Глава 7
Первым пунктом после прибытия Василисы в аэропорт Сыктывкара стал дом Игната Федоровича Батурина. Так уж получилось, что именно этот человек встречал Василису в аэропорту, обставив встречу с обстоятельностью, которую Василиса замечала за Игнатом Федоровичем и впоследствии.
Хотя он не знал, как выглядит та, кого ему надо встретить, но мужчина не растерялся. Он стоял у выхода с огромным развернутым над головой плакатом, на котором было написано «Василиса». Не заметить его было просто невозможно.
И все же Василиса заколебалась. Никакой ошибки тут быть не могло, этот человек встречает именно ее. Но она была уверена, что ее придет встречать сотрудник здешнего отдела полиции – Калязин, а он был, по словам Шурыгина, совсем молодым, моложе самого Шурыгина. Увы, стоящий с плакатом мужчина совсем не подходил под это описание.
Василиса еще немного подождала коллегу Шурыгина, о котором следователь сладко пел ей всю дорогу от Карповки до Питера, обещая защиту и покровительство, но никто так и не появился. Только мужчина с плакатом, и что-то в нем настораживало Василису.
«Где я могла его видеть?»
Присмотревшись к его лицу, Василиса наконец сообразила, откуда знает его. Его фотография была в паспорте, который они нашли в куртке покойного Саввы.
И тогда Василиса смело шагнула к Батурину.
– Это я! Я приехала!
Батурин радостно ей кивнул и тут же свернул плакат.
– Жена придумала, – пояснил он, смущаясь людского внимания, которое он невольно привлекал к себе до сих пор. – Езжай, говорит, с плакатом. А то как же ты родственницу узнаешь.
– Родственницу?
– А то как же!
– Кому?
– Да уж известное дело кому. Нам!
– Я ваша родственница?
Но Батурин больше ничего не стал объяснять Василисе.
– Жена скажет. У нее язык лучше подвешен.
Он сразу же взял на себя заботу о багаже Василисы, позволив ей нести только самую маленькую сумочку. Василисе новый знакомый понравился. Это был средних лет дядька, рассудительный и спокойный. Было что-то очень основательное во всем, что он делал. Волосы его уже покрылись сединой, но сам он был еще крепок и как-то кряжист. Руки у Игната Федоровича были крепкие и мозолистые, рабочие такие руки.
– Сейчас поедем к нам, – сказал он Василисе. – Сегодня вы у нас отдохнете.
– Неудобно как-то. Может, лучше я сразу в Малочаевку двину? Меня там ждут.
– Это что же получается? – неподдельно огорчился Игнат Федорович. – Жена уже наготовила кучу всего к вашему приезду, а вы не приедете? У нее и стол уже накрыт, и комната для вас приготовлена.
Услышав, что ради нее проделано столько всего, Василиса оттаяла.
– А мы вам заодно расскажем, почему Савва Прохорович вынужден был отправиться к вашей бабушке.
Это окончательно примирило Василису с необходимостью погостить у Игната Федоровича. Надо будет выяснить, как получилось, что он отдал Савве Прохоровичу свой паспорт. А то Шурыгин никаких подробностей на этот счет не сообщил. Немного смущало Василису, что никто из представителей полиции так и не появился в аэропорту и вообще до сих пор не дал о себе знать. Но Игнат Федорович объяснил, что следователь Калязин прихворнул, потому и не смог встретить Василису.
– А так-то он должен был приехать. Но ничего, отлежится, завтра утречком прямо у нас дома и появится. В Малочаевку-то он вас точно сопровождать захочет.
– Мне бы этого тоже хотелось. Я боюсь ехать туда одна.
– Ох и чудной народ там живет, доложу я вам! Ну да жена вам лучше моего о своей родне расскажет.
Жена Игната Федоровича – Марья Петровна – была под стать мужу. Невысокая, крепко сбитая, с хитреньким взглядом на простом, без всяких затей лице.
Марья Петровна сразу же обняла Василису и запричитала:
– Ох, Савву-то как жалко! Хороший был человек!
Видя ее скорбь, Василиса сочла нужным предупредить:
– Я его совсем не знала. Даже в первый раз увидела лишь мертвым.
– Да он-то тебя знал!
– Откуда же?
– Как откуда? Неспроста он к твоей бабушке в такую даль отправился, а по слову своего отца. Он велел бабушку твою назад привезти, чтобы могли ее старые косточки в родной земле упокоиться.
– Значит, бабушка родом из Малочаевки?
– А то!
– Вы знали, куда направляется Савва Прохорович, когда давали ему паспорт? Откуда?
– Так ведь не чужой он мне. Я и полиции так же сказала. Родственник он мне. Отец его – Прохор Кузьмич – моей маме двоюродным дедом приходится.
Прохор Кузьмич! При звуке этого имени в голове у Василисы вновь всплыли далекие детские воспоминания. Вот они с бабушкой сидят вечером за круглым, накрытым кружевной скатертью столом и играют в свою излюбленную игру – деревню Малочаевку. Маленькая Василиса с увлечением двигает по деревне фигурки, заставляя одних идти на сенокос, другим веля печь хлеб, а третьим стирать на речке. Но для нее это лишь раскрашенные куклы.
А вот бабушка с каждой фигуркой разговаривает.
– Прохор Кузьмич-то у нас теперь, небось, за всеми старшой, – говорит она, беря в руки одну из фигурок. – Как отец его старшим был, так и сын после него стал.
Василиса удивляется:
– Почему так, бабушка? Почему Прохор старший? У него и рубашка-то простая и без всякой вышивки. Вот дядя Терентий куда красивей выглядит.
И Василиса показывает бабушке фигурку высокого плечистого человека с густыми светло-русыми волосами, который держит в руках гармонику.
– Смотри, как хорош. Сапоги так и блестят.
Но бабушка от ее слов отмахивается.
– Терентий – пустомеля и болтун. Ему лишь бы девок потешать да на гармошке своей играть. Не могло из него толку получиться. Небось, так до сих пор на завалинке девок своей музыкой и потешает. Ох, бедная Марфа, все хозяйство с таким муженьком на себе тащить приходится.
Но при этом Василиса видела, что глаза у бабушки горят одобрением, когда она смотрит на пустомелю Терентия.
Бабушка всегда говорила об этих картонных фигурках так, словно каждая из них была наделена живой душой. Словно всех их она хорошо знала и знала, что и от кого можно ожидать.
– И долго бабушка жила в Малочаевке?
– Пока их оттуда не погнали, жила. И мать ее. И отец.
– А что еще Савва Прохорович говорил про мою бабушку?
– Отец ему велел к ней поехать. Прохор Кузьмич совсем к концу душой просветлился. Ни одного греха за собой не оставил, кроме одного. Ссора у него с твоей бабушкой много лет назад вышла. Что и почему, я толком не знаю. Но вот эта самая ссора покоя старику и не давала. По его слову бабушку твою выгнали, по его слову и назад должны были принять.
– Бабушку выгнали? Из Малочаевки?
– В Малочаевке-то они до самого последнего времени все вместе жили, – покачала головой хозяйка. – Почти до самой войны. Пока всех, включая твою бабушку с ее матерью, оттуда горняки не выселили. Разведывательные работы там много лет велись, наших людей оттуда потихоньку и переселяли. Но окончательно выселили уже перед самой войной. Потом они с Прохором Кузьмичом и еще несколькими семействами в Мордовии оказались. А моя бабушка с дедушкой далеко за Уралом. Так и разминулись.
Бабушка иногда рассказывала Василисе про то, как они натерпелись лиха с Василисиной прабабушкой Верой. Там же, в Мордовии, бабушка встретила своего мужа – Василия. Рассказывала бабушка и о том, как они – две женщины и их защитник – после войны с трудом наскребли денег, чтобы вернуться из Мордовии, где они никому не были нужны, и как обжились в Карповке, где сумели купить дом.
А теперь оказывалось, бабушку перед этим откуда-то выгнали. И откуда же?
Оказалось, не из Малочаевки. В Малочаевке к этому времени уже не осталось ни одного старовера. А изгнали бабушку из самой общины староверов.
– Но не просто так, а потому что твоя бабушка не пожелала покориться воле старейшин, которые выбрали ей жениха из своей среды, а вышла за чужого, пришлого парня, с которым познакомилась там, куда занесла их нелегкая.
Такова была судьба юной Нины, которая наплевала на мнение нескольких уважаемых семей староверов и сделала выбор по своему вкусу.
– Теперь я понимаю, почему в Карповке бабушка оказалась уже взрослой! Я помню, мне говорили об этом соседи, что наша семья поселилась там уже после войны. Бабушка приехала уже с мужем и мамой.
В Карповку бабушка прибыла с матерью Василисы на руках. Деда своего Василиса не знала. Бабушка лишь как-то сказала, что его арестовали в конце 1940-х то ли по обвинению в саботаже, то ли еще по какому-то надуманному поводу. Саму бабушку каким-то чудом тогда не тронули. То ли пожалели, что было, конечно же, маловероятно, то ли сработал какой-то иной механизм, заставивший сотрудников НКВД обойтись с молодой матерью необычайно снисходительно.
Нина Кузьминична по этому поводу всегда говорила одно и то же:
– Всего-то счастья было нам с твоим дедом дано ровно сорок месяцев.
– Так мало, бабушка!
– Зато из этих сорока месяцев я каждый день помню. И они у нас с твоим дедом не даром прошли. Дочка у меня родилась, твоя мама. Да только и она недолго меня радовала. Не успела замуж выйти и тебя родить, как и сама умерла, и отца твоего за собой потянула. Только ты и уцелела.
– Почему так, бабушка? Почему мы такие несчастливые?
– Уж Господь знает, кого карает.
– Но чем мама провинилась, что так рано умерла?
– Не на ней вина. До нее это началось.
– Значит, ты виновата?
– И я тоже зла людям не делала.
Но говоря это, бабушка всегда как-то отводила глаза и краснела, что было ей совсем не свойственно. Потом она обнимала Василису и говорила:
– Не смей думать, что мы несчастливые. Я – самая счастливая, ведь у меня лучшая в мире внучка.
Слышать это было очень приятно, но все-таки Василиса предпочла бы, чтобы у нее, как у других детей, была не только бабушка, еще и папа с мамой. Но родители Василисы утонули в озере. Просто пошли искупнуться, а назад не вернулись. Никто в поселке долго не хотел верить, что они погибли, но в конце концов пришлось.
И все же Василиса чувствовала, было что-то в истории их семьи, чего бабушка ей не говорила. И это что-то крылось в Малочаевке, населенной такими необычными людьми. Может быть, потому Василиса и рванула туда с такой охотой, что надеялась узнать правду о своей семье и самой себе. Кое-что ей уже открылось, но хотелось выяснить все до конца.
Марья Петровна пообещала, что завтра же утром муж отвезет ее в Малочаевку.
– А Калязин? Он тоже с нами поедет?
Василисе показалось, что упоминание этого имени было Марье Петровне неприятно.
Но вслух она лишь с озабоченным видом сказала:
– Только переодеться тебе надо, девонька. В джинсах и курточке этой тебе в Малочаевку соваться нельзя.
– Что же мне надеть?
– Юбку подлинней, чтобы колени закрывала, а лучше, так и до щиколотки. Кофту свободную с длинными рукавами и закрытым воротом. И конечно, платок на голову.
– Ничего такого у меня нет и в помине. На голову могу шарф повязать. Но юбок длинных у меня нет. Я их не люблю и не ношу никогда.
– Я тебе свою дам. А хочешь, завтра по магазинам пройдемся, подберем тебе новый гардеробчик.
Но Василиса не собиралась задерживаться в Малочаевке.
– Мне только повидать Прохора Кузьмича, сказать, что бабушка велела, и все.
– А что передать-то надобно?
И хотя голос Марьи Петровны звучал вроде как безразлично, Василиса насторожилась. Предостережения бабушки, что Василисе нужно держать язык за зубами, мигом всплыли у нее в голове.
И Василиса сказала просто:
– Для начала привет я ему передать должна. А еще…
– Что еще?
Глаза Марьи Петровны полыхнули таким жгучим любопытством, что Василиса окончательно уверилась: неспроста эта тетка расспрашивает.
– И еще бабушка приглашает его самого к нам в гости.
– Ах, в гости.
Марья Петровна сразу сникла. Она явно ожидала услышать что-то другое. А Василиса подумала, что у этой женщины что-то на уме, и это ей совсем не понравилось. Пожалуй, зря она остановилась в этом доме. Зря поддалась на уговоры Батурина. Надо было ехать прямиком в Малочаевку, время еще позволяло это сделать. Но тут Василиса выглянула в окно, поняла, что уже совсем стемнело, и отбросила эти мысли.
Хороша бы она была сейчас одна в незнакомом месте и в темноте. И еще неизвестно, как бы приняли ее староверы. Прибудь к ним Василиса в компании Саввы, дело другое. Но она приедет одна, да еще привезет такую ужасную весть. И снова страшные мысли стали одолевать Василису. А ну как староверы начнут подозревать, что Василиса и ее бабушка приложили руку к убийству их посланника?
И глядя в темноту за окном, а потом переведя взгляд на стол, буквально ломившийся от всевозможных домашних закусок и разносолов, Василиса устыдилась своих прежних мыслей насчет своих гостеприимных хозяев. Милые люди эти Батурины. Приютили ее, приготовили вкусный ужин, удобную постель. А она подозревает их черт-те в чем. Любопытна Марья Петровна, так этот грешок не за ней одной водится. Ничего страшного.
И все же Василиса при первом удобном случае сослалась на усталость и попросилась в постель. Марья Петровна пыталась уговорить посидеть еще, говорила, что ей хочется получше узнать Василису. Но Василиса нашла неожиданную поддержку в лице Батурина.
– Правильно, – сказал он решительно. – Завтра вставать чуть свет. До Малочаевки езды-то без малого три часа. Пора и на боковую. Калязин-то не звонил?
Они ждали его весь вечер, но он не только не появился, но и никак не дал о себе знать.
– Звонил. Пока ты в аэропорту был, звонил.
– А мне чего на трубу не звякнул?
– Сказал, не смог дозвониться.
– А… И чего сказал?
– А что ему сказать? То же самое. Болеет вовсю. Сказал, что если лучше ему не станет, чтобы вы сами завтра ехали.
– Интересное кино! – удивился Батурин. – Как же самим-то?
– Неужели не доедете? Дорогу ты знаешь. Зачем вам Калязин?
– Все равно без сопровождения как-то странно. Дело-то непростое. Как ни крути, а Савву-то убили.
Но Марья Петровна убежденно сказала:
– Без Калязина еще лучше выйдет! А то Прохор Кузьмич – он человек к властям недоверчивый. Увидит, что с вами полиция, мигом ощетинится. И на Василису букой смотреть станет.
– Может, ты и права, – пробормотал Батурин. – Но все-таки я Калязину позвоню. Уговор же был.
Но дозвониться он не сумел. Все время попадал не туда.
– Что за ерунда? Помню, как записывал его телефон.
– Это Господь тебе намекает, что нечего с собой этого Калязина тащить.
Игнат Федорович снова пожал плечами, а потом пошел спать. Он захрапел первым. Прислушиваясь к его руладам за стенкой, постепенно задремала и Василиса. Марья Петровна хлопотала в столовой, убирая угощение, пряча остатки в холодильник и на застекленную лоджию. Женщина специально растягивала свои дела. Она ждала, когда уснут муж и гостья. А убедившись, что оба крепко спят, женщина открыла сумку Василисы и внимательнейшим образом осмотрела. Она не пропустила ни единой складки на одежде и внимательно читала все бумажки, которые удалось обнаружить.
Не найдя ничего, что ее могло бы заинтересовать, она вышла на лоджию и, достав сотовый, набрала хорошо знакомый ей номер.
– Девчонка молчит.
– Говорил, что глупость ты затеяла.
– Нет, не глупость. Теперь я уверена, что девчонка что-то знает и скрывает.
– Надо думать, – хмыкнул мужской голос. – Иначе старуха бы ее сюда и не прислала.
И после непродолжительного молчания мужской голос произнес:
– Думаешь, старая ведьма рассказала внучке?
– Если из ума не выжила, то рассказала.
Мужской голос еще немного помолчал, а потом спросил:
– Завтра как? Все по плану?
– Да. Как мы и договаривались. Муж повезет девчонку в Малочаевку.
– Проследи, чтобы они выехали пораньше.
– Муж так и хочет.
Возникла пауза. Потом мужской голос произнес:
– Попрощайся там с ним ласково…
– Это еще зачем?
– Пусть с хорошим сердцем от тебя уедет.
– Какой ты добрый! – фыркнула Марья Петровна. – Даже о нем и то думаешь!
– А как же? Мы в этом мире живем, чтобы доброе делать.
– Обо мне лучше подумай.
– Только о тебе одной, моя красотуля, и думаю.
И собеседник отключился, не прощаясь. А Марья Петровна еще долго стояла на лоджии, вдыхая холодный воздух. Но если обычно при взгляде на спальные районы, застроенные бетонными коробками, Марью Петровну охватывала тоска, то сегодня она испытывала удовольствие. Она знала, что дышать ей этим отвратительным воздухом осталось совсем недолго. Может быть, неделю, а может, и несколько дней. А потом… потом они уедут!
Уедут навсегда, чтобы никогда не возвращаться в эти холодные, суровые и неприветливые края, к унылой, однообразной работе, к нищете и убожеству. Если хватит денег, купят тропический остров. Если не хватит, хотя бы гостиницу. О, они станут самыми счастливыми людьми на свете, когда им удастся завладеть деньгами старого скупердяя.
Из открытого окна спальни раздавались звучные раскаты храпа. Игнат Федорович – ее супруг, владелец этих трехкомнатных хором, которыми необычайно гордился, – всегда спал с открытым окном, невзирая на время года и погоду за окном. Вот последовал особенно громкая рулада, и Марья Петровна болезненно сжалась. Снова этот человек! Снова храпит! Как же он ей отвратителен! И он сам, и его храп! И как ненавистны ей его редкие несмелые прикосновения! Разве можно сравнить его с тем молодым и горячим телом, которое достанется ей очень скоро вместе с богатством.
И чтобы заглушить голос совести, который внезапно поднял голову, Марья Петровна произнесла вслух:
– Эти деньги такие же ее, как и мои. Я их заслужила не меньше, а нужны они мне гораздо больше.
Но она говорила это, исключительно чтобы убедить саму себя, что поступает правильно. Про себя она знала, что задумала настоящую аферу – совсем непорядочную и даже преступную. И ее внутренний голос не поддался на уловку и завопил что было сил. Одумайся! Остановись! Еще есть время!
Но Марья Петровна, что называется, закусила удила. Она обвела взглядом соседские дома, вздрогнула, когда с верхнего этажа кто-то завопил пьяным голосом какую-то непристойность, и дала самой себе страшную клятву, что либо золото будет принадлежать ей, либо она жить не будет. Потому что назвать жизнью то беспросветное существование, которое она вела уже не один десяток лет, она тоже не могла.
