоанн перекрестился.) Да, как ужасен переход из этой жизни в мир духов для человека, живущего плотскою, телесною жизнью!..

А вот какой случай был с моим дедушкой. Он заболел предсмертною болезнью. Вот однажды он говорит своей жене, моей бабушке:

— Аннушка, я видел бесов!

— И что же?

— Да я сказал: „Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного!“ — они от меня и побежали...»

Эти рассказы хорошо повлияли на меня, и я решил их записать.

21 августа

Редко приходится писать, времени нет. Вспоминаются мне иногда наставления Батюшки, надо их записать.

Когда Батюшка говорил, насколько нам нужно наблюдать пост, он сказал, что надо есть досыта, только не пресыщаться: «Кушайте, сколько требуется Вам, и не смущайтесь. Измерьте свою потребность. У всякого человека своя потребность: иному нужно сорок ложек, чтобы быть сытым, другому — двадцать, а третьему — даже десять. Вот и Вы измерьте свою потребность. Удобнее всего это сделать, измерив, сколько требуется вам ложек пищи, чтобы быть сытым. А сколько другие едят, не смотрите, это их дело».

Как-то раз я сказал Батюшке, что иной раз засидишься за работой в келлии и пройдешься по ней... Батюшка сказал: «Лучше оденьтесь потеплее и посидите на крылечке или по Скиту походите, только по келлии ходить не надо».

Я уже не помню, о чем мы тогда беседовали, даже на это я тогда не обратил особенного внимания, но это не раз мне вспоминалось, я поэтому и решил записать.

Как-то тоже я пришел к Батюшке, сказал, что нужно было. Потом хотел было уже уходить, как Батюшка (спаси его, Господи!) вдруг сказал: «У меня есть до Вас дело, погодите...» Батюшка ушел к себе, через несколько минут возвратился и дал мне один фунт чая Губкина-Кузнецова в два рубля. Мы стали говорить о чае, о чайных фирмах.

Затем Батюшка сказал: «Пока, слава Богу, есть еще большие богатые фирмы русские, мы еще можем получать более или менее хорошие чаи. Но везде пробираются евреи. Везде кричат: „Высоцкий, Высоцкий!“ А какой у него чай? Он в чай подбавляет дубильной кислоты. У него чай в 2 рубля 30 копеек, — кажется, мог бы быть хорошим; так я сравнивал с нашим братским в 1 рубль 60 копеек (Губкина-Кузнецова), — наш гораздо лучше. Удивляюсь, как он может конкурировать с большими нашими русскими фирмами в Москве, Петербурге? Страшно подумать, чем нас они, евреи, будут поить, когда возьмут верх над русскими? Я уж не доживу, а Вы доживете до таких времен, попомните мои слова...»

Виталию Степановичу очень понравилось в Скиту. «Если бы можно было мне, я остался бы здесь совсем», — сказал он. Спаси его, Господи!

К нам собираются приехать опять мама да Цветковы.

Получил письмо от Яши Васильева, просит прислать ему его письма, которые он писал мне. Я, по Батюшкиному благословению, исполнил его просьбу. Его письмо очень сухое, короткое, не так мог написать друг к своему другу. Господь с ним. Если он хочет порвать всякие связи со мной, я ничего не имею против. Мне только жалко его как погибающего, а он мог бы быть очень хорошим человеком. Слава Тебе, Господи, что я здесь в Скиту, а не там, в миру, где это чудище — мир — то и дело глотает души человеческие...

22 августа

Сегодня от нас уехал Виталий Степанович, остался всем очень доволен. Приехали к нам из Москвы: мама, тетя Лара и Коля. Мама привезла денег для полного взноса и уже отдала Батюшке. Спаси ее, Господи! Подробнее потом, аще сподобит Господь.

Сегодня же мы перешли первый раз в другие келлии. Я уже сижу в новой келлии, не совсем еще прибранной. Уже поздно, надо ложиться спать, я — суточный чтец, надо встать пораньше, с Божией помощью.

25 августа

Мама и тетя Лара уехали, а Коля, по батюшкиному благословению, остался на гостинице, как предположено, на один месяц.

Мама, собственно, приезжала, чтобы внести деньги за нас и, по своему обещанию, на вечное поминовение за дедушку и бабушку. Мама осталась очень довольна, что очистила совесть, да и Батюшка ей очень понравился. Батюшка маме в последний раз сказал, что она опять приедет в августе, что и произошло на самом деле.

Устроиться в новой келлии окончательно все как-то не приходится.

Я попросил Батюшку благословить мою крестницу иконочкой, и Батюшка по моей просьбе благословил ее через меня иконочкой Божией Матери, кажется, Владимирской. Эту иконочку и еще кое-что, что я купил в лавке, мама повезла в Москву, где, аще Господь сподобит, передаст крестнице.

29 августа

Сегодня у нас престольный праздник, хотя и не главный, служил о. Архимандрит. Все, слава Богу, хорошо.

Несколько дней назад со мной было как-то более обыкновенного греховных происшествий, так что я как бы даже почувствовал, что я — грешный человек.

Прихожу вечером к Батюшке на благословение. Не успел я еще и слова сказать, как Батюшка сам начинает говорить:

«Все человечество можно разделить на две части: фарисеи и мытари. Первые погибают, вторые спасаются. Берегите это сознание своей греховности. Это — самое драгоценное пред Богом. Что спасло мытаря? Конечно, это сознание своей греховности: Боже, милостив буди мне, грешнику (Лк. 18, 13). Вот эта молитва, которая прошла уже почти два тысячелетия. Но смотрите: мытарь сознает себя грешным, но в то же время надеется на милость Божию. Без надежды нельзя спастись... Господь сказал: Я пришел спасти не праведных, а грешных (Ср.: Мф. 9, 13). Кто здесь разумеется под праведными? Это, конечно, относится и к человекам, не сознающим своей греховности, но все-таки грешным. Но также это сказано про бесов. Ту гордыню, в которой они стоят пред Богом, мы себе даже представить не можем. Мы не можем понять, с какой ненавистью относятся они к Богу... Бог гордым противится, а смиренным дает благодать (Иак. 4, 6; 1 Пет. 5, 5). Почему не сказано, что Бог противится блудникам, или завистливым, или еще каким-либо, а сказано — именно гордым? Потому что бесовское это свойство. Гордый становится как бы уже сродни бесу...

Один человек говорит:

— Читаю я, читаю Псалтирь, да ничего не понимаю. Так, я полагаю, что мне гораздо лучше положить эту книгу на полку.

А Старец отвечает:

— Нет, не надо.

— Почему же? [Ведь] я ничего не понимаю.

— Да бесы понимают. Они понимают, что там про них говорится, не могут вынести и бегут. Следовательно, чтением Псалтири мы прогоняем от себя бесов».

Я уже хорошо теперь не помню, что Батюшка сказал относительно одного текста 118 псалма: гордии законопреступоваху до зела, от закона же Твоего не уклонихся (Пс. 118, 51). Батюшка прибавил: «Законопреступоваху — на мя — до зела...» Насколько я теперь помню, Батюшка относил это к Господу Иисусу Христу, но как, я забыл.

Батюшка тоже рассказал про одну девицу, приехавшую сюда с сестрой и матерью, что она одержима бесовской силой и повредилась умом, хотя ее ум, сознание иногда возвращаются. Например, тогда, когда она была у Батюшки, то очень просила его, чтобы он спас ее. Батюшка говорит: «Я спасти не могу, спасает только один Бог». «Но через Вас же, Батюшка», — сказала она.

«Видите, — сказал мне Батюшка, — начинает рассуждать, а на гостинице свою мать бранит всякими скверными нецензурными словами. Такого нам шуму наделала. Ругается, кричит, стекла в окнах побила. Какая бесовская сила движет ею!..»

Сейчас вспомнилось мне, что, когда мы прощались с мамой, она, посмотрев на меня, сказала: «Мы больше не увидимся...» Что заключалось в этих словах: вопрос, утверждение? Не могу сказать. Конечно, Господь волен во всем, а подобные мысли могут быть на уме при разлуке. Спаси ее, Господи! Мама мне показалась очень смиренной.

Мама не соблюдала постов, как и все в семье у нас. Когда был жив дедушка, то тогда, насколько могу припомнить, посты соблюдались. Последнее время моего жития в миру мама говорила, что не может переносить постного, вернее, не может обходиться без молока. И это было, пожалуй, правдой. Мама бывала на целый день больна, когда не пила кофе с молоком. Прошлый раз Батюшка приказал маме соблюдать посты. Мама с ужасом, если только так можно сказать, думала об этом. А теперь, слава Богу, говорит, что ей легко.

31 августа

Сегодня был первый при нас постриг. Постригали трех монастырских, а скитских не было, скитяне ходили только на постриг. Хотя все я слышал, было плохо видно, так что самый постриг не особенно поразил меня. Трогательно было, когда их вели к Царским дверям на амвон, как они лежали ниц на земле. Больше же всего на меня повлияло то, когда после трапезы о. Архимандрит вручал их Батюшке как их наставнику и старцу. Какая страшная ответственность на них и на Батюшке!

Сейчас от меня ушел Коля. Как мне жалко его. Я даже не знаю, что мне делать. Пришел, говорит, скука его одолела, плачет, а Батюшке не говорит. Я уговаривал его сказать обо всем Батюшке. Мне думается, что он не имеет ни малейшего понятия о монашестве, да и спрашивать с него нельзя этого, поэтому он не годится в монахи. Так думаю я, грешный, по своему скудоумию. Может быть, это и не так, только он — больной, странный человек, я его понять не могу, он не совсем нормален. Спаси его, Господи.

Получил из дома письмо, но об этом потом, если можно будет, если сподобит Господь.

7 сентября

Сегодня память старца о. Макария, день его кончины. Вчера за бдением вместо обычного чтения поучений Батюшка немного сказал о Старце. Очень хорошо сказал. Между прочим Батюшка сказал, что в письмах о. Макария разъясняется, как нужно читать и понимать в настоящее время святоотеческие древние писания. И Батюшка благословил всем прочитать или жизнеописание о. Макария, «к сожалению, очень краткое, его жизнь вполне необъятна», или какой-либо том его писем к монахам. «А то мы его совсем забыли», — то есть батюшку о. Макария.

Рассказал еще Батюшка, как один купец видел видение. Он видел о. Макария и о. Льва, и о. Лев сказал: «Он (то есть о. Макарий) превзошел меня смирением». Всего не могу записать, некогда.

Батюшка заповедал нам обращаться молитвенно к о. Макарию и ничего не делать самочинно, без смирения и благословения старца, «ибо ни пост, ни бдение, ни молитва не приносят пользы, если совершаются без смирения и благословения. „Постом, бдением и молитвою небесныя дарования приим“ — иным ничем нельзя получить их, другого пути нет; но к этому необходимо нужно, как основание всего, смирение. У о. Макария и было глубокое, великое смирение».

Более не могу...

9 сентября

Сейчас Батюшка на благословении раздавал картиночки, присланные ему из Сарова. Содержание их различное, по-видимому, все из жизни преп. Серафима, других я у братии не видел. Мне Батюшка дал картиночку, изображающую явление Божией Матери преп. Серафиму.

Я прежде как-то не чувствовал особенного уважения к преп. Серафиму, [хотя,] конечно, считал его великим подвижником и святым. Однажды Батюшка дал мне прочитать маленькую статейку (забыл уже, какого журнала) для характеристики автора этой статьи. Она заключала в себе картины из жизни преп. Серафима, начиная с его детства и до смерти, картины, написанные поэтическою рукою верующего человека. «Прочтите, это даже Вам будет полезно, это Вас укрепит», — что-то вроде этого сказал Батюшка. Я прочел, мне понравилось, и с тех пор я чувствую, что стал более уважать и почитать преп. Серафима.

Сколько раз мне думалось: вот истинный монах, а ты кто такой? Так ли жил и подвизался преподобный Серафим, как ты живешь? И невольно подумаешь: какой я маленький, ничтожный, непохожий даже на монаха в сравнении с великим подвижником преп. Серафимом...

Тоже я спросил сейчас у Батюшки: ходить ли мне к вечерне, ибо у меня очень много работы. Батюшка отвечал, что надо: «Вот я всегда ходил к утрени, вечерне и молитвам вечерним, а дневное келейное правило опускал, когда много был занят послушаниями (правило: кафизмы, Апостол, Евангелие, помянник). Так и Вам советую поступать».

17 сентября

Сегодня память святых мучениц Софии, Веры, Надежды и Любови. Теперь в Москве бесятся. Праздник делают попойкой, весельем исключительно плотским. В знакомых мне семьях тоже есть именинницы, вероятно, как и прежде, идет пир. Наступает вечер, съезжаются гости, говорят друг другу комплименты, пьют, едят и к ночи уезжают, каждый в свой дом. Сколько суеты, сколько пустоты! О Боге, о вере редко говорят: это неинтересно, устарело, все идет вперед, а это — детские сказки. Правда, есть люди верующие и хорошие, но большинство, к сожалению, не веруют или веруют, да «по-новому».

Сколько раз мне думалось так: сижу я в храме, особенно Предтечевом и Макарьевском, — мир, тишина кругом, лампадки теплятся пред святыми иконами, бдение еще не начиналось. Тихо и чинно входят братия, молятся и молча садятся на свои места в ожидании службы. Какая мирная картина! Как хорошо здесь! А там, за оградой, — суета, пустота, хотя все бегают, о чем-то заботятся, все заняты. Это еще ничего. А, может быть, сейчас где-нибудь происходят убийства, грабежи, ссоры, насилия, дикие оргии пьянства и разврата.

Какое забвение Бога, существования души, загробной жизни! Прежде и я находился в этом круговороте, и жил, и мог жить такой жизнью! А теперь, — как благодарить Господа, не знаю, — я здесь, в тихом Скиту... Воистину дивно, как Господь оторвал меня от этого страшного чудища — мира... Вот и представляются мне такие две картины: мир со всеми его ужасами и, как полный контраст, эта тихая церковь в полумраке с лампадочками... И спокойно, радостно на душе. Слава Тебе, Боже!

18 сентября

Говорят, Батюшка заболел. Надо узнать наверное. Последнее время Батюшка часто ходил к утрени, на правило, обыкновенно говорил поучения, и говорил хорошо. Кое-что из этих батюшкиных поучений я и думаю, при Божией помощи, записать. Да и на благословении Батюшка давал мне маленькие наставления.

«Авва Дорофей, — говорил Батюшка на правиле, — поучает нас рассматривать свою жизнь, чтобы видеть, в каком мы устроении, много ли преуспели. Это рассматривание себя, это внимание себе необходимо нужно. И кто этого не делает под предлогом неумения и незнания, тот пусть знает, что преуспеяние, главным образом, заключается в смирении. Преуспели мы в смирении — значит, идем вперед. И никто пусть не смеет отговариваться...

Оскорбил один брат другого; обиделся, рассердился обиженный брат, идет жаловаться к начальнику на своего брата, а если и не идет, то волнуется внутренне: может быть, ответить ему? Какое же тут смирение? Смолчать, перенести обиду, простить, — вот что нужно было сделать. Это и сделал бы смиренный. Или еще, например: идет брат, а навстречу ему другой. Этот брат кланяется ему, а тот в это время увидел на дереве прекрасных два яблока и, машинально взглянув на брата, снова устремил свой взор на яблоки, желая их сорвать. Поклонившийся брат обиделся: я ему кланяюсь, а он, гордец, словно не видит, посмотрел да отвернулся, разговаривать не хочет... А тот, действительно, так увлекся яблоками, что как бы даже не заметил брата, не желая и не думая обидеть его. Какое же тут смирение? Смиренный подумал бы: я не стою того, чтобы брат взглянул на меня, и нисколько не обиделся бы. А у нас, значит, мало смирения».

Второй случай Батюшка сказал мне на благословении, когда я спросил разъяснение его слов, сказанных утром на правиле.

«В каком положении тела должно проверять свою жизнь?» — спросил я. «В каком угодно, лучше же всего сидя. Выберите полчасика, сядьте и проверьте себя. Монах не может быть в одном состоянии: он или идет нравственно и духовно вперед, или назад, ни одной минуты он не стоит на одном месте, он все время находится в движении.

Сон и чрево связаны между собой. При наполненном желудке монах много спит и просыпает более положенного. Я вам говорил и говорю: кушайте досыта, но не до пресыщения. Сыты — положите ложку. А иной уже сыт, а все-таки ест да ест, глаза не сыты — это грех».

Опять на утрени Батюшка говорил, что должно иметь любовь друг к другу и удаляться празднословия. «Пророк Давид сказал: Оскуде преподобный. Почему же оскудел? Потому, что умалишася истины... суетная глагола кийждо... (Пс. 11, 2-3), потому, что не говорят о душеполезном, а повсюду празднословие, только и говорят о пустяках».

Батюшка, кажется, сказал, что настанет такое время, когда будут только о пустяках говорить. «Одному иноку было видение: стоят несколько монахов и празднословят. И видит он, что между ними и кругом их бегают грязные кабаны. Это были бесы. Потом увидел он монахов, говорящих назидающее душу, и между ними стояли Ангелы светлые. Потщимся же, братие, не погублять своих трудов за послушаниями празднословием, а более всего потщимся стяжать смирение. Пророк Давид сказал: Смирихся и спасе мя Господь (Пс. 114, 5). Для спасения достаточно одного смирения. Опять сказано в одном псалме: Виждь смирение мое, и труд мой, и остави вся грехи моя (Пс. 24, 18). Так сказал пророк Давид потому, что истинное смирение никогда не бывает без труда».

Я по нерадению позабыл, что именно Батюшка говорил о старцах наших и об о. Льве. Помню только следующее: «Отец Лев подвергся, по клеветам недоброжелателей, гонению (он основатель старчества в Оптиной Пустыни), и даже преосвященный Николай, увидев его окруженным толпой народа, с упреком сказал ему: „Что же ты делаешь?“ — „Пою Богу моему, дондеже есмь“ (Пс. 145, 2). Преосвященный уразумел всю глубину этого ответа. Да, батюшка о. Лев пел Богу всем строем своей жизни».

Недавно я получил письмо от одного знакомого студента Московского университета. Он был прельщен спиритизмом, потом, по милости Божией, бросил его. Господь избрал меня и Иванушку орудием в этом деле. Я уничтожил даже все вещи, употреблявшиеся при сеансах, была привезена из Успенского собора святыня, отслужен молебен. И вскоре после этого мы уехали. Я думал, он стал твердо на ноги. Но, получив письмо, вижу, что он снова в ужаснейшей прелести: он сладостно молится, видит Самого Христа, видит кресты с распятием и т. п.

Я показал Батюшке письмо. «Страшное письмо, — сказал Батюшка, прочитав его. — Мне подумалось, что Господь Вас и от него (студента) отвел приездом Вашим в Скит. И прежде трудно было жить в миру, а теперь почти совсем невозможно: или неверие, беспечность, или прелесть, если кто старается жить по вере. Благодарите Бога, что Вы здесь. Вот он пишет: „Как Вы живете?“ Как? — Попросту. Да, будем стараться, чтобы у нас в келлии было просто. Простые бревенчатые стены, ну ничего еще, если и обои есть. А главное, позаботимся, чтобы внутренняя наша келлия была проста, чиста без всяких обоев».

Господь уродил в этот год много яблок, вся братия на послушании, надо и мне идти. Кроме того, квас варят и за картофелем поехали. Послушание — святое дело.

23 сентября

Сейчас, когда я читал в церкви Псалтирь, пришел по делам в церковь Батюшка. В ожидании пономаря Батюшка немного поговорил со мной.

«Вот сообщают, — говорил Батюшка, — что в одном монастыре, Екатерининской пустыни, недалеко от Москвы, в 10 часов утра убили игумена и его келейника и благополучно ушли. Да, по теперешнему времени им, пожалуй, еще награду дали бы за ловкость. Теперь как-то особенно стали нападать на монастыри. Но надо ожидать ужасов. Теперь стараются уничтожить смертную казнь. Когда это будет сделано, тогда будут призваны ко власти все деятели (прежние, — кажется, так).

Одна монахиня, уже манатейная, видела сон (или видение, я забыл). Ей явилась Божия Матерь и говорила, что должно ожидать ужасов. Это было в 1899 году. Через шесть лет Она предсказывала русскую революцию, что и исполнилось. „Да и вообще, — сказала Она, — этому тленному миру недолго существовать: терпение Моего Сына и Господа истощается...“ Да, можно и этого ожидать.

Еще стоят монастыри, как некие крепости. Когда я, еще мирским, был за Сергиевой Лаврой в пещерном Черниговском монастыре, я пожил там дней шесть, готовился, исповедовался, насколько это возможно мирянину, и приобщился. После принятия Святых Таин мне было отрадно, легко на душе. Передо мною лежала Псалтирь в русском переводе, я раскрываю и читаю: Кто введет меня в укрепленный (огражденный) город?.. (во град ограждения по-славянски) (Пс. 59, 11). Тогда мне подумалось: да ведь это (то есть монастырь тот) и есть укрепленный город. Потом я посмотрел толкование, и действительно, оказалось, что это так».

Нет времени написать все подробнее, хотелось хоть как-нибудь записать.

26 сентября

Сегодня день моего рождения, мне исполнилось 20 лет.

За Николушкой приехала тетя Лара с Катей. Пришлось с ними идти на гостиницу. Они сегодня, аще будет воля Господня, уезжают. Мы у них попили чайку; без пустословия, конечно, не обошлось. Пришел я в Скит, в келлию, — и опять все тихо.

Помню, в миру, на большие праздники — Рождество Христово, Пасху и другие, а также на именины и день рождения, мне бывало скучно; не знал, что делать, а без дела, конечно, скучно. Не понимал я, что духовный праздник обязательно требует и утешения духовного, помимо утешения телесного, допустимого, конечно, в меру, а не до забвения всего духовного. А так почти всегда бывает в миру, но я теперь в Скиту, слава Богу...

В миру большинство, даже верующие люди, не верят в существование бесов, а здесь это — истина. Вот какой случай рассказал мне однажды Батюшка:

«Батюшка о. Амвросий показал о. Венедикту (Орлову) бесов таким образом: накрыл его мантией, потом подвел к окну и говорит:

— Видишь?

— Да, вижу, Батюшка, вижу, что идет множество арестантов — грязных, изодранных, со страшными зверскими лицами. Батюшка, откуда столько их? Идут, идут и конца нет, и кто их пустил одних в Скит? Вероятно, весь Скит оцеплен казаками?

А эти арестанты все идут, идут, расходятся направо, налево (они шли из Святых врат), за церковь.

— Ну что, видишь, о. Венедикт?

— Да, Батюшка, да что же это?

— Это бесы. Видишь, сколько должно приходиться на каждого из братии?

— Батюшка, да неужели?!

— Ну, теперь смотри. — Снова посмотрел о. Венедикт и уже ничего более не увидал, все тихо по-прежнему.

Вот видите, против скольких мы должны бороться! Но, конечно, Бог попускает борьбу сообразно силам каждого».

27 сентября

Вообще Господь помогает мне, недостойному, вставать к утрени; я просыпал утреню редко, по милости Божией. «К утрени нам благодать помогает вставать, — говорил мне Батюшка. — А вот уже после утрени, в 6 часов, мы сами должны вставать, а я просыпал иногда до 7 и даже до 8 часов».

Вот и я, грешный, за последнее время стал более просыпать и чаще; конечно, я всегда говорю Батюшке, если не позабуду только, или не случится какое другое препятствие.

Один раз, когда я каялся Батюшке, что проспал лишнего, час ли или около этого, не помню, Батюшка сказал мне:

— Это Вас борет бес уныния. Он всех борет. Борол он и преп. Серафима Саровского, и преп. Ефрема Сирина, который составил всем известную молитву «Господи и Владыко живота моего...» Смотрите, что он поставил на первом месте: «дух праздности», и, как следствие праздности, «уныния... не даждь ми», говорит он. Это — лютый бес. На Вас он нападает сном, а на других уже наяву — унынием, тоской. На кого как может, так и нападает. Ведь Вы не можете сказать, что находитесь в праздности?

— Да, Батюшка, почти нет минуты свободной.

— Ну вот, он на Вас и нападает сном. Ничего, не скорбите...

28 сентября

Я уже писал, что живший у нас в корпусе студент Московской Академии Виталий Степанович Ставинский желает принять монашество. Он говорил о своем намерении Батюшке, и Батюшка благословил. Затем он вскоре уехал и присылает Батюшке письмо (это было в начале сентября), что 12 сентября предполагается его постриг в мантию. Батюшка рассказал мне об этом на благословении.

«Вот прислал мне Виталий Степанович письмо, — говорил Батюшка, — сообщает, что будет постриг, просит молитв в этот день за себя. „С тех пор как Вы меня благословили, — пишет он, — то радостное состояние души, тот душевный мир, который я ощутил тогда, когда выезжал из вашего Скита, продолжается еще до сих пор...“ Я тогда на его вопрос о постриге сразу сказал: „Господь благословит“. Иногда сомневаешься, не сразу решаешься сказать то или другое, а этот раз я тотчас же сказал: „Бог благословит“. У него настоящий русский прямой, открытый, рыцарский характер. Из него выйдет хороший инок и хороший епископ... Да и Ваше не уйдет. Сейчас, конечно, военная служба мешает, а там можно будет вздохнуть; да и я еще, может быть, протяну. Помози, вам, Господи».

Это Батюшка сказал, кажется, 11-го числа, а, может быть, и 10-го, вернее — 11-го.

Вечером

Сейчас с благословения пришел. Батюшка помимо других, пришедших раньше меня, позвал меня не в очередь. Я вошел. Батюшка стоял перед незавешенным окном около икон.

«Смотрите, какая картина, — начал Батюшка, указывая на луну, светящую сквозь деревья, — это осталось нам в утешение. Недаром сказал пророк Давид: Возвеселил мя ecu в творении Твоем... (Пс. 91, 5) Возвеселил мя, — говорит он, хотя это только намек на ту дивную, недомыслимую красоту, которая была создана первоначально. Мы не знаем, какая тогда была луна, какое солнце, какой свет...

Все это изменилось по падении. Изменился и видимый, и невидимый мир. Ангелы не утратили своего первоначального состояния, они не изменились, разве только перемена в том, что они окрепли в борьбе. Диавол после своего падения мог являться на небе среди блаженных духов, но, кроме пронырства и клеветы, он ничего там не делал. Господь все еще терпел, даже было возможно обращение его. Но когда диавол развратил, погубил невинных Адама и Еву, тогда Господь сильно разгневался на него. И все-таки диавол мог являться на небо (См.: Иов 1, 6; 2, 1). Вот уж воистину непостижимая благость и долготерпение Божие. А когда Христос был распят на Кресте, тогда уже конец. Се видех сатану, яко молнию, спадша с небесе (См.: Лк. 10, 18), — сказал Господь Своим ученикам. Мы не знаем, какие волнения производит диавол среди людей — христиан, магометан, жидов, среди небесных планет и других тел. Ученые открывают, что лопнула такая-то планета, померкло такое-то солнце, и т. п. А почему — неизвестно. У диавола еще осталась ужасная сила, ей воистину только и может противиться смирение».

Больше не припоминаю, а сидеть некогда, поздно.

5 октября

Как-то вечером на благословении Батюшка на исповедание мною моих немощей и прегрешений за истекший день, а может быть, еще и за прежнее время, начал мне говорить о самоукорении. Я заметил и понял из Батюшкиных наставлений вообще, что нужно укорять себя за свои немощи и смиряться, но всячески гнать от себя уныние, расслабление. Что бы ни случилось, унывать не надо, а сказать все Старцу.

«Бог простит, — говорил Батюшка. — Бог простит. Укоряйте себя. Укорить себя нетрудно, а некоторые и этого не хотят. Перенести укор от брата труднее, а самому укорить себя нетрудно. Кроме того, если мы и будем укорять себя, а не будем бороться со страстями — будем есть сколько хочется, будем спать сколько хочется, то такое самоукорение незаконное, оно не принесет пользы. Если мы укоряем себя, впадая невольно в согрешения, борясь со страстями, но побеждаясь немощью, то такое самоукорение законно. В борьбе со страстями, если и побеждаемся ими, но укоряем себя, каемся, смиряемся и продолжаем бороться, мы непрестанно идем вперед. Нам осталось одно: смирение. Время суровых подвигов прошло, должно быть, невозвратно.

Вот, например, о. Вассиан принимал на себя суровые подвиги, иногда не топил келлию, постился всю Четыредесятницу, но никаких дарований не имел. А батюшка о. Макарий и в келлии имел обыкновенную температуру, и не постился особенно, и келейников иногда распекал, когда они были виноваты, — и имел много духовных даров: и дар исцеления, и изгнания бесов, и дар прозрения... Хотя и не принимал никаких особенных подвигов. Нам и остается только — смиряться...

Иногда, когда ни к кому нельзя было обратиться за советом, я ходил в монастырь к схимонаху... (я забыл его имя). Он был духовной жизни. Один раз он мне сказал следующее относительно старчества, сам он находился под руководством о. Макария (не упомню хорошо: кажется, под руководством о. Льва, а по смерти его — о. Макария, а может быть, и о. Амвросия, — последнее менее вероятно):

— Куда Вы сейчас пойдете от меня?

— В Скит.

— Как же Вы пойдете?

— Да вот, выйду из монастырских ворот, потом по дорожке лесом к скитским воротам, и через них в Скит.

— А потом куда?

— В келлию к себе.

— Хорошо, а другого пути нет?

— Кажется, нет. Разве только в другие ворота, через конный двор.

— Так. Это кратчайший путь. А можно, выйдя из монастыря, сначала пойти на Прыски, потом на Шамордино, затем, обойдя Скит кругом, подойти к нему с задней стороны, и наконец, в ворота. Вот так и в духовной жизни: есть различные пути ко спасению, а путь старческого окормления есть прямой, кратчайший. И не только ко спасению, но и к совершенству христианскому. Поэтому его диавол так и ненавидит.

Много о старчестве написано, а вот этого, самого существенного, я, кажется, нигде не читал...»

Батюшка тогда назвал по имени этого схимонаха, но я как-то забыл, даже не помню хорошо, схимонах или иеросхимонах был он. А имя ему, может быть, Игнатий, утвердительно боюсь сказать.

14 октября

Уезжает из Скита послушник, брат Кирилл Зленко, в солдаты. Он был письмоводителем у Батюшки. А теперь, когда он уехал на родину, на его послушание назначен я. Вступил я в исполнение послушания в субботу 11 октября, но как бы еще не совсем, ибо Кирюша (его так многие зовут) был еще в Скиту; а с понедельника 13 октября я уже совсем стал исполнять это послушание. 3-го октября, в пятницу, Батюшка благословил меня на новое послушание: писание писем.

Как-то на благословении Батюшка спросил меня:

— Как Вы думаете, кому труднее всего жить в простоте?

— Гордыне, Батюшка.

— Нет, вообще, при всем на то желании?

— Не знаю.

— Настоятелям. Быть настоятелем чрезвычайно трудно.

А как-то прежде, уже давно, Батюшка между прочим сказал: «То время, когда я был послушником, было самое блаженное. Знал я только церковь, трапезу, послушание и свою келлию...»

Однажды, когда я каялся, что опоздал, хотя и очень немного, к утрени и обедне, Батюшка сказал: «Бог простит. Старайтесь всегда прийти в церковь до звона. Лишь раздается первый удар, а Вы уже в церкви. Так учили наши старцы: батюшка о. Макарий, о. Амвросий, о. Анатолий, — так и я говорю Вам, так и делайте...

Как-то пришел ко мне отец Агапит, недавно, на днях, и говорит, что батюшка о. Амвросий (он сам от него слышал) говорил, что антихрист не за горами...»

Вот когда я слышу об антихристе, настоящем тяжелом времени, об ужасах, коими полон мир, о смерти, ее возможной для всякого неожиданности и ее неизвестности, сначала как бы ужаснешься, остановится на этой мысли ум, даже как бы решишь вести себя лучше, готовиться на всякий случай, — но ненадолго. Как-то очень быстро убегает эта мысль, убегает, не оставляя никаких следов.

16 октября

Теперь, когда я начал исполнять новое послушание письмоводителя, я пью утренний чай у Батюшки. Иногда и разговор касается духовной жизни и монашества, отходя несколько от дела. Так, например, Батюшка говорил о монашестве:

«Не все монашество заключается в подряснике да каше. Надел подрясник, стал есть кашу, и думает: я теперь стал монах. Нет, одно внешнее не принесет никакой пользы. Правда, нужно и носить монашескую одежду, и поститься, но это — не все! Лампа, пока не горит, не оправдывает своего назначения — светить. Пожалуй, ее кто-либо и толкнет, и разобьет в темноте. Чего же недостает? Огонька! Правда, необходим и фитиль, и керосин, но раз нет огня, если она не зажжена, она не приносит никому пользы. Когда же она зажжена, сразу польется свет. Так и в монашестве — одна внешность не приносит пользы, необходим внутренний огонек. Отец Анатолий говорил, что монашество есть сокровенный сердца человек» (1 Пет. 3, 4).

19 октября

Сегодня у нас храмовый праздник — память преп. Иоанна Рыльского. Литургию служил о. Архимандрит.

На днях Батюшка благословил меня прочитать книгу «Жизнь и подвиги о. Александра Гефсиманского». «Это золотая книга», — сказал Батюшка.

Как-то при мне Батюшка спрашивает у брата Никиты:

— Есть нищие?

―Да.

— Это хорошо! Пока есть нищие, слава Богу, все хорошо, и жертвуют на обитель; а вот как нет нищих-то — и пожертвований нет... Я так замечал.

Я записал только смысл слов. У нас в Скиту братии запрещено подавать милостыню. Это меня несколько смущало прежде, а теперь нисколько, ибо Батюшка за всех подает.

Замечательно правильное наставление батюшки о. Амвросия: «Смущение нигде в числе добродетелей не написано, и происходит оно от того, что причина, от которой смущение рождается, — ложная». Это правило, так сказать, я уже несколько раз видел подтвержденным моим собственным опытом.

Однажды Батюшка, показывая мне письмо, написанное, видимо, нарочно исковерканным поддельным почерком, сказал: «Вот письмо! В нем меня обзывают самыми площадными ругательными словами. Особенно за мои собеседования в монастыре. Думаю на того, на другого... Но кто бы это ни был, во всяком случае — [мой] благодетель. Может быть, Господь за это простит мне что-либо из моих грехов».

Это, вероятно, написано каким-либо монастырским монахом. Я неоднократно понимал из Батюшкиных слов, что на него, то есть на Батюшку, были гонения, что его не любили. А епископ Трифон, благословляя нас на монашество, сказал: «Вы знаете, что есть партия против отца Варсонофия. Если к вам придут такие и будут что-либо такое говорить, то вы прямо в ноги им: „Простите, мы не можем осуждать Старца“».

Я уже забыл его слова, но смысл тот, чтобы не принимать таких, осуждающих Старца, избегать их и не слушать, не обращать на них внимания.

22 октября

Сегодня в Оптиной праздник. Ведь у нас Казанский собор! И у меня в келлии праздник: владыка Трифон перед нашим первым отъездом в Оптину благословил меня иконочкой Казанской Божией Матери. Число я забыл, но, кажется, это было перед самым отъездом, то есть 22 или 23 февраля 1907 г.

Когда мама согласилась на наше решение, она вместе с нами и нашим законоучителем в гимназии о. Петром Сахаровым пришла к епископу Трифону по его приглашению. Владыка ее успокаивал: «Не беспокойтесь, они, кроме хорошего, ничего не увидят». Когда все мы вошли к Владыке в зал, в это же время вошел о. Гавриил, ныне иеродиакон Оптиной Пустыни, а тогда еще монах, постриженик Владыки. Владыка и говорит: «Архангел Гавриил всегда является провозвестником, а к вам Бог послал о. Гавриила». Я забыл точные слова Владыки и даже смысл их, но помню, что о. Гавриил был сравниваем с Архангелом Гавриилом, и относилось это к нам, к настоящему обстоятельству.

Вот это я на днях рассказал Батюшке. Батюшка сказал:

— Вы тогда уже стали монахом. Владыка, как человек веселого характера, может быть, сказал это шутя, но слова архиерея имеют силу. А когда Вы приехали сюда в Скит?

— 23-го декабря, выехали из Москвы 22-го декабря.

— Так. В день памяти Анастасии Узорешительницы. Это понятно: вы разрешились от уз мира, сбросили его оковы с себя.

— Батюшка, а ведь это было перед самым Рождеством Христовым, мы перешли из гостиницы в Скит 24-го декабря, в сочельник. Не значило ли это, что мы как бы родились для новой жизни?

— Конечно, и так. Вся жизнь, я Вам и говорю, есть дивная тайна, известная только одному Богу. Нет в жизни случайных сцеплений обстоятельств — все промыслительно. Мы не понимаем значения того или другого обстоятельства; перед нами множество шкатулок, а ключей нет. Были (или есть, я не запомнил) такие люди, которым открывалось это...

Батюшка говорил, что о. Амвросий и о. Анатолий приняли его очень радостно. Отец Амвросий встретил Батюшку стоя, что не случалось прежде, он всех обыкновенно принимал или лежа, или сидя: «У него была только что мать Параскева (кажется, убогая и блаженная). Она говорит о. Амвросию: „Павел Иванович приехал“. — „Слава Богу“, — отвечал о. Амвросий. Возможно, он провидел, что я буду скитоначальником и старцем».

Я всего не упомнил, да и понял не совсем хорошо. Батюшка в Скит приехал тоже 24-го декабря.

25 октября

Вчера на благословении я каялся Батюшке, что проспал раннюю обедню в монастыре. На это Батюшка ответил:

— Бог простит. Укоряйте себя.

— Батюшка, как же, собственно, надо укорять себя?

— Как укорять? Очень просто: совесть сразу заговорит, сразу будет обличать, а Вам остается только согласиться, что плохо сделали, смиренно обратиться к Богу с молитвой о прощении.

— Да, Батюшка, сначала станет как бы неприятно, укоришь себя, обличишь, и через очень короткое время забудешь об этом, как будто и не было ничего.

— Хоть минуту, хоть полминуты, а надо обязательно укорять себя так. Наше дело укорить себя, хотя бы и на очень короткое время, а остальное предоставим Богу. Хорошо, если мы себя и недолго укоряем. И у одного это состояние продолжается более, у другого менее. А были святые Отцы, у которых вся жизнь была сплошное самоукорение, прямая черта без всяких перерывов... Но нам до этого далеко. Когда мы себя укоряем, мы исполняемся силы, становимся сильнее духовно. Конечно, почему так, мы не знаем. Это закон духовной жизни.

Как в нашей телесной жизни мы подкрепляем силы пищей, так и в духовной жизни наши духовные силы подкрепляются самоукорением. Поели Вы щей, каши — стали сильнее. Вы только приняли пищу в желудок, а как там она перерабатывается в питательные соки, как ваше тело принимает их, Вы не знаете. Ваше дело только принять пищу, а желудок уже сам знает, как переварить ее, как употребить ее по назначению. Мы знаем, что все это действительно происходит, но не понимаем, почему так, и не видим, как это происходит. Точно так же и в духовной жизни: мы питаемся самоукорением, которое, по учению святых Отцов, есть невидимое восхождение, но почему и как, — мы не знаем. Это — закон духовной жизни. Когда мы питаемся духовным, мы духовно становимся крепче, сильнее. А что такое самоукорение? Смирение. Считать себя грешным, виновным — значит смирять себя. А что такое смирение? Это риза Божества, по слову Лествичника. Мы идем и касаемся этой ризы тогда, когда укоряем себя. Помните Евангельскую кровоточивую жену (Мф. 9, 20-22)? Она смиренно шла через толпу и прикоснулась края одежды Христа, и исцелилась. Так действительно и было все, как написано в Евангелии, было на самом деле. Но возьмите духовный смысл этого события и рассмотрите... Поняли ли Вы все?

―Да.

— Все ли?

— Как будто все.

— Так ли?

— Кажется, так.

Мне казалось и кажется, что я понял действительно так, как Батюшка говорил. И вчера же написал краткий план, чтобы не забыть.

Но так как Батюшка как бы предостерегал меня этими своими вопросами, то я и делаю эту оговорку, делаю на всякий случай и для того, что, может быть, в этом скрыт какой-то смысл, для меня непонятный теперь, но который впоследствии откроется.

Батюшка, между прочим, сказал: «Анализа самоукорения я не встречал, кажется, ни у одного святого Отца...»

На мой вопрос, надо ли идти к обедне, если я просплю большую ее часть, Батюшка отвечал: «Обязательно!»

26 октября

Брату Кириллу пришло время служить в солдатах; он ездил на родину и сегодня возвратился опять в Скит. Скоро будет призываться в Козельске. Батюшка говорил мне, что Кирюша жил внимательно к себе и очень невнимательно к другим. Я поговорил с ним; он говорит, что тяжело и скучно жить в миру, что всякий монах — чужой в своей семье. При мысли о Кирюше я думал и о себе, ибо что ему предстоит теперь, то мне предстоит в будущий год. Сам боюсь военной службы и потому и другим не желаю.

Запишу кое-какие Батюшкины наставления:

«Каждую книгу из библиотеки нужно брать с благословения».

«За гордостью, словно по пятам ее, всегда идет блуд».

«Только тогда хорошо жить в монастыре, когда живешь внимательно. — Кажется, Батюшка так сказал и прибавил: — Вот я Вам и говорю: начинайте со смирения».

«Есть грехи смертные и не смертные; смертный грех — это такой грех, в котором, если ты не покаешься, и в нем застает тебя смерть, то ты идешь в ад; но если ты в нем покаешься, то он тебе тотчас же прощается. Смертным он называется потому, что от него душа умирает и ожить может только от покаяния. Грех для души — то же, что рана телесная для тела. Есть раны, которые можно уврачевать, которые не приносят телу смерть, а есть раны смертельные. Так же и грехи. Смертный грех убивает душу, делает ее неспособной к духовному блаженству. Если, например, слепого человека поставить на месте, с которого открывается чудный вид, и спросить его: „Не правда ли, какой чудный вид, какая красота?“ Слепой, конечно, ответит, что не чувствует этой красоты, так как у него нет глаз, нет зрения. То же самое можно сказать о неспособности души, убитой грехом, к вечному блаженству».

27 октября

Сегодня, в день преподобного Нестора, летописца Печерского, Батюшка поручил мне составление описания Скита, возлагая на меня этим новое послушание. Отказываться не могу, но чувствую, что исполнить это послушание мне возможно только при всесильной помощи Божией да при Батюшкиных святых молитвах. Господи, благослови мой смиренный труд!

29 октября

Приходится разговаривать с Батюшкой между делом, или за чаем, иногда за обедом, — и как мне становится понятно и ясно то, что было для меня неразрешимым вопросом! Прямо глаза открываются.

«У батюшки о. Амвросия спросили, — говорил недавно Батюшка, — что такое монашество. „Блаженство“, — отвечал он. И действительно, это такое блаженство, более которого невозможно представить. Но монашество не так легко, как некоторые думают, но и не так трудно и безотрадно, как говорят другие.

Я написал стихотворение, посвященное батюшке о. Амвросию, „Блажен, кто путь свершая...“ еще в миру и, отпечатав его в Казани, прислал отцу Амвросию. Потом, когда я приехал в Оптину к отцу Амвросию и напомнил о стихотворении, он сказал мне:

— А стихотворение при Вас? — и указал пальцем на грудь. Я ощупал карманы в мундире на груди и отвечаю:

— Нет.

— Как же это? Так нет?

— Да, батюшка, нет.

— Гм, нет! Как же это так?

Я тогда ничего не понял. А когда мне сказали, что о. Амвросий ничего не говорит понапрасну, даже в шутку, то я спросил об этом о. Илариона и о. Иону, каждого порознь, и они дали мне одинаковые ответы, именно: „При Вас — это значит у Вас в сердце, то есть исполняете ли Вы то, что написано в стихотворении, соответствует ли Ваше внутреннее устроение описываемому“.

Тогда я понял, в чем дело. Понял, что стихотворения действительно при мне нет, а при батюшке о. Амвросии оно, конечно, было».

Батюшка мне рассказывал, что о. Иона предсказал ему (то есть Батюшке), что он будет старцем и скитоначальником чуть ли не за 10 лет до исполнения этого предсказания. Отец Иона был, по Батюшкиным словам, замечательный подвижник, а не заурядный монах, как многие думали, ибо он скрывал себя.

Однажды Батюшка за чаем сказал мне: «Мне сегодня как-то нехорошо, плохо себя чувствую... Такие состояния стали чаще повторяться со мной... Я не хотел идти к утрени, но пошел; думаю, если умру — так там на правиле, а не здесь». Вот как надо переносить болезни, подумал я, а не так как я: чуть что — и в постель.

«Я говорю на утрени мое убогое слово, — говорил Батюшка, — потому, чтобы не понести ответа на Страшном Суде за молчание. Это моя обязанность».

Действительно, я удивляюсь только, как Батюшка глубоко во все смотрит, замечает всякий, даже малейший недостаток и, если возможно, старается его исправить. Я говорю про недостатки вообще в Скиту.

2 ноября

Я недавно узнал от самого Батюшки, что он писал стихотворения, они есть в печати листками. Одно из них, «Иисусова молитва», мне очень понравилось. Другие, которые я читал, не так нравятся мне. Об этом стихотворении я как-то говорил с Батюшкой.

«Здесь нет ничего сочиненного, — говорил Батюшка, — все это вылилось у меня из сердца. Вам, вероятно, особенно понравился конец. Это состояние — переход к внутренней молитве в сердце — нельзя передать на словах так, как оно есть на самом деле. Его поймет и может понять только тот, кто сам его испытал...

Путь молитвы Иисусовой есть путь кратчайший, самый удобный. Но не ропщи, ибо всякий идущий этим путем испытывает скорби. Раз решился идти этим путем и пошел, то не ропщи, если встретятся трудности, скорби — нужно терпеть... В Козельск (это, вероятно, Батюшка сказал только так, для примера) нужно пройти: есть два пути (здесь-то и предположение) — один лесом, другой полями. Лесом сухая дорога, но в обход идет, а полями, хотя и значительно ближе, но встречаются болота. Ты решаешься идти болотами, желая прийти поскорее, то не пеняй на себя, если придешь в Козельск с одной калошей и мокрый. Так и здесь, надо быть готовым на все. В стихотворении говорится: „И ты увидишь, полный изумленья, иной страны сияющую даль...“

Да, все существо человека как бы изменится. Он весь исполнится изумленья, увидя „иной страны сияющую даль...“. Я откровенно говорю Вам: так уж я теперь, пожалуй, не напишу».

Если Бог даст, когда-нибудь напишу здесь это стихотворение, оно сейчас печатается.

Сегодня в конце Литургии Батюшка сказал маленькое словопоучение, делая оговорку как бы в извинение, что, хотя и не приняты у нас в Скиту такие слова за Литургией, он все-таки говорит, находя это необходимым. Содержание слова было такое же, или почти такое же, как однажды за утреней, именно: поведение инока в Скиту, особенно в праздники; чтение святоотеческих книг, научающих разуметь заповеди Христовы и тем любить самого Христа; воздержание от хождения без крайней надобности в монастырь и по келлиям: «Сиди в своей келлии, и она всему тебя научит».

За утреней Батюшка напоминал о смирении: «Старайтесь быть всегда готовыми к смерти, ибо смерть близка и к старым, и к молодым, и к монахам, и к мирянам одинаково; часто она приходит внезапно и неожиданно. Пусть каждый думает, что будет с его душой».

Батюшка оба раза упоминал о книгах и указывал почти одни и те же книги: аввы Дорофея, Феодора Студита, «Лествицу», Варсануфия и Иоанна, Игнатия Брянчанинова, Отечник и другие, которые я не упомнил.

Недавно Батюшка дал мне почитать книгу «Жизнь и подвиги старца Александра Гефсиманского скита». Батюшка раскрыл эту книгу на месте, где говорилось о скорбях и гонениях всех желающих идти путем старческого окормления. Прочтя эти строки, Батюшка сказал мне: «У нас, у нас, матушка моя; что же в других монастырях?.. Вот, Бог благословит, читайте. Это — золотая книга!»

5 ноября

Отец Климент Зедергольм — немец по рождению, православный, замечательный подвижник.

Сейчас я за обедом и после обеда беседовал с Батюшкой (я обедал у Батюшки).

«Здесь все хорошо, говорил кто-то о. Клименту (Зедергольму) или о. Леониду (Кавелину), я забыл, — начал Батюшка, — все хорошо, только одного нет — музыки. Хорошо бы, например, на рояле играть серьезные пьесы Бетховена или других. Что Вы скажете?

— Нет.

— Почему же?

— Нет.

— Скажите, почему Вы так категорически отвечаете?

— Ну, хорошо, я Вам скажу, но об этом знаю только я сам да мой духовный отец, батюшка о. Макарий: я получил внутреннюю молитву. Да, это чудная музыка... Все равно, как войти в дом — задним или передним крыльцом. Я решил передним, — ответил он вопрошавшему его.

Это состояние неописуемо, его может понять только тот, кто его сам испытал. Такого человека может весь свет презирать, все могут обижать, бранить, поносить, оскорблять, смеяться над ним — ему все равно, он только твердит: „Слава Богу! Слава Богу!“

Состояние до получения внутренней молитвы описано мною в стихотворении. Это состояние — хаотическое, ужасно тяжелое. Игра на скрипке, если кто умеет играть, очень приятна, но при учении игре на скрипке — убийственные звуки. Так и это состояние есть как бы настраивание инструмента, начальные гаммы. Инструмент есть, рояль раскрыта, готова, перед нами ряд белых клавишей... Игрока нет! Кто же этот Игрок? Бог. Нам должно подвизаться, а Господь по обещанию Своему: К нему приидем и обитель у него сотворим (Ин. 14, 23), — придет к нам, и наш инструмент заиграет (Батюшка слегка ударил меня в грудь).

Про эту музыку часто говорится в псалмах: Крепость моя и пение мое Господь (Пс. 117, 14), пою и воспою Господеви (Пс. 26, 6), пою Богу моему, дондеже есмь (Пс. 145, 2). Это пение неизглаголанно. Чтобы его получить, и идут в монастырь, и получают, но один чрез 5 лет, другой — через 10, третий — через 15, а четвертый — через 40 лет. Бог даст, и Вы получите; по крайней мере, Вы на дороге к нему.

Вам на военную службу надо — ничего. Пойдете, отслужите, еще больше узнаете, какая на этом чудище-звере шкура. Иногда она переливается разными цветами: и голубыми, и розовыми, и другими, и люди бегут на нее, а зверь, то есть мир, раскрывает свою пасть да и пожирает их. А Вы не обманывайтесь этими переливами, зная, что это только шкура. И опять воротитесь сюда...

Я теперь уже не имею возможности выходить и ходить по Скиту ночью... Вот смотрите, какая аскетическая красота, задумчивая, — этот наш храм (старый). Здесь все хорошо, не наглядишься. Приходит мне на мысль бросить все и уйти в другую келлию, но боюсь. „Зачем ушел с часов“, — скажет Господь. Надо терпеть. Быть может, те души, которым Господь определил спастись через меня, не спасутся, если я уйду... Господь может взять в орудие и грешного человека, на все Его воля... Боюсь уйти самочинно».

Этот разговор начался с вопроса Батюшки: «Сколько у вас в Москве дома роялей?»

Тут мне припомнился мой товарищ по гимназии. Он был человек не из высоконравственных: неприличные разговоры, анекдоты, карточки, плохие умственные способности, весь его наружный вид, отношение видимое к религии, его ближайшие сотоварищи, отзывы об нем моих товарищей, — все это подтверждало плохое мнение о его нравственности. Однажды он принес скрипку в класс. Надо заметить, что он прекрасно играл на скрипке, он был по природе музыкант. Итак, однажды, за отсутствием преподавателя, вышло у нас свободное время, и этот товарищ мой по просьбе всего класса стал играть. Он играл наизусть без нот. Лишь только раздались звуки, он весь переменился: в нем не стало заметно обыкновенной легкомысленности, смешливости, он стал серьезен. Это заметили многие.

Вот это я и рассказал Батюшке, а отсюда и пошел весь наш разговор.

«Видите, — сказал Батюшка, — как может отрешать от земли музыка. Что чувствовал Ваш товарищ, если он даже внешне изменился? Этих его чувств никто не может понять, если сам их не испытал. А если так отрешает от земли музыка, то тем более — молитва...»

А утром, когда я только что пришел и сел пить чай, Батюшка начал говорить: «Лет через 40, а то и 50, конечно, если будет воля Господня, на этом самом месте, где мы сейчас сидим, будет стоять Николай Митрофанович. Тогда он будет „един от древних“. И будет он говорить, что вот 50 лет назад на этом самом месте сидел он с таким-то Старцем и то-то говорил»...

Более не помню, с чего началось и чем кончилось. Я решил это записать.

Брата Кирилла взяли в солдаты 10-го числа. Говорят, уедет совсем, но все-таки питает надежду возвратиться в Скит.

7 ноября

Захворал я что-то, горло болит. К утрени встал, но не достоял до конца и утренних молитв, как-то нехорошо стало. Но да будет воля Господня.

Я помню, что Батюшка как-то говорил, что все слова, то есть их произношение, имеют глубокое значение. Почему, например, Бог называется именно словом «Бог», а не как-либо иначе?

«Народ вложил все свое миросозерцание в это слово „Бог“ и в слово „человек“. По произношению этих слов в разных народах можно определить их нравственное и духовное состояние. „Бог“ имеет отношение к слову „богатый“, именно: Бог всем богат, ни в чем не имеет нужды, Бог — богатый милостию. Так и каждое слово».

Я боюсь много писать об этом, боюсь напутать. Только замечу вот что: «Даже изображение букв имеет свой смысл, — говорил Батюшка. — Почему, например, святые Кирилл и Мефодий букву „А“ изображают именно так? Буква „А“, собственно, произносится „Аз“, это значит „я“, то есть человек. А в человеке замечаются две стороны: духовная и плотская; так вот духовная сторона человека изображена тонкой линией, идущей кверху, а плотская — толстой, идущей книзу. Но буква „А“ не так пишется, а надо ее еще перечеркнуть, — это значит, что эти две стороны всегда находятся во враждебных отношениях, — и вот выходит буква „А“, произносимая, собственно, ,,Аз“».

Более не могу, да и не помню...

8 ноября

Сейчас за обедней Батюшка опять сказал краткое слово, напоминая нам о смысле и значении нашего иноческого призвания:

«Св. Иоанн Лествичник говорит: „Ангелы — свет монахам, монахи — свет миру”. Вспомните, что мы должны быть светом миру, что наше грядущее назначение — быть царями и священниками (Ср.: 1 Пет. 2, 9; Откр. 5, 10). Вспомните, как милостив Господь, призвавший нас в эту святую обитель. Сами посудите, какие дела мы творили, как жили до призвания нашего сюда, в эту святую обитель...»

Батюшка мне говорил, что его прошлое слово, сказанное за обедней, некоторым не понравилось.

Я помню, прочел у епископа Игнатия Брянчанинова слова преп. Исаака Сирина: «Что есть чистота? Чистота — есть сердце, исполненное милости о всяком создании. А что есть милостивое сердце? Это — горение сердца о всякой твари, о человеках, о птицах, о животных, о бесах, — словом, о всяком создании», и далее. Я невольно остановился на слове «о бесах» и спросил об этом Батюшку: как можно чувствовать милость к бесам, когда они ищут нашей погибели, когда говорится в псалмах: совершенною ненавистию возненавидел я... (Пс. 138, 22).

«Заметьте, это не сам епископ Игнатий говорит, — отвечал Батюшка, — а он приводит только слова преп. Исаака Сирского. Это единственный святой, который молился о бесах. Но как молился? Можно молиться, чтобы Господь уменьшил их муки, ослабил по неизреченной Своей милости (Батюшка еще говорил, как можно молиться, но я позабыл). Затем, что можно этому великому святому, того нельзя нам. Все птицы высоко летают, но выше всех — орел. Подобно орлу, и св. Исаак парит между святыми. Нам же молиться за бесов опасно. Знал я одну начальницу общины: она молилась за бесов. Я предостерегал ее, она не послушалась и продолжала. Вскоре бесы стали являться ей и благодарить за молитвы о них. Последствием всего этого было то, что она пала с одной сестрой своей общины однопольным грехом, стала заниматься спиритизмом с этой же сестрой, которая была крещеной еврейкой. Конечно, обе они ушли из общины. Смотрите, как плохо она кончила!..»

9 ноября

Батюшка мне благословил приписаться для призыва в военную службу в Козельске. «Конечно, здесь удобнее», — сказал Батюшка.

У старца Александра Гефсиманского спросили: «Можно ли держать у себя в келлии святую воду, просфору или что-либо подобное?» Он отвечал отрицательно. Прочтя это, я спросил у Батюшки:

— Как относиться к сему, ибо у меня имеются подобные предметы?

— Ничего, Бог благословит. Можно иметь; наши Старцы благословляли. У старца Александра хотя и говорится, что нельзя, но это частное мнение. Может быть, он пролил когда-либо святую воду и во избежание сего на будущее время решил не иметь ничего подобного. А наши Старцы благословляли: ведь это делается с благою целью.

Сейчас я прочел у епископа Игнатия Брянчанинова о кончине мира. Когда я читаю его сочинения, удивляюсь его прямо ангельскому уму, его дивно глубокому разумению Священного Писания. Его сочинения как-то особенно располагают к себе мое сердце, мое разумение, просвещая его истинно Евангельским светом.

«Душа по природе христианка» (слова Тертуллиана), она чувствует истину. Те места Священного Писания, которые мною или вовсе не понимались или понимались превратно, о смысле и отношении которых к жизни я имел весьма туманное представление, становятся для меня очень понятными и ясными. Конечно, не все, ибо некоторые требуют опытного понятия и духовного разума, которого у меня нет. Кроме того, я опять-таки не могу понять смысла какого-либо текста всецело. Преп. Петр Дамаскин говорит, что смысл Священного Писания открывается разным людям в различной степени, притом одному открывается в данном тексте одно, другому — другое, третьему — третье, ибо глубину и смысл Священного Писания знает всецело только един Бог, Который и открывает его Своим избранникам по мере надобности. Этим самым, между прочим, св. Петр и объясняет кажущиеся разногласия в писаниях святых Отцов, ибо они, действительно, только «кажущиеся», так как все святые Отцы стремились к одной цели и достигали ее. Значит, я могу понимать настолько, насколько это мне нужно, но понимаю правильно.

Не читающие духовных книг остаются часто в полном неведении духовных предметов и явлений — и какое горестное это неведение! И это неведение, можно сказать, царствует в миру. Может быть, и есть исключения, но обыкновенно это неведение, как некий страшный яд, разлито повсюду.

Я родился, рос, воспитывался в хорошей благочестивой верующей семье, но не имел ни малейшего понятия о духовной литературе, даже о существовании ее. Когда мы уже собрались ехать в Оптину в первый раз, к нам на квартиру зашел о. Гавриил. В разговоре за чаем он сказал, что первым долгом нам дадут прочесть Авву Дорофея. «Авву Дорофея?» — подумал я, слыша первый раз это название, и мне представилось, что это какая-нибудь такая дрянь, что ее только и можно в печку бросить. И как это ни горестно, но это так! Все мои познания, приобретенные в Скиту, вся формировка в нечто определенное моих убеждений и понятий произошла здесь, в Скиту. Здесь, в Скиту, я приобрел более, чем за всю мою жизнь в миру, более, чем в гимназии и университете. Не ошибусь, пожалуй, если скажу, что там я почти ничего не получил, хотя в миру от рождения прожил 19 лет, а в Скиту не живу еще и года.

Великая, поистине великая милость Божия, что Господь привел меня сюда в Скит. Чем я лучше моих, например, родных? Они живут в миру и едва ли не заблуждаются, а я, недостойный, питаюсь обильно духовною трапезою. Мне много дано, но много и взыщется, поэтому я должен помнить, зачем я здесь живу, я должен помнить, что не я делаю кому-либо одолжение, снисхождение, живя здесь, а мне делает Господь великое снисхождение, что дозволяет находиться в Скиту!

Здесь хорошо. Конечно, люди — везде люди, поэтому и в монастырях, следовательно, и в нашем Скиту, живут не Ангелы, а люди, имеющие каждый свои пороки и греховные наклонности. Но мне до этого дела нет. Прежде говорили: «Внемли себе — и довольно тебе».

Чужие грехи и в миру очень удобно замечать, а вот свои грехи распознать да увидеть — это монашеское дело. А к этому здесь все удобства. И Батюшка говорит, что наш Скит, пожалуй, единственный такой во всей России, и от других приходится слышать это же. И не только духовная жизнь мне нравится, но куда бы ни обратил взор — все словно родное. А что было прежде? Однажды, когда я помогал пономарю в Предтечевом храме, со мною был о. Кукша. Не помню, о чем мы говорили, запомнилась мне только одна фраза: «Как вспомнишь о старом, так даже заплачешь», — сказал о. Кукша.

Это свидетельствует о том, как хорошо было прежде. Но для меня старое — мир, а настоящее — Скит, и я благодарю Бога!

15 ноября

В понедельник 10-го ноября в 8 часов утра Кирюша уехал на военную службу и оставлен в Козельске.

13-го числа Батюшка не пошел ко бдению и меня не пустил, а мы во время бдения читали записки шамординских монахинь об отце Анатолии. Отец Сергий Четвериков работает над составлением жизнеописания о. Анатолия. Материал был собран и послан Батюшкой. Между прочим, о. Сергию Четверикову посланы и тетради рукописные о. Анатолия «Мистическое богословие». Это его беседы с каким-то, кажется, профессором. Отец Сергий обещался окончить все жизнеописание к Пасхе.

«Доживу ли я до Пасхи, не знаю, — сказал мне Батюшка. — Сегодня я первый раз в жизни почувствовал одышку, придя в трапезу». Вообще, в последнее время Батюшка не раз говорил о смерти. Недавно, когда я сидел и писал у Батюшки в келлии, он стал при мне переменять сапоги. Когда Батюшка уже снял сапоги, а других еще не надел, я почему-то оборотился к нему, а Батюшка, показывая мне на свою голую ногу, сказал:

— Замечаете?

— Да, Батюшка, вижу опухоль.

— Это у меня начинают отекать ноги, а это — вестник более или менее приблизившейся смерти... — Говоря это, Батюшка казался совершенно спокойным, а я невольно задумался.

Еще как-то Батюшка говорил, что он начал очень слабеть под вечер. «Иногда едва сижу», — говорил он. Не раз также Батюшка говорил: «А туда с чем идти?»

Все это заставляет меня думать о смерти Батюшки. Тяжело согласиться, примириться с этой мыслью. Это будет для меня тяжелая утрата, — конечно, если Богу угодно будет, чтобы я пережил Батюшку. Желал бы я только одного: чтобы Батюшка скончался при мне, то есть или до моей военной службы, или когда я уже возвращусь со службы. Но последнее едва ли возможно, по Батюшкиным словам. Еще прошлой зимой он говорил об одном: «Молю Бога, чтобы мне протянуть еще годик или полтора, чтобы Вы окрепли, стали на ноги». С того времени прошло уже более полугода.

Обо всем этом я не раз хотел поговорить с Батюшкой и разрешить связанные со смертью Батюшки вопросы, чтобы меня не раздавила эта скорбь, не привела в отчаяние, чтобы немного приготовиться к ней, чтобы знать, где и как поступить.

16 ноября

«Замечайте события Вашей жизни, — говорил мне Батюшка, — во всем есть глубокий смысл. Сейчас Вам непонятны они, а впоследствии многое откроется. Вот почему, например, я Вас сейчас не пустил ко бдению, а стали мы читать про батюшку о. Анатолия? Почему именно в этот день, а не в какой другой? Значит, так нужно было, а почему — мы сейчас этого не знаем...»

Когда о. Анатолий еще не имел священного сана, к нему кто-то подошел под благословение (я уже теперь не помню хорошо, но только было что-то вроде этого). Когда мы прочли об этом в записках, Батюшка рассказал про себя, что и к нему подходили под благословение, когда он не имел еще священства.

А мне вспомнилось, как брат Кирилл мне рассказывал про одну бабу, которая стала ему каяться в своих грехах, когда он шел по дорожке от Скита к монастырю. Он говорит: «Я простой послушник», — а она все продолжает; он прибавил шагу, баба пошла скорее. Он почти побежал, и она за ним. Я сказал это Батюшке.

— Брат Кирилл, говорите Вы? — спросил Батюшка.

―Да.

— Это знаменательно.

Вчера, когда я писал у Батюшки, он, читая письмо какой-то девушки, бывшей у него, рассказал мне про нее следующее.

«Эта девица прекрасно играет, она любит классическую музыку.

— Кого Вы больше всего любите играть?

— Бетховена, Гайдна, — отвечала она.

— А есть музыка еще лучше.

— Какая же? Моцарта? — спросила она.

— Нет, еще лучше.

— Может быть, Баха?

— Нет, нет.

— Какая же? Не знаю, — сказала она.

— Музыка души.

— Музыка души? Да разве есть такая?

— А как же, есть!

— В первый раз слышу. Какая же это музыка?

— Это — покой души. Тот самый покой, про который говорится в Евангелии: Возьмите иго Мое на себе и научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим, иго бо Мое благо и бремя Мое легко есть (Мф. 11, 29-30). Вот этот самый покой. Изучали математику? Знаете, что такое знак равенства? Ну вот: покой души = блаженство = музыка, гармония всех душевных сил.

— Так вот это какая музыка!

Так она мне понравилась, такая милая девушка. Вот придет одна такая, и все позабудешь, — и тяжести, и скорби. С другими приходится все говорить „сказку про белого бычка“. Вы знаете эту сказку? (Я отвечал утвердительно.) Ну вот, а такая душа сразу все снимет... Вы понимаете меня?»

— Да, Батюшка.

— А!.. Я Вас за то и люблю, что Вы меня понимаете. Есть и еще, которые меня понимают.

Потом как-то Батюшка говорил мне: «Все в Евангелии, кроме первого, более ясного смысла данного текста, имеет еще и другой, более скрытый, таинственный смысл... Вот, например, евангельское повествование об изгнании из храма продающих и покупающих имеет прежде всего, конечно, тот смысл, что Христос, видя бесчинство в храме, возмутился и, взяв бич, прогнал из него продающих и рассыпал деньги меновщиков. Но это прознаменовало, было образом изгнания иудеев из ветхозаветной церкви (кажется, Батюшка, сказал „ветхозаветной“). Так что они, будучи изгнаны из Церкви, остаются вне ее и погибают, несмотря на то, что были избранный Божий народ, но ныне — отверженный и проклятый. Только остаток, сказано, спасется (Рим. 9, 27; Ис. 10, 22-23). Их проклятие и отвержение ясно доказываются тем, что, где они ни появляются, везде чувствуется разложение нравственное, государственная измена и все, что хотите...»

17 ноября

Сейчас говорил с Иванушкой, и этот разговор заставил меня вспомнить многое позабытое, на что в свое время не было обращено ни малейшего внимания, но что достойно внимания.

Первым моим духовником был протоиерей о. Сергий Ляпидевский, уже скончавшийся, вторым — его сын о. Симеон Сергеевич. Несмотря на религиозность мамы, бабушки, дедушки, папы, — они нас редко посылали в церковь, особенно зимой, боясь простуды. А ребенок сам пойти не может. Нас и баловали, и ласкали, но вольничать не позволяли, уйти без спросу мы не смели.

Однажды на исповеди, кажется, о. Симеон Сергеевич сказал мне, что необходимо ходить в церковь по праздникам: «Это — долг перед Богом». Я поразмыслил об этом и согласился. С тех пор я стал часто ходить в церковь, даже в будни, когда был свободен. И это обратилось в привычку. Ходил я также и к вечерним собеседованиям по воскресеньям. Правда, ходил больше из-за «интереса», но все же иногда бывало что-то вроде умиления. Помню, однажды за собеседованием я, стоя на клиросе, слушал проповедь и заключил в конце концов так: «Как бы провел я время дома, не знаю, а здесь все-таки душеполезное услышал». Услышав однажды о грехе суеверия, я приложил слышанное к жизни и отверг все суеверное — например, приметы. Услышав однажды о грехе воззрения на девушек и жен с похотением (См.: Мф. 5, 28), я даже, так сказать, опечалился: это доставляло мне удовольствие. Как быть? Смотреть грешно, а не смотреть — лишить себя удовольствия. И решил я, что смотреть можно, только без похотения. Такой сделкой со своей совестью я как бы успокоился: взяла верх плотская сторона.

Представилось новое искушение: предложили мне учиться танцевать, но танцы назначались как раз во время вечерни. Куда склониться? Помню, был 6-й глас на «Господи, воззвах», мой в то время самый любимый догматик: «Кто Тебе не ублажит...» И туда, и туда хочется. Долго я боролся, долго был в нерешительности, и... о позор, позор! попрал я совесть и пошел танцевать. Совестно вспомнить! Как враг старается удалить от церкви, если ходишь даже и с равнодушием!

Этого священника Симеона Сергеевича во время моего напускного озлобления на всех и вся я почти ненавидел, а он первый побудил меня к хождению в церковь.

Что я поступаю в монастырь, никто не верил, да я и сам это считаю чудом и милостью Божией. Один мой бывший друг, человек неверующий, с «красными» убеждениями, озлобленный на родителей, сказал мне однажды: «Где я покончу, трудно предположить, — на виселице ли, под поездом ли, или еще где, не знаю. А ты, вероятно, женишься, обзаведешься детьми...» Я тогда согласился с ним. Но, слава Богу, избавил меня Господь от сего.

«Хорошо Вы сделали, что не женились, ушли от мира, — не раз говорил Батюшка, а однажды прибавил: — Вы не знаете, какая сложная жизнь женской души».

Я все больше и больше начинаю понимать, какое счастье, что я в Скиту.

Батюшка как-то говорил, что одному святому было видение, как вкушает братия пищу: кто ест и ропщет, тот вкушает пищу как навоз; кто не ропщет, но и не благодарит, для того пища — ни то ни се; а кто ест и благодарит, тот вкушает пищу как мед. «То же самое относится и к монашеской жизни. Только тому хорошо жить в монастыре, кто благодарит Бога за Его милосердие, за то, что Он вселил его в монастырь, что оторвал от мира. А кто ропщет на свою жизнь, тому в монастыре очень тяжело жить...».

Батюшка благословил все время читать Жития святых; когда прочту все 12 книг, тогда начинать опять все сначала. Благословил читать Лествицу, затем преп. Феодора Студита, Варсануфия и Иоанна преподобных. Сейчас Батюшка ушел в монастырь на проповедь.

18 ноября

Вчера я уже у Батюшки не занимался. Пришел, напился чаю и ушел к себе в келлию и начал просматривать материалы для составления описания Скита. Сейчас это дело для меня совершенно новое и потому трудное, но я приступил к нему за послушание, вследствие чего надеюсь и исполнить, аще Богу угодно будет. То же самое и Батюшка мне вчера вечером сказал. «Но Господь может Вас умудрить», — прибавил он.

Кроме того, Батюшка говорил о новом поколении: «В нем замечается отсутствие памяти, неспособность к математике и вообще ко всем наукам. Профессора и учителя постоянно на это жалуются. И объясняется это ничем иным, как ранним сожительством. Страшно подумать: почти в 10 лет начинают жить; часто встречается сифилис. Разлагается, тлеет, вымирает новейшее поколение. Хотят без Бога жить. Ну что же? Плоды такой жизни очевидны!»

Когда в Оптиной была мама, она спросила Батюшку: пробудем ли мы, то есть я и Иванушка, в монастыре все время. Мама беспокоилась, думая, что монастырская жизнь будет нам не под силу, что она может нам скоро наскучить. На это Батюшка маме ответил: «Пробудут, если Бога не забудут». Мне об этом рассказал сам Батюшка.

19 ноября

Может быть, я где-нибудь уже и записал то, что хочу сейчас записать, ибо это — дело великой важности.

— Батюшка, я часто осуждаю всех, кто делает даже и хорошее. Часто хороший поступок я перетолковываю в плохую сторону.

— Бойтесь подозрительности. Диавол, возобладав человеком, доверяющим своим предположениям и подозрениям, может показывать ему, чего на самом деле и не было. Помните, у Аввы Дорофея есть рассказ?

— Помню.

— А когда Вам диавол указывает на чужие недостатки и немощи и побуждает Вас к осуждению, Вы говорите себе: «Я хуже всех, я достоин вечных мук. Господи, помилуй мя!» И если даже будете говорить это без чувства, то все-таки нужно так говорить.

21 ноября

В монастыре главный престольный праздник. Ходил ко бдению и к Литургии. Не люблю я ходить в монастырь. Не нравится мне как-то самая служба, нотное пение, не нравится трапеза. Скит — словно моя родная сторона, ибо я в Скиту родился в новую жизнь, если можно так сказать. А к монастырю сердце не лежит. Придешь в монастырь, да и думаешь, как бы опять в Скит попасть поскорей.

Сейчас пришел из монастыря с трапезы. Встретил о. Павла Левашова. Он, кажется, второй раз в Оптиной. Один раз он был при мне и даже служил у нас в Скиту обедню. Ему очень у нас понравилось. Я просил его святых молитв за себя и Иванушку, он обещался и просил наших молитв. Я его все это время поминал, а сегодня и он меня очень утешил, сказав, что и он за всякой службой поминает нас. Спаси его, Господи.

Пришел Кирюша. Говорил, что для тела еды очень много, а «душа гладом гибнет». Помози ему, Господи. Может быть, и мне предстоит такая же участь. Но во всем воля Божия.

22 ноября

Сейчас мне вспомнилось, что, когда я с Иванушкой уезжал отсюда в Москву на Светлой неделе в 1907 году, то есть когда мы первый раз приехали в Оптину и, прогостив весь Великий пост, уезжали обратно домой, с нами произошли некоторые обстоятельства, как бы препятствующие нашему отъезду. Именно, мы должны были в Козельске прожить около суток за неимением свободных мест в вагонах. Наконец, добрались до Москвы, взяли извозчика. Торговаться не стали, сели и поехали. Всю дорогу от вокзала до дому ехали хорошо, только около самого дома в переулке, когда оставалось пути на одну или две минуты ходьбы, лошадь остановилась, и, несмотря на все хлестания и понукания, не хотела идти; и, вероятно, пришлось бы слезть и пройти пешком, если бы не нашелся добрый человек, проходивший мимо, который, взяв лошадь под узду, побежал и добежал так до самых ворот, где лошадь уже сама подбежала к крыльцу. А когда мы ехали из дома в Оптину, нашу лошадь трудно было остановить, когда это требовалось обстоятельствами. Это было, кажется, когда мы ехали уже не в первый раз, но все-таки, когда ехали из дома.

Это мне сейчас вспомнилось, и я решил записать.

24 ноября

Ездил в Козельск. Дело все управил. Остается только послать заказное письмо в Московскую Думу и ожидать извещения. Целых два часа ходил взад и вперед по городу. Не скажу, чтобы было приятно это хождение, но не могу также сказать, чтобы было тяжело, иногда даже хождение в монастырь бывает неприятнее. Слава Богу, что все в общем хорошо устроились. Заодно хотел я купить кое-что, но решил лучше не покупать, а скорее добраться до Скита, покупки сделать через закупщика.

Сегодня бдение по случаю памяти о. Даниила, год со дня его кончины.

Сегодня память св. великомученика Меркурия. В его житии повествуется, что, когда перед его иконой кто-то молился, вдруг заметил во время молитвы, что изображение святого исчезло с иконы и через некоторое время снова появилось. И молящийся заметил, что с копия святого капает кровь (ибо вмч. Меркурий изображается с копием). Вскоре пришло известие, что нечестивый царь Юлиан Отступник убит на войне стрелой или копьем. Молившийся из рассказа понял, что Юлиан убит как раз в то время, когда изображение св. Меркурия исчезало с иконы.

Это мне Батюшка рассказал утром, и в связи с этим сказал следующее:

«Замечательно то, что, когда человек теряет благочестие и веру христианскую, он сходится с евреями. Ясным примером этого могут служить все наши либералы: все стоят за евреев. Дружба с евреями произошла и у Юлиана-отступника, когда он отвергся Христа. Оно и естественно — переходить на сторону врагов Христа тем, кто Его отвергается. Замечательно то, что история сего нечестивца заклеймила прозвищем „Отступник“. Да, таковым он считается и в мире духов. Как они его там называют, это нам неизвестно, ибо неизвестно нам, как там сообщаются между собою духи. Так вот, когда Юлиан отступил от Христа, он приказал христианские храмы жечь, и вообще начал сильные гонения на христиан, а к евреям приблизился, разрешил им строить в Иерусалиме храм. Но Господь не допустил сего: сколько они храм ни строили, он все рушился каждый год. Затем Юлиан дозволил евреям позорить христиан, и пришлось христианам много потерпеть от этого. Такое вот сближение с евреями замечается и поныне у нечестивых людей, отвергшихся Христа».

26 ноября

Вчера я окончил чтение всего Апостола на келейном правиле и начал читать второй раз; прочел первую главу Деяний святых Апостолов. А Евангелие еще не кончил, читаю от Иоанна св. Евангелие.

Как-то я с Батюшкой стал говорить о нотном пении в церквах. Я лично его не любил и не люблю, как развлекающее мысли и внимание молящегося, вследствие чего не могущее способствовать молитве. По крайней мере, это я должен сказать относительно себя. Кроме того, если придется удачно пропеть, то этим самым дается повод к тщеславию; если же неудачно, то досада и раздражение.

Такого же мнения и Батюшка: «Нотами поющий связывается по рукам и ногам. Нет свободного творчества, чувства. Как только появляются на сцене „картесы-распартесы“ — все пропало». Таким словом Батюшка назвал, по-видимому, всю совокупность нотных названий, терминов, если так можно сказать; все названия слились в такое созвучие.

Мне говорил преосвященный Никон (бывший у нас), что он не любит нотного пения и не позволяет петь по нотам у себя, разве только сочинения Львова и Турчанинова. Я уже забыл подробности, только помню то, что Батюшка не одобрял нотного пения.

27 ноября

Сейчас я в ожидании благословения сидел вместе с келейниками и говорил об откровении помыслов, о старчестве, и вообще о монашестве и аскетической литературе. Они, очень возможно, испытывали меня, — говорили как бы против.

Прихожу к Батюшке, сказал, что было нужно, и сам Батюшка начал говорить следующее:

«Весь мир находится как бы под влиянием какой-то силы, которая овладевает умом, волей, всеми душевными силами человека. Одна барыня рассказывала, что был у нее сын. Был он религиозен, целомудрен, вообще был хороший мальчик. Сошелся с дурными товарищами и стал неверующим, развратным, словно кто-то овладел им и заставляет его все это делать; очевидно, что это — посторонняя сила, сила злая. Источник ее — диавол, а люди являются только орудием, средством. Это антихрист идет в мир, это — его предтечи. Про это Апостол говорит: Послет им духа заблуждения, духа лестча... зане любве истины не прияша... (Ср.: 2 Сол. 2, 10-11) Что-то мрачное, ужасное грядет в мир. Человек остается даже как бы беззащитным: настолько им овладевает эта злая сила, что он не сознает, что делает. Все эти забастовщики... Даже внушается самоубийство — и совершается. А почему это происходит? Потому, что не берут оружия в руки: не имеют при себе имени Иисусова и крестного знамения. Никто не согласится сотворить молитву Иисусову да крестное знамение: это, дескать, такие археологические древности, совершенно отжившие свой век. Постоянно имейте при себе Иисусову молитву: „Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго“, — и открывайте помыслы. Все святые Отцы говорят, что проходить Иисусову молитву без проверки [себя] никак нельзя. Имя Иисусово разрушает все диавольские приражения, они не могут противиться силе Христовой. Все козни диавольские разлетаются в прах. Почему так, и как это происходит, мы не знаем. Знаем только, что это действительно так. Если положишь в комнату динамит и он взорвется, то взорвется и вся комната. Это мы знаем; знаем, что это так произойдет. А вот почему так — не знаем. То же можно сказать и о имени Иисусовом: мы ясно видим, что сила имени Иисусова существует и действует, а как, — этого мы не знаем...

Одному пастору хотели внушить, чтобы он сделал что-то неподобающее ему, сплясал, что ли, или еще что-то, и говорят ему: „Мы Вас заставим это сделать“. Он ответил: „Нет!“ И как те ни старались, как ни хотели, ничего не могли сделать. „Ваш организм не поддается“, — говорили они. „Что пустое говорите, я творил Иисусову молитву, вы и не могли мне ничего сделать!“ Да, а не православный даже!

Был у нас в Скиту один блаженный иеромонах. Выйдет он вечером и начнет ходить по Скиту. Конечно, творил Иисусову молитву. Ходит, ходит и слышит — в монастыре заблаговестили к утрени, и он пойдет на правило... Все святые Отцы говорят, что ночь способствует молитве. Силы души как-то не развлекаются. Этот иеромонах говорил, что услышишь, как 12 часов пробьет... Вообще, ночью хорошо молиться.

Проверка при Иисусовой молитве должна, главным образом, состоять в откровении помыслов (я так понял). Например, помысл говорит: что ты так молишься, — надень вериги, только чтобы никто не знал. Наденет, и сразу самомнение: несмь, якоже прочии человецы... (Лк. 18, 11) Я!.. И пойдет это „я“ повсюду и все погубит. Открыть этот помысл следовало. „Нет, — скажут, — лучше быть посмиреннее, да укорять себя; не надо лучше никаких вериг“, — и спасен от самолюбия и возношения».

Батюшка встал, обнял руками мою голову и сказал: «Главнее всего и прежде всего — смиряйтесь и смиряйтесь!» Благословил меня и отпустил. Батюшка сегодня устал.

Он обещал дать мне прочесть те помыслы, которые он исповедовал о. Анатолию, а мне записывать так в книгу свои помыслы не приказал, сказав, кажется, что мне рано.

28 ноября

Сейчас на благословении я сказал про тщеславные помыслы, беспокоящие меня особенно во время келейного моего правила. Я стараюсь читать по возможности не спеша и вникая в смысл читаемого. Часто вот и приходит такая мысль, что будто я читаю, а кто-либо из родных или знакомых слушает меня и даже видит, хотя я их и не вижу. При этой мысли я начинаю более вникать в смысл читаемого, иногда даже прибавляется чувство, вообще я начинаю читать лучше. И мне представляется, что слушающие остаются довольны моим чтением. Вот это я и сказал Батюшке.

— Да, это тщеславие, с которым надо бороться. Не принимайте этой мысли.

— Как же это не принимать?

— Не принимать — значит не обращать внимания. Этот бес не сразу отстанет, все равно, как собака: ее хлещешь, гонишь от себя, а она все идет да лает; так и бес тщеславия. Не обращайте внимания. А если Вы видите, что начинаете читать лучше и с большим чувством, то обращайтесь к Богу с благодарением и с самоукорением. Тогда этому бесу нечем будет попользоваться от Вас, и он уйдет. Но не совсем. Он Вас не оставит, и на следующий день опять пожалует. Да, у монаха все время идет брань в помыслах.

Преп. Иоанн Лествичник считает тщеславие не отдельной страстью, а присоединяет его к гордости. Тщеславие, усилившись, обращается в гордыню. Тщеславие делает то, что безголосый начинает петь, ленивый становится ретивым, сонливый становится бодрым, и тому подобное.

Преп. Иоанн Кассиан Римлянин, замечая это, удивляется лукавству, хитрости и злобе этого беса. И как все святые избегали тщеславия, как осторожно они к нему относились! Например, батюшка о. Амвросий около себя имел всегда палочку, и когда кто-либо начинал говорить могущее возбудить тщеславие, то он брал палочку и начинал ею помахивать. Его спрашивали:

— Зачем Вы, батюшка, палочкой-то махаете?

— Да вот, думаю, что скоро она по твоей спине прогуляется...

— Да, да... Оставим лучше, батюшка, этот разговор.

— Ну вот, так-то лучше.

Батюшка о. Амвросий часто являлся в чувственном виде и наяву, давал советы, избавлял от опасностей. И это бывало при его жизни. Как-то его спросили об этом: как он, не выходя из келлии, является многим наяву, а не во сне. Во сне — это понятнее, а вот как же наяву? «Это не я, это мой Ангел», — отвечал на такие вопросы батюшка о. Амвросий.

29 ноября

Сейчас за обедней мне назначили читать Апостол в первый раз, и я читал. Пришлось читать из послания к Галатам 3-ю главу, зачало 205 (ст. 8—12), о том, что праведный от веры жив будет, а от дел закона не может оправдаться пред Богом (См.: Гал. 3, 11) и заупокойный субботний Апостол.

1 декабря

Сегодня день памяти св. Филарета Милостивого, праведного. По случаю дня Ангела митрополита Киевского и митрополита Московского была полная полиелейная служба и панихида. Я читал сутки. Митрополит Филарет Киевский положил основание нашему Скиту, и поэтому скитяне обязаны молиться за него. Батюшка говорил Иванушке, что упадок и запустение обителей начинается с забвения своих основателей и подвижников.

Сегодня Батюшка отправляет Иванушку в больницу. Он чувствовал какую-то слабость. Мне ничего не говорил. Да вообще мы редко говорим друг с другом и как бы не в особенно близких отношениях; я сам это чувствовал иногда. Но я, по милости Божией, все благодушествую, никаких скорбей у меня нет, много послушаний, время идет незаметно. Так что я не был в тяжелых обстоятельствах и поэтому не понимаю скорбящих. Конечно, я старше Иванушки, должен о нем заботиться, поэтому на мне вина и лежит. Отселе положу более смиряться перед ним и заботиться о нем. Брат Никита мне сейчас сказал, что Иванушка страдает от уныния, а мне об этом он ничего не говорил. Может быть, я и утешил бы его чем-либо, хотя и не понял бы его.

А Батюшка тоже мне сказал сейчас, что, словно чума, как некая душевная болезнь, нападает на всех уныние, тоска; жизнь становится не мила, решаются на самоубийство, не хочется ничего делать. Батюшка привел в пример какую-то барышню, бывшую у него: «Сидит целый день в углу без дела. „Что же Вы чувствуете?“ — „Тоску“. А красавица, богата, недавно окончила гимназию с золотой медалью. Может быть, была влюблена, ибо после этого бывает вроде сумасшествия? Нет, и истинная девственница... Спаси ее, Господи, и помилуй!» Батюшка перекрестился.

Это, должно быть, действительно очень тяжелое состояние, но я его, по милости Божией, не испытал. А Иванушка еще в миру по временам страдал унынием. Даже одно время хотел, кажется, повеситься, но не знаю, насколько эти мысли были сильны. Боже упаси! Страшно подумать! Как мне надо благодарить Господа за Его великие милости к моему окаянству!

2 декабря

Иванушка, оказывается, покушал чего не следует, но, слава Богу, все обошлось благополучно, хотя желудок еще не совсем нормален. «Это его Филарет Милостивый спас», — сказал Батюшка.

Батюшка мне благословил читать «Лествицу». Действительно, это дивная, глубокая книга: чудное доказательство плодотворности послушания, ибо она написана за послушание. Так вот, я недавно прочел в ней такие слова: «Не избегай рук того, кто привел тебя к Господу, ибо во всю жизнь твою ни перед кем не должен ты иметь такого почтительного благоговения». И подумал: кто же меня привел к Господу? Кто меня вскормил духовно (если так можно сказать), кто мне открыл глаза на жизнь, кто мне показал иночество — конечно, настолько, насколько это все может понять моя спящая, если не мертвая, душа, за кого я держусь? Это — Батюшка, я к Батюшке и чувствую любовь, если только я могу любить, и расположение, более, чем к кому другому. Я ему обязан тем, что я не в миру, я ему обязан более, чем кому-либо (плотских родителей я оставляю в стороне).

Но, кроме Батюшки, я многим обязан, и их-то я перечту. Прежде всего, мы о своем намерении поступить в монастырь сказали о. Петру Сахарову, нашему законоучителю по гимназии. Он не решился сказать что-либо определенное и привел нас к епископу Трифону, своему товарищу по академии (кажется, так). Епископ Трифон нас и направил к Батюшке в Скит. Это было перед Великим постом в Неделю о блудном сыне. Все мы только пришли от вечерни, после которой Владыка говорил слово на тему о блудном сыне и читал акафист св. мученику Трифону. Когда я, Иванушка, мама, о. Петр Сахаров и неожиданно приехавший о. Гавриил (ныне эконом у Калужского Преосвященного) сидели у Владыки в кабинете, Владыка на мамины беспокойства о нас ответил ей: «Не беспокойтесь, они увидят там только хорошее, и это останется у них на всю жизнь. Пусть поедут...» В точности я не помню, может быть, и так: «Не беспокойтесь, они из Оптиной вынесут только хорошие впечатления, которые их будут поддерживать всю жизнь...» Что-то вроде этого.

Я забыл упомянуть о том, что о. Петр сводил нас к Владыке, который между прочим сказал: «Я вас направлю в Оптину, да может быть, сделаю семейный раздор?» Мы отвечали, что имеем благословение от матери, но о. Петр, вероятно, убоялся того, о чем спрашивал Владыка, и сообщил об этом о. Симеону Ляпидевскому, и оба они пришли к маме в тот же день, кажется, в гости и, конечно, были успокоены.

Затем еще о. Серафим из Чудова монастыря является также как бы приведшим нас ко Господу, ибо у него мы исповедовались первый раз, не совершая простой формальности, но желая исповеди сознательной. Это была первая искренняя исповедь, на которой было сказано все, за всю жизнь, разве только кое-что было забыто ненамеренно. Подобная ей была также первая исповедь у Батюшки, когда я был еще мирским, она была не менее искренна. Так что о. Серафим как бы первый раз примирил нас с Богом, положил начало.

Затем еще о. игумен Иона (Богоявленского монастыря в Москве) был указан нам Владыкой как могущий заменить нам Батюшку, когда мы жили после Оптиной в миру восемь месяцев. Он очень настаивал на том, чтобы мы скорее бросали мир. Последствием его убеждений и советов было то, что Иванушка пришел в очень тяжелое состояние духа, и по благословению Владыки мы поехали в Оптину. Иванушка ехал с надеждой, что нас примут, иначе говоря, решился усиленно проситься в Скит. И мы были приняты. О том, как мы были приняты, я, Бог даст, напишу потом.

Итак, вот те лица, которые так или иначе, более или менее способствовали нашему водворению в Скит: 1) о. Серафим; 2) о. Петр Сахаров; 3) о. Симеон Ляпидевский; 4) преосвященный Трифон; 5) о. Гавриил; 6) о. Иоанн Васильевич от «Нечаянной Радости»; 7) игумен о. Иона и 8) Батюшка, который принял нас в свои любвеобильные объятия.

Епископ Трифон, указывая на Батюшку, сказал: «Пусть вашим постоянным руководителем будет о. Варсонофий».

Все упомянутые отцы и Владыка как бы привели нас к Батюшке и вручили ему, доставляя нам этим тихое пристанище.

4 декабря

Сегодня память св. великомученицы Варвары. Не знаю почему, но я как-то особенно чту память этой святой. И это особенное уважение к великомученице Варваре я стал питать недавно, а именно после того, как побывал в Оптиной первый раз и возвратился в Москву. Я стал довольно часто ходить на улицу Варварку в храм св. великомученицы прикладываться к ее мощам. Припоминается, что дедушка ее очень почитал. Не знаю, может быть, подражая ему, я стал ходить в храм св. великомученицы.

Сегодня Господь сподобил меня, недостойного, исповедаться. Слава Богу!

6 декабря

Сегодня день моего Ангела, и Господь сподобил меня Своей великой милости — принятия Св. Христовых Таин вместе со всею братией.

Служил и Батюшка, и перед благодарственными молитвами после обедни сказал коротенькое слово. Вот оно вкратце:

«Мы сподобились великой милости Божией. Вы слышали, как сейчас диакон говорил: „Прости, приимше Божественных, Святых, Пречистых, Безсмертных, Небесных и Животворящих страшных Христовых Таин достойно благодарим Господа...“ Но как мы можем достойно благодарить Господа? Поистине страшное и неизреченное совершилось сейчас Таинство. Господь возлюбил нас, окажем и мы Ему любовь. А кто любит Господа, указал нам сам Господь Иисус Христос, сказав: Аще любите Мя, заповеди Моя соблюдите... (Ин. 14, 15) Значит, любить Господа и исполнять заповеди Господни — одно. Весь закон, все подвиги, все-все сводится к одному: возлюби. Отцы и братия, старайтесь иметь любовь и святыню между собою... Сей день, егоже сотвори Господь, возрадуемся и возвеселимся в он...» (Пс. 117, 24)

Более что-то не вспоминается.

Приближаются дни, в которые воистину возвеселитися и возрадоватися подобает. Именно: 7, 8 и 9 декабря — в эти дни мы были приняты в Скит. В первой книжке на 7-й странице я записал об этом очень кратко и даже несколько неправильно. Прошлый год мы здесь были от 5 до 9 числа. На днях я с Иванушкой говорил, и оба мы наконец вспомнили, как все было по порядку.

7-го числа Батюшка действительно решил принять нас, но так как о. Архимандрит прежде не соглашался на это, то Батюшка не мог сказать вполне утвердительно, сказав, однако, что пойдет к о. Архимандриту переговорить 8-го числа. И, вероятно, был у о. Архимандрита; был у него также и Иванушка, прося о принятии. На его просьбу о. Архимандрит сказал: «Бог благословит, и я благословляю».

Замечу, что в то время, как Иванушка, можно сказать, страдал в миру и тяготился своим положением, я был спокоен. Я не откидывал мысли о монастыре, читал только духовные книги, но не тяготился особенно миром и не рвался так из семьи, как это было за полгода до того времени. Я стоял, как я теперь понимаю, на точке безразличия, на которую благодать поставляет всякого человека после того, как показала ему сладость иной жизни, духовной, — так учил епископ Феофан. Но тогда я этого не понимал. Поэтому я ехал в Оптину без всякого твердого и определенного решения и желания, в противоположность Иванушке.

Помню, я и Иванушка были вместе у Батюшки. Иванушка высказывал твердое свое желание, а я, кажется, сказал Батюшке такие слова: «Батюшка, я вижу, что не имею никаких добродетелей, никакого твердого решения, не знаю, что делать. Поэтому я думаю делать все за послушание. Что Вы благословите? Против Вашей воли и благословения не пойду». Батюшка ответил, что мое это суждение правильно. Однако возвращусь несколько назад.

Итак, о. Архимандрит дал свое согласие. 9-го числа было воскресенье, мы были у обедни в Скиту. Нас после обедни позвал к себе о. Иоиль, я согласился. Но вдруг подходит брат Никита и говорит, что Батюшка просит нас к себе на чай. Я извинился перед о. Иоилем и вместе с Иванушкой пошел к Батюшке. Были служащие, но они скоро ушли.

По их уходе Батюшка спросил:

— Понравилось вам сегодняшнее Евангелие и Апостол? — Мы ответили:

―Да.

Евангелие было от Луки о богаче, у которого угобзися нива, и мысляше в себе: что сотворю?.. (Лк. 12, 16-21) Апостол был к Ефесянам: Востани, спяй, и воскресни от мертвых, и осветит тя Христос (Еф. 5, 9-19 (неделя 26-я)). Запричастный стих пели избранный псалом преподобным.

— Это говорится прямо о вас, подумал я за обедней, — сказал Батюшка. — Вот надо же было произойти такому совпадению.

И Батюшка начал говорить о принятии нас. Иванушка только этого и ждал. А что же мне?

— Как Вы, Николай Митрофанович?

— Я не знаю, Батюшка, как Вы скажете: есть ли смысл поступать мне в Скит или подождать до времени, ибо Вы прежде говорили, что придет время...

— Конечно, есть! Поступайте.

— Хорошо.

Здесь был решен вопрос о поступлении моем в Скит. После этого начался разговор более практический, ибо, пока мы живы, окаянная плоть все время при нас. Как-то Батюшка сказал: «Мы и рады бы оставить свои желудки за оградой, да не можем».

Итак, все было окончательно решено. Для Иванушки это было благим исполнением его желаний и надежд, а для меня это было почти неожиданно. Сам удивляюсь, как я мог так легко и спокойно на столь великое дело решиться.

Только на днях, когда происходил у меня с Иванушкой разговор, я заглянул в календарь и увидел, что 9-го декабря празднуется икона Божией Матери «Нечаянная Радость». Увидев, я подумал: да, тогда воистину была для меня нечаянная радость, хотя я это тогда почти или даже вовсе не сознавал. Я это сказал Иванушке, он подтвердил мои слова.

Принимая все это в соображение, я начинаю как бы сознавать, что только исключительно милость Божия и могла оторвать меня от мира. Об этом мне и Батюшка не раз говорил. А когда мама была здесь у Батюшки, он ее спросил: «Не было ли у вас в семействе кого-либо благочестивого, или были, может быть, какие-либо добрые дела?» Мама отвечала, что дедушка был очень благочестив. «Ну вот, значит, он за них там и хлопочет», — сказал Батюшка, как мне передавала мама обо всем их разговоре. И я при разговоре с Иванушкой увидел, что это весьма возможно, ибо есть какая-то связь.

Скажу несколько слов о дедушке. Я его плохо помню, мне было лет 13, когда он скончался мирной христианской кончиной. Часов в 12 дня приобщился Св. Христовых Таин, а к вечеру отошел от мира сего. Была у нас в тот день какая-то икона — помню, что при ней приехал иеромонах. Видя положение дедушки, он посоветовал его приобщить, что и было исполнено. Когда вечером на другой день приехал доктор, он с удивлением сказал: «Так скоро! Ожидать его кончины было нельзя, я полагал, что еще около месяца...»

Дедушка в детстве был очень беден, служил в лавке мальчиком на побегушках; под конец жизни у него было три богатых железных лавки.

Дедушка всегда любил посещать церковь Божию, пел иногда на клиросе. Есть в Москве, хотя и не особенно богатая, но благоустроенная церковка в честь святых равноапостольных Константина царя и матери его Елены и иконы Божией Матери «Нечаянная Радость». Она находится под горою в Кремле. Во время нашествия Наполеона эта церковь была разрушена. Не знаю, обращал ли на нее кто-либо внимание до дедушки, строили ли ее или нет, только дедушка полюбил ее, поновил, сделал ее такою, какая она есть сейчас, и пробыл в ней старостой 33 года, до самой смерти. В этой-то церкви икона «Нечаянной Радости» считается чудотворной. Настоятель этой церкви, когда мы уезжали сюда, благословил нас маленькими иконочками «Нечаянной Радости». Вот в этом-то я и вижу некую связь со словами Батюшки, что дедушка о нас «хлопочет», ибо мы приняты в день празднования иконы Божией Матери «Нечаянной Радости», и я — именно нечаянно.

А что тот день был для меня днем радости, это я начинаю сознавать только теперь, ибо только теперь начинают открываться мои внутренние очи и видеть все в ином свете, ибо только теперь начинают твердо и определенно слагаться мои убеждения и взгляды на жизнь; ибо здесь я получил новое, определенное миросозерцание. Правда, оно еще не совсем нарисовалось в моем уме и внутреннем сознании: контур весь обведен яркой чертой, хотя картина еще не окончена и не раскрашена. Я сознаю, что здесь получил, и дорожу этим, а иногда даже боюсь, как бы не потерять приобретения, ибо я не надеюсь на себя, а всякий человек удобопреклонен ко злу. Только теперь я начинаю видеть, как меня хранит благодать, как она хранила меня до сих пор. Прежде я этого совсем не замечал.

Епископ Феофан, да и другие святые Отцы, учат, что, когда благодать коснется человека, в нем появляется ревность к богоугождению. Если он не подавит ее, то появятся дела. И эти дела он будет совершать легко, ибо собственно не он, а благодать за него будет совершать их. Эту легкость телесных деланий испытал на себе и я, но ничего не понимал: ни сущности этих деланий, ни цели, ни причины. Не заметить изменений было невозможно, но я или приписывал это себе, или не обращал на это внимания.

Теперь вижу, что я был под особым действием благодати в миру до приезда в Оптину в первый раз и во время всего нашего первого пребывания в Оптиной; затем, во время нашего пребывания в миру после Оптиной, не знаю, как хранила меня благодать, только бывали заметные расслабления. Наконец, при поступлении в Скит, Божия благодать опять заметно воздействовала. Быть может, в миру благодать и более помогала мне, но ее действие было только охранительное, дабы я не погряз совсем. Внешних, видимых проявлений, кажется, не было. И теперь Господь хранит меня, но начинает отнимать от меня благодать, дабы испытать силу и твердость моего произволения. Теперь я немного кое-что понял, прозрел немного, чем я обязан Батюшке и чтению книг святоотеческих по Батюшкиному благословению. Я понял, что монашество есть непрерывная борьба, непрестанное умерщвление плоти, и я, помня это, должен готовиться к борьбе и скорбям. Епископ Игнатий говорит, что подвижник по Божию смотрению, — подвижник Христов, — значительную часть жизни проводит в скорбях, часто очень тяжелых. Поэтому мне надо запастись терпением.

Мне припоминается: когда я еще был мирским, во время нашего последнего приезда в Оптину, Батюшка, вероятно, испытывая меня, начал мне указывать на трудности, скорби и искушения, связанные с монашеством, советовал мне подумать. Я не скрыл от Батюшки своих сомнений и спросил его: возмогу ли я, при Божией помощи, перенести все это, то есть сообразные ли с моими силами будут попущены мне искушения и скорби?

— Конечно, так.

— Если так, — сказал я, — то я согласен на монашество.

Это было 9-го декабря, насколько помню.

Я все еще благодушествую, — значит, скорби впереди, если будет угодно Господу продлить мою жизнь. Нельзя мне попускать себе расслабления, иначе при нашествии скорбей я буду совершенно не приготовлен к ним и могу пасть под бременем их. Расслабление душевное и телесное разумею я, и душевное даже более, ибо вся жизнь монаха — внутри его; ибо все делание монаха — внутреннее делание, внешнее воздержание и подвиги есть только пособие.

Недавно Батюшка мне рассказал про батюшку о. Амвросия. «Он очень любил уху из свежей рыбы; иногда ему посетители и приносили даже животрепещущей рыбки. Вот некоторые и скажут: „Какой же это монах? Уху из свежей рыбы ест!“ А про него вот что известно, этому свидетель о. Анатолий, ныне здравствующий, он был у о. Амвросия келейником. Отец Анатолий и о. Исаия читали однажды батюшке о. Амвросию молитвы попеременно, то один, то другой. Когда читал о. Исаия, о. Анатолий видит, что о. Амвросий стоит на коленях на воздухе, а не на кровати. Он удивился, быть может, испугался, и когда окончилось правило, он спросил о. Исаию: „Видел?“ — „Видел!“ — отвечал тот. Значит, это было на самом деле. А уху ел. И так-то, по внешности, был как простой монах. Вот и батюшку о. Анатолия (покойного) тоже видели молящимся на воздухе. Видел это о. Тимон. Увидел и испугался старичок...» Батюшка улыбнулся.

Из этого я заключаю, что эти Старцы были велики именно вследствие своего внутреннего делания; оно неизмеримо выше внешних подвигов, которые даже может заменить телесная немощь, так как их цель — «держать в порядке окаянную плоть», по изречению преп. Петра Дамаскина.

Однако я очень расписался, да простит мне Господь, если чем согрешил во время сего писания, ибо тщеславие всюду следует за мною. Скажу об этом Батюшке.

9 декабря

Ныне тот благословенный день, день радости — и радости нечаянной, про которую я недавно писал. Прошел уже год с того дня, в который совершилось чудо милосердия Божия. Быть может, пройдут десятки лет, аще Господь соизволит, а я не забуду тот день, ибо его нельзя забывать.

Сегодня рассказал Батюшке об этом, и он подтвердил, что это действительно чудо: «Если всякий человек будет следить за своей жизнью, и в особенности монах, то он увидит, что его жизнь есть сплошное чудо. Конечно, теперь ясно, что дедушка за Вас хлопочет. Тогда я это сказал потому, что так возвестилось мне; а теперь открылось, почему я сказал так. Значит, Ваше назначение идет свыше...»

Обо всем этом Батюшка благословил написать маме и спросить ее о некоторых подробностях.

Сегодня также празднуется Зачатие св. Анны, когда она зачала Пресвятую Богородицу. Батюшка сказал, что это тоже имеет отношение ко всем этим событиям. «А я на все это кладу Божественную печать», — сказал Батюшка, когда я ему все рассказал. Богу нашему слава!

13 декабря

10-го числа пришлось быть в городе по Батюшкиным и по моим делам. Съездил благополучно.

Однажды, когда я был у Батюшки, к нему пришел какой-то монастырский послушник, брат Гавриил (Анабьев). Он между прочим просил благословения «справить иконочку». Батюшка благословил, но вдруг снял стоявшую у него небольшую икону Благовещения и дал брату Гавриилу. Когда последний ушел, Батюшка сказал мне: «Зачем я дал ему икону? Я сам не знаю, а значит, так надо. Быть может, он старцем будет...»

Я же лично тоже не знаю, почему решил записать про это.

Батюшка велел поминать дедушку и бабушку в день их кончины.

Однажды Батюшка сказал мне: «Не беритесь, Николай Митрофанович, за игуменство, это очень трудно!»

И вскоре после этого сказал следующее: «Когда Вы находитесь в хорошем благодушном настроении — ждите бури. Так почти всегда бывает...» И затем: «Действительно, всякому доброму делу или предшествует, или последует искушение...»

14 декабря

Батюшка мне не раз говорил, что про него распускают различные клеветы и выдумки, иногда очень смешные и глупые, не имеющие ни малейшего основания. Например, в Шамордине про Батюшку говорят, что он «всякую картошку описывает», то есть что он очень скуп и жаден. А это вовсе не так, даже совсем наоборот. Теперь я имею некоторую возможность видеть Батюшкину жизнь полнее, благодаря тому, что все утро провожу с Батюшкой. Иногда приходится слышать и хозяйственные распоряжения.

Причина такой выдумки — Батюшкина аккуратность и точность в хозяйственном и, в особенности, денежном деле. Причина же такой аккуратности и точности есть та, что Батюшка смотрит на себя как на приказчика, доверенного св. Иоанна Крестителя; на деньги — не как на свою собственность, а как на собственность Скита и св. Иоанна Крестителя.

Батюшке часто жертвуют что-либо со словами:

— Это лично Вам. — А Батюшка говорит:

— Я связан обещанием нестяжания и не имею права копить капиталы, а все идет на братство.

Недавно при мне прислали Батюшке рыбы севрюги около полпуда и опять:

— Это лично Вам. — А Батюшка спрашивает меня:

— Скоро у нас рыбный день? — Я говорю:

— В субботу.

— Ну вот, и пойдет на трапезу в суп.

Батюшка порядочно пожертвовал в Скит в свое время. Теперь у Батюшки своих денег нет, за исключением небольшой суммы, оставшейся от жалованья, получавшегося им в Манчжурии. Батюшке необходимы маслины, иначе его желудок совершенно не работает. Приходится покупать маслины и на скитские деньги. Конечно, в общем, на это идет пустяк, но Батюшка все-таки беспокоился: «Как же это я трачу на себя скитские деньги?» Его успокоили относительно этого, кто — не знаю, но полагаю, что из монашествующих и имеющих священный сан. Вообще, Батюшка довольствуется скитской трапезой, находит ее вкуснее всего, что он вкушал в миру, а у него, по его же словам, в руках была «вся благая».

Келейная Батюшкина жизнь отличается простотой. Так же он прост и в обращении с братией.

— Простота была во времена первого монашества в обращении аввы с учениками. Авва был отцом, а не господином или начальником, к которому нельзя подойти. Эта же простота была и при наших старцах в нашем Скиту. Потом, после батюшки о. Амвросия и о. Анатолия, эта простота стала исчезать. Теперь мне даже говорят, что я слишком просто обращаюсь. А я иначе как-то и не могу. Если же некоторые злоупотребляют моей простотой, то я не виноват. Не могу же я из-за некоторых стать в холодные официальные отношения ко всем. Вы как об этом думаете?

— Я, Батюшка, согласен с Вами вполне, — отвечал я.

Этот разговор происходил летом еще в старом нашем корпусе. Был вечер. У Батюшки выдалось свободное времечко, и мы с ним ходили по Скиту и посидели. Этот самый вечер может служить доказательством Батюшкиной простоты: мы гуляли как отец с сыном, разговор самый простой, искренний, что на уме, то и на языке. Ни малейшей натянутости не было между нами, но Батюшка не терял своего старческого достоинства, а я — своего почтения и уважения к нему. Несмотря на всю простоту отношений, я все-таки был ученик, а Батюшка — старец.

Между прочим, в этот вечер Батюшка высказал такую мысль: «Нехорошо, когда монастырь богат. Есть на пропитание — и слава Богу. При богатстве забывается Бог, а когда денег-то нет, тогда почаще обращаешься к Богу и св. Иоанну Крестителю с молитвой».

Однако я начал с того, что про Батюшку распускают клеветы.

Так вот, однажды Батюшка, только что услышав о себе новую клевету, сказал мне:

«Все может быть; может быть, Вы будете впоследствии духовником. Так вот, я и говорю Вам: опасайтесь женского пола, с ним надо быть чрезвычайно осторожным... Так сплетут, так сплетут... и смысла-то никакого нет... Хорошо, что он (о. Пиор) не поверил, а сказал мне, что ему на меня наклеветали. А другой и поверит... Недаром св. пророк Давид поет: Избави мя от клеветы человеческия, и сохраню заповеди Твоя... (Пс. 118, 134) Значит, клевета препятствует даже совершению заповедей».

Также говорил и в другой раз:

«С ними, то есть с послушницами и монахинями, надо быть очень осторожным. Мне они жалуются на о. Иосифа, а о. Иосифу — на меня. Однажды мне келейник о. Иосифа и говорит: „Вы, Батюшка, пожалуйста, им ничего не верьте, все врут“. Так же они и у себя в монастыре шатаются по келлиям да занимаются сплетнями. Скажи неосторожное слово, она перетолкует по-своему, передаст в измененном уже виде другой, та — третьей, и так дальше; а в конце концов получится такая сплетня, что подобного и предполагать ничего нельзя было. И это постоянно... Но при этом я должен сделать оговорку, что такое шатание продолжается до той поры, пока она еще не встала на монашеский путь. Как только она встала на монашеский путь, получила монашеское устроение, все это кончается, и она прямо пойдет как по рельсам. Но некоторые до получения монашеского устроения живут одни один год, другие — два года, пять лет, десять лет, иногда даже двадцать лет. У которых есть задатки получить быстро монашеское устроение, тем Господь иногда дарует его и через год. А другие никак не попадут на рельсы: подбежит к ним, посмотрит и отбежит. Но когда попадет на них, то пойдет по рельсам. Иногда (кажется, так сказал Батюшка) они лучше нашего <слово не-разборчиво>, сильнее... Есть монашенки очень высокого устроения».

Вчера Батюшка перебирал только что отпечатанные свои стихотворения, я спросил у него:

— Благословите мне, Батюшка?

— Вот Вам, — сказал Батюшка и дал мне четыре листка с четырьмя стихотворениями, первое из них о батюшке о. Анатолии, и 28 листков со стихотворением «Молитва Иисусова».

— Батюшка, зачем мне так много? — говорю я. Батюшка на это мне ничего не ответил, но несколько секунд спустя (едва ли прошло более полминуты) сказал:

— Я хочу, чтобы Вы шли этим путем.

15 декабря

Вчера Батюшка оставил меня с Иванушкой после благословения у себя, велел поставить самовар, и мы попили чайку и побеседовали после чая. Трудно записать все, да и нет времени. Запишу самое существенное, что вспомнится.

Батюшка благословил поминать, то есть записать в свое поминание каждому из нас непрославленных подвижников, известных своею святой жизнью: «Это — великое дело. Не столько они нуждаются в наших молитвах, сколько мы — в их молитвах. Но, если мы за них молимся, то они сейчас же отплачивают нам тем же».

Мы вместе с Батюшкой вычитывали вечерние молитвы (ибо после вечерних молитв нельзя есть, можно только пить чай, прочтя, напившись «Владыко Человеколюбче»). После молитв Батюшка поминал всегда многих святых. Причину этого он объяснил нам после.

«Вы слышали, — говорил Батюшка, — я поминал многих святых. Не думайте, что я это просто так, каких придется, таких и призывал святых. Нет, каждый из поминаемых мною святых имел то или другое отношение к моей жизни. Например, в известный день происходит со мной какое-либо происшествие. Я замечаю святых, память которых совершается, и начинаю поминать их. Их имена запоминаются мне. Потом я замечал, что в день их памяти я бывал ими избавляем от неприятности или опасности, и тому подобное. Так вот и набралось у меня столько имен святых...»

Говорили о тщеславии, о том, что слава не полезна даже святым (непрославленным, например, о. Амвросию), ибо человек удобопреклонен ко злу, ибо сердце человека даже святой жизни может немного как бы склониться к славе: а может быть, и правда я такой-то, — и все пропало. Поэтому батюшка о. Амвросий имел даже при себе палочку, которая гуляла по спинам не только простых монахов и мирян, но даже и иеромонахов. Батюшка о. Анатолий даже захворал, постоянно молился, дабы изгладил Господь из его ума и мысль о слышанном им бывшем о. Иоанну Кронштадтскому видении, что вместе с ним (то есть о. Анатолием) служили два Ангела во время Литургии...

— Почему же?

— Боялся самомнения, боялся мысли: я-де, вот каков! Конечно, тогда бы все пропало.

19 декабря

17-го числа вследствие множества работы у Батюшки перед праздником я остался после благословения для занятий. Некоторое время позанимались, потом я читал Батюшке вечерние молитвы, и после молитвы довольно долго беседовали. Всей беседы я не могу припомнить, да и нет времени записывать. Запишу очень немногое.

Например, Батюшка говорил, что надо знать наизусть тропарь «Заступнице Усердная» (Казанской иконе Божией Матери) и читать его ежедневно. Затем — псалом 90-й Живый в помощи Вышняго, и читать также ежедневно, а молитву «Богородице Дево, радуйся» утром и вечером читать по 12 раз. «Эта молитва имеет также великую силу! Собственно, ее надо читать на каждый час по одному разу, но батюшка о. Амвросий говорил, чтобы читать за дневные 12 часов утром, а за вечерние — вечером. Так передайте и брату Ивану».

Еще говорил: «Женщина без веры жить не может. Или она после временного неверия опять скоро возвращается к вере в Бога, или же начинает быстро разлагаться. Другое дело мужчина: он может жить без веры. Окаменеет совершенно, станет соляным столбом — таким окоченелым и живет. А женщина так не может».

Батюшка сказал, что человек быстро может изменяться.

А я и говорю:

— Да, Батюшка, был у меня товарищ, друг. Он был верующим, религиозным. Было время, когда он был религиознее меня (а я веры не терял никогда, хотя бывал равнодушным), а теперь совершенный атеист. Это я говорю про Яшу Васильева. Он иногда говорил страшные вещи и ужасал меня. Не раз он говорил мне о самоубийстве. — Батюшка помолился за него. Затем я сказал, что отец его очень религиозен, хотя и по-мирски.

— Он опять возвратится к вере. Религиозность передается наследственно, — сказал Батюшка.

А сегодня Батюшка сказал также, что от Каина идет потомство нечестивое, а от Авеля — верующее. «Подобно тому как по плоти передается наследственность, так идет наследственность и в душевном и духовном отношении. Конечно, бывают и исключения. Иногда от деда передается религиозность прямо к внуку, а сын бывает безбожник. Но обыкновенно сохраняется эта наследственность».

Помню, недавно Батюшка говорил: «Заметьте, все народы и племена, которые покушались на Россию, или совсем стерты с лица земли, или потеряли свое могущество, или, наконец, находятся в состоянии разлагающегося трупа, как, например, Франция. Напротив, кто помогал России, те укрепятся, как, например, Германия...» А про Францию Батюшка сегодня сказал, что она недолго еще просуществует, лет 30, что я доживу до этого времени.

Недавно также говорил Батюшка про доблестные свойства японцев, как серьезно относятся к христианству и его постановлениям, например, постам, обращенные в христианскую веру японцы. Они, когда у них будет монашество, напомнят древних египетских подвижников.

«Есть какая-то таинственная связь у народа с царем. Какой нравственности царь, такой и народ. В лице народа карается Господом царь, и в лице царя — народ...»

«Нередко архимандриты и игумены впадают в страсть копления денег, да и диавол здесь еще влагает лукавую мысль, что надо под старость кое-что оставить. И погибают от этого. Поэтому этого очень надо беречься...»

Батюшка также говорил:

— Вы знаете, какой для меня день 17 декабря?

— Нет.

— В этот день в 1891 году я оставил Казань, чтобы уже более никогда туда не возвращаться. Сегодня память трех отроков, вышедших из печи невредимыми, и меня Господь сподобил уйти из мира, который есть тоже печь страстей, именно в этот день. Отроки были брошены в пещь за то, что не хотели поклониться идолам (См.: Дан. 3, 16-27), поэтому Господь и вывел их из печи невредимыми. Так же и мы, монахи, — и я, и вы, — вышли из мира, конечно, потому, что не хотели поклоняться идолам. А идолы там везде расставлены: идол блуда, идол гордости, чревоугодия и т. д. Будем молить Бога, да сподобит Он нас Царства Своего Небесного. А там красота, которую воистину и око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыде (1 Кор. 2, 9).

Батюшка однажды с преосвященным Кириллом, пораженные чудным видом в лунную ночь в Казани, невольно перешли к разговору о вечной нетленной красоте в Царстве Небесном. «„А там-то как?! А там-то как, Павел Иванович!“ — говорил преосвященный Кирилл. И теперь, конечно, наслаждается он тем, чего мы здесь даже вообразить не можем себе. Блаженная душа!.. С ним я любил побеседовать. Да вот и с Вами поговорить мне все-таки доставляет утешение...»

20 декабря

Сегодня с Батюшкой приключилась большая скорбь. Я пришел на занятия, но не пришлось заниматься: все время были исповедники. Когда же на несколько минут выдалось свободного времени, я пришел к Батюшке, он сказал мне: «К празднику всегда враг старается сделать неприятность, скорбь. Кому удар, кому щелчок, — всем старается что-нибудь преподнести для праздника. И чем живешь внимательнее к себе, строже, тем более и сильнее вооружается враг, и в особенности к празднику, — чем-нибудь да угостит. Всего надо ожидать, ко всему готовиться. Но Господь милостив, да к празднику и подарки раздаются. И Вы что-нибудь получите, только заметите это лет через 40, может быть. Тогда Вы узнаете, какой дар Господь послал Вам на этот праздник».

Батюшка был очень нежен ко мне. Спаси его, Господи!

Батюшка не раз говорил мне, что к нему приходят «блаженные души». Да и вообще при разговоре неоднократно употреблял это выражение. А вчера Батюшка объяснил мне, почему он называет их блаженными. «Я их называю блаженными, — говорил Батюшка, — потому, что у них есть великое сознание своей немощи, греховности, и при этом сознании — твердая вера в Бога».

А также недавно говорил следующее: «Был человек богат, стал вдруг нищим — это тяжело, но поправимо. Был здоров, стал больным — и это поправимо, ибо с нищим и больным есть Христос. А потерять веру — великое несчастье. Оно тем ужасно, что нет у человека никакой опоры...»

21 декабря

Нужды материальной я никогда не испытывал. Даже напротив, от пелен до смерти дедушки, то есть до 13-летнего возраста, я жил чуть ли не в роскоши. Кроме того, был любимцем бабушки да, кажется, и дедушки. Одним словом, мне хорошо жилось. Помню, устраивалась у нас елка на Рождество: детское веселье, конфеты, блеск украшений — все это радовало меня. Но помню хорошо один вечер. Я один около елки. В комнате полумрак, горит лампа, и тень от елки падает на большую половину комнаты. И вот какая мысль у меня в голове: я сыт, одет, родители утешили меня прекрасной елкой, я ем конфеты, в комнате тепло... Но есть, я знаю, что есть такие дети, у которых нет даже необходимого. Об елке и речи быть не может: они полураздеты, просят милостыню на морозе или голодные сидят в холодных подвалах. Мне так тяжело становилось от этой мысли, сердце болезненно сжималось, и я старался как можно скорее отогнать от себя эту мысль. Да, я тогда гораздо более чувствовал, чем теперь.

Помню еще: как-то в Рождественский сочельник мне было как бы грустно, скучно. Трудно выразить словами то состояние — ничем не хотелось заняться, я ходил из одного угла комнаты в другой... Неудовлетворенность какая-то, но вполне безотчетная. Теперь я думаю, что душа моя жаждала духовного утешения, ибо в церкви я не был ни за какой службой в тот день, даже за бдением.

Да, чувствительна детская душа, она, хотя и бессознательно, но любит Бога. И блаженны те дети, которых родители учат молиться, говорят [им] о Боге, читают духовные книги. К таким блаженным детям принадлежал и я. Правда, в церковь нас водили редко, насколько помню, но дома мы обязательно молились и утром, и вечером. Молились вслух при маме, и каждый из нас по очереди прочитывал наизусть маленькое правило. Насколько помню, оно было таково: «Царю Небесный», «Отче наш», «Богородице Дево, радуйся», «Заступнице Усердная», обращение краткое к своему святому и свт. Николаю Чудотворцу; молитва о здравии всех поименно, начиная с дедушки и кончая младшим братом. Когда же дедушка и бабушка умерли, прибавилась еще молитва о упокоении. Больше сейчас не припомню, но, кажется, что-то еще было. Кроме того, нам читали, помимо светских книг, жития святых, Евангелие. Последнее читала нередко моя теперешняя кума, когда она еще была нашей горничной и отчасти нянькой. Все это великое счастье, которого у многих нет и которого я прежде совершенно не сознавал.

Я вижу, что все благоприятствовало мне в духовном отношении, поэтому я жестоко и очень жестоко отвечу и поплачусь, если не принесу должного плода, ибо емуже много дано, много и спросится, и ведевый волю Господина и не сотворивый, биен будет много... (Лк. 12, 47-48) Знай сие и помышляй, о окаянная душа! Помни, зачем ты пришла в монастырь, ибо Господь поругаем не бывает (Гал. 6, 7).

23 декабря

Сегодня ровно год, как мы приехали в Оптину уже для постоянного жительства в Скиту; а собственно в Скит перешли 24 декабря.

Сегодня Батюшка мне рассказал о том, что преп. Макарий Египетский и свт. Митрофан Воронежский имели в его жизни великое значение. Этого я не в состоянии записать, но скажу то, что Батюшка это связывает еще с нашим отцом по плоти, ибо его имя было Митрофан (Цареградский епископ), а имя этого святого носил Митрофан Воронежский, а в схиме имя его было Макарий (в честь преп. Макария Египетского). Я знаю, что папа долго жил в Воронеже, но не помню, был ли он уроженец воронежский, или нет.

20-го декабря скончался великий светильник земли русской протоиерей о. Иоанн Кронштадтский, скончался в день памяти св. Игнатия Богоносца. До нашего Скита весть об этом дошла только 21 декабря. Как только узнали, сейчас же Батюшка пришел в церковь (за вечерней в воскресенье), и была отслужена панихида.

После панихиды Батюшка сказал краткое слово об о. Иоанне.

«Он был светильник горя и светя (Ин. 5, 35), он имел дар высокой внутренней молитвы. Его деятельность была так велика, что только удивляешься, как могло выносить это его слабое тело. И вспоминаются слова Апостола: Сила Божия в немощи совершается (См.: 2 Кор. 12, 9). Замечено, что люди высокой духовной жизни обыкновенно отходят из сей жизни на день памяти такого святого, который в свое время подвизался подобным, сродным подвигом, или имел одинаковый с ним дар. Так и о. Иоанн скончался в день памяти св. Игнатия Богоносца, который был родоначальником Иисусовой внутренней молитвы... Помолимся по силе об упокоении его души».

Больше что-то не припоминаю.

А вот на что я обратил вчера внимание: мы оделись в подрясник в день перенесения мощей св. Игнатия Богоносца, и припомнились мне слова Батюшки: «Я хочу, чтобы Вы шли этим путем», — то есть путем Иисусовой молитвы.

Согласуя это вместе, я делаю заключение, что путь молитвы Иисусовой мне назначается свыше. Я сказал об этом на благословении Батюшке. Он, подумав, ответил: «Да, значение этого мне открывается только теперь. Помози, Господи».

Говорили потом об евреях, как они заблуждаются, видя в Священном Писании только одну внешность, не понимая внутреннего смысла, то есть того, что Ветхий Завет — прообраз Нового; и что евреи поймут это тогда, когда уже будет поздно, то есть на Страшном Суде. Об этом говорили довольно много, а началось с того, что я заметил совпадение времени нашего одеяния в подрясник со днем памяти св. Игнатия Богоносца.

Батюшка привел мне текст из Евангелия: апостол Филипп уверовал в Господа и возвестил благую весть о Христе Нафанаилу, но тот не поверил. А когда Господь сказал ему: Прежде даже не возгласи тебе Филипп, суща под смоковницею видех тя... (Ин. 1, 48) — он уверовал. Господь, видя веру его, рече ему: Зане рех ти, яко видех тя под смоковницею, веруеши: больша сих узриши (Ин. 1, 50).

«Эти слова относятся ко всем, и я Вам говорю: Больша сих узриши. Это начало очищения ума, когда человек начинает видеть то, чего прежде не замечал, чего и другие не замечают, чего он даже не предполагал. Господь постепенно снимает покров с внутренних очей.

Вот Георгий Затворник — хотя он и был в глубочайшем затворе, но переписку имел, и вот что однажды писал он: „Я прежде читал светские книги, но теперь решил не читать: там красивые слова, красивые мысли... и больше ничего. А Священное Писание все тайнами повито...“ Там глубина, там смысл неисчерпаемый. Всего уразуметь нельзя. Подобно тому, как можно снимать с луковицы сначала одну чешуйку, затем другую, третью и так далее — вот также и в Священном Писании: уразумел человек один смысл, за этим смыслом есть другой, более глубокий, за вторым — третий, и так далее. Вот так Господь и просвещает разум Своих подвижников...»

24 декабря

Ныне великий и блаженный день для меня: мы начали свою жизнь в Скиту в числе братий в этот святой день, Рождественский сочельник. Да, велика и неизреченна Божия милость ко мне, недостойному. Мое поступление в Скит есть великое, сплошное чудо милости Божией. Итак, сегодня ровно год, как мы в Скиту. Богу нашему слава!

25 декабря

Прошлый год я был на этот день еще мирским пришельцем, в мирской одежде, а теперь, по милости Божией, я «свой». Но, несмотря на то, что я «свой», братия смотрят на нас несколько иначе, чем на всех. Это потому, я полагаю, что они слишком высоко думают о моем образовании и положении в миру; кроме того, у нас есть еще и деньги. Вследствие этого они, как я сначала догадался, а потом узнал от Батюшки наверное, думают придти к нам славить Христа, а этого я не желаю. Другое дело — славить Христа у Старца, начальника, у о. Иосифа, а выделять кого-либо из среды братии, по-моему, не дело. Так я и сказал Батюшке, на что он мне отвечал: «Ну и хорошо».

Затем Батюшка мне сказал, что в свое время пытались придти и к нему, но он уклонился, хотя и понес некоторую скорбь вследствие неудовольствия со стороны братии. Как поступал Батюшка, так хочу и я поступать, дабы быть его учеником.

Но в общем все, слава Богу, хорошо. Немного устал от продолжительных служб. Кроме того, был за главного на общем чаю — по смирению о. Алексия, который был вчера назначен на чай, вероятно, за главного. А что я был за главного, то это исключительно по моему любоначалию и гордости. Но, как бы то ни было, здесь неизмеримо лучше, чем в миру. Слава Богу!

Сейчас я узнал из разговора братии, что в монастыре во время обедни был пожар на кирпичном заводе, и что недавно скоропостижно скончался о. Илиодор, благочинный. Он служил обедню где-то в деревне и был даже уже после обеда, то есть часа в два, у Батюшки на благословении. Значит, он скончался всего несколько часов назад и, как говорят, от разрыва сердца.

28 декабря

Как-то Батюшка говорил мне о том, что в Библии, кроме внешней стороны, есть еще и внутренняя, то есть что помимо голых фактов есть глубокий преобразовательный смысл этих же самых фактов. Этот смысл открывается по мере очищения ума человека.

«Так, например, переход евреев через Чермное море (См.: Исх. 14, 1—31) прообразовал собою новозаветное Крещение, без которого никто не может войти в Царство Небесное. Этот факт — переход через Чермное море, действительно был. Дело было так. Евреи подходят к морю. Их преследует фараон со всевоинством, с других сторон — пустыня. Может быть, и есть проход, но через дикие племена, что представляет немалую опасность. Одним словом, евреи в очень стесненном положении. Что делать? Куда идти? И вот Моисей получает от Бога извещение (как он получил — мы не знаем): ударить море жезлом. Он ударил и как бы начертал прямую линию в вертикальном направлении. Море расступилось до дна, и евреи по дну моря, как по суху, начали переходить между двумя стенами вод. Сколько верст так они прошли по дну моря, не знаю; но все-таки их переход продолжался не час, не два, а более продолжительное время. Итак, евреи сначала погрузились на дно моря, потом стали подыматься на другой берег, а фараон с войском решился преследовать их по дну моря. Таким же образом начали погружаться египетские войска, а евреи уже начали выходить. Наконец, все евреи вышли, а египтяне погрузились. Тогда Моисей получает опять от Бога повеление ударить жезлом. И он ударил так: взял обеими руками жезл и, держа его в горизонтальном положении, ударил им в сторону, повелевая таким движением сомкнуться водам. И действительно, воды сомкнулись, и все египетское войско с фараоном во главе погибло в водах, и ни един от них избысть... (Пс. 105, 11)

Так вот, все это было и составляет внешнюю сторону факта. А внутренний смысл таков: первое движение Моисеева жезла начертало прямую линию в вертикальном положении, а второе — линию в горизонтальном положении. Обе линии вместе составляют крест.

Понимал ли это Моисей, исполнявший в точности Божии повеления? Надо полагать, что понимал, — единственный человек из всех ветхозаветных. Вся совокупность этого события, как я уже сказал, прообразовала Таинство Крещения. Человек при крещении погружается в воду и оставляет в купели, которую прообразовало Чермное море, всю свою греховность; оттуда он выходит совершенно чистым, святым. Таким образом, фараон с воинством означает насилующий человека грех, власть диавола, ибо до Крещения, то есть до искупления человека Христом, все были под властью диавола, независимо от праведности их жизни. Крещением человек освобождается от всего этого, как израильтяне избавились от фараона, выйдя из моря в безопасности от погони».

29 декабря

Батюшка при огне с трудом занимается. Поэтому мы с Батюшкой дожидаемся утра, пока можно будет заниматься без огня. Это обстоятельство неоднократно вызывало со стороны Батюшки такое замечание: «Смотрите, как поздно светает: почти уже 8 с половиной часов, а заниматься нельзя. Кроме того, самые дни-то сумрачные, небо в облаках. Вот за всю зиму два-три дня всего и было ясных. Солнышка нет. Невольно вспоминается знаменитая проповедь о. Иоанна Кронштадтского. „Смотрите, — говорил он, постукивая пальчиком по аналою, — смотрите, уж не третья ли часть солнца померкла, как это говорится в Апокалипсисе!“ (Ср.: Откр. 8, 12)»

Да вот и я лично, хотя и невелика моя жизнь, помню ясные, светлые дни. Помню, что на Пасху, на Светлый праздник, бывала обыкновенно чудная ясная погода. Я даже спрашивал: «А что, всегда на Пасху такая хорошая погода?» А вот последние 3—4 года и вся весна вообще, а в частности Пасха, были при серой погоде. Лунных ночей мало. За последние новолуние и полнолуние не было ни одной хорошей ночи.

Также говорил мне Батюшка про одного не то епископа, не то еще кого-то, имеющего все-таки священный сан, что он сказал следующее:

«Правда, в Церкви у нас нет теперь живых источников, пророчеств, но знамения времен есть, которые и даны нам для познания времен, и которые ясно видны имеющим духовный разум. Смотрите, например, на евреев, какое к ним отношение. Пятьдесят лет тому назад евреи молчали, их не было слышно. В Пруссии, не то в Австрии, еврея всякий мог без всякого наказания обидеть, даже убить. Я не говорю, что это законно или хорошо, я хочу только сказать, насколько, — настолько бессильны и ничтожны были они... И почти вдруг такую они приобрели силу. Не знамение ли это времени?! Ведь они существовать начали не вчера, не пятьдесят лет назад, а несколько тысячелетий. Они были отвержены со времени Распятого Христа и Его Воскресения; и почему они не могли приобрести такой силы в десятки столетий, какую приобрели в столь короткое время? Не знамение ли это времени?! Всюду упадок, разложение. Антихрист явно идет в мир. И этого в миру не признают. Там ссылаются на то, что подобные времена бывали и прежде, и ничего, однако, не случилось особенного. Так и теперь: „Это пройдет, пустяки, давайте пить чай с конфетами“. Ужасная беспечность. Сядут они, а через полчаса — Страшный Суд! Что тогда будет с ними?..

Отсюда, из монастыря, виднее сети диавола, здесь раскрываются глаза, а там, в миру, действительно ничего не понимают. Возблагодарим Создателя, что мы отошли от мира, этого чудища...»

30 декабря

Я хотел переписать батюшкино стихотворение «Молитва Иисусова». Вот я и думаю переписать сюда:

Странник

Это стихотворение мне очень нравится. Нравится его глубина, сила; мне нравится оно потому, что оно есть поучение, утверждающее и подымающее силы читающего. Это самое верное, истинное воззрение на молитвенный подвиг. Этот взгляд я усвоил себе, помог бы только Господь осуществлять его по мере сил на деле. Мне его дал прочитать в первый раз брат Кирилл. Я взял листочек, думая, что это стихотворение простое, обыкновенное, судя по заглавию, хотя и духовное, и не мог предполагать этой глубины. Начал читать, и когда прочел, мое сердце сразу откликнулось, как чему-нибудь родному, дорогому, хотя я тогда еще и не знал, что его написал Батюшка. Я сразу увидел, что здесь не одни пустые только красивые слова, а что оно — дух животворящ. Впоследствии я, читая его, стал замечать глубокий смысл в самых выражениях... Да, действительно, «здесь нет ничего сочиненного, все это вылилось из сердца», ибо от избытка сердца глаголют уста (Мф. 12, 34; Лк. 6, 45).

Отправить