Глава 12
На часах была половина шестого, я спал всего два часа.
Я принял душ, оценил собственную вменяемость и отправил Жюльену сообщение: «Еду забирать медведя, извини, не стоило его продавать. Все тебе/им возмещу».
Потом я отключил телефон, чтобы не отвлекаться от своей миссии на чтение града разъяренных посланий.
Я оставил спящим родителям записку, состряпал завтрак из того, что нашлось в холодильнике, и в шесть утра выехал из дома. К дому номер пять по улице Уэллс-Райз я прибыл через час. Сидя в машине, задумался, не сообщить ли о себе по телефону, прежде чем жать на дверной звонок. Потом вспомнил, что между нами должна быть космическая связь, и уверенно зашагал к дому.
Все будет хорошо. Если кто и может понять круговорот ошибок и прощений, то это континуисты гомосексуальной ориентации.
Дверь распахнулась, и на пороге возник Дэйв в белых тайских рыбацких штанах и кардигане на голое тело.
– Надо же, Ричард, какой сюрприз! Дэ-эн! У нас гости!
Дэйв улыбался, не разжимая губ, и не произнес больше ни слова, пока не появился Дэн.
– О, какая неожиданность, – сказал Дэн, нарисовавшись в дверях.
– Будет немного сложно, мы еще не успели сделать утреннюю аштангу, – предупредил меня Дэйв.
– Я ненадолго, – заверил я, неловко переминаясь с ноги на ногу. – Еще раз извините, дело в том…
– Нет-нет, – перебил меня Дэйв. – Все в порядке. Спонтанность – краеугольный камень творческого процесса. Просто мы более восприимчивы к созидательным энергиям после утренних асан. Но ничего, вы все равно проходите.
Я снял обувь и проследовал за ними в гостиную. «Медведь» висел над тахтой в левой половине комнаты.
– Хорошо смотрится, правда? – заметил Дэн, проследив за направлением моего взгляда.
– Э-э, да… Я, собственно, затем и пришел… – Я сунул руки в карманы. – В общем, мне очень нужно выкупить свою картину обратно.
Дэйв с изумленным видом оглянулся на Дэна.
– Я сейчас все объясню, – быстро заговорил я. – Понимаете, я в принципе не собирался ее продавать, я…
– Погодите… – Дэйв недоуменно помотал головой. – Это сейчас выше моих сил, я должен сделать чатурангу.
Он рухнул на пол, завис в странной позе с упором на ладони и пальцы ног и через некоторое время выпрямился, молитвенно сложив руки.
– Мне нужно выкупить у вас картину, – повторил я, не зная, куда девать собственные конечности. – Я понимаю, что это непрофессионально, и я возмещу вам все расходы. Просто мне вообще не стоило ее продавать. Она дорога мне как память и очень, очень нужна.
– Все это тревожно, – проговорил Дэйв. – Я испытываю беспокойство.
– Ребят… – сказал я. – Джентльмены. Может, все-таки… Знаете, я притащил сюда эту картину из самой Франции, у вас нестандартный взгляд на мир, ну что поделать. Полагаю, именно вы наверняка меня поймете… отнесетесь к моим мотивам с уважением… В общем, картина… она должна вернуться в свой дом. – Я лихорадочно подбирал достаточно «эзотеричную» формулировку. – Туда, где ей назначено быть. Здесь не ее место.
– Нет, вы не правы, – возразил Дэйв, опуская руки. – Мы консультировались с Амирой, энергетика очень позитивная.
Я не сдавался.
– У меня много других картин. В том числе не выставленных в галерее! Я пришлю вам каталог с фотографиями, выбирайте, отдам любую!
Дэн и Дэйв переглянулись.
– Ричард, боюсь, вам придется дать нам возможность немного посовещаться наедине.
– Ладно. – Я покосился на дверь. – Только далеко я не уйду.
Меня усадили на диван и выдали миску теплой воды с лимонным соком – напитком, крайне полезным для тех, у кого внутри слишком много огня.
Лимонная бурда оказала на меня неожиданно успокаивающий эффект. А может, причина заключалась в том, что я впервые за много месяцев знал, что делаю. Я совершил ошибку, продав картину, и теперь намерен ее исправить. Я человек, который превращает плохое в хорошее. Прихлебывая теплую жидкость, я смотрел на свою картину, и внутри у меня росла уверенность. Мы с «Медведем» возвращаемся домой.
Дэн и Дэйв возникли передо мной минут через пятнадцать. Дэйв успел надеть под кардиган футболку, а Дэн держал в руках какую-то явно тяжелую скульптуру, завернутую в потрепанное мексиканское покрывало.
– В общем, мы посовещались и решили. – Дэйв привалил скульптуру к дивану. – Мы уважаем ваши чувства, но вернуть картину не можем. Это противоречило бы всем принципам континуизма.
– Ничто не должно быть обращено вспять, – изрек Дэн, опускаясь на диван.
– Ничто, – эхом повторил Дэйв.
Оба умолкли. Я старался не глядеть на предмет, прислоненный к дивану.
– А если оформить возвращение как дар? – Я все еще не мог поверить в их упрямство. – Как благотворительность? Я готов перечислить любую сумму в фонд, который вы укажете.
– Предложение очень щедрое, Ричард, – заметил Дэн, – но «Медведь» должен остаться здесь. Такова его судьба. По воле случая Дэйв оказался в тот вечер в Париже. Ему были знаки. Если мы отправим картину назад, едва приняв ее у себя, это будет…
– Пораженчество, – закончил за него Дэйв, качая головой.
– Ошибка, – прибавил Дэн.
Я закрыл глаза. Если бы только пробиться через весь этот прихиппованный бред! Ведь есть же у нас что-то общее, в конце концов, мы с ними двуногие прямоходящие!
– Хотите репродукцию? – в отчаянии предложил я. – Или копию! Я могу написать вам копию!
– О нет, – отрезал Дэйв. – Искусство должно быть честным. Верным себе.
– Кстати говоря, мы бы хотели сделать вам подарок. – Дэйв сдернул покрывало с монумента у дивана. – В знак благодарности. Мы бы хотели, чтобы вы увезли ее домой.
Я в ужасе вытаращился на обсуждаемое произведение – некую помесь африканской богини плодородия, лоскутного одеяла и тотемного столба. Это была деревянная женщина с двенадцатью огромными грудями, причем из каждого соска торчала голубая пластиковая соломинка. Голову на длинной шее украшали два глаза из донышек от зеленых пивных бутылок и корона из автомобильных номерных знаков, относящихся к штатам американского Среднего Запада.
– Это Нгендо, – представил Дэн. – Богиня-мать.
– Она поведет вас домой, – добавил Дэйв, кивая.
– Короче. – Я отставил лимонную воду. – Никуда она меня не поведет. И я ее никуда не потащу. Я пришел за картиной. Вот за этой вот. Я заплачу за нее в двойном размере. Ну ладно, в двойном не заплачу, но вы послушайте. Я что хотите за нее сделаю. Я написал ее для жены, я сделал глупость, продав ее, и теперь должен ее вернуть.
Хозяева дома смотрели на меня, поджав накрашенные бальзамом губы и сложив руки на коленях.
– Э-э… – Дэн подбирал слова. – Боюсь, вам не до конца понятен символизм нашего жеста. Нгендо – защитница. Она – могущественная жизненная сила, которую очень хорошо иметь в доме.
– Я не повезу жене вашу гребаную богиню плодородия! – рявкнул я и сбавил тон: – Простите. – Я опустил глаза, борясь с усталостью, беспомощностью и жутким чувством, что ничего у меня не выйдет. – Я написал эту картину, когда жена была беременна нашим первым ребенком. Единственным ребенком. Именно поэтому скульптура богини плодородия была бы… Прошу вас. Умоляю. Верните мне картину.
Они молчали. Дэн взял Дэйва за руку. Они многозначительно переглянулись.
– Спасибо за то, что раскрыли нам душу. Поделились самыми сокровенными, искренними чувствами. Но нам самим пришлось проделать очень большую работу, чтобы одолеть своих внутренних демонов. И мы добились этого, лишь двигаясь вперед в гармонии со своей истинной природой. Поступиться своими принципами из-за вашей ошибки… – Качая головой, он погладил Нгендо по голове.
Я почувствовал, что у меня начинает дрожать подбородок.
– Ну пожалуйста, люди…
Я устало посмотрел на деревянного уродца. Будь Анна сейчас со мной, мы бы с ней помирились от одной абсурдности происходящего. Однако без картины я не мог предъявить ей никаких доказательств: ни серьезности своих намерений, ни того, что я вообще решил все отыграть назад и стать примерным мужем.
– Ой, чуть не забыл! – Дэн вскочил с места.
Он выбежал в кухню и вернулся с маленьким пластиковым пакетиком, наполненным ярко-розовым порошком.
– Вот! Это кумкум, посыплете ей на голову.
– Это сделано из куркумы, – пояснил Дэн. – У вас аллергии нет?
– Я не могу! – запротестовал я. – Я не могу взять эту штуку домой!
– Нет, вы должны.
– Пожалуйста!
Я сам удивился своему голосу – писклявому и хнычущему, он эхом прозвучал у меня в ушах. Но Дэн и Дэйв были непреклонны. После тридцатисекундного молчания я понял, что пора выбросить белый флаг. Даже если я сейчас сорву картину со стены, вынести ее за порог мне все равно не дадут – их двое, и у них явно низкий холестерин и превосходные рефлексы.
Я встал. Посмотрел на картину. Потом на Хреновину. Постучал пальцем по короне из номерных знаков.
– И что, она реально может склеить то, что разбито?
– Конечно! – воскликнул Дэйв, тоже поднимаясь. – Мы вам поможем погрузить ее в машину.
Пока я обувался, они вытащили Нгендо из дома. На лобовом стекле моей машины желтел свежий штрафной талон за неправильную парковку.
– Не расстраивайтесь, Ричард! – Дэйв приобнял меня за плечи. – С ней ваши дела сразу пойдут лучше.
Проклятие. Скверна. Поражение. Ад. Как они могли все мне испортить, ну что они за люди? Картина ведь для них ничего не значит!
Впереди у меня был намечен еще один визит, и уж на этот раз я собирался добиться поставленной цели. На заднем сиденье, закрепленная сразу тремя ремнями, возлежала деревянная женщина более метра высотой, и в такой компании я отправился по адресу Челкот-роуд, 17. Именно с него приходили письма от Лизы.
Это было совсем недалеко – через парк на Принс-Альберт-роуд. В детстве мы вечно донимали продавца в лавочке на углу: «А у вас есть принц Альберт в банке? А ну выпускайте!»
Сердце колотилось, мокрые ладони прилипли к рулю. Это еще не конец. Если сейчас я все сделаю и не сломаюсь – значит, смогу найти выход из этого кошмара. Верну себе способность к прежним чувствам. Напишу письмо Дэну с Дэйвом. Придумаю способ до них достучаться.
Я встал перед домом номер семнадцать и дрожащей рукой вынул из бардачка пачку писем. Тут я тоже не стал утруждать себя предварительным звонком. Номер я все равно удалил, так что не смог бы позвонить, даже если бы захотел.
Я немного посидел, глядя через стекло на дом. На его дом. Таунхаус, нижний этаж выкрашен бирюзовой краской, два верхних – кирпичные. Под одним из окон – подвесной цветочный горшок. Нет, реально цветочный горшок, честное слово, причем с цветами! Я сразу же поймал правильный настрой, схватил письма и пошел. Значит, теперь она цветочки выращивает. Сейчас начало девятого, она еще дрыхнет небось, сибаритка. Ничего, плевать. Раз уж я принял решение, я доведу дело до конца. Как гребаный континуист.
Я сглотнул, борясь с тошнотой, и поднялся на крыльцо. «Это ради Анны, придурок. Ради твоей собственной жизни». Я одернул пиджак, поправил мятую-перемятую рубашку. Заставил себя не думать о взмокших ладонях и подмышках. И нажал на кнопку звонка.
Я стоял и смотрел на дверь, стараясь не замечать кадку с анютиными глазками у крыльца. Я не выносил анютины глазки. Фиолетовый – цвет психопатов, ну кому захочется каждый день видеть перед своим домом вот это неоновое пятно?!
Немного подождав, я позвонил еще раз. Наконец за дверью послышались шаги. Легкие. Девичьи. Ее. Я прикрыл глаза и усилием воли заставил себя остаться на месте. Если бы я мог сейчас провалиться сквозь землю, я бы так и сделал.
Глазок приоткрылся и после некоторой паузы захлопнулся. Она стояла за дверью и не открывала мне. Я снова позвонил. Наконец, дверь распахнулась – и вот она, Лиза. Абсолютно сногсшибательная, хотя, очевидно, только что встала с постели. В белом вафельном халате поверх каких-то розовых рюшечек, с длинными растрепанными волосами и все теми же веснушками. Она смотрелась по-дурацки обворожительно. На ногах у нее были леопардовые домашние тапки с болтающимися помпонами.
Лиза прикрыла рот рукой и покраснела.
– Ричард! – прошептала она. – Ты что здесь делаешь?!
Я стоял перед ней, сжимая ее письма.
– Тебе сюда нельзя! – Она воровато оглянулась. – Почему ты не позвонил?!
– Нельзя? Да ладно! – Я встал на цыпочки и посмотрел ей через плечо. – Почему нельзя? Тебе же можно присылать мне домой свои паршивые письма!
– Я высылала их не домой.
– Ты выходишь замуж! – Я красноречиво помахал перед ее носом стопкой желтых конвертов. – Какого черта вообще мне писать?!
– Не знаю. – Она сделала маленький шажок в мою сторону. – Я беспокоилась за тебя. И хотела продолжать общаться.
– Какое общение, я тебе ни разу не ответил!
Видимо, я чересчур повысил голос, потому что она опять оглянулась.
– Может, где-нибудь посидим? – предложила она, плотнее запахивая халат.
– Нет уж.
Я сунул письма в ее нагрудный карман. Карман оказался менее глубоким, чем я думал, и письма пришлось туда действительно запихивать. Я почувствовал тепло ее тела, близость ее груди.
– Ричард, – проговорила она, касаясь моей руки.
– Даже не думай. – Я отпрянул. – А он в курсе, что ты мне пишешь, Дэйв твой? – Я бросил взгляд на лестницу, ведущую на второй этаж. – Он думает, я твой старый друг?
– Дай мне пару минут, тут есть одно место за углом. Или лучше в парк?
– А, ну да, в парк, гулять, предаваться воспоминаниям и все такое, чтобы ты потом вздохнула: «Ах, я бы так хотела поцеловать тебя, но не могу». Ты мне это предлагаешь? – Я посмотрел на нее с ненавистью. – Я пытался покончить с тобой! Как ты и хотела. И у меня уже начало выходить, но ты нашла способ пролезть обратно в мою жизнь!
– Это же просто письма, – тихо ответила она. – Я не думала, что ты…
– Что я что?! Ты нарочно не даешь себя забыть! Ты хочешь жить тут в миленьком домике с кошмарными анютиными глазками и время от времени закидывать в мою жизнь очередную бомбу! И знаешь что? Я хочу тебя забыть! Ты уже не вызываешь у меня никакой симпатии!
– Но я ведь ничего не сделала!
– Ты написала, что скучаешь!
– Ну… – Она сжала ворот халата. – Я думала, тебе это будет приятно.
– Я поставил под удар свой брак, ты сама меня бросила и теперь, значит, засомневалась в своем решении?!
– Я не говорила, что сомневаюсь! – Она повысила голос. – Только что скучаю. В этом нет ничего предосудительного. И не ври, что ты по мне не скучал.
– О, скучал, еще как. Так скучал, что пустил всю жизнь псу под хвост. Жена со мной не разговаривает. Я живу у родителей. По вечерам… по вечерам я играю с ними в карты! Короче, мне теперь не хватает многого, не только тебя. Так что бери свои письма и исчезни. На этот раз по-настоящему. Друзьями мы с тобой никогда не были и не будем. Не пиши мне, не звони, пропади пропадом. Мне неинтересно, как ты живешь, и я не хочу, чтобы ты знала, как живу я.
Она мялась в дверях, сжимая отвороты запахнутого у горла халата. Лицо у нее было грустное, по своему обыкновению она закусила губку, склонив голову набок.
– Значит, твоя жена все-таки узнала…
От возмущения я чуть дар речи не потерял:
– Пошла ты! Посмотрим, сколько ты будешь хранить верность своему пижону, а потом я невинно похлопаю глазами и сочувственно спрошу: «Ой, а он что, все-таки узнал?»
– Я никогда перед тобой не притворялась! – выпалила она, сверкнув глазами. – Я никогда не делала вид, что хочу увести тебя из семьи! Я ни в чем не виновата, и нечего перекладывать свои проблемы на мою голову!
Я покачал головой.
– Поразительно… А я и правда уже жалею. Жалею, что вообще с тобой связался. Ведь наши отношения с самого начала были ошибкой?
– Я не считаю их ошибкой. – У нее навернулись слезы. – И ты тоже.
– Ты – карусель. Одна краткая минута удовольствия. Никакой ответственности. Вверх и вниз, и вниз, и вниз.
У нее задрожал подбородок.
– Зачем так делать? Мы могли бы поговорить по-хорошему. Ты бы мне все рассказал. Я же всегда была добра к тебе, я никогда не врала.
– А, так ты хотела дать мне бесценный совет, как помириться с женой?
Она поджала губы. На лестнице послышались шаги.
– Это он? – спросил я. – Познакомишь?
Лиза покраснела и схватилась за дверь.
– Что, занервничала? Ты погоди, я тебе еще писать начну. Испорчу тебе жизнь, как ты мне.
– Мне очень жаль, что ты так себя повел. – Она отступила назад в дом. – Но сделанного не воротишь. Я больше никогда не напишу тебе. Живи счастливо, Ричард. Ты меня расстроил.
И, еще раз оглянувшись, она захлопнула дверь перед моим носом. Я смотрел, как она проходит в гостиную и задергивает шторы на окнах, выходящих на улицу. Хотел подслушать, о чем они говорят, но не смог разобрать слова. Тогда я пнул кадку с анютиными глазками. На кирпичную дорожку вылетел ком земли. Я наклонился, взял кадку, перевернул и тряс до тех пор, пока не выпотрошил до дна, рассыпав под крыльцом землю, удобрения и фиолетовые цветочки с корнями.
Расстроил я ее! Ха! Нет уж, я собирался ее разозлить!
Я стоял и любовался делом своих рук, пока меня не начала бить дрожь. Все, я добился чего хотел: если только у нее нет непреодолимого влечения к международной почте, писать она мне больше не будет.
Однако хотел я не только этого. Я хотел разрешения на счастье, заверения, что все теперь будет хорошо. Я хотел ломоты в коленях от стояния на полу у ванны, в которой плещется моя дочка. Я хотел наблюдать за Анной, когда она болтает о чем-то на вечеринке у друзей. Хотел смотреть, как она раздевается перед шкафом, видеть два желобка вдоль позвоночника на ее обнаженной спине. Хотел чувствовать ее тело всей кожей, прижимать ее к груди, вдыхать аромат ее волос, хотел, чтобы ее дыхание щекотало мне шею. Я стоял под дверью бывшей любовницы, и у меня не было ни картины, ни четкого понимания, что делать дальше, зато была непоколебимая уверенность в том, что я хочу вернуть Анну-Лору.
