Глава 7
Мы летим в Мумбаи первым классом.
В салоне «Боинга» Чарлз кивает на два кресла в среднем ряду:
– Я попросил взять места посередине, чтобы иметь возможность еще немного побеседовать.
После вкусного ужина, с удовольствием потягивая кофе с ликером, Престон с любопытством интересуется:
– Вы впервые путешествуете в Индию?
Меня умиляет это чуть старомодное «путешествуете». Хочется ответить, что это рабочая поездка, путешествие я предпочла бы в Швейцарские Альпы.
– Никогда не бывала в этой стране.
– Что ж, вас ждет много удивительных открытий.
– А вы часто там бываете?
Он кивает:
– Можно сказать и так…
– Съемки фильмов? – Меня совершенно не интересует, как часто и зачем собеседник летает в далекую Индию – но я же должна ему нравиться?
– В последний год дела, связанные со съемками «Тадж-Махала», но вообще-то… мои предки жили в Индии, мать там родилась. Они то, что индийцы называют «фиранги». Или «фаранги», это все равно. Даже сейчас вы услышите такое название. Дед был знаком с Уинстоном Черчиллем и Редьярдом Киплингом. Знаете, в Индии жило или служило немало замечательных людей.
– Несомненно! – горячо соглашаюсь я, услышав легкую грусть в его голосе. – Расскажите о своих предках.
И история Престонов в Индии прошлого, а то и позапрошлого веков меня не так уж интересует…
Престону просьба понравилась, он рассказывает, как его предки организовывали производство тонких тканей из индийского хлопка, строили фабрики, обучали работе неграмотных людей, потом к производству добавилась торговля, а позже и строительство железных дорог…
Он с гордостью говорит о том, что Престоны давали работу тысячам индийцев, открывали для своих рабочих больницы и школы, помогали построить жилье, самых талантливых детей учили дальше и делали инженерами на производствах…
– Без железных дорог развитие Индии было бы невозможно, такие просторы не пересечешь на повозках, во всяком случае, быстро не пересечешь. А в современном мире без скорости ты ничто.
Я киваю, он прав…
– А потом Индия стала самостоятельной. Наши рабочие под влиянием господ Ганди и им подобных решили, что если это их руками построены фабрики, больницы, здания, железные дороги или корабли, то не важно, кто оплачивал их труд – все это принадлежит им. Так, словно все эти годы они работали бесплатно для себя.
В голосе Престона звучала горечь, и я понимала – это не только от потери доходов или вложенных средств, но и от потери результатов многолетней работы.
– И что теперь? Паровозы нашей компании ходили по расписанию даже тогда, когда приходилось по пути отбиваться от грабителей. Сейчас, когда условия намного лучше, поезда опаздывают. Самолеты опаздывают! Они так и не научились главному – ответственности, обязательности, пунктуальности. Понимаете, так и не научились! И не желают учиться. Людей много – толку мало. Такова нынешняя Индия.
Хочется спросить, почему Престоны не остались жить в Индии, как сделали многие после объявления независимости. Разве железные дороги встали, фабрики закрылись или торговля замерла? Но я вспоминаю, что он знает страну куда лучше меня, а потому спорить глупо.
Да и Престон тоже не склонен продолжать беседу. Он допивает свой кофе и желает мне хороших снов.
Я отвечаю тем же.
Чем можно утешить человека, чувствующего, что дело его предков пропало?
Заснуть быстро мне не удается – за время пребывания в больнице и на вынужденном отдыхе я выспалась на всю жизнь.
Лететь девять часов, а из-за разницы в часовых поясах мы прибудем в Мумбаи к полудню по местному времени.
Две недели – столько еще продлятся съемки. Наверняка дольше, студийные планы редко выполняются, однако мой контракт заключен именно на такой срок. По истечении двух недель я могу без потери лица и заработка его расторгнуть в одностороннем порядке. Надеюсь, мне этого хватит. Даже если разберусь раньше, найду чем заняться, в Мумбаи в клинике лежит Энн, нужно придумать, как ее навестить.
Плохо, что у меня нет нормальной связи с Эдвардом, я даже не знаю, что можно, а чего нельзя говорить этому Калебу Ароре, мы не обсудили с Ричардсоном. Я могу надеяться только на себя, но это-то то как раз меня не беспокоит. Я справлюсь.
Справлюсь, потому что и не с таким справлялась…
Я буду улыбаться и делать вид, что восхищалась Индией, которая мне в действительности совершенно безразлична. Буду интересоваться кинематографом, которым никогда не бредила, и выражать восторг от продукции Болливуда, которую откровенно презираю.
Мне нужно доказать Элизабет Форсайт, Эдварду, всему миру и самой себе, что камень в груди моей работе не помеха, напротив, может стать плюсом. И я это докажу! Мне просто не осталось ничего другого.
Мысли невольно возвращаются к событиям прошлого года.
Из меня не готовили суперубийцу, как Никиту, но 99 из 100 я выбивала всегда. 95 – при смене руки. Умение одним движением свернуть шею, сломать ребра, вывихнуть руку, метнуть нож точно в сердце и прочее – элементы подготовки не для убийства, наоборот, я должна теракты предотвращать. Загодя.
И это получалось до тех пор, пока я не встретила Джона.
Чтобы любые террористы могли делать свое черное дело, им нужно оружие. Используют и самодельные взрывные устройства, собранные в гаражах или подвалах, и купленные в оружейных магазинах пистолеты, и краденые тоже. Но в основном в арсенале современных террористов армейское оружие, часто новейшее.
Этот простой и всем известный факт означает, что кто-то закупает и поставляет то, из чего потом убивают ни в чем неповинных людей. Обычно в терактах гибнут те, кто сам пистолет или бомбу в руках не держал.
Несколько лет моей главной задачей было проникать в организации-поставщики оружия, раскрывать их и по возможности уничтожать главарей (Ричардсон предпочитал уничтожение аресту, считая наше правосудие слишком мягким, а вышедших из тюрьмы террористов особенно опасными).
И все получалось до последней операции.
К Джону не могли подобраться долго, понимали, что он преступает закон, но схватить за руку не получалось. Он был умен и ловок, предусмотрителен и осторожен, нюхом чувствовал опасность и умел пожертвовать меньшим, чтобы сберечь большее.
Джон поставлял оружие террористическим группам Северной Ирландии, но ни доказать это, ни остановить его никто не мог. Он был боевиком до мозга костей, до последнего вздоха. И ирландец до последнего вздоха, можно было не сомневаться, что Джон из тех людей, кто скорее умрет под пытками, чем предаст кого-либо из единомышленников.
Увидев его впервые, я не поверила полученной информации. Джон Линч выглядел этаким бесшабашным малым – озорной взгляд, конопушки на носу, щербина между зубами. Он таковым и был, веселым, остроумным, обаятельным, его отличительная особенность – обаятельная наглость. В таких без памяти с первого взгляда влюбляются девушки.
Я тоже влюбилась. С первого взгляда и до последнего. Он ответил взаимностью.
Догадывался ли Джон, кто я такая в действительности? Не знаю, сейчас иногда мне кажется, что догадывался. Я надеялась перетащить его на свою сторону, возможно, он надеялся перетащить на свою меня.
Второй отличительной особенностью Джона было умение влиять на людей, убеждая их в чем-либо. Он был вполне способен уговорить человека расстаться с большими деньгами или рискнуть ради непонятной идеи, причем жертва уговоров даже не осознавала, что «гениальная» идея родилась не в ее голове. Джона не могли взять не потому, что предыдущие агенты были слабы или бездеятельны, просто Линч их «перевоспитывал», перетягивал на свою сторону.
Как Эдварду пришло в голову отправить к Джону меня, не знаю.
Мы были вместе три месяца. Всего три месяца. Целых три месяца. Три самых счастливых и необычных месяца в моей жизни. Я никогда не смогу их забыть, даже если вдруг окажется, что Джон причастен ко всему преступному в этом мире. Любовь не спрашивает, кто перед тобой. Любят часто не за что-то, а вопреки. Я любила Джона вопреки всем доводам разума, вопреки пониманию, что это добром не кончится.
Оно и не кончилось.
Я могла простить ему многое, как Ричардсон прощал мне мою любовь к Джону, прекрасно понимая, что я нарушаю уже не правила, а сам принцип нашей работы. Кто еще и когда мог закрыть глаза на любовь агента к тому, кого этот агент обязан уничтожить? Мы с Эдвардом никогда не говорили о Джоне, ни до, ни после. Особенно после.
Но наша с Джоном жизнь однажды закончилась. Не совместная, а самая настоящая.
Девочке, наверное, не было и пяти. На видео она прижимала к себе котенка, держа его за передние лапки. Попросить бы взять иначе, ведь котенку неудобно, но…
Я узнала ее после взрыва по ручкам, которые по-прежнему прижимали к уже мертвому тельцу мертвого котенка.
– Джон, она погибла от оружия, которое поставил террористам ты.
Он не спросил, откуда я знаю про оружие и террористов, откуда я вообще взялась в его ангаре, спокойно поправил:
– Боевикам.
– Мне плевать, как ты их называешь! Они террористы, потому что из-за их действий гибнут вот такие дети!
Я кричала, хотя понимала, что, если услышат его сообщники, это будут мои последние слова. Мне все равно, я не могла допустить, чтобы мой любимый был причастен к взрывам и смерти ни в чем неповинных людей. Мне нужно было остановить его любой ценой, даже ценой собственной жизни.
– Ты больше не привезешь ни единого взрывного устройства, ни одной гранаты или патрона!
Он опомнился, широко раскрыл глаза:
– И кто же меня остановит?
– Я.
– Ты? – Теперь Джон смотрел на мой пистолет, я действительно направила «Зиг Зауэр» на него, то есть сделала то, чего не могла представить в самом кошмарном сне.
– Ты сможешь меня застрелить, Джейн? – кажется, он тоже не мог поверить.
– Смогу, если не остановишься. Ты не поедешь на встречу с террористами и больше не будешь поставлять им орудия убийства! – повторила я.
– Дай мне твой пистолет, Джейн, иначе мне придется применить силу.
Применить силу? Кажется, он не догадывался, что я сама способна применить ее против кого угодно. Но способна ли сделать это против Джона? В голове билась мысль: я должна его остановить, если он уедет и снова привезет взрывчатку, я даже не сумею отследить, куда она денется. Я должна остановить Джона!
Но он останавливаться не собирался. Теперь и в руке Джона появился пистолет.
– Джейн, опусти оружие, и я опущу свое. Я уйду, а ты просто исчезнешь из моей жизни. Я не могу ни убить тебя, ни сдать, как не можешь и ты. Давай просто разойдемся в разные стороны и будем продолжать делать каждый свое дело.
– Нет, ты не пойдешь на встречу с поставщиками оружия, чтобы из него убивали детей.
– Что ты заладила… Хорошо, я даже отбирать у тебя «Зауэр» не буду, просто уйди с дороги.
– Стой там, где стоишь, и положи пистолет.
Он изумленно уставился на меня и шагнул вперед, выставив свое оружие. У меня потемнело в глазах. Не знаю, выстрелил бы он или нет, но я выстрелила…
Я всегда выбивала 99 из 100 в большом тире, а здесь цель совсем рядом, пара десятков ярдов не расстояние, «Зиг Зауэр» бьет и дальше. Звук выстрела был последним, что я услышала, потом мир перевернулся, и стало темно.
Троих сообщников Джона в это время уже взяли снаружи ангара. Его я застрелила, попав точно в сердце, а мое собственное не выдержало и откликнулось тяжелейшим инфарктом.
А потом были дни интенсивной терапии, на третий день разрыв сердца и пересадка донорского. У меня нет родственников в Лондоне, у которых могли бы спросить согласие на операцию. Присутствовавший там Ричардсон такое дал.
Говорят, тот, кто переживает клиническую смерть, видит свет в конце туннеля или собственное тело на операционном столе или кровати. Я ничего не видела. Просто темнота, и все.
Приходила в сознание дважды, оба раза надо мной склонялось симпатичное женское лицо. Кажется, даже подумала, что умерла и это ангел. Фотографию девушки, похожей на ангела, я потом видела на столе у доктора Викрама Ратхора. У фото черная рамка, спросить, почему и кто это, я не решилась. У доктора тоже может быть своя трагедия – зачем сыпать соль на рану?
Так я застрелила человека, которого любила всем сердцем, и потеряла то самое сердце, которым любила. Все верно, мое сердце не желало жить без того, ради кого билось.
Но мне дали новое.
И вот теперь я летела в Мумбаи, чтобы раскрыть убийство индийского продюсера Хамида Сатри, узнать, откуда у него алмаз под названием «Тадж-Махал» и куда этот самый бриллиант мог деться после налета на Букингемский дворец. Ричардсон и Элизабет Форсайт считают, что алмаз вернулся в Индию и именно там его нужно искать. Резон в этом есть – но как найти бриллиант в огромной стране, где скученно живет пятая часть населения мира?
Единственная привязка – убитый Хамид Сатри. Эдвард несколько раз подчеркнул, что его убийство расследует местная полиция, с которой я даже сотрудничать не могу, а мое дело именно розыск алмаза. Никакого ограничения в средствах, способах, кроме откровенно криминальных, или сроках. Найти алмаз «Тадж-Махал»!
Мы никогда не работаем поодиночке, рядом всегда есть те, кто слушает, подсказывает, фотографирует и даже защищает. Если агент один, это значит, операция сверхсекретная. Но что может быть секретного в убийстве болливудского продюсера, он не шпион мирового уровня, не член мирового правительства, разве что обладал супералмазом, но и тот украли.
Я не ломаю голову над причиной секретности моей миссии, прекрасно понимая, что таковой нет вовсе. Тогда почему я и почему так срочно?
Все просто – меня «спасают». Служба охраны дворца всерьез вознамерилась повесить на меня часть ответственности за стрельбу, им это выгодно. Если позволить завести против меня дело, с возвращением в строй можно распрощаться, у меня и без стрельбы в присутствии королевы проблем хватает. Единственный выход – спрятать меня на время. А если я еще убийство и похищение алмаза при этом раскрою, то охранке крыть будет нечем. Я снова благодарна Элизабет Форсайт, умная женщина придумала то, что не смогли бы самые умные мужчины.
Весьма вероятно, что мне придется остаться дольше двух недель, пока проведут расследование в Лондоне, что-то прояснится с премьером, и Элизабет Форсайт даст команду вернуться. Едва ли министра национальной безопасности Британии беспокоит кража алмаза, почти никакого отношения к Британии не имеющего.
Чего я жду от Индии? Ничего.
Во всяком случае, ничего хорошего. Это просто место работы на ближайшие две недели. И даже великолепный Тадж-Махал лишь точка на карте, где совершено убийство, которое мне нужно раскрыть. Чем быстрей и полней, тем лучше.
Будет ли это мешать кому-то, например местной полиции?
Мне безразлично. Все, что я знаю об индийской полиции, – они берут взятки. Этого достаточно. Берут взятки, значит, можно обойтись без утомительных запросов через Интерпол, достаточно просто эту взятку дать.
У Хамида Сатри, кажется, нет родных, которые боролись бы за его светлую память и страстно желали расследования убийства, но мне это только на руку, можно сделать вид, что я английская кузина погибшего, страстно желающая восстановить справедливость.
– Мумбаи, – кивает на иллюминатор Престон.
Мы сидим в центре, но кресло возле иллюминатора с моей стороны свободно, и я перемещаюсь туда. Стюардесса понимающе улыбается.
Те, кто летает часто, говорят, что по мимолетному взгляду можно определить, в какой стране ты находишься, мол, вид построек легко подскажет, что за город внизу. Я летаю редко, но понимаю, что не узнать Мумбаи, если ты уже бывал здесь, невозможно. Когда самолет заходит на посадку, я наблюдаю странную картину: пространство между многоэтажными (впрочем, не очень высокими) домами словно грязевым потоком затоплено какими-то постройками. Это бесконечные небольшие крыши из чего попало.
Трущобы?
О, господи! Они же совсем рядом с аэропортом!
«Добро пожаловать в Мумбаи!» – счастливо улыбаясь, произносит стюардесса и сообщает, что период муссонов практически закончился, если ливень ночью и был, то к полудню от него не осталось следа.
Мне кажется, что дождь странным образом завис в воздухе, поскольку вне кондиционированной прохлады аэропорта нас охватывает атмосфера душного пекла. Ощущение, что ты в душевой кабине только что выключила горячий душ, но выйти из нее не можешь. Жарко и одновременно влажно – худшее сочетание, особенно для людей с моими проблемами. Я понимаю, почему вся жизнь в Индии протекает сразу после рассвета и даже до него, а потом после заката, замирая в полуденные часы. Но у нас выбора нет, рейс прибыл именно в это время.
Влажная духота и вонь… Конечно, я читала о Мумбаи и впечатлениях европейцев от встречи с этим ни на что не похожим городом на семи островах (что за число такое, что ни великий город, то либо семь островов, либо семь холмов…), но какие книжные или журнальные строчки смогут передать тяжелый, словно придавливающий запах океана? Позже я поняла, что не просто океана, а гнили его берегов. И это после муссонов, когда дождь смыл большую часть нечистот, а что же перед началом сезона дождей?
А еще смог. От него сам воздух к середине дня, кажется, приобрел желтоватый оттенок. Сколько же в этом воздухе свинца выхлопных газов? Лучше не думать…
С трудом подавив желание вернуться в здание аэропорта или хотя бы прижать что-нибудь к носу, я пытаюсь улыбнуться. Ричардсон был прав, говоря о том, что Индия не для меня.
Чарлз сообщает:
– В машине кондиционер, сейчас будет легче.
Я с благодарностью киваю ему и широко улыбнувшемуся с приветствием «Намасте!» водителю.
– Господин Престон, в «Тадж-Махал», как обычно?
– Нет, Тилак, сначала мы отвезем мисс Макгрегори в «Оберой». – И мне: – Для меня постоянно зарезервирован номер в «Тадж-Махале», но для вас, к сожалению, второго достойного не нашлось. Студия заказала и оплатила номер в «Оберое». Поверьте, отель приличный и с видом на океан. Хотя шик не тот, что в «Тадже».
– Я за шиком не гонюсь. – Я тоже стараюсь улыбаться как можно шире и приятней. – А вот за вид на океан спасибо.
– Не совсем на океан, как с Малабарского холма, я неверно выразился. Это залив Бэк-Бэй, но все равно красиво. В «Тадже» такого нет.
В другое время я ехидно предложила бы ему поменяться, но сейчас лишь киваю:
– Согласна и на Бэя, лишь бы там был кондиционер.
– Зато Марина-драйв у вас под ногами, к тому же в отеле прекрасный бассейн и неплохая кухня в ресторанах, – пообещал Чарлз, протягивая мне рекламный буклет «Обероя».
Мне совсем не хочется обсуждать достоинства или недостатки отеля, тем более он пятизвездочный, значит, по определению все должно быть в порядке.
Мы выезжаем со стоянки аэропорта, и я приникаю к стеклу, впитывая впечатления.
Потрясение следует за потрясением…
Вокруг сплошные такси – довольно старые, но до блеска начищенные черные с желтым верхом «Фиаты». Их стекла опущены (если вообще существуют), ветерок развевает волосы пассажиров. Хочется открыть окно у нас в такси, но это свело бы на нет работу кондиционера. Остается разглядывать происходящее снаружи через стекло.
Сумасшедший поток транспорта движется по одному ему ведомому закону, назвать который правилами дорожного движения не повернулся бы язык даже у самого неосведомленного водителя. При этом все, у кого под рукой клаксон, беспрерывно сигналят.
Позже я поняла, что сигналили не все и не постоянно, но первые дни пребывания в Мумбаи казалось, что на улицах не иначе как водительская забастовка – звуки клаксонов заглушали даже шум моторов.
Машины в Мумбаи можно поделить на две основные категории независимо от марки или страны-производителя – те, у которых работают кондиционеры, и те, у которых таковые отсутствуют. Ездить без кондиционера можно, только открыв стекла, а с ними и доступ в сам автомобиль смога, звуков клаксонов и протянутых за подаянием рук.
Следующее потрясение – серый цвет. Это цвет цемента и ржавчины, вернее, ее потеков. Даже там, где еще сохранились остатки штукатурки, они безнадежно изуродованы следами окиси железа. Если добавить отсутствие стекол, создается впечатление полной разрухи. Позже я поняла, что в таком жарком и сыром климате не ржаветь может только отменная сталь, а штукатурка не продержится и сезон.
Много мусора, обрывки бумаги, газет, следы уличной торговли, просто выброшенные пакеты и прочая дрянь… Ни одной урны, все отходы под ногами или по краям тротуаров и дорог. В Европе такое бывало только в случае забастовки мусорщиков, а здесь, похоже, привычная картина. Жара и влажность вносят свою лепту, и вонь стоит неимоверная. Тошнотворный запах гнили обволакивает плотным облаком, проникает внутрь и оседает в легких, чтобы потом дать о себе знать даже в кондиционированном воздухе помещений. Местные в этой вони выросли и не замечают. Через несколько дней привыкают и иностранцы, но сначала…
Но по-настоящему содрогнуться меня заставляет вид двух спокойно пирующих крыс на небольшой свалке мусора прямо у светофора, возле которого мы остановились на красный свет. Крысы днем в городе! Что же творится ночью?
И трущобы…
Конечно, я читала о трущобах Мумбаи вокруг аэропорта. Эта своеобразная достопримечательность города, пожалуй, не меньшая, чем Ворота в Индию или даже Болливуд. Большинство европейцев на вопрос, что самое знаменитое в Мумбаи, после «Миллионера из трущоб» отвечают: «Трущобы».
Но читать о них у Кэтрин Бу или Робертса, рассматривать на фотографиях или экране одно, а увидеть воочию совсем иное. Мне бросается в глаза не скопище похожих на простые навесы или поставленные одна на другую картонные коробки домишек (если их вообще можно назвать жильем), а то, что большинство из них вдоль дороги украшены рекламой. Иногда непонятно, как и на чем держатся огромные рекламные щиты, если под ними шаткие конструкции из ржавых шестов и рваных тряпок.
Торговля прямо с земли – на убогих столиках, а то и просто картонках разложены фрукты, какие-то вещи, еда… Молодой мужчина и пожилая женщина сидят посреди тротуара, разложив какие-то прутья, мужчина плетет то ли корзины, то ли блюда. Они превратили тротуар в мастерскую, пешеходы вынуждены выходить на проезжую часть, но никто не возмущается. Меня удивляет ослепительно-белая майка на мужчине, чем и где он ее стирал, чтобы не остались следы от смога, забивающего, кажется, не только носоглотку, но и легкие? Здесь же ходят собаки, женщина моет ребенка на краю дороги, поливая из канистры, грязная вода стекает на край тротуара, двое других малышей, ожидая своей очереди, сидят в этой грязи, но никого такая картина не смущает.
Невозмутимость вообще отличительная черта окружающего меня мира – всем на все наплевать, никаких правил, но и обид тоже.
Многолюдье бывает разным.
Существуют города, в которых толчея вызывает настоящее озлобление, где все раздражены, все всем мешают.
Вторая категория – безразличные, такие позволяют спрессовать себя в толпе, терпеливо переносят давку, мирясь с ней, как с неизбежным злом, и остаются ко всему совершенно равнодушными.
Третья – города вроде Лондона, где толпа не вызывает ни озлобленности, ни эффекта отсутствия, напротив, каждый стремится двигаться по определенным правилам, стараясь не мешать остальным и надеясь, что ему тоже не помешают. Это комфортно и никого не раздражает.
И четвертая – в городах вроде Мумбаи – тесно, но беззаботно. Правила, если и есть, не соблюдают, зато никто ни на кого не обижается. Водители гудят беспрерывно, но спокойно взирают на идущих по проезжей части вдоль тротуара пешеходов, умудряются не давить переходящих в десятке ярдов в стороне от светофора дорогу или попросту спокойно вышагивающих через перекресток по диагонали и болтающих при этом по телефону разинь. В свою очередь пешеходы прощают автомобили прямо на «зебре» и восприятие желтого цвета светофора как зеленого.
Припаркованный во втором ряду, да еще и под углом автомобиль даже на оживленной улице не кажется преступлением, езда не в полосе, а как вздумается не вызывает возмущения, как и попытка кого-то подрезать или втиснуться на машине туда, где и мотоцикл не проскочит. Едем же, чего возмущаться?
Движение при этом достаточно быстрое, никто никого не задерживает и не торопит.
На круглой площади остановилось такси, перегородив две полосы, только потому, что пассажиры пожелали сфотографироваться на фоне памятника. Остальные спокойно объезжают, и никому в голову не приходит, что это ненормально – создавать проблемы многим ради удобства всего двоих. В Лондоне на ветровом стекле машины давно красовалась бы квитанция штрафа, здесь полицейского не видно и близко.
Коробит на каждом шагу. Другой мир, другие правила, вернее, их отсутствие. Или старушка-Европа живет уж слишком упорядоченно? Даже если так, то мне лучше по правилам, привычней как-то…
И еще: кажется, я начала понимать Престонов, не оставшихся в этой стране. Чтобы жить в Индии, нужно родиться вне Англии, иначе ломка понятий может оказаться слишком тяжелой.
Одно утешает – я здесь ненадолго. Чем быстрее справлюсь, тем лучше. Это тоже стимул поторопиться.
В «Оберое» вежливый швейцар в белоснежной форме с широким золотым поясом и в черном тюрбане (кажется, это одежда сикхов), приветливая служащая в сари, – вот, пожалуй, и все напоминающее, что я в Индии. Внутри атриум на все одиннадцать этажей с прозрачным потолком где-то на уровне неба, ярко-красный рояль в холле, скульптура юноши и девушки, чьи стилизованные фигурки мало напоминают упитанные пышнотелые статуи, знакомые по фотографиям индуистских храмов, бюст самого Обероя. Просторный номер в стиле хай-тек и вот оно – обещанный залив прямо под широким, во всю стену, окном номера со знаковым названием «Кохинор-люкс»! Набережная Марина-драйв, плавно закругляясь, огибает залив, на другом берегу которого зеленеют парки Малабарского холма. За этот вид я готова простить все остальное, если бы было что прощать.
Но проявлять благодушное попустительство не приходится, сервис отеля на уровне. Я не любительница показной восточной роскоши, лаконичная мебель номера и всего отеля меня вполне устраивает, к тому же я приехала работать, а не лежать у бассейна или валяться на подушках роскошного дивана с позолоченными ножками.
Чарлз предупредил, что посещение студии у нас завтра утром, потом встреча с бухгалтером фильма, а ночью мы вылетим в Агру, поскольку группа там. Это означает, что остаток дня и вечер я свободна.
Выходить никуда не хочется, снаружи безумно душно, я остаюсь в номере, только делаю два звонка.
Во-первых, это Калеб Арора, который должен прикрывать меня в Мумбаи. Телефон Калеба я получила в Лондоне от Эдварда вместе с наказом связаться, как только прилечу.
Лишь услышав, что я из Лондона, Арора предлагает встретиться, в результате мы договариваемся на семь вечера в «Амадее» на Нариман-Пойнт, это недалеко от «Обероя».
Второй звонок журналисту Кирану Шандару, чья статья подвигла меня на поездку в Мумбаи. Журналиста звонок, как мне показалось, насторожил. Приходится откровенно объяснить, что я некоторым образом связана с фильмом «Тадж-Махал» и потому интересуюсь гибелью Хамида Сатри. И все равно Киран восторга от общения со мной не проявляет, правда, встретиться согласен, но лишь завтра в шесть вечера.
– В «Леопольде»? – предлагаю я, поскольку ни одного ресторана или кафе, кроме знаменитого по книге «Шантарам» «Леопольда» или теперь вот «Амадея», не знаю.
– Лучше в «Нахальной ложке», если вы, конечно, любите французскую кухню. Это недалеко от вашего «Обероя», у меня там в семь еще одна встреча.
Кто мог подумать, что в Мумбаи найдется французское кафе с названием «Нахальная ложка»!
Еще один совет Чарлза Престона: переодеться с шальвар-камиз, так будет меньше проблем.
У индианок две формы одежды – сари и шальвар-камиз. Первое, открывающее живот и декольте, мне категорически не подходит. У меня достаточно тонкая талия (что в Индии не приветствуется, как выяснилось – женщина должна быть упитанной и чем упитанней, тем лучше), но позволить себе глубокое декольте я не могу по понятным причинам. К тому же сари нужно уметь носить, не то будешь выглядеть карикатурно.
Потому мне подходит второй вариант.
Шальвар-камиз – это туника до колен с разрезами по бокам и сильно зауженные ниже колен легкие штаны. Его можно закрыть до горла либо сделать небольшой вырез и прикрыть шарфом.
Конечно, никакого шальвар-камиза у меня нет, в Лондоне купить такое мне не могло прийти в голову, приходится срочно отправляться в магазин отеля. Дорого, основательно пощипало содержимое моей карточки, но видом я довольна – достаточно скромно и качественно.
Шальвары я надеваю с трудом из-за высокого подъема ноги, у индианок поголовно плоскостопие из-за привычки носить сандалии или даже шлепанцы. Кажется, они о каблуках не подозревают. В Европе даже спортивная обувь имеет супинаторы для поддержания стопы, здесь же – сплошные пляжные шлепанцы.
Я тоже выбираю легкие сандалии.
Теперь можно идти хоть куда, не привлекая к себе внимания.
Немного погодя я понимаю, что привлечь внимание в Мумбаи вообще очень сложно. Людям со светлой кожей оно обеспечено только со стороны уличной торговли. На улицах иностранцев непрерывно атакует целая армия индийцев, назойливо предлагающих что-нибудь купить.
Стоит выйти за дверь отеля, как сбоку ко мне подскакивает продавец с целой связкой блестящих на солнце «Ролексов», тараторя, что лучшего подарка «своему бою» мне не найти во всей Индии. Да что там Индии, в мире других таких нет! Часы настоящие, золотые, могу не сомневаться. А что золото немного пооблупилось, и стрелка, отвалившись, болтается под стеклом, так у него есть и не облупившаяся с накрепко приклеенными к циферблату стрелками, сейчас найдет.
Другой индиец настойчиво предлагает купить совершенно необходимый в хозяйстве небольшой барабан. Описывая вокруг меня круги и заглядывая в глаза, он демонстрирует достоинства инструмента, то и дело повторяя «мисся». Я не сразу понимаю, что это изуродованное обращение «мисс».
Спасает от назойливого продавца только вопрос:
– Рarlez-vous français? (Вы говорите по-французски?)
Бедолага таращит на меня глаза, потом соображает, что я спрашиваю на каком-то неизвестном ему языке, и мотает головой. В ответ я развожу руками, давая понять, что ничем не могу помочь, поскольку не понимаю его, как он не понимает меня.
Но я рано обрадовалась, барабан снова перед моим носом, а следом за инструментом растопыренные пальцы рук:
– Мисся, там-там… Тен рупии…
«Тен рупии», конечно, даже не мелочь – но к чему мне барабан? Если дать деньги, чтобы отвязался, вокруг соберутся все торговцы улицы, а на Марина-драйв их много…
Не знаю, чем закончился бы такой торг, но, на мое счастье, барабан заинтересовал двух молодых людей весьма странного вида, причем им инструмент действительно нужен. Воспользовавшись нежданной помощью, я пытаюсь ускользнуть.
Однако атака продолжается с другой стороны.
– Je dis parlez franзais, madame. (Я говорю по-французски, мадам.)
Насмешливый голос принадлежит молодому человеку, предлагающему опахало из пальмовых листьев. Тоже совершенно необходимая для жизни в пятизвездочном отеле вещь. Но пререкаться со знатоком парижского диалекта я не намерена.
– Et je ne suis pas! (А я нет!) – Этого для него достаточно, хотя французским владею свободно.
«Амадей» находится в Центре исполнительского искусства. Арора ждет меня на открытой площадке ресторана, что, честно говоря, было приятно, поскольку темный интерьер зала меня подавлял. Снова залив, снова ласковый ветерок и снова неприятный запах, привыкнуть к которому невозможно.
Калеб полицейский, но старается это не подчеркивать. Форменная фуражка лежит на соседнем стуле, а пуговиц расстегнуто на одну больше положенных.
Он сам делает заказ и, пока еду готовят, передает мне пакет с новыми документами, карточкой на новое имя и довольно тяжелым небольшим свертком. В ответ на мой вопрошающий взгляд, Арора кивает. Оружие…
Престону, который осведомился по телефону, как я, сообщаю, что сижу в «Амадее».
– Со знакомым… лондонским.
Знать ему что-то еще ни к чему.
Калебу объяснила более открыто:
– Это Чарлз Престон, продюсер фильма, я прилетела под видом его помощницы.
Арора только кивает, не задавая никаких вопросов. Конечно, Калеб должен быть более сдержан, чем Чарлз, у них разные роли в жизни. Оба опекуна меня вполне устраивают, спасибо Эдварду за такое прикрытие – не только надежно, но и просто приятно.
После ужина с Калебом я вынуждена вернуться в отель, не ходить же по набережной с пистолетом в сумочке. Но оружием оказывается вовсе не пистолет, а небольшой раджпутский кинжал в красивых ножнах. Сувенир? Игрушка? Но только для тех, кто не знает насколько это грозное оружие в умелых руках.
Раджпутские кинжалы отличаются от всех остальных рукоятями – у них они не продолжение лезвия, а самостоятельная поперечная часть, к тому же имеющая по бокам две детали для защиты запястий. Эти кинжалы бывают разными – от размера в женскую ладонь до размера целого меча, но всегда весьма опасны и эффективны.
Именно таким был убит Рахул Санджит, кинжал легко рассек его тело до сердца.
Мой кинжал невелик, нет и пяти дюймов, ножны у него расписные и даже инкрустированные. Подумав, я решаю, что Арора прав – носить с собой пистолет я не смогу, нам завтра придется лететь в Агру, да мало ли что еще. А вот кинжальчик вполне сойдет за сувенир.
Откуда он узнал, что я люблю холодное оружие и умею им пользоваться? Возможно, и не узнал, а может, сказал Эдвард… В таком случае спасибо обоим.
С трудом удержавшись, чтобы не попытаться всадить кинжал в стену номера, прячу его в красивые ножны и снова убираю в сумку.
Моя жизнь в Индии началась.
Позже я не раз задумывалась: зная о том, как все сложится дальше, не поспешила бы я на первый обратный рейс в Лондон? И честно отвечала: нет! У меня уже был ирландский опыт, но до индийского ему оказалось далеко…
Когда вечером звонит Престон с напоминанием, что встреча на студии «Яш-Радж-Филмс» в восемь, выехать нужно пораньше, поскольку это северо-запад города, я сижу за компьютером, изучая материалы об Индии, Болливуде и Тадж-Махале. Чарлз прав: меня ждет много открытий, не всегда приятных, не всегда обнадеживающих, но главного – о возможных убийцах Хамида Сатри, которых Киран Шандар называл «Чатри Кали» – не находится.
Одно из двух: либо это сверхзасекреченная организация, не пользующаяся Интернетом, либо журналистская утка. Если так, то разыскать убийц будет проще, даже самые неуловимые маньяки вычисляются легче, чем агенты таинственных организаций, ради сохранения секретов которых их хозяева иногда готовы пожертвовать сотнями жизней или устроить теракт со множеством жертв.
Поклонение богине Кали в Индии отнюдь не возбраняется, мало того, индусами оно почитается как чистое и святое дело. Богиня странная – четырехрукая красавица с синей кожей и ярко-красным длинным языком, с которого капает кровь. На шее «ожерелье» из человеческих голов, в одной руке отрубленная (но при этом счастливо улыбающаяся) голова, под шею которой другой рукой заботливо подставлена чаша для сбора крови (не пропадать же добру). На талии пояс с подвесками из человеческих рук.
Две другие руки в разных вариантах: либо держат оружие (с которого тоже капает кровь), либо делают какие-то знаки.
Ноги попирают поверженного простого смертного.
Не сатанизм, конечно, богиня была бы даже красивой, не будь аватарского голубого цвета кожи и обилия чужих ампутированных голов или конечностей. Но поклоняться этакой кровожадной твари даже с аппетитными формами и с кукольным личиком могут лишь крайне далекие от человеколюбия люди.
И все же, если поклоняются, значит, находят что-то разумное в отрезанных головах и конечностях.
Богиня смерти… Такие тоже нужны, не будь нашей старухи с косой, мир перенаселился бы много тысяч лет назад и по всей Земле стоял немолчный стон страдальцев, для которых смерть желанна, например, из-за болезни.
Богиня времени – на санскрите «кали» – и есть время. В этом свой резон, главный убийца всего сущего – время, оно способно разрушить любые результаты человеческой деятельности, ничто не вечно.
Богиня, которая следит за человеком от момента его зачатия до физической смерти его тела. Вот уж подарочек! Я даже плечами передергиваю, сознавая, что за мной всю жизнь наблюдает синяя дама с красным языком, с которого капает кровь…
Я совершенно не понимаю индусов, а ведь мне предстоит разобраться с деянием последователей этой богини. Психи? А кто из нас нет? Мы привыкли считать всех, кто отступает в сторону от наших христианских понятий о добре и зле, в лучшем случае заблуждающимися. Но так ли это?
«Штаб-квартира» поклонников синей богини в Калькутте, о чем можно догадаться по названию города. Самые известные и страшные поклонники – туги (или тхаги, тхуги). Это секта душителей, о них сняты фильмы-страшилки и написаны книги. Многочисленные рассказы о тугах можно было бы списать на любовь людей к ужастикам, не будь большого количества жертв.
И все же в историях с тугами меня настораживает соседство грабежей с убийствами, туги душили фирангов (европейцев или тех, кто им служит), а имущество забирали себе. Не попытка ли это просто подвести идеологию под обыкновенный разбой? Похоже на то.
Считается, что с тугами справились англичане и движение идейных грабителей-убийц в позапрошлом веке сошло на нет.
Если верить статье Кирана Шандара, в Индии появились новые последователи синей богини, которые вспомнили о другом ее символе кроме отрезанных голов – сердце.
В человеке богиня пребывает в анахата-чакре – сердечной чакре, в центре грудины. Называется Ракти-Кали. А еще присутствует в дыхании, в жизненных силах человека.
Это означает, что, хочу я того или нет, богиня присутствует во мне самой? Причем в чужом, пересаженном мне сердце прямо под шрамом после операции.
Чертыхнувшись сквозь зубы, я сообщаю сама себе:
– Я в мистику не верю!
Лучше заняться Тадж-Махалом.
Великие Моголы были мусульманами, они не верили ни в каких синих богинь и едва ли поощряли такую веру. Тадж-Махал построен мусульманским императором Шах-Джеханом в память о его жене-мусульманке Мумтаз. Минареты комплекса свидетельствуют, что ни о каком поклонении Кали речь идти не может. Следовательно, вырезать сердце в честь синей богини никакие ее последователи на территории Тадж-Махала тоже не могли!
И все-таки это случилось. Следом за Кираном Шандаром об изувеченном трупе Хамида Сатри, найденном в Тадж-Махале, упомянули с десяток серьезных печатных и Интернет-изданий. Опровержений не последовало, да и Престон подтвердил гибель бывшего коллеги.
И все же…
Из-за чего убили Хамида Сатри? У меня это сомнений не вызывает – из-за алмаза. Ричардсон прав – именно камень нужно искать, алмаз выведет на убийц. И наоборот. Каким-то образом к нему попал дорогущий бриллиант, и Сатри поспешил драгоценность продать. Ни к чему приплетать сюда ритуалы, посвященные синей богине. Думаю, вырезанное сердце не больше чем попытка замести следы. В Англии такое было бы невозможно, а вот в Индии с ее верой во множество богов и поклонением богине смерти – вполне.
Боюсь, и полиции удобно списать все на страшные ритуалы и месть синей богини.
Но я не Киран Шандар и все распутаю без страшилок.
В оставшееся до сна время я изучаю послужной список Хамида Сатри, ведь предстоит быстро понять, кто именно из его окружения, явного или тайного, мог иметь на продюсера такой зуб, что пустил в ход острый нож.
Сатри миллиардер по индийским меркам и мультимиллионер по английским. Все равно богат и знаменит. Удачные фильмы, большие доходы, слава, поклонницы, смазливая внешность ловеласа… терпеть не могу таких мужчин! Но с его удачливостью придется считаться, вернее, учитывать, ведь кроме алмаза поводом для расправы могли стать роскошный дом на Малабарском холме (я бросаю взгляд за окно, где на другом берегу залива Бэк-Бэй видны ночные огни дворцов на этом самом холме), несколько дорогих машин, еще дома в Гоа и Дели, квартира в Дубаи и даже Венеции… и многое другое. Удивительно, нет только недвижимости в Лондоне.
Решив, что утром просто следует спросить у Престона, кто мог бы рассказать о Сатри подробней, я проверяю почту и отправляюсь в душ. Письма от медсестры Яны по поводу странностей доктора Викрама Ратхора нет. Не решилась или поняла, что это глупость? Меня устраивают оба варианта, мне не до подозрений Яны, тем более она сама сказала, что доктор Ратхор прекрасный специалист и человек.
Стоя под душем, я размышляю о странных совпадениях – мой врач индиец, пригласили меня на выставку алмаза под названием «Тадж-Махал», прилетела я на съемки фильма «Тадж-Махал» и расследовать убийство бывшего владельца этого алмаза, совершенное в Тадж-Махале. Вокруг сплошная Индия…
Высунув язык перед зеркалом, убеждаюсь, что он не красный и не длинней обычного, и снова громко произношу:
– Я в мистику не верю!
Черт! Привычной звенящей стали в этом утверждении, честно говоря, поубавилось.
Следующий день мои возникшие сомнения развеивает.
Ночью мне снится осень. Прохожие спешат по улицам, ежась от пронизывающего ветра, дождь стучит по крышам, причем он сильный, такой редко бывает в Лондоне в октябре. Проснувшись, я понимаю, что дождь идет за окном. Последний в сезоне ливень…
В семь утра меня ждет машина, в восемь встреча на студии «Яш-Радж-Филмс», с которой сотрудничает «Пайнвуд». Это крупнейшая студия, к тому же славная своей историей. Именно здесь снимаются самые звездные фильмы с самыми «звездными» звездами Болливуда.
Как и его заокеанский брат Голливуд, Болливуд – это целая система студий самых разных, больших и маленьких, богатых и с весьма скромным бюджетом. Уравнивает их одно: любой непосвященный, любой чужак через полчаса там вполне может сойти с ума.
По количеству производимых фильмов Болливуд давно обогнал Голливуд, по числу зрителей он вообще вне конкуренции, об этом много говорили и писали: зрительская аудитория Болливуда – несколько миллиардов зрителей. Если к этому добавить очень скромные бюджеты снимаемых фильмов (самый дорогой индийский в Голливуде считался бы малобюджетным), то доходность должна зашкаливать.
Теперь я понимаю, что Хамид Сатри просто обязан был быть безумно богатым, ведь в его арсенале столько успешных для Болливуда фильмов! Наверняка он купил тот алмаз у какого-нибудь менее успешного владельца, чего конкуренты не простили. Может, и налет на Букингемский дворец был вовсе не ради теракта против королевы, а ради пошлой кражи бриллиантов? Но тогда снова возникает вопрос о нелогичности действий налетчиков – худшего времени для нападения, как открытие выставки в присутствии ее величества, не придумаешь.
Я и подозревать не могла, как скоро получу опровержение многих своих догадок.
Дорога на студию примечательна. Мы проезжаем всю Марина-драйв, я вижу знаменитый пляж Чоупатти, где отдыхающие встречают рассвет, кто еще только с трудом просыпаясь, кто уже в осанне йоги… Но самое удивительное – Бандра-Уорли Си Линк – мост через залив Махим. Впечатляющее инженерное сооружение. Когда мы поворачиваем на него, водитель подает мне бинокль:
– Возьмите, рани.
Посмотреть действительно есть на что, хотя мы движемся по полосе со стороны Аравийского моря. Бандра-Уорли Си Линк и вид трущоб мыса Уорли внизу так же показательны, как современный аэропорт Мумбаи и лавина крыш утлых построек, затапливающих пространство между высотными домами рядом с ним. Блеск и нищета, ультрасовременность и немыслимая отсталость, роскошные постройки и люди, живущие на свалках, – это Мумбаи.
Пока я его не видела, Нариман-Пойнт не в счет. Говорят, что Мумбаи – это не Индия, в такой же степени Нариман-Пойнт не Мумбаи. Конечно, если уж я здесь, стоило бы походить по другим улицам и посмотреть, но мне некогда. Возможно, когда-нибудь я прилечу в этот город в попытке разобраться в нем, но только не сейчас. Сейчас, несмотря на все окружающие красоты и достойные удивления или потрясения (не всегда хорошего) вещи, я интересуюсь только одним: что можно разузнать о Сатри в Мумбаи и когда мы улетим в Агру. Все остальное сентиментальная чепуха, лишь мешающая делу.
А потому я незаметно откладываю бинокль и включаю айфон, есть недоработанные вопросы, которые следовало бы просмотреть, прежде чем задавать их на студии.
Я не любительница кино вообще, а уж индийского особенно. Читала, что оно заметно изменилось и, помимо танцевально-слезных пустышек, рассчитанных на неграмотных домохозяек, жизнь которых ограничена утлой лачугой и ближайшим дешевым рынком, студии Болливуда стали создавать вменяемые и даже серьезные фильмы, но это меня все равно не волнует. Не интересует даже, что за шедевр снимал Санджит и начинал Сатри, это все равно. Интересует только его отношение к алмазу «Тадж-Махал», а это едва ли связано с творческими проблемами. Лично мне ясно, что Сатри фильм был нужен ради рекламы алмазу, а когда оказалось, что нагрузки на съемках мешают, просто ретировался, главное было сделано – «Тадж-Махал» зазвучал в новом качестве. Реклама обеспечена.
У меня вообще крепнет подозрение, что все вокруг алмаза «Тадж-Махал» инсценировано: его внезапное появление, легенды, даже кража – это работало на ажиотаж вокруг бриллианта, и если теперь его найти, цена взлетит до небес.
Но что-то пошло не так, Сатри стал мешать, и его убрали. Сделали это эффектно, добавляя мистики всей истории и стоимости бриллианту.
Терпеть не могу дела, в которых все завязано на деньги! Даже борьба с терроризмом, где есть хоть какая-то опора на идейные ценности, пусть даже ненормальные, логичней. Чего не хватало этому богачу Сатри, у которого было все: деньги, владения, машины, любовницы? Ярчайший пример того, как зарвавшийся богач платит жизнью за свою жадность. Его мне даже не жаль, несмотря на изуверский способ казни. И все же я должна распутать этот змеиный клубок и найти украденный алмаз. «Тадж-Махал» не виноват, что оказался в руках не у тех.
А может, это все-таки божья кара? Тогда я с высшими силами согласна, Сатри не стоило жадничать. Может, эта синяя богиня не такая уж… черная?
Первая же деловая встреча с бухгалтером фильма «Тадж-Махал» Махавиром Вадантом оказывается настоящим сюрпризом лично для меня (Престон явно ожидал нечто подобное).
Престон кивает на толстяка в светлом помятом костюме:
– Вот человек, который расскажет вам все, что вы хотели знать о Хамиде Сатри. Никто лучше бухгалтера не знает подноготную Сатри.
Вадант изображает смущение:
– Мисс Макгрегори, едва ли это так. Многое не является таким, каким выглядит, а Хамид Сатри был скрытен, ох, как скрытен.
Бровь Престона изумленно приподнимается:
– Хамид Сатри скрытен? Да бог с вами! Глупей и болтливей человека во всем Болливуде не сыщешь.
– О, это только казалось, только казалось… Мы даже не подозревали, что он владеет алмазом такой ценности…
Голос у Махавира Ваданта вкрадчивый, какой-то паточный, произносимые им слова словно прилипают к коже, их хочется немедленно смыть, в крайнем случае, стряхнуть. Сама внешность толстяка тоже не радует. Вадант ниже меня, не больше пяти с половиной футов, полноват, лысоват, маленькие глазки спрятаны за толстыми стеклами круглых очков. Его пухлые ручки словно не способны находиться в покое, они то и дело что-то складывают, перекладывают, перебирают… Нервозность свидетельствует о волнении.
О взвинченных нервах напоминают и пятна пота под мышками, и капельки, выступающие на лбу и висках, несмотря на работу кондиционеров в здании. Белки глаз, заметные над нижним веком, подтверждают состояние стресса.
В свое время я изучала физиогномику в изложении китайцев, а потому способна читать лица, как геологи карту местности. Если лицо не побывало под ножом пластического хирурга, оно способно многое рассказать о самом человеке, для специалиста – почти все. Но даже если побывало, свидетельства натуры и следы произошедших с человеком событий упорно возвращаются на свои места на лице. Это приводит красавиц в отчаяние и радует пластических хирургов необходимостью повторять операции снова и снова, а наблюдателей-физиогномистов подтверждением их правоты.
Лицо Махавира Ваданта красноречиво говорит о том, что он лжет. Всегда, почти во всем и злонамеренно. Не следует доверять якобы смущающемуся толстячку. Он жулик, способный прикарманить чужие деньги. Почему этого не замечает мудрый Престон – загадка. Или замечает, но извлекает из жуликоватости Ваданта свою выгоду? Скорее так. Но я не ради разоблачения бухгалтерских шашней Ваданта прибыла в Мумбаи, мое дело алмаз, а к таковому этот слизняк отношения иметь не может, слишком слаб. Лжет он явно по мелочам, норовя ухватить свои крохи, пусть даже весьма прибыльные. И знать об алмазе что-то существенное едва ли может, и рассчитывать на его болтовню о Сатри тоже не стоит, хотя можно попробовать.
У Престона звонит телефон, коротко извинившись, Чарлз отходит к окну и принимается с кем-то ссориться. Чтобы отвлечь собеседника от Престона, я пытаюсь расспрашивать его.
– Вы вели дела Сатри не только на студии, но и личные?
– Да, вел… но это громко сказано… ему переводили деньги, я переводил на личные счета Сатри…
– Как вы думаете, за что его могли убить?
– Ах, из-за денег, конечно! – Вадант даже ручками всплескивает, от чего довольно широкие рукава его светлого пиджака взлетают и опадают.
Пиджак изрядно помят, даже самая качественная одежда из льна или хлопка без добавления синтетических волокон сильно мнется, а костюм Махавира Ваданта едва ли видел утюг хоть раз за последнюю неделю.
Рядом с ним Чарлз Престон просто образец элегантности и ухоженности, хотя Чарлз и сам по себе образец. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не морщиться.
– С кем-то не поделился?
Рукава снова взлетают.
– Чем делиться?! Сатри вовсе не был богат, как вы думаете.
– Как это, он же миллиардер. Кстати, это если считать в рупиях, или он миллионер по европейским меркам?
Вадант приближается ко мне, насколько это было возможно, и шепчет, делая страшные глаза:
– Это блеф! У Сатри не было ничего, кроме долгов. Все его имущество давно заложено, а выплаты по кредитам просрочены.
Господи, что за бред?!
– А дом на Малабарском холме?
– О… – человечек в мятых брюках отстраняется, картинно закатывая глаза, – не завидую наследникам. Едва ли продажа дома позволит оплатить проценты по кредиту, на который он взят.
– А остальная недвижимость? – Я уже просто не верю этому вралю, слишком уж он драматизирует, стараясь произвести впечатление.
– Все вокруг Сатри было блефом, все! Его миллионы, его дома, машины, квартиры, даже женщины. – Толстые пальчики загибаются один за другим.
– Что, и женщины не настоящие?
– Почти, – шепотом сообщает Вадант. – Последнее время не он платил за красавиц, а женщина за него.
Я морщусь, вовсе не желая обсуждать такую тему, хотя, если подумать, в ней что-то есть, разве мало состояний развеяно, как дым, именно благодаря женщинам? Вадант принимает мою реакцию за недоверие к его словам и снова горячо шепчет, оглядываясь на бушующего с телефоном у уха Престона:
– В последний год перед исчезновением у него была старуха.
– Так уж и старуха?
Лучший способ заставить болтливого собеседника сказать все – это усомниться в его словах.
– Да, Амрита Ратхор на пятнадцать лет старше Сатри. Красавица, конечно, но старуха!
– А может, это любовь?
– Любовь?! – Казалось, у человечка даже очки приподнялись и вспотели. – Вы говорите «любовь»? Деньги это. Причем ее деньги. Этот ловкач обчистил красавицу, а потом сбежал. Нет, она-то его любила…
Вадант хихикает, словно знает что-то неприличное. Но его глаза лгут, то ли сам не верит в то, что говорит, то ли знает куда больше.
Я соображаю, как вытащить из него то, что он недоговаривает, но сделать это не удается, Престон закончил разговор и идет к нам. Заметно, что он разъярен.
– Что-то случилось?
– Мне нужно завтра быть в Агре, но рейсы из Мумбаи в Агру есть только дважды в неделю и днем!
– Это означает?..
– Это значит, что нам с вами придется лететь в Дели, а оттуда в Агру. Ночь мы проведем в аэропорту и днем будем плохо соображать. Отдохнуть в полете невозможно, на внутренних рейсах нет первого класса. Чертова Индия!
– Можно поездом, – вворачивает словечко Вадант.
Это вызывает новый приступ ярости у Престона:
– Это вы можете ездить в ваших поездах! Подготовьте документы по состоянию бюджета на сегодня, я позже заберу. Мисс Макгрегори, я вас пока оставлю, нужно решить несколько вопросов, не связанных с вами. Сумеете сами добраться до отеля?
– Да, конечно.
– Тилак в восемь заедет за вами, номер в гостинице не сдавайте, но вещи с собой в Агру соберите, вы мне нужны там.
Он уже поворачивается, чтобы уйти, но потом вдруг добавляет:
– Вам ведь все равно нечего делать до вечера? Заберите у этого, – палец Престона тычет в стоящего в ожидании непонятно чего Ваданта, – документы.
Я вспоминаю, что на шесть назначила встречу Кирану Шандару, но сообщать об этом Престону не стоит, все успею. К тому же возможность пообщаться с Вадантом означает вероятность выудить у него о Сатри то, чего пока не сказал.
Когда Престон удаляется, я интересуюсь у Ваданта:
– Как скоро у вас будут готовы документы?
Тот ерзает:
– К шести…
– Через час! – Есть люди, с которыми, как с Вадантом, просто нельзя разговаривать мягко, которым нельзя попустительствовать. Разреши я ему принести документы к восьми прямо к машине, он бы и туда опоздал. Но стоит потребовать командным тоном, как человечек вмиг становится покладистым. Промокнув большущим платком пот со лба и проплешины на темени, он согласно кивает:
– Я постараюсь.
Я вдруг понимаю, что даже не знаю, где его найти, если вдруг исчезнет, а потому бодро предлагаю:
– Я с вами. Заодно познакомлюсь с бухгалтерией кинопроизводства.
Вадант явно удивлен, но не спорит.
Ему хватает часа, нужно лишь отобрать файлы и распечатать их.
Пока Вадант возится с принтером, я пытаюсь вспомнить что-то, что ускользало по поводу финансов Сатри. Вспоминаю:
– Вы говорите о безумных долгах Сатри, но ведь он получил десять миллионов фунтов стерлингов. Это огромная сумма, неужели долги были больше?
От меня не укрылось, что Вадант чуть вздрогнул при упоминании о десяти миллионах.
– Откуда у вас такая информация?
– Это не важно. – Так я тебе и рассказала об откровениях перепуганного Томаса Уитни!
Вадант вдруг вскидывает на меня глаза, в которых совсем нет приниженного ожидания пинка, только настороженное внимание. Но взгляд тут же скользит вниз, а сам бухгалтер частит полушепотом:
– Если эти деньги и были, то Сатри их сразу же отдал кому-то другому.
– Так были или нет?
Я не могу понять, не почудилась ли мне смена выражения его глаз?
– Были, но… – Вадант сокрушенно разводит пухлыми ручками. – Только не спрашивайте меня, кому Сатри отдал кейс с теми деньгами, я не знаю! Он был должен страшным людям. Да, очень страшным… Такие ни с чьей жизнью не считаются.
– Организованной преступности? Мафии?
И снова в его взгляде мелькает что-то, что не соответствует облику, но что я уловить не могу. Ручки машут:
– Что вы, что вы! Организованная преступность просто мальчишки по сравнению с этими… Даже говорить о них страшно.
Я жду, иногда это помогает выудить у человека больше, чем он намерен сказать.
Под моим строгим взглядом Вадант собирает бумаги в папку, защелкивает ее и подает мне, старательно глядя на руки, но не в глаза. И все же добавляет, словно решившись в последний момент:
– Это чатристы. Если кто и убил Сатри, то они.
Еще один со страшилками про последователей Кали!
Я усмехаюсь:
– Или обманутая любовница? Или просто те, кого он надул с алмазом? Или…
Вадант вымученно улыбается:
– Я не знаю. Ох, скорей бы закончились эти съемки и все эти дела!
– Какие дела?
Он мгновение мнется, потом обводит ручками кабинет, заваленный папками и просто бумагами:
– Вот это. Я старый больной человек и очень хочу отдохнуть. Сатри уговорил меня поработать на фильме, но не сказал, что будет столько проблем.
– У Хамида Сатри есть родственники?
– Есть, если их можно считать родственниками. Знаете, игроку очень трудно сохранить хорошие отношения с родными. В Индии мы строго относимся к таким вещам.
Меня мало интересует осуждение игроков индийской общественностью, а вот сам факт, что Сатри игрок, значит немало.
– Он играл?
– О, да! Да! Иначе откуда же долги? Проигрывал целые состояния. – Пухлая ручка Ваданта делает жест, видно означающий «пфф!», то есть полет денег в неизвестном направлении. – Его дома проиграны один за другим, оставалось только подписать нужные бумаги. Казино, красотки, вино, машины… Это никого до добра не доводило.
– Его могли убить за долги?
Человечек в мятых брюках скорбно вздыхает:
– За долги отнимают все, за долги могут избить, но вырезать сердце? Зачем? Человек без сердца не сможет вернуть ни одной рупии. Сатри мог заработать на съемках этого фильма, при всей его бесшабашности он был прекрасным продюсером, но сбежал, не заработав ничего. Те, кому он должен, предпочли бы подождать, а вот чатристы…
Решив поговорить с Вадантом, который знает явно больше, чем уже сказал, позже, я забираю папку и не без удовольствия прощаюсь. У меня еще есть время, чтобы пообедать, собраться и встретиться с Кираном Шандаром. Только если и он заведет беседу о чатристах…
На вопрос, где поблизости можно перекусить, секретарь Ваданта Камала советует не делать этого в «Макдоналдсе», который рядом, а пройти по улице дальше, там есть замечательный ресторанчик индийской кухни «He said, She said», в котором чисто и уютно. Что я и делаю. Надо же попробовать местные деликатесы.
Ресторанчик действительно симпатичный, внутри соседство азиатского, европейского и скандинавского стилей в оформлении. Это не смесь, а действительно соседство. Он оформлен современно, один зал как уличное кафе где-нибудь во Франции или Италии, другой с низкими столиками, характерными для самой Индии, третий – с выкрашенной в белый цвет мебелью из «ИКЕА». На любой вкус.
Я храбро выбираю светлую веранду с большими диванами и низкими столиками. Это особенность Индии. Здесь не принято есть вилкой и ножом, конечно, в ресторанах европейского типа столовые приборы подадут и салфетки положат, и столы в них высокие, но… Сами индийцы в качестве столового прибора предпочитают собственные пальцы или ложку, иногда две. Еще одна особенность: только правая рука, ведь левая «грязная». Из-за отсутствия туалетной бумаги и достаточного количества воды, чтобы таковую заменить, левая рука и впрямь может оказаться не совсем чистой. Как и вилки с ложками в небольших забегаловках с едой на улицах. Надежней три пальца правой руки или кусок лепешки в качестве лопатки.
Обо всем этом я прочитала в Интернете и готова учесть.
Помня советы бывалых путешественников, я заказываю самые безопасные блюда, прошу не переусердствовать с приправами, намекая, что мой желудок может пострадать от непривычно острой пищи, и особенно отмечаю, что лед в напитках не нужен. Это потому, что индийцам не приходит в голову перед замораживанием воду кипятить, вода изо льда для европейца не просто не полезна, но и весьма опасна.
Обслуживающий меня молодой человек понимающе кивает, обещая, что сделает все, как надо. Сомневаюсь, но если уже решилась…
Мне подают вилку, нож и две ложки – на любой вкус. Но я храбро решаюсь есть руками, вернее, одной рукой. Экзотика так экзотика. Левая рука для индусов «нечистая», потому едят только правой, значит, и я так же. Чтобы ненароком привычно не подхватить вилку левой рукой, я зажимаю в ней салфетку. Отламываю кусочек лепешки, он рвется одной рукой крайне неудачно – тонкой полоской, пытаюсь подхватить этим обрывком соус. Вторая попытка оказывается более удачной, третья и вовсе приводит к цели. Я почти индианка, ем руками и кусочком лепешки. Вкусно и даже удобно. Надо же…
Я бывала в индийском ресторане в Лондоне, главное впечатление, вынесенное оттуда, – слишком остро, настолько, что вкус просто забивается ощущением огня, полыхающего во рту и пищеводе. Здесь все несколько легче, видно, повара приспособились к посетителям из соседних киностудий, ведь далеко не все родились и выросли в Индии. Порции большие, все вкусно, льда в напитке нет. А еще в меню много курицы – это тоже дань европейцам, местные предпочитают вегетарианскую пищу, а ограничения в виде отказа в использовании индусами говядины, а мусульманами свинины, оставляют поварам курятину, козлятину и баранину.
Взяв на заметку этот ресторан, я оставляю щедрые чаевые и выбираюсь на соседний перекресток, чтобы поймать такси. Пора в отель, по пути еще нужно купить пару шальвар-камизов для Агры, не ходить же две недели в одном и том же.
У такси никаких зеленых огоньков, чтобы дать понять, что они свободны, водители истошно сигналят безо всякой надобности. Я не сразу это понимаю, а потому пропускаю несколько машин, прежде чем замечаю, как ловит такси пожилая пара индийцев. Взяв на вооружение их манеру, получаю возможность сесть в машину тут же. Что ж, это тоже надо запомнить…
На вопрос, где лучше купить шальвар-камиз, таксист удивленно оглядывается через плечо и кивает:
– Конечно, рани.
Мы переезжаем залив по Бандра-Уорли, но потом сворачиваем с набережной. Я предпочитаю знать, где нахожусь, потому снова включаю навигатор. Он сообщает, что, перебравшись в потоке машин по мосту Фрер над железнодорожным вокзалом, мы направляемся на восток по Али-роуд.
На площади неправильной формы, образованной пересечением трех улиц, на шестиэтажном здании красуется гордая вывеска «Отель Либерти». При этом само здание страшно облезлое с почерневшими стенами и горами мусора на выступающих крышах навесов первого этажа. Некоторые балкончики наподобие французских попросту обвалились, окна занавешены изнутри чем попало, на остатках решеток в них сушатся тряпки… Неужели отель?! Я вспоминаю, что в Мумбаи почему-то принято называть отелями рестораны, и мысленно благодарю Камалу за совет пообедать в «He said, She said».
За «Отелем Либерти» видна высотка, первые этажи которой уже используются, а наверху идет надстройка. И никого это не беспокоит. Похоже, надстроены почти все дома, во всяком случае, верхние этажи разительно отличаются от нижних и даже друг от друга.
В моем распоряжении несколько часов, людей на улицах много, движение приличное и свободных такси тоже достаточно, вывески дублированы на английском, потому я решаю пройти хотя бы по Али-роуд пешком. Навигатор подсказывает, что отсюда до Марина-драйв не так уж далеко.
Ныряю в лабиринт небольших улиц к северу от Али-роуд, там чище, как мне кажется.
Везде одно и то же: облезлый вид зданий, хотя их и пытаются штукатурить, между трех-шестиэтажными домами видны высотки. Высокие дома, конечно, не такие, как в Нью-Йорке, но от двадцати до сорока этажей много, причем разбросаны они по всему городу и часто стоят вплотную к старым постройкам. Как строили-то?
Довольно чисто, никаких свалок с крысами у светофоров. Или я уже начала привыкать? Не хотелось бы.
Женщин немного, буквально все они в шлепанцах и без носков, большинство в сари, мелькают черные наряды мусульманок. Мужчины поголовно в европейской одежде – брюки и рубашка. Удивительно, но рубашки светлые и часто белые. Как они умудряются отбеливать одежду после такого смога?
А марево горячего воздуха, в котором больше выхлопных газов, чем кислорода, действительно колышется над Мумбаи. Вторая половина дня не лучшее время для прогулок, потому надо делать покупки и ехать в отель.
Все улицы – сплошной торговый ряд, товары разложены под навесами, развешены прямо над головами прохожих. Меня удивляют свертки с тряпьем на крышах навесов и даже автобусных остановок. Там валяется одежда, какие-то подушки, одеяла и просто мешки. Оказалось, это вещи тех, кто ночует на улице. Ночью спят прямо на земле на тех самых подушках, укрываясь одеялами, а утром, свернув их, отправляют на крыши.
Везде бойкая торговля не только вещами, но и едой. К запаху океана и гнили я уже привыкла, привыкать к ароматам местной пищи не хочется, потому, разыскав приемлемую лавку с женской одеждой, я без примерки приобретаю два шальвар-камиза и спешу покинуть этот район. Уютней на широкой Али-роуд.
В отель возвращаюсь с чувством исполненного на сегодня долга. Я не только побывала на студии, узнала много нового о Сатри, но и познакомилась хотя бы с частью Мумбаи. Остается только встретиться с журналистом.
Кафе со своеобразным названием «Нахальная ложка» действительно специализируется на французской кухне. В Мумбаи в него наверняка ходят местные, за экзотикой, или иностранцы, уставшие от индийской кухни. Кстати, в городе много итальянских ресторанов, это своеобразный компромисс между индийскими и европейскими блюдами.
Журналист уже ждет меня, что для местных удивительно. Возможно, просто остался после какой-то предыдущей встречи.
Киран Шандар худощав, горбонос и энергичен. Он явно куда-то спешит, во всяком случае, на долгую спокойную беседу не настроен. И я его совершенно не интересую, встретиться согласился из вежливости и в благодарность за то, что англичанка прочитала его статью. Но мне все равно – важней, что он может сообщить.
Мы заказываем кофе и воду, от предложенных сладостей я отказываюсь.
– Вы журналистка?
– Нет, я уже говорила, что некоторым образом связана со съемками фильма «Тадж-Махал», продюсером которых был Хамид Сатри. По сути, мне придется выполнять его работу. Отсюда желание знать, кто и почему его убил.
– Почему вы решили, что я знаю больше, чем уже сообщил?
– Вы написали, что это ритуальное убийство. На чем основана такая уверенность?
Киран Шандар изумленно вскидывает на меня глаза:
– Вы считаете вырезанное сердце признаком мелкого воровства?
– Я неправильно выразилась. Почему вы уверены, что это ритуальное убийство совершено именно чатристами? Такие случаи уже бывали?
Он молчит, словно раздумывая, говорить ли мне правду. Приходится поднажать.
– Киран, если уж сказали «а», говорите и «б». Вам известны такие случаи?
Журналист хмыкает:
– Только слухи. Ну, и исторические факты.
Так… Решил не отвечать честно.
– Какие исторические факты?
Он вскидывает голову, упрямо поджимая губы, усмехается:
– Вы сочтете это выдумкой, если не слишком жалуете прессу. В прошлом и позапрошлом веке в газетах были сообщения о случаях, когда богине Кали приносили в качестве жертвы вырезанное сердце.
Если честно, мое собственное сердце заныло при этих словах. Хотя какое оно собственное? Заимствованное на пять лет у погибшего донора – скажем так.
– И вы решили, что это именно такая секта?
Киран пожимает плечами.
– Я же говорил, что не поверите.
– Я все равно докопаюсь до истины, даже если вы больше не скажете ни слова. Обидно, что уйдет время, которого мало.
– Зачем вам все это?
Вообще-то я на его месте тоже не стала бы ничего рассказывать. Почему он должен раскрывать секреты, если таковые имеются, любопытной англичанке? Тем более секреты опасные.
– Киран, я не помощник продюсера, вернее, не совсем так. Я присутствовала на выставке в Букингемском дворце, когда там был совершен теракт. И мне нужно знать все, связанное с алмазом «Тадж-Махал» и съемками одноименного фильма. Совершено нападение на ее величество, тяжело ранен премьер-министр, убит продюсер и режиссер фильма, похищен алмаз. Разве это не основание, чтобы интересоваться тем, что происходит вокруг Тадж-Махала?
Теперь он точно решит, что я законспирированная журналистка, но это не повредит. Не признаваться же, что я агент?
– Боюсь то, что происходит вокруг Тадж-Махала, мало связано с нападением на вашу королеву. Здесь и своих проблем хватает. Я сказал все, что знаю, если вспомню еще что-то – позвоню. Извините, мне пора.
– Вы говорили, что у вас здесь еще одна встреча в семь.
– Перенесли в другое место. Если будет что-то интересное, я с вами свяжусь. Но едва ли вам интересны события в Мумбаи и Агре.
– Это почему?
Он встает, давая понять, что беседа закончена, но на вопрос отвечает:
– Вы даже сейчас первой назвали королеву и премьера. А главное в другом.
– В чем?
– Осквернен Тадж-Махал. Понимаете, это храм любви, а в нем совершено жестокое убийство. И это обязательно вызовет волнения в Агре. Уже вызвало.
Он прав – меня куда больше интересует само убийство, чем то, что оно совершено на территории знаменитого комплекса. Если Тадж-Махал в моем интересе и присутствует, то только как место преступления.
Глядя вслед уходящему журналисту, я пытаюсь понять, что стояло за последними фразами – нежелание раскрывать свои секреты потому, что их можно эффектно преподнести в очередной статье, или мистическая дурь. Если он мистик, то куда лучше опираться на реалиста Калеба Арору.
Конечно, я немало читала о разных таинственных проклятиях знаменитых бриллиантов, о том, кому лучше носить, а кому даже в руки не стоит брать алмазы, но это сродни заклятиям, наложенным на гробницы фараонов. Достаточно произойти одному несчастному случаю, как все, кто верит в древние проклятия, валятся, словно костяшки домино. А кто не верит, доживают до старости и умирают в своей постели, презрев все недовольство мумий.
Есть еще один повод сомневаться. У серийных убийц и знаменитых воров нередко появляются подражатели. Не потому, что учились у этих преступников или додумались до их почерка сами, а именно благодаря освещению преступлений в прессе. Стоит какому-то ушлому репортеру со знанием дела описать убийство, да еще нагнать страху многочисленными кровавыми подробностями, как у одних появляется желание от ужаса спрятать голову в песок, а у других скопировать почерк. Иногда, чтобы почувствовать себя столь же сильным и неуловимым, а иногда просто от дури, уверенности, что если настоящего маньяка не поймали, то не поймают и его подражателя.
Сколько убийств никогда не было бы совершено, не будь вот такой «помощи» людей, умеющих их красиво описывать. Полиции всех стран очень трудно отсечь идиотов-подражателей и поймать вдохновителей. При этом те, кто своим литературным творчеством навел подражателей на мысль о преступлении, остаются безнаказанными.
Какой-нибудь глупец начитается откровений Кирана Шандара и решит при ограблении тоже вырезать у жертвы сердце вместо того, чтобы ударить по голове, оставив шанс выжить.
Я ловлю себя на том, что обвиняю журналиста в будущих преступлениях. Он не виноват в людском стремлении подражать и, возможно, прав в своих подозрениях, а сержусь я потому, что Шандар не желает раскрывать мне тайны, которые знает. И все равно его склонность к мистицизму раздражает, Шандар не помощник, хотя расспросить о чатристах, например, у Ароры, стоит. Вдруг он тоже что-то слышал об этой секте?
Но сделать это удастся только после возвращения из Агры. Такие вопросы не обсуждают по телефону, а мне уже пора собираться.
Индия не раскрыла свои тайны сразу, но я и не пытаюсь все постичь за один день, у меня в запасе две недели. Но ни днем больше! Дольше я в этой духоте и вони просто не протяну. Престон посоветовал, оказавшись на улице, сделать несколько глубоких вдохов, чтобы заставить свой организм смириться с запахом гнили. Это, конечно, помогает, но стоит немного побыть в кондиционируемом помещении, и приходится насиловать организм этими самыми глубокими вдохами снова.