Глава 13
Почти вся группа, вернувшаяся в Мумбаи, в сборе. Не хватает главных действующих лиц – Сингха и, конечно, Алисии.
Они появляются втроем – Раджив, Алисия и Салман, о чем-то увлеченно беседуя.
Все мое существо способно выдать только одну мысль: «Че-е-ерт!» Кажется, я понимаю, что находят в Сингхе поклонницы. Он тоже хорош в обтягивающей плечи футболке и с увлажненными после душа волосами. У меня внутри почему-то растет паника. Это так неожиданно, что, боясь себя выдать, я завожу ничего не значащую беседу с Майей. Она рада встрече со мной и соглашается, что погода совсем не зимняя (словно я знаю, как тут зимой), а смог сегодня с утра что-то слишком заметен. По реакции Майи я прекрасно вижу, что это не так и вовсе не жарко, но говорить больше не о чем.
Сингх еще пару минут беседует со своими спутниками, окидывает взглядом зал и призывает всех к вниманию. Он говорит, что студия звукозаписи, на которую рассчитывали, пострадала в результате пожара, возникшего из-за чьей-то нерадивости, починят не скоро, вторая занята, а еще на одной слишком плохая аппаратура. Можно улететь в Лондон и записать звук там, но там тоже пока занято. Потому у нас образовались недельные каникулы. Он отпускает всех отдохнуть и просит тех, кому предстоит сниматься в рекламном ролике, собраться в Агре в «Тара Гранде» через неделю. Остальные отдыхают еще, запись звука в Лондоне в конце месяца, недостающее будет сделано тоже на «Пайнвуде».
Я радуюсь, надеясь, что эти каникулы касаются и меня тоже, тем более мои две недели скоро заканчиваются.
Не тут-то было! Объявив, что все свободны, Сингх зовет:
– Мисс Макгрегори, задержитесь, пожалуйста.
Занялась своими делами называется! Что ему от меня нужно, обсудить неснятые сцены? Какая разница, если он все равно делает так, как считает нужным сам?
Пока я пробираюсь между довольными предстоящим отдыхом актерами, Алисия приветственно машет мне рукой (приходится отвечать), еще о чем-то говорит с Сингхом и уходит вместе с Кадерой.
Сингх также знаком просит меня подождать, пока он закончит беседу с актером, игравшим Асаф-Хана. Я жду, стараясь не смотреть в его сторону. Здесь, в Болливуде, Сингх совсем иной, чем был в Агре. Ему не дашь и двадцати пяти, хотя я помню, что он на год старше меня, то есть ему тридцать три. Облегающая футболка подчеркивает рельефную мускулатуру, индиец похож на греческого бога, какими их изображают на иллюстрациях к книгам, только волосы черные и нет уродливой массивной челюсти, а нос с легкой горбинкой.
Меня мало интересует внешность мужчин, больше интеллект. А уж красивых актеров и вовсе считаю пустышками, тем более актеров Болливуда. Для чего он репетировал танец с молодыми актерами, небось, для какой-нибудь глупой слезогонной драмы о любви?
Я ловлю себя на том, что стараюсь не вспоминать об увиденных кадрах «Тадж-Махала» и почему-то ищу, к чему бы придраться. Это из-за невозможности заняться своими делами? Но вдруг Сингх сам решил предложить мне расторгнуть контракт сегодня? Хорошо бы… И просить не придется.
И снова не то, почему-то это «хорошо бы» даже мысленно не звучит уверенно.
Я прикрикиваю сама на себя: прилетела в этот кошмар работать, так работай!
Дольше критикой заниматься не получается, потому что Сингх подходит ко мне:
– Несколько слов, мисс Макгрегори.
– Да?
Он вздыхает и говорит то, чего я не ожидала:
– Что вы искали в Агре и о чем расспрашивали сегодня Кадеру?
Мысленно обругав Салмана, я пожимаю плечами:
– К работе это отношения не имеет. И съемкам не мешает.
– Вы не понимаете, что это может быть опасно, и если к кому-то не имеет отношения, так это к вам лично?
– Это мне решать – чем заниматься в свободное от обязанностей время.
– Мисс Макгрегори, повторяю: не лезьте не в свое дело! Если вас что-то интересует, спросите у меня.
– Мистер Сингх! – Я страшно зла и тоже перехожу на официальный тон. – Вы не знаете и не желаете знать ничего, кроме своих съемок. Убит человек, который задумал этот фильм, а вам все равно?!
– Мне не все равно, поверьте. – Его тон почему-то смягчается.
– О, да! Вы наверняка произнесли проникновенную речь от имени всех сотрудников, выражая соболезнование самому себе за безвременную потерю.
Раджив, не обращая внимания на мой сарказм, упрямо повторяет:
– И все же прошу не вмешиваться не в свое дело.
– Я не вмешиваюсь в ваши дела, остальное мое дело. Если полиция ничего не предпринимает…
Договорить не успеваю, Сингх буквально шипит:
– Если полиция не докладывает о своем расследовании вам с Кираном Шандаром, это не значит, что она ничего не делает! И Тапар еще не полиция.
Следующую секунду я хватаю ртом воздух, прежде чем произнести:
– А… а… откуда вы знаете о Шандаре и Тапаре?
Он чуть смущен, явно сказал больше, чем хотел или даже мог. Но после легкой запинки все же объясняет:
– Кирана я знаю давно, еще со студенческих лет. А Тапар… ну, к кому же еще вы могли ходить в тот полицейский участок, если Тапар занимается… занимался делом Сатри?
– Уже не занимается?
– Нет. – Тон миролюбивый, но все же стальной. – Мисс Макгрегори, займитесь и вы своим делом. Если вы полагаете, что те, кто убил Сатри, пожалеют вас, то ошибаетесь.
– А вы знаете, кто именно убил Сатри? – Разве я могла упустить возможность задать такой вопрос?
Раджив смеется:
– Наш с вами приятель Киран Шандар все доходчиво объяснил. Разве его слов недостаточно?
Я собираюсь уже было спросить, а не объяснил ли Шандар заодно, кто я такая, но звонит мой мобильный. Это доктор Ананд Кумар, которого рекомендовал делийский врач, в свою очередь рекомендованный мне Викрамом Ратхором. Сингх дает понять, чтобы я ответила.
Кумар предлагает приехать в клинику и получить рекомендации, а также рецепты на лекарства. Возможно, я бы отказалась, но, услышав название клиники, выражаю готовность немедленно явиться к нему. Дело в том, что в Вокхардт Глобал лежит Энни Ричардсон. Эдвард запретил связываться с ним, но, если мы случайно столкнемся или я просто поинтересуюсь самочувствием Энни, не называя своего имени, ничего страшного не произойдет.
По моей просьбе Калеб Арора уже узнавал о ее состоянии, сообщил, что все по-прежнему. Это означало хотя бы, что Энни жива.
– Вам нужно в больницу? Нездоровы?
Так я тебе и сказала!
– Лондонская знакомая здесь, хочу навестить, кажется, она пришла в себя.
– Хорошо, позже договорим. У меня к вам серьезное предложение, но, если вы заняты следующие два дня, мое предложение не имеет смысла.
– Я занята ближайшие два часа, но, надеюсь, не дня. Что за предложение?
Если он скажет, что я могу не возвращаться после недельных каникул на площадку, я возражать не буду.
– Мисс Макгрегори, вы бывали в Тадж-Махале? Раньше бывали?
– Нет.
Следующие несколько секунд Сингх явно сомневается, стоит ли продолжать.
– Я дал всем отдых, но хочу предложить съездить в Агру и посмотреть на нее моими глазами.
У меня даже дыхание сбилось. Раджив Сингх приглашал меня в Тадж-Махал?
– Я бы очень этого хотела…
– Рад слышать. Хочу, чтобы вы увидели Тадж-Махал ночью и на рассвете.
– Разве туда пускают ночью?
– В полнолуние, если оно не совпадает с пятницей или Рамаданом, пускают. Постарайтесь освободиться к двум и ни во что не вмешаться. Я заеду за вами в отель.
Еще один опекун нашелся. Я усмехаюсь:
– Не переживайте, я буду переходить улицу только на зеленый сигнал светофора, смотреть под ноги и по сторонам и не сяду в машину к незнакомцу, даже если это Шах Рукх Кхан.
Сингх только сокрушенно качает головой, словно я неразумное дитя.
Я еще не доехала до клиники, когда раздается звонок Алисии Хилл. Ее вопрос меня удивляет:
– Раджив пригласил вас посмотреть Индию?
Я не знаю, можно ли говорить с кем-то на эту тему, но решаю, что отрицать глупо.
– Да.
– Надеюсь, вы согласились? Мы с Салманом тоже едем, думаю, будет интересно. Раджив знает, что показывать.
Выяснилось, что мы должны смотреть не только Тадж-Махал, но и Индию вообще, к тому же ехать на машине, а экскурсоводом будет сам Сингх.
Это неожиданно. Но я все равно киваю:
– Не отказалась. Правда, я не знала, мы поедем на машине.
– Вот этого не бойтесь, у Раджива хороший внедорожник, и водит он уверенно. Сингх назначил встречу у вас в «Оберое» в два.
– Да, он обещал заехать.
– Они с Кадерой решили показать нам Индию, которую любят.
Вот, значит, как… С одной стороны, это упрощает ситуацию, ведь мы едем не вдвоем, с другой – я просто не знаю, как к этому относиться. Но мне нужно в Агру, чтобы искать алмаз…
Вот этот последний довод перевешивает все – в Мумбаи я ничего не найду, к тому же за время поездки сумею что-нибудь выпытать у Сингха, Алисии и Кадеры…
Я обманываю сама себя, но как же хочется быть обманутой! Вернее, хочется побыть хоть день рядом с этим непостижимым человеком, который вчера тащил меня, словно девчонку, в машину, потом танцевал, как заправский танцор диско, а потом пригласил посмотреть Тадж-Махал его глазами. А еще он режиссировал и сыграл такого Шах-Джехана, какого я представить не могла.
Раджив Сингх одновременно индиец и европеец, богач и трудяга, насмешник и очень жесткий администратор. Что ж, тем интересней будет рядом с ним в эти дни, тем более знает Сингх куда больше, чем говорит. О том, что он презренный актер презираемого мной Болливуда, я уже не вспоминаю. Оказывается, и Болливуд разный, и актеры в нем тоже. Наверное, как и везде.
Вокхардт Глобал Хедквотерс – роскошный комплекс из стекла и бетона на северном берегу реки Мити. Только увидев перед собой эту махину, я оценила шансы на случайную встречу с Ричардсоном как ничтожные. Однако узнать о здоровье Энни можно.
Снаружи клинический центр похож на штаб-квартиру гигантской международной компании, внутри – на пятизвездочный отель.
Я довольно легко нашла кабинет доктора Ананда Кумара, который обрадовался мне словно родной. В его глазах была смесь восторга и любопытства. Еще бы, люди с пересаженными сердцами встречаются гораздо реже тех, у кого кариес. Как же мне надоело быть ходячим экспонатом успехов кардиологии!
– У вас возникли проблемы? Доктор Викрам Ратхор говорил, что все просто прекрасно.
– Проблем нет, я просто хотела, чтобы вы это подтвердили и выписали на всякий случай какое-то средство, если станет не по себе из-за духоты.
– А вам было плохо? Где и когда?
– Нет-нет! Еще раз повторяю, что проблем никаких. – Не признаваться же ему, что сердце проснулось. На отсутствие нормального поведения чужого сердца я жаловалась Ратхору, а когда все начало приходить в норму, испугалась.
– Хорошо, нам нужно сделать несколько анализов. Это займет немного времени…
И снова все физические показатели прекрасные. Доктор Кумар радуется не меньше Ратхора:
– Вас хоть на выставку. Можете заниматься спортом. А если есть учащенное сердцебиение или другие проблемы, то это – эмоциональная реакция. Советую не волноваться и не думать о духоте, жаре или пробках на дорогах.
Показав несколько дыхательных упражнений, он рекомендует пить соки и не находиться подолгу на солнце.
– Вероятно, у вас был эмоциональный донор, – вдруг замечает он. – Доктор Ратхор говорил вам, что вместе с сердцем реципиентам часто передаются и некоторые черты характера?
– Говорил…
Черт подери! Вот только эмоционального донора мне не хватало!
Закончив разговор с Кумаром, я отправляюсь разыскивать Энни Ричардсон. Это несложно, никто не требует у меня документы, никто не выворачивает карманы на предмет наличия оружия, зато сообщают, в какой палате Энни лежит. Какие они все улыбчивые и доброжелательные!
А вот пообщаться с ней не удается – Энни без сознания. Искусственная кома? Похоже… Медсестра объясняет:
– Ей так легче.
Все, что я могу, – погладить ее руку и тихонько попросить:
– Энни, дорогая, выкарабкайся, прошу тебя. Ты очень нужна Эдварду, ты нужна всем.
Я смотрю на заострившиеся черты лица, бледную с синеватым оттенком кожу и понимаю, что Энни не выкарабкается. В ее палате, несмотря на работающий на полную мощность кондиционер, витает тот самый запах смерти. Спрашивать, сколько Энни осталось, глупо, может, месяц, а может, час. Мне кажется, что последние часы лучше провести в сознании, но, вероятно, боль была слишком сильной, и врачи решили облегчить пациентке страдания. Наверное, Ричардсоны опоздали, обратись они раньше, Энни могли спасти. А может, и нет.
Я пишу на вырванном из блокнота листочке: «Энни, держись, я тебя люблю. Д.М.Г.», и ухожу. Больше я ничего не могу сделать.
В отеле я осторожно выясняю, как оплачен мой номер.
– До конца месяца, мисс Макгрегори, – белозубый улыбчивый клерк говорит по-английски без малейшего акцента.
В моем распоряжении весь срок до окончания действия договора… Щедро со стороны «Пайнвуда».
Звонит Сингх:
– Джейн, сегодня мы покажем вам с Алисией Мумбаи, который вы не знаете, а завтра поедем в Агру. Договорились?
– Хорошо.
В два часа я в холле, Раджив уже ждет, но Алисии с Кадерой еще нет. Сингх смеется:
– В этом она стала настоящей индианкой.
Я согласна, поскольку успела убедиться, что в Индии понятие пунктуальности отсутствует вовсе. Опоздание на полчаса это вообще не опоздание.
– Разница между опозданием европейца и индуса в самой жизненной философии. Там, где вы видите простую непунктуальность, у индусов понимание, что жизнь бесконечна. А если это так, стоит ли куда-то спешить?
Я киваю, хотя не вполне с ним согласна. Раджив заметил, и в его взгляде я улавливаю смесь легкого сарказма и откровенного лукавства.
– Джейн, вас действительно так тянет в Тадж-Махал?
– Почему действительно?
– Престон сказал, что тянет. Он вообще просил показывать все, что возможно в Индии, пока вам не надоест.
На небе ни облачка, солнце сияет, рассыпая во все стороны лучи и играя солнечными зайчиками на воде залива, а мне кажется, что заметно потемнело. Так вот почему Сингх пригласил меня в Агру – Престон попросил… Я мысленно огрызаюсь: а ты чего ждала, что Сингх бросит все, чтобы просто показать тебе Тадж-Махал?! Да и зачем он тебе?
– Не стоит тратить на это время, я могу все посмотреть сама и после окончания съемок.
– Нет, самой вам не удастся увидеть и десятой части, к тому же я хочу, чтобы вы посмотрели моими глазами. И ваш покровитель просил ни на минуту не оставлять вас одну, поскольку вы имеете способность попадать в трудные ситуации. В последнем я успел убедиться.
Возразить я не успеваю, его пальцы накрывают мои, я ловлю себя на том, что прикосновение мне приятно, и я вовсе не хочу, чтобы он убирал руку. Обычно я не люблю, чтобы ко мне прикасались без особой нужды, особенно малознакомые люди. Этому есть причина: прикосновение, хоть на мгновение, но отвлекает внимание. Таким способом пользуются те, кто владеет гипнозом.
– Джейн, не сердитесь, если я вам надоем в качестве гида, просто скажите, и мы вернемся.
– Терпеть не могу быть под присмотром, – ворчу я.
– Я тоже, но сейчас не время англичанке ездить одной.
– Когда Престон попросил вас показать мне Тадж-Махал? – честно говоря, я просто не знаю, что ответить.
– Тадж-Махал и Агру решил показать вам я, а он только просил не оставлять вас одну и не ограничиваться Агрой, если вам захочется съездить куда-то еще.
Почему мне приятно после этих слов, неужели не все равно по приказу или по собственной инициативе этот Сингх решил устроить просветительский урок англичанке?
В двери показались Алисия и Салман. Хилл приветственно машет рукой.
В «Оберое» на Раджива вовсю глазеют окружающие, прежде всего, индианки. Явно узнали, поскольку актер он известный. Я слышала, что Шах Рукх Кхан без нескольких телохранителей из дома не выходит. А как же Сингх? В Агре он садился в машину прямо на площадке и выходил на стоянке отеля.
– Не боитесь, что вас узнают и попросят автограф?
Раджив смеется:
– Здесь не просят автограф, только замучают бесконечными селфи. Но меня не узнают.
Ловким движением он стягивает волосы в хвост и надевает большие солнцезащитные очки.
– Если вы не станете кричать на улице, что я Раджив Сингх, все пройдет спокойно.
– Я жить хочу…
– Разумное объяснение.
Сингх действительно совершенно не похож на того красавца, что сверкает белозубой улыбкой с афиш и рекламных щитов, и не слишком похож на себя, беседующего с Престоном. Представив его в таком виде – рубашка, джинсы, хвост и темные очки – рядом с Чарлзом, я даже невольно хмыкнула. Едва ли Престон доверил бы завершение фильма вот этому молодому человеку. А может, я не права, наоборот, – видел его таким, потому и доверил?
Как все в этой Индии непросто…
Довольно быстро становится понятно, что поездка едва ли окажется столь уж замечательной. Радживу и Салману сначала нужно зайти в какой-то офис, потом решено зайти в магазин, чтобы купить нам сари и шальвар-камизы для поездки. Возникает вопрос: остаться ли нам с Алисией в машине с кондиционером на шумном перекрестке или пройти с мужчинами по боковой улице и подождать там? Кадера обещает, что они справятся и без нас.
Мне все равно, а вот Алисия морщится и надувает губы. У нее уже голова раскалывается от грохота, бесконечных гудков и толчеи. Действительно шумно, но четверть часа мы могли бы вытерпеть. Но в результате было решено, что мы тоже выходим из машины и идем за мужчинами. Здесь не так шумно, но и людей, и машин, и гудков хватает.
Нас с Алисией просят немного подождать, и мы остаемся на улице рядом с каким-то сооружением вроде киоска, от которого сильно пахнет едой, вернее, специями и горелым маслом. Жарко, и запах вызывает легкую тошноту, Алисия морщит нос, даже подносит к нему платочек. Но отходить некуда, вокруг люди и машины, сумасшедшее движение никто ради нас не отменял. Придется потерпеть…
Я бросаю взгляд на возмутителя нашего спокойствия. Это молодой парень, который в своем сооружении – не то киоске, не то тележке – готовит фастфуд. То, что очередь терпеливо ждет именно его стряпню, хотя чуть подальше есть подобные пародии на пункты питания, говорит о том, что готовит он вкусно и недорого.
Меня привлекают ловкие движения парня, и я снова бросаю на него взгляд. С того места, где мы стоим, хорошо видно, как он работает. О санитарных нормах он едва ли имеет даже смутное представление, рук не моет вообще, лишь время от времени вытирает их грязным полотенцем, висящим на гвозде слева. При этом всю зелень, приправы, сыр и прочее сыплет на сковороду именно руками.
Я не любительница азиатской кухни, едва ли такую пищу назовешь здоровой едой, но сейчас это не важно. Сама есть приготовленное этим парнем не стала бы ни за что, но посмотреть на его работу!..
Одна сковорода на единственной горелке, вокруг емкости с многочисленными приправами, мелко нарезанным луком, зеленью, несколько больших упаковок яиц, начатая пачка масла на полочке… А еще большая стопка одноразовых тарелок – бумажных, покрытых изнутри фольгой.
Он даже не смотрит на своих клиентов – с невозмутимым видом разбивает яйца, что-то смешивает на сковороде, переворачивает, посыпает, перекладывает в одноразовую тарелку, снова посыпает, перемешивает, кладет на тарелку пару ложек и выставляет шедевр на прилавок. Не останавливаясь ни на мгновение, начинает следующий цикл. Нет, похоже, он готовит разные блюда, но все они начинаются со шлепка продукта на сковороду, которую он тут же потряхивает (время от времени выплеснувшееся масло загорается ярким пламенем, что совершенно не смущает парня), затем быстро перемешивает содержимое, добавляет другие ингредиенты – руки так и летают над незамысловатой утварью, кажется, он мог бы работать даже с закрытыми глазами.
Я уважаю ловкость мастеров, в том числе и поваров, но здесь какой-то особый шик – молча, отрешенно, не выдавая свое присутствие в этом мире ни звуком, ни взглядом, словно, кроме него и этой сковороды, в мире не существует ничего.
Не знаю, сколько проходит времени, но молодой человек успевает приготовить еду для пятерых клиентов. Конечно, ни сковорода, ни лопатка для помешивания, ни терка или ложки не моются, лишь изредка вытираются руки (лучше б не вытирал!).
К действительности меня возвращает голос Алисии:
– Мы сегодня пойдем дальше?
Оглянувшись, я вижу, что не только Алисия, но и Салман, а главное, Раджив стоят рядом. Причем Сингх наблюдает за мной так же внимательно, как я сама за парнем.
– Вы проголодались?
– Нет! Интересно смотреть, как он работает. Виртуоз… – Если честно, я смущена, словно меня застали за подглядыванием в замочную скважину. Не сомневаюсь, что парень внимание к себе тоже заметил, отчасти поэтому его движения были столь ловки, а отрешенность подчеркнута.
Алисия в полуобморочном состоянии. Она заявляет, что сари уже имеет, шальвар-камиз тоже, а от вони у нее кружится голова, поэтому хочет, чтобы ее отвезли домой!
– Хорошо, – помрачнев, отвечает Раджив. – Салман, сделаешь? А я отвезу Джейн. Только не опаздывайте завтра.
Выехать договорились очень рано, на рассвете. Кадера поклялся, что сумеет разбудить и доставить Алисию вовремя. Раджив в свою очередь обещал, что, если они не успеют, мы уедем без них.
Они берут такси, а мы садимся в машину Сингха. Вот тебе и познакомилась с Мумбаи!
Но перед тем как включить зажигание, Раджив интересуется:
– Вас тоже шокирует вот это? – Кивок в сторону парня, по-прежнему колдующего над своими блюдами.
– Шокирует, – соглашаюсь я. – Но интересно.
Во взгляде Сингха легкое недоверие сменяется интересом.
– И вы не хотите возвращаться в отель?
– Угу.
– И согласны посмотреть Мумбаи?
– Да.
– Тогда поехали?
Я киваю.
Но немного погодя он вдруг заявляет:
– А знаете?.. Нет! Мы с вами оставим машину и возьмем тук-тук.
Мы взяли тук-тук и до самого вечера катались по Мумбаи, останавливаясь, устраивая перекусы и просто посиделки, разглядывая достопримечательности, как заправские туристы, заглядывая во все любопытные места…
Выглядело это так.
Раджив заехал в какой-то двор, где росла большущая пальма, и поставил машину на отведенное для этого место.
– У меня здесь квартира и место на стоянке, – кивнул он.
Вот, значит, как решают проблемы местные богачи – чтобы иметь возможность приткнуть в переполненном центре автомобиль, просто приобретают квартирку. Судя по зданию, не самую дешевую, но которая служит этаким запасным аэродромом. Сюда Сингх водит своих девочек?
Он словно подслушал мои мысли (неужели я настолько потеряла навыки, что мои раздумья можно прочесть на лице?).
– Я вас туда не приглашаю. Это квартира моей матери, но она… Она умерла год назад.
– Простите, я не знала. Соболезную.
– Все в порядке. Пойдемте. Индусы относятся к смерти иначе, чем европейцы. Для нас это не безвозвратный уход, а всего лишь переход от одной кармы к другой. Умерший уже живет в ком-то на этой Земле.
Мы выходим из двора и направляемся вперед в поисках подходящего тук-тука.
– О цепи перерождений слышали?
– Да, конечно.
– Это означает, что, умерев, человек просто отправляется отрабатывать следующую карму. До бесконечности. Тот, кто прошел этот путь правильно, без суеты, может рассчитывать на улучшение при следующем перерождении, следующая карма может оказаться более легкой. Но тогда возникает опасность поддаться искушению и пожить вволю. Большинство именно так и поступают, тем самым портя все наработанное за прошлые жизни.
– Чтобы прервать цепь перерождений, нужно умереть в Варанаси?
– Насмотрелись рекламных роликов? Не думаю, чтобы простая смерть в Варанаси, тем более сожжение там открывали путь на небо всем. Это было бы слишком просто – живи, нарушая законы мироздания, а потом всего лишь умри в Варанаси? Нет, полагаю, что цепь прерывается только у тех, кто достоин. Но Варанаси, несомненно, способ улучшить свою карму. Имейте это в виду.
– Постараюсь.
Тук-тук мы ищем не просто так, а со смыслом. Я интересуюсь, что он выбирает. Раджив кивает, с удовольствием объясняя:
– Машина должна быть в порядке, водитель средних лет, аккуратный и хорошо владеющий английским. Объясняться знаками или то и дело переходить на маратхи невежливо по отношению к вам. К тому же я хочу нанять машину на несколько часов.
Тук-туки в Мумбаи в центр города не пускают, там и без того тесно, а моторикши движутся медленно. Зато тук-тук может проехать там, куда машины не очень-то суются.
– Где вы уже побывали, исключая Марина-драйв и аэропорт?
Я с гордостью сообщаю, что на Али-роуд.
– О…
Раджив показывает мне Мумбаи, который знает и любит сам. Я снова убеждаюсь, что в нем удачно сочетаются индус и европеец. Мы заходим пообедать в небольшой ресторан, где за кассой сидит мусульманин в белой вязаной шапочке. Саид, как зовут нашего водителя тук-тука, некоторое время отнекивался, пока Раджив не сказал, что обед с нами входит в стоимость аренды тук-тука.
– Мясо? – интересуется Сингх.
Я отрицательно мотаю головой: есть в Индии мясо – значит проявлять невежливость по отношению к индусам.
Саида он даже не спрашивает, заказывая нам вегетарианский обед, а самому себе большой кебаб с немыслимым количеством зелени и добавок.
В ресторанчике Али чисто, вкусно пахнет и есть туалет (который имеется далеко не во всех кафе).
– Джейн, туалет вон там, но он индийский. Знаете разницу?
Знаю. У индийцев нет унитазов и туалетной бумаги, а устройства, их заменяющие, – две подножки, дырка в полу и кружка для воды, чтобы рукой совершить водную процедуру. Именно потому левая рука, которой принято заменять туалетную бумагу, и считается «грязной». К счастью, у меня с собой всегда салфетки.
Но вернувшись за стол, я все же стараюсь действовать только правой рукой.
Раджив с любопытством наблюдает. Я не стремлюсь подыгрывать или выглядеть более «мумбайской», чем есть на самом деле. Когда что-то не нравится – отказываюсь, интересно – спрашиваю.
А если серьезно – я почти привыкла к многолюдью, вони, мумбайскому смогу, сумасшедшему движению и шуму на улицах. Вернее, не привыкла, а словно смирилась, согласилась с ними.
Нам приносят маленькие фаршированные перцы, настолько жгучие, что их не то что брать в рот, но и руками трогать опасно. Перехватив мой полный ужаса взгляд, Раджив кивает на тарелку:
– Попробуете?
Я нерешительно отвечаю:
– Кусочек?
Саид крутит головой:
– Рани, не стоит – это очень-очень остро!
Я ложкой отделяю кончик перчика и намереваюсь отправить его в рот. Раджив качает головой, забирает у меня ложку и отделает кусочек из середины, где начинки больше.
– Вот теперь берите. А этим, – он протягивает стакан с ласси, – потушите пожар во рту.
Он прав, начинка менее острая, чем сам перчик, его я бы точно не выдержала. И ласси тушит пожар во рту.
В глазах Сингха лукавое любопытство:
– Вы всегда так храбро действуете?
Немного отдышавшись, а киваю:
– И даже храбрей. Спасибо за помощь.
На улице он угощает меня джалеби и договаривается с поваром, чтобы я сама пожарила несколько штук.
Джалеби это своеобразный хворост, который выливается из обычного пакета тонкой струйкой в кипящее масло, быстро обжаривается и окунается в сироп. Сладко, жирно, интересно. Особенно выпускать эти загогулины в масло.
Пока я готовлю джалеби, Раджив делает несколько снимков, а меня вдруг обуревает озорство. Вскинув глаза на изумленно уставившихся на меня индийцев, я начинаю зазывать:
– Кому джалеби?! Здесь самые вкусные в Мумбаи! Налетай!
Вижу, как хохочет Сингх, потому что у прилавка и впрямь вырастает очередь. Попробовать лакомство, приготовленное англичанкой, заманчиво.
Когда я заканчиваю свои кулинарные опыты, слышны даже возгласы сожаления. Раджив смеется:
– Вполне можете подрабатывать.
– Я дома не готовлю, ем все из упаковок, а здесь…
– Почему не готовите?
– Живу одна, времени нет. – Как ему объяснить, что агенты – одинокие волки, для которых кухонный фартук вещь немыслимая?
– Престон работой завалил?
– Престон?
Боже, я даже забыла о Чарлзе Престоне и «Пайнвуде». Честно говоря, забыла обо всем, и о Хамиде Сатри тоже. И моему сердцу хорошо, оно не капризничает, не давит, а с каждым днем становится все меньше весом. Не исчезло бы совсем…
Щедро заплатив, Раджив отпускает Саида, мы берем такси и еще долго катаемся по городу. Пересекаем пролив Махим по Бандра-Уорли, а потом от самого пляжа Чоупатти идем до «Обероя» пешком. Марина-драйв прекрасно освещена, по ней после заката гуляет много людей. И мне так хорошо, как не было уже очень давно.
– Устали?
– Да, но я вам безумно благодарна.
– Да ладно вам.
Сингх открывает галерею фотографий в своем телефоне и показывает мне кадры, где я готовлю джалеби. И я, и он немало снимали в этот день, но снимки со мной перед большим котлом с маслом явно самые интересные. Боже! От стараний я даже высунула кончик языка, как делают дети.
– Раджив!
– Что? – Его глаза блестят лукавством.
– Это нечестно, сотрите немедленно.
– Вот еще! Обещаю никому не показывать без вашего разрешения, но стирать не буду.
Я выдала Сингха, после моего возгласа его явно узнали.
– Бежим, иначе покоя не дадут! – Он хватает меня за руку и тащит в отель.
Приключение заканчивается. Но утром мы должны встретиться, чтобы его продолжить? Если бы мне не нужно было распутывать убийство Сатри…
Может, спросить у Сингха, вдруг он что-то знает или слышал? Он наблюдательный и должен был заметить странности. Но Раджив больше года не видел Сатри, с тех пор, как тот улетел в Лондон.
У меня срабатывает своеобразный переключатель, Сингх еще только успел уйти, распрощавшись со мной в лобби отеля, а я, поднимаясь в лифте на свой этаж, уже думаю о деле. Полдня, проведенные с Радживом на улицах Мумбаи, и даже фаршированный перец чили и джалеби забыты, им на смену пришли мысли относительно Хамида Сатри.
Кто сказал, что Сатри прятался в Лондоне? Кажется, Алисия Хилл, но можно ли ей доверять и откуда красавице это известно?
Пора приниматься за работу.
У меня произошло столь желанное для агента разделение: сердце (надо же какое сознательное!) живет жизнью Джейн – помощника продюсера, восхищенно внимающей всему, что видит и слышит по воле Раджива Сингха, а разум остался при Макгрегори – агенте из Лондона. Причем сердце ведет себя настолько прилично – то восхищенно замирает, то радуется. Я просто диву даюсь! Его вполне устраивает даже духота, и ему очень нравится Индия, а еще больше общество Раджива Сингха. Это хорошо, иначе у меня было бы немало проблем.
Но размышлять над приличным поведением сердца нет времени. Верх берет разум, и я превращаюсь в стальную Джейн Макгрегори с порхающими по клавиатуре пальцами.
Конечно, в отеле Wi-Fi, но я не хочу, чтобы меня засекли. Одно дело, когда я просматриваю видео с флешки или рыскаю по полицейским сайтам Агры, но совсем иное сейчас, когда предстоит серьезная хакерская работа… Телефон со спутниковой связью позволяет выйти в Интернет без участия местных спецслужб. Это еще одна хитрость – у меня телефон со специальной кодировкой, чтобы не смогли определить мое место нахождения. Если кто-то сумеет вычислить мой комп, то найти по нему сам телефон не удастся. Великолепная «игрушка», за которую дорого заплатили бы многие хакеры. Пользоваться им можно только в крайних случаях, и сейчас как раз тот случай.
Однако, испытывая угрызения совести, я интересуюсь не делами Сатри, а делами Раджива. Пусть он меня простит – работа такая.
Раджив Сингх открыт, полностью открыт – у него нет секретной переписки, нет тайных счетов, никаких шашней на стороне и даже безобидных шалостей тоже нет. Это настораживает. Стерильно чисто бывает только там, где обрабатывают дезинфицирующими средствами, а этого никогда не делают в обычной жизни.
Чего боится Раджив? Разве что назойливых поклонниц. Если я сумела добраться до его компа, то смогли бы и другие. Основательно потрудившись, я сумела бы проверить и его счета, и реальную переписку, но решила этого не делать. Как потом смотреть ему в глаза?
Нет, лучше заняться кое-кем другим…
Главное все-таки Сатри, его связи и счета. Конечно, будь Сатри жив, а его компьютер включен, это не составило бы труда. Но найти следы финансов человека, которого убили, и при этом не попасться самой (я не уверена, что местные спецслужбы сейчас не следят за этим, Раджив верно сказал, что Тапар – еще не полиция) – задача куда более сложная. Сложная, но разрешимая.
Итак, Хамид Сатри… Долго же я, приятель, не интересовалась тобой, как следовало бы. Фильмы, фестивали, награды, поклонницы… А нужно было искать деньги. Почти любые действия ведут к определенным тратам, а значит, к использованию карточек и банковских счетов.
Сразу приходится признать, что в двух вопросах лживый Вадант сказал правду: Хамид Сатри явно стеснялся демонстрировать свою пассию, за последние два с половиной года ни одной фотографии с Амритой Ратхор. Вернее, в последний год, когда он был в бегах, снимков вообще нет, но и предыдущие полтора таковыми не изобилуют. И второе: он действительно был банкротом. Не просто банкротом, а в страшных долгах.
Меня интересуют десять миллионов, о которых говорил Томас Уитни. Их якобы перевели Сатри перед организацией выставки. Вадант утверждал, что эти деньги немедленно были сняты со счетов и кому-то отданы. Десять миллионов не спрячешь в кармане, как пятьдесят фунтов, это большой кейс с деньгами. И не обналичишь просто так.
К счастью, деньги не переводились на Каймановы острова или в Швейцарию, через два часа я уже знала, что на счет Сатри и впрямь поступили… двадцать миллионов фунтов двумя частями по десять. Оба поступления из Лондона, второе в день его убийства! И оба со счета, принадлежащего Томасу Уитни.
Как мог Уитни «забыть» о переводе вторых десяти миллионов? Причем перевод был сделан утром, когда Сатри еще оставался жив, а алмаз находился на месте. Это означало только то, что Томас Уитни лгал и имел для сокрытия фактов веские основания. Эти перечисления практически оголили его личные счета. Теперь понятно, почему он схватился за сердце, узнав, что Сатри убит.
Непонятно почему Уитни переводил Сатри собственные средства, а не средства аукционного дома. Что это вообще за суммы? Если плата за участие алмаза в выставке, то она слишком велика и должна бы поступить от «Антиса». Кстати, основательно порывшись, переводы от «Антиса» я все же нашла, они были не столь велики и произведены в пределах Лондона. Для этого пришлось взломать защиту «Антиса», что оказалось делом весьма трудоемким, у них хорошие айтишники.
Зато, потрудившись, я нахожу все, что касается алмаза. Имени Хамида Сатри в документах «Антиса» нет совсем, но это неудивительно, он вполне мог прятаться за именем Ротерта Смита. Смит соглашался на экспертизу бриллианта.
Обнаружились интересные подробности. После того как стали известны результаты экспертизы, Роберт Смит предпочел иметь дело только с Томасом Уитни. Теперь все без исключения переговоры, договоренности о цене, сроках аукциона и участии в выставке проходили через него. Но ни о каких выплатах сведений не нашлось.
Кстати, в это же время и была переведена первая огромная сумма. Томас Уитни так дорожил этой сделкой, что своеобразно подкупил Хамида Сатри? Странно… Сколько он мог получить в качестве премиальных за этот алмаз? Вряд ли десять или двадцать миллионов. Больше похоже на долговой заем. Если Хамиду Сатри срочно понадобились большие деньги, а он в это время скрывался, то взять в долг мог только у кого-то лично, любой банковский кредит тут же бы засветился. Причем взять у того, кто держал в руках нечто более ценное, чем эти миллионы. Друзьями детства, партнерами по бизнесу или родственниками, какие могли ссужать друг друга огромными суммами просто под честное слово (возможно ли сейчас вообще такое?) они не были, Уитни и Сатри связывал лишь алмаз.
Вот чем держал на коротком поводке Томас Уитни Хамида Сатри – одолжил ему деньги до продажи бриллианта. Такие займы тоже не оформляют на салфетке. Но следы найти трудно. Возможно, они оформили в Индии и просто на бумаге без внесения данных в компьютер. С этим я уже сталкивалась у Тапара. Самые страшные займы как раз нигде не засвечиваются, а вот те, кто их дает, умеют выбивать возврат средств не только с должника, но и посмертно с его наследников.
Вряд ли наследники были бы рады долгу в двадцать миллионов.
Неужели у Сатри совсем нет родственников?
Я еще раз изучаю семейное древо убитого продюсера и нахожу сводную сестру, которая братца знать не желает. Один взгляд на фотографию Мохини Брекксен объясняет степень их родства – никакого. Они явно были просто сводными. Что фру Брекксен знает о своем брате и его долгах?
Мохини Брекксен живет в Гетеборге, весьма успешно занимаясь поставками молочной продукции, и о долгах брата даже слышать не желает, о чем раздраженно сообщает мне, страшно удивившись звонку. О других родственниках понятия не имеет, наследницей себя не считает и вообще об убийстве Хамида не ведает.
Она тяжело вздыхает:
– Впрочем, этого следовало ожидать – Хамид всегда жил не по средствам и делал долги. У него было множество любовниц среди актрис, с которыми Хамид работал. Если кто-то что-то знает, то среди них. Обычно он спал с исполнительницей главной роли очередного фильма, но это неудивительно, так поступают многие продюсеры.
О своем родстве с Сатри Мохини сообщает коротко: Сатри-старший удочерил ее, дочь своего шведского друга Олафа Брекксена, после смерти ее родителей. Она согласилась только на новое имя – Мохини, которое в девять лет показалось почти божественным, но, когда повзрослела, немедленно вернулась к родственникам кровных родителей и постаралась забыть индийское прошлое.
Круг замкнулся, я вернулась к началу.
В чем-то Мохини Брекксен права – Сатри наверняка пользовался своим положением продюсера и крутить романы с актрисами не стеснялся. Но Вадант сказал, что в последний год, даже полтора у него была постоянная любовница, которая старше Хамида на пятнадцать лет. Интересно, помешала ли эта «старуха» Хамиду сделать любовницей Алисию Хилл?
Вадант называл даже имя любовницы… Я заставляю себя вспомнить беседу со слизняком. Да, он сказал: «Амрита Ратхор». Я уже встречала это имя, так звали мать Раджива! Гугл подтверждает: родители Раджива Сингха – Адитья Сингх и Амрита Ратхор. И тот, и другая умерли.
Мать красива, очень красива, причем той красотой, которая с годами становится только качественней. Но и отец хорош. Радживу было в кого уродиться красавцем.
Отец был продюсером и режиссером, мать актрисой. Адитья умер давно, Амрита действительно год назад, и она примерно на пятнадцать лет старше Хамида. Фотографий ее с Сатри нет, может, не она? Мало ли Ратхоров в Индии… Я решаю спросить у Алисии Хилл, уж она должна знать.
В любом случае это не объект моих поисков, Амрита Ратхор не могла стать убийцей Сатри или причиной его гибели, поскольку сама умерла за год до него.
Но мне пора собираться в поездку и ложиться спать, Раджив обещал заехать очень рано.
За следующие четыре дня я почти ничего не узнала о Хамиде Сатри (все трое беседовать на эту тему не пожелали), зато узнала многое об Индии, Алисии Хилл и, главное, Радживе Сингхе.
Впечатления оказались не совсем радостные.
Что рассказать об Индии? В реальности она не такая, как в кино. Нормальные индийцы не поют по поводу и без него, не размахивают руками при разговоре, делая странные, большие, похожие на танцевальные, жесты. Они ведут себя как остальные нормальные люди. Они вовсе не глуповато-доверчивы и не злобно-напряженны, они реагируют, как все остальные – улыбаются и сердятся, хитрят и смеются, грустят и даже плачут. Они просто люди, хотя и со своими привычками.
В первые дни своего пребывания в Индии я ощущала только жару и вонь, видела грязь и толчею повсюду. Это неудивительно, такое количество народа в одном месте трудно не заметить и не ощутить собственными боками и плечами. Индийцы умеют ловко ходить в толпе, иностранцы задевают всех подряд и их тоже задевают из-за неумения вовремя уворачиваться.
А грязь… Это неподъемная тема в Индии, и не только в ней, я думаю. Например, о Тадж-Махале и Агре я однажды прочитала в Интернете высказывание: бриллиант на помойке.
Так и есть. Но, если осмотреться, нельзя не заметить, что в Индии много бриллиантов или полудрагоценных камней – это мосты, парки и дороги, но главное – люди. Россыпь сокровищ, а вокруг помойка.
Встретившись взглядом с нищим в рубище, давным-давно нечесаным и столько же немытым, вы неожиданно можете понять, что в его голове философские мысли такой глубины, что он может дать фору любому профессору из цивилизованного мира. И если присесть с ним рядом прямо на землю в такой же позе лотоса, то можно вести разговоры не один день. Это жемчужина, а вокруг тоже помойка.
Иностранцы видят грязь снаружи, чтобы разглядеть среди мусора драгоценности, в нем нужно просто покопаться, а это претит любому европейскому глазу и носу. Я не осуждаю европейцев, приезжающих из чистых стран, но не вправе осуждать и индийцев, живущих по своим правилам. Для них Дхарави не ужастик для фотосъемок, а очередная карма, которую лучше отработать на совесть, чтобы в следующей жизни не оказаться в Сакинке или где-то в резервации для прокаженных.
И Тадж-Махал – редкий пример, когда даже потрясенные красотой европейцы не замечают грязи вокруг. Эта красота не из контраста, она сама по себе, она всемирная и на века.
На каком-то очередном километре я не выдерживаю и вдруг начинаю выкладывать похожие соображения Радживу. Сингх молча слушает, а потом серьезно кивает:
– Я не ошибся, дав тебе посмотреть снятый материал. Не все так, кое с чем можно поспорить, однако ты уловила главное – увидеть бриллиант в мусоре сумеет не всякий, но от этого он не перестает быть бриллиантом.
Почему-то меня почти распирает от гордости после такого отзыва. Глупости!
Мы едем через Ахмадабад и Джайпур и потом сворачиваем в сторону – Раджив хочет показать знаменитый Читторгарх, крепость, защитники которой трижды совершали сати. Вернее, сати совершали их матери, жены и дочери, а мужчины гибли в последнем бою. Для раджпутов немыслимо, чтобы женщина досталась кому-то другому даже после смерти мужа, потому вдовы издревле восходили на погребальный костер мужа. Если муж погибал в бою, сати считалось обязательным. Потому, взяв крепость осадой или штурмом, враги всегда заставали там догорающие костры сати.
Алисия крутит головой и презрительно морщится:
– Но как же могли мужчины допустить, чтобы их жены и дочери сгорали заживо?
Раджив молчит, а Салман напоминает о бесконечности жизни, ведь даже сгоревший человек возвращается на Землю в новом обличье.
– Я предпочла бы продолжать в нынешнем. И потом, самосожжение… это же… больно! – Алисия кипит от возмущения антигуманным поведением мужчин-раджпутов.
Я тихонько напоминаю ей, что мы в другой стране с другими понятиями о «хорошо» и «плохо». Это приводит к новому всплеску возмущения:
– Вот потому они навсегда и останутся в своей грязи! Нечего соваться в цивилизацию!
Сингх отошел в сторону и остановился, разглядывая открывающиеся с разрушенной стены крепости дали.
В чем-то Алисия права, европейские христианские ценности разительно отличаются от тех же индуистских. Но имеем ли мы право осуждать? Мы считаем святыми тех, кто погиб за веру, даже если ничего особенного для нее не сделал, но ведь женщины, совершившие сати в Читторгархе, тоже гибли за свою веру. Они наверняка знали, что следующая карма будет куда лучше этой, потому что соблюли законы своей веры.
Спор затихает сам собой, потому что никто Алисии не возражает. Но она заводит разговор снова, причем только со мной, хотя прекрасно видит, что Сингх и Кадера тоже слышат. И разговор этот не о сати, а о смерти вообще:
– На самом деле меня вполне устраивает тот факт, что мы все умрем. Нет, не сейчас, не немедленно, но когда-то позже. Все в разное время и по разным причинам, но жизнь свою закончим. Этот неоспоримый факт придает особенную прелесть каждому утру, ведь, открыв глаза, можно сообщить самой себе: я жива! Если это осознать, жизнь изменится. Ты вдруг поймешь, что в ней не так много времени, чтобы тратить попусту. Но только не стоит кидаться в другую крайность – считать количество дней, часов, минут и секунд. Именно так поступила моя однокурсница Элейн, которая скрупулезно все сложила и умножила, получила огромное число, которое показалось ей совсем маленьким. А уж когда бедолага вдруг начала вычеркивать из длинного ряда вертикальных черточек, обозначающих сотню (!) секунд каждая, эти самые сотни десятками, ей стало дурно. Элейн впала в такую депрессию, которую не смогли побороть врачи. Справился ее парень Стив, он увез несчастную ценительницу секунд в небольшой охотничий домик своего отца на полмесяца и занимался там с ней любовью под девизом «Не стоит терять и минуты!».
У Элейн и Стива шестеро детей, и она теперь вообще не знает счета времени.
Я смотрю на Алисию и прекрасно понимаю, что она врет и про Элейн, и про любвеобильного Стива, и о своем отношении к проблеме потери времени тоже. Алисия страшно одинока. У нее есть деньги, успех, внешность, ум, много поклонников и любовников, но нет счастья.
То, что она умна, – главная проблема Алисии. Будь поглупей, считала бы себя везучей и была бы довольна, а сейчас она эту везучесть и удовлетворение жизнью играет, как очередную роль. И главное – не знает, зачем ей эта игра.
Раджив явно не намерен вести по пути теологические и даже философские споры, а потому мрачно молчит.
Из-за нежелания Алисии не только мириться с реалиями Индии, но даже выходить из машины без большой необходимости («здесь прохладно, я же терпеть не могу жару!») мы буквально мчимся в Агру вместо того, чтобы двигаться медленно и по пути что-то познавать. За Читторгархом, когда мы останавливаемся на ночлег, она сторонится всех местных так, словно они прокаженные.
Раджив давно перестал разговаривать со своей партнершей по фильму. Я вспоминаю, как Алисия хвалила их поездку в Варанаси, и интересуюсь у нее, что было не так в прошлый раз.
– Все! Мы ехали по приличной дороге, ели в приличном ресторане, а не в забегаловках, ночевали в приличной гостинице. Конечно, не «Оберой», но все же пять звезд.
Услышав это замечание, Сингх коротко бросает:
– Это была не Индия! Ехать в Варанаси, чтобы провести весь вечер, наблюдая из окна в бинокль за театральным действием на площади, не стоило совсем.
Я почему-то думаю о том, как повела бы себя в Варанаси, и не уверена, что тоже пожелала бы слиться с толпой в религиозном экстазе.
Раджив пытается показывать мне что-то из окна машины, но это совсем не то, чего он хотел бы. Если честно, то я вижу лишь ужасающую бедность. У дороги попадаются и довольно приличные дома, и даже супермаркеты, больше похожие на забегаловки, но хилых построек все же больше. Я понимаю, что при таком климате главное – защита от ливней и солнца, крепкие стены только мешают, а потому жители проводят большую часть суток вне дома – так легче. И спать легче тоже на воздухе. Но сидеть прямо на земле? Здесь все делается на корточках или прямо на полу или земле. Негигиенично? Для кого? Местные привыкли, а европейцам в глубинке делать нечего. Туристы из окон своих кондиционированных автобусов фотографируют «весь этот ужас», тычут пальцами и с удовольствием следуют дальше.
Но заниматься делами, сидя на земле, – стиль жизни индийцев. Не нам их судить.
Раджив внимательно наблюдает за мной, однако мне не приходится кривить душой, признаваясь, что я не желала бы жить вот так, но признаю право этих людей самим определять, как им удобней.
– Джейн, нас больше миллиарда. Невозможно создать европейские условия всем сразу. Да и не нужно. Если попытаться сделать это – большая часть населения просто вымрет. Наши обычаи и даже организмы адаптированы именно к нашим условиям, как и везде в Азии, если изменить то или другое, может случиться катастрофа.
Это я понимаю и согласна с Сингхом.
Почему-то вспоминается поездка в Уругвай. Реакция моей приятельницы была резкой:
– Нищета!
Хотя никакой нищеты (тем более по сравнению с индийской) там не наблюдалось. Просто выбеленные полупустые комнаты, простая мебель и никаких изысков – им так удобней.
Индийцам тоже удобней на земле, на корточках, без массивных построек, которые обязательно нужно вентилировать в отличие от продуваемых всеми ветрами халуп.
При этом все встречающиеся нам люди очень доброжелательны. Они почти назойливо любопытны, словно дети, но не теряют чувства собственного достоинства. И готовы помочь вовсе не ради заработка, а потому что мы их гости. Радживу очень нравится такой мой отзыв, но я говорю это вовсе не для того, чтобы понравиться ему самому.
В Агре Хилл продолжает капризничать:
– Хочу хороший говяжий стейк с кровью! – требует Алисия в ресторане. Раджив молчит, словно не слыша, отвечает Кадера:
– В тюрьме мяса не дают совсем.
– В какой тюрьме? Мы едем смотреть тюрьму?
– Нет, дорогая, туда отправляют отныне всех, кто ест мясо коров, разделывает и готовит его, а также продает. Успокойся и пожуй курицу или свинину.
– Мы в мусульманском ресторане, – отзывается Сингх, не поднимая головы от меню.
Это очередной ресторан, которым недовольна Алисия. В первом ей не понравился запах, второй по местным меркам очень хороший – «Пинч оф Спайс» с кухней на любой вкус – вызвал недовольство еще у входа отсутствием нормальной парковки. Машины действительно стояли в окружении мотоциклов как попало. А уж когда мы вошли внутрь, и Алисия увидела длинные столы человек на двадцать, за которыми следовало сидеть в ряд, настроение у красавицы испортилось окончательно. Мы ушли.
В знаменитую «Паатру» она тоже не пожелала идти:
– Там индийская кухня, я там была.
Наконец Алисия объясняет свои предпочтения:
– Я хочу поесть по-человечески – ножом и вилкой, а не лезть во все руками или ковырять мясо ложкой. Индийцы когда-нибудь научаться подавать к столу нормальные столовые ножи?!
Раджив не спорит, он просто складывает меню и говорит, вставая:
– Тогда в отеле.
Да, в «Оберое» привычные для нас столовые приборы и меню тоже. Думаю, стейки с кровью там тоже есть.
И вот мы снова в огромном лобби «Оберой Амарвиллас», а Алисия снова ведет себя как скучающая звезда, требуя «Кохинор-люкс» с тремя террасами и видом на Тадж-Махал прямо из ванны.
Я возмущаюсь:
– Зачем тебе 280 метров на пару ночей?
– Для шика. Не хочешь со мной?
Номер занят, звезде приходится соглашаться на «Люкс», который «всего» 175 метров. Впрочем, после моего отказа с ней решает поселиться Кадера.
Раджив берет сьюит из спальни и гостиной, а я выбираю свободную по случаю комнату с приватной террасой.
Оплачивает наше пребывание Раджив, он категорически отказался от любых других вариантов, объявив, что мы его гости. Алисия – гостья нахальная. Кажется, я поняла причины ее недовольства – на Хилл никто не смотрит как на звезду, замечают только Раджива, которому осталось лишь приклеить усы или выбрить голову, чтобы не быть узнанным. Неудивительно, она еще только снимается в болливудском фильме, а Сингх уже сыграл в двух десятках, причем очень успешных. И снялся во множестве рекламных сессий, его лицо нередко встречало нас на щитах по всей дороге.
Мало того, Алисия объявляет, что ночью предпочитает смотреть в подзорную трубу, установленную в кабинете номера, или вообще заниматься другими делами. Быстрый взгляд, брошенный в сторону Кадеры, не оставляет сомнений в их планах. Потому Салман и Алисия отказываются идти в Тадж-Махал, чтобы, как она сказала, «повыть на полную луну вместе с тысячами других идиотов».
– А ты? – интересуется Раджив.
– Я лучше в числе этих идиотов…
– Поехали, я покажу тебе Агру, какой она была при Мумтаз!
Алисия смотрит на меня почти с жалостью, для нее я ничтожество, которому просто повезло попасть в одну лодку со звездами и которое неспособно такое счастье оценить. Мысленно я обещаю себе накопать на нее что-нибудь нехорошее и дать понять, что запросто могу эту звездность уничтожить. Делать я этого, конечно, не буду, испорченная репутация Алисии – удар по фильму Раджива, но пусть эта зазвездившаяся звезда помнит, что она уязвима. За Сингха мне обидно, он столько сил потратил, чтобы показать нам свою Индию, а эта фифа все время воротила нос. Ну и пусть сидит в своем огромном номере, таращась из ванны на купола Тадж-Махала, в то время как Раджив будет рассказывать мне о той Агре, которая была во времена Великих Моголов.
Мы переезжаем на другой берег Джамны, и оттуда Раджив показывает мне Тадж-Махал, а потом подробно объясняет, какие замечательные дворцы стояли по обе стороны от Красного Форта, какие сады были разбиты, сколько цветов благоухало.
– Когда Бабур решил основать здесь свой город на месте небольшого индийского, он первым делом приказал разбить огромный сад на левой стороне. Моголы – любители садов, видно, завоевателя мучили воспоминания о своей родине – Фергане, где зелени очень много. Приказ падишаха был выполнен, на левом берегу Джамны появились сады.
– Она была шире?
– Да, конечно. Сейчас от великой Джамны почти ничего не осталось. Во времена Джехана из нее брали воду для питья, а весь берег был застроен богатыми поместьями с роскошными дворцами. После того как Джехан уехал из Агры, она захирела и превратилась в пантеон – место сплошных усыпальниц. Но добили Джамну позже.
Я вспоминаю Красный Форт:
– Падишах выстроил вторую стену, когда берег Джамны отступил?
– Не только поэтому. Аурангзеб построил ее, чтобы никто не смог прийти на помощь сидящему в башне Ясмин его отцу.
– Во рве жили крокодилы?
Сингх смеется:
– Была и такая страсть, но это не главное.
– Что погубило Джамну, грязь?
– Скорее, грязь результат гибели Джамны. Твои соотечественники из лучших побуждений построили несколько плотин выше по течению, что сильно уменьшило водный поток. В результате Джамна обмелела, там, где были красивые спуски к воде с гранитными ступенями, осталась топкая грязь. Джамна вместе с Агрой пришли в упадок. Конечно, начался он не с появлением англичан, но их действия стали решающими. Теперь уже не восстановить, полям выше по течению нужна вода, людям, живущим северней Агры, тоже. Умрет река – умрет город, даже Тадж-Махал не спасет.
Я вспоминаю, что такая участь грозит не только Джамне, но и большинству рек Земли. Раджив соглашается:
– Конечно. Мы живем в эпоху Кали Юга, когда все приходит в упадок.
Не хочется заканчивать экскурсию на грустной ноте, но нам еще предстоит Тадж-Махал в лунном свете.
– Раджив, а из-за беспорядков последних дней Тадж-Махал не будет закрыт этой ночью?
Он качает головой:
– Нет. Пойдем, такого ты больше никогда не увидишь, если, конечно, не попросишь меня еще раз привезти тебя в ночной Тадж.
Я решаю обязательно попросить, когда закончится моя работа, но мысленно сомневаюсь, что она когда-нибудь отпустит меня, даже после разоблачения убийц Сатри.
Мы подходим к Тадж-Махалу с западной стороны, где тот самый ресторан, из которого меня забирал Раджив. Но тут происходит что-то странное.
Почти рядом с воротами большое здание с куполом и четырьмя башенками по углам, видно, тоже чья-то усыпальница, их в Агре много. Полная луна хорошо освещает все вокруг, потому я замечаю женщину в низко надвинутом на голову сари в тени колоннады этой усыпальницы. Она совсем недалеко и смотрит на нас, не отрываясь, пока мы стоим в ожидании возможности пройти на территорию комплекса. Причем смотрит то на Раджива, то на меня. На мгновение наши глаза встречаются, и женщина поспешно отступает в тень. Но не столь поспешно, чтобы ее не успел увидеть Сингх.
Она мне кого-то смутно напоминает.
Сама таинственная незнакомка исчезает, хотя мне кажется, что она просто отступила в глубокую тень и продолжает изучать нас из укрытия. Мне становится не по себе.
Реакция Сингха поражает. На мой вопрос кто это, он тащит меня вперед:
– Пойдем быстрей.
Торопиться некуда, впереди целая ночь, просто Раджив явно не желает встречаться с этой женщиной.
Впечатления от встречи с незнакомкой быстро заслоняет сам Тадж-Махал.
За последние дни я видела много фотографий комплекса в самых разных вариантах, в том числе ночных снимков. Изучала видео. Но все это не идет ни в какое сравнение с настоящим Тадж-Махалом, заливаемым светом полной, круглой луны. Она бывает желтой и даже с чуть красноватым оттенком, но сегодня луна голубоватая. И усыпальница из-за этого серебристая. Серебристо-белое отражение кажущегося невесомым огромного здания в неподвижной воде соседствует с отражением голубоватой луны…
Все настолько нереально, что хочется… плакать.
А уж что вытворяет мое сердце!.. Оно чувствует восторг и благодарность. Что это? Я приписываю чувство благодарности просто немыслимой красоте, которую увидела. Такое же восхищение я испытала, когда по залу выставки побежали крошечные светлячки от алмаза «Тадж-Махал». Да, владелец бриллианта был прав, назвав его в честь этого памятника.
Легкий ветерок чуть трогает поверхность воды, она даже не рябит, просто отражение Тадж-Махала и полной луны немного плывут, окончательно лишая нас чувства реальности.
Я не знаю, как долго мы находимся в Тадж-Махале, судя по изменению положения луны, времени проходит немало. Я настолько потрясена, что даже ничего не говорю, просто смотрю на настоящий и отраженный в воде Тадж-Махал и молчу. Раджив не лезет в душу, за что я ему благодарна.
И все же он предлагает:
– Если хочешь дождаться рассвета, нужно найти место, где можно было бы присесть.
Мы находим такое местечко ближе к Главным воротам, чтобы видеть, как первые лучи солнца осветят восьмое чудо света.
Я готова спорить насчет восьмого. Сколь бы грандиозно ни выглядели пирамиды и Сфинкс, как бы ни был велик Колосс Родосский, но с этим чудом им не сравниться. Тадж-Махал не восьмое, а первое чудо света. И пусть Колосс рухнул, Тадж-Махал такая участь не должна постичь никогда! Я помню о проблемах с обмелением Джамны, с появляющейся желтизной камня, но уверена, что человечество что-нибудь придумает, чтобы памятник любви существовал вечно. Кажется, не будет его, погибнет и сама любовь.
Давно меня не посещали столь сильные чувства, не связанные с местью или злорадством. Я почти готова расплакаться от восторга, чего со мной не бывало с детства. Я лишь однажды плакала, увидев потрясающе красивый букет, составленный из простых садовых цветов. Было это в семь лет. С тех пор как отрезало, и вот теперь слезы восторга наворачиваются на глаза снова.
А Раджив вдруг начинает тихо читать стихи. Мягкие, обволакивающие, вызывающие восторг даже при том, что я ничего не понимаю. Нет, это не хинди или маратхи, это фарси. Сингх читает персидские стихи на языке их автора.
Окружающие прислушиваются, осторожно подвигаются ближе, вокруг быстро образуется толпа, голос приходится чуть повышать, но все стоят так тихо, что Раджив все равно говорит вполголоса.
Лунная ночь… Тадж-Махал… и персидская любовная поэзия…
Очарование разрушает появление двух полицейских, встревоженных толпой.
Сингх дочитывает стихотворение до конца, но это уже не то…
Полицейские быстро выясняют, что никакой угрозы нет, однако на всякий случай остаются рядом. Предрассветный ветерок крепчает, отражение Тадж-Махала и полной голубой луны уже с другой стороны на воде разбивается, Раджив предупреждает:
– Смотри, сейчас будет самое красивое…
Он прав. Как бы ни было великолепно видение Тадж-Махала в лунном свете, рассветный миг просто неповторим. Заметив, что я приготовила айфон, чтобы фотографировать, Сингх опускает мою руку:
– Не трать на это время, потом сфотографируешь. Лучше смотри.
И снова он прав, так легко пропустить самый главный миг – первый луч солнца справа от Таджа. Перед этим усыпальница словно поднимается надо всем, отрываясь от своего основания, плывет над ним, раздумывая, не улететь ли в небо совсем. Окрашивается нежно-розовым цветом, который после голубовато-серебристого, ночного, кажется особенно прозрачным. Луна куда-то исчезла, вернее, ее полный круг постепенно бледнеет, уступая место готовому появиться на востоке светилу.
Когда небо прорезает первый солнечный луч, он всегда кажется особенно ярким. А здесь после необычной ночи, тем более.
Толпа кричит от восторга. Он иной, чем был при серебристой луне, это восторг от ощущения жизни, а не от печали, даже прекрасной.
Усыпальница, словно передумав, встает на свое место. Она все равно невесома, парит, но все понимают, что Тадж на Земле.
Еще некоторое время мы не двигаемся, приходя в себя. С минаретов слышны призывы муэдзинов к намазу, часть посетителей встает на него прямо здесь, из-за стен доносится шум просыпающегося города. Не все в Агре любовались восходом в Тадж-Махале, для многих это недостижимая мечта, они заняты своими делами.
И за то, что я оказалась в числе нескольких тысяч счастливчиков (или «идиотов», как сказала Алисия), я от души благодарна Радживу. О чем и сообщаю.
Он серьезно отвечает:
– Быть в Агре и не увидеть восход в Тадж-Махале, – преступление перед собой. А фотографии я тебе дам, их много красивых.
– Алисия дура!
Честно говоря, мое заявление не много умней, но не сделать его я просто не в состоянии.
– Только не говори этого ей. Каждому свое, Джейн.
– Удивительно, как она сумела сыграть Мумтаз?
Несколько мгновений Раджив молчит.
– Она несчастливая женщина, которая очень хочет любить, но еще больше боится этого. Чтобы сердце могло что-то чувствовать, оно должно открыться. С замкнутым сердцем ты даже сегодняшней красоты не увидела бы. Алисия замкнута, она способна раскрываться, только когда играет кого-то другого.
Я думаю уже не о Хилл, а о собственном сердце. Нужно признаться Радживу, что у меня оно – чужое. Но только не сегодня, сейчас разрушать восторг, который я все еще испытываю, не хочется даже беседой о несчастной Алисии Хилл.
Обратно мы выходим через Восточные ворота, хотя машина Раджива осталась стоять у Западных, и пешком идем к «Оберою». Не хочется брать тук-тук, к тому же нам недалеко.
Там, в Тадж-Махале, что-то произошло. Наши с ним сердца оказались связаны невидимой нитью, и я понимаю, что именно эта нить не позволит моему ни растаять совсем, ни снова превратиться в камень. В этом смысле Раджив сделал меня человеком, я снова научилась чувствовать и переживать.
Хорошо это или плохо – думать сейчас не хочется, новое состояние и ощущения буквально захлестывают меня.
А еще за последние дни я ни разу не вспомнила, что сама застрелила Джона. Нет, я об этом не забыла, но перестала заниматься самоедством, ежеминутно укоряя себя в его гибели. Подумав об этом сейчас, я чувствую легкий укор совести, словно предала Джона. Это не так, я всего лишь пытаюсь по-человечески жить дальше…
– Хочешь съездить в Лакхнау?
Вопрос Раджива застает меня врасплох, я пытаюсь вспомнить, что это такое, вернее, помню, что город, но категорически не помню, чем он знаменит, кроме, конечно, фильма о несчастной красавице-танцовщице, которую играла Айшварийя Рай. Хотя фильм я не смотрела.
Понимая, что Раджив зря приглашать не станет, храбро соглашаюсь.
– Я потом еще покажу тебе Варанаси, но этот город нельзя смешивать с остальными, он иной. А вот Канпур и Лакхнау посмотреть можно.
– Чем знаменит Лакхнау?
– Архитектурой, причем нынешней, и едой. Таких кебабов ты не попробуешь больше нигде.
Меня впечатляет примечание о современной архитектуре.
– Много высотных зданий?
– Высотных? – смеется Раджив. – Можно сказать и так, но это не небоскребы. У Лакхнау есть Маявати. – Видя, что мне это имя ничего не говорит, добавляет: – Значит, есть огромные сооружения в ее честь.
– Кто такая Маявати?
– Бывший премьер-министр штата Уттар-Прадеш. Любит себя до беспамятства, а чтобы любили остальные, воздвигает памятники, размерами равные статуям Будды, и ставит их рядом, чтобы никто в этом равенстве не сомневался.
Этим же вечером мы действительно отправляемся в Лакхнау – смотреть на Маявати, Бару Имамбару и пробовать замечательные кебабы.
Сингх, как всегда, прав.
На меня производят неизгладимое впечатление две огромные статуи – одна изображает Будду, вторая… женщину. Раджив, смеясь, кивает:
– Да, это она, наша знаменитая Маявати. Вровень с Буддой, не меньше.
– Она…
И снова Сингх кивает:
– Буддистка. Вернее, решила вдруг стать таковой. Хочешь еще полюбоваться Маявати? Пойдем, покажу. Смотри, это символы партии далитов, якобы партии бедняков. Маявати избиралась от их партии.
Беломраморные слоники размерами куда больше натуральных по обе стороны аллеи, ведущей к гигантскому зданию, впечатляли уже сами по себе. Но Раджив пояснил:
– В день выборов, чтобы не обвинили в открытой агитации, этих слонов пеленают в разноцветные ткани.
Я представила себе такую картину и рассмеялась – лучшей агитации, чем «спрятать» такие скульптуры в яркую оболочку, не найти. А если еще пообещать в случае победы партии на выборах, раздать ткань верным сторонницам, триумф партии обеспечен.
Сингх согласен:
– Она четырежды побеждала на выборах.
Но слоники явно проигрывают по сравнению с очередной статуей самой Маявати – десятиметровой бронзовой скульптурой, кстати, с сумочкой Гуччи в руке, на сей раз в компании ее учителя Канши Рамы (тоже в бронзе). Этот верх демократии кажется настоящей насмешкой, и мы уезжаем смотреть на следующее чудо Лакхнау – Бару Имамбару.
– Набобы, правители Лакхнау, были шиитами и строили большие храмовые комплексы имамбары для проведения обрядов в память имама Хусейна, внука пророка Мухаммеда. Это главный шиитский святой.
Меня удивляет спокойствие и уважение, с которым Раджив рассказывает о чужой вере, несмотря на то, что исламисты сорвали его работу в Агре. Сингх чуть удивляется:
– Я уважаю любую веру. Человек вправе верить в любых богов и поклоняться им любым способом, если это, конечно, не мешает остальным.
Бара Имамбара – огромный храмовый комплекс, в который мы попадаем через гигантские монументальные ворота Руми Дарваза, где соседствуют отделка золотом и полудрагоценными камнями и обшарпанный внутри купол. Вся Индия такова – золото и нищета, огромные бронзовые скульптуры и бездомные, спящие на земле…
В Баре Имамбаре туристам интересен лабиринт Бхул Бхулайа на самом верху. Мы с Радживом тоже долго плутаем, оказываясь в тупиках (Раджив крепко держит меня за руку и мне это приятно!), а когда все же выбираемся, то оказываемся на крыше, с которой открывается великолепный вид на окрестности.
Уходить не хочется, в чем я честно сознаюсь. Сингх смеется:
– Я обязательно должен угостить тебя кебабами. Пойдем, хорошие воспоминания – стимул вернуться в это место.
Оглядываясь на огромный комплекс, Сингх усмехается:
– Знаешь, как набобы боролись с безработицей? Этот комплекс строился тогда, когда жители Лакхнау особенно бедствовали. Набоб затеял роскошное строительство, привлек много рабочих, причем почти все, что возводилось днем, ночью специально выделенные люди разрушали. Утром строительство начиналось снова, это позволяло занять бедняков и накормить их. Плата за работу была мизерной, зато еды давали достаточно, чтобы не умереть.
– Почему просто не накормить голодающих?
– Ты европейка и рассуждаешь по-христиански: если видишь голодного, накорми его, подай нищему. Индусы тоже много подают и кормят. Но согласись, куда лучше дать сильному человеку работу, чтобы он смог поесть сам и не чувствовал себя униженным. Даже разрушая сделанное за день, набоб был прав, человек должен иметь возможность заработать свой кусок хлеба, а не получить его в виде милостыни. Это, кстати, не развивает иждивенчество. Маявати принадлежали огромные мраморные каменоломни, и она тоже занимала тысячи рабочих на подобных стройках. Может, потому ее избирали четырежды?
Да, есть над чем подумать… Но мы уже приехали на городской рынок, в ресторане которого Tunday Kababi, как сообщает Раджив, лучшие кебабы во всем мире.
– И не смейся, это так. Считается, что их придумали именно здесь. У набоба Асафа-уд-Даулы, это того, который построил Бару Имамбару и похоронен там, к концу жизни выпали все зубы. Чтобы он мог по-прежнему лакомиться кебабами, повар придумал новый рецепт.
– Какой?
– Это секрет не меньший, чем секрет дамасской стали. Повар передал его своему сыну, а тот своему, и теперь это тайна фамильного бизнеса, строжайшая тайна. Говорят, в этих кебабах больше пятидесяти ингредиентов, но никто не знает каких.
Все логично: если существовал секрет скрипичных лаков Амати или Страдивари, тайны снадобий и много-много чего, почему бы не быть тайнам приготовления вкуснейших кебабов.
В том, что они вкуснейшие, я убеждаюсь быстро. На огромных сковородах у входа в ресторан жарится немыслимое количество этих кебабов, которые поглощаются мгновенно. Запах такой, что я захлебываюсь слюной, мечтая только об одном – чтобы нам скорей принесли еду.
Раджив смеется:
– Я тебя предупреждал…
Не знаю, как насчет полсотни ингредиентов кебаба, но они действительно настолько мягкие и нежные, что не замечаешь даже привычной индийской остроты. Я мысленно обещаю непременно еще раз приехать в Лакхнау, чтобы поесть знаменитые кебабы.
– А завтра утром у «Рахима» мы попробуем нихари.
– Именно утром? Что такое нихари?
– Да, нихари едят именно утром. Это мясо, которое тушится всю ночь и к утру становится настолько мягким, что его смог бы есть и беззубый набоб.
На рынке я показываю на разложенные торговцем заготовки – треугольные листья с горками каких-то измельченных орехов, порошка, изюма…
Раджив тянет меня прочь:
– Э нет, это не для тебя. Это пан – жвачка из бетеля. Ты же не собираешься плевать на землю через каждые три шага? Хотя… – Он останавливается и задумчиво морщит лоб. – В этом что-то есть. Пойдем, купим тебе пан. Я никогда не видел, чтобы англичанки плевались.
Теперь я тяну его прочь:
– Ни за что!
Раджив заводит меня в крошечную ювелирную лавку где-то в глубине рынка. Глаза разбегаются от множества изящнейших вещиц. Конечно, далеко не все мне нравится, но куда больше того, что заставляет восхищенно ахать, работа действительно ювелирная.
Сингх интересуется:
– Почему ты не носишь украшения?
Не признаваться же, что у меня их просто нет, да и к чему они?
– Давай подберем тебе индийские? Покажите-ка кольца для носа.
Он сам примеряет мне одно за другим несколько колец с подвесками.
– Стой смирно!
От прикосновений пальцев Раджива у меня мурашки бегут по коже, а внизу живота становится горячо. Черт! Зачем я согласилась на такую поездку?
Наконец он отбирает три изящных кольца, но заплатить мне не позволяет:
– Джейн, не оскорбляй меня. Иначе мы не успеем выйти из лавки, а надо мной будет смеяться уже весь рынок.
Приходится мириться. Я решаю сделать Сингху ответный подарок в Агре.
Но это оказывается не все. Раджив просит показать ножные браслеты и перстни.
Никогда не думала, что примерка перстней на пальцы ног столь эротически возбуждающая процедура. Он надевает кольца на пальцы моих ног одно за другим, причем на все десять. Затем следуют браслеты и цепочки, соединяющие браслеты с перстнями на больших пальцах.
– Ну вот…
Я прекрасно понимаю, что возбуждение на ближайшие часы мне обеспечено, ведь перстни давят нужные точки. М-да… Но ни снимать, ни даже возражать не хочется, тем более глаза Сингха лукаво блестят, словно бросая мне вызов.
Кольцо в носу вместе с цепочкой к уху тоже вызывает мурашки по коже. Не все индианки сейчас прокалывают свои носики, потому ювелиры стали делать кольца вроде клипс, пока Раджив пристраивал мое на ноздре, я извелась от возбуждения. Вторую часть клипсы он тоже закрепил не в волосах, а на ухе, как раз в точке, отвечающей за определенный орган женского тела. Боже мой, как с этим всем ходить? Все мысли будут аморальными.
Кажется, Раджив это прекрасно понимает – он и завел своеобразную игру, с целью довести меня до нужного состояния. Пока я еще способна справляться с собой, и потому не мешаю ему.
На браслетах крошечные колокольчики, которые призывно звенят при каждом движении.
– Я что, буду вот так сообщать всем о своем приближении?
– Да! Они замечательно звенят во время… ммм… и при ходьбе тоже.
Я хорошо понимаю значение этого «ммм». Мурашки бегут уже по всему моему телу, а сердце заходится так, что впору вспоминать о лекарствах. Поэтому приказываю себе не представлять, как могут звенеть колокольчики!
– Не хочешь купить сари? Мы бы могли сделать тебе пирсинг пупка и вставить красивое украшение в него.
Вот только этого мне не хватает!
– Нет, мне в шальвар-камизе удобней.
– Ладно, – смеется Синг, – всему свое время. Когда я покажу тебе Каджурахо, ты сама пожелаешь освоить Камасутру. Я помогу. – Последнее говорится словно невзначай, Раджив уже тянет меня дальше. Колокольчики на моем ножном браслете нежно позвякивают. О, господи, во что я влипла?!
В отчаянии я даю себе слово, что в Каджурахо он не затянет меня даже под наркозом. И Камасутру я изучать тоже не буду. Не потому, что не хочу, все мое нутро жаждет услышать звон колокольчиков вместе с Радживом Сингхом, но я страшно боюсь мига, когда он увидит мой шрам.
Одно воспоминание о послеоперационном рубце портит настроение.
Заметив это, Раджив понимает это по-своему:
– Устала? Поехали в отель. Завтра вернемся в Агру, тебе многовато для одного раза. Но в Каджурахо я тебя обязательно свожу.
«Gomti Nagar» хорош, а при ночном освещении вообще похож на сказку «Тысячи и одной ночи».
Но я вернулась в действительность, вспомнила, что Индия для меня сейчас место работы, а главное – есть то, что никогда не позволит мне быть с Радживом Сингхом. Я не смогу всегда скрывать огромный рубец на груди, значит, не смогу изучать Камасутру с человеком, в которого влюблена половина женщин Индии. Дело не в любви индианок, а в… моей собственной. Как бы я ни прятала голову в песок, мне давно следовало признаться, что я тоже влюблена в Раджива Сингха. Не актера, не героя киноисторий или рекламных роликов, не в богача Сингха, а в чуть озорного Раджива, примеряющего на мои ступни браслеты с колокольчиками.
Когда это произошло? Когда увидела его в роли Шах-Джехана или танцующим с начинающими артистами? Когда он показывал мне Тадж-Махал на рассвете? Или еще раньше – на сборе группы, когда окинул меня взглядом при самой первой встрече?
Это чувство совсем иное, чем к Джону, – они несравнимы. Джона я буду любить всегда, но надрывной, трагической любовью. А Раджива? Тоже буду, но иной любовью – светлой, как Тадж-Махал на рассвете. Только вот будущего у нас с ним нет.
В ту минуту я забываю, что жизнь не предсказуема и в ней все происходит не так, как ожидаешь.
В отеле Раджив берет два номера, но отправляется помогать мне устроиться в моем.
Я понимаю, чем все может закончиться, и старательно делаю вид, что просто валюсь с ног, мол, глаза уже просто закрываются, впечатлений слишком много. В глазах Сингха лукавый блеск…
Немного помучив меня, он на прощание целует в висок и тихо произносит:
– Ты плохая актриса… Отдыхай спокойно, Камасутру мы будем изучать в другой раз, я вижу, что ты не готова.
Заперев за ним дверь, я бросаюсь в ванную и чуть ли не рыдаю.
Сначала мне встретился человек, которого я полюбила, а потом застрелила, из-за того, что мы оказались по разные стороны баррикад. Теперь я встретила Раджива, но не могу признаться ему в том, что страстно желаю освоить Камасутру в его объятиях и с его помощью, потому что на моей груди ужасный шрам после операции.
Раньше в Лондоне сердце не тосковало, хотя мир был совершенно черным. Теперь оно вообще чему-то радовалось. Чему?
Колокольчик на моем браслете нежно звякнул, напомнив о руках Раджива, прикосновение которых еще недавно вызвало бурю эмоций. Сейчас эмоции возвращаются. Против воли я вспоминаю прикосновения его пальцев и вдруг понимаю, что они не были простыми. Одна рука Сингха надевала браслет, а другая… да, он не просто держал мою ступню, он нажимал на определенные точки. Раджив прекрасно знает приемы эротического точечного массажа! Поэтому его взгляд был внимательным и чуть лукавым. Сингх намеренно возбуждал меня и наблюдал за реакцией. А я поддалась.
Решительно сорвав с ног браслеты и перстни, а с носа кольцо, я отправляюсь в душ. Мне нельзя испытывать такие эмоции, врач запретил!
Я лгу сама себе, Ратхор вовсе не запрещал мне даже секс и интересовался, есть ли он у меня.
Душ не просто не помогает, а приводит к мощнейшему оргазму. Мелькает мысль, каким бы тот был, примись мы с Ратхором изучать Камасутру.
Я долго лежу без сил, то споря сама с собой, то жалея себя. Никогда не жалела, но теперь, похоже, настало время. Мне невыносимо жаль того, что могло бы быть с Радживом, но чего никогда не будет из-за моего недавнего прошлого.
С этой мыслью я и засыпаю, ни разу не вспомнив о самой работе и Хамиде Сатри. Разве что про алмаз и Тадж-Махал, но вовсе не в связи с расследованием. Общение с Радживом Сингхом категорически противопоказано мне по многим причинам, и не последняя – страстное желание изучить Камасутру после посещения храма любви в Кадурахо (это вместо расследования убийства!).
Утром Раджив спокойно интересуется, как я спала, ведет меня угощаться нихари, а потом сообщает, что мы срочно уезжаем.
– Меня вызывают в Лондон из-за съемок, но ты, если хочешь, можешь остаться.
Я не хочу, мне тоже пора.
Уже в машине он осторожно интересуется:
– Джейн, ты обиделась?
– Нет.
– А украшения почему не надела, не нравятся?
Как ему объяснить, что они слишком возбуждают?
Я снова краснею. Заметив это, Сингх кивает:
– Договорились, поедем смотреть Каджурахо, когда я вернусь. Я бы действительно хотел научить тебя искусству любви, но если есть другой учитель…
С трудом пряча улыбку, которая норовит расползтись от уха до уха, я ворчу:
– Нет никакого учителя.
– Хорошо, еще поговорим. Если твое сердце свободно, то я на него претендую.
Знал бы он, что у меня за сердце!
А какого черта этот бывший булыжник так радуется? Прямо порхает, словно бабочка, из-за того, что на него претендуют.
Но восторгу не суждено долго владеть мной. Вернувшись в Агру, мы вынуждены собираться. Радживу пора уезжать. Мне хочется с ним, но я понимаю, что нельзя – работа и у него, и у меня. Но еще больше я боюсь, что не устою и признаюсь в чужом сердце в моей груди и страшном шраме и на груди, и на сердце. Я убийца, пусть и поневоле.
Нам всем нужно возвращаться, и как можно скорей. Оставаться без Сингха в Агре я не могу, это равносильно возврату к черной тоске, охватившей меня у могилы Джона. Страшно испугавшись одной мысли о такой возможности, я объявляю, что тоже лечу обратно самолетом.
Кадера и Алисия не намерены ехать машиной, похоже, за время нашего отсутствия они вообще поссорились. Салман поручает какому-то родственнику вернуть свою «Сузуки» в Мумбаи, Сингх оставляет свою на стоянке «Обероя», и мы садимся в экспресс до Дели. Сказка не закончилась, но продолжение будет не скоро…
И я не уверена, что после серьезных размышлений я не постараюсь избежать этого продолжения. Агенту спецслужбы, да еще и с пересаженным чужим сердцем, противопоказана любовь красивого режиссера даже в целях изучения Камасутры.
